Нежные записки

Стояла теплая апрельская погода: лучи солнца переливами играли на лужах, от легкого ветра нежно покачивались ветки с набухшими почками, в воздухе пахло весной и только распустившимися тюльпанами. На улице было так чудесно и ярко, что хотелось танцевать с каждым человеком, проходящим мимо; хотелось улыбаться настолько искренне, как только возможно. Я шагала по длинной прямой дороге, одаряя людей лучезарной улыбкой и крепко сжимая в руке объемный букет небесно-синих васильков. Чересчур веселая и по-весеннему жизнерадостная музыка добавляла настроению открытости и беспечности; хотелось читать стихи во весь голос, собирая вокруг толпы зевак. В скором времени поверх этой длинной прямой дороги легла другая, перпендикулярная ей. Раньше я перебегала ее без загоревшегося зеленого человечка, но в скором времени решила, что быть сбитой каким-нибудь Лексусом или Ягуаром мне не очень хочется. А тем более, у забора кладбища. Перейдя через пешеходный переход, я направилась в сторону невзрачной калитки, встречающей людей не очень приветливо. Проскользнув на территорию погоста, я уверенно пошла по уже протоптанному пути, траектория которого четко возникала в голове. Было на удивление мало людей. Обычно на территории Ваганьковского очень много убитых горем родственников или друзей, много вальяжно разгуливающих мистиков и просто людей, которым хочется возложить цветы к могиле какого-нибудь актера, певца или писателя. Меня можно было бы спокойно отнести к последним, если бы не одно "но". Каждый раз, когда я оказываюсь на Ваганьковском кладбище, утром я просыпаюсь в мыслей о том, что мне срочно нужно там появиться. Это чувство, первый раз возникшее златолистой осенью, сильно меня напугало и озадачило: я старалась не придавать ему значение, но оно изо дня в день врывалось в мою жизнь до тех пор, пока я не навестила Есенина. Понимаю, что это сложно представить человеку, который считает существование душ и родственную связь между ними бредом сивой кобылы, но просто так, согласитесь, вы не проснетесь с мыслью о том, что вам нужно полчаса толкаться в душном вагоне метро, десять минут тратить на нудный путь по прямой длинной дороге и идти на кладбище, на котором вы ни разу не были, да и появляться где у вас и  не было необходимости. А у меня эта необходимость стала появляться, ибо такого чувства притяжения и срочности у меня не возникало никогда. Я шла по тропинке вдоль неизвестных мне могил уже седьмую минуту, высматривая впереди высокий памятник, от которого всегда отражается солнце. Я остановилась напротив могилы Сережи, улыбаясь во все тридцать два зуба: рядом с ним хочется петь о любви и воспевать бесконечные пшеничные поля, кормить овсом коня и гладить за ушком соседскую собаку. Я присела на корточки, бережно стряхивая холодную землю с мраморной полоски, обнимавшей могилу; аккуратно разложила лежащие на ней цветы — Сережа любит порядок. Оставаясь в таком положении тела, я начала рассказывать ему о том, что скоро буду издавать свои стихотворения, что буду известным поэтом, что буду восхвалять Есенина в своих стихах и что буду всеми силами стараться возродить в людях восторг от красиво сложенных строчек поэзии. Подняв глаза выше уровня лежащих на могиле цветов, я обомлела. Из-за камня памятника медленной уверенной походкой вышел молодой человек, широко улыбаясь. Его васильковые глаза сверкали ярче самого дорогого и качественного бриллианта; казалось, будто в волосах запутались лучи солнечного света, будто в них вплетены тысячи одуванчиков и золотые стебельки пшеницы. Такой широкой и доброй улыбки я не видела ни у кого, ни у одной живой души. Его молодое довольное лицо горело любовью и искренностью, он пылал вдохновением, от него исходила бешеная энергетика, впитавшая в себя разгульное рязанское небо и короткие летние ночи. Я, сверкнув улыбкой, протянула Сереже букет. Засияв еще ярче, он крепко обнял меня и прошептал:

— Приезжай ко мне почаще. Я буду к тебе выходить.