Страсть

Тема — не секса, а того, что заменяло его в советской деревне лет шестьдесят назад. Ведь что-то же заменяло. Тогда некоторых парней приходилось женить принудительно. Это актуально и сегодня, поэтому рассказ вполне современен.
Его звали Фёдко. Труднопроизносимо для «литературного» нашего аканья. Маленького уменьшили до Фёдка, а потом не увеличили. Потому что он и потом жил, словно маленький: постоянно приделывал что-то к велосипеду, а к девкам и после службы в армии относился странно индифферентно (красивое слово).
Когда ему стукнуло двадцать четыре, на следующий день, придя с работы, он увидел на полу в избе ворох своей одежды: кальсоны, трусы, две тельняшки, несколько пар портянок, рубахи, брюки...  Мать, стоя руки в боки, показала пальцем:
- Всё! Стирать больше не буду! А кормлю последнюю неделю. В пятницу посватаем, в субботу женишься! Хватит: старшего еле вытолкала, девка-школьщица на руках - да ты ещё, обалдуина! Отца-то нету на вас (царствие ему небесное!): наохобачивал бы по хребтине — в срок бы женились...
Опустим смешные препирания. Мать обратилась в соответствующие «структуры» (к свахам, почти как в интернет), и узнала, в какой деревне и в каком дому девку отдадут немедленно. А в своей почти все девки - родня, хоть и далёкая. В пятничный вечер они приехали по адресу на лошади в санях (дело-то зимой было).
Войдя, мать сказала про у вас товар, у нас купец, и прочую чепуху. Фёдко, как «мунамент», стоял рядом и выглядывал, где же спряталась невеста:
- А, из горницы выйдет... как в кинокартине.
Сватанье закончилось тем, что старшие сели за стол судить-рядить, а молодых выгнали в сени, познакомиться «ближе». Там было, конечно, темно, но Фёдко «духовными глазами» (Пушкин) увидел, что телогрейка на девке расстегнута, а грудь дышит. Он положил руку ей на  грудь, протиснув под одежду. Девка не вздрогнула: была, видимо, проинструктирована о пределах. Фёдко пощупал вторую: одинаковые. Другой рукой стал красться «под ризы» ниже, «туда», но девка резко драбазнула по сей деснице:
- Туды не надо!
- Согласен... А ты целоваться умеешь?
- А кто меня научил? - тут же ответила невеста.
- Хм, и я не умею... Вот, это общее у нас. Можно жениться...
Дальше опустим. Очнёмся в субботу днём: с околицы было видно, как из Лукиной выехало две кошёвки (лёгкие санки). «Едут! Едут!» - бежала деревенская ребятня. Народ у Фёдкова дома оживился: сейчас привезут невесту «первой лошадью», а следом сундук с приданым и ворох с пуховой постелью. Все будут внимательно разглядывать невесту и не менее внимательно «глухой воз» (повозку с приданым). К свадьбе мы еще вернёмся, а сейчас сразу к описанию брачной ночи, в которой события смешно и досадно выкатились из наезженной (для свадеб) колеи.
Брачное ложе организовали в избе напротив, у Маньки. И вот за полночь. Фёдко вышел из-за стола «напоследок» покурить, да, может, кто что подскажет: он абсолютно не знал, что и как ему надо будет вскоре делать... Если в деревне плохо с «учительницами» по этому «предмету» - парни долго и смешно «не в курсе». В этой деревне не было ни одной «учительницы», но на такую Фёдко наткнулся в соседней Косоплечиковой, когда искал, в каком дому сели за стол его тамошние друзья. Бабенка завела его «погреться» к какой-то старухе. Залезли на печь. Старуха послушалась и выключила свет. Легли. Фёдко стянул одной рукой брюки к коленям — и тут же погряз почти весь в чем-то горячем, влажном... Первая мысль была, что он вылил в кормушку поросятам теплое пойло и сам же ногой (и не только ногой) ступил туда, а корыто заходило ходуном! Сам Фёдко не успел «активироваться», ибо с началом суматохи с полатей громко спрыгнул кот, а от печной трубы громыхныли два кирпича. И мгновенно зажёгся свет:
- Ну, хватит, молодцы! Кота согнали, печь разворотили, айдате-ко от меня, а то за кумом схожу...
И Фёдко ничему не научился. Был нарушен «принцип активности» в обучении: не баба должна была «пользовать» Фёдка, а наоборот, он — бабу... И вот Фёдко курит в своих сенях, до «экзамена» не больше часа. Его отводит в сторону Манька:
- Федко, скажи-ко мне, ты уж это пробовал — ночью-то с бабой, а может, с девкой?..
Фёдко покачал головой, и тогда Манька продолжила:
- Чё же делать-то? Некогда теперь уж тебя учить. Ты вот что, уж экой мужик, она разденется до без штанов, в рубахе, и ты разденься, рубаху ей задерёшь — и на неё ложись... Рукой найдёшь сам куда и чем. Чё вам ночь-то делать? Мозольтесь да учитесь,  получится, не вы первые...
Потом подошёл двоюродный дед Саваня, тоже с заботливым видом (но дед сей был изрядный свадебный шутник):
- Фёдко, о главном хочу тебе сказать: как бы тебе на порченой не жениться! Бабы утром простынью начнут трясти — так они её и красными чернилами могут измарать, а не от девки... А, да вижу сложно для тебя. В общем, под кроватью там я оставил мешок с овечьей шерстью — найди в нём целку и только потом ложись к невесте, иначе порченая окажется...
- А чё хоть это такое? Чё искать-то: какая она? Большая? Или... с копейку? Ничего себе задача!..
- Шерсть вывалишь перед кроватью, руками общупаешь и тут же найдёшь. Больше не имею права говорить. И сразу на кровать...
Манька завела их к себе, показала кровать, выключатель, дверной крючок и была такова. Невеста (звали её Мотя, Матрёна, вот времена!) пошевелила постель, машинально хлопнула по подушкам, сняла поясок и остановила взгляд на Фёдке. Тот деловито сделал что-то губами, повёл руками:
- Ты ложись, а мне надо ещё найти кое-что.
- Как я при свете-то?..
- Да мы в понедельник, может, уж в баню вместе пойдём: в одёже там мыться будем?..
Оставшись в рубахе, Мотя залезла под одеяло. А Фёдко вытащил мешок, вывалил шерсть и стал тщательно её перебирать.
- Ты чё там ищёшь, Фёдо? Давай я помогу...
- Нельзя тебе, я сам должен найти её, проклятущую...
Ища, Фёдко назвал то, что ищет. Мотя озадачилась, потом присоединилась и тоже спрашивала, на что хоть «это» похоже. Краем уха они слышали о сём и теперь удивлялись, что на самом деле это «вот как». Ничего не нашли, и Мотя сердито повела плечами:
- Не знаю, но я не порченая! Надо тебе — ищи, а я уж лягу...
Под окошком на улице дед Саваня и пара «соглядатаев» покряхтывали от смеха.
Фёдко выключил свет, оба под одеялом. Не долго думая и чувствуя тепло от Моти, Фёдко взял её за одну грудь, помял слегка:
- Ты вроде в одной рубахе должна, без лифтика...
- Счас сниму...
Мотя села и, немного повозившись в темноте, опять легла:
- Сняла...
Фёдко был, конечно, чуть «выпимши», поэтому действовал не то чтобы сумбурно, а скорее раскованно. Он залез рукой под рубаху у колен и «направился» «туда»:
- А ты почто в штанах, в этих дурацких трусах ваших?  Давай-ко сымай!
- Это ещё для чего?!.. Я так всегда сплю.
- А мы тут не спать легли. Сымай говорю!..
- Нет! - Мотя больно хлестнула Фёдкову руку и даже выбросила её из-под одеяла.
- Нно! Тпрру!.. Не взлягивай... Какие ты там этакие секреты скрываешь?!..
Надо признать, что Фёдке конно-упряжная терминология была знакомее и ближе, нежели постельная с девкой. Он опять приложился ладонью к груди и приговаривал, несколько уже устав:
- Заходи, заходиии... (это он «заводил» Мотю между оглобель), счас подбрюшник, вот... (Фёдко гладит Мотин живот), чересседельник... (тут Фёдко протиснул руку под поясницу, а Мотя чуть приподняла спину), нно! Поехали! (Фёдко взвалехнулся на Мотю — и тут же сбрякал на пол).
- Ты чё, вовсе необъезженная? Так я взнуздаю!.. А?
- Пока не распишемся в сельсовете — не пущу!
- А свадьба главнее, чем сельсовет!.. Что он значит, твой сельсовет? Он не церковь — не проклянёт, а значит и... это самое, не благословит, что ли...
Но этот аргумент был ничто по сравнению с наказом Мотиной матери: «Не пускай! Не вздумай дать, пока не распишетесь. Дашь — убью вот этой рукой! Было уж у людей: после свадьбы в кусты... Я тебя и с брюхом убью, не пожалею, если ослушаешься!..» Надо сказать, что то было время ментального перехода от святости венчаний и свадеб к «святости» светской регистрации брака. Не дай Бог нам жить в эпохи перемен.
- Фёдо, а давай просто поспим, а?
- Охота мне просто спать! А мне может ндравится, как ты ерепенишься!.. Вот у меня одна такая же кобыла была...
- У тебя чё, уж было? А говорил, целоваться не умеешь...
- Во, а давай пока целоваться поучимся... Не баба и не девка! -  Кобыла у меня была  точь-в-точь ты: пока в оглобли заводишь — семь потов... Давай губы.
Они стали целоваться не то губами, не то носами. Фёдко опять полез «туда», несколько дрожа и начиная громко дышать. Мотя завертелась юлой, не даваясь в руки, крепко держась за свои штаны, титьки катались по пуховой перине, под юркой молодой задницей скрипела кровать... И Фёдко отвалился в сторону:
- «Не расписались!» - передразнил он,- А деньги-то с полу чё ты тогда собирала?
- Деньги... Это можно разделить, а честь одна, не делится, а потеряется — уж не найдёшь и не соберёшь!
- Вот-вот, я в мешке-то и не нашёл ничего. А вдруг ты порченая? То-то и забаррикадировалась. Понятно... Хм, хм...
Фёдко встал, зажёг свет, закурил. Трусы топорщились, Мотя не отвернулась, смотрела блестящими глазами. Как сказал поэт в «Гавриилиаде», для неё «всё было ново, мудренО»... А Фёдко, отвернувшись, щупал своё хозяйство, чувствуя в нём уже неприятную ломоту, почти боль...
- Ну, я запомню тебе эту ночь!.. Сельсовет!.. Грамотная!.. Ты хотя бы просто трусы сними, для приличья! Пока ты в трусах — не лягу! Вот пусть мать твоя идёт и раздевает тебя... Совсем дурака нашли?..
Фёдко выключил свет и сел на порог.
- Сняла, иди ложись...
Фёдко примостился к теплой, почти горячей Моте, один раз пощупал «там», больше не удалось. Сон объял их, спали голова к голове, но встали нескодько разбитыми. Чёртов секс!
В воскресенье днём, когда то садились за стол, то выходили курить, плясали, валялись на полу (кое-кто, даже одна баба), все заметили, что жених какой-то не такой, немножко не прямой, на лице как зуб болит, невесту не милует, обмениваются репликами, как будто прожили уж лет семьдесят вместе. Утром чинно оттрясли простынью с большим красным пятном: это постарались тёща с пьяной Манькой; случайным людям такое не доверяют. В три часа дня подошли парни на полчаса сесть за стол, во дворе пытали Фёдка: что да как. Фёдко вилял, но, видимо, прокололся, и в итоге дня все знали, что на этой свадьбе все девственники: невеста, жених, а может, и гости...
Спать ушли  опять к Маньке. Мотя расправила постель, поприхлопывала. Потом подзадёрнула занавески на окошках, глянула краем глаза на Фёдка, стала раздеваться. Фёдко сидел на середе (кухня, против устья русской печи), облокотился обеими руками на шесток и курил в трубу. Он видел, как на этот раз Мотя заблаговременно сняла лифчик, оставаясь без ничего, одела рубаху, поддернула штаны, полезла под одеяло. Немного погодя спросила:
- Ты ещё не ложишься?
- Опять маяться всю ночь?.. Угораздило же вот жениться! Как спокойно жил! Маяты захотелось!..
- Фёдо, так ты не майся, начто маяться-то? Выспимся спокойно, хорошо, а завтра, может, уж распишемся...
- Да чё ты городишь? Виданное ли дело: спать спокойно почти с голой бабой!.. С девкой... Нет, я уж лучше тогда на печи, один, как бобыль какой-нибудь... Не пойму, чё ты не даёшь-то? Какая там убыль будет? Председателю-то сельсовета какая разница?..
Помолчали, слушая тиканье ходиков. Фёдко уже устроился на лежанке печи:
- Вот, и подушки твоей мягкой не надо мне, на Манькиных говённых пимах в изголовье ещё не сыпАл — так посплю... Спи там, царица!.. Посмотри, где твой мужик валяется!..
После этих слов в избе послышалось несколько шумных вздохов, а потом тихий вой: Мотя заревела.
- А ты-то чё вдруг захныкала? А, Мотька?
- Обидно... Полежи со мной!
- Ага! У меня и так всё болит, как гирю привязали между ног, так и тянет... А она - «полежи!» Вот ведь издеватели: вторую ночь мучают. «Полежи!» Да как у тебя язык повернулся...
- Шибко болит?
- А вот не знаю, как теперь детей мы сделаем. Шутница!..
- Фёдо, иди ко мне, я, может, поглажу, чтоб не болело... Я ведь не бессердечная.
- Да ты хоть знаешь, чё гладить-то собралась? Вовсе измучишь. Лежи уж...
Вскоре опять послышался тихий нудный рёв: ы-ы-ы-ы... И Фёдко слез с печи:
- Так ты дай да и всё! Чё маяться-то нам? Сама эвон уж страдаешь...
- Не могу-у-у-у-у... ы-ы-ы-ы... Фёдо-о-о-о-о...
Фёдко залез к Моте, повернулись лицом к лицу, горячо дышут.
- Где у тебя болит?..
- Да не шибко и болит... Нет уж, не тронь меня, запутаемся вовсе... Потом, завтра узнаешь где, когда давать будешь...
- Быстрей бы уж. - дрожащим голосом ответила Мотя.
- Ладно, Мотя, я теперь твой мужик, и говорю: подождём. Ишь, титьки-то! Наказал же вас Бог... Всё, спим, утром рано вставать...
Утром, еще до семи, Фёдко был уже на конном дворе. Кроме конюха, не было ещё никого. Фёдко ходил из угла в угол...
- А ты возьми жеребца, Серка, на нём всё одно работать не будут, а я скажу бригадиру, - предложил конюх. - А мужики тебе только настроение испортят, начнут под...вать. Эх, беда... Вся жизнь — беда. Я тоже когда-то женился... Давай, гони!
- А ты откуда чё знаешь? Может, я и не тороплюсь никуда...
Конюх с сожалением и участием озирал Фёдка, покачивал головой:
- Вот ведь сам и не придумаешь такого! Ан подпёрло!... Вон одёжа-сбруя СеркА, запрягай бегом...
Но куда было спешить? Ведь сельсовет-то не с семи утра, а с девяти. И Фёдко решил посидеть ещё с мужиками, пусть поспрашивают, поболтают, годное, может, что услышит... Но мы опустим эти «пустые» разговоры.
Застоявшийся жеребец мигом примчал Фёдка к дому. Предвкушение приближения стало распалять Фёдка. В избу (к утру они пришли в свой дом) он вбежал, как на пожар, через мгновение уже бежал по двору обратно к саням, правой рукой держа за шиворот Мотю в ещё не застёгнутом мужском полушубке. Бросил Мотю на солому, набросанную до верху в ящик саней, и сани понесли их в Косоплечикову, в сельсовет!
Едва стало светать, три подводы выехали «по силос» на взгорок между реками, там были «силосные ямы». Возничие — парни, один женатый, двое холостых. Все уже были в курсе, что невеста Фёдке так и не дала и не даст «до сельсовета», дивились такому обороту событий, жалели Фёдка.
- Гляньте: гонит! Фёдко эвон из деревни выехал на СеркЕ, невеста в ящике... Как на проводах зимы, во весь опор! Смотрите, снег-то какой пылью за «емя»! В сельсовет!.. Ну, достанется бедной избе: задрожит, загудит... Теперь доберётся уж до девки!..
Светало. Позёмка взъерошивала снежные отроги, как будто укрывала теплым пуховым одеялом (из приданого). Вот Фёдко уже подъехал домой, к воротам. Мотя  бодро выскочила из ящика саней, в соломе, шалюшка сбилась в сторону, щёки раскраснелись, вся такая сексуальная. Фёдко привязал вожжи к передку саней, огрел жеребца матюгом и хлыстиком — тот галопом рванул на конный двор, конь дорогу знает. Молодые юркнули в ворота и закрыли их на скрипучий баут (задвижку). Звякнули разными запорными железками лёгкие двери сеней, глухо бухнули о косяки тяжелые избяные двери. И там, предполагаю , началось! Наверно, начался секс... Да! Его же ещё не было у нас. Значит, просто подожглась и разгоралась, как умела, страсть. Опускаю всё описание: язык не поворачивается. Пора, самая пора "портить" невесту...