Усы Теда Тернера и беженцы педрического несогласия

     Я уже боялся забежать мимоходом на любой сайт любых мировых СМИ, эмпирически осознав, что меня обязательно накормят дерьмом, выдаваемым сионскими кукловодами за новости, я знал заранее, что рожа ублюдка Верзилова, актуально отравленного следом за британскими предателями, вылезет отвратым абрисом недочеловека, словно Путин из руссиянского тиви, и выскажет правду - бабку, только один хрюкнет о преследованиях, а другой о победах, триумфах и росте экономицки, но и то, и другое говно не станет новостями, а останется говном, как новая речь Каспарова или Матвиенки, как прогнозы импичмента Трампа или проектирование новой жизни после смерти, тухлая водица гнилых нолей и единиц, вообще никаким боком не относящаяся к реальной жизни, сочилась гноем и сукровицей с экрана ноутбука, я ошалело тряс башкой и тер неверящие глаза, ну, не может же такого быть, промежуток должен быть. Он и был.
     - Сие именуется просак, - тыча посохом гугнел Патриарх Московский, возвышаясь Дамбассом над матерью милосердной сальмонеллой русского мира, обретшего пореформенную букву  " и ", деноминированную Хрущевым анонсированным договором о сокращении ума, - и никак иначе, товарищи бойцы и росгвардейцы.
    - Ишь, - шипел аспидом духовник государя, всклокоченной бороденкой подметая половицы у ного богини морга Паука Троицкого, - в лобешник тычет, а тезоименует перпендикулярно.
    - Как же они все за...ли, - медленно и серо думал государь, закинув ноги на постель столь рано умершего отца. Скрипнула дверь и вошел Шуйский. Повел налитыми глазами поверх митры и Патриарх выскочил через тайный ход Калиты, просверленный жуками - короедами по схемам Явлинского в самой последней странице валявшейся на полу новейшей книжки Сорокина, посвященной еще одному гению, томящемуся в узилище научному человеку растратчику, столь талантливому, что ни хера он не сделал за всю свою никчемушную жизнь шершавого хипстера, даже не озвучил какого кота или кусочек собачьего кала в советском мультике, просочился сквозь обложку, ввинчиваясь веретенообразным телом, подозвал свистом Чорную курицу и нюхнул березовой золы из музыкальной табакерки, оглянулся на только что произведенные автором совершенно дубовые абзацы из гнусных настроением строк и убыл, бля, будучи генерал - майором конвойных войск, в библиотеку государя, упрятанную диггерами во вчерашних щах, пролитых кухаркой Маврушкой на внеочередном саммите Бурцева, вынесшего непреклонную резолюцию  " Осиновый кол вам, большевики ".
    - Странно, что они назовут меня Грозным, - мыслил далее государь, отвернувшись от Шуйского, усевшегося на лавку, где одиноко стоял поставец императоров Чунь, поднесенный Ермаком головке заговора в Политбюро, тогда еще колонизировали Плутон и вторглись на Кубу, - надо звать меня Скучным или Поганым, но никак не Грозным.
    - Да по х...й, - влез Шуйский, считывая мысли Иоанна, - как тебя назовут потомки, при жизни - то ни одна говша тебя не звала Грозным, это последующие очень умные поколения х...ню всякую придумают и сами же в нее поверят. А в Америке негров линчуют, - добавил Шуйский, рассматривая загнутый носок вышитого татарского сапога, пренебрежетильно шевельнувшийся на постели покойного Василия.
    - Жаль купца, - согласно кивнул государь, вынимая из - за пазухи гранитный Санхт - Питерсбурх, - так имя опозорить. Веспуччи, - презрительно протянул он, любуясь новодельным градом на речке - срачке Навке, приютившей живых мертвецов в соответствии с семантическим наполнением избранного Морфеусом имени. - Скажи, Шуйскай, - зевнул государь, крестя рот кулаком, - отчего так скушно и бабы голые в глазах ?
    - От того, - внушительно бзднул Шуйский, наполнив ароматом капусты царскую горенку, - что Снарка так никто и не нашел.
Искали в наперстках – и здравых умах;
Гонялись с надеждой и вилкой;
Грозили пакетами ценных бумаг;
И мылом маня, и ухмылкой.
А Бойня нашел обособленный путь,
Ведущий к задуманной цели;
В пустынных горах наводящее жуть
Безлюдное вилось ущелье.
Бобер независимо выбрал его
И поступью двинулся твердой,
Ни словом, ни вздохом не выдав того,
Что явно показывал мордой.
Каждый думал, что думою занят одной:
О том, кого нужно найти;
Ни один не хотел замечать, что другой
Идет по тому же пути.
Ущелье все уже, и солнце спешит
Спуститься все ниже и ниже;
Гонимые страхом (не зовом души),
Друг с другом сходились все ближе.
Вдруг чудовищный скрежет под тучи взлетел,
Знак опасности близкой и верной;
Даже хвост у Бобра побледнел и вспотел,
Бойне сделалось попросту скверно.
Святое, ушедшее в зыбкую тьму,
Он детство представил в тоске;
Звук с неба так явно напомнил ему
Скрип мела по классной доске!
– Это голос Джубджуба! – он выкрикнул вдруг
(Тот, кого звали «тупицей»). —
Умоляю, считай! Но, пожалуйста, друг,
Постарайся со счета не сбиться!
Это крики Джубджуба! На все времена
Нас ученьем вожак одарил.
Это песня Джубджуба! Догадка верна,
Если трижды ее повторил!
Бобер, напрягая свой мозг небольшой,
Считал с напряженьем во взоре,
Но горестно всхлипнул и дрогнул душой
При третьем, последнем, повторе.
Осознал он, что где-то допущен просчет;
Вычислений оборвана нить.
И единственный способ закончить расчет —
Это заново числа сложить!