Тайна сочинского дендрария

1.
 Каковы отношения прошлого, настоящего и будущего? Они , как содержимое сообщающихся сосудов в колбах алхимика непостижимым образом перетекают из одной емкости в другую. Пульсируют, мигая  от пассов мага. События просвечивают одно сквозь другое, как  окружающий мир, увиденный ребенком через прозрачное крыло стрекозы, которая отпущенной на волю грёзой взмывает ввысь и уносит тебя в недрах аэробуса, устремляющегося к тёплому морю. И когда  по велению стюардессы пристегнув ремень,  –ты ощущаешь прикосновение шасси о бетонку взлётно- посадочной полосы, вздрагиваешь от тычка где в районе живота- становится ясно –ты в другой реальности. Она накатывает на тебя запахами , звуками, красками побережья -и ты фотографируешь, фотографируешь, фотографируешь.
Прогресс электроники уже почти начисто уничтожил профессию курортных фотографов . Теперь фотают и фотаются все. И тщетно абориген курортного рая предлагает тебе запечатлеться на фоне пальм, бананового дерева или морской лазури с обезьянкой на руках, крокодильчиком  на шее или попугаем на плече. Ты проходишь мимо –не реагируя.
- Мужчина, ну сфотографируйтесь! Ведь вы же состоятельный!- доносится вслед.
Бывая на черноморском побережье, я фотографировал почти беспрерывно. Я запечатлевал на фотокамеру –достопримечательности, праздных курортников, которым было до балды, что на них наведен объектив фотокамеры. Я запечатлевал навечно экзотические  растения, которые в Сочи цветут круглый год  и  дивных бабочек, в обоих смыслах этого слова.
 Возвращаясь вечером в номер хостела, я сортировал  на ноуте отснятое  и, войдя в интернет, находил снимки старого Сочи с теми же  «тирольским замком» на Светлане, виллой Худякова и  парком с  белоколонной  беседкой , увенчанной овальным, как бок глобуса, навершием. Вот тут - то и обнаруживались взаимоотношения претекающих друг в друга времён. На черно -белых и даже слегка пожелтевших фотографиях и деревья были не такими пышными, и пальмы не такими развесистыми. Запечатлённые возле архитетурных шедевров  столетней давности , в эпоху, называемую «Серебряным веком русской поэзии»,   галантные кавалеры и жеманные дамы  даже отдалённо не походили на разноцветную, как оперение попугая или крыло энтомологического дива, курортную публику наших дней. И в то же время в том или ином женском лице, том или ином ракурсе можно было угадать  черты блоковской незнакомки, чеховской мечтательницы , напуганной трупом убитой чайки, гриновской Фрези Гранд –всегда убегающей вдаль по волнам и недостижимой. Ещё больше пищи для размышлений давали сличения старых и  новых  фотографий «сталинских курортов». Сияющие, поражающие античным великолепием дворцы с разгуливающими у их фонтанов творцами героических пятилеток  в широких, как паруса, парусиновых штанах, панамах и легких платьях резко контрастировали с зарастающими полуруинами, из- за крышь которых вырастали  стеклянно –железобетонные «грибы» отелей-новостроев.
 Файлы в компе, конечно, совсем не то, что фотографии в растрёпанном, похожем на старинный фолиант чернокнижника фотоальбоме. Пример того, как нематеральное  становится артефактом, - рисунком уличного художника с набережной,  мраморным барельефом древнего каменотеса, холстом давно отошедшего в мир своих грёз живописца. Раскладывая фотографии семейного альбома, видишь в этом всякий раз по-новому складывающемся пасьянсе, как роковые соответствия , так и кричащие несовпадения. Они-то и дают хоть немного понять мистику и метафизику взаимоотношений прошлого с настоящим и будущим.


2.
Среди  семейных фотографий, на которых мать и отец были моложе, чем я  теперь, одна фотка на всю жизнь осталась если не свидетельством, то уликой того, что в жизни всё очень непросто. В этом, запечатленном фотообъективом  курортном сюжете, содержалось нечто, что не вязалось с монотонной рутиной повседневного жития нашей семьи, с бытом рабочего поселка на полгода утопающего в снегу. Все на этом снимке были какое-то ненатуральное, непривычное, картиночное.
Декоративный мостик через парковый ручей. Пальмы. Пирамидальные лавры.  Отец мой, Консантин Филиппович Ставров стоит на мосту в обнимку с какой-то женщиной. Стройной и гибкой. Расфуфыренной под артистку старых кинолент- шляпка, умопомрачительное крепдешиновое платье, туфли «лодочками». Но в целом о красоте курортной папиной зазнобы невозможно было судить, потому, как на месте лица был выцарапан неровный грязновато-белый овал.  Мой папа был  кареглазым красавчиком - брюнетом, не только по брони «ловивший микроны» при доводке прицелов  для гаубиц, которые для  фронта для победы  ковались тыловым Зауральем, но и тонким ценителем женщин.
Ничего не попишешь: его поколению не перемолотых войной мужчин выпала роль живого протеза на месте образовавшейся демографической культи. Не думаю, что, выцарапывая иглой мордашку курортной папиной пассии, мама руководствовалась соображениями симпатической магии, чьи приемы стали сегодня достоянием Голливуда и макулатурно-детективной мистики. Скорее всего, она сделала это от бессилия и невозможности впиться  когтями  в ненавистные ей красоты соперницы. А ведь она это делала – и не раз. Она и клоки волос из причесона соседки  барачной «боковушки»  драла не для того, чтобы, волхвуя,  жечь их на свечном огне или, начинив ими  слепленную из воска фигурку разлучницы, пытаться угробить «змеищу подколодную».
И в Юрге, где родители жили одно время в угольном ящике, и в Новосибирске, куда переехали после войны, хватало героинь послевоенных пятилеток для папиных любовных романов. Они непрерывно следовали один за одним на подобии бразильских сериалов, не смотря на то, что   на берегу Оби в джунглевых зарослях перевитой хмелем чермухи маманя застукала адамоподобного папочку с евоподобной  греховодницей,  давая тем самым почувствовать ему горечь плода познания.
Боялся ли папа маму? Наверное, да. И  вполне возможно, эти папины вылазки «налево» по смелости и количеству выделяемого адреналина были равновелики  диверсантской операции. Вообще-то, не смотря на то, что  папа  никогда в танке не горел, он был не робкого десятка. Днём он работал крановщиком на стройке, а ночами совершал браконьерские вылазки на реку. Он был главарем  браконьерской банды, умевшей  под носом у рыбнадзора и ментов извлечь прибыль  из залегших в темных яминах на дне реки осетров и стерлядей. Денежный приварок к зарплате  порождал возможность кутнуть, а какой же кутёж без прекрасного пола? И всё-таки разудалость  выводившего ночами на Обь свои «острогрудые челны» папочки была не столь безрассудной, чтобы лезть на рожон; в «бригаде», ловившей на самоловы стерлядей, а на деньги - ****ей, имелся свой человек из рыбнадзора. В его-то смену и тащили мужички-авантюристы из непроглядной водной глубины  скользких, как промежность томящейся  от желания бабенки, рыбин.      
 
 3.
- Вы очень много фотографируете! Это для какого-то издания или для себя?-  играя ехидно- томными интонациями, завела разговор  девица  в полупрозрачном платье на бретельках и широкополой шляпе а ля Раба Люви, когда фоникулёр  уносил нас вместе с ещё  несколькими курортниками на гору дендрария, на дне которого , как потопленный корабль илом, зарастала  пальмами , лаврами и самшитовыми реликтами вилла Худякова.
-  Я ищу здесь одно примечательное место, где когда-то бывал мой отец, - ответил я , понимая,  что  девушка «снимает чувака», чтобы развести его на деньги. Эти столь свойственные нашему времени перепады предпочтений. Молоденькая дива , вырываясь из круга своих ровесников, обращается к годящемуся ей в отцы пожилым Фаусту  эпохи криминальной революции, чтобы найти в нём мецената.
-И что же за место такое?- продолжила она разговор. Она не походила на заурядную проститутку. Хотя кто их разберёт -этих обворожительных фемин, в одиночестве ожидающих на набережной чего –то, сидя на краешке скамеечки. Ну конечно же-не тебя- лавеласа с непрерывным стажем нескольких десятилетий. И ты тщетно склоняешься к кувшину для всовываний в него денежной бумажки, чтобы  оплатить  работу «морской фигуры» замершей на парапете. Крашенная бронзовой краской  ангелица  -не шелохнётся. Не отреагирует на твоё приближение –и девушка. Как и бронзовая скульптура коммандос с автоматом - на скамейке за площадкой, где сочинские Пиросмани торгуют морскими далями, парусниками и роскошноволосыми девушками.
Продолжая болтать, мы спускались по лестнице башни, куда причалил фуникулёр. Сняв с плеч рюкзачок, я вынул из него старую фотографию.
-Вот!
- Кто ж так её! Не хотела бы я оказаться на её месте!- искренне посочувствовала изуродованной курортной зазнобе моего папочки девушка –один в один Елена Соловей и мне ничего не оставалось , как играть одну из ролей популярной фильмы , хотя я не походил ни на Колягина, ни на Нахапетова, ни на Никиту Михалкова.
-Ревность! –сунул я улику прошлого в свой перемётную суму.
4.
Но вообще-то мой рассказ не столько о том, как  блудил пользовавшийся популярностью у крановщиц, продавщиц и кондуктрш папа и ревновала его мама, сколько совсем о другом.  Да и как рассказывать и о чем, если истинная, называемая личной, жизнь наших родителей, закрыта от нас тысячами табу неписанного  этикета? Что мы знаем о них, в чью жизнь мы приходим, не для того, чтобы  перенять их банальный опыт, а, чтобы обзавестись своим собственным. Мы и в происходившем с нами самими-то  позавчера, вчера, полчаса тому назад путаемся, что говорить временах оных?
 С девушкой   прям по сценарию режиссёра –оскароносца назвавшейся Еленой  мы отправились на поиски того самого вряд ли существующего в реальности места. Это может показаться смешным и нелепым, ведь иные ищут следы своих исчезнувших родителей в архивах НКВД или на дне заросших окопов с металлоискателем, а тут…
Но я , Николай Константинович Ставров и  моя Елена троянская отправились в это увлекательное путешествие, подобно спелеологам устремившись в глубины заросшей сталактитами и сталагмитами(сталинктитами и сталинктитами), украшенной карстовыми наплывами пещеры…Там в этих глубинах, нас ждал карнавал масок, мистерия переодеваний. Её не смущало то, что этот, поглянувшийся ей седовласый хиппи выглядит царем Приамом, уже похоронившим своего сына Патрокла. А меня то почему это должно было колыхать?
 Что до персонажей, стоящих в обнимку на мосточке, то  впервые я поймал себя на мысли, что где-то я уже это видел, когда  в числе отличников-второкурсников университета оказался в Пушкинских горах.  Там-то   в глаза мне немедленно  и бросился  знакомый по  бережно хранимой в недрах альбома семейной фотографии дугообразный мостик с перильцами. На нём мы фотографировались всей нашей фольклорной экспедицией, в которой на тридцать девчонок было трое парней.
И хотя  это был не приморский курорт, а блистающий васнецовскими красотами историко-культурный заповедник,  в речушке Сороти водились не имеющие никакого коммерческого смысла карасишки, а в равновеликом  барачной «боковушке»  флигельке пушкиногорской усадьбы когда-то  останавливалась  сама Анна Павловна Керн, с которой  Александр Сергеевич бродил по до сих пор здравствующей тенистой липовой аллее, это ничего не меняло.
Конечно, оставшаяся ждать меня в снятой в Томске, на Каштаке, квартире невеста-студентка была не штамповщицей с двумя детьми на руках, да и мне, участвовавшему в удалых студенческих калымах по разгрузке барж, с которых приворовывались и вино, и баржами доставляемая с северов рыба, было далеко до пахана подпольного браконьерского « кооператива», но  бродячий  сюжет  начал плести свою таинственную паутину, чтобы снова и снова повторяться в моей жизни, будто пережив так и не нагулявшегося папу, превратившаяся в непокладистую старуху мама, сама того не ведая,  и в самом деле произвела с той фотографией нечто, что закодировало мою судьбу, заставив двигаться её по предначертанному сценарию.
С сопровождавшей студенческую экспедицию аспиранткой   мы отправились-таки лунной ночью гулять по липовой аллее. И  кора одной из лип помнит и расслабленные шнуры корсета, и шёлк спины, и передаваемую ажурной листве чувственную дрожь. Потом мы входили под своды  Святогорского Монастыря – и вмурованные в стены кувшины-голосники удерживали её голос, когда, экстатично полуприкрыв глаза, она читала:
  -И пусть у гробового  входа  Младая будет жизнь играть И равнодушная природа Красою вечною сиять.
 

 5.
Набродившись по тропкам планеты под названием Сочинский Дендрарий, мы с Леной спустились к воротам и миновав их колоны вынырнули в океанариуме. 
-Мне жалко дельфинов! Да  и всех этих рыб и крабов. Пусть бы плавали в море! Они созданы для свободы! – комментировала девушка увиденное.
Я слушал и помалкивал. Строил догадки. Откуда такие гринписовские настроения? Она назвалась лаборанткой из ханты-мансийского иститута, занимающегося проблемами переработки нефти и газа. А кто как не нефтяники –первые губители природы.  В каком-то стихийно-бунташном виде подобные умонастроения владели и моим папочкой. Он говаривал: «От браконьеров столько рыбы не дохнет, как от того, что сливается в воду...Ну а свобода-без стёкол и  наблюдающих сквозь них за тем как ты плаваешь в водной толще зевак-о , эта грёза всех времён.
Младая жизнь не просто играла у гробового входа. Она разыгрывала целые спектакли, кружась хороводом карнавальных масок.
  Вечерами Сочи обращался в  мерцающее  гирляндами подобие новогодней елочки. Вечный карнавал, путающий  роли, жонглирующий  ситуациями, каких не бывает в обычной , некурортной жизни.
  Сбросив с головы круговой нимб шляпки, словно бы загнутой порывом встречного ветра от быстрой езды на кабриолете, Елена  обратилась в виденную мною на набережной ангелицу. Только не крашенную бронзовой краской и без крыльев. Я узнал её.  Мы сидели в кафе. Два бокала с вином. Форельки на тарелках.
-Это ты восседала на парапете, когда я совал купюру в кувшин?
- Да я! –рассмеялась она , убирая с лица золотистую прядь.- А ты не жадный! Отвалил пять тысяч. Такое редко бывает. И ты мне понравился…
-И поэтому ты пристала ко мне в этом фоникулёре?
- Поэтому. А ты думал -случайность?
- Я ничего не думал. Как говорят женщины: мужчины думают не головой, а прямопротивоположным местом…Но я предполагал, что ты начнёшь искать щедрого мецената. Просто мне тебя стало жалко- такую молодую и красивую - сидеть весь день не шелохнувшись. А так, я подумал –на неделю  тебе одной хватит. Хотя наверняка ты не одна…
- Может быть и так. Но ты милый…
- Ну а как же Ханты-Мансийск, лаборатория , колбы, трубки, реактивы?
-С этим покончено. Уже два года я здесь…
Она убалтывала меня, явно раскручивая на дальнейшие траты.
За её спиной, за столиком в углу этого кафе-стекляшки, по соседству с которым оказывались услуги по снижению давления( отдыхающий опускал ноги в аквариум – и  к набухшим склеротическим венам присасывалась целая стая шустрых сомиков) , отрешённо потягивая через пластиковую соломинку коктейль, смотрел куда-то в сторону отмытый от бронзовой краски «компандос». Вместо  муляжа «акаэма» на его коленях, как мне померещилось, лежала бейсбольная бита. Но оказалось меня ввели в заблуждение мигалки освещения- то была электрогитара. И немного погодя оживший монумент, вышел на мини –сцену, повозился с пультом и ноутбуком и «подключив  шнур», заиграл под минусовку. Музон был вполне ничего. Мелодия моей юности «Утро карнавала» Луиса Бонфо.
  Но карнавал только начинался.
 Нас  покачивало на волнах танго. Я ощутил  прижатой к её  спине ладонью, застёжку  бюстгальтера между лопатками.
- Это лето – совсем не прибыльное, - прижавшись ко мне твердыми бугорками под платьем и сомкнув неразъёмным замком руки на шее, жаловалась она. –В прошлом году кувшин наполнялся за какой-нибудь час. В этом, как отрезало…
Мне ли, в молодости так много сил потратившему для   наполнения дензнаками  кувшина семейного бюджета двух неприкаянных студентов  –было не понять всех этих обстоятельств  и не посочувствовать её  исповеди?
  Прогулка по набережной , в продолжении которой за нами тащился «в кильватерном следе», отстав  метров на двести, её дружок с сумой на плечах, где наверняка был запрятан муляж  короткоствольного АКСУ. Хотя кто знает- муляж ли то был? Я болтал, читал стихи Мандельштама про «век –волкодав» и «широкую грудь осетина.» Она слушала, цокая рядом острыми шпильками каблуков. Дело дошло до любимого мной Сологуба «Когда я в бурном море плавал…»
-Про Дьявола  очень хорошо! И про «власть тёмного порока» , и про «соблазняя соблазню»  тоже,- прокомментировала  моя спутница вполне в духе моих студенческих однокурсниц-филологинь. 
  -Звезда Маир, Земля –Ойле, Река Лигой! –как завороженная, повторяла она, опершись о парапет.- Откуда он брал эти слова?
 Река Лигой! Куда несла ты нас? И куда вынесла? Звезда Маир-в твоих лучах уже случившееся перетекает в происходящее волнами бурного моря. И чтобы не сгинуть в этом кипящем котле, приходится взывать к сброшенному когда на земь ангелу. Падшему ангелу по имени Дьявол.
6.
После возвращения из Пушкинских Гор с исписанной частушками тетрадью –в Томск, на Каштак, в похожую на «домик няни» времянку, где я снимал «боковушку», моя филологическая невеста отнюдь не кинулась перебирать мою дорожную суму в поисках доказательства  неверности без пяти минут мужа. Совсем как Натали, которой, как видно, не было дела до рукописей Александра Сергеевича, она не обратила внимания на узнаваемый повторяющийся профиль на полях тетради, где в терпко- пахучий венок записанных в деревеньке Дедовцы за Соротью частушек  вплетался узор стихотворений собственного сочинения. 
 И даже, когда были проявлены экспедиционные  фотографии – и на одной из них я  оказался  запечатленным на мосточке через ручей  рядом с другой – невеста поступила мудро, как  старая няня проказника-лицеиста, никогда никому не выцарапывавшая лиц  на снимках по той простой причине, что тогда не было фотографий. А медальоны и писанные маслом портреты были слишком уж дороги. Не грешила подобными склонностями и бесподобная Натали. Как бы там ни было, а в нашем распоряжении нет изображений  Анны Керн или Осиповой Вульф с выцарапанными или даже поврежденными каким – нибудь острым предметом ланитами или персями. И все-таки невеста, благополучно ставшая  позже моей женой, не смирилась с ролью безмолвной пальмы у мосточка, на котором я стоял с аспиранткой, накернившей  в моей судьбе едва различимое пятнышко разросшееся впоследствии в зияющую дыру.
Первая моя жена нашла себе все-таки вначале подходящего лавра, к которому с легкостью перебралась, не смотря на плакучесть своих пальмовых ветвей и цепкость уже вросших в семейный быт корней. Затем перекинулась на развесистый банан, а там и до другой тропической  экзотики дошло дело. Раз в год -Арабские Эмираты, Египет или Анталия в изобилии поставляли  знакомый мне сюжет: гибкая, загорелая, в узеньком купальничке  жонушка всегда оказывалась рядом с кем-то напоминавшим моего папочку-брюнета из серии голливудских негодяев.
Мне не по силам была роль шаткой несущей конструкции с перильцами, поддерживающей этот праздник жизни. Я сох, как пальма в пустыне. Я трепетал, как лавр на жарком ветру. Моя рука тянулась к чему - нибудь колюще-режущему, чтобы  истыкать, искромсать, зачистить эти чуждые лица арабских мальчиков по вызову, отельных аниматоров, скучающих в турпоездке спекулянтов и вставить на их место свое собственное мужественное лицо. Но я сдержался. Почему?
А почему, скажите на милость, папочка не страшившийся в сорокоградусный мороз выводить на Обь свою браконьерскую артель, спрятался под кровать, когда  пришли из милиции «составлять протокол»? Он трусливо забился под ту самую койку с никелированными шариками, на которую он возвращался из курортных поездок и разгульно-амурных похождений, чтобы нежно обнять маму. Не потому ли он так панически боялся людей в форме мышиного цвета, что его равно страшили как абсолютная несвобода, так и безразмерная волюшка? Ему ли, в десять лет ставшему свидетелем того, как поднятого из постели посреди ночи его папаню(моего никогда не виданного мною деда) уводили в черный провал двери два энкавэдэшника, было бравировать хоть перед ментом с кобурой, хоть перед женой с половником: мама частенько задавала ему трепки – и он сносил эти шлепки и колотушки покорно, не сопротивляясь, словно шел по этапу под приглядом вертухая куда-то, где ему всё одно- кранты.   

5.
Гостиничный портье выдал ключ от номера, даже не обращая внимания, что я не один: ему уже были ссужены чаевые такой же зарумянившейся от стыда  от  проделок  казановистого седовласца  купюры, что я сунул и в кувшин на набережной. Лифт вознёс. Ключ повернулся в замке.  Пока я выкладывал на стол содержимое моей бездоноц сумы-самобранки – фрукты , вино, колбасу –Елена  вышла на болкон. Было понятно, что она подаёт знаки своему дружку. Сбросить что ли ему туда хоть пару бутербродов, а то проголодается в своём карауле с пластмассовым автоматом!
-Почитай ещё, - вернувшись с балкона, перешла моя визави на ты…
-Когда, сжигая синеву…
 «Аметисты» и «Смычок и скрипку» Аннинского я пропел, разливая по бокалам мерцающее сквозь стекло вино. Волошинское « Обманите меня, обманите» - уже осушив содержимое.
- И ты в прозрачной юбочке юна, бела дрожишь как будто рюмочка на краешке стола, - заключил я строчками  автора слов про «изумительные изюминки» и «карие вишни»…
   -Хватит! – остановила она этот поток художественной декламации и стала стягивать с себя  платье.  Было понятно, что она делает это не потому , что  её так опьянил коктейль из стихов современников строителей  виллы Худякова, первыми взявшимися превратить завоеванный Ермоловым  дикий берег в приют мечтаний и грёз, бросив  в этот кубок с ядом ледяной кубик обитателя готического строения на Котельнической набережной.
 Ей были нужны деньги. Она жаждала денег.
-Повернись спиной! – попросил я и увидел пунктирную строчку позвоночника спускающуюся к раздваивающейся ложбинке. Гойя был прав , изобразив свою обнаженную  Маху со спины. Один художник изображал женщину со скрипичными эфами на спине-и тоже был прав.  Но тут был особый случай. На месте лопаток видны были топорщащиеся крылышки. И стоило мне коснуться её  лирообразных бёдер, как  крылья распустились, разрастаясь в мощные крыла. Казалось, сейчас мы взмоем ввысь и, оставив под балконом внизу её друга, –воспарим над побережьем.  Но это была не женщина, а холодящая ладони бронзовая статуя.
  -Оденься! – набросил я простыню на этот ещё не открытый для всеобщего обозрения скульптурный шедевр.
 Дёрнув за язычок молнии вместимого  баула , я вынул пачку пятитысячных- и потянул ей.
-Так много? Откуда они у тебя…Ты что ограбил инкоссаторов? А, может, это фальшивки?
-Нет настоящие. Вчера только снял со счёта в банке…
-Но зачем сразу столько?
-Хочу купить  квартиру в Сочи…
-А что если не хватит?- сделала она неуверенный жест, чтобы вернуть мне деньги.
-Хватит! Я продал в Новосибирске машину, разменянную с женой четырёхкомнатную квартиру, дачу…Скажи мне –и часто ты так промышляешь?
-Бывает. Я выбираю только возрастных. Вам, старичкам и надо-то только потрогать. А платите щедро. Правда, один ласты склеил, даже сего лишь впотрогав, мы с Олегжкой закопали  его под мостиком в дендрарии, где я подрабатываю экскурсоводом. И когда мы там с тобой гуляли я проверяла-не вымыло ли труп водой. Накануне ливень был. Труп этого дяхона - единственный сбой в нашем главном бизнесе. А в целом всё идёт гладко.
-Ну  раз гладко,  возьми эти деньги они пригодятся тебе и твоему другу. Я знаю что ты никакая не лаборантка, а студентка какого-нибудь торгового института, переименованного в академию экономики –и тебе не хватает  средств на учёбу…А там внизу –я кивнул на балкон –твой однокурсник, с которым вы решили завести на побережье бизнес в стиле студенческих капустников…
Лёгкий на помине «коммандос» спрыгивал с балконного ограждения с оружием на перевес. Он был весь  бронзовый. Но в лунном свете отливал серебром…

7.
 Уже давно моя прежняя жена превратилась в зыбкое, истаивающее изображение на фотографии. Уже защитила докторскую, вышла замуж и родила двоих детей сомнамбулическая аспирантка. Уже перевоплотились во  что-то  легендарное  наши с мамой поездки в город с сумками набитыми стерлядью, тошнотворный запах которой  овладевал переполненным автобусом, не смотря на то, что вместимые кирзовые ёмкости были обильно окраплены одеколоном.
 Канули в непроглядных яминах, где скапливалась в стылой воде скользкая остроносая стерлядь, времена, когда  папины подельники по браконьерским вылазкам  допивали остатки одеколона, которым пыталась отбивать рыбий запах боявшаяся засветиться во время перевозки товара мама. Она брала меня для отмазки от ментов: ну кто станет прикапываться к тетке с маленьким мальчиком! Даже если коктейль из запаха стерляди и трехсильного парфюма  выедает глаза пассажирам тряской колымаги.
Я  шел через  соединяющиеся напрямую с сочинскими набережными  отгороженные от проспектной  суеты  Столицы Сибири дворы  к той,  которую приходилось прятать от посторонних глаз, как запретную для ловли, занесенную в красную книгу реликтовую –безреберно-панцирную деликатесную вкуснятину, ховая её от рыбнадзорских глаз  второй жены, потому что наткнувшиеся друг на друга в темной  воде рыбины прижимаются, чтобы сохранить тепло и не могут так вот сразу отклеиться друг от друга, даже попав на самолов-так потом и остаются смерзшимися.
Нас примагнитило друг к другу  неодолимыми флюидами ещё  до конца недорастраченной  нежности, магией притяжения горького опыта юности и застарелого инфантилизма зрелости. Нас затянуло, завертело, засосало.      
 
 Придумав более или менее пристойный повод, я исчезал из дома. Она кинулась в эту страсть, чтобы заглушить боль развода с  молодым мужем- забулдыгой, но накололась,  как неосторожная рыбина на крючок. Она не только клюнула на красивую седину в бороде, поэтический шарм выходящего в тираж стихотворца, но и  попалась. Так мне казалось.
Мы сидели в снятой по объявлению в газете комнатке, и разглядывали специально привезенные ею по такому случаю  фотографии. Она – в кафе с подружкой. Она – во время поездки на море в одном купальнике.  Она – на собственной свадьбе. И вдруг – знакомый сюжет. Курортный мостик, лавр, пальма. Она  в том же узеньком купальнике, который  демонстрировала на фоне пенных волн и белого корабля вдали. Я не верил своим глазам – обнимавший её мужчина был не бывший её муж, а совершенно другой. И это был – вылитый мой папочка. Я даже подумал сначала, что это какой-то чудовищный розыгрыш – она где-то взяла мою старую семейную фотографию и отсканировав её ,  соорудила этот монтаж в фотошопе.
Ей это было не сложно сделать, потому что она работала компьютерным дизайнером в фотостудии и каждый день занималась «чисткой» сделанных на цифровую камеру снимков: убирала бородавки, подправляла изъяны одежды и даже могла переодеть клиента или полностью раздеть женщину, составив коллаж из раскрученной «Плейбоем» фотомодели и ничего не подозревавшей, забегавшей «щелкнуться» на паспорт головы девушки. Такими безобидными «приколами»  она и развлекалась. Но  раздразнившее моё воображение фото  не было монтажом  и  хлыщ-красавчик с лицом киношного негодяя  был  точно мой отец. Правда, не в бастоновых  широченных штанах- писка послевоенной моды, не в двубортном пиджаке, сияющих штиблетах и безупречной белизны рубашке, а в одних плавках, с агрессивно торчащим в них шишаком, а прическа была –тот же снова вошедший в моду полубокс.
 Отец обнимал мою компьютерную богиню( она выполняла дизайн моего поэтического сборника) и нагло ухмылялся. И хотя я понимал, что это был не он – томительное предчувствие  швырнуло в кровь порцию адреналина. Уединяясь с ней, я  и без того испытывал примерно то же чувство, как и в ту ночь, когда уже крепеньким пацаном отец взял меня на реку – и в темноте мы  крадучись плыли на веслах по черной ,  окутанной дымным туманом реке.
 Я греб, отец забрасывал кошку, чтобы зацепить самолов. И вдруг совсем рядом раздался оглушительный хлопок, взвилась зеленая звезда ракетницы, и  стало светло как днем. Мотора на лодке не было, поэтому  отец, уже выловивший конец самолова и  успевший снять с крючков пару сонных кострюков,  спешно вышвыривал улики за борт. Когда лодку зацепили багром, никаких вещдоков браконьерства при нас не было. Оставалось только убедить «рыбников», что любимое времяпрепровождение отца и сына- это совершение увеселительных  вёсельных прогулок по зимней реке, когда на ней вскрывается лед из-за сброса воды через шандоры плотины. 
 
8.
Все  эти события  каким –то непостижимым образом умещалось в разрывах между мигалками сочинской ночи. Электрогитарист импровизировал, закинув в экстазе гривастую голову. Ожившая скульптура ангелицы без крыл и  нимба извивалась в мелькании прерывистого света. Перетекая из синего в красное и зелёное, световые вспышки на мгновение  выхватывали её изломанную фигуру и снова топили силуэт в темноте.
    Происходившее  в гостиничном номере было лишь игрой моей фантазии. Мы всё ещё находились в стекляшке кафе. В бутылке ещё мерцало недопитое вино. Фрукты бугрились в вазе.
  - Давай танцевать! –тащила меня девица за руку.- Ну что ты сидишь как тюфяк! Ведь ты же ещё не старый. И такой стильный, как Шон Коннери.
 Танцовщица вытянула меня в общий круг.
-Жги, Олежка! –скомандовала она гитаристу. – И он зарядил агрессивное, трассирующими рвущего перепонки буги…
   То появляясь, то исчезая в свете мигалки, я оказывался сразу в двух трёх местах, перескакивал из времени во время…
   Отплясывая с косматой , будто корчащейся на огне ведьмой, я в то же время  был осёдлан ею в гостиничном номере. Выпив вино , уничтожив бутерброды и фрукты, мы взялись рассматривать на ноуте фотки этого насыщенного дня. Замелькали пальмы, купы цветущих магнолий, скульптуры, античные маски и вазы…
-Смотри! –остановила этот калейдоскоп колдунья.- Вот он –тот мостик с фотки.
- Ну –ка!
В отсветах дисплея её лицо выглядело синей маской утопленницы.  Я протянул ей фотку, вынув  её прямо из темноты ночи.
-Аха! Вот мы стоим на мостике. Олежка нас сфотал. Ты его ещё просил. Вот-один в один – тот самый мостик. На нём твой папочка фотался с кралей, с которой он изменял твоей мамочке…
  Это, в самом деле, был тот самый мостик. И она была - той самой кралей. От неё несло французскими духами, солёными волнами моря, чебуреками и вином. Так вот оно что! Я не только сфотался на том же мосту, но поселился и в том же самом номере, куда водил папа курортную «честную давалку».
  Следющая фотовспышка кафушной мигалки высветила съёмную квартиру в Новосибисрке, валющийся на полу , послуживший причиной ссоры фотоальбом с рассыпавшимися фотографиями.
  Я не стал спрашивать мою таинственную незнакомку из кафе - кто этот  хлыщ на снимке.  Было бы слишком банальным, если бы я услышал историю вроде такой, что, что, мол, это парень у которого был гулливый дедушка, имевший сразу две семьи.
Эту легенду упорно поддерживала ревновавшая папашу до самой гробовой доски моя маман, то и дело закатывавшая ему скандалы насчет наличия семьи на стороне.  Ещё более ходульным выглядел бы вариант с двоюродным или даже родным братом, народившимся от того же неугомонного моего папули, которого обошли фронтовые пули, но настигали стрелы Амура. 
Увы, так уж сложились дальнейшие, срежиссированные по сюжетным линиям женской логики обстоятельства, что  я не мог убедиться в достоверности какого-либо из остросюжетных вариантов папиной личной жизни в духи сериала Санта-Барбара. Что же касается  вероятного , предшествующего по роковому стечению случайностей свершившемуся, то ничего невозможного не было в том,  что  моя новая подружка оказалась  дочерью филологической  экс-аспирантки.
Загадочным образом, после наших ночных элегических прогулок над Соротью, где мерцали мириадами блуждающих звезд светлячки,  она через девять месяцев родила девочку, и об этом судачил весь факультет, потому как она была незамужняя. И только потом уже вышла за разведенного профессора-биолога  и родила второго ребенка.
И все-таки – без сомнения – ни моя съемноквартирная Муза, ни запечатленный на снимке парень- не были в каких-то кровнородственных связях со мною.  Это просто был если не повторивший через поколение облик моего папы  двойник, то  таким образом сфотографированный красивый брюнет. И то, что я субъективно воспринимал его абсолютным клоном моего любвеобильного папочки, было лишь плодом моей фантазии.   
Ещё боле поразительным выглядело то, что глядя на долбанную фотографию, я обнаружил  изрядное сходство между вдохновительницей моих  поэтических озарений и  обнявшим её курортником в плавках. А стало быть - разительное сходство с отцом.  Папина «левая» внучка, ровесница моей двадцатитрехлетней дочери?   
По теории вероятности и логике выпавшей папочке участи послевоенного утешителя женских горестей, она вполне могла быть ею. Но опять- таки характерные черточки моего папани, я обнаружил в ней лишь тогда, когда с эйфорической нежности  моя  карменистая брюнетка переходила на тон портовой шлюхи – обычная мужиковатая защитная реакция сегодняшних молоденьких  девиц на пошлое вторжение внешнего мира в их нежные души. Да ещё – брюки  клёш разгульной матросни– и зимой и летом, сигарета, позволяющая прятать свою слабость стыдливости за дымовой табачной завесой. 
Да, она была такой же жгучей, как мой папочка – меняла парней, подобно тому, как менял отец  голодных на мужчин послевоенных вдовушек. Её замужество было скорее сбоем в конвейере, отлаженном с 15 лет. Силой своей сумасшедшей чувственности, она могла образовать вокруг себя  поле притяжения, в котором был задействован целый гарем  страдающих по ней мужчин. Но это открылось потом, когда я стал мучительно анализировать со мной случившееся, попытался разобраться в урагане чувств, который  уносил  меня по черной , окутанной туманным паром реке без берегов, в лодке со взмокшей спиной  уже без папочки, а с его женским подобием.
 
10.
Мигнуло.  Вслед за бронзоволиким коммандос в гостиничный номер через балкон, окно двери ломились камуфляжники в бронежилетах,  касках, масках.
- Всем на пол! Руки за головы!
Я бухнулся , уткнувшись лицом в перситский ковёр. Рядом упали Елена и вещий Олег с вещами (автомат оказался все же настоящим).
-Вы арестованы за сводничество, покушение на ограбление, незаконное ношение оружия…
 Я содрагался от смеха. Ну классно разыграли ребята эту сцену захвата! Я нанял болтавшихся по набережной молодых абхазов, половина из которых были непосредствнными участиками грузино-абхазского конфликта. Некоторым из них не надо было даже покупать камуфляж-свой имелся. Ну а оружие-у какого кавказца его нет…
 Я отвалил им пару-тройку пачек из свой сумы –и вот эта клоунада. Я поднялся с поднятыми ещё руками , –и, схватясь за живот ,будто там, что-застряло, хохотал , кружась по комнате.
Поняв что это розыгрыш, поднялись и Олег с Леной. Они тоже без удержу смеялись.
-Ну вы даёте , Николай Контсантинович, вот это маскарад.
Боевики тоже ржали. Но когда  они стали снимать шерстяные маски –нам стало не до смеха. На нас зыркали безобразные синеликие образины с надписями огненными знаками на лбу. У одного было лицо обезьянки, у другого пасть крокодила, у третьего на месте носа красовался клюв попугая. Визжа , щёлкая зубами и выкрикивая «Пиастры!Пиастры!» -они ретировались через балкон.
_-Что это было?- спросила Лена и я увидел, что это и она и не она.
-Ничего…Просто было хорошо.
Я лежал с ней рядом голый и обессиленный и в опустошенном сознании разбредающимися муравьями ползали  утратившие былое магическое притяжение слова, рифмы, смыслы. Нас уносило всё дальше и дальше в свете звезды Маир, и река Лигой оказывалась не рекой а морем, грозящим обернуться в штормящий океан, когда затенькали склянки её мобильника – и поднеся телефон  к уху она сказала:

- Да, Олежка! Это ты? Конечно…

В снятой мною комнате, отдавая ключ от которой похожая на старого боцмана усатая хозяйка, спустя неделю после начала наших сексуальных безумств, с обсуждением обложки моего поэтического сборника  в перерывах,  содрала с меня  полуторную плату за то, что пускает на квартиру женатика с девчонкой. Это она пронюхала довольно быстро, потребовав на предъявление мой паспорт. В комнатёнке этой была такая первозданная тишина, что голос в мобильнике прозвучал, как глас Исаака Левитана из алюминивого колокола на столбе, объявивший о мировом событии, в результате которого мой папочка превратился в обладателя женского гарема утомленных ожиданием не вернувшихся с войны. Они всё же  не походили на безутешных вдов, готовых  по древнему древнеарийскому обычаю взойти за суженным на погребальный костер.
 
 Я вздрогнул. Голос в мобильнике был голосом отца! Так мне показалось и потом я понял, что только показалось, но в тот момент словно сбылись проклинающие причитания матери, желавшей «гулливому кобелю», чтобы  лодка перевернулась, чтобы в отместку за её муки ревности поглотила его бездна хладных вод. И во исполнение этих проклятий лодка переворачивалась, но папа выплывал, являлся домой весь мокрый и смертельно усталый, но, оклимавшись в кабине своего крана, опять шёл на браконьерский промысел, который неизбежно влек за собою  необузданные кутежи. 
 
Она лопотала по-полудетски. Она ворковала. Она светилась счастьем.   
- Развелся! Ну ты даешь! И я с Вовкой развелась. Достал он меня своими шалашовками! Ну давай встретимся – что нам мешает…
  Наговорившись моя «черная наяда» бросилась на волосатую грудь Нептуна,  утаскивавшего её в бездонную глубь океанического чувства.
- Представляешь!  Олежка! Мой одноклассник, тот самый, в которого я была без ума влюблена, а он женился на другой – тоже моей однокласснице! Он развелся с этой стервой – и снял в городе комнату. Приехал на учебу в юридическом. В Чечне воевал. В милиции работает!
 
Томимый необоримым генетическим  страхом, папочка лазил от ментов под койку; мне в этот   момент  хотелось забраться под её юбку, которую она уже натягивала вслед за  плавками и бюстгальтером,  чтобы отправиться на свидание с другом детства.
- Да ты чё, приуныл, Коль, что ли? Да не грузись ты! – деловито чмокнула  меня моя богиня тантрических оргий, моя Анна Керн, к которой я бегал в липовую аллею от своей Натали, чтобы задуматься, взмахнуть руками, на рифмах вдруг заговорить. – Он ведь только мой школьный друг! Да и не развелся он с Наташкой, врёт всё, знаю я его. У них ребёнок маленький. Это ничё, что я с ним пивка попью – друг ведь, ну поболтаю, я для него просто свой в доску парень- не больше. Это я по нему сохла, а он …В общем он это он, а ты –это ты. Сплю –то я только с тобой…Да чё я оправдываюсь! Ты же его видел на фотографии – мы в десятом классе на море вместе ездили. В Сочи! Там ещё ради стёба одного старпера на деньги развели…
 
Натягивая свитер поверх  навеки скрываемых от моих глаз  холмиков под ключицами,  она ещё раз «напечатлела поцелуй» на моем лбу. Этот деловито – сдержанный чмок отозвался в моих ушах эхом, будто то были не уши, а кувшины -голосники в соборной церкви Святогорского монастыря.
Я  лежал не в смятой «бурными ласками» и оргатическими неистовствами «последних содроганий» постели, а в гробу и  надо мной попеременно склонялись Нанали, Керн, Осипова- Вульф. Прекрасные, брюлловской чистоты лики. Выступившие на глазах слезы внезапно ворвавшейся катастрофы, раздробили облик моей девушки, я скрючился, словно в моем кишечнике только что застряло увесистое свинцовое ядрышко – поплывшая простыня обратилась  многогорбым сугробом, я падал в него, видя себя со стороны в черном – на белом, с зажатой в руке неподёмной  кривулиной дуэльного пистолета,  из которого ещё принепременно нужно было сделать ответный выстрел. Я нажал на спусковой крючок – громовым раскатом брякнули двери в прихожей – и  всё стихло на двести лет окрест.
 
 11.
 Обмотавшись простыней, я  прошёл по гостиничному номеру на балкон. Ступая по  пятитысячным , прилипающим к пяткам купюрам, по которым Елена, из за коей учинилась здесь настоящая Троянская война, прыгала вакханкой , осыпая себя денежным дождём и приговаривая в полубезумии:
-Денежки! Денежки! Теперь у нас их много.
Меня мутило. Я явственно ощущал свинцовую пулю в кишечнике. Я перегнулся через барьер балкона, чтобы блевануть - и увидел внизу себя-голого , распластанного на асфальте. Чёрный асфальт. Белое тело. Растекающаяся лужа возле головы.
  Олега и Лены  не было видно даже в небе. Они оба оказались крылатыми существами с обезьяними хвостами и ухватив баул , в котором поверх пачек с купюрами лежала старая фотография, взялись за руки –прыгнули на балконный барьер-  и взмыв ввысь, отлетели . Только две отягощённые ношей  уменьшающиеся  крылатые фигурки ещё долго были различимы на  фоне луны.
12.
Вернувшись с балкона  в номер, я вошел через боковую дверь в съёмную комнату, а из неё на кухню, достал из полупустого хозяйкиного холодильника недопитое вино. Налил в бокал – и  увидел, что это не красное полусладкое, а моя кровь, от которой намокает простыня, которая каплет с пальцев и натекает лужей у ног.
 Пронюхав про то, что на её квартире происходят тайные встречи мужчины в годах и совсем юной женщины,  хозяйка поставила мне дополнительное условие: у неё не ладилось с сантехникой, и, игриво шантажируя меня,  она то понуждала бесстыдника  поменять краны, то шланги к ним, то заменить унитазный бачок. И засучив рукава, я осваивал азы сантехнических наук. Не всё получалось – прокладки текли – и мне то и дело приходилось браться за половую тряпку. Моя домашняя Натали не подпускала меня к подобного рода процедурам. Моя Муза –напротив поощряла меня к ведению нашего бивуачного хозяйства. Я совершал регулярные уборки, стирал постельное бельё, варил и жарил. Так что дело было все в том, что опять потекла прокладка – и я вступил ногой в лужу. Это, конечно, была не кровь, а обычная аш два о.

Но я не стал возиться с этой сыростью. Пройдя в комнату, я снял с полупустой книжной полки фотоальбом, который моя звезда Маир, река Лигейя и земля Ойля привезла, чтобы  иллюстрировать  картинками рассказы о своей жизни. Я  открыл  альбом и сразу же наткнулся на эту фотографию.
 
Как и в жизни –на  фотке уплывающая от меня вечерним южным или сибирским городом  моя наяда была прекрасна. Папаня – в одних плавках, широкоплечий, мускулистый брюнет с шерстистым треугольником  породистого самца на груди ухмылялся,  глядя на мои страдания.   
 
Меня долго мучил вопрос: почему он не ушел к одной из бесчисленных других, которые искали в нем своих погибших на фронте мужей? Или к курортной обладательнице длинных ног. И не мог найти ответа. И вот из кувшинов голосников, голосом  Левитана: « Враг вероломно напал на нашу землю…» Ах, да! Ведь папочка как-то наставлял: женщина не должна приставать к мужчине, и если она так делает, то не заслуживает снисхождения. Мой случай был нарушением родителського завета, который он и сам нарушал, но никогда не терял головы, зная-что оно такое эти самые  вероломные захватчицы и с какой легкостью, оккупировав одну территорию, они вторгаются на следующую. 
 
Я был – в мать – полная противоположность отца - русые волосы с кучерявиной, голубые глаза, ранимость, неприличествующая мужчине слезливость. По счастливой случайности я , как и он не попал на войну, словно нашу семью сберегал для какого-то более страшного апокалиптического урока белокрылый ангел-хранитель. В афганскую и кавказскую  молотилки угодили ребята  моложе меня, а я кувыркался в постелях с их ровесницами.
 
Я взял в руки фотографию. Пальцы не слушались. Руки тряслись. Мутило. Будто бы мне вправду всадили в кишечник  убойную свинчатку.
   
Я пошарился в хозяйкином комоде, отыскал там иглу со вдетой в неё черной ниткой , опустился на зияющий пустотой диван и,  положив на голые колени фотку, вонзил иглу вначале в левый, затем в правый глаз смеющегося надо мною юного красавчика. Я увидел как на мой руке набухают вены, как  круглятся безобразными  шишками  суставы пальцы и роговеют отрастаюшие ногти. Я узнал эти руки. Это были руки мамы, которые я целовал, утешая её у гроба отца: инфаркт  с летальным исходом в постели стервы, к которой он устремлялся, как только, мы возвращались из гулких подъездов и чужих квартир огромного города – и  мама выкладывала на стол пахнущие стерлядью деньги. 
 
 Выцарапав бесстыжие глаза, я  принялся вычищать физиономию. Мне во что бы то  ни стало надо было уничтожить это до звериного крика знакомое лицо. В голове вращались строчки про гробовой вход и играющией у его жерла, вулканически выплескивающейся наружу младой жизни. Пропиликал  мобильник.
- Коль! – услышал я  голос бросившей своих детей школьной учительницы по математике.- Мы тут с Олежкой пиво пьем, школу вспоминаем! Мне надо тебе второй ключ отдать. Я оставлю его в соседней квартире. Я только свой фотоальбом заберу, ладно! Ты не грузись! Я тебе ещё месяц назад хотела сказать- мне все уже надоело. Не для того я разводилась, чтобы опять лезть в эту тягомотину…Мама вопросы стала задавать – где я бываю. Да и бывший муж  активизировался, хочет ко мне вернуться.  Ну и у тебя в семье тебя совсем потеряли. Давай, пока…
 
 Выпавшая из старушечьей руки фотография плавала в луже.

Тут же, не удержавшись,  я  набрал её номер и устроил сцену ревности по телефону. Вначале её ошарашили эти жалобы израненного в житейских битвах мавра. Завираясь в ответ, как умеют искренне лгать неисправимые, путающие вымысел с реальностью, фантазерки, забыв о том, что только что Олежка  был её одноклассником, она, словно угадав мои мысли, развила  тему двоюродного брата , чем окончательно вогнала меня в ступор. Потом начала упрашивать меня «не грузиться», уверять в том , что «нам нужно отдохнуть друг от друга». В конце концов  выкрикнула: «Ты меня достал!» -и  отключила телефон.
 
Я лежал закопанный под мостиком сочинского Дендрария с свинцовой пулей в кишечнике. Я был ещё жив, хотя продав всё, что имел, отправлялся на Юга умирать. Я попробовал пошевелиться –и мне это удалось. Вначале одной, потом другой рукой я пробился наружу. Бледно светила Селена. Стряхивая с себя червей, жуков и улиток, я двинулся  по руслу ручья. Вслед мне звенел счастливый смех. Оглянувшись я увидел два отчётливых силуэта на изогнутом , украшенном перильцами мостике-мужчину и женщину. В свете луны я наконец –то мог разглядеть её лицо. Мерцая и меняясь оно обретало облики всех моих женщин, включая оригинального жанра проститутку –Елену. Лицо её сутенёра было скрыто тенью ветви какого-то хвойного экзота… 

Больше она не звонила, не отвечала на мои эсэмэски. А когда я набирал номер её мобильника,  сбрасывала меня в пустоту безответных пиканий. Хозяйка содрала с меня за порчу имущества: кран тёк и ей пришлось вызывать настоящего сантехника. Явившись на встречу с этой жадной до денег, подкрашивавшей седые волосы жгуче-брюнетистой моей ровесницей, я, честно говоря,  побаивался , как бы  пиратка-квартировладелица, по сути дела держательница транзитного борделя, не склонила меня к  нежеланному коитусу, пригрозив, что сообщит обо всем мною содеянном моей жене. Среди условий аренды было и сообщение этой горгулии мрачного замка моих тайных наслаждений моего домашнего телефона, который она прежде чем отдавать мне ключи, проверила контрольной прозвонкой.
Но это были напрасные страхи, заложенные в мои гены папочкиным испугом от пережитой ночи раскулачивания. Я не обнаружил на месте своих потайных встреч её фотоальбома. Куда-то исчезла и иголка с ниткой.  А покоробившуюся фотографию, на которой и он, и она   выглядели кривоногими уродцами – хозяйка, ворча по поводу безобразий постояльцев, бросила в мусорное ведро, поверх улики последней буйной ночи- использованных презервативов. Там же покоились почирканные ею черновые варианты обложки моей уже отпечатанной и презентованной книги со стилизованным под античные изображения на чернофигурных вазах сюжетом: Поэт с арфой и витающая над ним Муза в развевающейся тунике.
   
С надоедливостью заевшей пластинки в голове крутилась записанная в тетрадь фольклорной экспедиции частушка: «Спасибо, милая моя, что с приему вывела, рубаху белую надела, пиджачок окинула.» Выходя из подъезда, я бросил в только что опорожненный мусоровозом   бак   скомканную газету с обведенным номером телефона в колонке объявлений. 
      
 …, 5 июня 2007, 2018.