Четыре пятилетки

Когда я выходил из лифта, то в вестибюле нашего проектного института увидел Сашу, который уволился недавно, и уже неделю работал на новом месте. Когда он увольнялся, то говорил, что на новом месте, куда его берут, нужно работать от и до, без переработок. Это его устраивало так, как тут уже практически не платили, а ему не столько нужно было много денег, сколько работать в положенное для этого время.
- Привет Саш, как там у тебя дела на новом месте? – спросил я его, подойдя к нему, пока он оформлял пропуск. Он видимо пришел сегодня к своим бывшим сотрудникам на пятый этаж, для того, чтобы рассказать им о том, как ему удалось устроиться на новом месте.
- Привет Володь, - ответил он, посмотрев на меня.
- Как там у тебя на новом месте? – спросил я его.
- Как, как!? Не особо там. Работа по десять часов в день. Уже, не смотря на то, что всего одну неделю работаю, уже выходил в субботу. Правда, оплачивают выход, как два рабочих дня. Но без надбавки, поэтому, как один получается. И вот в эту субботу тоже светит выход. Тяжело, если честно.
- Но, и тут уже всё. Ты же знаешь. Страна уже не та, - сказал я.
- Знаю. Да. Бежать некуда.
- Ничего. Держись. С Богом. Домой пойду, - сказал я и пожал ему руку, направляясь к выходу.
- Пока. Я своим всё поподробнее расскажу, а они тебе уже потом завтра всё скажут, - сказал он мне и, получив пропуск, прошел вовнутрь, к лифту.

Я шел с работы домой.
Погода была просто замечательная. Аномально тёплое лето никак не хотело кончаться, не смотря на последние числа сентября. Оно, словно бы чувствовало, что такого ему уже не дадут повторить никогда. Листья на воткнутых прямо в бетон, обложенный дешёвым гранитом, деревьях, даже и не думали падать, не говоря о том, что и желтеть они вовсе не собирались.
Время было ещё совсем раннее, около четырёх часов дня. Но солнце уже светило всё же по-осеннему, создавая некую ржавость своими лучами.
Дело в том, что я уже дорабатывал последние дни. Нет, меня не то, чтобы уволили, а как-то придержали, что ли после этого. И почему-то платили ещё деньги, и от этого я продолжал ходить на работу, сам не понимая зачем, но, догадываясь всё же о том, что меня видимо, попридержали ещё для того, чтобы разгребать всё то говно, которое осталось от сбежавших, в панике, как крысы с тонущего корабля, сотрудников.
Путь к станции метро Площадь революции занимал у меня всего десять минут, медленным шагом. Почему медленным? Потому, что с каждым годом, передвигаться в центре Москвы было сложнее и сложнее от, зачем-то построенных на покрытых гранитной плиткой расширенных видимо для этих целей тротуарах - деревянных ларьков.
Люди, и без того ошалевшие от такого «счастья», еще и выбирали кратчайшие маршруты. Они шли по проезжей части, вызывая столпотворение из озверевших водителей чёрных джипов, которые не знали, как им теперь ехать, по правилам дорожного движения, или по понятиям, выработанным в последние годы у городского жителя.
Я шел по правому краю, узкой полосочки оставленной от широченного тротуара, лавируя между толпами Китайцев, громко лопочущих на родном языке, и не перестающих удивляться простым вещам. Таким, как солнце, воздух, и муляжи, каких-то аляповатых, раскрашенных под постройки старого Шанхая, деревянных избушек.
Этот город, ещё совсем недавно назывался Москва. Теперь же, либо название его переменилось, либо статус города переродился в понятие государство. Да, теперь, судя по всему, мы уже жили не в городе, а в государстве с одноимённым названием, настолько вырос он за последние четыре пятилетки массового строительства для переселенцев из близлежащий республик, и погибающих мелких, провинциальных городков и деревень.
Лавируя между приехавшими в город иностранцами, ведь только в других странах применено левостороннее движение, я медленно, но уверенно продвигался к входу в метро. Спустившись по клавишам какого-то гигантского рояля, проигравшим мне из-под ног все известные мне семь нот, я оказался в подземном переходе, битком набитом вездесущими Китайцами, которые словно бы потерялись в нём, и копошились в надежде найти выход.
Эти клавиши выкладывали два раза в год. Весной и осенью. Никто не знал зачем и с какой целью это делалось, а Китайцы вообще старались избегать наступать на них, перекрывая собой и без того оставленный очень узким участок лестницы.
Мало им Сибири и дальнего востока, с Приморьем, так им ещё и Москву подавай. Думал я, пробиваясь к выходу.
До метро оставалось уже всего лишь около ста пятидесяти метров. Нужно было пройти только через постоянно перестраивающийся балаган, рядом с которым накапливались уставшие, очумевшие от увиденного, и не способные к пониманию окружающего – люди. Некоторые были с детьми. Кто-то фотографировался на фоне постоянно крутящейся карусели. Мне казалось, что здесь, именно в этом месте и происходит зарождение, какой-то новой, ещё не известной никому, национальности, состоящей сразу из всех вместе взятых, какие только существуют в современном мире, народов.
Весь этот конгломерат народностей, кипел здесь, словно бы в огромном котле, выделяя сок, который постепенно превращался в наваристый бульон. Смешивались правила, законы, мысли, менталитеты, и зарождалось нечто непонятное, непредсказуемое, и дикое, способное неожиданно, непредсказуемо поступить с тобой, по каким-то неведанным, смешанным, и неписанным законам толпы.
Каждый раз, когда я проходил это место, мне становилось не по себе. Мне казалось, что все эти люди собрались здесь именно для того, чтобы дождаться именно меня. Они знают, когда я буду проходить здесь, и ждут, занимая себя тем временем тем, на что они только способны. Кто-то курит, кто-то харкает на асфальт, некоторые крутятся вот уже пять сеансов подряд на этой, ужасно расписанной, словно бы вырванной из фильма ужасов, скрипящей карусели.
И вот он я. Иду.
Много раз так и случалось. Ко мне подходили какие-то незнакомые люди, неизвестной национальности, которую невозможно было определить. Может быть из-за того, что они выглядели сразу, как все, вместе взятые народы мира, а может и потому, что я не мог представить здесь такое паломничество.
На встречу шел мужчина лет пятидесяти пяти на вид. В тёмно-синих джинсах и светлой джинсовой куртке, надетой на чёрную рубашку. В руке у него был чёрный рюкзак. Вид, одним словом у него был, как у туриста, который только что прошёлся по красной площади, но, что-то всё же отличало его от всей остальной толпы. То ли он не улыбался той идиотской, свойственной туристам, улыбкой, то ли Москва была ему интересна не так, как им. Он, словно бы встречался с ней, после долгого перерыва. Как будто она нужна ему была не для красивых фотографий на память, а для того чтобы подзарядиться её энергией, на долгое время. Он, словно бы попал сюда откуда-то из другого мира, а может быть и из прошлого.
Я и раньше замечал таких людей в толпе, и они заставляли меня о многом задуматься, но ко мне не подходили, как сегодня.
- Извините, вы не могли бы мне объяснить, как пройти к трём вокзалам. К этим… Ленинградскому, Казанскому, Ярославскому. У меня поезд сегодня, с Ярославского в ноль, ноль, одиннадцать, на Красноярск.
Я, уже заранее сделав недовольное выражение лица, приготовился к:
- «Извините мы не местные».
Но, уловив мою неприязнь, мужчина решил проследовать дальше, не останавливаясь на мне, как на спонсоре.
Нет, тут всё же наверно, что-то не то. Подумал я и приостановился.
- Вы знаете, мне будет очень тяжело вам объяснить. Давайте я лучше вас в метро проведу, если вы не против туда на поезде доехать? – предложил я ему.
- Как на метро? Вы меня проведёте туда сами? – очень натурально удивился он.
- Да, а как ещё? – сказал я.
- Да дело в том, что я тут попросил одного помочь, так он испугался меня. Главное сам же сначала у меня и попросил закурить. Я его угостил, и говорю ему, а почему он купить сигареты сам не может. Он отвечает, что бросил курить, и, что купит если, то выкурит всю пачку, не в силах остановиться. Я ему и говорю, может ты тогда денег на жетончик в метро мне дашь? У меня только справка есть об освобождение, а по ней почему-то не пускают сейчас. На зоне мне сказали, что по ней я имею права проезда, а тут вон оно, как. А он испугался меня и говорит, что нет у него. Во, какие дела! Изменилось тут всё как-то. Другое стало.
Разговаривая, таким образом, мы вошли в вестибюль Площади Революции, где на моего собеседника сразу же набросились люди с металлоискателями и буквально, практически отняв у него рюкзак, попросили его положить на ленту аппарата, для проверки его на запрещенные к провозу в метро предметы.
Когда ничего не было найдено, мы опять оказались с ним рядом перед аппаратами, считывающими поездки с карточки.
- А у вас тут уже не монетку надо кидать? – спросил он меня, словно маленький ребёнок.
Но это, наверно уже больше двадцати лет, как поменяли. Подумал я.
- Понимаешь, меня давно очень закрыли. Еще в девяносто восьмом году, - как бы поясняя, каким-то извиняющимся тоном, сказал он мне, понимая, что я несколько удивлён такому его восприятию действительности, хотя и сдерживаю свои эмоции.
- Так это ж двадцать лет назад! – удивился я. Теперь уже не пытаясь сдерживать своего удивления.
- Да. Я двух ментов завалил из ружья охотничьего. Они дочку мою хотели изнасиловать, - предотвратил он сам, зарождающийся во мне вопрос о том, что такой срок дают только за убийство.
Я ничего не спросил у него. Мы, молча, зашли на эскалатор. Я первый, а он за мной.
- У тебя дети есть? – спросил он меня.
- Да. Двое. Сын и дочь, от двух разных жен, - сказал я.
- Береги их. Видишь, как бывает.
Я вынул из кармана кошелёк и достал из аккуратненькой стопочки, состоящей из пяти стольников, один, и протянул его ему.
- На вот, возьми. Больше не могу. Не очень с деньгами у меня.
- Спасибо. Теперь хоть доширака на вокзале куплю, и ещё чего-нибудь. Поем. Давала мне тысячу женщина в поезде до Москвы, та, что мне вот этот рюкзак подарила, а то я с пакетом ехал, а это неприлично, как-то даже выглядело. Я не взял у нё деньги. Думал, что хватит дорожных. А тут всё не так, как раньше.
Направо, - сказал я. И мы повернули на правый перрон, где уже стоял поезд, из которого выходили люди. Продравшись через плотную толпу, бобочущих что-то на своём языке Китайцев, мы пробрались в вагон, и встали недалеко от дверей.
- Тебе на Курской, а потом перейти на кольцевую до Комсомольской.
- Да, я знаю. Помню еще. Бывал раньше в Москве проездом.
Я посмотрел ему в глаза. Он не отвел их. Он был выше меня ростом. Нос у него был сломан. Но, не на бок, а плашмя, как у боксёра.
- Тяжело мне тут ко всему этому привыкнуть. Всё по-другому. Я словно бы на другой планете высадился. Не могу пока ещё поверить в это.
- Ничего приедешь, осмотришься, и всё нормально будет, - сказал я.
- А ты кто по профессии? – спросил он.
- Я архитектор, - как бы извиняясь за такую неуместную сейчас, в нашем разговоре профессию, произнёс я.
- А я художник, гравёр по металлу.
- Хорошая профессия. С ней можно пристроиться. А я вот с третьего числа уже безработный практически. Хожу, правда, на работу ещё, но это уже всё. Продлили на месяц, надо разгрести за других, кого раньше уволили, до меня. Институт развалился весь. Все разрушается тут.
- Да, не дают Русскому мужику заработать, - сказал он.
- Понимаешь, я с сыном ездил пару месяцев назад на север. До Мурманска доехали, на Соловках пожили. Везде народ тяжело живёт, - почему-то сказал я.
- Тебя, как звать-то, хороший человек? – спросил он меня.
- Владимир. А тебя? – спросил и я его.
- Георгий. Гриша. Ты сам отсюда?
- Да. До Первомайской мне ехать, - извиняющимся тоном ответил я. И понял, что он всё чувствует. Мою интонацию, мои мысли, одним словом понимает меня.
Но, я боялся с ним говорить дальше, понимая, что у него теперь своя сложная и долгая жизнь, после освобождения, а я только могу ему помешать своими словами. Заморочить голову, а она у него теперь должна настроиться на новую жизнь, в этом новом для него мире.
Но, самое интересное то, что мир был нов и для меня, хотя я и видел все его последние изменения, не будучи «закрыт». Но новизну его ощущаю теперь не меньше Гриши, который так же, как-то почувствовал во мне это моё видение, и я несколько осветил его путь своим маленьким огоньком моего прозрения, в котором ему стало не так одиноко, как было ещё десять минут назад.
- Григорий, возьми еще стольник, - сказал я и протянул ему ещё один, когда поезд уже подъезжал к Курской.
- Спасибо Володь, а откуда родители твои?
- Отец из Крыма, а мама из испанских детей в тридцать шестом, которых привезли в Россию. Но это не важно. Давай, ступай с Богом. Всё будет у тебя хорошо.
- Спасибо Володь, - сказал Григорий, и вышел в только что открывшиеся двери вагона, остановившегося на станции Курская.
- Сам разберёшься? – уже в спину ему, спросил я.
- А все-таки правильно я их замочил. Ведь я дочку спас свою, - с лёгкой, грустной улыбкой, ответил он, слегка повернув в мою сторону свою голову.

Двадцать лет пролетело для Григория. Двадцать лет было вычеркнуто из истории страны напрочь. Причём не так, как будто их и не было, а скорее ещё и с последствиями от их отсутствия для страны. За них мы не просто изменились, но и потеряли то многое, что было заложено в нас с детства. То хорошее, что помогало нам оставаться людьми, и жить, даже в сложные девяностые, а не выживать, как сейчас в довольно лёгкие по сравнению с ними, десятые.

19.09.2018 г.