Южными ночами. Часть 1

1.
Южный аэродром встретил меня душным запахом черноморских цветов, пыли и йода. Несмотря на реконструкцию аэропорта, пришлось всё равно тащиться от трапа в зал прилёта пешком. Пекло! Рубашка сразу намокла и прилипла к телу. Здравствуйте, воспоминания детства…

Каждое лето, начиная с детсада, я проделывал этот путь то за руку с тёткой или отцом, то, лет с пятнадцати, самостоятельно. Вот только два последних года не удалось найти душевных сил и времени – сначала свалилась необъяснимая тяжкая потеря, потом поступление в вуз, практика, заграничное путешествие…

А теперь, вдыхая влажный воздух Геленджика, я осознал, как соскучился - до дрожи в коленках, до спазма в животе. Сказав себе: «Дома!», я направился к стоянке такси.

Удивляюсь, как уживается здесь весь этот разномастный народ: смесь южной и казацкой крови, хитрый армянский прищур и цыганские повадки, абхазское гырканье, утрированно открытые звуки ростовского «да ты шо!» и раскатистые окрики малороссийского происхождения. То греческий профиль мелькнёт, то весело вздёрнутые носы на ошпаренных зноем лицах приморских таксистов.  Невероятным образом в разношёрстной толпе бомбил-аэродромщиков  и представителей официальных таксопарков поддерживался порядок и очерёдность.

 Меня увлёк за собой с многозначительным  подмигиванием неопределённого возраста и национальности щуплый мужичонка. Пока двигались к его раздрызганной Волге, он краем взгляда оценивал и взвешивал мой габаритный груз, подсчитывая во сколько раз можно нагреть этого залётного московского сопляка. Я только посмеивался про себя – спектакль повторялся из года в год, все роли  давно уже были прописаны. Но каждый раз я играл эту комедию до самого конца с большим удовольствием.   

- Нэээ, такое-сякое в багажник нэ влэзэт,- поскрёб он подбородок. – Нээ, мэньше  чэм за полторы нэ поэду, - заключил водила.
- Отлично! – согласился я, не торгуясь, хотя его запрос превышал норму в три раза.

Таксист подивился такой сговорчивости, одновременно гадая, не иностранец ли я, и какова может быть упущенная выгода. Но договор есть договор! Я стал загружать запылённый багажник: два неподъёмных чехла для подрамников с тёткиными картинами, два чемодана на колёсиках с тёткиным же барахлом. Огромная холщёвая сумка, с тем, что не влезло в чемоданы, заняла всё переднее сидение. Наконец, я в изнеможении плюхнулся на заднее кресло с одной единственной, лично моей, спортивной сумкой.  Все мышцы ныли и тянули, постепенно приходя из растянутого напряженного состояния в норму.

- Так вся машина развалится,  столько вэщэй,- таксист пытался спешно урвать хотя бы ещё кусочек счастья от такого лоха как я. – Три сотни накинь!
- Окей, - улыбчиво согласился я, и мы рванули с места.

Дорога до приморского посёлка то падала вниз, то взбиралась на горку, петляла и выделывала кренделя, открывая взору на поворотах неожиданно глубокие ущелья с виноградниками и придорожные сады персиковых деревьев.

Глаза художника, истосковались по ярким краскам сочной зелени, оранжевым солнечным бликам и всем оттенкам синего - от блёкло-голубого до ультрамаринового с бирюзой. Я жадно  впитывал открывающиеся картинки, пытался зафиксировать их в памяти – потом, серой московской осенью-зимой-весной  буду бережно переносить эти «кадры» на холст, леча сердце и душу.

За двадцать минут до предполагаемого приезда я сделал контрольный звонок. События разворачивались по отработанному сценарию:

- Дядя, здорово! Это Георгий. Уже еду в такси… минут через двадцать, - таксист лишь мельком взглянул на меня в зеркало заднего вида и зевнул. Он даже не представлял себе, что судьба его уже решена. Я мысленно хихикнул.

Трубка бурно вибрировала запредельными дБ.

- Да не хотелось Вас отвлекать по пустякам. Сам доберусь прекрасно. Пусть Никита встретит, - добавил я чуть приглушенным голосом, чтобы до водителя не долетело.

Я специально не стал называть «встречающего» его обычным прозвищем, которое слишком хорошо было знакомо в округе, особенно тем, кто имел хоть какое-то отношение к «делам». Никитос – страшное имя для местного бизнеса и мелкотравчатого ушлого торговца и арендодателя. Он прославился лет двадцать пять назад, будучи моего возраста, когда прибыл в «бригаду» моего дядьки бойцом. А дядька в ту пору был, ну, очень авторитетным человеком в районе. Сейчас бы сказали - бандит бандитом.

Приближаясь к приморскому посёлку, я назвал таксисту адрес – просто улицу и номер дома, не вдаваясь в подробности. Водила честно водил глазами по номерам домов. Возле здания поселковой администрации, аккурат напротив центрального входа, он тормознул:

- Эй, ты точно адрес сказал?
- Точно, точно, точнее не бывает, - я уже во всю веселился. – Вон, меня уже встречают, - и стал вылезать из машины.

И тут же попал в медвежьи лапы Никитоса, высоченного крепко сбитого мужика лет пятидесяти, гладко выбритого, на манер братков «девяностых». Чуть поодаль, маячили два дядькиных охранника, лучезарно мне улыбаясь.

- Гера, ну ты и вырос! Что же заранее не позвонил, мы бы встретили!
- Да я сам, не маленький уже. Как я рад,  дядя Никита!

Таксист ещё, как будто, не прозрел. Вышел из машины со скорбным видом, не получившего гонорар артиста.  Цирк продолжался.

- Эй, плати давай? И забирай свои вэщи, - проворчал он, открывая багажник. Поднял глаза на  нашу компанию, узнал Никитоса, да так и остался стоять столбом, открыв рот.

- Ты чё, папаша, парализованный? – гаркнул Никитос. – Выгружайся аккуратненько.
- Ага, ага, я мигом, - зашелестел таксист и стал вытаскивать мои вещи из машины.

Подошли охранники, похлопали по спине, приветственно приобняли.
Таксист стоял с протянутой рукой, ещё надеясь на чудо.

- Ну, что, всё выгрузил? - рычал Никитос. -  Что застыл?
- Вот, Никита Олегович, доставил Вашего клиента в целости и….
- Ещё бы не доставил, - Никита страшно выпучил на него глаза. – С какого таксопарка?

Таксисту ответить было нечем, так как он бомбил исключительно для себя, любимого. Его просящая рука безнадёжно дёрнулась ещё разок и упала вдоль тела. 

- Ну, вот и славно. Свободен, - заключил Никитос, обнял меня за плечи и повёл прямиком в здание администрации.

Охранники подхватили неподъемные баулы (как это я их дотащил?) и двинулись за нами. Таксист проводил нас тоскливым взглядом, потом опрометью бросился к машине и газанул с места, дав себе зарок выучить наизусть адрес поселкового управления.   

2.

Мы поднялись на второй этаж в приёмную, и я тут же угодил в объятия тёти Вали - милейшей, добрейшей, самой тёплой и мягкой женщины, которую мне когда-либо приходилось обнимать в своей жизни (это по призванию, а по должности - главного экономиста местной  администрации).
 
- Георгий, мальчик мой, какое счастье! Да что же это делается! Куда же вы, молодые, растёте! Ну, как там Тамара поживает? – поинтересовалась она о тёткином здоровье, краем глаза обозревая через моё плечо внесённую поклажу. Она прекрасно знала, что среди этого нагромождения её ждёт презент от тётушки.

- Тётя Валя, белая сумка только для Вас!

Валентина Ивановна довольно закраснелась и выпустила меня из рук.  Войдя в кабинет главы администрации, я узрел и самого главу, а именно моего дядьку Савву Михеича, почти всю администрацию, накрытый, как на свадьбу стол переговоров  и понял, что рабочий день сегодня для всех закончился.   

Мы крепко обнялись, как на встрече ветеранов. Сколько его помню, он всегда так приветствовал меня, даже малыша – не суетясь, по-мужски, основательно.  И это придавало уверенности в себе и значительности.

- Как Тома? – был первый вопрос, тихо, на ухо, немного с робостью.
- Скучает, - и мой ответ бальзамом разлился по его суровой душе. Дядя разулыбался и даже обмяк как-то…
- Я её всегда жду…  и всех вас!

Савва Михеич подвёл меня к каждому присутствующему, познакомил с теми, кого я раньше не видел. Но таких было мало. Основная команда старела вместе с ним, но позиций своих не сдавала. Все – крепкие, тёртые калачи, прошедшие с ним огонь и воду. В основном мужского пола, а женщин моложе пятидесяти я и не наблюдал никогда. «Это, чтоб не расслаблялись», - посмеивались мы в семье. Но правда была в том, что оставались только самые преданные, умеющие хранить секреты. Коих у Саввы Михеича, а в недалёком прошлом – Саввы Ломового, было предостаточно.

Как угораздило мою тётку Тамару выйти за него замуж – ума не приложу. То, что она была влюблена в него, сомнений не вызывало.  Мужик-кремень, волевой и сильный поразил молодую богемную художницу с первого взгляда не только напором, но и небесного цвета глазами и смоляными кудрями – результат смешения казацких и цыганских кровей. Кроме того, он умудрялся держать её в неведении относительно своих дел и делишек. Она же до сих пор не верит в его криминальное прошлое.

К счастью для тётки, их расставание случилось годом ранее того, как государство предъявило ему претензии. Государство-то предъявило, да он умудрился подчистить свою биографию самым радикальным способом, и шарик сдулся. Всё произошло само собой: её позвали в Москву выставляться, потом заграницу, где она и осела на три года. А он принял бизнес на побережье по наследству от местного барона вместе с его дочерью в придачу. И стал царствовать. Прошлое превратилось в легенду, в байки, и теперь уже никто не мог точно сказать, что было. Местные аборигены считали его вечным, власти – чистым, родственники и приближенные – добрым и справедливым, а разный ушлый народ – «великим и ужасным». Бригада переименовалась в команду, разборки и стрелки – в переговоры, бойцы – в менеджеров, которым строго настрого было наказано вести себя так, чтоб всем было «страшно», но «не больно».

Народ потянулся к водке. И мне протянули стакан. Но дядька бросил грозное «эй!» и налил мне красного тягучего самодельного вина:

- Это Нелли делает. Обидится, если не попробуешь.

Я сразу представил лицо нынешней жены Саввы Михеича  с надутыми от обиды губками и мысленно улыбнулся. Это кроткое существо досталось уже немолодому Михеичу вместе с «бизнесом» её отца для закрепления, так сказать, делового партнёрства.  Разница у них была приличная. Некрасивая полноватая девушка плавно пересела с родительской шеи на плечи мужа, не почувствовав разницы в образе жизни. Получив лишь среднее образование, она никогда нигде не училась, работала только по хозяйству и ни в чём материальном не нуждалась, имея всё что хочется. Но ей хотелось только быть всем полезной и необременительной. Она родила стареющему супругу двоих детей и полностью растворилась в семье. Всем на удивление Савва Лом стал примерным мужем и отцом. Сплетничали даже, что жене он не изменяет, вопреки его прежней репутации.

Допивая третий бокал и заедая кисловатой Молдовой, я чувствовал усталость, как после выброса адреналина. Мои глаза беспомощно моргали, уши заложило от громких разговоров. Сначала меня все дёргали и пили за здоровье семьи. Но повод для выпивки был не важен, скоро обо мне все забыли, и я пристроился в кресле мэра. Савва смекнул, что пора бы меня отпустить и кивнул Никитосу. Тот подхватил меня вместе с сумкой, сунул туда втихоря полную бутылку Неллиного вина и потащил к машине. Мой благодарный взгляд вызвал у него нежную улыбку людоеда. Наконец-то я избавился от тяжелого груза, который состоял из картин для персональной галереи тётки Тамары в родном посёлке, двух чемоданов с презентами  каждому знакомому и всем сотрудникам администрации, о которых она странным образом помнила и никому не отказывала в просьбах прислать всякую всячину из столицы, начиная от редкого лекарства до милой безделушки.

- Ну, отдыхай, сынок. Скоро увидимся. Мне надо на три дня в Краснодар. А потом уж сразу к нам! Ключ с собой? А то могу дать, - и дядька потянулся к сейфу. Это он имел в виду ключ от тёткиной дачи, где я собирался провести почти весь август.

- Да, не забыл, - я похлопал себя по поясной сумке с самыми ценными вещами – ключ, паспорт, расческа и пластиковая карта банка.

- Ребятки тебе к вечеру продукты привезут, ты сам не бегай никуда, - проводил меня Савва Михеич.

Тётя Валя на прощанье чмокнула в щёку и погладила по спинке:
- Хорошего тебе отпуска. Чеки сохраняй! – и заговорщически мне подмигнула.

3.

Через пять минут машина мэра плавно притормозила в конце свеже заасфальтированной улицы дачного посёлка. Я вошёл в калитку, услышал, как отъезжает провожающий и …. наконец-то начал отдыхать.

Меня встретил заросший пряными травами фруктовый сад. Извилистая дорожка вела от калитки вверх к старому двухэтажному каменному дому, увитому поспевающим виноградом. Шаг за шагом я возвращался воспоминаниями в сладкое детство, беззаботное отрочество, тревожащее начало юности.

Этим летом за садом никто не ухаживал, так как тётка не собиралась в гости. Обычно, перед её приездом, Савва сгонял всю коммунальную службу посёлка на авральные работы, и они за неделю приводили дом и сад в идеальный порядок, как с картинки. Всё бывало прополото, полито, подстрижено, покрашено и отмыто до блеска.

Несмотря на то, что тётя с дядей были в разводе, между ними осталась глубокая привязанность, уважение и дружба. Мне кажется, он до сих пор видит в ней тоненькую черноморскую «русалку», с которой когда-то познакомился на пирсе. У нас до сих пор хранится такая её фотография с длинными разлетающимися от морского бриза волосами, с кисточками и палитрой в руке на фоне просыпающегося солнца.

Будучи полновластным хозяином посёлка, Савва Михеич в своё время бросил все финансовые потоки на реставрацию и улучшение жизни старого дачного местечка. Оно образовалось на побережье в 50-х годах, как приют и отдушина для столичных знаменитостей, получивших возможность сбежать  на время от рутинного советского быта и гнетущего московско-питерского климата. Профессора и академики, художники и литераторы и даже три сотрудника безопасности свободно и непринуждённо гуляли по пыльным каменистым дорожкам в спортивных костюмах, халатах и плавках, собирались компаниями, вывозил детей, нянек и домашних питомцев, справляли дни рождения сразу за весь год и даже свадьбы.  Здесь редко продавались дома «чужакам»: дачи с течением времени перешли в собственность детям первых поселенцев с уже более скромными достижениями и регалиями. Таким, как мой отец инженер, стоматологам, рестораторам и скромным работникам образования. Поэтому все знали  друг друга до третьего-четвертого поколения. Кроме того, место казалось отдаленным от моря (кто не знал ходы-выходы), упиралось в гору с непролазными  кустарниками  кизильника.

Настоящая же борьба за лакомые куски побережья велась в оазисах пицундской сосны и на первой линии у самого моря, где нувориши выстраивали многоэтажные гостиницы и огороженные заборами укреплённые бастионы с табличками «Частная собственность». И даже мэр городка не смел совать свой нос на эти охраняемые территории.

Я открыл дом. Дверь приветственно проскрипела первые три ноты моей любимой песни Билли Холидей : «I’m…а…fool…»
- … to… love... You, - допел я в полный голос низким баритоном.

Распахнул все окна, впустил свежие ароматы цветов и моря на первый этаж, где кухня и тёткина мастерская. Поднялся на второй - в свою комнату, сдернул чехлы и стал продумывать план действий на ближайшие дни. В духоте застоявшегося помещения думалось плохо. Я спустился в сад и отправился по периметру здороваться со старыми грушами, черешнями, персиками. Дойдя до лавровишни, поморщился, но сорвал ягодку и сунул в рот, чтобы ненавистный вкус оживил воспоминания детства. Беееее……

В глубине посадок мелькнули потемневшие доски старого забора. Это был, так сказать, единственный аутентичный кусок прошлого века, свидетель прежней жизни праотцов и праматерей.  Забор отделял два соседних участка. Остальное же ограждение было капитальным, с видео камерами и сигнализацией. Я пробрался к тайному месту, где три доски испокон веков ходили ходуном, позволяя соседям беспрепятственно пересекать границу. Сначала их освоили мой дед Иван Леонидович и его сосед Леонид Иванович, сдружившиеся на почве схожести имён и увлечения шахматами, наличия детей и жён с общим социальным статусом. И так как мой Иван Леонидович был академиком-физиком, а Леонид Иванович – академиком-лириком, а точнее главным на ту пору акушером-гинекологом второй столицы.
 
Доски поддались, и я с трудом пролез на чужой участок. Последний раз я делал это два с половиной года назад, чтобы поиграть с соседским приятелем. Мне было восемнадцать, ему – лет четырнадцать, что не мешало нам прекрасно ладить, везде шнырять и лазить, резаться в карты и ловить рыбу. Их территория была образцового содержания, так как бабка приятеля постоянно здесь проживала и следила за хозяйством как надо. За последним рубежом цветущих кустов гортензии и рододендронов я увидел старый дом той же конструкции, что и наш, только выкрашенный в бледно желтый цвет.

Я притаился и стал высматривать хозяев. И тут же увидел, как между грядок с овощами ходит с поливочным шлангом  длинноногое, тонкокостное создание золотисто-шоколадного цвета, с черными длинными волосами, перехваченными резинкой, сползающими змеёй аж до середины спины. Неужели это….не может быть! И только до боли знакомые старые, видавшие виды полинялые и потерявшие форму плавки кислотного сиреневого цвета оживили мою память. Фелик, мать его….! Кто бы мог подумать, что из костлявого, остроугольного подростка вырастет черный лебедь!  Из своего благоухающего укрытия я мог рассмотреть это чудо – он как раз двигался в мою сторону, грациозно лавируя между кустами. Широкие плечи пловца чётким треугольником переходили в токую талию, сухой живот и узкие бёдра. Он подходил всё ближе и у меня потекли слюни… какие трицепсы, боже ж мой! Но он вовсе не был перекаченным, а скорее, как торпеда на старте – весь обтекаемый. Фелик дошёл почти до конца грядки и готов был столкнуться со мной нос к носу, но, видимо, шланг зацепился, и он повернулся ко мне спиной и стал отчаянно его дёргать. Увидев, как широчайшие мышцы его спины рельефно тянутся от позвоночника к плечам, я задохнулся от зависти и выпал из куста с треском и ругательствами.

Мы уставились друг на друга. Я – обалдевший от увиденного преображения гадкого утёнка, он – с некоторым испугом и недоверием. Через секунду к нему пришло осознание, что с соседского участка, через тайное место мог прокрасться только я, и выражение лица изменилось. Даже бронзовый загар не смог скрыть его смущения, покрасневшие уши и щёки. Грудь его всколыхнулась, он хотел что-то сказать, но слова застряли в горле, и получилось только: «Ох…».

-  Привет, Фелик! Это я, узнал?

Из шланга в его руке  продолжала хлестать вода, а в…. или мне показалось? …а в растянутых плавках колом встал бугор (наверное, тоже от  удивления). Конечно, я уставился именно на это место. Парень выдохнул ещё одно междометие, выронил поливалку и бросился от меня к дому, как от приведения. Я дошёл до крана, перекрыл воду и направился прямиком к крыльцу.

- Ой, а кто же это такой! Да боже ж мой, никак Георгий! Да шо ж за красавец! А вырос-то! – послышались распевные оханья, да аханья из раскрытого окна террасы.   

Наталья Леонидовна собственной персоной – дочь незабвенного акушера-гинеколога, наперсница детских игр моей тётки лет, эдак, пятьдесят назад, а теперь - бабка трусливого Феликса.  Я поднялся на террасу, где Наталья раскатывала тесто на круглом обеденном столе.

- Ну, вот и приехал! А мы ждали, ждали, все два года думали шо, да как там у вас! Переживали уж очень… хорошо хоть, с Томкой перезваниваемся. Уж знаем, знаем, жалеем вас. Вон, Феликс извёлся весь, всё терзал меня, когда ж ты приедешь, - причитала Наталья Леонидовна, обминая меня в объятиях, как опару, щедро посыпая мукой с рук.

Я благодарил в ответ за радостную встречу и сочувствие, тщетно пытаясь стряхнуть муку с тёмно синей футболки. Наталья допрашивала меня с пристрастием сразу обо всём – не понимаю, как можно усвоить столько информации за один присест.

- Вот, молодец, прям к пирогам прибыл. А я с визигой затеяла. Эй, Феля, да где ж ты, окаянный! Гера приехал! Гера приехал! – орала Наталья на всю округу.
- Да, слышу я, не шуми, - внук появился в дверях,  уже одетый в короткие шорты и майку-борцовку.

Он смущенно бросал на меня быстрые взгляды. Нервно протянул руку для приветствия.

- Здорово! С приездом!
- Приветствую! Давно отдыхаешь?
- Ха, отдыхаю! Да она (он мотнул головой в сторону бабки) меня в чёрном теле держит – то полей, то прополи, то на рынок снеси. Ни моря толком, ни рыбалки…
- Ладно уж, ворчать. А кушать ягодки ты любишь, да синенькие с чесноком! – парировала бабка Наталья. – Ну, вот тебе дружок приехал. Уж с ним не страшно и отпустить тебя, а то…., - она осеклась и не стала продолжать, махнув досадливо рукой, с которой тут же разлетелось по всей кухне лёгкое облачко муки, как у феи из сказки волшебный порошок. – Ну, идите, пообщайтесь, а то я вас запылю.

Мы вышли из кухни.

- Пойдём ко мне, - предложил Феликс и стал подниматься на второй этаж. Я следом. Передо мной мелькали его розовые пятки и стройные ноги. Я загляделся на них, как на произведение искусства. Уж сколько я перерисовал за свою жизнь всяких античных статуй! Снизу его ноги казались ещё длиннее и обтекаемее, без резких переходов, без излишней накаченности. Почти как у девушки, плавные изгибы и дуги и абсолютно гладкие, ни одного волоска... Ноги юного бога, куроса, Аполлона Тенейского!  Я знал, что он серьёзно занимается плаванием, и это явно положительно сказалось на фигуре. На его фоне я казался себе приземистым, колченогим, перекаченным, заросшим шерстью мужланом….

На пятой ступеньке мой взгляд пополз вверх. Ну, не могу с собой ничего поделать! Я же художник, я сразу впитываю в себя образы, детали, фактуру. Шортики мало что скрывали от опытного взгляда. По спине между лопатками плавно раскачивался хвост чёрных волос, перехваченных красной резинкой. Я задыхался от эстетического восторга. А на последней ступеньке я его уже хотел!  Хотел до звона в ушах…

Со мной таких приливов чувств не бывало, не припомню. Я никогда не влюбляюсь с первого взгляда, всегда сначала приглядываюсь и принюхиваюсь.  Мне надо поближе узнать человека, поговорить, а лучше порисовать его. Собственно, так и с «последним» получилось. Сначала заметил его в метро несколько раз в одно и то же время, потом встретил в районе Парка Культуры, перебросились парой фраз, разговорились…. Правда, ни к какому результату пока не пришло, потому что парень был натуралом по сути и по убеждениям. Но я-то проникся и тайно страдал, пересиливая себя, чтобы не сорваться и не спугнуть друга.

Поэтому, перешагнув порог Фелькиной комнаты, я собрал волю в кулак, втянул сопли, закатал губу и приказал  себе - парня не пугать, не домогаться и не навязывать несовершеннолетнему свои нетрадиционные пристрастия. 
   
Я подошёл к раскрытому окну, из которого хорошо просматривался наш дом, а ещё лучше – моя комната, которая располагалась чуть выше. «Хороший у меня будет наблюдательный пункт!» - почему-то подумал я про себя. Феликс подошёл со спины и тронул меня за плечо. Я даже подпрыгнул от радости. Неужели?! Но нет, опять я не о том…

- Тебя бабка всего мукой обсыпала, давай отряхну, - и попытался смахнуть с меня белый налёт. – Бесполезно, только размазывается. Давай-ка, сними футболку, вытряхнем.
 
Конечно, дорогой ты мой, возрадовался я и стянул футболку. Фелик смотрел на мою фактурную грудь и живот во все глаза:

- Вот это да! Какую ты мышцу накачал! – восторженно воскликнул парень, засмущался и стал вытряхивать футболку в окошко.

Да, я хожу в спортзал и качаю железо, с усердием, но не до маразма. Да, я занимался армреслингом. А ещё я реставратор и тягаю кисти и палитру на вытянутых руках по  строительным лесам на головокружительной высоте под сводами какого-нибудь разваливающегося сооружения, выписывая мелкие детали до оцепенения в мышцах и отсыхания связок.

Разговор как-то не клеился. Уж слишком долго мы не виделись, чтобы сразу начать болтать обо всём, как раньше. Я повертел в руках камешки и ракушки, разбросанные по столу и подоконнику.

- Может, на пляж сгоняем? – предложил я приятелю. Он  тут же радостно согласился.
- Пойду, переоденусь. А ты ко мне подваливай.

Я спустился вниз, чтобы отпроситься у Натальи Леонидовны.

- Отпустите нас искупаться?  А то я тут всё перезабыл. И бледный, как поганка. Надо Фелика догонять, а то он вон какой красивый, как шоколадка, - сострил я.

Наталья тут же бросила полотенце, приблизила ко мне лицо и взволнованно зашептала:

- Ох, уж ты мне про эту «красоту»  и не говори! Стыдно даже… Мне соседки всё трындят: «Какой твой внучёк стал ладный, да красивый! А какие глазки, а ресницы, а попка какая сладкая!». Ты представляешь, и это бабцы за пятьдесят мне такие песни поют. Срам, да и только. А что поделаешь, если он всю нашу еврейскую красоту на себя перенял. Глазища, как у бабки моей, Бети. А ведь и я, и мать его, если с нас краску смыть, так моль молью - бесцветные… Но слава Богу, ты приехал, хоть отпустить без опаски можно, а то всякий народ толчётся на пляже. Ведь обидят, хотя он вон какой лось вымахал.

Стало ужасно стыдно за свои мысли, хотя я был полностью согласен с «бабцами за пятьдесят», но пришлось твёрдо пообещать Наталье следить и оберегать её внучка (да! от себя…  в первую очередь!).

4.

Через десять минут Феля перелез на мою территорию и мы стали спускаться к морю по таинственным тропам, известным только местным. Я и вправду позабыл, где сворачивать, и парень бежал впереди проводником.  Каменистая дорожка шириной в одну ступню, как сухое русло реки стекала вниз, петляя  под низкими сводами красно-чёрной ежевики, отчаянно цепляющейся за мои вихры и кожу. Чертыхаясь, я отбивался, как мог, но с непривычки стал задыхаться и отставать. Парень тормозил и ждал меня, постоянно спрашивая, как я там. И я начал злиться. Ко всему прочему, легко перемахнув своими длинными ногами упавшее дерево, он галантно подал мне руку помощи. Я сразу почувствовал себя старым и неуклюжим. Оттолкнул его и сунул в протянутую руку свой рюкзак:

- На-ка, потаскай, раз ты такой шустрый.

Я обогнал его и задал свой ритм спуска. Наконец, преодолев невысокое ограждение, мы оказались на каменистом куске пляжа за мысом, отделяющим цивилизованную территорию от дикого побережья. День стремился к вечеру и народу здесь, на валунах, было немного. Бросили вещи, скинули одежду и нырнули в шуршащую волну. Я долго не выныривал и плыл всё дальше и дальше на одном дыхании, ощущая, как прохладная вода касается кожи, проникает в нос щекочащими пузырьками, ласкает тело от макушки до пяток. Когда я вынырнул, Фелькина чёрная голова мелькала между волнами довольно далеко, как буй-указатель. Я первым выбрался на галечный  пляж, сел и вытянул гудящие ноги. Мышцы ещё не привыкли к подъёмам и спускам, к морскому сопротивлению. Феликс грёб назад, шёл как торпеда, ровно и мощно – красота, заглядение! А когда юный бог выходил из волн, раскачиваясь из стороны в сторону, преодолевая волны, я залюбовался каждым изгибом, шагом, взмахом руки. Солнце светило ему в лицо, и я мог беззастенчиво разглядывать его во все глаза. Боже, вода струилась по гладкой коже, переливаясь в лучах заходящего солнца, плечи, руки светились золотистым блеском начищенной бронзы, и я готов был исполнить любое  приказание божества, любое его пожелание.

- Пить охота, ты ничего не взял? - капризным голосом проныло «божество».

Я порылся в рюкзаке и вынул бутылку домашнего вина. Фелька скептически рассматривал бутылку без этикетки.

- Не бойся, не отрава. Это Саввина жена делает. Не оторвёшься, такая вкуснотища. Я утром уже такую выпил.

Оставалось её только открыть! Ни штопора, ни ножа я не захватил. Фелик разлёгся на камнях, хитро наблюдая за моими тщетными манипуляциями. Наконец, он не выдержал моих страданий, удалился в кусты и принёс большой ржавый шуруп. Я беспомощно повертел его в руке. Парень глубоко вздохнул, бросил мне «с тобой кашу не сваришь» и стал ввинчивать шуруп в отшлифованную волнами кору сосны. Получился штопор с ручкой, который и раскупорил нам напиток богов. Стакана, конечно тоже не было. Я предоставил другу право первого глотка. Он отпил и застонал от наслаждения. Потом тут же второй долгий глоток:

- Я больше не могу с бабкой! Я хочу свободы! Как же хорошо, что ты приехал….

Я пил и приглядывался к нему, развалившемуся на спине на плоском ровном камне. Бутылка ушла на раз-два. Лёгкий освежающий вкус вина не позволил сразу оценить его крепость. Зато теперь мы не могли пошевелиться. Ещё и на солнце разморило.  Да парень сразу опьянел! Сопляк, спортсмен хренов… Ох, сейчас бы подскочить к нему, да….

Я прикрываю глаза. Солнце согревает веки, расцвечивая их оранжевыми пятнами с замысловатыми чёрными точками, змейками, узорами. Всполохи белого света возникают перед глазами, потом взрываются цветовыми вихрями в области шеи, середине груди и дальше, по всему телу, даже мышцы ног свело.

Я с трудом оторвался от каменного ложа. Приподнялся, галька отваливалась от моей спины. Фелика на месте не было. Опять маячил где-то на горизонте. Через пять минут парень выполз из воды на четвереньках.

- Я так и думал, что это отрава, но чертовски вкусная. Такое вино надо пить сразу в горизонтальном положении, в хате на кушетке. Как домой-то потащимся? Ты меня понесёшь или я тебя? Ох, и убьёт же меня бабка. Проводишь? Отбрешешься?

Если честно, то не помню, как добрались домой. По каким стёжкам дорожкам? Через горку или через посёлок? На автопилоте.

Прошли через центральную калитку, стараясь держаться прямо, но то и дело сталкивались плечами и путались ногами. К нашему несказанному счастью Натальи Леонидовны дома не было. На кухонном столе под огромным блюдом с пирогами лежала записка: «Ешьте пирожки на здоровье. Буду поздно. Я в клубе». Таинственное слово «клуб» означало с незапамятных времён её молодости женские посиделки то у одной, то у другой приятельницы, по аналогии с «салонами» прошлых веков. А проще говоря, соседки собирались вместе и сплетничали друг про дружку. Сегодня бабка Наталья понесла товаркам полученную от меня информацию о столичной жизни. Это ж праздник какой-то – перемыть кому-нибудь кости!

Я беззастенчиво наложил себе кулёк тёплых пирожков и направился к дому. Фелька увязался проводить меня до дырки в заборе.

- Да, иды ты спать, еле на ногах держишься. Что я, двадцать метров  не пройду, - ворчал я, но было приятно.

У забора он услужливо придержал доски, чтобы я смог пролезть  (не пацан ведь, три доски мне уже жмут…). Я не удержался и приобнял его в темноте за талию, притянул к бедру:

- А я-то как рад, что приехал, - и чмокнул парня в щёку. По дружески…