Последний вызов

       Последний. Не любят это слово. Особенно летчики и посетители поликлиник. Вот обратите внимание: очередь больных у кабинета врача, вы подходите и, с вопросом: «Кто последний?», обводите ожидающих своей очереди. А в ответ – тишина. Снова осматриваетесь вокруг и, показывая на дверь в кабинет, уже громче: «Сюда кто последний!?». И только на третий раз слышите негодующее: «Я КРАЙНЯЯ! За мной будешь… последний». А летчики? Вот их я как раз понимаю. Есть в этом словечке что-то обреченно-трагическое. Есть.
       Когда я вижу мелькающий в дорожном потоке проблесковый маячок скорой, то ощущаю каждой клеточкой вибрацию в унисон её сирены. Сердце моё замирает. Замирает от ностальгии об оставшейся навсегда в прошлом любимой работе... и горечи от того последнего вызова. Я будто вижу в салоне машины себя, пытающегося отнять у «костлявой старухи» её очередную жертву. И снова переживаю то незабываемое счастье победы. Мы смогли! Я смог! Победили её, «костлявую»! Ура… А следом настигает самое невыносимое, самое страшное чувство – чувство побеждённого… И даже не побеждённого, нет, чувство цинично, бессовестно обманутого! Ведь мы сделали всё, что должны были сделать! И победа за нами! Но почему её отдают ей… Несправедливо. И невозможно привыкнуть к этому. Ведь это была чья-то мать, чей-то отец, брат, сестра, муж, жена ребёнок... Ребёнок. Это самое страшное!
       День был жарким во всех смыслах этого слова: температура в тени плюс тридцать, вызовов столько, что на базу не заезжаем – принимаем вызовы по рации. Выйдя с очередного адреса отзываемся:
       – Центральная! Третья свободна.
       Через несколько секунд шипения и потрескивания рации, умученный голос диспетчера называет адрес.
       – Хорошо, взяли. Что там?
       – Перевозка в отделение по направлению участкового педиатра. Давно ждут. Отвезите быстренько и отзывайтесь. Вызовов много.
       Ворчит водитель:
       – Много вызовов, а тут перевозка! Пусть ещё подождут. Или такси вызовут.
       – Значит, не могут. Ладно. Давай быстренько.
       Подъезжаем к адресу – никого. Спрашиваем по рации диспетчера. Отвечает:
       – Позвонила им, должны были выйти.
       Снова ворчим:
       – Выйдут? У подъезда бы ждали... Выйдут. Важнее дел нет у нас?!
       Ждём ещё минут десять. Нервно хватаю трубку рации – выразить своё нетерпение, негодование. Передумав, бросаю трубку и выпрыгиваю из кабины, с желанием влететь к вызвавшим в квартиру… поторопить, и застываю у открывшейся подъездной двери.
       Бледная молодая женщина с красными воспаленными глазами смотрит, будто сквозь меня, куда-то вдаль:
       – Простите, пожалуйста, мы… долго… наверное.
       На мгновение застываю. Протягиваю руки, пытаясь взять у неё из рук ребёнка, примерно лет четырёх.
       – Нет… нет. Вы помогите мне только сесть в машину. Я сама… сама.
       Помогаю им сесть, закрываю дверь, сажусь рядом и не могу оторвать взгляд от мальчика, крепко обнимающего шею матери. Лицо одутловатое, жёлтое. Огромные, широко раскрытые блестящие глаза. Синие губы. Сглотнув застрявший комок в горле шепчу:
       – Лейкоз?
       Она, будто сама себе, отрешённо, чуть слышно:
       – Лейкоз.… Насовсем едем... Упросила врачей, чтоб там… Не надо, чтобы дома. Как родные потом там жить будут? Мы в больнице уж лучше… В больнице.
       Мальчик оторвал своё лицо от щеки матери, и, зашептал, глядя ей в глаза:
       – Мамочка. Ты не оставишь меня? Не бросай меня. Мама! Я не хочу там один… без тебя! Мамочка! Как мне бо-ольно. Мама…
       Это был последний мой вызов! Больше я не смог...
       Последний!

1993 год.