Гидромет хроники, часть Гэ

     «Не начинайте свой рассказ с деепричастного оборота!»
Не помню кто сказал. По-моему, кто-то из настоящих писателей. Из тех, кто даже не был «членом» и не состоял в «союзах». Не настаиваю на точности цитаты. Может и не цитата вовсе. Но раз я запомнил, значит, сказал кто-то для меня важный и авторитетный. Нет. Просто авторитетный. Сказал и сказал. А почему бы и не начать с деепричастного оборота? И выйти из затруднения. Уж очень порою хочется. Даже не редко хочется. Часто хочется. Видимо образованности не хватает.
Маяковский вроде как с деепричастного оборота, бывало, заворачивал, типа: «Роясь в сегодняшнем окаменевшем …» Но он большой поэт, ему всяко можно.

     Короче, начну:
     Копаясь в своих старых записях и воспоминаниях - (вот - он самый, неприемлемый большим Авторитетом, деепричастный оборот). Чтобы продолжить мои «Гидромет хроники», я понял, что рассказать о ком-то из ребят – студентов Гидромета, под литерой «Г», мне особо-то и нечего. Хотя, сама за себя литера требует что-то говорить. «Глаголь» называлась она в старославянской азбуке.
     Были, встречались всякие, плохие, хорошие. Хотя, чего судить? Кому-то плохие, кому-то хорошие. Все хорошие! «Кто не совершал плохих поступков – пусть бросит в меня камень!» - о сформулировал!
     В общем: «Пропустите мальчика!»
     К тому же, есть в нашем алфавите буквы, с которых начинается превеликое множество имен, как мужских, так и женских. А есть, с которых вообще ничего не начинается. Я знаю, по крайней мере, таких две. А вот со мной в армии служил парень из Казахстана, звали его Ыксан, и как он мне объяснил, имя его означает «добрый» и «милосердный». На самом деле таким он и был.
     В нашей параллели, в ОГМИ, ничье имя с буквы Ы не начиналось. Но до буквы Ы, надеюсь, мы еще доберемся. И до Э, Ю, Я! Всенепременно!!! 


     А покуда - Гена.
 
     Гена всегда был очень европейским. Европейским Гена был парнем. Он и вырос-то в очень европейском городе, который до 1939 года вообще был городом одного очень европейского государства. За свою историю Город имел статус и пограничного, и столичного. Переходил из одного государства в другое, оставаясь при этом на своем месте. Менял только свои названия. При этом первое название города было самым точным и правильным. Это мне как-то мой старший брат пояснил, Станислав...
 
     Родился Гена, вроде как, где-то в другом местечке, но рос и учился в этом, в европейском. Соответственно и Город, и его культура, и архитектура, быт и традиции, и люди оказали существенное влияние на формирование Гены как личности. Поэтому и стал он личностью современной, естественно, европейской и высококультурной.
     Школу с углубленным английским закончил. Песни Битлов переводил с лету, на слух. Там песня у них была, многие думали  - про Марину какую-то, которая что-то лила, а после ела, суп какой-то? Текст там: "...лил и ела суп Марина..." А дальше неразборчиво. Оказалось, что про подводную лодку жёлтого цвета речь у них в этой песне идёт, на которой все они и жили, и ели, и пили...
     Ну и ещё на кое-что такое, аглицкое, он глаза многим открыл.
 
     Одевался он всегда очень современно. Джинсы там, лэйбочки, очки – капельки, прочий прикид - батнички там – такие-всякие, туфли-туфельки – «шузы» по-ихнему, по битловски.  В 1978-м это не везде было, чтобы раз, и есть. Но у него было. Тем более и Одесса – портовый город. Тут все всегда было!
     Парень он был из себя - видный, и девчонки с ним всегда были самые красивые.
     Вьетнамцы его тоже любили. Вьетнамцы – они народ загадочный. Своеобразный. Очень славный, маленький народ, миллионов 70 всего, или 80. Очень дружный. Знаю, что американцев они не любили. Говорили: «Американцы – засранцы!» Должно быть, что-то знали они про американцев такое, только им известное, коли так говорили. Хотя, кто вообще нынче американцев любит?
     А Вьетнамцы про Гену даже стихи написали, свои вьетнамские, и на русский перевели. То ли хокку, то ли ты-зо, то ли ещё как. Короткие такие стихи, не затейливые, а незатейливые... Я даже одно запомнил. Они, вьетнамцы, всякий раз, когда Гену видели, радостно декламировали:
«Ты мой друг.
Я твой друг.
Анто-нук.
Бокла-шук.»
Точного перевода не знаю, но смысл, по-моему, понятен. Стихи о дружбе, любви и взаимопомощи.

     Ещё, как истинный европеец, Гена любил лягушек. Умел ловить их на крючок, применяя зеленый листик в качестве приманки. В Маяках, точнее, возле Маяк, в пойме Днестра было хозяйство, совхоз что ли, где разводили специальную мясистую породу роскошных зеленых лягушек. Лягушки шли на экспорт за валюту, куда-то во Францию. Хозяйство процветало. И лягушки распрыгались по окрестностям так, что стали доступны и простым студентам-практикантам ОГМИ, в период летних учебных практических занятий. Разумеется, доступны они стали только тем студентам, кто понимал толк во французских деликатесах. Гена понимал. Прекрасно лягушек готовил и угощал всех желающих. Например, очень вкусно получались лягушачьи лапки, печеные на углях. Простой, но тонкий деликатес, под белое сухое вино «от бабы Лизы». Промеж сокурсников охочих до лапок было не так, чтобы много. Девчонки наши, как оказалось, лягушек не очень жаловали и гастрономических пристрастий к ним не питали. А вот Вьетнамцы, к слову, лягушек наоборот очень приветствовали, даже любили. Видимо, из-за лягушек и симпатия у них к Гене образовалась.


     ...

     После окончания института Гена несколько лет ходил по морям и океанам на океанографических судах, науку следил, течения там всякие, пассаты, муссоны, погоду делал и уже сам снабжал одесскую публику джинсами, люрексом, мохером и прочим заморским дефицитом. Потом океанографические суда кончились, наука исчезла, а джинсы наоборот появились уже во всех наших магазинах. Шуровала повсюду "перестройка" с горбачевыми-ельциными-кравчуками в компании. Нелюбимые вьетнамцами американцы перестройку всячески поддерживали и собственные виды на неё вожделенно имели...
     В результате такого океанографического и перестроечного оверштага сошёл Гена с корабля на берег и начал тут же, прямо на берегу, разливать игристое-шипучее шампанское по тяжёлым зелёным, как лягушки, бутылкам, укупоривать, клеить ровно этикетки и продавать это шампанское потребителям. Благо шампанского виноматериала в те поры, в Одессе, было хоть залейся, а праздники у нас как в новый год начинались, так круглый год и продолжались. Перетворилась вся жизнь на праздник и приватизацию. Между праздниками приходилось уже торговать не только импортной косметикой-бижутерией, но и импортной турецкой картошкой без крахмала и акциза. Это к тому, что Гена руки никогда не опускал, а море всё же его звалО и всё ещё ждалО.
     И начал он по морям ходить уже не простым инженером-океанологом, а целым матросом, с перспективой стать старшим матросом.
     И стал бы, если бы не одна симпатичная девица. Появилась она как летящая по волнам, над волнами, над палубой и мимо волн. Женщина на корабле... Чего тут ещё говорить и к чему?!
 
     Шли они как-то из Средиземного моря в море Черное. Сицилию прошли и Калабрию минули, про Сциллу и Харибду вспомянули - Прошли с удовольствием и полным ходом. Лето, проливы, берега живописательные, античные культуры кругом соседствуют с современностью. Пальмы-кипарисы торчат, виллы беломраморные на скалах, море как изумруд прозрачный или ультрамарин, чайки, дельфины. Девица эта рядом, скромно улыбается в купальнике откровенном обворожительном, синих глаз с Гены не сводит. Ну Гена ей и говорит: "Да ради такой вот красоты, которая вокруг нас и внутри тебя, Клава, происходит, я, - говорит, - могу хоть какой подвиг совершить, хоть на мачту залезть, хоть с высокого борта теплохода в лазурное море сигануть безгранично!!!" Девица, не долго тут же думая, она ж красивая, чё ей долго думать да и чем? возьми и ляпни: "Прыгай, Гена! Прыгай!!!" Ну Гена вахтенному подмигнул, взял и красиво за борт по плавной дуге ласточкой улетел...  В воду вошёл как гвоздь. Вахтенный, понятное дело, сыграл тревогу: "Человек за бортом". Круг ему или в него, в Гену, спасательный кинули в прозрачные волны Мраморного моря. Теплоход на малом ходу был, дал стоп, а после чуть задним подработал и остановился быстро. Гена сам до судна доплыл и сам по шторм-трапу геройски поднялся. Всё в общем хорошо закончилось, и топливо сэкономили, и любовь у них с девицей произошла, и экипаж подвиг этот оценил. Стармех с капитаном особенно!
     Только вот в старшие матросы Гену, впоследствии, не повысили почему-то. Документов каких-то важных не хватило... Хотя штурвал во время вахты он держал крепко, а курс держал твёрдо.

      
     Между сменами занятий, бизнеса и рода деятельности. Как-то было дело. Случилось, что начистил он харю одному авторитетному рэкетиру, еле милиция оттащила. Рэкетир здоровый был, опасный, в спортзал ходил, штангу тяжелую поднимал вверх, от груди и лёжа. Милиция этого рэкетира давно из-за угла выслеживала, вела, так сказать, ходила с ним в рестораны, на рыбалку, на охоту, дружила семьями. А тут Гена всю оперативную ситуацию им испортил. И рэкетиру и милиции. Конфуз в итоге произошел. А Гене этот рэкетир, с юридическим образованием, авторитетно обещал какую-то помощь в каком-то деле, через своего прокурора знакомого, деньги наперед взял, а в деле не помог. Ну, Гена за это ему харю и пощупал. Нет. Нужно отметить, что Гена перед этим терпеливо ждал, звонил по телефону, искал компромисс, разговоры разговаривал, уговорами мягкими пытался дело решить. Но, увы, не вышло. В итоге, как говорится: «И зайцы голодные остались, и с партизанами не хорошо получилось…», и прокурор сволочью оказался, и рэкетир в синяках, и деньги пропали, как водится.
     Подводя некий итог, могу сказать, что после этого инцидента захотелось Гене в большую Европу еще больше. Подальше и от милиции нашей, и от её блатных друзей.
 
     В конце концов, он туда, в Европу, и уехал. С удовольствие там живет, и жить, надеюсь, будет долго и счастливо вместе с подругой, от которой он с палубы теплохода в Мраморное море ласточкой сигал.