Повесть о приходском священнике Продолжение LXX

Слезы могут значить больше, чем улыбка
Для Бируте...


Подходя к перекрёстку, где жил Григорий Васильевич, увидел тётю Нину, неспешно идущую навстречу. В обеих руках женщина несла сумки, доверху набитые продуктами. Явно к службе она не собиралась. Я даже посмотрел на часы, к началу вечерни оставалось каких-то полчаса.
 — Вы куда это? — спросил, подойдя ближе и поздоровавшись.
Тётя Нина поставила на землю свою ношу, посмотрела на меня пристальным взглядом, как мне показалось, наполненным тревогой и растерянностью.
 — Да вот, к соседке иду. Завтра храм, решили праздничный стол приготовить.
Она опустила глаза, вытянула из кармана носовой платочек.
 — На службу, значит, не придёте? — спросил я в недоумении, так как тётя Нина старалась не пропускать ни одного богослужения.
 — А службы не будет, — очень тихо, с долей виноватого тона произнесла она.
Я мимолётом заметил, как её глаза стали наполнять слёзы.
 — Что значит «не будет»? — ответ тёти Нины просто ошеломил.
Честно говоря, я даже не сразу понял, о чём речь. Женщина ответила не сразу. Она мяла в руках носовой платок, пыталась незаметно смахнуть струившиеся слёзы, наконец выговорила:
 — Бабы наши взбунтовались. К Гришухе ходили, перепросили вернуться его назад в старосты. А вчера он пришёл с Марьей Ивановной и Параской Каруселью в храм и повесили свой замок, чтобы  вы, батюшка, не смогли войти.
Мне казалось, всё сказанное тётей Ниной какая-то нелепая, странная небылица. Как такое вообще возможно?
 — А как же служба? — обречённым голосом спросил я. — Это же храмовый праздник!
Женщина развела руками:
 — Что им храмовый праздник! Они люди неверующие, им всё одно...
 — Неверующие? Зачем же они в храм ходили, исповедовались, причащались?!
 — Эх-хе-хе, — тётя Нина отрывисто выдохнула воздух из груди. — Сами видите их веру! Нет мира на нашем приходе. С тех пор, как отец Виталий проклял его, одни своры да распри.
 — Как это проклял? Разве батюшка мог проклясть приход? Звучит как-то нелепо.
 — Это ещё до отца Анатолия было. Прислали к нам батюшку. Он побыл с полгода, после чего так же со старостой погрызся, уж не знаю, из-за чего, я в храм тогда не ходила. Бабы рассказывали, очень уж Гришуха на отца Виталия злой был. Однажды приехал батюшка на вечерню, точно как вы. Такси нанял, в храм привёз много всего — коврики красивые, иконы в окладах, ризы, книжки разные. А староста в храм не пришёл и дверь не открыл. Отец Виталий к приходу нашему был прикомандирован временно, пока настоятеля не пришлют, вот ключи ему и не давали, всегда Гришуха приходил дверь открывать. Люди мимо храма идут, а священник у крыльца сидит с ковриками, книгами и прочим, словно сирота казанская. Стали Григорию Васильевичу говорить, а тот, мол, пускай забирает своё барахло и убирается, не нужно оно нам.
 — А что, правда, не нуждались?
 — Какое там! Храм открылся недавно, там вообще ничего не было. Батюшка обиделся тогда сильно. Он ведь инвалид, что-то с ногами у него. И машину отпустил, а на улице вечер, темнеть начало. Говорили, он, сердешный, на крыльце так и ночевал. Наутро бабы пришли прогонять его. Уходите, говорят, вы нам не нужны и вещи ваши забирайте! Вот тогда отец Виталий перекрестился на храм, да и говорит: «Никогда у вас мира здесь не будет, сколько храму вашему стоять. Будете ругаться, браниться и всё напрасно, бестолку». Бабы укорили его, а он вещи обратно погрузил в такси и уехал восвояси. С тех пор, по словам отца Виталия, нет того самого мира у нас на приходе. Грызёмся почём зря, сами не ведаем чего. Уж столько батюшек поменялось… Как же все уверовали, что вы уж точно останетесь... Не судьба, видать.
Тётя Нина залилась слезами.
Страшно вспомнить, какие эмоции тогда переполняли мою душу. Я отказывался верить в то, что люди могли замкнуть храм в преддверии такого значимого праздника. Ноги сами несли знакомой дорогой, и я надеялся из последних сил, что рассказ тёти Нины окажется неправдивым.
На дверях действительно висел огромный замок. Он выглядел как-то неестественно зловеще, будто несуразное чудище заградило дорогу, заточив в плен угасающие искорки надежды и упования. Я погладил входную дверь рукой. Вдруг стало неимоверно жаль этот храм, которого лишили светлого торжества, его дня рождения. Не совершиться завтра литургия, не пропоются величания, не увижу просветлённых лиц добрых прихожан. Непонятная злая сила лишала меня даже этой единственной радости, которая могла укрепить уставшую от скорбей душу. Я долго ещё стоял у запертой двери, не в силах уйти. Мысли путались, тяготели сознание, внутри клокотал гнев.
На пороге дома Бабаихи столкнулся с Верой Степановной. Женщина находилась в хорошем расположении духа. Она демонстративно улыбнулась, поклонилась и, взяв благословение, сказала:
 — Спаси Господи, батюшка. С праздником!
С праздником Вера Степановна поздравляла при каждой встрече. Она говорила, что каждый день — это праздник. А так как она почитает абсолютно всех святых угодников, чудотворные иконы и значимые события, то тут уж однозначно.
Прекрасно понимая, что сосновская староста в курсе всех дел и раздор в нашем приходе вряд ли обошелся без ее подстрекательства, хотел спросить совета, как разрешить сложившуюся проблему. Хотя, откровенно говоря, такое представлялось крайне неприятно. Будто почувствовав это, Вера Степановна поспешно раскланялась и, бросив фразу о безотлагательном деле, почти бегом бросилась со двора.
Бабаиха, услышав мой приход, из комнаты не вышла. Просидела она там до позднего вечера, и лишь убедившись, что я окончательно улёгся, отправилась ужинать. Как же тогда хотелось уехать из этого дома, из посёлка и никогда больше туда не возвращаться.
Я не спал всю ночь. Пытался молиться, не получалось. Выходил на улицу, подышать осенней прохладой, но какой-то непонятный, недружелюбный холод загнал обратно в дом. Под утро в комнате стало совсем зябко. Бабаиха до сих пор не протапливала. Укутавшись в ватные одеяла, я смотрел в окно, ожидая рассвета. Тогда время представилось целой вечностью. Почему-то с твёрдостью верилось, что на литургию придут люди. Увидят беззаконие старосты, его приверженцев, осудят их и с гневом заставят открыть храм. Конечно, будет именно так. Устраивают распри лишь несколько человек, другие всегда казались благосклонными, верными прихожанами. Всё обязательно наладится, по-другому просто быть не может.
При первых бликах рассвета я шагал в сторону храма. Улицы зияли пустотой. Тишину настойчиво разгоняли петушиные пения, раздававшиеся практически с каждого двора. Душу по-прежнему переполняли переживания, а вместе с ними надежда на успешный исход бессмысленного конфликта.
Усевшись на самодельной скамеечке под сенью старой груши, замер в ожидании. Улицей сновали прохожие, каждый по своим делам, даже не поворачивали голову в мою сторону. Проносились автомобили, велосипеды, никому не было дела до невзрачного храма, затерявшегося промеж дворами добротных строений. А главным образом поражало то, что никто, абсолютно никто не спешит на службу, даже зареченские старушки, приходившие всегда к литургии первыми. Складывалось впечатление, будто весь мир сговорился против меня, не оставляя никаких шансов.


Продолжение следует....