Былое и думы...

"Судьба редко препятствует мудрому"
Эпикур


- Ну, за встречу! Будь здоров, свояк!
Давненько ты не был у нас. Давненько!
Давай, нажимай на сало, небось соскучился. Я его давеча малость
подкоптил, а вот и лучок с картошечкой. Такого у вас нет – всё
натуральное.
Да и самогон двойной перегонки с клюквой…
Для себя ж делаем. Куда там ваша столичная!
 
Что рассказывать-то?
За это время уж многих соседей не стало, а кто просто уехал в город, как вы
с Любкой. Пустеет деревня. И выпить порой не с кем. Нехай бы только пустела, а то и глупеет. Вот и мы всей деревней лопухнулись.
 
Помнишь немого Фролова Кузьму, которого в деревне не шибко любили? Да
и он, правда, никого особо не жаловал. А уж с тех пор, как его глухонемая
супружница Настя померла, совсем рехнулся.
 
Бабы наши, с одной стороны, жалели его – а то!
Потерять жену, с какой всю жизнь с мальства. А с другой – а мы-то причём?
 
Знакомы они были с Настей ещё с сиротского дома, и прожили вместе лет
сорок. Детей, правда, так и не нажили.
 
Бабы любили им косточки перемыть.
Вечером, когда все дела наспех поделают, собирались и балаболили про
Фроловых. А о ком ещё? Не о себе же! Вспоминали, что они ещё с детства были такими нелюдимыми и скрытными. И для всех деревенских эта пара была, что бельмо на глазу - жадны, мол, ну сил нет! И то правда.
Бывало, какой праздник, вся деревня гуляет, кругом песни да пляски под
гармонь, выпивка, закуски и всё такое, а эти - в своём дому по хозяйству
хлопочут.
 
Казалось бы, на двоих, без детей, при пенсиях - что ещё надо? Живи да
радуйся! А эти за высоченным забором вкалывают с утра до ночи. У их там и
куры с утками, и порося, и коза.
 
Куда таку прорву?! А сад-то!
И в охранниках - здоровущая собака, что понимала Фроловых без всяких
слов. Однажды местная ребятня набухалась сивухи и полезла сдуру на забор –
поглазеть, что там у их есть. Так собака чуть всех не порвала.
Ребята попрыгали оттедова, с забора, с кандибобером. Кто чего себе порвал
и поломал.
 
Настя по воскресеньям, когда ещё здорова была, с раннего утра
прошмыгнёт из дому с рюкзаком за спиной и тележкой с колёсами на
автобус. И в город. Видать на базар. Говорили, что у их там уже свои
покупатели были. И за дорого всё брали. Даже огурцы ихова засола шли
нарасхват, потому, как шибко хрусткие получались. Чего они туда ложили,
кто знает?
 
А наши бабы, сидя на завалинках, только и лузгали семечки, да
возмущались:
– Ну и Фроловы! Ну и жадны! Куда им столько денег! Ведь и Кузьма тоже,
мужик какой-то ненормальный, совсем непьющий. Может из экономии?
 
Всем это, конечно, было интересно, но спросить про то боялись, - какой
спрос с инвалидов? Да и как их спросишь? А врагов себе наживёшь!
 
Мужики, каких на всю деревню и так осталось два с половиной калеки в эти
разборки не влазили. У нас свои дела, ты ж понимаешь…
 
Но, апосля, как Насти не стало, и мы-то думали:
«Ну, Кузьма таперича изменится, подобреет… Может поближе прибьётся к
мужикам! Третьим будет и на закусь хрустких огурчиков притащит».
 
Ага, счас! Как ходил сычом, так им и остался, да и здороваться с людями
стал кивком, не повернув башки.
 
Правда, когда у евонной соседки, фельдшерши Пелагеи помер муж, оставив
её с тремя детями и недостроенной избой, Кузьма здорово подсобил, и под
конец крышу покрыл оцинковкой. А денег не взял.
 
Но в город так и мотался по воскресеньям с рюкзаками да сумками, заместо
покойной Насти.
 
Только всему приходит конец.
Том годе захворал Кузьма, и в два дня убрался… И скорая не помогла.
 
А на следующий день понаехали из райцентра обратно скорая, милиция и
заведующая детдомом Галкина, какая раньше схоронила его Настю.
Собаку милиция сразу забрала. Врачиха скорой осмотрела Кузьму,
составила какой-то акт, и тело увезла в морг.
 
Бабы деревенские из любопытства толпой повалили во двор Фроловых.
Милиция с понятыми начала глядеть помещение.
 
Я в понятые попал.
Беднота, я те скажу, – не дай бог! Ни ковров каких. Даже телевизора в дому
нет! Стол, пара табуреток, и вся мебель – самоделка. Сделаны, кажись,
давно, но добротно, путём! Видать Кузьма сам сварганил.
 
А чистота, что в казарме! И на участке такой порядок, что наши бабы тока
охали да ахали и удивлялись. Что курятник, что сарай козий, что свинарник
– будто на выставке!
 
Но не это главное. Главное, что на столе лежал конверт и на ём рукою
Кузьмы:
 
"Галкиной Софье Андреевне, заведующей детским домом № 2».
При милиции она вскрыла конверт и прочитала:
 
В случае моей кончины, завещаю передать дом с участком и живностью
детскому дому №2, что в Кирпичном переулке. Это желание моё и моей
покойной супруги, Насти."
 
А ниже приписка:
"Даже глухие слышат детскую беду."
 
И подпись –"Фролов Кузьма»."
 
Вот тада, заведующая и рассказала, что все эти годы, Настя с Кузьмой
постоянно помогали детдому сурьёзными, так и сказала – сурьёзными
денежными переводами и всякими продуктами.
 
Вот тебе и Ёшкин кот!
Лопухнулися мы так, что со стыда, глядеть друг на друга не хотелось.
Это ж надо, сколь напраслины гнали на Настю с Кузьмой!
 
Потом цельный год все бабы ходили как немые. И даже лузгать семечки уже
не садились вечерами. Отпала охота.
 
Похоронили Кузьму рядом с Настей. Много народу всякого пришло - с
детского дома ребята и ихое начальство. Наши деревенские цветы принесли
и скинулись на венок. Видать совесть всех мучила.
 
С той поры, дом в деревне и хозяйство Фроловых, обернулось в подсобное
детдомовское, и заведует им та же Пелагея, фельдшерша. Счас, правда, кто
моложе, помогают ей по хозяйству.
 
Вот такая история, свояк.
 
Ну, давай помянем Настю с Кузьмой. Ты ж их как-никак помнишь.
Может они хоть там нас слышат.
 

Copyright: Ян Кауфман, 2023
Свидетельство о публикации №379123
ДАТА ПУБЛИКАЦИИ: 22.02.2023 14:03