«Когда ты хочешь что-то понять, ты оказываешься с этим «что-то» лицом к лицу, совсем один, без всякой помощи, и всё прошлое мира ничем тебе помочь не может. А потом это «что-то» исчезает, и то, что ты понял, исчезает вместе с ним».
Жан-Поль Сартр «Тошнота»
I
Вдали играл патефон, – в эту страшную минуту кто-то учился танцевать...
В. Д. Дудинцев «Не хлебом единым»
Любовь чистая, любовь истинная, любовь вечная. Негаснущая, нетленная, безграничная, настоящая. Любовь стыдливая, любовь страстная, любовь сумасшедшая. Единственная любовь. Мы подбираем столько красивых, ненужных слов, чтобы объять это необъятное, это вселенское начало, этот дар, самый нужный, самый естественный и самый необходимый для каждого человека, для каждого живого существа на этой земле. Но что же делать? Мы всегда подбираем слова для того, что в словах не нуждается, для того, что само говорит за себя. И более того: мы подбираем не только лишние слова, но и неправильные, ложные и вредные. Любовь чистая, но разве она может быть иной! Мы говорим «чистая», но мы же не говорим, что молоко белое, а Земля вертится вокруг своей оси. Любовь поруганная и порочная, но разве в любви может быть порок, и разве кто-то может посягнуть на это Начало и сделать его поруганным? Кто может? Человек?! Сейчас мне становится весело. Человек не может распорядиться собой, своими делами, своей жизнью и судьбой, но Он может посягнуть на Вечное и Нерушимое... Любовь настоящая и любовь притворная. Мысль спотыкается, в груди сдавливается комок, и напряжение проходит по лицу. Это внутренний протест: не бывает притворной любви! Как не бывает любви первой и последней, не бывает любви отвергнутой, не бывает любви фальшивой. Это всё не про Неё, эта ложь про что-то другое. Про то, что имеет физическую природу, что смертно и находится здесь, в мире плоти и крови, или про то, что каждую весну происходит между соседскими кошками. Наверно, можно подобрать только одно слово: любовь может быть скрытой, но и это её временное состояние. В каком-то временном отрезке она обязательна будет высказана: через сто, через тысячу лет... Как же долго, не правда ли? А кто сейчас умеет ждать.
«А почему Сейчас?!» — спросите вы и будете правы. Мы никогда не умели ждать.
Любовь... мы не можем подобрать к ней эпитетов. Они будут или лишними, или неверными. Любовь. Она просто есть! Есть же солнце, и мы не сомневаемся в его существовании. Хотя обязательно найдутся люди, сомневающиеся в существовании солнца. Но такие люди будут всегда, и это их выбор: сомневаться и отвергать. Мы не будем им мешать.
Кто только не пытался разобраться в природе любви: поэты, философы, учёные, психологи и даже врачи. Но нет, нет и нет! И не рассчитывайте на это: никакая «теория пота» не объяснит вам ничего, все ваши вопросы останутся без ответа. Поэты, Вы приблизитесь к ней намного ближе остальных, но в этот же момент вы окажетесь дальше от неё, чем кто бы то ни был на всём белом свете. На всё будет лишь один ответ: Она есть. Примите это и успокойтесь.
Как же дождаться её? С детства мы читаем сказки, где прекрасная царевна выходит замуж за смелого и прекрасного царевича. Мы подрастаем, смотрим фильмы, где героиня находит своего героя. И мы вырастаем с мыслью, что и мы найдём своего героя или героиню. Но. Не находим. Не всегда. И тут мы окутываемся пеленой Мнения. И откуда оно только появляется, это Мнение?! Какое только не бывает это мнение: и субъективное, и общественное, и родительское, и народное и даже авторитетное. Но, когда речь идёт о любви, мнение может быть только лишним. Мы прибавляем к Мнению тоску ожидания и получаем ужасные результаты. Где-то бродит она, волшебная и пьяная любовь — и снова мы отбираем эпитеты — просто Любовь. Но кто же видит её? Мы устаём ждать и совершаем ошибки: вот и появляется любовь первая, любовь фальшивая, любовь последняя, любовь ненастоящая. Ты смотришь на человека с мыслью: ты ли это, ты и есть Любовь? И бросаемся к нему или к ней и проверяем. Нет, не Она. А ведь редко приходит мысль: необязательно нужно связывать себя с человеком, чтобы понять это. Но как определить? Ведь человека узнаёшь только после общения и близкого знакомства. Нет! Слушайте! Человека узнаёшь с первого взгляда. Ты можешь не знать: хороший он или плохой, будет он твоим другом или станет врагом, но ты можешь с точностью сказать: Он это или не Он. И не надо придумывать, что любовь приходит от совместной жизни, что не полюбил сейчас, а полюбишь в будущем. Не полюбишь. Привыкнешь, но Привычка и Любовь — это две прямые, которые никогда не пересекутся. Говорят, есть любовь с первого взгляда, но постойте, это снова попытка дать определение. Ведь любовь всегда с первого взгляда, и остальное излишне. Я вижу его или её и думаю: какой чертовски симпатичный человек. Или же: какой он добрый и умный, какой внимательный. Следующая мысль: как мы будем вместе идти и держаться за руки, как я буду гладить по волосам этого человека, как поцелую... И: не Он. Это нужно услышать, это внутри нас, это знаем только мы. И никто не в силах давать советы. И доводы вроде «он же прекрасный человек, заботливый, внимательный» или «она такая ласковая, хозяйственная, любит тебя» не имеют ничего общего с Любовью, если ты знаешь, что это не Он или что это не Она. Знаешь только ты, и никто другой не знает. Главное, не попасться на уловку внешности. Иногда думаешь: ну как же, конечно, это Он, этот двухметровый голливудский красавец, я в него влюбилась с первого взгляда. Нет, увы, не всё так просто. Так трудно объяснить эти простые, но необъяснимо трудные вещи. Вы можете ошибиться, когда думаете, что нашли Её, но вы точно не ошибётесь, если сердце скажет Вам: нет, это не Она. И не пытайтесь убедить себя в обратном. "Ты чуть вошел, я вмиг узнала..." И пусть Вы были не настолько умны, чтобы быть вместе сейчас, но вы поймёте это потом, через столетия, через тысячи часов бегущего неумолимой лентой времени, вы всё поймёте, ибо так суждено.
Есть ещё одна ужасная вещь: Жалость. Эта самая опасная вещь. Если ты выдаёшь её за Любовь, то тем самым лишаешь не только себя, но и того, кого ты жалеешь, самого главного, самого необходимого чувства. Ты знаешь, что это всего лишь Жалость, но заставляешь и другого поверить в свой подлый обман.
* * *
Я лежу на диване. Телевизор работает, но я закрыла глаза и не смотрю: развлекательное шоу пародий — замечательный фон для моих мыслей. Одиннадцать месяцев. Это ужасно, мучительно долго, они тянулись как жвачка, я приходила в себя медленно, постепенно. О самоубийстве не было и речи: я просто знала, что это неправильно и даже как-то не думала об этом. Моим близким стало бы только хуже. Нельзя быть эгоистом в этой жизни, вернее: нельзя быть только эгоистом. Я попыталась не запираться в себе, но это оказалось сложнее. Душой компании я никогда не была, а после случившегося...
Я не позвонила маме! Обещала же! Хорошо, минут через пять обязательно позвоню, только вот встану с дивана... От всего можно убежать, но только не от мыслей. Как же хочется забиться в шкаф, залезть под кровать, а ещё лучше к маме на руки как в детстве — сделать хоть что-то, чтобы избавиться от этих навязчивых размышлений! Но никто не в силах помочь. Считается, что чем больше ты занят делом — тем меньше времени остаётся на раздумья. Я набрала себе побольше заданий на работе, заняла всю неделю тренировками в бассейне (в воде не так заметны слёзы) и попыталась стряхнуть с себя липнущие ко мне, как противно жужжащие мухи, образы. Это помогает, но отвлечёшься на секунду, на миг, на чашку кофе во время обеденного перерыва — и снова эти мучения. И спустя одиннадцать месяцев я выдохлась... мои мозги устали от постоянного напряжения, и теперь я как овощ лежу на диване и смотрю телевизор. Я так долго думала и страдала, что сейчас просто лежу и не воспринимаю окружающий мир. Иногда забываю поесть, потому что для этого необходимо подумать. Мама часто звонит и напоминает мне об этом, но чаще приезжает сама и готовит для меня. Последние месяцы я жила у родителей, но сейчас решила не травить им душу своим измученным видом и вернулась к себе.
Фотография Олана стоит на столике совсем рядом. Но мне не нужно смотреть на его портрет, чтобы представить его облик. Он всегда в моей памяти, всегда у меня перед глазами. Мой нежный, мой родной, мой прекрасный. Как такое могло случиться? Это бессмысленный вопрос. Его всегда задают, когда такое случается. Вот и я задаю. А ведь могло же всё быть иначе? Если бы он выехал на неделю позже... Неделя, семь дней — ерунда! — но он не стал ждать, и так откладывал поездку почти целый год. Я должна была быть с ним. Мы были бы вместе! Как же он был один без меня, бедный мой, бедная моя ласточка. Так было нужно. Я это понимаю, сейчас, спустя одиннадцать месяцев, я это понимаю. Просто не могло быть иначе. Где-то давным-давно было решено, что так будет, и ни Я, ни Он не могли это изменить. Но как же это несправедливо!.. Слёзы обиды и безысходности вновь, в стотысячный раз подкатывают к глазам. Ведь я только нашла его, только поняла, что он и я... Может, я была слишком счастливой? Нельзя быть слишком счастливой. Всё должно быть в гармонии. Но неужели сейчас всё в гармонии, сейчас, когда его нет, а я есть? Если и была вселенская гармония, то сейчас она развалилась к чертовой матери! О, опять эти мысли! Когда же я отделаюсь от них? Видимо, никогда. А ведь страшно чувствовать, что твоя жизнь закончилась в двадцать лет... И даже не из-за болезни, невидимого врага, с которым всё-таки можно бороться: по крайней мере, надежда есть всегда. Нет, а просто потому, что твоя жизнь потеряла смысл, и ни в ком ты его больше не обретёшь... Подруги намекали, что, если я встречу парня... симпатичного, своего возраста, то смогу забыть... Мне даже стало смешно, и если бы не было так больно, я бы, пожалуй, рассмеялась им в лицо. Это же не сломанный телефон, чтобы его можно было заменить. Есть вещи, которые нельзя заменить. Есть люди!, которых нельзя заменить.
Однако мои мысли вновь текут в этом направлении, у которого нет ни конца, ни края, в направлении, в котором можно утонуть, если забыться хоть на мгновение. Я сползаю с дивана и беру телефонную трубку. Мама отвечает сразу, как будто всё это время не отходила от телефона в ожидании моего звонка. Мы говорим. Моя мамочка! Как же мне хочется, чтобы ты не страдала вместе со мной. Мой голос звучит бодро — я стараюсь её успокоить, пытаюсь доказать ей, а, может быть, и себе, что всё нормально. Не хорошо и не плохо, а именно нормально.
– Ты приедешь к нам завтра? Тётя Лида и Лена тоже собирались быть.
Лена — моя двоюродная сестра. Я хочу видеть их. Видеть всех! Больше находиться одной невыносимо.
– Я приеду, мам. Ты приготовишь мне блинчики?
– Спрашиваешь! Конечно, а ещё будет твой любимый рыбный салат.
Мама явно волнуется, её голос дрожит, но при этом звучит радостно. Она что-то бодро шепчет: передаёт новость папе. Нужно чаще у них бывать. Я и вправду очень соскучилась. Обязательно приеду! Мы попрощались, я положила трубку и упала на диван. По телевизору начались новости.
Я устала. Перед глазами появилась чёрная пелена, свои мысли я уже не воспринимала — как хорошо ни о чём не думать! В ухо вливался упрямый и бьющий как молот по кирпичу голос местной корреспондентки. Невольно в мой мозг стала проникать бесполезная информация о ни много ни мало «событии века».
«Банда “Сумеречных шутов” была наконец-то обезврежена, — взбудораженно вещал голос с экрана. — Напоминаю, что банда наводила страх на крупнейшие торговые центры Петербурга в течение последнего года. Грабители в необычных масках захватывали центры, грабили их и бесследно исчезали. Сегодня в ходе операции по освобождению крупнейшего торгового комплекса «Неаполь»[1] главарь банды и один из налётчиков погибли в ходе операции. Остальным участникам ограбления удалось скрыться, но полиция сообщает, что сейчас найти их уже не составит труда, ведь личность убитых установлена... Имена преступников не раскрываются, однако, мы получили подтверждение, что главарём банды была женщина. О подробностях операции не сообщается. Хотя у правоохранительных органов уже имеются вопросы: как участникам банды снова удалось скрыться с места преступления, несмотря на то, что все пути к отступлению были перекрыты. Имеется неподтверждённая версия о наличии у бандитов своего осведомителя в сфере правоохранительных органов».
«Шуты любят пошутить», — шепчет голос в моей голове, а мне всё равно: УЖЕ всё равно. О чём они думали, когда совершали свои нападения? Наверно, просто в душе эти люди были глубоко несчастны. Как я? Их никто не пожалел: им уделяли слишком мало внимания или, наоборот, слишком много. Слишком много новостей. Вот у меня всё по-старому, хотя для кого-то это и прозвучит как новость: не вышла замуж, не родила детей, не содержусь на учёте у психотерапевта. Пока!
Звонок в дверь. Ну, уж нет. Я же говорила, чтобы меня не беспокоили сегодня. Не люблю, когда приезжают ко мне и начинают утешать. Тяги к самоубийству я не испытываю — это и врач подтвердил. Так что оставьте меня в покое! Снова звонок... И такой настырный, пронзительный. Беру чашку остывшего кофе и вяло приподнимаюсь с дивана. Нет, сейчас точно кто-то полетит с лестницы! Ноги почему-то ватные, с чего бы это? Ещё с утра я чувствовала себя полностью здоровой, так сказать, бодрячком. Звонок! Ладно, кто бы ты ни был, твоя взяла! С чашкой в руке подхожу к двери и распахиваю её.
Прохладный ветерок запрыгивает в квартиру и стремительно проносится мимо голых щиколоток, вызывая мурашки. На пороге стоит Олан. На нём лёгкая шапочка и пуховик, хотя на улице сентябрь. Он радостно улыбается мне, но не подходит. И я не подхожу.
– Привет, Ренатка, — шепчет он. Олан всегда называет меня «Рената», все остальные зовут просто «Ната». — Ты не забыла? Каска! Я обещал Гришке.
Да, я должна передать каску: они же едут завтра. Я хотела отдать на вокзале, но Гришка почему-то думает, что я могу забыть. Говорит, что у меня начали проявляться ранние признаки «старческого склероза», и он будет спокоен, если я передам каску заранее. В чём-то он прав. Только мой склероз избирательный: я помню практически обо всём, за исключением вещей, непосредственно связанных с самим Грихой. И лично меня такое проявление моей «болезни» вполне устраивает.
Я разворачиваюсь и бреду к окну: каска лежит там, на подоконнике. Проходя мимо дивана, я замедляю шаг, в глаза бросается моя любимая фотография — на ней изображён Олан, такой улыбающийся, такой счастливый, такой... Пальцы плавно разжимаются как в замедленной съёмке, чашка летит на паркетный пол и разбивается вдребезги... На глаза наворачиваются слёзы, я стою спиной к двери и не могу обернуться. Холодная волна просачивается под кожу и противным слизнем проходит через всё тело. Мне очень страшно. Но я оборачиваюсь и безвольно падаю на пол, уже не сдерживая рыданий, которые подступают к горлу. На квартирной площадке никого, дверь распахнута, за ней также пусто, только дверь квартиры напротив приоткрылась, и появились соседка с далматином на поводке. Что же это такое?! Что же это?
Лает, лает... собака лает. Далеко где-то. Не мешай думать! Не сейчас, тише, не мешай!
В моё сознание снова проникает дикторский голос:
– Нам только что сообщили предположительное имя преступника, погибшего при штурме торгового центра «Неаполь» в Выборгском районе. Им оказался студент юридического факультета Центрального Университета Международных Отношений[2] Вадим Шуркин. Он приходится сыном не безызвестным в нашем городе предпринимателям, пожертвовавшим большие средства на сохранение архитектурных памятников нашей культурной столицы. Его мать, известный биолог, три месяца назад получила грант от Французского Научного Общества на развитие крупного проекта «Неизвестная среда обитания перепончатокрылых». Об этом в нашей программе в своё время был крупный репортаж. От комментариев семья Шуркиных отказалась, и в Центральном Университете также пока никак не отреагировали на последние события.
Перепончатокрылые... Нет, не то. О чём же я думала?.. Ну, конечно: но ведь это безумие! А, может, я заснула?.. но нет, уж, на что я пока не жалуюсь, так это на своё психическое состояние: я не путаю сны с явью. Или... Я беру фотографию и смотрю в Его серо-зелёные глаза. Такой улыбающийся, такой счастливый, такой живой! Надо ехать к маме! Сейчас же! Я не хочу оставаться здесь ни минуты. Потому что я видела его! Я видела Его! Погибшего одиннадцать месяцев назад...
II
Они шутят между собой над тем, что кое-кому из нас кажется серьёзным.
А то, над чем иные опрометчиво подшучивают, для них святыня
В. Д. Дудинцев «Не хлебом единым»
– Ну как?!
– Что спрашивал?
– Сдал?!
– Что у тебя?
– Улыбается, счастливый...
Очень трудно подавить улыбку, которая вылезает откуда-то изнутри и с силой растягивает бледные губы. Конечно, сдал. Не будет же он светиться от счастья, отправившись на пересдачу! Сессия без двоек — это прекрасно, это как полёт, это свобода! Вернее, дел и так много, а лишняя морока с экзаменами только усложнила бы всё дело. Четвёрка. Повезло? Если быть честным, то знание материала и на тройку не тянуло, хотя и предмет-то «левый»: история русской культуры. На юрфаке!.. Знал он по билету лишь то, что Алексей Толстой написал «Колокольчики мои». И что-то там ещё. А вот «что ещё» и пытался последние двадцать минут вытянуть из него страшный, ужасный, коварно наводящий дрожь на весь поток преподаватель. Видимо, уставшее лицо, покрасневшие и отупевшие глаза студента вызвали жалость и сочувствие. Каменное сердце дрогнуло, обнажив вполне обычную человеческую сущность и сострадание. И даже не три! Четыре! Есть справедливость на свете. Усталые глаза — это верно. Ночь не спать. Нарушение режима дня всегда плохо отражалось на здоровье Вадима. Но что же он делал? Готовился? Конечно, готовился. Но не к экзамену — перед смертью, как говорится, не надышишься — а есть дела более важные. Кстати, о делах: уже нужно спешить. Злые «клоуны» ждать не любят!
– Так что спрашивал?!
Неприлично широкая и предательски счастливая, — учитывая то, что остальным однокурсникам мука только предстоит, — улыбка появляется на лице Вадима.
– Колокольчики мои... — радостно шепчет он удивлённым студентам и стрелой устремляется к выходу.
Троллейбус, метро, автобус... Пешком по тихим светлым улицам, что окружены редкими облезлыми деревьями. У чёрта на куличках. От Университета далековато, но место потрясающее: никто пока не нашёл его, да и не найдёт, потому что Она гений! И как ей пришло в голову выбрать местом общих встреч это удивительное, но забытое и Богом и людьми здание? Этот старый заброшенный театр. Иногда чудится, что он делит мир Петербурга пополам. Слева — шумный город, машины, запрограммированная жизнь, но справа! Тишина напоминает деревню: слышно, как поют синицы с жёлтыми брюшками, как воркует толстый голубь, сидящий на клонящейся под его опереньем ветке, и видно, как, поджав грязный красивый, цвета испачканной охры, хвост, готовится сбить спесь с этого наглого сизого клювокрыла голодный и важный кот.
«Нам сопутствует удача, это правда. И, кажется, что так не может продолжаться вечно. Но мы не проиграем. Мы в любом случае окажемся на победившей стороне. Даже если Она решит покинуть нас. Но это глупости. Мы Ей нужны так же, как и Она нужна нам».
Старые, полусгнившие и полусбитые доски на окнах когда-то блиставшего своими трагедиями театра предстали перед Вадимом. Все входы заколочены. Но никто не сторожит и не охраняет храм Мельпомены. Так легко пробраться через задний двор к маленькому окну, что притаилось за молодым цветущим клёном. Влезть в него тоже не составляет труда. Внутри снова доски, но уже не на окнах: ими покрыт пол. И повсюду пыль: ей пронизан каждый квадратик, каждый дюйм этого старого здания. Она вьётся, поднимается, проносится беспокойно, попадает в глаза и нос, заставляя зажмуриться или приятно чихнуть. Вадим поднимается на второй этаж: к главной сцене. Пусто. Он пришёл первым.
Хорошо, что их пока нет. Вадим бредёт к первому ряду и садится на старое зрительское кресло, предварительно смахнув мышино-серую пыль. Он достаёт из потрёпанного рюкзака какие-то бумаги, исчерченные и исписанные одновременно фломастерами, карандашом и ручкой. Это будет трудно. Неужели Она надеется взять «Неаполь»? Дерзко, очень дерзко. Но нет ничего невозможного. «Неаполь» держится крайне вызывающе. «Ни один нормальный, находящийся в здравом уме человек не осмелится даже представить себе, даже поместить в свою узкую головёнку мысль о том, что можно покуситься на «Неаполь». Это, если хотите знать, крепость. Скала. Неприступная гора. Это Эверест Санкт-Петербурга», — что-то подобное произнёс на последней конференции один из директоров этого центра, многоуважаемый господин Шутиков. Внешность этого человека была отталкивающая, просто до зубовного скрежета неприятная. Всегда нужно обращать внимание на внешность. Его сальные потные щёки выдавали его целиком, всю его прожитую грязную, мелочную, лживую и лицемерную жизнь. Он ни на секунду не усомнился в своём могуществе.
«Он сверхчеловек, а мы мухи и жуки. Что ж. Вызов брошен, гражданин Шутиков. И Вы даже не пешка, вы просто наблюдающий за грандиозной партией, вы тот, который видит, чувствует, знает, хочет... но не в его компетенции вмешиваться в разыгрываемое действо. Вы заранее проиграли, ибо всегда думаете, как спасти свои деньги. Но, уделяя столько внимания пешкам, можно пропустить смертельный удар своему королю. Семь человек. Площадь здания около двухсот тысяч квадратных метров. Семь человек. Около четырёхсот помещений. Семь человек. Четыре этажа. Семь человек. Это возможно?! Даже смешно задаваться этим вопросом. Луиджа любит пошутить. Да, Она и вправду шутница».
На плечо Вадима резко опустилась чья-то рука. Он вздрогнул и обернулся. Весёлое, сияющее лицо Романа радостно уставилось на него. Вздох облегчения вырвался из груди Вадима.
– Ах, ты чёрт! Вечно крадёшься как вор. Пошумел бы, что ли, на лестнице для приличия.
– Я и есть вор, забыл? — небольшая тень легла на улыбку Ромы и, казалось, сократила её вдвое. Он был высоким, светлым, красивым. Очень красивым. Даже хотелось найти в нём какой-нибудь недостаток, чтобы было, за что зацепиться глазу. Иначе создавалось впечатление, что разговариваешь с идеальной восковой фигурой или с безупречной глянцевой фотографией.
– Ты же знаешь, что я не одобряю это слово-термин, под которое ты подводишь всю нашу деятельность. Я не считаю себя вором, — спокойно заметил Вадим, когда Рома плюхнулся рядом с ним в кресло.
– Конечно, нет. Ты только возвращаешь себе то, что твои родители отдали этому прекрасному городу.
Вадим улыбнулся. Не злиться на Романа он научился давно. Такая у того была привычка. Пытается обязательно зацепить собеседника, задеть. Разговаривать в приятной дружеской атмосфере он не может. И вечно недоволен всем и вся.
– Дятел ты. Они отдали деньги на музеи и скульптуры. Мы же с тобой, — последнее слово Вадим произнёс нарочито медленно и с сильным ударением, — берём деньги из торгово-развлекательной сферы.
– Перестань сыпать этими канцелярскими и научными словечками, — поморщился Рома, — говори по-человечески! Неужели ты, наивный мой, уверен, что деньги родителей дошли по назначению?
Весёлый смех Ромы разнёсся по пустынному залу и эхом отразился от всех четырёх стен и потолка. Зал трагедий, казалось, готов был обрушиться на того, кто посмел оскорбить его таким неподходящим проявлением чувств. Время комедий давно закончилось.
– Я знаю своих родителей, — спокойно и не повышая голоса, снисходительно произнёс Вадим. — И поверь, они не такие дураки, какими ты их себе представляешь. Отец каждую копейку проверит: куда, к кому попала в руки и как была израсходована.
– Ладно, гусь, что толку с тобой разговаривать? — Рома зевнул и потянулся, раскидывая руки в стороны и задевая левым локтем Вадима. Тот отвёл от себя мешавшую руку приятеля и заглянул в свои записи.
– Хороша компания: гусь и дятел! — ворвался в тишину зала чёткий девический голос. По проходу, направляясь к первому ряду, быстро шла маленькая рыжая девушка. Она была чем-то довольна и снисходительно глядела на сидящих Вадима и Рому.
– Да, нам только курицы не хватает, — холодно отозвался Роман и отвернулся от неё. — Нехорошо подслушивать разговоры, не имеющие к тебе никакого отношения, Ника.
– О, можно было подумать, что вы обсуждали здесь что-то невероятно секретное и... важное?! — Вероника презрительно хмыкнула и уселась по левую руку от Вадима. — Её ещё нет?
– Она никогда не приходит первой... Что это с твоей головой? — Роман свесился со стула, и тень от его головы упала на чертежи, которые до сих пор держал в руках Вадим. — Ты же блондинка?..
– Была, — Ника заискрилась, когда речь пошла об её волосах, — но я решила, что моему внутреннему миру, моему темпераменту и характеру больше подойдёт красный! Дьявольски красный.
– Цвет дьявола жёлтый. И серый. Если раньше ты была белой курицей, то сейчас ты рыжая курица! Вернее, цыплёнок. А что до курицы: ростом не вышла, увы!
– Я и не ожидала понимания со стороны такого деликатного и истинного джентльмена как ты, — мгновенно кинулась в бой Ника.
– Друзья! — голос Вадима, оказавшегося между двумя пререкающимися соседями, прозвучал сурово. — Может, я уйду? А вы вдвоём здесь обсудите волосы Ники и то, какой Рома сволочь?!
Сзади раздался грохот, и кто-то неприлично выругался. Подходили новые, вернее, уже хорошо знакомые сидящей троице, лица. Это были Карина и Лена, очень похожие друг на друга внешне, с одинаковыми причёсками, в одинаковых костюмах, девушки. Тот, кто не был близко знаком с ними, часто принимал их за сестёр. Но это было не так. Они были даже не родственницы. Их отличали друг от друга только две вещи: это цвет совершенно одинаковых одеяний. Так, Карина носила красный, а Лена жёлтый костюмы. И вторая вещь: характер. Карина — холерик, выходящий из себя по пустякам, ужасно несдержанный человек. А Лена, наоборот, была очень спокойной, рассудительной, сдержанной и тактичной. Если бы люди встретили их поодиночке, то у них бы сложилось странное впечатление: как будто чего-то не хватает. Карина показалась бы воплощением злой грубости. А Лена выглядела бы слишком вялой и безучастной, в ней не хватало огня. Но вдвоём девушки преобразовывались, словно соединялись в одного человека. Тогда и в Лене становились заметны присущие ей азарт, задор и блеск, о существовании в ней которых никто не мог бы и предположить. И Карина в паре с подругой делалась более невозмутимой, уравновешенной и хладнокровной.
– Ещё не пришла? — зевнула, усаживаясь, Карина.
– Луиджа никогда не появляется вовремя, — ответила подруге Лена.
– Лу-и-джа, — медленно произнёс Вадим, словно проверяя слово на вкус. Затем критически отозвался:
– Рома! И всё-таки...
– Ой! Только не начинай! — Роман закатил глаза, отмахиваясь от приятеля. — Я уже знаю! Мы никакие не разбойники[3]! Мы против воров и мошенников. Мы ангелы с автоматами, и при каждом выстреле из наших дул вылетают одуванчики и бабочки. И зря я выбрал такое имя для нашей Богини.
– Ну, — наставительно сказал Вадим, — я недавно перечитал твоего любимого немца, и мой долг — тебе сообщить: во-первых, не Луиджа, а Амалия! А, во-вторых, не Амалия, а Карл[4]!
Рома округлил глаза, но, кажется, так и не понял, что подразумевал его друг.
– Ты всегда говоришь загадками, — отмахнулся он от товарища, — и постоянно всем недоволен.
Вадим чуть было не задохнулся от возмущения:
– Эй! Не приписывай мне свои грешки!
– В смысле? — на этот раз была Ромина очередь удивляться. — Меня вот всегда всё устраивало. А ты? То мы себя не так назовём, то другие нас не так нарекают. Расслабься, приятель!
– Это было не выражение недовольства, а всего лишь обычная констатация факта. Нас обзывают в прессе «сумеречными шутами»! А ведь любые прозвища являются частью имиджа. Это очень важно! Неудачно подобранным позывным...
– Началось... — прошептала себе в руку Карина.
– ... можно раз и навсегда растоптать всё, чего мы с таким трудом добивались!
– Не могу понять, что тебя не устраивает, — пожал плечами Рома. — Круто же звучит.
– Это твоё «круто звучит» поставило нас на одну линейку с третьесортными голливудскими экшенами. Нас теперь все ассоциируют с Джокером и Ко.
– И не говори! Если нас схватят, то к сроку за ограбления прибавится ещё статья за нарушение авторских прав. Правда, ещё вопрос, поймают ли нас: своего Бэтмена в нашем дождливом «Готеме» не наблюдается, — заржал Роман.
– Меня тоже поразила слепота наших зрителей, — неожиданно поддержала Вадика Лена. — Они что? на маски совсем не смотрят?
– Только не говори, что и тебя оскорбляет то, что питерцы не поняли заложенный в твои действия посыл? А увидели лишь идиотских клоунов? — казалось, Рома наслаждается негодованием своих друзей.
– Люди всегда и во всём склонны видеть клоунаду! — встрепенулась сердитой сорокой Карина. — А донести мы хотим ровным счётом противоположное!
– Люди даже в смерти видят что-то забавное, — неожиданно серьёзно покачал головой Рома, — для них жизнь — это сарказм и ржач. Таким образом, они лишь пытаются уйти от неизбежной и страшной сути человеческой — да и любой другой — жизни. В мире всегда было больше горя, чем радости. Их нельзя за это винить. Видели бы они во всём только истинную природу: мерзкую, гнусную, безысходную, — давно бы потеряли рассудок.
– Ты говоришь, что в жизни горя всегда больше... — задумчиво проговорила Ника. — Но как же гармония, равновесие?..
Рома лишь иронически хмыкнул, и Ника не стала развивать эту тему.
Через десять минут все были в сборе. К компании из пяти человек присоединился молодой парень, который держался несколько отчуждённо от остальных. В отличие от прочих участников, которые сидели в первом ряду, он поместился с краю третьего, в месте, на которое падало меньше всего света. Находясь в тени, он безмолвно смотрел на сцену и ждал. После его появления разговор стал не таким оживлённым: сразу было заметно, что никто не признавал его своим, его присутствие сковывало и стесняло всех остальных. Вернее, всех кроме Романа. Его ничто не могло смутить.
Молодого человека в третьем ряду звали Адьян. Подперев рукой щёку, он на мгновение сильно зажмурил усталые глаза и вновь посмотрел на сцену. На ещё секунду назад пустой площадке уже стояла девушка. Луиджа.
Все разговоры разом стихли, а глаза устремились к Ней. Длинные белые волосы (Роман настаивал, что это был парик, хотя выглядели они очень естественно), серая футболка, серые перчатки, доходящие почти до плеч, серая длинная юбка и белые летние сапоги. Образ Луиджи довершала белая карнавальная маска, закрывавшая лицо целиком. Девушка поднесла старый школьный стул на самый край сцены и села напротив собравшихся. Повисло молчание, но оно не было неловким молчанием, оно было не тем молчанием, когда не знают, что сказать или с чего начать разговор. Вадим, Рома, Ника, Лена и Карина с любопытством глядели на белую Луиджу, мысленно задавая себе вопрос, уже не первый раз приходивший в их головы: кто прячется под маской? Они ничего не знали о ней: ни имени, ни возраста, ни того, чем занимается белая девушка. Она сама нашла их, Она собрала их, Она сделала их непобедимой командой. Луиджа (прозвище дал ей Роман, так как обращаться к человеку, не имеющего никакого имени, по его мнению, было неприлично) тоже смотрела на них: она отдыхала, глядя на своих друзей. Наверно, никто из них и не подозревал, что она считает их друзьями. Для них это было бы странно, даже нелепо: она не показывает лица, она не доверяет им настолько, чтобы открыть себя. Хотя о них, о своих напарниках и подельниках (Вадима это слово крайне возмущало) она знает всё. Они считали Её своим наставником, они восхищались Ею, уважали и даже немного боялись. Но они не считали Её своим другом. Наверно, они считали, что у таких, как Она, не бывает друзей, что они ей попросту не нужны.
Одинокой Луидже нужны были друзья. Она искренне любила своих шестерых самых верных, самых отважных и самых храбрых товарищей.
Этот немой обмен взглядами мог бы продолжаться долго, но тут Луиджа заметила другой взгляд. Поначалу она не очень разглядела сидящего в темноте Адьяна, но, привыкнув к полумраку зала, заметила, что он её просто буравит, давит глазами. В них даже блеснул, как показалось девушке, недобрый огонёк. По коже прошёл лёгкий озноб, и стало не по себе. Она знает о них всё. И об Адьяне тоже. На него можно положиться, как и на всех, кто присутствует здесь сегодня. Но — на секунду эта ужасная мысль зажала всё у неё внутри — вдруг он ей не доверяет? Он не такой, как другие. Да, они все разные, своеобразные, такие непохожие, такие уникальные, но все они верят ей. Они не сомневаются в ней. Роман только делает вид, что он снисходителен к ней и не признаёт её превосходства. Нет, он признаёт. И он не тяготится этим. Она никогда никого не выделяет. Она ценит всех. Но — и она это явно почувствовала — что-то переменилось в Адьяне. Его вид говорит о какой-то решимости. Да, он определённо что-то решил, но что же? И как это связано с ней, как повлияет на неё? Страшно. Поёжившись, Луиджа глубоко вздохнула под маской и начала говорить тихо, понизив тон, нарочно растягивая гласные, чтобы изменить свой естественный голос:
– Мы хорошо поработали. Я очень рада видеть Вас всех снова рядом со мной. Последние дни мне было очень трудно, и я ждала этот день, когда наконец-то смогу поговорить с Вами. Я уверена, что Вы понимаете меня как никто. Последнее дело было невероятно прибыльным. Деньги, полученные после нашего нашествия на «Северный Центр»[5], были огромными. Я даже не рассчитывала на такую удачу. Нам очень повезло.
– Нельзя всё, что с нами происходит, подвести под везение, — нервно вставил Роман. — Никому так не везёт как нам. А значит, и нам не везёт. Просто так надо. Это не удача, это судьба.
– Я не могу не согласиться с твоим утверждением, Роман. Ты прав. Грабители рано или поздно попадаются, но почему? Наверно, потому что всё, что они делают, они делают неправильно. Вы меня поняли, друзья. Они делают то, чего не должны делать в принципе. Это не их поприще, это не их дело, они там по ошибке. Почти все по ошибке и почти все попадаются. Но мы не грабители, всё, что мы потратили, — это копейки по сравнению с тем, что мы получили. Всё, что мы делали раньше, лишь репетиция по сравнению с тем, что будет. Наша цель — это не жалкие бумажки, разворованные и запачканные ещё до нашего прихода. Наша цель — грандиозное событие, и мы должны готовиться к нему. А всё, что мы делали до этого, лишь практика.
– «Неаполь» — это гениально, но... — взволнованно начал Вадим и тут же запнулся.
– «Неаполь»?! — следующий возглас принадлежал Карине. Она начала стремительно поворачиваться то к одному, то к другому своему соседу, словно искала подтверждения тому, что произнесённое Вадимом слово ей не послышалось. Все сидели тихо и переваривали услышанное. Кроме Вадима о новом плане никто не имел никакого представления. Адьян, находясь в тени, тоже невольно вздрогнул, но предпочёл промолчать.
– Луиджа, ты это всерьёз? — неуверенным голосом произнесла Лена. Она знала, что Луиджа никогда ничего не говорила просто так. Но сказанное Вадимом превзошло все ожидания.
– Но почему Вы удивляетесь? — спокойно сказала Луиджа и невидимо улыбнулась под маской. — Вы знаете, как мы проводим свои «маленькие действа». Это будет отличаться от других только размером.
– Но Луиджа, это же... — начала Ника, но не закончила и устремила взгляд в пол, о чём-то сосредоточенно задумавшись.
– Зачем он нам? — наивно произнёс Роман. — Только, что самый большой, но он ничем не примечателен для нас.
– А зачем мы опустошили другие центры? — резко перебил Адьян, и все испуганно обернулись к нему. Они уже забыли, что Адьян сидит позади них. — Так зачем? — продолжил он. — Вы лучше меня знаете, что не ради денег мы рисковали жизнью.
– Это трудно и опасно, — уверенно повторила Лена. — Я знаю, что каждый идёт на такое дело по только ему ведомым причинам, но, Луиджа... Прости, я не хочу тебя обидеть. Ни в коем случае. Но, может, ты выбрала «Неаполь», чтобы доказать им, тем, кто поклялся поймать нас, что мы непобедимы. Чтобы показать, какие они желторотые по сравнению с нами... Если это так, то...
– Ты не хуже меня знаешь, Лена, что нам ничего доказывать не нужно, не правда ли? — голос Луиджи прозвучал твёрдо и решительно.
– Конечно, мы знаем! — воскликнула Карина. — Но мы не понимаем твоей мотивации.
– Раньше она Вам была не нужна. Вы понимали, что я права, что я делаю только то, что нужно делать. Откуда же взялись сомнения? Вы сами должны понимать, зачем мы это делаем, и зачем нам нужен «Неаполь»! Мы его всё равно возьмём. Так было решено изначально, с самого нашего первого нашествия на все эти торговые центры нашей главной невидимой задачей был «Неаполь». А сейчас Вы, я не могу понять, почему, вдруг усомнились.
– У нас нет сомнений, — вскричал Вадим. — Ты права. Мы столько трудились, но всё это не то, чего мы хотели. Нам нужен именно «Неаполь».
– Послушай, Вадичек, — раздался насмешливый голос Ники, — ты бы спустился с небес на землю. Ты, как наш мозг и технический наставник, сам должен понимать, что соотношение сил не в нашу пользу.
– Соотношение сил никогда не было в нашу пользу, Ника! — Вадим вскипел. Он начал ожесточённо перелистывать свои записи, трясти чертежами. — Вот! Я всё проверил, всё выяснил. «Неаполь» — это только звучит грозно. На самом же деле, это младенец. А то, что он такой большой, лишь сыграет нам на руку. Столько народу! Скрыться оттуда будет легче лёгкого.
– Ладно. Тебе лучше знать, Луиджа! — нехотя проворчала Карина. Остальные молча с ней согласились.
– Когда мы туда пойдём? — Адьян встал со своего места и дошёл до первого ряда, но садиться не стал.
Луиджа только покачала головой.
– Вы не готовы, — прошептала она, и голос её не дрогнул. — Я думала, что Вы убедились в моей силе, что Вы мне доверяете.
– Мы тебе доверяем, — Вадим с ужасом поглядел на Луиджу.
– Я чувствую, что Вас одолевает страх, — белая Луиджа поднялась со стула. — Мы не будем торопиться. Из этого ничего хорошего не выйдет.
– Что же ты предлагаешь? — повысил голос Адьян. — Просто разойтись?!
– Да, давайте разойдёмся, а через годик-два, когда мы все почувствуем в себе силу... — весело и громко начал Роман, но Ника нетерпеливо махнула на него рукой:
– Заткнись!
– Нам нужно ещё одно дело, ещё одна, уже генеральная репетиция! — торжественно проговорила Луиджа. — Прости, Вадим, эти чертежи придётся ненадолго отложить. Следующая цель — «Оранжевое гнездо»[6].
По первому ряду пробежал шёпот восхищения. Карина и Ника довольно улыбнулись, Роман присвистнул, Лена сохраняла спокойствие, но было видно, что и ей новая цель по душе. Лишь Вадима и Адьяна предложение не обрадовало.
– Он почти в два раза меньше! — воскликнул Вадим.
– Но ведь, несмотря на меньшую площадь, — заметила Луиджа, — в другом отношении этот центр даже сложнее, Вадим. Хитросплетение ходов, отсутствие таких огромных, открытых пространств как в «Неаполе» могут усложнить дело. Но для репетиции это то, что надо. Вадим, нам нужен новый план!
Вадим кивнул. К нему вернулась былая решимость, и он тоже загорелся опасной идеей взятия «Оранжевого гнезда». Лишь Адьян молчал и о чём-то сосредоточенно думал.
– Есть ещё одна вещь, которую я хотела сообщить, — Луиджа сказала это медленно и с нарочитым спокойствием, ещё сильнее растягивая гласные. Все почувствовали, что сказано это было с улыбкой. Луиджа и вправду улыбнулась под своей маской, но улыбка эта была недоброй. Все шесть участников собрания в свой черёд почувствовали и это. — Я Вам всем доверяю, Вы это знаете. И мне казалось, что я знаю Вас всех. Мы столько вынесли вместе. Но я равным образом была уверена и в том, что среди Вас вижу исключительно леди и джентльменов или, если хотите, скажу проще: умных, тактичных, воспитанных!! и добрых (вы не ослышались) молодых людей.
Все переглянулись, Рома снисходительно усмехнулся.
– Да, Рома! — отвечая на улыбку своего товарища, продолжила Луиджа. — Мы, конечно, не впадаем в иллюзии, и все Вы знаете, что Робин Гуды из нас выйдут так себе. Но мы ведь и не разбойники. Я была уверена, что в наших с вами головах угнездились общие мысли и общие убеждения, которые что-то да значат для всех, — это слово она особенно подчеркнула голосом, — Нас. Если бы это было не так, то все мы бы уже давно разошлись. И что меня огорчило больше всего, так это то, что Вы были настолько мелочны!..
– В чём дело, Луиджа? — Карина вспыхнула. — Говори прямо, что мы сделали!
– Я знаю, что все Вы участвовали в этом. Кроме Вадима. Его там не было.
Вадим и в самом деле всё это время не сводил недоумённых глаз с Луиджи, а теперь стал крутить головой из стороны в сторону, разглядывая своих в чём-то провинившихся приятелей.
– Говори! — хотел твёрдо произнести Адьян, но его голос всё же поник. Он единственный понял, о чём так пространно изъяснялась белая Луиджа.
– Да разве Вы не знаете? — на этот раз голос Луиджи прозвучал почти весело. — Ну, ладно, непонятливые Вы мои, скажу откровенно: мы рискуем жизнью, совершаем невероятные по своей изворотливости и продуманности «преступления века», а Вы опускаетесь до того, чтобы мучить зубрил-студенток! Право же, это так несерьёзно. Пять хорошо натренированных человек налетают на хрупкую девчонку, рвут её книги, ломают очки, издеваются. Мы же не в детском саду! но что сделала она Вам? Да и тебе, Карина! Ты же была сама фурия!
Повисла гнетущая тишина. Никто не произносил ни слова. Это случилось пару недель назад, после очередного собрания и тренировки. Вся компания возвращалась домой, все были уставшие и немного раздражены. Тогда готовился очередной налёт, который сейчас уже стал историей и очередной сенсацией: банда «сумеречных шутов» вновь вышла сухой из воды. Но тогда нервы были у всех на пределе, а Карина так по каждому поводу из себя выходила. Они все отправились в библиотеку института, где училась Ника: ей нужно было взять какой-то важный для себя материал, а все остальные пошли за компанию: не хотелось оставаться одним со своими нервами и мыслями. Проходя мимо садика, они и увидели какую-то жалкую девчонку, уставившуюся в свою книжку, кажется, это был роман Диккенса. Никто из них сейчас бы и не объяснил, что заставило их обратить внимание на неё. Они не были теми недоразвитыми школьниками, которые, обычно, и мучают тех, кто отличается от них. Кажется, Карина разозлилась, что студентка читала Диккенса: уж очень раздражала Карину вся эта мелодраматика со счастливым концом. Рома стал подзадоривать девчонку не со зла, а по привычке всех и всегда задирать. Всё получилось само собой: просто студентка попалась под горячую руку. Сейчас они молчали: да и что можно было сказать? Сами понимали, как бестолково всё вышло.
– Я сообщу Вам о предполагаемом времени нашего «представления» позже, — Луиджа встала, обошла кругом свой стул и положила руки на спинку, — а сейчас мы все можем быть свободны, если никаких вопросов у Вас ко мне нет.
Все, кроме Адьяна, помотали головами. Луиджа удовлетворённо кивнула и ушла в сторону запылившихся алых кулис. Оставшиеся шестеро направились в противоположном от сцены направлении.
Оказавшись на улице, все стали щуриться от непривычного после театрального полумрака солнца. Ника радостно потянулась, зажмурилась на приятную летнюю погоду и помчалась вперёд. Остальные шагом направились за ней. Карина и Лена о чём-то серьёзно переговаривались, Рома что-то весело вещал задумавшемуся Вадиму, а Адьян шёл позади всех, и лицо его носило отпечаток неясности и отрешённости.
«Шуты» направлялись на старую заброшенную стройку, где они проводили по нескольку часов, готовясь к предстоящим «розыгрышам»: вешали верёвки, поднимались и спускались по ним, работали с тренажёрами, стреляли по мишеням, устраивали рукопашные бои.
...После нападения «сумеречных шутов» — как их окрестил один из местных газетчиков — на торговые центры Вадим наконец почувствовал, что в его жизни появился некий смысл. Сын богатых и уважаемых родителей, умный, способный, он сам поступил в Университет исключительно благодаря упорной работе и своим знаниям. Всё складывалось так, как хотел он, как хотели многие из его семьи. Но всё хорошее имеет отвратительное свойство кончаться. Всю предыдущую жизнь он вёл как робот. Учился, учился, сдавал экзамены, учился, участвовал в научных конференциях, учился, снова сдавал экзамены и снова учился. Зачем? Этот вопрос поразил его как-то своей простотой и внезапностью. Сначала он воспринял этот вопрос со смехом и неподдельным удивлением. Как зачем? Чтобы стать независимым, найти работу. «Хорошо, — ответил ему на это внутренний голос, — значит, смысл твоей жизни, чтобы заниматься любимым делом?» Но юриспруденция не нравилась ему, не этого он хотел. Но чего же именно хотел он, сказать Вадим не мог. «Смысл твоей жизни в том, чтобы жить комфортно?» — продолжил тихий голос. Конечно же, нет. Комфорта и денег ему хватало и с родителями. Да и всё, что имело материальный характер, вызывало у него лишь зевоту и скуку. Он не сам зарабатывал деньги, чтобы уметь их ценить. Так, если смысл жизни не в карьере и не в благах цивилизации, то, может быть, в семье? Но неужели всю жизнь можно свести только к заботе о других. Нужно жениться, родить ребёнка и всю жизнь посвятить своему чаду? Смотреть, как он вырастает, добивается успеха? Но ведь это значит, что для себя мы признали один смысл жизни, а для него признаём другой. Нет, не этого он хотел.
То, что он хотел, то, к чему стремилась его незрелая душа, он стал получать после знакомства с Луиджей и другими Шутами, после того, как он стал частью единого огромного Представления, после того, как он стал частью их самих. Он не знал, ЧТО это, не мог свести свои ощущения к чётким формулировкам, к которым он привык при штурме всевозможных кодексов и документов. Но он явно почувствовал, что теперь он отделился от толпы с её такими простыми и одинаковыми установками, задачами, её заурядным смыслом жизни. Он ощутил это каждой клеточкой своего тела: он изменился и никогда не будет прежним.
Он знал, что он умный. И раньше он всегда знал, как это доказать. Нужно только получать отличные оценки по всем предметам, и тогда остальные увидят, как он возносится над ними. Но сейчас он вознёсся над людьми на недосягаемую высоту, но никто из них этого не заметил, никто не знал, что Он превзошёл все эти ограниченные земные мечтания и перерос всех своих бывших соперников. Но — и это он с удивлением понял только здесь — ему было всё равно. Да, раньше Вадиму необходимо было видеть, как его триумф сердит и раззадоривает противников, как они негодуют и злятся. Но сейчас, когда он совершенно точно возвысился над ними всеми, ему было всё равно, что остальные даже не подозревают о его величии и думают, что он сдался. Нет, он и не думал сдаваться! Он только понял, что нет никакого смысла сражаться с теми, кто уже заранее проиграл в его глазах. Но даже не только нет смысла открыто противостоять им, но и попросту говорить им об этом. Ибо разве они достойны?
Вадим был рад, что т; неуловимое счастье, когда знаешь, зачем живёшь, постигло и его. Раньше он не чувствовал ничего подобного, даже не догадывался о существовании этого чувства. Наверно, потому, что он не замечал этого счастья ни в одном человеке, который, так или иначе, касался его жизни. Все играли, пытались выглядеть счастливыми и довольными, пытались доказать всем, что они знают, зачем они здесь, в этой жизни, на этой земле. Но они даже себе не могли доказать, зачем! так есть ли смысл говорить о других? Хотя, нет. Вадим уже видел это счастье, но только в одном человеке. Этот человек, действительно, был счастлив и знал, чего ждёт от жизни, он был само счастье. Его даже невозможно было спрашивать об этом, задавать ему вопрос: «В чём же смысл твоей жизни? чему ты так искренне радуешься». Он бы не ответил, он и сам не мог чётко и ясно сказать, в чём. Вернее, он бы сказал, но, так как это было только его счастье, Вы бы ничего не поняли. Он нашёл это счастье. Но он погиб. Да, как Вадим мог забыть? Он погиб почти девять месяцев назад. Вспомнив это, Вадим помрачнел. Да, как это несправедливо! Только один из всей толпы, из всех людей знал, зачем он здесь и зачем он живёт, и его уже нет. Он не скажет. Но разве раньше он мог сказать? Вадим забыл его имя. Очень редкое и непривычное для русского слуха. Вадим наморщил лоб, пытаясь вспомнить, но всё было тщётно...
На стройке была приятная тишина, солнце улыбалось и с мягкой ненавязчивостью облекало ребят в свои лучи. Вадим тут же плюхнулся на груду мусора, отгородившись от мира в своих записях. Ника закатила глаза, глядя на «зубрилу», как именовала про себя Вадика, и устремилась по лестничным бесперильным пролётам куда-то ввысь. Спустя десять минут были развешены верёвки. Лена и Карина тренировали скоростной спуск, Адьян выпускал пар на старой боксёрской груше, а Ника, заметив, как Рома направляется к верёвкам, изящно преградила ему путь.
– Сегодня я должен отработать технику, — зевнул он, свысока глядя на рыжую девушку.
– Технику боя? — хищно улыбнулась Ника, жуликовато прищурившись.
– Нет, технику подъёма по в... охх! — не договорив, Рома согнулся и вцепился руками в живот. Его глаза широко распахнулись в обидном изумлении. Ника держала в руках резиновую палку, которой так легко воспользовалась секунду назад.
– У тебя плохая реакция, Ромашечка! — ощерилась Ника, наслаждаясь моментом.
– Блин, коротконожка! Иди пинай грушу, — гневно прорычал Роман, — не собираюсь я с тобой драться.
– Грушу пинает Адьян, а мне одной скучно, — щёки Ники вспыхнули от предвкушения, — давай же, обещаю, не покалечу! Но подпортить красивое личико могу. Видишь ли, синяки, как и шрамы, украшают, но быстро проходят. Это их минус, но ты можешь выбрать более долгосрочный вариант... — Ника изогнулась всем телом, уходя из-под удара. Роман промахнулся, и Ника захохотала. — Мазила!
; С детьми не связываюсь, — пробурчал он, отступая.
; А я — да! — Ника пересекла пустынную комнату, взметнув в воздух вихрь строительной пыли. Схватив две деревянные длинные палки, она швырнула одну Роману.
; Издеваешься? — Рома брезгливо оглядел предполагаемое оружие. — Твой хребет проломится быстрее, чем эта хворостина.
; Поглядим! — Ника присела в боевой стойке, вытянув вперёд руку, сжимающую палку. Глаза её бесовски искрились, в ладони поигрывала трость. Рома по-прежнему улыбался, и его тело даже не напряглось.
– Эй, смотри-смотри!! — Карина дёрнула Лену за руку, они уже успели подняться и спуститься пару раз. Лена ухмыльнулась и крикнула что-то подзадоривающее.
– Гляди-ка, у нас зрители! — лукаво хмыкнула Ника и сделала выпад. Палка просвистела мимо Роминого уха. На этот раз он успел увернуться, и трость лишь слегка коснулась рукава его куртки.
– Уже лучше, — одобряюще протянула девушка, но Рома, кажется, определённо разозлился: он стремительно понёсся на неё под громкое улюлюканье Лены и Карины. Вадим отчаянно сжал ладонями уши, пытаясь вникнуть в написанное, и только Адьян не обращал на них никакого внимания, продолжая в изнеможении лупить неподатливый снаряд. Рома яростно размахивал палкой, и Ника, концентрируясь, отбивала удары, но вынуждена была под напором соперника с каждым шагом отступать назад. Когда трость в руках Ромы понеслась сверху вниз, Ника присела, выставив вперёд руки с горизонтально зажатой планкой: удар Роминой палки с треской переломил Никину трость надвое: снова поднялась пыль и полетели щепки, но Ника, обладательница уже двух половинок-деревяшек, опередила новый удар Ромы, хлестнув одновременно ему по бокам своим недооружием. Рома выронил трость и, забыв выдохнуть, согнулся. Ника победоносно вскинула голову. Карина зааплодировала и полезла по верёвке вверх. Лена подмигнула Нике и тоже отвернулась от «боевой арены». Довольная Ника повернулась к поверженному сопернику, но в ту же секунду была снесена подобно пушинке ударом палки под коленки. Рома придавил девушку к полу одной рукой, Ника бешено рассекала ладонями воздух, но не могла сразить обидчика. Рома довольно ухмыльнулся.
– Тебе разве не говорили, что нельзя поворачиваться к врагу спиной?
– Это нечестно, — вопила Ника, пытаясь высвободиться.
– Научись не лезть на рожон!
Появившиеся на верёвке Лена и Карина теперь хохотали над Никой.
– Не обижай ребёнка! — донёсся голос Вадима, всячески пытавшегося сохранить серьёзное лицо. — И давайте займёмся делом!
Солнце заходило, когда все участники «представления», вымотанные, возвращались со стройки. Было по-прежнему светло и по-вечернему немного прохладно. Их было пятеро: Адьян ушёл на полчаса раньше. Дойдя до трамвайной остановки, друзья распрощались и направились в разные стороны. Вадим сел в трамвай, проехал семь остановок и вышел на конечной, у метро. На улице было немноголюдно, машин почти не было. Он вышел из вагона последним, перед ним шагала высокая девушка с тёмными волосами, собранными в хвост. Вадиму показалось, что он её уже видел, но она шла спиной к нему, и было трудно вспомнить. Вновь его поразила мысль о погибшем девять месяцев назад знакомом: как его звали? Руслан? Нет, но что-то похожее!
Резкий, грубый, пробирающий до костей скрежет металла врезался в тишину улицы. Девушка с тёмными волосами вскрикнула и остановилась, Вадим налетел на неё, не успев притормозить. Раздался свист, удар, грохот, и разом всё стихло. Через секунду послышались крики немногочисленных женщин и мужчин, находившихся поблизости. Вадим, осмотревшись по сторонам, наконец понял, что произошло. Белая «Вольво» выехала на тротуар и врезалось в автобусную остановку. Кажется, там никого не было. Или?.. Поздним белым вечером на остановке стояли только два человека. Взрослая женщина, кажется, не пострадала. Она кружила вокруг искорёженного автомобиля, беззвучно заламывала руки и смотрела только в одну точку позади машины. Вадим не сразу разглядел белое летнее платьице, а потом и саму его обладательницу: маленькую светловолосую девочку, лежащую в полутора метрах от автомобиля-убийцы.
III
Он прислушался и, послушав, крепче прижался, успокаиваясь, к теплому дереву. Кому-то надо и начинать последнюю верность,с кого-то надо и начинать. Всё, что живет на свете, имеет один смысл – смысл службы. И всякая служба имеет конец
В. Г. Распутин «Прощание с Матёрой»
На этой берёзе уже почти все листья жёлтые. А вон на тех, соседних деревьях летняя зелень ещё борется с осенними красками. Как хорошо сидеть здесь, в тихом парке, и наблюдать за медленно темнеющим небом. Сегодня очень тепло, ветра почти нет, и на мне поверх спортивной кофты лишь тоненькая красная жилетка. Руки опущены в карманы, глаза устремлены на коричнево-бурую дорожку парка, частично усеянную свежей листвой. Всё очень красиво: всё яркое, красное, жёлтое, — это и есть настоящая осень. И без дождя. Очень хорошо, что без дождя: от воды краски блекнут и уже не выглядят такими новыми и выразительными.
Сегодня вторник. Прошло два дня с тех пор, как я переехала к родителям. Мама сильно испугалась, увидев меня поздно вечером на пороге квартиры, учитывая то, что я собиралась приехать к ним только на следующее утро. Кажется, на встревоженный мамин вопрос я ответила что-то невразумительное и жалко улыбнулась. Никто не стал меня тревожить, и я отправилась спать. Но разве я могла заснуть, когда меня знобило и трясло как в лихорадочном бреду! Из глаз, не переставая, текли слёзы, из горла вырывался хрип, но я старательно затыкала рот своим старым игрушечным зайцем, моим верным «мягким» другом, уже посеревшим от времени. Я не хотела, чтобы они догадались, как мне плохо. Ведь я уже забыла... Нет, я никогда не забывала, но я привыкла, смирилась с этой чудовищной судьбой.
В парке очень хорошо, а особенно здесь, в его глубине, за мохнатыми деревьями, где почти никого нет. Подальше от всех. До несчастья я часто выезжала за город, на природу, туда, где людей нет совсем, или их очень мало. Как хорошо побыть иногда одной: подальше не только от человека, но и от цивилизации. Казалось, после случившегося, я должна была поселиться в лесу, но ведь родные бы сошли с ума, зная, что я нахожусь за несколько десятков километров, чёрт знает где, в невменяемом состоянии, без сотовой связи и интернета. Но я скоро обязательно туда поеду, например, на Калюжное озеро. Оно от Петербурга далеко за сотню километров, и там не будет ни одного чужого человека. Чужие люди, они ведь не обязательно незнакомые. Иногда человек, увиденный впервые, покажется ближе самого надёжного друга. В этом я уже много раз убеждалась на практике. По крайней мере, никто из туристов не будет клещами лезть в душу и теребить раны, которые и без того невозможно залечить.
Но сейчас мне нужно всё обдумать тщательно, хорошо, а мысли разбегаются, разлетаются как воробьиная стая, спугнутая радостным трёхлетним мальчишкой, бегущим на детскую площадку с миниатюрной лопаткой в руке. Дома я не могла этого сделать. Я как робот просто выключила из памяти это невообразимое событие и сказала себе: «Подумаю об этом позже, когда останусь одна». Но дома невозможно было остаться одной: все вдруг решили, что мне необходима дружеская поддержка, — к тому же приехали сестра и тётя. Они просто ни на минуту не оставляли меня в покое. Вид каждого человека в доме, такой виноватый и одновременно жалостливый, начинал выводить меня из себя, а их бесконечные вопросы в духе: будешь это? или будешь то? а не хочешь поесть? или тебе скучно? — становились невыносимыми. Наверно, так ухаживают за очень больными людьми или маленькими сопливыми ребятишками. Мой разбухший от чрезмерной заботливости мозг готов был уже вскипеть и разорвать черепную коробку, когда я сегодня вечером решила освежить свои мысли и направилась в парк. Двоюродная сестра увязалась было за мной (подозреваю, что по просьбе тёти), но я как-то не по-сестрински громко сказала «не нужно», и она испуганно отвязалась.
Так что же это было? Призрак? Но он был таким реальным, таким настоящим, что даже тени сомнения не возникло. Хотя откуда я знаю, как обычно выглядят призраки: я же ни одного ещё не видела. Но если бы призраки выглядели, как люди... По шее и плечам прошла неприятная дрожь. Нет, это бред. Нужно размышлять логически, последовательно и здраво. Я же здоровый, нормальный человек, никогда в жизни не имевший дело ни с какими мистическими происшествиями и странными личностями. До недавнего воскресенья... Но ведь этому можно найти объяснение. Первая мысль: сон. Конечно же, сон. Но ведь я знаю, как выглядит сон, а ведь главное во сне — это пробуждение. Вот этого-то главного звена, к превеликому сожалению, в моей логической цепочке и не доставало. Я же не просыпалась. Я открыла дверь, пошла к окну, увидела фото... Его фото... Так! Не отвлекаться. Я уронила чашку, я совершенно уверена, что я была на ногах, когда осознала, что именно увидела! О, может, я лунатик? Мои губы тронула скептическая улыбка. Лучше уж признать, что я совсем помешалась и лишилась рассудка от пережитого. Ну, какой из меня лунатик?! Хотя уточнить это обстоятельство у мамы по приходу домой лишним не будет. И снова я отвлекаюсь. Может, это была... реинкарнация? Но это странно: он не мог переродиться в своё тело! Или мог? Конечно, лучше было бы позвонить маме Олана и уточнить, не являлся ли он и к ней. Ведь призраки или кто бы там они ни были посещают своих самых близких людей. Но стоит ли огорчать и понапрасну тревожить бедную женщину? Тем более есть вероятность, что после моего звонка я с лёгкостью могу попасть на добровольно-принудительный приём к психиатру.
Я брожу вокруг да около и ни к чему не могу прийти. Олан погиб: в этом не может быть сомнений. Олан приходил ко мне домой в прошедшее воскресенье: и в этом сомневаться не приходится. Так кто же, чёрт возьми, у меня тогда был? Пробегавший мимо испачканный землёй мальчишка испуганно посмотрел на меня, разинув рот. Наверно, моё лицо сейчас страшно исказилось от небывалой работы мысли, а глаза дико метали стрелы. Подоспевшая мать быстро увела мальчугана, который успел прошептать своё удивлённое «тётя...»
Да, тётя сошла с ума, это факт, не подлежащий сомнению. Я вдруг почувствовала отравляющую душу безысходность. К глазам подоспели ненужные, некстати выступившие слёзы, но я зло смахнула их рукой. Я не реветь сюда пришла, я разобраться во всём хотела. Какая же я беспомощная, вечно хлюпающая носом, дура! Он всегда утешал меня в такие минуты, обнимал так бережно и нежно, будто никого в мире у него роднее меня нет, и не будет. И у меня никого ближе и роднее его не будет никогда. А рада ли я тому, что увидела его? Тогда я испугалась ужасно, мне никогда не было так страшно, как при той чудесной встрече. Но сейчас, сидя на скамейке в глухом парке, я понимаю, что я злюсь и досадую на себя: я даже не разглядела его толком, даже не поцеловала! Как это страшно, невероятно страшно знать, что мне выпал шанс вновь поцеловать его, обнять! такой шанс выпадает на долю человека единственный раз в жизни, если выпадает когда-нибудь вообще. А я даже руки ему не подала. Я его обнимала при каждом свидании, а тут как будто что-то не пустило, затуманило голову. И он вновь пропал! Может быть, навсегда...
И самое гадкое в том, что я теперь день и ночь буду ждать очередной встречи, буду надеяться, ожидать Олана как самый радостный и счастливый сон, который оставляет после пробуждения сладкое послевкусие, но вместе с тем и едкую горечь оттого, что всё кончилось: сновиденье улетучилось, и сон завершился навсегда. Вторичное повторение его невероятно, а ожидать этого снова просто глупо. И сейчас я готова локти кусать от бессилия: никогда не чувствовала я себя такой слабой, ничтожной и беспомощной. Ведь я ничего и сделать-то не могу. Что зависит от меня? Если б я только знала, что должна сделать, я бы сделала, да только это всё не в моей власти.
Сбоку послышался шорох, и передо мной предстал хорошо знакомый беспородный пёс. Большой, с гладкой серой, в жёлтых пятнах, скатавшейся шерстью, с торчащими вверх острыми ушками и умными чёрными глазами-бусинами, он с любовью взглянул на меня, повернул голову набок, подмёл своим конским хвостом опавшие листья и сел напротив.
– Какой же ты красивый! Собака моя ненаглядная, — умилённо прошептала я и начала теребить ушки Графа (так звали безродного пса). Он привстал, ткнул мне влажным чёрным носом в ладони, запрашивая ещё больших ласк. Мой любимый Граф:
– У кого самые мягкие, самые чудесные ушки на свете, любвёночек мой, — я опустилась рядом с псом на колени и начала ворошить его жёсткую, пахнущую осенью, шёрстку. Он лизнул меня в нос и губы. Я зажмурилась и, смеясь, стала отталкивать любвеобильного пса. Его выпачканные влажной землёй лапы легли на мои светлые брюки, оставив причудливые следы.
Граф здесь, а значит, и хозяйка должна быть неподалёку. Я подняла голову и встретилась взглядом с Ириной, тридцатилетней женщиной, стоящей в десяти шагах от меня у старого высокого клёна. В руках у неё был букет из красных и жёлтых листьев. Её длинные светлые волосы были растрёпаны и то и дело приподнимались на несильном тёплом ветру. Как же она изменилась: казалось, вечная скорбь навеки поселилась в её глазах. Она смотрела на мир болезненно и недоверчиво. Все эти дни Ирина избегала людей, более-менее она общалась только со мной. И всегда в её светло-серых глазах я читала удивительную, отчаянную и режущую душу тоску. Ирина посмотрела на меня и улыбнулась. Затем медленно, мягко наступая кроссовками на урожай из кленовых и берёзовых листьев, приблизилась к скамейке. Граф, завидев хозяйку, бросился к ней и стал забавно вертеться у её ног. Ира отрешённо погладила пса и опустилась на деревянное сиденье. Гордый Граф положил голову к ней на колени. Глаза Ирины по-прежнему сквозили грустью, но что-то всё же изменилось в них со дня нашей последней встречи. В прошлый раз я видела её больше недели назад. Что-то новое появилось в её бледных зрачках, что-то доселе невиданное. Ну, конечно! Несмотря на всё ещё сохранявшуюся и даже превосходящую всё остальное печаль, в глазах появился счастливый огонёк. Она вновь улыбалась, поглаживая старого Графа. Ни разу после страшного потрясения, обрушившегося на неё в июне, она не улыбнулась.
– Ренаточка, ты чувствуешь этот запах? — произнесла Ирина, глубоко втянув носом поостывший за вечер воздух. Он пах травами, старыми грубыми деревьями и подгнивающей осенней листвой. К этому запаху примешивался пьянящий, одурманивающий аромат чернеющей почвы и покрытой местами сухим, местами глинистым песком узкой парковой дорожки. И вправду, приятный запах. Успокаивающий, нежный и завораживающий одновременно. А я и забыла, что нужно сделать в первую очередь, оказавшись вблизи деревьев или засеянного поля. Нужно глубоко вдохнуть, набрать в лёгкие носом как можно больше воздуха, чтобы мельчайшие частицы трав, цветов и земли по крупинкам проникли в самую душу и потревожили сердце. Мы сидели втроём: я и Ирина на скамье, а Граф рядышком на редкой, пожелтевшей травке. Сидели и дышали. Как же это, оказывается, здорово — дышать! Только дышать по-настоящему, с чувством. Дышать смело, свободно, но и вдумчиво: не растрачивать зазря драгоценные крупички спелого воздуха. "На двоих одно лишь дыхание..."[7] Как давно мы это пели... Где же ещё такой воздух? Глубоко в лесу он ещё лучше, ещё живее, ещё слаще. И в горах... Ох!
– Как же хороша жизнь! Мир такой прекрасный! — почти вскричала Ира, почёсывая Графу ухо. В этот момент Граф сделал глубокий вздох, такой, который могут сделать только большие собаки: это вздох полного понимания происходящего и полного смирения с ним. Я быстро посмотрела на Иру. Как мне и показалось несколько мгновений назад, с ней что-то творилось. Какая она блаженная и умиротворённая, уж не сошла ли с ума? Что-то, явно, случилось, и я подозреваю, что это «что-то» очень недоброе, несмотря на её лучащийся взгляд и просто неподобающе радостный вид.
Неожиданно Ира метнулась ко мне, зажала мою руку в своих жарких ладонях, нагнулась вплотную к моему лицу; её одичавшие в секунду глаза метали настоящие молнии. Граф, потеряв в виде Ириных колен опору под морду, обиженно заскулил, а Ира зашептала мне в самое ухо горячие, обжигающие слова:
– Ты веришь в жизнь после смерти?
Невольно я дёрнулась от неё в сторону, но её длинные ногти болезненно впились мне в кожу. Я посмотрела на неё в упор. Разве можно читать мысли? Не подслушала же Ира то, что я только что тщательно обдумывала. Но как она узнала?! Разве может быть, чтобы двое спятили разом, и им пришли в головы совершенно одинаковые идеи? Не будет лишним подчеркнуть: бредовые идеи! Конечно, у этих двоих людей были особые причины для потери рассудка: у меня Олан, а у неё...
– Ренаточка, веришь, скажи! — Ира сжала мою руку ещё сильнее, словно хотела вдавить пальцы до самых костей.
– В призраков или?.. — шепнула я, явственно чувствуя, как от волнения забываю дышать. Только сердце неистово колотилось.
– В призраков! В реинкарнацию! Неважно!! — Ира перешла на обжигающий шёпот. — Я ведь знаю, что я не сумасшедшая, но как же я скажу кому-нибудь, и кто мне поверит? Но я знаю, что ты одна на всём белом свете поверишь мне, Натушенька, солнышко моё! Ведь поверишь?! — в её глазах блеснули слёзы, она грубо теребила мою ладонь, не понимая, что делает мне больно. Я опустила свободную от Ириных объятий руку на её плечо. Она больше не сдерживалась: слёзы потоком устремились из её глаз: сколько же она не плакала! Сколько держала в себе отчаяния, горя и скорби!
Я притянула её к себе и стала успокаивать как ребёнка. Её раскалённая рыданиями мокрая щека коснулась моего плеча.
– Я видела её, — почти без звука, уже спокойно и как-то вяло прошелестел Ирин голос, — ты веришь мне?!
– Я верю, Ира, я тебе верю! — убаюкивала я её. — Кого ты видела?
– Я ЕЁ видела, Ната! — Ира возвысила свой голос, отняла голову от моего плеча и вновь, уже с каким-то страшным упрямством заглянула мне в глаза. — Я видела свою Настю.
По плечам и затылку ударили первые тяжёлые капли. Кажется, скоро будет ливень. Небо, совсем недавно такое чистое и безоблачное, подёрнулось злыми тучами. Воздух потяжелел, мимо пролетела мелкая птаха, кажется, воробей. Его унылое коричнево-грязное оперенье слилось с окружающим, в миг побледневшим и посеревшим пейзажем. Граф смотрел на нас тоскливо и удручённо. А я молчала и не шевелилась. Я уже не слушала Иру, а, может, она ничего и не говорила. Что-то говорил Граф своими зеленовато-чёрными глазами-жемчужинками. А, может, он выражал сочувствие всему страданию, которое испытали мы с Ирой, и которое испытал каждый одинокий человек на нашей земле? За несколько тяжких, удручающих минут я произнесла только одно слово:
– Когда? — неужели это мой голос?! Хриплый, грубый, неузнаваемый. Кажется, Ира ответила «в прошедшее воскресенье». Или это я подумала? Пришлось переспросить. Да, в воскресенье. Думать уже нет сил. Дождь всё усиливается. Граф нервно вскакивает на лапы и удивлённо глядит на двух сумасшедших девушек, которые и ухом не ведут на постепенно усиливающуюся непогоду.
Поднявшийся ветер взметнул в воздух разом утратившие весь свой прежний колорит, поблекшие и обезображенные водой листья, стал трепать волосы. Ирина подняла на меня свои потускневшие от слёз глаза и посмотрела с таким отчаянием и надеждой, что я почувствовала, как по телу прошла дрожь, которая тут же сменилась внутренним жаром.
– Помоги мне, — её голос был едва различим за шумом разбушевавшегося ветра, — Ната, помоги мне найти её!
– Но как? — вырвалось у меня, и я тут же поняла, как был неуместен этот возглас.
– Я не знаю, — прошелестела она ещё беззвучнее, чем давеча, — я только знаю, что ты мне поможешь. Ты же мне поможешь? — последний вопрос она попыталась задать как можно громче, но голос её сорвался.
– Я найду её, Ириш, слышишь? — я сказала это так уверенно, как будто точно знала, куда нужно пойти и что делать, но ни она, ни даже я сама не удивились моим словам. Мы обе поверили, что я найду, что я знаю! Никто не найдёт, а я найду. Никто не может знать, а вот я знаю. Граф тихонько тявкнул неподобающим для его комплекции и роста писклявым голоском. Словно не верил и спрашивал: «Правда? Неужели найдёшь?» Найду, Граф, я найду! В этот миг у меня пропали все сомнения. Ещё пару минут назад я горевала о невозвратимо утраченной возможности свидания с Оланом, а сейчас была полностью уверена, что я не только увижусь с ним, но и даже отыщу для Иры её дочь. Я ясно почувствовала, как что-то рухнуло: что-то невидимое, но монументальное и ужасное! То, что должно оставаться незыблемым и неизменным во все века, во всю историю человечества. Что доселе было твёрдым и нерушимым, но реки уже текут вспять, и что-то случится! Я обнимала Иру, дождь вовсю хлестал по лицу, Граф уже молчал, а я теперь не сомневалась, что Что-то случится! Совсем скоро.
IV
«Ведь бывает такая плохая манера у некоторых людей: без спросу залезть в чужую душу и громогласно объяснить всё, что видно в чужой душе».
В. С. Гроссман «За правое дело»
Удар кроссовка пришёлся в самую середину пустой банки. Жестянка взметнулась на добрых пять метров вверх и, описав неправильную дугу, угодила с тихим отзвуком на асфальтовую дорожку. Можно было бы ожидать неодобрительных взоров мамаш с колясками и бурчаний старушонок, сидящих на скамейках. Но, на удивление, несмотря на установившуюся солнечную и безветренную погоду, сегодня огромный парк был почти необитаем.
По телу разливается непонятная усталость, с чего бы это? Тренировка прошла как обычно, никаких сверхусилий не требовалось, но вот, поди ж, ты! Как будто вагоны с цементом разгружал. Нет, здесь всё не так просто. Наверняка сказалось и душевное состояние, слишком уж расслюнявился я в последнее время. А так никто бы и не сказал, конечно! Да разве они меня знают? Тех, кто знает, по пальцам пересчитать. И Она тоже меня не знает. Но как уверенно держится! Это же удивительно: даже надменно держится! Или это моя мнительность? Да я разве мнительный? Губы мои невольно расширились в улыбке. Посмотрел бы я на того, кто добровольно сознается в своей мнительности. Нет, серьёзно, где-нибудь ведь должны быть такие люди. Да они и есть, но это наверняка самоуверенные и влюблённые в самоё себя эгоисты. Дескать, поглядите: какой я самокритичный, не стыжусь своих недостатков, но при этом какой я павлин красивый и какой у меня хвост! Вы видели когда-нибудь такой хвост?! О, он, конечно же, несовершенен, вот это, например, вишнёво-красное перо не такое уж и вишнёвое... Но, так как я сам заметил такой «значительный» недостаток, то вы ведь опровергнете меня и скажете, что это самое лучшее перо в мире. А я потуплю свои красивые жемчужные глазки и скромно переспрошу: «Вы думаете?» И, так и быть, смирюсь со своим совершенством.
Так, внимательней нужно быть! Чуть не разбил нос об этот дурацкий щит с рекламой. В парке им самое место. Реклама! Рекламируйте духовные ценности, а не материальные! Материального сейчас у каждого с горкой — девать некуда. А духовного... Да чего я переживаю-то. Все переживали, всегда переживали, скучно ведь, ну, ничегошеньки нового. Так не будем забивать голову ерундой, лучше уж побуду эгоистом и подумаю о том, что интересно только мне. На «Неаполь» нас зовёт. Сумасшедшая! И гений! Да, две стороны одной медали, известно уж. Вот только какая сторона значительнее, перевешивает что? И доверяем мы ей, а ведь погубит как котят, честное слово! Как слепых, новорождённых, таких беспомощных!.. Да разве мы беспомощные? Да, наверно, беспомощные. Мы ей нужны, Она и не скрывает это. Но ведь и Она нам нужна, чего юлить-то. Да и мне нужна...
Она показала нам настоящий мир: яркий, цветной, со всеми кислотными и ядовитыми оттенками, но, самое главное, Живой. Кто ж после этого согласится вернуться в чёрно-белую гавань? Тогда уж и жить незачем. Верёвку на шею и привет! А вот интересно, что же напишут в таком случае о причинах самоубийства? Очень хитро это у них всё классифицировано. Самоубийство по причине личностно-семейных конфликтов, по причине навязчивых идей... Суицид меланхоликов. Это мне больше всего нравится: разочаровался в Вашем материальном мире, не вынес Ваших обыденных рож и чиркнул себе по венам... Жаль я не меланхолик. А вот самоубийства холериков как-то не предусмотрены. Несправедливо же. Вот я вскипел, разнёс всё к чертям и придушил сам себя в слепой ярости. Ан-нет. Коли я так сделал, то наверняка меня девушка бросила или головой я тронулся, а вот товарищ мой — так тот, конечно, раз меланхолик, то ведь сам Бог велел.
А вот Она же кто? Флегматик, наверно. Она точно флегматик. Стена. Непробиваема. И не проговорится ни разу! Сколько раз я уже ждал хотя бы намёк на то, ЧТО она есть на самом деле? И имя её неизвестно! Даже имя! Хотя бы имя знать! Но для неё назвать имя — это то же самое, что маску снять, себя совсем открыть. Да если бы и маску сняла, наверно, не так бы себя открыла, как если бы имя назвала. Маска лицо прячет, а имя душу. И самое неприятное, отвратительное, душу жжёт — это то, что она нас как на ладони видит. Как будто голые мы, прикрыться хочется. Но ведь и не странно это совсем: это же она нас нашла, а не мы её! Долго отбирала, наверно, среди толпы. Но раз выбрала, значит, признала! Признала как равных или, по крайней мере, как достойных быть с ней! Да что она богиня какая-то? Наверняка обычная, ни чем не примечательная девчонка. Встретишь на улице и внимания не обратишь. Нет! Нет! Она лучшая, она сиять должна, свет от неё идти должен. Вон, Вероника сказала, что наверняка она актриса или модель, известна на всю Россию, а, может, и дальше. Да ей-то почём знать: кроме внешности Нику ничто не интересует! Но ведь выбрала ж её Луиджа! Не за одну только любовь к тряпкам. Луиджа! Рома — шут гороховый! Придумал же кличку, лучше бы нормальное имя в псевдонимы взял, не привязанное к немецким пьесам. Хотя, может, так даже и лучше: имя внутренний мир скрывает, а у неё он свой, чужого не надо!
Да и я ей как исполнитель нужен только. Может, мы для неё как куклы, марионетки: только волю исполнять! Но не верю я этому! Слишком сложна она, чтобы так просто можно было бы открыть её, одним росчерком всю и описать. Многого хотите!
Карина ей не доверяет, так и сказала. А ведь должна бы! Сколько уж вместе. Потому и не доверяет, что прячется от нас. А чего Ей бояться: сама выбрала, значит, проверила нас. На такие дела с ней идём, за ней с головой в омут бросаемся, а Она в стороне держится. А Карину задевает такое отношение: терпеть не может, когда ей оказывают недоверие. Она же для Луиджи душу открывает, а та плюёт, получается. И Лена не верит ей, хоть ни разу об этом и не заговорила. Но всё равно видно же. Куда Карина, туда и она. А Луиджа с огнём играет! Понимать должна, что не манекены у неё в команде, а личности! Она и выбрала нас только потому, что Личности! Что «мнение своё иметь» не пустой звук для нас, а она и манкирует нами.
Рома, так тот молчит, будто ему и дела нет, кто она. Дескать, он не из любопытных. А самого так злость ведь берёт. Всё, что мы делаем, за одно воровство считает, да не уходит от нас! А почему? Да сам же чувствует, что не в деньгах одних дело, что здесь нечто большее, а только в рамки всё облечь да ограничить не в состоянии, вот и срывает зло, почём зря. Но напрасно я о нём так: он предан нам. И Вадим предан. Но он фанатик, он же чуть ли не молится на Неё! А чего я смеюсь: я сам молюсь на неё, но по мне и не скажет никто. Никто из них мне не доверяет. И Она сегодня что-то заметила! Я чувствовал: испугалась. Даже она может пугаться. Да и я дурак: разозлился чего-то, пришёл слишком мрачный в театр. А разозлился почему? Не знаю. Да чего я сам с собой бегаю, знаю, конечно. Я же решил, что Она обязана мне открыться, именно мне и никому больше, что мне Она больше других доверять должна! А с чего это ты, Адьян, так решил? Почему ты? Чем ты лучше-то? Другие, безусловно, так же и думают! А ты сам выдумал, сам поверил да и разозлился, что не по-твоему вышло! И весь день не в настроении ходишь.
Зачем я зашёл в этот парк? Хотел развеяться. Здесь тихо, хорошо. Приятно, что людей почти нет, особенно на этой аллее. Воздух! Может, он успокоит мои нервные клетки?.. Кто это? Ноги словно наткнулись на невидимое препятствие и остановились. Да быть не может! Сидит за деревьями, плед расстелила и книжки читает! Спряталась от людей, чтобы не мешали. Да она ли это?! Конечно, она. Я её хоть и видел раз, да уж запомнил. Очки на пол-лица, две жиденькие рыжие косички, закуталась в какую-то бабушкину кофту и уставилась в свою «литературу». Ноги как спички, в синяках. А зовут как? Рома сказал же тогда! А нет, не говорил, это я путаю. О ней сегодня Луиджа говорила! Следит она, что ль за нами? Ну, конечно, как же я сразу не догадался! Где мы её тогда мучили? В институтском саду это было. Да ведь там много народу топчется, с разных факультетов, да и из других вузов приходят. Школьники к тому ж. Нет, ищи иголку в стоге сена. Может, Луиджа специально за нами следила, потому и оказалась в саду. А если и нет, то найти её не представляется возможным в любом случае. Если учится в институте, то, конечно, круг сужается: среди подозреваемых не миллионы жителей города, а всего лишь несколько тысяч учащихся!
Что-то есть в этой зубриле отталкивающее. Обычно, студенты-ботаники как деревья: идёшь и не замечаешь, — а эта что-то уж глаза колет, хоть от себе подобных совсем и не отличается: за собой не следит, носит что попало, живёт в своей книжной реальности. Ей там, видно, хорошо. Также хорошо, как и мне здесь до одури опротивело. И почему я к ней тогда привязался? Права Луиджа: как дети. Да и в школе я никогда не ввязывался в драки и девчонок не трогал, а тут на; тебе.
Надо мимо пройти. А она всё читает, ей там отлично! Интересно, Луиджа и сегодня её опекает? Или просто следит за всеми нами? Ну, сегодня мы не вместе! За всеми сразу уследить не получится. А может, на нас электронные жучки? Ха-ха, Адьян, у тебя уже паранойя! А ведь как говорила Она с нами? Как с малолетними детьми. Мы опустились до того, что студенток мучаем! Куда уж нам! Это только она может гениальные планы по захвату «Неаполей» выдумывать. А мы что? У нас фантазии хватит только на то, чтоб креветок таких очкастых в дрожь вгонять. Читает! Даже голову не поднимет, да разве она меня теперь узнает? Но я же её узнал! Да, такую забудешь. И ведь как она раздражает, уму непостижимо. Наверно, тем, что Луиджа её защищала! Ей-то она сегодня нас всех укоряла, она для неё важнее всех нас. Меня важнее. Стала бы Она меня так защищать? Как же! Нужен ты ей! Она из себя благородную корчит, бедных овечек защищает, а на тебя ей плевать. А ты уж и размечтался. Ты и лица Её под маской не видел, вдруг и прячется, потому что урод? Нет! Нет! Она прекрасная, лучше всех! И открылась бы! Сегодня бы открылась, тебе одному. Если бы не эта. Вот на этой гусенице чумазой ты доверие её и потерял. И как же угораздило ввязаться в такое детское дело? Смешно вспомнить. И ведь встала же эта поперёк дороги, и читает, и хоть бы что.
Ноги сами собой свернули с парковой дорожки на траву. Студентка продолжала чтение, она была настолько увлечена, что не замечала ничего вокруг. Я подошёл вплотную. Она сидела, поджав коленки, держа книгу у самого лица. Тень от моего тела упала на старые пожелтевшие страницы (книга явно была библиотечная). Зубрила на секунду оторвалась от чтива, чтобы узнать, что же заслонило ей солнце и тут же подскочила, как ошпаренная. Испугалась! Креветка. Где же ты, Луиджа? Выходи, защити эту лупоглазую, защити.
– Что вам? — она в страхе стала вертеть глазами, видно, в расчёте увидеть помимо меня и остальных своих мучителей.
Надо же: помнит. Наверняка каждого в лицо помнит.
– Я кричать буду, — быстро проговорила она и отступила, как только я сделал шаг в её сторону.
– До многих докричишься ль? Вечер уже! — я нагло ухмыльнулся. Но тут же почувствовал, как это вышло мерзко, и озлился на неё ещё больше.
– Что тебе нужно? — зло повторила она и даже с какой-то досадой. Видно, оторвал её от книги на самом интересном месте. А разве человек может быть интереснее книги? Книгу перечитывают по тысяче раз, и каждый раз открывают в неё что-то новое. А человека и один раз прочесть не хотят: тоскливо же. Да и книга каждый раз разная, а человек всегда один и тот же получается: обложка, говорят, другая, а содержание всё такое же, даже с каждым разом всё скучнее и скучнее, аж до зевоты.
– Хотел узнать, как поживают старые знакомые! — нахально продолжил я мучить свою жертву.
– Мы с вами не знакомы, — отрезала студентка.
– Да как же? — притворно удивился я. — Две недели назад и познакомились.
– Так не знакомятся, — буркнула девчонка и вновь недоверчиво посмотрела по сторонам. — А дружки твои где? — сказала вдруг она насмешливо. Её тон подействовал, как красная тряпка на быка. Ещё и издевается!
– А ты соскучилась? — я сделал шаг в её сторону, но она не отступила.
– Ты трус! Только и можешь, что с девчонкой связываться! — пропищала она задрожавшим голосом.
– А то, можно подумать, ты ангел, с небес спустившийся к нам? Зачем ты здесь?! — вдруг резко крикнул я, сам не ожидая от себя этого.
Студентка с недоумением смотрела на меня, видно, решив, что я спятил. Пусть. Её мнение меня интересует меньше всего.
– Зачем ты здесь? — крикнул я, теряя самообладание.
– Читаю... — прошептала она испуганно. Я расхохотался:
– Читает! Дура!
Я сделал ещё шаг к ней, но она замахнулась своей книжкой, рассчитывая угодить мне прямо по голове. Я увернулся, и несильный девчачий удар пришёлся по плечу. В один миг я выхватил её книженцию и забросил в сторону, а её левую руку скрутил и загнул за спину. Она слабо вскрикнула, но вырываться не стала. В бешенстве я приблизился к её уху губами:
– Ненавижу я таких как ты, — прошипел я с не подмечаемой в себе доселе яростью. — Сидишь в своё мирке, закуталась, закрылась в свою скорлупу! И дела ни до чего тебе нет. Думаешь, что безгрешная, что всех лучше. Жить ты мне мешаешь одним своим видом только. Они не мешают! Те, для кого деньги всё стали, не мешают. От них и не ожидаешь другого! А ты такая же, как они, да ещё в триста раз хуже. Они и не скрывают своей сущности. А ты не борешься. Наплевать тебе на всех и вся. Вот потому и ненавижу, что плюёшь ты на всё и на меня, стало быть, тоже плюёшь.
Вдруг словно что-то ударило в голову, и я опомнился. Оттолкнул её от себя и зашагал к выходу из парка. Связался! Опять! Да что же это такое. Идиот, в самом деле, ну какой я идиот! Нужна она мне была? Низко всё вышло, по;шло, невероятно. И ведь наверняка Она уже всё знает! Да откуда же знает?! Всё знает. Сомневаться не приходилось.
Я бездумно бродил по дороге, потеряв счёт времени. Ни одна мысль не хотела задерживаться в моей голове. В кармане завибрировал телефон. «Через два часа у входа. Веселье продолжается. Ваша Л.».
V
«Только не шевелись», — говорил мне отец, когда я держала бутылку с парусником, а он, чтобы отпустить клипер в свободное плаванье по синим волнам, пережигал нитку, которая удерживала мачту. И я терпела, понимая важность момента, потому что весь заключенный в бутылке мир зависел от меня одной»
Элис Сиболд «Милые кости»
Нужно идти на заброшенную стройку: там они почти всегда тренировались. Спортзалы и скалодромы были слишком дорогим удовольствием для них. И я сама часто там бывала. Раньше. А сейчас уже почти год как забросила всё это. «Но почему Он должен быть там?» — спрашиваю я себя и тут же возражаю: «А где же ещё?» Но если говорить откровенно, то я понятия не имею, почему я решила, что Он будет именно там! Ведь решила же давеча, что обязательно найду их: и Его, и Настю. И ничего, что рационально и логически смогло бы объяснить мои поступки, я, увы, представить не могу. Сейчас творится что-то помимо логики, что-то, чего обычный человек — а я самый обычный человек — понять не в силах.
Ирина доверяет мне. Только мне одной. А я так и не сообщила ей о моей встрече с Оланом. На секунду мне показалось, что она сама должна знать это. Но откуда? Не могу объяснить. Вот и не сказала, ведь зачем говорить человеку то, что ему и без тебя известно?
Что-то подсказывает мне: найду Олана и тогда точно буду знать, где искать Настю. А Олана найти проще, у нас с ним должна была сохраниться особая духовная связь: только он и я. Проще? Да что это я такое выдумываю? Он же не без вести пропал, не сбежал от меня: он погиб. И, конечно же, Ната, ты знаешь, где его искать! Они с Настей похоронены на одном кладбище! Так почему же туда не пойти? Но нет, нет же! На кладбище живых не ищут! А он точно жив! Жив, ЖИВ! Нет, живых людей нужно искать в мире живых, только там их место.
Ира сияла от счастья, когда я провожала её до дома: как будто я уже нашла её дочь. Да и мне кажется, что уже нашла. Обоих нашла. Что-то ведёт меня, и это что-то — мой внутренний голос, а он говорит, что идти надо на старую стройку.
Вот я и иду. Вернее, почти дошла. Дождь немного поутих, но так как я помчалась сюда сломя голову, то и не подумала забежать домой и захватить зонт. Сейчас я мокрая почти насквозь, но, странно, даже не чувствую холода. Внутри меня всё горит. Наверно, от волнения. А вдруг я ошиблась: и Его там нет? Горячая волна поднялась откуда-то из недр моего тела и обожгла всё изнутри. Нет! Нет-нет, я не могу ошибиться. Это невозможно. Не сейчас.
Уже вечер: долго же я сюда добиралась. Пару километров я шла по совершенно пустынной дороге. Обычно здесь много людей, так как недалеко отсюда расположено «Оранжевое гнездо» — довольно большой торговый центр. Правда после того налёта, произошедшего два или три месяца назад, закрываться центр стал рано: часов в девять вечера.
Дождь совсем стих, даже тучи стали расходиться, и проглянула «недозрелая луна», как пелось в одной песне, вся больная и всеми забытая. Несмотря на позднее время, здесь всё ещё светло: странно, белые ночи вроде бы кончились. Кажется, что свет исходит от луны, но слишком уж он ярок для этого времени суток. Как будто луна приблизилась к Земле и от этого всё так явно и чётко выделила. Но всё как в тумане, и свет не рассеивает его, а ещё больше сгущает. Бледный свет луны, похожий на свет закатного солнца, освещает стройку: до неё метров триста по пустынной тропе между редкими деревьями, а вокруг ни души. Посмотрела бы сейчас на меня мама: её дочка одна, поздним вечером, у чёрта на куличках, идёт на заброшенную стройку. А где-нибудь совсем рядом монстры или, что более правдоподобно, воры и маньяки. Хотя для меня сейчас более реальными будут именно монстры. Но странно: я не чувствую страха. Ни капельки страха: я не боюсь никого! От меня сейчас всё зависит, и, несмотря на то, что храброй я никогда не слыла, сейчас чувствую: только свяжись со мной — мокрого места не останется.
Впереди, сбоку от дороги, у пересечения двух тропинок, виднеется скамейка: кажется, что лунный свет освещает её как-то слишком ярко, словно выдвигает на первый план, а остальные предметы оставляет в тени. Скамейка очень старая: дерево сухое, местами подгнило, от былой краски не осталось и следа, из деревянной спинки торчат ржавые гвозди. Такая больше подойдёт для деревенской глуши, чем для культурной столицы самого большого государства в мире. Но невероятно: скамейка видится довольно крепкой и надёжной, словно может простоять здесь ещё тысячу лет. Я прохожу мимо неё, двигаясь по замысловатой лунной тропе, а туман продолжает сгущаться, словно хочет раздавить и деревья, и скамейку, и тропу, и меня. Промурлыкала какая-то птичка: поздно уже, а она поёт, да и птица ли это?..
– Здравствуйте, — раздалось тихое из тумана, который в миг рассеялся: остались только чернильно-чёрная ночь да соломенно-жёлтая, как спелый сыр, луна. Теперь я всем телом прочувствовала выражение: сердце готово выпрыгнуть из груди. Голос, окликнувший меня, был как будто из-за стенки: блеклый, тихий, но при этом очень чёткий. Я обернулась: на за секунду до этого пустой скамейке сидела женщина в каком-то старом сером одеянии, холодный цвет её кожи напоминал цвет кожи мёртвых. Волосы были светлые, почти белые, но не седые. Возраст незнакомки определить было невозможно: трясущийся лунный свет выхватывал из мрака то юное лицо восемнадцатилетней девочки, то потрескавшиеся, сухие руки уродливой старухи. Вздыхала женщина часто, как пожилая, прожившая предлинную нелёгкую жизнь, бабушка, но при этом посмеивалась звонким, чистым ребяческим смехом. Её ледяной, под кожу протискивающийся взгляд, смотрел то серьёзно, то лукаво. Приятное красивое лицо портила щербатая улыбка. С любопытством и немым вопросом она разглядывала меня, словно хотела что-то узнать, но говорить не решалась.
– Здравствуйте! — повторила она так же глухо. Видимо, ожидала ответа и не осмеливалась продолжать разговор.
– Драс-ть, — буркнула я изменившимся голосом. Услышав моё мурлыканье, молодая старушка явно приободрилась: её лицо озарила чистая, по-детски искренняя улыбка. Кто это, что ей здесь нужно в такой час?
– Да ведь час-то самый подходящий! — покачала она головой, словно удивляясь моему детскому неразумию. Постойте, да разве я это вслух сказала?
– Нет, не говорили, — снова ответила моим мыслям женщина. Ведьма какая-то!! Захотелось уйти, но ноги словно прилипли к земле, да и мысли уже не могли сосредоточиться на чём-нибудь определённом.
– Но почему же сразу ведьма? — обиженно протянула она. — Раньше люди были почтительнее. Богиней называли. Ах да, у Вас же сейчас нет богинь, я и забыла. Старая стала. Ни богов, ни богинь! — засмеялась щербатая незнакомка. Я продолжала молчать.
– Пасмурно у Вас как-то. Всегда дожди. Не люблю я здесь находиться, — рассеянно ответила женщина. — Я же бегать люблю, да природу: чтобы озёра, реки! Юным нужна природа, а я ведь дитя ещё. Я там часто купаюсь. Ночью всегда. Бывает, и днём выхожу, да только бледна слишком: они меня и не замечают.
– Кто не замечает? — не поняла я.
– Да Вы садитесь, что стоять-то? Небось, много за сегодня прошли. Я всё посмотреть хотела, как Вы пойдёте. То есть я знала, куда Вы идёте, но убедиться было бы не лишним. А тут эти толстяки поднялись и всё загородили! И плачут, постоянно плачут, как дети малые. А я вот никогда не плачу, представляете? Никогда в жизни не плакала: это детки малые ревут без поводу, а мне не годится: взрослая ведь, не поймут.
– А разве взрослым непростительно плакать? — зачем-то поддержала я бессмысленный разговор.
– Конечно же, нет! На то они и взрослые.
– Но ведь разное в жизни случается, — не согласилась я и зачем-то стала спорить. — Почему же одним людям можно слёзы лить, а других за это камнями закидывать?
Незнакомка так и залилась беззвучным смехом:
– Звёздочка моя, да кто о людях-то речь ведёт?
– Но вы сами сказали... — я перестала что-либо понимать. — Что взрослые…
– Так вот именно: взрослые! Кто о людях хоть слово сказал? Люди же все дети! — заключила она с видом настоящего знатока и снова рассмеялась.
– Вы всегда такая весёлая? — спросила я, беспокойно глядя по сторонам.
Лицо женщины сразу изменилось, смех оборвался, а глаза стали грустными как у побитой собаки.
– Не всегда, — прошелестела она, — нет, я бы даже сказала: почти никогда. Я же почти ни с кем не разговариваю. Только если с совами да крыланами. Есть ещё змеи некоторые, а так больше деревья, лес, понимаете? Но с ними-то не наговоришься.
Сумасшедшая, явно!
– Ну, это как посмотреть, — посерьёзнела «богиня-ведьма». — С моей стороны, так я вполне нормальна, а вот Ваше поведение сильно смахивает на болезненное расстройство.
– Не может быть никакой стороны! — почему-то разозлилась я. — Есть общее понятие нормальности, общечеловеческое. И, соответственно, можно сделать только один вывод. С точки зрения нормального человека Вы несёте несусветную чушь, и у Вас — с этой же точки зрения — не всё в порядке с головой! — парировала я, позабыв, что нельзя злиться на умалишённых, и упустив из виду одну существенную деталь: сумасшедшая-то умеет читать мысли.
– Но постойте, ребёнок! Ведь это именно Вы, на ночь глядя, движетесь на стройку, чтобы отыскать давно погибшего человека! Вот и оцените свою адекватность с общечеловеческого понятия нормальности.
На секунду мне показалось, что в её глазах мелькнул недобрый огонёк. От её слов я вздрогнула. Не зря она здесь. Что-то ей нужно от меня.
– Вы призрак? — брякнула я.
– Как? Призрак? — вытаращив глаза, она захохотала. Потом, справившись с собой, загадочно подмигнула мне и шепнула:
– "Призрак ели с призраком луны тихо ткут меж небом и землёю сны". Кто же это был? — женщина наморщилась, пытаясь что-то вспомнить. — Так, уж не то чтобы слишком талантлив, но и не посредственность какая-нибудь. Деток вроде бы любил. Ан-нет, не вспомню! Я вообще людей почти не запоминаю: в темноте особо и не разглядишь!
– Я видела призрака, совсем недавно, — стала я откровенничать с безумной.
– Нет-нет-нет! Ни за что не поверю, — отрезала моя собеседница. — Призракам здесь делать нечего! То, что ты видела, объясняется иначе!
Я пристально посмотрела на неё: казалось, что по её лицу постоянно движутся серые тени, и от этого её наружность ежесекундно меняется. Но откуда здесь тени? Луна светит, туч нет, вокруг скамьи ни одного деревца. Только высоко-высоко проплывают перистые облачка, но они так далеко и так малы, что не могут оставить таких тёмных следов. А женщина словно окутана дымкой: она не прячет лица, но чем больше в неё всматриваешься, тем меньше остаётся определённости в том, как же она на самом деле выглядит.
– Я видела Олана, — произнесла я одними губами.
– Вот именно, — обрадовалась самонаречённая богиня моей, как ей показалось, умной мысли. «Не всё с тобой потеряно», — словно говорил её взгляд.
– Сама же говоришь, что Олана видела, а призраки здесь причём? — продолжала она.
– Так он жив? — закричала я.
Старушка — в этот момент она померещилась мне ужасно пожилой женщиной — нахмурилась и не по-молодому вздохнула:
– Где-то он, конечно же, жив. Но ты должна понять, что сейчас его определённо в живых нет.
Последнюю фразу она произнесла очень мрачно, словно укоряла меня за что-то. Я уставилась на неё во все глаза. Как это? Где-то жив, а где-то нет? Где это «где-то»?
– Это же просто! — девушка (я готова поклясться, что в эту минуту она будто сбросила с себя лет пятьдесят) развела руками. — На определённом отрезке времени он был жив. И этот отрезок закончился в октябре прошлого года. Сейчас его в живых нет.
– Вы так говорите, — мой голос задрожал, — словно этот отрезок времени до сих пор существует! Но ведь, если Вы говорите о прошлом, то, значит, этого отрезка уже нет, и моего Олана нигде нет в живых.
– Звёздочка, о каком прошлом ты говоришь? Прошлое — это такой же отрезок времени, как настоящее и будущее! Он есть, он не «уже был» и не «ещё будет», а он «всё ещё есть»! И даже будущее не будет когда-то, а, если хочешь, давно случилось и повторяется с завидной постоянностью. Каждый отрезок времени следует за другим, но одновременно с этим и предваряет его! Время существует параллельно само себе, но отрезки не пересекается, взаимно выходят один из другого, но не пересекаются! Вот что ты должна понять!
Я совсем запуталась. Как же тогда Он был здесь?!
– А вот это самое главное! — женщина посуровела и продолжила отвечать на мои неизречённые вопросы. — Как я уже сказала, отрезки времени параллельны друг другу! И никогда они не должны пересекаться. Ты должна это понять и, если хочешь, принять.
– Но как же случилось, что они пересеклись? Если Вы говорите, что Олан навсегда остался в том отрезке, то, как же так произошло, что я видела его? Он приходил ко мне!
На этот раз женщина промолчала, но её взгляд словно просвечивал меня насквозь и изучал изнутри. Как будто она проникала в самую душу и что-то искала там. Я поёжилась.
– Вы не ответили! — сказала я тихо, но с какой-то злой решимостью.
– Тучи снова тут как тут, — выговорила она рассеянно и посмотрела на небо. — И снова не вовремя. Хотя о чём это я? Всё всегда происходит в отведённый ему час. Если только некоторые субъекты не вмешиваются... И не впутайся ОН, я бы не тратила на тебя сейчас своё время. Его мне и так отводится без щедрости. Жалкие несколько часов...
– Он? О ком вы? — не поняла я. Когда же эта женщина перестанет ходить вокруг да около и начнёт отвечать на мои вопросы чётко и вразумительно?
– Тот, о ком я не только не хочу разговаривать, но даже думать. И встречи с этим смутьяном, заварившим всю кашу, не жажду точно, поверь мне.
– Кто Вы? — наконец задала я вопрос, мучивший меня с самого начала нашей встречи.
– А ты не очень любопытная, — улыбнулась собеседница, сложив бледные руки на коленях. — Неужели среди людей ещё есть такие? А я всё смотрю на тебя и думаю, что это ты: говоришь-говоришь, а имя не спросишь?
– Это секрет? — выпалила я, уже без надежды добиться чего-нибудь толкового.
– Да отчего ж секрет? — удивилась незнакомка. — Имени как такого и нет... Но раньше Гекатой звали.
– Геката? — зачем-то переспросила я. Да, Геката. Странно это, и уже как будто было раньше.
– Я же говорю: всё есть, и раньше было, и всегда будет!!! Ты должна мне верить.
– Вы мне не всё сказали, — возразила я, — и я не должна Вам доверять. Зачем вы вообще здесь? Что вам нужно? Ни за что не поверю, что вы оказались здесь случайно!
– Нет, Рената, не случайно, — спокойно произнесла Геката. — Я пришла к тебе, чтобы сказать: ты придёшь к Нему, когда будет нужно! Ты встретишь Его, но всему своё время и своё место. А сейчас ты должна прекратить свои поиски. Ни его, ни девочку ты не найдёшь. На земле действуют свои законы, именно поэтому мир смог появиться из Хаоса, именно поэтому смогла явиться жизнь на земле, из мрака родился свет. Нарушая нерушимое и вечное, ты переступаешь черту, ты возрождаешь Хаос и поклоняешься ему. То, что случилось, должно было случиться. Так было угодно.
– Кому было угодно? — пришла я в бешенство: оказывается, не только горе, но и злость питали меня последние месяцы. — Богу? Вам? Каким-то мифическим установлениям природы? Именно Олан! Погибнуть в двадцать лет — это по каким же законам и вечным установлениям так вышло?
– Не всё кажется нам справедливым. Нужно просто принять это, — монотонно твердила старая ведьма.
– Кажется? Не кажется! Это и есть несправедливо! А разве законы могут быть нечестными? Ваши-то не люди писали! Где же вечная правда? Где грехи, за которые Олан расплатился своей жизнью? За чьи грехи он ответил собой?!!
– Ух, куда Вы завернули! Коль грехи вспомнили, то и знать должны: все за один грех расплачиваются.
– Расплачиваться за грех, тобой не совершённый, просто нечестно! — отрезала я. — Да и расплачивается, что же, только один?
– Эх! — вздохнула Геката. — Да не в грехах тут дело. Просто так было нужно! Человеку этого не понять. Так было предрешено ещё задолго до Вашего рождения.
– Предрешено, что не видать счастья одному, но быть счастливым другому?! И тогда наступит Вечная гармония! — горько пропела я, не скрывая иронии.
– Да, — со всей серьёзностью сказала Геката, — только так и может наступить Вечная гармония.
– Да никогда в этом растреклятом мире не наступит гармонии! Одно не уравновесит другого, — мой голос сорвался, и из глаз хлынули слёзы. Но я тут же вскипела. Ей не понять! Только человек поймёт человека. Только живущий с таким грузом на сердце поймёт. Но не она. Она холодная, чёрствая, на что она надеется?
– Мне всё равно, что Вы думаете! — усмехнулась я, рассердившись. — Говорите, что угодно! А я найду его! И Настю найду!
– Ты, видно, не поняла меня, — начала она ледяным голосом, но я тут же перебила:
– Я всё понимаю! Вы не всё мне рассказали. Вы знаете намного больше, но боитесь, что я найду Его. А я найду, не сомневайтесь. И уж, конечно, не убеждениями Вы сможете мне помешать. Понадобится что-то весомее.
– Без меня тебе всё равно их не найти! — сверкнула глазами Геката. — Можешь не сомневаться.
– Он сам найдёт меня! — горячо зашептала я. И тут стало происходить что-то необъяснимое. Свет начал меркнуть: тучи стали загораживать толстый лунный шарик. По мере того, как тяжёлые серые полчища закрывали ночное светило, облик Гекаты тоже стал меркнуть, пропадать и расплываться. Наконец, туча полностью закрыла собой луну, и Геката пропала. На старую скамейку падал лишь тусклый свет уличного фонаря. Скамья вновь виделась старой развалиной. От неё повеяло сырым запахом плесени и мокрой гнилой древесины. Я быстро вскочила на ноги: казалось, что лавка рассыплется от одного дуновения.
Что это было? Как во сне! Сколько же времени?! Два часа ночи!!! Неужели мы почти три часа разговаривали? И как же стало холодно. Ветер вновь усиливается. Моя одежда уже давно пытается высохнуть на мне: влажная, неприятная ткань склизкой змеиной кожей облегает тело. А когда мы сидели на скамейке, было тепло: ни капли дождя, ни даже лёгкого дыхания вихря. Но скамейка мокрая: а я даже и не заметила этого, когда сидела. Сделав шаг назад от зловещей скамьи, я со всего размаху наступила в глубокую лужу. Противная холодная вода мигом залилась в кроссовок. Выругавшись не по-девчачьи, я словно наконец-то очнулась от видения и, ощутив вокруг себя вполне настоящий, неприглядный мир, без прикрас сновидения, поняла: дождь идёт уже давно, вокруг прибавилось с десяток огромных луж, а я продрогла до самых костей. Нужно бы возвращаться домой, только уже и транспорт не ходит! Но вот же стройка, до неё мне пару минут ходьбы! Я же не отступлюсь! А что сказала эта женщина? Как же её звали? Вылетело из головы, никак не вспомню. Внезапно меня поразило и то, что я не помню ни её внешности, ни её голоса. Как же так? Но я помню, что она предостерегала меня от чего-то... или от кого-то! Стремительная и тяжёлая мысль разом прорезала мой мозг: она хотела, чтобы я бросила Их! Оставила Олана и Настю! «Многого захотела, Звёздочка моя!» — ухмыльнулась я про себя, вспомнив её обращение. Я уже даже не помню тебя, ты и есть призрак! А Они живы! Оба живы! Так вперёд, на стройку. Непонятное чутьё ведёт меня.
VI
Тюха. Слушай: никого нет. Никого, понимаешь? И Бога нет, и человека
нет, и зверя нет. Вот стол – и стола нет. Вот свечка – и свечки нету. Одни
рожи, понимаешь? Молчи! Молчи! Я очень боюсь.
Сперанский. Чего?
Тюха. Помереть со смеху.
<…>
Сперанский. Вы никогда не смеетесь.
Тюха. Нет. Я постоянно смеюсь, только вы этого не видите
«Савва» Л. Н. Андреев
Янита сбросила с плеч розовую шаль: её связала мама, и она отлично подходила для защиты от ветра в парке. Сейчас было жарко, но Янита всегда была мерзлячкой и даже в июле надевала тёплые вещи. В ней эта нелюбовь к даже лёгкому тёплому ветерку на удивление гармонировала с окунанием в прорубь по несколько раз за зиму. В её голове странным образом сочеталась возможность восполнения тепла, так легкомысленно потерянного зимой, в ношении тёплых вещей летом. Купалась в это время года она так же крайне редко. Двадцатипятиградусная вода считалась в её представлении жутко холодной.
Сбросив шаль, Янита осталась в короткой белой футболочке, сильно обтягивающей её худощавое тело и некрасиво выделяющей ключицы. На бёдрах её висела клетчатая юбка, которая была на пару размеров больше и смотрелась настоящим мешком, из-под которого торчали тоненькие ножки с острыми коленками. Кожа Яниты была болезненно-бледная, а глаза на невзрачном лице виделись большими синими блюдцами. Жиденькие волосы были заплетены в две тоненькие косички. Нерадостную картину внешности молодой девушки дополняли большие квадратные очки.
Янита аккуратно сложила шаль в свою сумку, куда минуту назад уже упаковала свои учебники и любимого Диккенса. После этого девушка сняла уродливые очки и достала из кармана контактные линзы. Возиться с ними она не любила, давно привыкла к очкам, но сейчас без линз ей нельзя было обойтись. «Кажется, Адьян повредил дужку», — с досадой отметила она про себя, убирая очки в футляр. Забив вещами сумку, Янита начала убирать плед, который аккуратным квадратом покрывал парковую травку. Покончив со всеми упаковочными процедурами, девушка закинула потяжелевшую сумку на хрупкое плечо и устремилась по центральной парковой дорожке. Сделав десять шагов, она неожиданно резко свернула в небольшой проход между зарослями кустарника и очутилась на глухой, редко посещаемой людьми тропке. Цепляясь за ветки и колючки, Янита почти побежала, не обращая внимания на поцарапанные руки и растрепавшиеся косы. Через минуту она очутилась у маленького прудика, покрытого камышом и кувшинками. Вокруг стояла звенящая тишина. Обогнув водоём, Янита пробралась к самой ограде парка и сквозь проделанную дыру оказалась за его пределами. Начинались пустынные улицы одного из самых тихих районов Петербурга. «Адьян ещё, наверное, в парке, — отметила Янита, устремившись по тротуару, — хорошо, что я знаю короткую дорогу». Снова перейдя на бег, она наконец очутилась на знакомой детской площадке. Ни детей, ни взрослых здесь не было, только на скамейке рядом с качелями сидел пожилой мужчина. Даже не посмотрев в его сторону, Янита устремилась к подъезду своего дома и очень удивилась, когда он её окликнул.
Присмотревшись получше, Янита, ощутив пронизывающий неслабый ветерок, узнала в нём своего старого знакомого и, ехидно усмехнувшись, направилась к нему. Мужчина был очень стар, его полудлинные спутанные волосы были совершенно седые, а лицо покрывали глубокие морщины. На нём был старый потрёпанный костюм бордового цвета, местами поеденный молью. На плечи он накинул чёрный плащ, такой же древний и такой же поношенный, как и всё его одеяние. Плащ поминутно трепетал и развевался, хотя в глухой коробке, окружённой домами, ветра не было. В руках он держал тяжёлую трость с янтарным набалдашником и абсолютно новую шляпу (так не шедшую к его обноскам), которую он почтительно снял в знак приветствия.
– Здравствуй, Старик! — весело и беззаботно крикнула Янита, приближаясь к почтенному старцу. Но он, казалось, явно обрадовался такой развязной манере поведения девчонки, годившейся ему во внучки и даже ничуть не удивился её отнюдь не любезному обращению. Он лишь усиленно закивал головой, словно говоря, что и он очень рад её видеть, а всё происходящее доставляет ему несказанное удовольствие.
– Я уж не думала тебя увидеть, — продолжала, улыбаясь одними губами, девушка. Встреча, очевидно, не приносила ей ничего приятного, а Старик, казалось, ничего не замечал.
– Как же! Я же говорил, что мы встретимся. А я своё слово держу, — пропел он высоким голоском и поклонился на старинный манер, но получилось как-то уж слишком по-шутовски, от чего Янита ещё больше помрачнела.
– Ты замечала, что солнце в это время дня светит, будто через какую-то плёнку? Словно его закрыли полиэтиленовым пакетом? — сказал он с такой серьёзностью, словно выступал на учёном диспуте. — Не люблю я смотреть на этого карлика в такое время. Да и вообще в вашем городе он будто теряет своё величие, кажется неказистее и ничтожнее...
– Я спешу, — резко перебила его Янита.
– Да спешить-то зачем? — неподдельно удивился пожилой мужчина. — На эти мероприятия не нужно торопиться: всё равно придёшь вовремя!
– Ты хочешь продолжить тот бессмысленный разговор, Старик? — сказала Янита уже без тени улыбки.
– Может, для тебя он и не имеет смысла, но я вижу в нём гораздо больше, нежели обычное пустозвонство.
– Говори за себя, Старик! Ты меня не убедишь! — огрызнулась девушка.
Старик осветился грустной улыбкой:
– А я ведь знал, что всё так выйдет, — проговорил он с настоящей скорбью в голосе, — я всегда всё знаю, но где-то внутри себя всё равно питаю несбыточную надежду на то, что, может быть, на этот раз всё будет по-другому.
– А на что ты надеялся? Разве не этого ты хотел? — вспылила Янита, окончательно теряя спокойствие. — Мы возвращаем духовные ценности! Мы напоминаем людям, что они потеряли в пыльном мире денег и власти настоящее, драгоценное, живое, то, что нельзя купить ни за какие сокровища. Мы не переворачиваем с ног на голову, мы возвращаем всё на свои прежние места.
– Тебе только кажется, что это истинные причины твоих поступков, — ветер стал трепать старческие редкие белые пряди. — Но скажи мне, разве ты не радуешься тому, что твои затеи гениальны, что мало кому пришла бы в голову такая высокоталантливая идея? Не превращаются ли твои благие намерения в самолюбование? В чувство превосходства над другими людьми. А эти ваши костюмы: над кем вы смеётесь или перед кем красуетесь?
– Ты, — Янита даже запнулась от негодования, — ты несёшь чушь. Я даже не могу поверить, что это говоришь мне Ты! А наши костюмы только отражают наш внутренний мир.
– В котором напрочь отсутствует хоть что-либо серьёзное. Вся разыгрываемая вами трагедия превращается в дикий карнавал.
– К чёрту серьёзное. Ненавижу всё строгое, правильное, раз и навсегда установленное. Всё это мёртвое, от него несёт трупной гнилью. Я жизнь люблю.
– Но шуты — это лишь куклы, марионетки! В них нет жизни. И в твоих друзьях её тоже нет.
– Ты как никогда ошибаешься. Ты сам прекрасно знаешь, что, отказываясь признавать в мёртвой природе вещей владычицу над нашими судьбами, мы освобождаемся от неё и становимся людьми. Настоящими людьми. Каждый из нас человек, и мы счастливы! А другие, кто не познал этого, не могут считать себя счастливыми.
– Вот, — Старик стоял с потерянным видом, в сокрушении заламывая руки, — вот чего я хотел, когда открыл перед тобой эту дорогу! Я хотел, чтобы ты была счастлива. Но ты поняла меня не так. И ты ошибаешься. Ты не можешь быть счастлива. Ты не можешь отказаться от той власти, которую ты получаешь над людьми. Они испытывают по отношению к тебе только страх. И тебе это нравится. Ты в плену власти, она поглотила тебя целиком.
– Я не властвую над своими друзьями!
– Я сейчас говорил не о них, а о тех людях, которые оказываются в твоём плену во время ваших нашествий. Ты же не думаешь, что они все ощущают по отношению к тебе лишь чувство благодарности? О, нет, только страх, животный, мерзкий, первобытный страх за свою жизнь и за своё благополучие. Они проклинают тебя. Потом, те, кто не встречался с вами лицом к лицу, называют вас Робин Гудами, а если бы встретились, если бы на своей шкуре испытали? Хоть раз бы побывали в одном из опустошаемых вами торговых центров? И твои друзья? Что ими движет? Разве и они счастливы? Да и друзья ли они тебе?
– Конечно же, да!.. — загорячилась было Янита, но Старик перебил её:
– Друзья — это доверие, уважение, взаимопомощь и любовь. Твои подельники уважают тебя, но ты не открываешься им, а значит, не доверяешь. Они, в свою очередь, чувствуют искусственность ваших отношений и тоже не доверяют тебе. А о любви здесь и речи быть не может. И задумывалась ли ты хоть раз над тем, почему они идут за тобой? Ты скажешь, что они хотят справедливости, чувствуют твою правоту... А я скажу, что они глубоко несчастны, они слишком умны, и их не может удовлетворять такая скучная реальность, в которой они пребывают изо дня в день. И только поэтому они и следуют за тобой. Скука движет ими и только.
Старик замолк и, удручённо качая головой, опустил глаза на грязно-серый асфальт у своих ног. Пыль стояла в воздухе, оседала на сухие, помятые листья на деревьях, покрывала одежду — всё было в перламутровых пылинках и песке. Старик не двигался, Янита молчала.
– Знаешь, ведь всё ещё можно исправить, — без особой надежды в голосе начал он. — Всё в твоих руках. А я так хочу, чтобы ты была счастлива. Только с этой целью я и открыл тебе, как управлять временной лентой...
– Ты знаешь, что я ничего не в силах изменить! Они же все верят мне! — твёрдо произнесла Янита. — Осталось всего два налёта. Только два. И я доведу дело до конца.
– Я очень боюсь этого. Надежды часто обманывают меня, смеются надо мной, но вот предчувствия, к сожалению, остаются мне верными. Тебе нужно остановиться. Почему Дьявол отошёл от Бога? — неожиданно спросил Старик. — Что двигало им? Гордость? Себялюбие? Тщеславие?! Эгоизм?!! Уже по одной своей природе ангелам не разрешены все вышеперечисленные пороки. Так как же он получил их? Из чего они родились? Что же стало их источником? Ты, наверно, не задумывалась над этим вопросом, но я задаю себе его каждый день.
– Он хотел гармонии, — отрешённо сказала Янита и посмотрела на цветущий куст сирени.
– Гармонии? Чтобы уравновесить Вечное Добро Вечным Злодеянием? Никогда бы не подумал, что Дьявол хотел Гармонии. А ведь так оно в итоге и вышло? — заметил Старик и снова улыбнулся.
– Нет, ничего не вышло! — загорячилась девушка внезапно, словно её полоснули ножом по самой чувствительной части тела. — Он был назван Злом, проклят и низвергнут. Когда даже самое маленькое существо на земле несчастно, то разве его несчастье можно уравновесить счастьем других, пусть и самых многочисленных существ? Когда Дьявол получил Вечные муки Изгнания, то мы, проклявшие его вслед за Всевышним, не получили Вечного Мира и Счастья. Мы были прокляты вслед за ним. А раз так, то не может быть счастья ни в этом мире, ни в этой жизни. Никому не дано оно. Князь Мира Сего, он был символом Света, а был низвергнут в самую тёмную часть Преисподней.
– Так не мог же он не знать, что так всё выйдет. Бог знал, и он, конечно же, тоже знал. Так не лучше ли было не отходить от Бога?
– Ты забыл, Старик, какое Величие было в его Падении. Земля содрогнулась и разверзлась. Земля — это лишь прах. Он сброшен был, но разве он остался побеждён? Никто его не в силах был убить. И усмирить был не в силах. И тем его признали. Право его на Жизнь признали. Хоть и на несчастную, безрадостную, одинокую.
– Величие есть не только в несчастных, Янита, пойми. И, возможно, только в счастье и можно познать настоящее Величие.
– Так я его познаю, Старик, — убеждённо заговорила Янита. — Мы, «шуты и скоморохи» нового времени, познаем Величие уже совсем скоро. Сегодня будет сделан ещё один, предпоследний шаг на нашем пути к нему. Мы разыграем свою трагедию, но превратим её в комедию со счастливым концом.
– Шуты всегда считают себя великими, — вздохнул Старик, и плащ его заколебался сильнее на несуществующем ветру.
Яните понравилось его изречение, и она неожиданно улыбнулась:
– Ты прав, Старик. Скоморохи приведут нас к торжеству. Но потом мы скинем их, растопчем так, что и следа не останется!
– Только знай, что скоморохи не любят играть честно. И нет в них ничего человеческого и гуманного. Они же куклы: только обложка, только иллюзия, но ни порыва, ни дуновения, ничего живого и дышащего.
– Чтобы свергнуть шутов, нужно примерить на себе их шкуру! — заявила Янита самоуверенно.
– Главное, не увязнуть в ней, как в болоте, — медленно возразил Старик, — нельзя спорить с глупым, опуская себя до его уровня, рискуешь проиграть, ведь он на своей высоте король и бог. На своей территории он тебя в порошок сотрёт. Примеряя на себя чужие грехи, ты играешь с огнём: сумеешь ли отмыться от них, окажешься ли в силах противопоставить своё настоящее «я» притворному?
– До этого времени мы как-то справлялись.
– И почему тебе не нужна та благодать, которую так жаждут живущие в вашем мире? Все просят бога о милости, а ты даже отказываешь ему в существовании.
– Мне не нужна милость, мне нужна справедливость.
– Тотальной справедливости не существует.
– Если справедливость не может быть всепоглощающей, она не может называться справедливостью.
– С каждым шагом увеличивается опасность! Вы рискуете потерять себя, — Старик помотал головой. — Ты не слышишь меня. Но я сделал всё, что в моих силах. Сейчас решать тебе.
– Я сильная, — решительно произнесла Янита. — Я со всем справлюсь!
– Ты-то справишься, а Они? Они же дети! Этот энтузиаст Вадим весь поглощён своим делом, своими разработками, но за ними он ничего другого не видит. И, если будет угроза, то он её, помяни моё слово, даже не заметит. Ты толкаешь их на это. А их адекватность? Где же то хладнокровие, которое было присуще всем вам в самом начале? Все на нервах, все напряжены! — Старик словно читал опасения Яниты, которые возникли у неё в последнее время. — Они могут не справиться.
– Это пройдёт! Минутная слабость... — неуверенно прошептала Янита.
– Ты помнишь Олана?
Услышав полузабытое имя, Янита вся напряглась, как почуявшая опасность кошка, и в удивлении посмотрела на старца.
– Он бы не поддержал тебя! Ему-то ты верила! — с упрёком выпалил он, сурово взглянув на девушку.
– Его уже давно нет в живых, — мрачно заявила Янита, всем видом показывая, что не желает говорить на эту тему.
Старик глубоко вздохнул:
– Жаль, ты тогда не уехала. Проявила малодушие, испугалась. И кого? Друга?! Или того, что он о тебе подумает? Олан не тот человек, перед которым надо рисоваться... — рука Старика безвольно скользнула по воздуху, вызвав волнообразный трепет ветра. — Я тебе говорил ещё при нашей первой встрече: ты можешь пытаться обмануть людей, что тебя окружают, и даже меня, что, конечно, не имеет ровно никакого смысла. Но себя зачем же? Что творится с Адьяном? — последний вопрос застал девушку врасплох.
– Адьян? Он же самый спокойный из нас, ему присуща выдержка и полное самообладание. Так, по крайней мере, он проявлял себя на всех наших представлениях, — последнее утверждение было добавлено словно в оправдание их недавней стычке в парке.
– Как он к тебе относится? — пытался чего-то добиться Старик.
– Что значит «как относится»? Как и все в моей группе.
– О, а что же произошло полчаса назад? — он лукаво подмигнул ей. Девушка нахмурилась:
– Да, кажется, меня!, меня настоящую он ненавидит. Да и всем им мой истинный облик не доставляет радость. Знали бы они, кому подчиняются! Карину так точно удар бы хватил.
– Ты и сама знаешь, что ненависть Адьяна имеет отличную природу, разве нет? И что значит «настоящая ты»? Ты и в том, и в другом случаях подлинная. А внешность, будь она хоть трижды изменённая, не определяет то, что заложено внутри нас.
– Может, и так! Только вот, когда я в маске, Адьян восхищается мной, как и все они. А вот когда я такая, — она указала на свой нескладный непривлекательный наряд, — они меня готовы на кусочки разорвать.
– Шуты уже не признают в тебе человека? — усмехнулся Старик, на что Янита угрюмо смолчала. — Но это неважно. Адьян, так что с ним?
– Причём здесь он? Почему ты так его выделяешь?
– Ведь он же выделяет тебя!
– И Вадим выделяет меня, так давай лучше о нём поговорим. Он не набрасывался на меня, как бешеный волк!
– Дитя, — ласково произнёс Старик, словно беседовал с глупым ребёнком, — Вадим выделяет в тебе стратега, он боготворит в тебе Гений Ума, но не женщину.
Янита аж поперхнулась:
– Что за глупость ты мелешь? Адьян не видит во мне женщину! Я для него наставник, руководитель... и друг! Да, несмотря на все наши распри, я считаю его своим другом. Всех их считаю, — поспешно добавила она.
– А ты ведь расстроилась, когда он сегодня так с тобой обошёлся. Тебя это сильно задело. Когда твоя команда напала на тебя в саду, тебя это больше рассмешило, чем огорчило, а вот сегодня?
– Нет, я должна была плакать от счастья! — огрызнулась Янита. — Он меня ненавидел.
– Да, странно получается, — отрешённо сказал Старик, не глядя на собеседницу, — Любит одну твою сторону, а ненавидит другую. Правда, он думает, что питает два таких полярных чувства к разным людям. Но что это меняет?
– Заговорилась я с тобой, Старик! — неожиданно встрепенулась девушка. — С вашим братом только свяжись, сразу счёт времени потеряешь. А ведь срок поджимает, не время болтать! Встретимся после нашего дела. Посмотрим, как ты потом заговоришь!
И Янита, стремительно развернувшись на своих тоненьких ногах, помчалась к дому, чтобы осуществить задуманное и, как она думала, давно предрешённое. А на месте, где стоял пожилой человек, остался лишь ветер, который собирал и вновь разбрасывал редкие листья, и, увлечённый детской забавой, хохотал как ребёнок.
VII
Чувство это было похоже на воспоминание; но воспоминание чего?
казалось, что вспоминаешь то, чего никогда не было
Толстой Л. Н. «Детство»
Нужно было взять фонарик. Вот чёрт! Мамочка! Это мышь? Надеюсь, что в городе нет змей! Но я же на окраине... Ах! Под ногами что-то мягко и мерзко продавливается. Спокойно, наверно, какой-нибудь поролон от старого дивана... или куча ветхого тряпья. Свет от луны почти не доходит сюда, но глаза понемногу привыкают к темноте. Главное, не торопиться. А то ещё грохнусь в какой-нибудь из пролётов, перил-то нет. Хотя меня почему-то больше беспокоят не перила, а, скажем, одна я здесь или... Ой! Так, спокойно, это ветер пошевелил арматуру... или железяку, или... я сейчас упаду от разрыва сердца! Нужно остановиться, отдышаться и по возможности оглядеться.
Давно я здесь не была. Но, помню, раньше очень любила это место: мы навешивали верёвки и поднимались по ним. И рядом всегда были какие-нибудь роуп-джамперы, любители острых ощущений. А я так и не прыгнула тогда!.. Не боялась, но и не прыгнула. Вечно эта проклятая неуверенность. Но с ним было спокойно, и я чувствовала себя защищённой. Или это потому, что бывали здесь мы только днём... Ночью я здесь впервые. Да, Олан, твоя Рената — дура, ты не знал? Вот получу кирпичиком по головке от какого-нибудь маньяка-извращенца, и... Хм... А ведь тогда мы с тобой точно вскорости встретимся! Вот ведь потеха! Смешно? И мне не смешно!
Ты был здесь со своими друзьями... Только правда ли они были твои друзья? Вы были чем-то связаны, но в ваших отношениях не чувствовалось никакой душевности и сердечности. Словно вас связывало только общее дело. Ты забавлялся, рассказывая о них. Был ещё тогда с вами смешной паренёк в очках... Перед отъездом ты сказал, что больше не будешь видеться с ними так часто, как раньше. Сказал, что в этом больше нет необходимости. Нет, они не были твоими друзьями... Что-то другое связывало тебя с ними. Что-то, чего я никогда не узнаю.
...Но как же её звали? Не могу вспомнить. Склероз в моём возрасте — это невесёлый признак... Где-то здесь должен быть поворот... Ага, вот он. А на эту стену падает гораздо больше света. Я останавливаюсь и сажусь, подпирая грязно-серый бетон спиной. Если он здесь, то придёт сюда. Это самое светлое место, а ему не нужно бояться света. Да и не нужен ему он, Олан и без света найдёт меня. Вот только я хочу его видеть. Нет, я уверена, что не ошибусь, если это будет он: я почувствую сердцем. И узнаю его даже в самом непроглядном мраке. Но видеть его глаза, его всего — это мне нужно.
Первый раз я его увидела в поезде. Мы тогда ехали с экспедицией на Алтай, это были мои первые горы. Он мне тогда показался ужасно угрюмым и нелюдимым. Потом, спустя пару дней, под вечер, я зашла в общую палатку: до ужина ещё было далеко, и там находился только он. Читал какую-то книгу. Я хотела налить себе чаю и выйти, и неожиданно Олан, не проронивший со мной в поезде ни слова, спросил:
– Что ты чувствуешь, когда говоришь с людьми?
Я оглянулась, чтобы удостовериться, что вопрос был обращён ко мне, а он поднял глаза от книги и посмотрел на меня в упор. Ждал ответа.
– С какими людьми? — промямлила я невнятно, сбивающимся от смущения голосом. Со всеми общалась спокойно, уверенно, а тут неожиданно застеснялась.
Он заколебался, и, подбирая слова, объяснил:
– Мне интересно знать, чувствуешь ли ты некоторую разницу между людьми? Что они неодинаковы... — он почувствовал, что говорит не то, что собирался; само объяснение показалось ему неточным, и он продолжил:
– Даже не знаю, как и сказать. Вот говоришь ты с человеком, а он такой весёлый, шутит, приятный весь из себя, а тебе скучно становится: будто с куклой говоришь. Ну, как ненастоящий он. А иногда наоборот...
Я заметила, что он тоже теряется, неуверен, мне захотелось пожалеть его, даже не знаю, отчего, но я подумала: хорошо было бы иметь такого друга.
– Конечно, бывало, — ответила я смелее. — Я делю таких людей на живых и неживых. С неживым и сказано может быть столько, что роман пиши, а закончишь беседовать и понимаешь: как было пусто, так и осталось. Пустой он: от него никакой тебе духовной пищи. Просто такой человек говорит о том, что его не интересует. И, когда лучше промолчать, он всё равно будет трепаться. Скажет о погоде, спросит, как твои дела, учёба, а ведь ему-то всё равно, так лучше бы и не спрашивал!
– То есть неживой обязательно много разговаривает?
– Нет... Он и молчать может много.
– Так как же узнать его? Определить в толпе?
– Только по внутреннему голосу. Одной минуты с таким человеком может быть достаточно, чтобы всё понять. Вот только...
– А какие они, по-твоему? — заинтересовался Олан и внимательно посмотрел на меня. — Наверно, хотят слыть вечными оптимистами? — улыбнулся он.
– Нет... — я серьёзно задумалась перед тем, как ответить, — Нет! Есть и очень грустные, и я думаю, что такие люди очень сильно осознают свою безжизненность, а весёлые наоборот считают себя живее всех живых, так как они слепые, духовно слепые.
– А ты живая? — спросил он с каким-то, как мне показалось, вызовом в голосе. Я села напротив него и не сразу ответила. А, правда, живая ли я?
– Знаешь, мне кажется, — начала я, пораженная простотой внезапно возникшей мысли, — мне кажется, что, если ты говоришь с живым человеком, то и сам чувствуешь себя живым. Таких людей немного, именно тех, кто может быть по-настоящему живым, без усилия. От них исходит такое непередаваемое внутреннее свечение, что и нам, вечным пессимистам, хочется капельку этого внутреннего огонька, этого тепла душевного.
– А «вечным оптимистам»...
– Такие люди не интересны, — закончила за Олана я, — они сами считают себя светом, и жизненный жар других воспринимается ими только, как посягательство на собственный, давно прогоревший душевный пепел.
– Так это же прекрасно, наверное, иметь такого друга! Я имею в виду, живого...
– Конечно, прекрасно! — заметила я с грустью. — Вот только, когда Живой человек делается печальным — а такое бывает и очень часто — то и внутри у тебя делается так тошно и тоскливо, будто всё счастье разом сгинуло с этой планеты, и остались лишь чёрно-белые краски.
Да, Олан, в этом мире для меня остались одни чёрно-белые краски. А все цвета радуги, всё солнечное, оранжевое, ярко-счастливое умерло и осталось лишь в поблеклых следах на твоей фотографии и в воспоминаниях о тебе.
Вот ведь удивительно. При встрече с, казалось бы, одинаковыми людьми испытываешь совершенно непохожие чувства. И речь не идёт о врагах или недругах, а просто о знакомых, даже твоих друзьях. Такие непохожие эмоции проявляются больше всего при встрече, на первой стадии приветствия. Человек здоровается с тобой и улыбается. Ты же должен ответить на его приветствие словами и тоже улыбнуться. Вот это второе и нельзя подделать. Вернее, это могут сделать лживые и льстивые по самой своей натуре люди. Но, если ты не входишь в это число, то одной этой улыбкой выдашь себя с головой. Я обнаружила несколько разновидностей этой предательского «жеста». Самый коварный — сморщивание, это даже и улыбкой называть непростительно. Уголки губ отодвигаются, а на лице появляется страдание, и чем сильнее вы пытаетесь изобразить радость, тем больше сморщиваетесь, словно от боли. Определение «искренний» — самое последнее, что можно подобрать к этому виду мимики.
Более мягкая, вторая разновидность улыбки — улыбка одними губами. Это довольно странно, но вы даже не пытаетесь скрыть от человека, что особой радости не испытываете. Это дежурная ухмылочка, и, наверно, вам покажется, что она ещё сильнее показывает неприязнь, чем сморщивание. Отнюдь, в первом случае вы как бы ужасаетесь, что можно испытывать такую нелюбовь к человеку и стараетесь насильно заставить свой организм перебороть нерасположение, а во втором варианте вы и не скрываете этого, так как не признаёте слишком уж основательным. Третий вид, ещё более «дружеский» — улыбка губами и принудительная улыбка глаз. Со стороны даже кажется, что вы рады встрече, но это не совсем так, вам уже через пару минут будет не о чем говорить, но всё же, если вы улыбаетесь человеку так, его можно назвать вашим приятелем или, что невероятно, товарищем.
Ну, и наконец самый последний и самый открытый, подлинный, искренний «жест», самая душевная печать на вашем лице — это лучезарная улыбка, настоящий свет. При такой улыбке люди говорят: «Лицо светилось от счастья». Вот это единственное, что нельзя подделать, заменить, обмануть. И самым искусным льстецам это не под силу. Так я улыбалась немногим, и Олан, безусловно, входил в их число.
– Ты помнишь, о чём мы говорили, сидя на огромном валуне над тёмною речкой? Ты ещё жаловалась, что тебя кусают комары? — раздался тихий голос, а я была как в полусне и даже не удивилась. Повернув голову, я заметила его. Он улыбался. Потом присел рядом со мной и погладил по волосам. В моих глазах стояли слёзы: мне казалось, что это от ветра. Конечно, от ветра. А зачем же мне плакать, раз он здесь? Я сидела на грязном, усеянном строительной пылью, холодном бетоне.
– Не сиди на холодном, — строго сказал он и снял свою куртку. Я молча села на неё, когда Олан положил её на пол. Сам Олан уселся на голую плитку рядом. Он был задумчив и смотрел куда-то в сторону. В его взгляде просматривалась тревога и невысказанная, беспокоившая его, мысль.
– Неужели не помнишь, Ренатка, это же недавно было? — невесело улыбнулся он, уперев руки в колени.
– Я всё помню, — сказала я севшим голосом, — ты спрашивал, на что способен любящий человек. Должен ли он дойти даже до того, чтобы жизнью пожертвовать. И я, не раздумывая, сказала, что да — должен...
– Идёт на подвиги — значит, любит, — Олан печально улыбнулся и посмотрел на меня в упор. Взгляд его был ласковым и нежным, но при этом в нём была упрямая решимость. — А ты помнишь, что я ответил на это? — какой странный у него голос, как из-за стенки, словно он отдаляется от меня... Вот куда ты ведёшь! Нет, Олан, в таком случае ничего я не помню.
– Молчишь, — он опустил глаза и стряхнул со штанов невидимые пылинки. — А я тебе сказал, что, если посылает на подвиги ради себя, то точно не любит. Может, самолюбие тешит, но любви здесь подавно не было, и быть не может.
Он взял мою руку в свои ладони. Горячие, тёплые руки! Живой. Он живой!
– Так вот, Ренатка, я не посылаю тебя на подвиги! Я люблю тебя, и всегда буду любить. Но смотри, где ты сейчас из-за меня? Я не хочу твоей жертвы, я не хочу, чтобы ты мучилась. Не ходи за мной, не надо.
– Я и так мучаюсь, Олан, — шепнула я почти беззвучно. — Тебя нет — и меня тоже нет, забыл?
– Мы с тобой обязательно встретимся! — сказал Он и положил свою руку мне на голову. Обязательно встретимся? На сколько: на час, на минуту? Нет, Олан, мы с тобой просто не будем расставаться...
– Эй, эй! Это моё место!
– Олан, какое место? — как ярко бьёт в глаза свет, вот чокнутая луна, сумасшедшая Ге...
– Эй! Я тебе говорю! Чего разлеглась, как у себя дома?! Поднимайся, сама найди себе подстилку, а не забирай у честных людей. Чему вас только учат, молокососы. От горшка два вершка, а уже шляется, хрен знает где.
Я быстро очнулась. Солнце уже встало и упрямо светило сквозь дыру в стене мне прямо в глаза. Напротив меня стояла... вроде бы женщина. Она была закутана в старый цветастый платок, одета в длинную старую юбку и мужское, не застёгнутое на пуговицы чёрное пальто. Всё было рваное и давно просилось даже не в стирку, а на помойку. Лицо нежданной гостьи было распухшее, под правым глазом желтел старый синяк. Она немного шаталась и пыталась сфокусировать на мне свой взгляд. Наконец, поймав меня в «объектив», она упёрла руки в боки и заговорила вновь хриплым, прокуренным и пропитым голосом:
– Чего лежишь, мымра? Я к тебе домой не заваливаюсь, и, ты, давай, вали-ка отсюда. Вот вас чему учат сейчас — воровать да жильё у других отбирать! Поднимайся.
Тут только я сообразила, что лежу на старой, протёртой зимней куртке на вате, у той самой стены, где я говорила...
– Олан! — вскрикнула я и подскочила, почувствовав, как что-то свалилось у меня с живота.
– Ты ещё и материться, бл..., вот бутылкой тебя огрею, покажу, как со старшими, мать твою, надо разговаривать, — и старушка (хотя, может, из-за частого употребления алкоголя она казалась старше своих лет) без определённого места жительства замахнулась на меня своей матёрчатой сумкой, в которой угрожающе затренькали пустые бутылки.
– Стоп, не надо! — я выставила вперёд руки и быстро вскочила на ноги. — Извините, что заняла ваше место. Я уже ухожу!
Леди-бомж опустила руку с грозным оружием, вновь пытаясь остановить на мне свой взор, но не очень успешно. Справившись наконец, с нелёгким делом, она, сурово свернув губы в трубочку, поморгала и сказала... Лучше бы молчала, я такого даже по телевизору не слышала. У этой женщины наверняка есть филологическое образование.
– И эту мочалку драную с собой забирай! Блох мне ещё не хватало! — заключила она свой нецензурный монолог и грохнула пустую тару об пол. Судя по звуку, не все стекляшки пережили страшный гнев своей хозяйки.
– Что за мочал... — в недоумении начала я и только сейчас заметила грязного, облезшего кота с ободранным ухом. У него была пушистая, свалявшаяся, грязно-серая шерсть, которая зрительно делала его толще, но, местами выдранная, она открывала взору невероятно отощавшее тело. Я сообразила, что он спал вместе со мной и свалился с меня, когда я, спасаясь от нависшей угрозы в лице негодовавшей женщины, стремглав вскочила на ноги.
Местная хранительница домашнего очага уже замахнулась на ни в чём не повинное создание, но я быстро подхватила невесомое животное на руки и поспешно отбежала в сторону. Леди-бомж, моментально растеряв весь свой пыл, повалилась на свою постель и богатырски захрапела.
Я вышла на улицу, неся на руках бедного кота, который с покорной обречённостью лежал в моих объятиях и даже не мяукал. Через полчаса я вышла с ним к первому попавшемуся небольшому магазинчику. Продавщица хмуро посмотрела на нас с котом, но ничего не сказала. Вскоре мы сидели неподалёку от местного продмага, на старой скамейке под редкими деревьями: я задумчиво молчала, а кот с жадностью пожирал купленные мной кошачьи консервы. Хоть кому-то сейчас хорошо. Вокруг не было ни души, только редкий ветер трепал листья на осинах да этикетку из-под шоколадки, брошенную торопливой рукой в трёх метрах от мусорного ящика. Ветер всё усиливался, а я поняла, что мозг отказывается работать. Я сидела, тупо уставившись в одну точку и ничего не соображая. Эх, котейка, как же так получилось... О-Лан, О-Лан, О-Лан... Надо же, как красиво, только сонорные... Никаких шумов. Как в песне.
– Да, Котовский?
– Мяяууу! — подтвердил кот, уже до блеска вылизавший банку. Мя-У! Тоже никаких шумов. Всё верно. Только мелодия, только нежность, только правда...
– Хочешь, я ещё куплю? — спросила я у моего блохастого друга и услышала в ответ:
– Не нужно, он никогда так много не ел, его стошнить может.
Я быстро обернулась. Ко мне подходил седой как лунь старик в чёрном, поношенном плаще. В руке у него была старинная трость с каким-то жёлтым камнем. Одной рукой он приподнял шляпу в знак приветствия и наклонил голову.
– Простите, что вмешиваюсь в вашу беседу, — на полном серьёзе заявил незнакомец, остановившись рядом со скамейкой. — Но вот же он хитрюга, — старик указал на кота, который, как мне показалось, встретил его с неудовольствием, если только коты сознательно способны изображать неудовольствие при виде кого-либо. — Хитрый — это да, но и ужасно глупый. Ему бы желудок набить, а то, что потом он от этого и лапки отбросить может, ему словно бы невдомёк. Говори не говори с ним — всё едино, бестолковый.
Кот с видом оскорблённого самолюбия повернулся к странному человеку задом и важно закрыл глаза, как бы говоря, что он не собирается слушать всякую ересь от неизвестно кого.
– Делает вид, что не знает меня, — хмыкнул старичок и сел справа от меня, таким образом, оказавшись перед мордой кота. Тот же с важностью египетского фараона медленно приподнялся на лапах и снова сел задом, только на этот раз не только к старику, но и ко мне.
– Обиделся, — вздохнул незнакомец и весело посмотрел мне в глаза. — Ну, и что ты собираешься делать?
За последние пару дней я научилась ничему не удивляться. И, конечно же, я бы наверняка признала его за психа или ненормального, если бы к этому моменту не встретилась дважды с Оланом, один раз со странной женщиной, а Ирина не рассказала бы мне о Насте. Поэтому я безмятежно, словно, речь сейчас пойдёт о погоде, сказала:
– Значит, Вы меня знаете. Откуда — я не спрашиваю, но вот имя бы ваше хотелось узнать для начала.
– Это как раз совсем необязательно. И это не потому, что я такой скрытный или невежливый, а просто от этого никакой пользы не будет. Ты всё равно не запомнишь.
– Вас что, зовут Хицлипуцли или что-то похожее? — слабо улыбнулась я.
– Нет, но ты же не запомнила имя Гекаты, и моё тоже не запомнишь. А всё потому, что так устроено. То, чего люди боятся, они стараются лишний раз не помянуть, чтобы мало ли чего из этого не вышло.
– Точно, — меня словно громом ударило. С именем Гекаты ко мне стал возвращаться и её облик. Я её помнила, будто видела всего мгновение назад.
– Не радуйся, скоро ты снова её забудешь. Имя тоже. И твоя память тут совершенно ни при чём, — важно прибавил старик. Так, ещё один любитель почитать чужие мысли. Это же, в конце концов, просто невежливо.
– Прости, больше не буду! — пропел странный незнакомец. — Но в голову твою я не заглядывал, у тебя же на лице как на ладони всё написано. А вообще меня Эвр зовут, но называй меня Старик. Так я всегда всем представляюсь, потому что первое имя поразительным образом выпадает у людей из памяти, словно его там никогда и не было. И, ты представь, каково мне: каждый раз называть своё имя заново. Вообрази, что человек, которому ты представляешься по десять раз, не помнит твоих позывных. Тут и обидеться недолго. Вот, вы, люди, ужасно тщеславны и себялюбивы, даже бы и говорить с таким человеком перестали, а вот я всегда говорю и даже весьма дружелюбно...
Кот издал странный, похожий на хмыканье, звук.
– Эвр, — начала я, чувствуя к старику странное расположение. Не то, что с Гекатой. – Может, Вы мне объясните... — я недоговорила свою мысль. И что он мне может сказать? Вот Геката точно знала, но ведь промолчала.
– Да, но только я не Геката, — сурово произнёс Эвр. — Я слышал, о чём Вы говорили. Геката при всём своём уме очень наивна. И так ясно было, что тебя не переубедить, так стоило ли и пытаться? А всё её самоуверенность и надменность. Это главные минусы у неё. Думала своим красноречием разуверить... кого? Влюблённую! Ха-ха! — и он громко засмеялся.
– Так вы не будете пытаться? — с сомнением спросила я.
– Нет, конечно же, нет! — повеселел мой собеседник, — Я решил помочь тебе.
Я недоверчиво покосилась на него. С чего это вдруг?
– Я же не человек. Мне необязательно иметь причину, чтобы помогать кому-то, — замотал головой Старик. — Вот Геката считает, что ты нарушаешь извечные законы, но я не подчиняюсь никаким законам. Я всего лишь пустота, безликость... И кто так определил? Нет, нет ничего раз и навсегда установленного, всё изменчиво... под луной. Вот Геката бы посмеялась. Но вообще-то она без чувства юмора...
Да уж. Кажется, я тоже.
– Так, — Эвр в предвкушении потёр ладони одна о другую, — расскажи мне, что тебе уже известно?
Я подумала и сказала:
– Мне известно, что я два раза видела Олана, и что это был не призрак, и... всё!
– Да уж, не густо, — кисло произнёс Старик и посмотрел на меня с жалостью, — а разве Геката не говорила тебе про время?
– Что-то говорила, но я мало что поняла. Она сказала, что Олан всё ещё жив, где-то!..
– Вот именно! — Старик от радости захлопал в ладоши. — Жив, а это главное, не так ли, Рената?
– Но, — я обомлела, — что значит жив? Где он жив? Я его вчера видела, а он опять исчез... Что это всё значит?
– Хорошо-хорошо, я объясню тебе, — Старик поднял обе руки вверх, прерывая меня, — но только, пожалуйста, не перебивай меня. Это сложно. Геката говорила тебе про временные пласты, которые взаимно вытекают один из другого. Я-то считал тебя более сообразительной. Один из другого. Тот временной пласт, где сейчас находишься ты и где Олана уже нет в живых — назовём этот пласт «Л» — вытекает из временного пласта, скажем «К», где вы оба живы и здоровы...
– И счастливы, — вздохнула я с отчаянием.
– Да, вполне может быть. Но ведь пласты взаимно вытекающие. То есть и из пласта «Л» можно попасть в «К». Это как... Ты физик, математик?
– Проходила в школе, — сказала я уклончиво.
– Ничего про Августа-Фердинанда Мёбиуса не слышала?
– Про ленту слышала, — неуверенно отвечала я, — двигаясь по ней, можно попасть из любой её точки в другую...
– Не пересекая края, — закончил за меня Эвр. — Всё верно! Вот похожий принцип и лежит в основе того, что я пытаюсь тебе втолковать. Временная лента всегда возвращает уже, казалось, навсегда ушедшее, и помогает свершиться тому, что и должно было совершиться. Понимаешь?
– ?, — я в недоумении смотрела на Эвра. — Что должно свершиться?
– Ой, да что угодно, — нетерпеливо махнул рукой Старик. — Ну, например... Ах, не люблю всякие законы, но должен признать, что всё-таки они есть и действуют... Ну, рано или поздно. Через год, через сто, через тысячу лет всё-таки подействуют... Здесь эта ведьма права. Но она считает, что природу нельзя торопить, всё совершится само собой. А я скорость люблю. Размеренность не моё. Так, о чём я? Ага. Пример! Вот есть некие Ромео и Джульетта. Ну, не выдуманные Шекспиром, а настоящие... И зовут их по-другому. А эти имена я для наглядности взял, — сказал Эвр и при этом снисходительно взглянул на меня. — Что должно было произойти, если принять во внимание, что в мире всё двигается по справедливости?
– В мире нет справедливости, — проворчала я, но Эвр мигом перебил:
– Ай! Неверно, всё-таки есть. Так что же? — повторил он и тут же сам ответил. — Они должны были пожениться и жить долго и счастливо, пока смерть не разлучила бы их и так далее, и так далее, и тому подобное. А что же произошло? Они умерли, то есть погибли, и они не вместе. И здесь справедливости нет, я с тобой соглашусь, но, по мировым законам — как бы сказала эта ведьма Геката — она должна быть. И рано или поздно так оно и выйдет. Временные пласты соединены, и когда-нибудь эти двое будут вместе...
– Я вас понимаю... Геката то же самое говорила! Но, если верить в это, когда же наступит ваша справедливость?
– А вот это, — Эвр покачал головой, — никому не известно. Время течёт, течёт...
– Только оно очень медленно течёт! И что Вы предлагаете? Ждать даже не смерти, а следующей жизни?
– Это тебе предлагала Геката! — отметил Эвр и с чувством оскорблённого достоинства посмотрел на девушку сверху вниз. — А я советую действовать! Можно ждать, пока лента сама вынесет тебя к нужному моменту, а... можно ей помочь! — и он лукаво подмигнул мне.
Я смотрела на него во все глаза:
– Можно помочь?! То есть... я могу уже сейчас встретиться с ним?
– Ну, сейчас не сейчас... — остудил мой пыл Старик. — Но можешь!
И он вынул из кармана странную длинную полоску из плотной серебристой бумаги. На ней с обеих сторон мелькали вытисненные маленькие циферки. Эвр держал её на весу, за краешек указательным и большим пальцами, а другую ладонь подставил ковшиком под ленту, защищая её от падения на землю. При этом действовал он аккуратно, словно в руках у него находилась китайская ваза династии Мин.
– Что это у меня? Сама догадаешься или и на этот раз смекалки не хватит? — в голосе Эвра промелькнула лёгкая ирония, но я не обиделась. Только молча сидела и пристально вглядывалась в полоску... в ленту...
– Мёбиуса! — радостно провозгласил Старик, а кот от испуга шмякнулся со скамейки.
– Эта полоска бумаги? — смотрела я на ленту, будто оцепенев.
Эвр состроил недовольную мину:
– Никакого уважения... Эй, слушай меня! Лента Мёбиуса — это я так, для вас, для людей, чтоб привычней звучало. А так это обычная временная лента, только и всего!
– Только и всего? — округлила я глаза. — Но зачем она нужна? И держу пари, что такую штуку не часто увидеть можно...
– Конечно! Кхе!.. — Старик даже поперхнулся от обиды. — Такая есть у немногих, и заметь, каждому только по одному экземпляру. И, когда я отдам тебе свой, то сам останусь ни с чем! — и он протяжно вздохнул.
– Вы дадите мне... её? Но зачем?
– Глупая! А как же ты собралась что-то менять в своей жизни? Куда бы ты сейчас ни шла, ты не вырвешься со своей прямой, вернее, со своего отрезка, пока не пройдёшь его до конца! А эта моя ненаглядная красавица, — он с любовью провёл рукой по гладкой поверхности ленты, и я заметила, как лучи солнца ослепительно переливаются на ней, – всё ускорит! Держи!
В руки мои легла невесомая бархатистая маленькая полосочка, которая на миг обожгла меня ледяным холодом, а затем также быстро согрела мои ладони приятным теплом, и в какой-то момент мне даже показалось, что она встрепенулась, как живая. Цифры, что покрывали её, на мгновение стали ярче, а сама она будто преобразилась.
– Лента изучает тебя! — произнёс Старик и добавил. — Она всегда изучает своих владельцев, так она устроена.
– Изучает? Зачем? — удивилась я, глядя на блестящую «змейку».
– А ты зачем рассматриваешь её? Чтобы разобраться, что же она собой представляет. Ей тоже интересно знать, к кому она попала на этот раз.
– И у Гекаты есть такая? — полюбопытствовала я.
– Конечно, у неё и ещё у пары особ. Только вот они со своими лентами не расстаются. И Геката, кстати, не пользуется ей. Принципиально!
– А ты отдаёшь её мне?!
– Да, Рената! Сейчас она принадлежит тебе, — Старик стал серьёзным, и взгляд его потяжелел. — Теперь запоминай! Всё, что я тебе скажу! Это очень важно. Отныне ты владелица, ты хозяйка этого предмета. Никто не вправе отобрать её у тебя, даже я! Расстаться с лентой ты можешь только добровольно. Передать кому-либо ты её тоже не сможешь, если только не природному, самому первому её обладателю, то есть мне. И, если ты умрёшь, то опять же лента снова возвратится к старине Эвру.
А теперь немножечко о том, как она работает. Ты, конечно же, заметила на ней множество цифр. Чтобы попасть в нужный тебе временной момент, нужно всего лишь отметить на ней каким-нибудь красящим материалом... — подойдёт даже обычная ручка, только не красная. Эта лента чрезвычайно капризная. Ненавидит красный и может забросить тебя не туда! — Так вот, необходимо отметить те цифры, что составляют нужные тебе дату и время. Начинать нужно от малого, секунды эта лента тоже учитывает. Скажем, ты должна попасть в 1991 год... Ан-нет, ты тогда ещё не родилась! Да, я чуть не забыл! Ты можешь перемещаться только внутри своего временного отрезка, то есть по своей уже прожитой жизни и той, что тебе ещё предстоит пройти. Правда, перелёты в будущее — отдельный разговор, лучше сейчас тебе не забивать этим голову... Ну, тогда возьмём 2011 год. Ты выбираешь дату с точностью до дня. Потом выбираешь время, с точностью до секунды. Секунды вроде бы мелочь, но, когда дело касается времени, то не может быть ничего незначительного. Обычно их выбирают наобум, но у этой ленты уже имелись владельцы, для которых секунды имели цену целой жизни... Итак, 5 сентября 2011 года, 12.30 дня, и... 27 секунд! Замечательно. Ты должна будешь выдавить на ленте следующую комбинацию: 27301205092011. И после этого тебе нужно будет соединить противоположные концы ленты вместе, не забыв перевернуть один из них. Получится знакомая тебе со школы петля.
– И... я окажусь в прошлом? — не поверила я своим ушам. — Так просто?
– Вы всегда всё усложняете. Да, вот так просто. Вернее, есть ещё кое-какие детали. Чтобы лента сработала наверняка, необходимо выбрать очень близкий к нужному моменту временной миг, то есть, если ты хочешь попасть в пятое число, то и пробовать стоит тоже пятого. Эффект увеличивается, если ты из сентября одного года пытаешься попасть в сентябрь другого. И, как ты поняла, путешествовать легче всего в пределах одного года. Но это не значит, что другие даты заказаны. Просто слишком далёкий перелёт утомляет ленту, и использовать её часто не получается.
– То есть я могу отправиться назад, предупредить его... или себя в том времени...
– Э! — Старик поднял вверх указательный палец. — Не так! Ты не просто перемещаешься в прошлое, ты становишься собой из прошлого. Ты есть только одна. На протяжении всего отрезка твоей жизни! Двух тебя не существует!
– Тогда я сама предупрежу его! — закричала я, и кот, уже забравшийся ко мне на колени, снова грохнулся вниз.
Эвр странно причмокнул губами и с неохотой произнёс:
– Вот это, наверно, самый главный минус ленты. Ты, к моему сожалению, ничего не будешь помнить из того, что случится после... Ни о катастрофе, ни обо мне, ни даже о ленте, которая не отправляется за тобой в прошлое, а ждёт тебя здесь! В тот момент у тебя не было ленты, и ты ничего ни о ней, ни о том, что связано с ней, знать не будешь. Лента сопровождает тебя только от этого момента и дальше. А вспомнишь ты только тогда, когда снова очутишься в том времени, в котором к тебе попал этот чудо-предмет. Если, конечно, ты не поменяешь всё таким образом, что наша с тобой встреча не произойдёт совсем, и тогда лента останется у меня.
– Так какой же тогда смысл? — в отчаянии, что мои надежды рухнули с опалёнными крыльями, даже не успев воспарить, я чуть не заплакала. — Я окажусь там и снова дам ему уехать! Я ничего не сделаю, Эвр!
Старик вздрогнул, видно, его крайне редко называли по имени.
– Да, будет сложно, — сказал он тихо, — но я тебе дам одну подсказку. Предположим, что ты собралась перенестись в то же пятое сентября. Что ты делала в тот момент? Скажем, в 12.30 ты мыла дома посуду. И твой день уже весь расписан по минутам, так как уже давно случился. Но, переместившись, ты сможешь выбрать место. Скажем, если ты была в то время дома, то тогда отправляйся назад из университета. Оба объекта есть в твоей памяти, и оба в какой-то мере важны именно для тебя! Но, только прошу, не пытайся путешествовать из незнакомого места. Если лента никак не свяжет место твоего нынешнего пребывания с твоим прошлым, то и в прошлом ты окажешься ровно в том самом месте, где и должна была быть, то есть у себя дома. Время и пространство существуют неразрывно друг с другом.
– Я не понимаю... А что это мне даст?
– Как же! Представь, что ты дома, моешь посуду. Потом ты собралась прогуляться с собакой, отправиться с друзьями в кино. Твои мысли ушли вперёд: в них уже отпечаталось то, что ты должна будешь сделать. В твоих мыслях запечатлено, что ты наденешь, куда, с кем, когда и зачем пойдёшь. Знаешь, как выбивает из колеи, когда приходится отложить давно запланированные дела? Вот и ты вдруг оказываешься пятого сентября не дома, потонувшая в хлопьях мыльной пены, а в любимом учебном заведении. Сразу временная линия дня ломается. Это может помочь тебе, насторожить, заставить тебя поменять планы, хотя бы потому, что ты точно не успеешь добраться до дома, выгулять пса, да и к тому же ты вдруг решишь, что раз ты здесь, то и в библиотеку по ходу дела заскочить будет не лишним. Понимаешь?
– Да, кажется, — размытые образы наконец-то стали складываться в моём мозгу в ясную картинку. — Мне нужно сделать так, чтобы я решила поехать с ним. Может, это ничего и не изменит. Но, если исказится хотя бы одно звено, есть вероятность, что его заменит новое.
– А ты соображаешь, — Старик от радости даже похлопал меня по плечу. — С тобой, оказывается, не всё потеряно.
– А у кого была эта лента? — задала я вдруг начавший тревожить меня вопрос. — В смысле, до меня? Кто её бывший владелец? Он добровольно отдал вам ленту или...
– Мне редко отдают ленту добровольно. Её уже нет в живых, — прямо ответил мне Эвр, — но, знаешь, я надеюсь, её ещё можно спасти.
– Вы хотите перенестись во времени и помешать этой смерти?..
– Нет, она сама не дала мне сделать это, но... Можно спасти её от разрушения, от ужасного разрушения, которое она с собой сотворила. И это можешь сделать ты! Именно поэтому я и отдаю ленту тебе. Ведь каждый из вас двоих как отражение для другого.
– Я? Кого мне надо спасти? Как?
– Не думай об этом! Делай то, что должна. Ты обязана вытащить Олана. Думай только об этом. Если у тебя всё получится, то и у Неё всё будет хорошо! — Старик наклонил голову, и в его глазу мелькнула одинокая слезинка, которая тут же пропала.
– Вы плачете? — шепнула я осторожно.
– Я редко плачу, — грустным голосом отозвался Эвр, — но всегда печалуюсь о душах, что погубили себя сами и которые должны были жить! Она помогла тебе, а ты поможешь ей! Вот и всё! Не думай об этом больше. Просто на временных лентах некоторые судьбы могут пересекаться. Твоя и её давно пересеклись...
Старик резко поднял на меня глаза, в них блестела тревога и решимость:
– Ты уже решила, какую временную точку выберешь?
– Я думала... — неуверенно, запинаясь, начала я. — Может, лучше ближе к самому дню его смерти. Если я буду тревожиться, то позвоню ему и постараюсь убедить отложить восхождение.
– А если не получится? Он может проигнорировать твои предчувствия, назовёт суеверием. А если и отложит, где гарантия, что он не пойдёт туда на следующий день? Вспомни, они сбились с пути из-за плохой погоды! Представь! Если погода будет плохой и на второй день?
– Так что же мне предпринять?
– Ты должна поехать с ним! — уверенно произнёс Старик. — Когда ты виделась с ним в последний раз?
– Это было... я провожала его на поезд. 12 октября. Мы виделись на вокзале.
– Ты не поехала с ним, но ведь собиралась! — Эвр скорее утверждал, чем спрашивал.
– Да! Да! Я должна была быть там! Быть с ним! — из моей груди вырвался вопль. Я заплакала и закрыла ладонями рот, стараясь успокоиться.
– Вот и измени это! — тихо заключил Старик. — Постарайся. И дам тебе совет: дождись этой даты. Осталось меньше месяца. Ты же помнишь, что я говорил о свойствах ленты? Лучше, чтобы даты совпадали. Тебе уже не терпится, но не рискуй понапрасну. А месяц — это же не целая жизнь?
Он улыбнулся мне, а я с силой сжала мягкую поверхность ленты. Потом, опомнившись, быстро разгладила её и аккуратно положила в карман куртки.
– Кота я с собой возьму, — подытожил наш разговор мой спаситель, — отощает он здесь. Добряков, что подкармливают его, не так уж и много. И, кстати, у меня плохо с датами. Все цифры в голове не умещаются! Когда погиб Олан?
– 16 октября, – отвечала я глухим голосом.
VIII
У природы много способов убедить человека в его смертности: непрерывное чередование приливов и отливов, ярость бури, ужасы землетрясения, громовые раскаты небесной артиллерии. Но всего сильнее, всего сокрушительнее — Белое Безмолвие в его бесстрастности
Джек Лондон «Белое безмолвие»
«Сегодня, по данным Гисметео, в Кировске переменная облачность, немного дождя со снегом, ветер северо-западный, пять метров в секунду. Атмосферное давление — семьсот пятьдесят два миллиметра ртутного столба. Температура воздуха — плюс три градуса. Завтра, 16 октября, ясная погода, небольшая облачность в середине дня, температура воздуха поднимется до плюс пяти градусов, осадков не ожидается, ветер западный. Вечером возможен кратковременный дождь. Желаем Вам приятного дня», — мягко и не торопясь произнёс чёткий женский голос из динамика. Старое, допотопное радио, уже сто лет как покрывшееся пылью, стояло на подоконнике. Гришка говорил, что жильё здесь найти проще лёгкого. Выйдешь из поезда, тебя подхватят под белые рученьки и поведут в квартиру. Но я не люблю пускать дела на самотёк, поэтому обеспокоился поиском местожительства заранее. Нет секрета, искал самый экономный вариант. Уж сильно потратился на новые альпинистские ботинки и тёплые штаны. Да и какая разница — ведь не всю жизнь здесь находиться. Не понимаю людей, так пекущихся о комфорте в поездках. Они хотят, чтобы обязательно было как дома. Только как дома не будет никогда. И это их основная ошибка. Ведь главное — впечатления. А в заботе об удобствах половину нужного и важного попросту выпускаешь из внимания. Я так не хочу. К тому же переживания из-за уюта — словно крышка захлопнувшегося капкана. Ты несвободен, когда думаешь о нём.
На 25-м километре было много желающих сдать нам каморку, и мы остановились у маленькой тихой старушки с седыми, абсолютно белыми волосами. Она хорошая, тихая, редко ходит по квартире; на улицу при нас не вышла ни разу и постоянно улыбается. Гришка сказал, ей лет двести, но, я думаю, не больше девяноста. Квартирка крохотная, но вполне уютная. На окнах кактусы и амариллисы. Старушка говорит, что последние — симпатичные оранжевые цветочки — очень ядовиты, но чертовски красивые, и она не хочет с ними расставаться. Не знаю насчёт ядовитых, но её Матрёша — кошка, ровесница своей хозяйки — жуёт листья амариллисов каждое утро.
За три дня, что мы здесь находимся, мы успели подняться на Тахтарвумчорр по несложной двойке и сходить на Большой Вудъявр по маршруту «Жандармерия». Больше всего люблю, когда названия гор и горных маршрутов не сводятся к банальной номинации по высоте или по какому-нибудь ребру или контрфорсу. На Кавказе есть пики «Шоколадный» и «Вольная Испания». По-моему, очень красиво. Это удивительно, но гору хочется сходить из-за одного только такого позывного. Самим маршрутам, конечно, названия дают редко, намного реже, чем вершинам. Может, чтобы участники запоминали, по какому гребню или стене они идут. А то есть у вершин названия, и высоту семьдесят процентов участников восхождения назвать не смогут.
Завтра последний бросок. «Честная девушка». Это название маршрута четвёртой категории сложности на Большой Вудъявр. Гришка и здесь не упустил возможности вставить свои пять копеек. Какая же она честная, говорит, если на ней столько альпинистов перебывало. Я, конечно, возразил. Ведь ни для кого не секрет, сколько именно перебывало, так что кто осмелится её в лживости обвинить.
Да, я уж думаю, хорошо, что Ренатка не поехала. Безумно скучаю, но пошлые шутки Грихи её стопроцентно вывели бы из себя. Ему слова не скажи — на любую тему всегда найдётся замечательный анекдот. Хорошо, что баба Фрося, наша хозяйка, почти не слышит, а то её белоснежные волосы точно сделались бы цвета спелого помидора. И, боюсь, нам пришлось бы съехать.
Ко мне на колени прыгнула старая, со скатавшейся шерстью Матрёша. Я ей тут покупал пару раз кошачьего корма — её, понятное дело, баба Фрося таким никогда не угощала. Кошачья «морда» вылизала миску в два счёта — теперь мы с ней лучшие друзья. Правда, иногда меня посещают подозрения, что она просто лицемерит в ожидании новой порции. Но её притворство мне отнюдь не в тягость. И кошачья лесть выглядит даже очень мило по сравнению с лестью человеческой...
В кухню ввалился Гриха с двумя полными пакетами. Он постоянно здесь покупает еду. Говорит, что у него не прошла акклиматизация, а при плохом питании начинается горная болезнь. Мои доводы про то, что горняшка вряд ли возникнет в горах, чья высота ненамного превышает километр, остались без должного почтения.
– Что там с погодой? — сказал он, открывая холодильник и запихивая туда разнообразную молочку в виде кефира, молока, йогурта и сыра.
– Ты сюда никак переезжать собрался, — съязвил я. — Что погода! Должно быть солнце... Этим прогнозам я не сильно доверяю. Надо бы ещё с утра прослушать. Вдруг что изменится.
– А если и изменится? Сегодня вон внизу дождь, а на Вудъяре снег, но всё шикарненько вышло.
– Сегодня тройка была[8], — попытался я вразумить приятеля, — А на пятёрку я не иначе как при хорошей погоде только пойду. Вон дождь кратковременный к вечеру обещают.
– Ну, там десять часов ходовых маршрут, спустимся.
– Это, если всё «шикарненько» выйдет, — передразнил я Гришку. — Профессионалы крутые за десять ходят, а у нас и все двенадцать занять может. К тому же ты видел, какая темень. Ещё маршрут найти надо.
Гриха, словно мои слова только сейчас открыли ему глаза, с удивлением посмотрел за окно. Мокрый асфальт поблёскивал в свете узкого фонаря. Везде же было темно, хоть глаз выколи.
– Да уж, — протянул он, — в апреле бы ехать сюда. А ещё лучше в июне, когда полярный день.
– Только мы себе не хозяева. То работа, то учёба, — подытожил я, — я счастлив, что хоть сейчас сумел выбраться. Что у нас со связью?
– МЧС в курсе, но, надеюсь, вызывать их точно не придётся. Да и Ижевский сбор согласился помочь. Будем связываться с ними. Их старший тренер не очень одобряюще на меня смотрел, — хмыкнул приятель.
– Ещё бы, — буркнул я, — мы сами себе хозяева. Поехали бы с официальными сборами — могли нас на фиг вообще не выпустить. Не люблю я быть зависимым от чьей-то воли. Волокиту и в альпинизм втащили, а то её в остальном мало было.
– Волокита — это один из определяющих признаков современного мира. Как бюрократия и бумагомарательство. Была, есть и будет. Но, согласись, — весело отозвался Гриха, наливая себе чай и отрезая толстый кусок батона, — ведь очень хорошо иметь своего человека внизу. Он, если что, сообщит, куда надо. А все эти предъявляемые федерацией требования не лишены логики. Если человек ни черта не смыслит в альпинизме, то пусть лучше за него решат, что он может ходить, а что нет.
– В этом случае, конечно — кто ж спорит. Но разве мы нарушаем что-то? Не дураки же. Приехали, перво-наперво снежные занятия, потом для начала пара простых маршрутов. Если у человека есть голова на плечах, то он и сам может решить, что да как. А когда за тебя решают, притом всякие олухи безголовые, которым лишь бы свою власть показать да формальности соблюсти... Они это ещё дисциплиной называют! А чётко оговоренных правил у них никогда не было — инструктор царь и бог. От него зависит, выйдешь ты на маршрут или будешь в лагере сидеть. Мне одного сбора хватило в этой системе, я перекрестился, когда самостоятельно ходить стал. И, заметь, прогресс сразу как возрос.
– Ты против отечественной системы? Она ещё с советских времён, — хихикнул Гриха, сооружая себе небоскрёб из батона, колбасы и сыра.
– Вот именно. В Союзе система была, а сейчас осталось лишь слабое болезненное тело, а я ни под чью дудку плясать не собираюсь.
– А ведь если что-то с нами случится, то они сразу скажут: всё потому, что мы не соблюдали прописанных требований, проводили альпмероприятия с нарушениями, — засмеялся Гришка и с наслаждением отхлебнул не в меру подслащенный чай.
– Конечно, скажут, — мне тоже стало весело, — они всегда знают, что да как. Правда, уже после того, как случилось непоправимое, ну, для них это мелочи.
– Оль, а почему Хибины? — неожиданно спросил Гриня.
– Как почему? Они же есть, а я здесь — смешно ведь сказать — ещё ни разу не был.
– Четвёрочный маршрут для тебя пустяк... Это я здесь случайный гость... Так, время провести. А ты мог бы запросто что-то сложное замутить. Есть пара ребят, которые хотят мочить шестёрки... — пожал он плечами.
– Это не столь существенно сейчас. К тому же, важно, не куда ходить, а с кем. Ты мой лучший друг! И я счастлив, — добавил я полушутя, — что у тебя всё-таки есть какой-никакой опыт, иначе пришлось бы ограничиться ходьбой по холмам да ездой на подъёмниках по склонам!
Гришка засмеялся, а после отломил кусочек колбасы и протянул его Матрёше. Кажется, с возрастом у неё совсем пропало обоняние. Гриха потыкал розовым ломтиком кошке в нос, и та, видно, сообразив, что ей дают еду, медленно, словно больной на смертном одре, вяло открыла пасть. Гришка запихнул ей в рот колбасу, а Матрёша медленно сцепила зубы, чтобы не выронить добычу, и потом стала тягуче двигать челюстями.
– Да, за неё, видно, и прожевать нужно было, — почесал в замешательстве затылок товарищ. — Спать скоро ложиться. Нужно пораньше встать. Ты звонил Прынцессе?
Знала бы Рената, как он её здесь называет. Получил бы пендаля по одному месту.
– Звонил, — кратко отозвался я. — О тебе не вспоминала, привет не передавала.
– А ты передавал наше им с кисточкой? — прищурился Гриха.
– Конечно, всякий раз передаю, — в тон ему, серьёзно отозвался я.
– Она тебя ревнует, — глубокомысленно пришёл к выводу приятель.
– Это к тебе, что ли? — захохотал я.
– К кому же?! — вытаращил глаза Гриха. — А ты думал! Она там, а я здесь, с тобой. Не к бабе Фросе же с Матрёшей ревновать. Хотя, погоди. Точняк. Ты говорил ей о хозяйке и кошке?
– Так мельком, — осторожно сказал я, не понимая, куда он клонит, — имён вроде бы не называл.
– Отлично! — хлопнул в ладоши мой лучший друг. — Сегодня отправлю ей сообщеньице, что ты здесь развлекаешься с местными красотками — Ефросиньей и Матрёной. А последнюю даже именуешь Матрёшей и сажаешь к себе на колени.
– Вот дурак, — сказал я и улыбнулся. Нет, мой друг идиот, но с ним определённо весело.
В интернете прогноз был таким же, как и по радио. Обещали небольшую облачность во второй половине дня. Осадки в виде небольшого дождичка только вечером. Так что утром мы с чистой совестью отправились с фонарями на покорение «Честной девушки».
Под маршрутом мы были ещё в сумерках. Поднялись под скалы слева от Лавинного кулуара, потом Гриха ушёл вверх на полную верёвку. Настроение было бодрое, мы предвкушали кайф, который ощутим на вершине от неимоверно затраченных физических усилий и от преодолённых природных препятствий. Такого я ни разу не испытывал внизу. Кто-то говорит про адреналин, но, по-моему, главное — это преодоление себя, когда хочется послать всё к чёрту и повернуть вниз, но ты, превозмогая всё, движешься только вверх. И ведь всегда находятся разумные доводы, но, лишь пройдя маршрут и возвратившись домой, понимаешь, что рад тому, что не повернул. А ещё прибавить сюда единение с девственно чистой, нетронутой, первозданной красотой. Тому, кто побывал наверху, внизу делать нечего — почти всё кажется серым и скучным, и идёт постоянное сравнение хаоса и цивилизации, конечно, не в пользу второй. А ведь многие люди боятся остаться одни, они путают уединение с одиночеством. Они боятся себя, потому что не знают себя. Им обязательно нужен человек, чтобы чувствовать опору, тот, кто будет им говорить, что они существуют, что они чего-то стоят. Но хватит философствований, до вершины ещё пилить и пилить, радоваться будем потом, а сейчас необходимо сосредоточиться, и в путь..
Всё шло, как обычно. К девяти часам, правда, я заметил, что небо безоблачным назвать, ну, никак нельзя. Оно было всё заволочено тучами. Не к добру всё это. Как пить дать будет дождь. И не к вечеру, и даже не во второй половине дня. Но авось пронесёт? В горах я всегда надеюсь на лучшее, хоть оптимист из меня так себе. Здесь все становятся оптимистами. Уж слишком много затрачено ресурсов: физических, душевных, да и финансовых тоже...
Мы достигли кулуара, когда на лицо шлёпнулась пара тяжёлых капель. Приехали! Капли стали падать чаще, и через десять минут пошёл слабый моросящий дождик. Но и его хватило, чтобы сделать окружающие камни мокрыми, скользкими и опасными. Я стал двигаться аккуратно. Не охота сломать по дороге ногу и засесть здесь в ожидании помощи. Да и когда она появится, эта помощь? Пуховка стала мокнуть. На плечи словно кто-то положил тяжёлые ладони и начал медленно и монотонно придавливать меня к земле. В горле стало першить. Что это со мной? От неожиданного предчувствия я начал в беспорядке крутить головой по сторонам. Где-то за углом ударил камень, видимо, пролетевший не один десяток метров. В груди появилось неприятное чувство, словно мы здесь не одни. Но сегодня никто, по словам Грихи, вроде на этот маршрут не собирался. К дождю прибавился туман, и он показался мне ненастоящим, искусственным, а в ухо словно кто напихал ваты, и чем больше я старался вслушаться в окружающую действительность, тем тяжелее становилась тишина.
– Кто здесь? — выкрикнул я и понял, как это вышло смешно и жалко. Гриша, ушедший вверх на половину верёвки, выглянул из-за камня и спросил, что случилось.
– Показалось, — поспешно ответил я, изобразив на лице спокойствие, и махнул ему рукой, чтобы шёл дальше. А грудь всё сжимало, кто-то давил огромными тисками. Я постарался отвлечься, подумать о чём-нибудь другом. О Ренате. Но сейчас она показалась мне чем-то нереальным, как будто я выдумал её, как будто она уже не должна существовать. Прочь! Прочь эти мысли. Я гоню их, но безуспешно. По щеке скатилась тёплая слеза. Что же это со мной... Я стал в панике осматриваться по сторонам. Как же тихо! Невероятно. Ужасно тихо. И местность: горная тропа как дорога. Я уже как будто бывал здесь, словно уже шёл по ней раньше. Это немыслимо. Нельзя давать воли этим мыслям! Неужели это страх?!
В небольшом проблеске в тучах я заметил безликий силуэт луны, который промелькнул с секунду, словно подсматривая за мной, но, увидев, что его заметили, мгновенно скрылся в облаках. Луна здесь. Как, почему она здесь? Её же не должно здесь быть... Из мрачного уныния меня вывел такой странный для этой мёртвой тишины живой Гришкин голос:
– Страховка готова!
Я очнулся. Не знаю, что это было... что это было за чувство, но нужно скорее забыть его и двигаться дальше. Предаваться лирическим настроениям и страхам в таких местах опасно...
Прошло ещё полтора часа, мы уже прошли половину маршрута. Так, гляди, и, в самом деле, в десять часов уложимся. Но просвета на небе по-прежнему не видать, и создаётся ощущение, что температура опускается с каждым часом всё ниже и ниже. А может, такую иллюзию рождает пробирающий до костей западный ветер.
Добравшись до страховочной станции, я посмотрел на Гришку. Вид у него был совсем нерадостный, но остатки оптимизма всё же не покидали его. Рядом висел тур[9]: банка на крюке. Значит, идём правильно.
– Ничего, и не такое бывало, осталась всего пара верёвок до гребня[10]! — бодро произнёс он и заулыбался. По каске тут же что-то стукнуло. Потом ещё и ещё. Град! Становится весело. Мы заторопились. Последний участок перед выходом на гребень был особенно трудным. Скалы мокрые, холодные, противные. Достигли гребня мы каким-то чудом, оставив половину сил и всё хорошее настроение по дороге. Гриха смотрел так удивлённо и даже вытаращил глаза, будто нам удалось взобраться на Эверест. Непогода поутихла, и мы стали надеяться на то, что худшее осталось позади. До вершины мы шли спокойно, но решили нигде не задерживаться, и, достигнув пика и оставив в турике[11] записку, сразу заторопились вниз.
Тут мы поняли, что на подъёме были цветочки. Взвился снег, и на гору опустилась настоящая метель. Пурга не давала увидеть ничего вокруг, и если Гришка уходил вперёд хоть на пять метров, я терял его из виду. Хорошо, что верёвка связывала нас. Мы шли, словно в тумане, но было, конечно же, хуже. В тумане тебя не сбивает с ног сумасшедший ветер, а снег не слепит глаза и не залетает в рот и в нос. К тому же на последней связи у рации сели батарейки, хоть Гриха и клялся, что заряжал её перед выходом. Весь мир как будто сговорился против нас.
Через полчаса мы остановились, чтобы оценить обстановку. Сомневаться не приходилось — мы сбились со спусковой тропы. Что оставалось делать? Остаться ждать на открытом пространстве, пока утихнет буря? Мы рискуем замёрзнуть. Или же спускаться на ощупь? Боясь, что нас просто сдует с горы, мы выбрали второе. Я оказывался в таких жутких условиях только раз, это было в горах Киргизии. Не могу сказать, когда было хуже — тогда или сейчас. Знаю лишь то, что моё восприятие такого состояния окружающей среды осталось неизменным. Хочется вниз и как можно быстрее. Но надо соблюдать осторожность. В подобных случаях никогда не стоит торопиться, особенно, если ты в горах, на незнакомом рельефе. Я делал станции и выпускал вниз Гриху, а потом осторожно спускался следом. Кажется, спустя пару часов мы достигли какого-то кулуара.
– Куда теперь? — орал Гришка, пытаясь перекричать ненастье. Ничего не видно: сплошная белая темень. — Может, вырыть пещеру?
– Где её здесь рыть? — кричал я, стараясь не замечать снег, который методично засыпал в рот и нос, мешая говорить и дышать. Вьюга всё усиливалась, как будто мы чем-то прогневили здешних богов, и вся непогода мира обрушилась на нас, крошечных людей. Мы не понимали даже, где находимся. Вроде должны были уже дойти до Лавинного кулуара, но, попробуй, разбери, где здесь что. Всё белоснежное, и даже прилегающие скалы заметены порошей. Вот зараза, куда же идти! Настроение отвратительное, главное же, сохранять спокойствие, спором и руганью ничего не добьёшься. Точно, у меня в рюкзаке лежит компас, нужно достать.
– Не видно ничего, — зачем-то констатировал очевидное Гриха.
– Нужно идти медленно и осторожно, — перекрикивал я буран. — Может быть обрыв. Да и карнизы возможны.
Я определил стороны света по компасу в считанные секунды. Вроде спускаемся правильно, главное сейчас — это отсутствие спешки и холодная голова. К сожалению, она сейчас такая и в прямом, и в переносном смыслах. Гришка сел в снег, вогнал ледоруб и принялся меня страховать. Я ушёл вниз на десяток метров и резко, словно налетел на невидимую преграду, затормозил. Так и есть, обрыв. Внизу пустота, но из-за снующего туда-сюда снега не разобрать, насколько глубока эта бездна. Я возвратился к товарищу и развёл руками.
– Постарайся уйти вправо, — посоветовал друг. — Может, там есть тропа или хотя бы хорошее местечко для укрытия. Только поторопись, я уже не чувствую пальцев! — вид у друга был многострадальный и подавленный, он тоже заметно подустал за время нашего блуждания. Я послушно сделал пару шагов вправо и снова остановился, но так неожиданно, что ноги непроизвольно сделали пару коротеньких шажков — со стороны казалось, что я обо что-то споткнулся. На этот раз я не увидел обрыва, под ногами по-прежнему белело снежное поле, без конца и края. Но я словно что-то почувствовал. Вибрация, невидимый толчок. По продрогшей коже забегали мурашки, а в желудке словно что-то долго падало-падало и наконец достигло мягкого дна. Гл;тка и пищевод разом сжались — даже крошки не проглотить. Это был самый настоящий животный страх, от которого волосы встают дыбом. Скорее назад, скорей вернуться. Я сделал шаг и почувствовал, как снег уходит у меня из-под ног. Я так боялся, что потеряю опору, что даже, казалось, секунду задержался в воздухе, как парящая чайка... Рената не любит чаек, они ужасно крикливые, не оставляют тебя в покое, и от них нестерпимо раскалывается голова. Кажется, из моей груди вырвался вопль, но падал я не более пары секунд.
Почувствовав под ногами твёрдый фирн[12], я понял, что от страха забываю дышать и только сижу с открытым ртом. Гришка находился метрах в двадцати от меня по диагонали, уходящей направо и вверх. Он что-то кричал, или это ветер завывал в моей голове. Ясно одно: нужно выбираться к нему. Главное, чтобы снег снова не обвалился. Я вогнал ботинок с кошкой в снежную стену и, вскинув правую руку с ледорубом в воздух, крепко ударил клювиком в фирн. Через пять минут я был на одном уровне с Гришаней, но левее шагах в двадцати. Я тут же упал на колени, чтобы отдышаться. И вновь вибрация, и вновь толчок. Но, кажется, на этот раз глуше. Я в панике, забыв про ледоруб, уткнулся ладонями в сугроб, как будто это могло меня в случае чего удержать. Но снег подо мной оставался крепким, в нём отсутствовали пустоты. А гул становился всё ближе, и земля словно бы тряслась у меня под ногами. Нет, не может быть! Я бросил быстрый взгляд вправо на Гришку: он отчаянно размахивал руками и показывал куда-то надо мной. Я поднял голову и похолодел: на меня неслась мощнейшая гигантская белая стена, казалось, это был кипяток, и от него исходил пар. Линия движения лавины проходила по нашему с Гришкой местоположению, мы находились с ней ровно на одной прямой. Я молниеносно кинулся вправо, но кошки задели одна об другую, и я беспомощно рухнул в снег. Верёвка также запуталась в ногах. Разом тело будто окутало тяжёлым одеялом — все движения замедлились и давались с трудом.
Я перевернулся на спину и увидел молочное мутное небо. В левом уголке мелькнул небольшой просвет — только уже не луна, а солнце пыталось пробиться здесь крошечным лучиком. В том же просвете я заметил двойную разноцветную полосу. Радуга! Как? Видимо, там только что прошёл дождь... Гришка оказался таким романтиком: сказал, что появление радуги знаменует посещение людей ангелами небесными. Повернув голову — я лежал спиной к приближающейся смертельной ловушке — в сторону, я увидел его, своего друга, который пробивался ко мне, но, видно, от волнения всё время спотыкался и падал. Уходи, дурак. Отщёлкивайся и уходи. Нужно крикнуть ему, но лёгкие словно сдавили огромные клещи. Не могу дышать. На меня сыплет снег. А он совсем и не холодный... Я даже чувствую его запах! А говорят, у воды нет запаха... Ещё как есть! Запах жизни и свободы! Или запах смерти... Уже нету никаких сил, но боязнь куда-то исчезла, испарилась. Мне стало хорошо. Сколько же времени прошло? Я жду конца. Говорят, в такие моменты секунды видятся часами, но и у них есть предел. Мои уши словно заткнули берушами, лишь в голове отдаётся далёкий скрежет, который будто доносится через толстую бетонную стену. Рената, я не увижу тебя больше. Неожиданно я обрёл возможность слышать: в ухо сразу же влетел адский треск, жуткий оглушающий гам и невыносимый взвизг. Через секунду меня накрыло снежным облаком, и все звуки исчезли. Я перестал существовать.
IX
При неудаче всё кажется глупо!
Ф. М. Достоевский «Преступление и наказание»
«Вот и всё! — размышляла Янита, спускаясь по эскалатору в метро. — Главное, теперь не привлекать к себе внимание. Никто ни о чём не догадывается, никто на меня не смотрит. Кроме, разве что, того невоспитанного мальчишки, показывающего язык. Мелкий чертёныш. Ха, так тебе и надо, будешь под ноги смотреть». У Яниты сразу же поднялось настроение, как только ехавший ниже её на пару метров десятилетний школьник не заметил, как заканчивается подвижная лента, и споткнулся. Но не упал, зато получил обидный, но справедливый подзатыльник от матери.
Янита, не торопясь, ступила на каменный пол. Правда, внутри у неё что-то ёкнуло. Обычно она уходила с дела последней, но, по предложению Вадима, сегодня она должна была отвлечь полицию и умчалась раньше. Ребята ещё оставались в «Оранжевом гнезде». Вернее, они уже должны были покинуть его. Как это было непривычно для неё — бросать всё без своего контроля. Но напарникам нужно доверять — кажется, об этом без конца талдычил ей Старик. Они справятся, обязаны справиться, им же не впервой. «Хоть бы смс-ку прислали», — со смутной тревогой подумала девушка.
Но напарникам Луиджи было не до написания сообщений. Сейчас они стремительно неслись по Выборгскому шоссе в Ромином автомобиле. Нет, за ними никто не гнался, но Рома постоянно давил на педаль газа, рискуя натолкнуться на пост ДПС или налететь на проезжающие рядом машины. Сегодня им везло, и они унесли из «Оранжевого гнезда» порядочную сумму. Правда, в это везение никак не удавалось вписать бледного, как бумага из школьной тетради, Вадима, лежавшего на заднем сиденье «Ауди» на коленях у Вероники и Карины. Хотя, как заметила будущий врач Лена, ранение не смертельное, но восстанавливаться Вадиму придётся не один месяц, и, вероятней всего, он останется хромым на всю жизнь.
– Как ты его не заметил! — вопил Роман, перестраиваясь на бешеной скорости из правого ряда в левый. Водители соседних легковушек без конца сигналили, и создавалось впечатление, что все присутствующие на шоссе автовладельцы находятся на митинге и беспрерывно выказывают своё недовольство нажатием клаксона.
– Я потерял бдительность, — прошептал севшим голосом Вадим.
– Гадство! Нам теперь Луиджа голову оторвёт. Что с тем полицейским?
– Нам не о Луидже думать надо! — возмутилась сидевшая на переднем сидении Лена. — А о том, что теперь с ним делать! В больницу его надо, слышите?
– Лена, ты же умная, а говоришь, как дура! — нервно улыбнулся Роман, но мгновенно пришёл в ярость от своей извечной смешливости и сильнее надавил на педаль. — Сама вылечишь, и без разговоров!
Лена открыла рот, но ничего не сказала. Аргументы Романа были верными, хоть и кощунственно бессердечными.
– Так что там с этим полицейским? Если убили его, то можно сразу топиться, Луиджа и за Вадика по головке не погладит.
– Я его вырубила! — произнесла донельзя строгая и решительная Вероника. — Жив он, ещё будет в телике своей мордой светить и рассказывать, как практически задержал главаря банды, который из-за безалаберных придурков-коллег, не пришедших вовремя на помощь, успел улизнуть.
– Да уж, — хмыкнул Роман, — но в голове не укладывается. Хотя этого следовало ожидать. Уж больно всё гладко шло в последние месяцы. Да и скандалы внутри коллектива не могут благоприятно влиять на исход дела. Атмосфера в группе уже не та, что была раньше!
– Нашёл время отношения выяснять, — гневно выступила Карина, всё время с тревогой оборачивавшаяся и следившая, нет ли за ними полицейских машин. — Мы потеряли бдительность, только и всего. Жаль, что так вышло — именно сейчас, когда выпал шанс показать Луидже, что мы готовы к самостоятельности, и без Неё прекрасно можем справиться в трудной ситуации.
– Ха-ха! — без тени улыбки произнёс Роман. — Показали! Справились!!! Ничего не скажешь. А ещё на «Неаполь» нацелились. Адьян, что молчишь? Ты и тогда промолчал, когда мы все высказались против этой затеи, а?
Зажатый на заднем сиденье, до сих пор не произнёсший ни слова и впавший в задумчивость Адьян, нехотя оторвался от своих мыслей.
– Как-то вы тогда невнятно высказались! У вас никогда не было смелости говорить с Ней прямо! А «Неаполь» следует брать, — мрачно выговорил он.
– Вы с Романом идиоты! И Вадим, разработавший этот неисполнимый план, такой же! — истерично констатировала Лена. — Видели, что стало в «Гнезде»? Пора заканчивать с этим.
– Ага, когда всё гладко шло, без происшествий — Вам нравилось, весело было! А сейчас попрятали хвосты, трусы вы! Слушать вас противно! — разошёлся Адьян, и в бешенстве его глаза перестали что-либо выражать, стали холодными и жестокими. В машине мгновенно повисла тишина. Раньше никто не видел Адьяна, выказывающего свою позицию так бурно. В группе он за глаза назывался Молчуном и считался нелюдимым.
– Нельзя подвести Её, — слабо выдохнул Вадим, превозмогая муки саднившей раны. — Она же верит в нас. Никто не заставлял нас делать всего этого. Всё произошло по нашей воле. Мы знали, на что подписались.
– Поиграли и хватит? — ухмыльнулся Рома. — Согласен с Молчуном (он даже не сообразил, что именует Адьяна неизвестным тому прозвищем). Мы идём на дело не потому, что уверены в своей неуязвимости. И на нас однажды свой волкодав сыщется. Вечно так продолжаться не будет. Разве каждый из нас в тайне не надеется, что вот-вот настанет конец! И это бессмысленное обитание в этом дерьмовом мире закончится?!
– Если ты ищешь скорейшей смерти, — возмутилась Вероника, — так почему бы тебе не пойти и не застрелиться? Но я на то, чтобы жизни лишиться, не подписывалась!
– Стоит тогда подумать, что вообще ты здесь делаешь! — отрезал Роман. — Детство кончилось, а если для тебя наши приключения — ребяческая забава, так уходи, пока не поздно, пока ещё твои оранжевые волоски не поблекли, а ты сама так бесславно не канула в Лету.
– Хватит! Заткнитесь немедленно! — крикнула Карина. — Всем нужно немного остыть. Рома, сбавь скорость. Чуть-чуть осталось ехать, на патруль сейчас наткнуться — всем крышка будет! Я уже отправила Луидже сообщение — она всё знает. Сейчас остаётся лишь ждать барского гнева и надеяться, что с Вадимом всё будет хорошо.
В салоне установилась тяжёлая, сосредоточенная тишина. Лица «шутов» были напряжены: каждый старался удержать внутри вскипающие гнев и негодование. Вадим тяжело дышал.
«Деньги сняли, Вадим заболел» — прочитала Янита, стоя в вагоне метро, несущегося по синей ветке на юг. Она с силой сжала мобильный телефон, а на её лицо словно опустилось грозовое облако. «Этого ещё не хватало!» — шептала про себя разъярённая Луиджа, не замечая ничего вокруг. Её мысли находились сейчас рядом с её «шутами». Насколько серьёзно ранен Вадим? Что за улики они оставили в торговом центре? Если Вадик ранен, то, вполне вероятно, на месте преступления будет и кровь. Сумеречные шуты уже осточертели полицейским, но брать пробу на ДНК у всего города невозможно, а в имеющихся базах данных Вадим не фигурирует. Ну, а если остались ещё какие-нибудь зацепки? Вдруг напарники выдали себя каким-нибудь глупым образом! Здесь же важно не только не обнаружить себя, но и не позволить ведущим дело сузить круг подозреваемых. «Зачем послушалась Вадима! — твердила про себя Янита. — Ведь понимаю: если хочешь сделать всё хорошо, то делай это сама! Руководитель должен быть один. Всегда».
Янита решила ехать к ним. Единственное место, куда товарищи могли спрятать раненого друга, было одно. Дача родителей Карины. Мама и папа напарницы сейчас в отъезде и на дачу нежданно-негаданно не нагрянут. «Нужно ехать на север» — заключила Янита и приготовилась выйти на ближайшей станции, чтобы сесть на поезд, идущий в обратную сторону.
Она не заметила, что за ней наблюдали две стоящие у противоположных дверей девушки. Они выглядели как куклы барби — длинноволосые красотки, в розовых юбочках, на запредельных каблуках. В руках с недавно сделанным маникюром каждая держала по модной кожаной сумочке. Гламурные «близнецы» отличались только цветом выпрямленных длинных и крашенных в дорогих салонах красоты волос. Их губы презрительно сжались, когда Янита только вошла в вагон. Они захихикали и стали показывать друг другу на замухрышку и её бесформенный, сидящий мешком, наряд. И та, и другая выражали негодование и изумление по поводу того, как можно вообще ходить в подобном безобразном старушечьем прикиде. Но задумавшаяся Янита даже не окинула их взглядом. Она всегда мысленно была со своими «шутами»; реальный, человеческий мир волновал её только, как место, где можно есть и спать. Заметив, что Янита приблизилась к дверям и приготовилась выходить, одна из девушек подмигнула подружке и подкралась к стоявшей спиной Луидже.
«Электросила», — возвестил безразлично-торжественный мужской голос, и после небольшой задержки двери разъехались в стороны. Вышедшая на станции Янита по привычке пощупала карман, в котором находился её мобильник, но вместо знакомого твёрдого прямоугольника ощутила лишь пустоту. Мгновенно девушка обернулась, но оказалась уже перед закрытыми дверями вагона. За ними она увидела двух девушек, одна из которых держала в поднятой руке её телефон. «Барби» хихикали, а воровка подняла незанятую руку и показала Яните средний палец. Обе так и прыснули с ещё большей силой. Луиджа по-прежнему оставалась спокойной: её лицо не выражало никаких эмоций, а глаза глядели холодно и сухо. Она лишь полуоткрыла рот, как будто хотела что-то сказать им, но промолчала. Поезд тронулся и, разогнавшись, умчался в туннель.
«Барби» продолжали хихикать, а воровка презрительно и неловко держала в двух пальцах с удлинёнными акриловыми ноготками украденную вещь, словно боялась, что телефон её укусит. Девушки гадливо рассматривали дешёвенькую вещицу, которою, по их мнению, стыдно было носить даже бомжам. Они развернулись, приготовившись отойти к соседним дверям, чтобы не толкаться с выходившими людьми. И тут укравшая телефон девица словно натолкнулась на невидимую стену. Перед ней стояла девчонка, у которой она только что разжилась ненужным ей телефоном. «Барби» не успела в достаточной степени удивиться или испугаться, как удар маленьким, девчачьим, но твёрдым, как камень, кулачком, сбил её с ног. Подруга упавшей с запозданием открыла рот, чтобы вскрикнуть, но не успела — последовавший за первым удар пришёлся ей ровно в левый глаз, и девушка рухнула следом за приятельницей. Сидевшие рядом пассажиры как будто не замечали расправы, и только, когда девушки оказались на полу, в недоумении вскинули брови, пытаясь понять, что же с ними произошло. «Барби» лежали на грязном каучуковом покрытии качавшегося вагона, но никого рядом с ними уже не было.
А Луиджа спокойно пересекла зал и как раз подоспела к подходившему на станцию «Электросила» поезду, следовавшему в сторону нужного ей «Парнаса». В руках Янита, сыгравшая очередной маленький спектакль, держала свой телефон.
X
Где ты был, человек, какими игрушками ты играл, когда назначали тебе судьбу?
Зачем ты с ней согласился? Зачем ты, не задумавшись, дал отсекать себе
крылья именно тогда, когда они больше всего необходимы, когда требуется не
ползком, а лётом убегать от беды?
В. Г. Распутин «Живи и помни»
«Пи-пи-пи-пи-пи», — врезается мне в ухо гадкая пронзительная мелодия. Опять в телефоне сбились настройки и вместо любимых Кукрыниксов пробился стандартный, вызывающий смертельную тоску, мотив. Кто такие шедевры, интересно, сочиняет? У этого типа, наверно, невероятно скучная жизнь, и он, очевидно, поставил себе цель сделать и жизни других людей не сахарными. «Ты-дык. Дык. Дык» — кажется, за окном дождик. Нечастые капли попеременно топочут о металлический подоконник. Обожаю слушать композицию из дождевых капель, но только тогда, когда я сижу дома, в уюте под тёплым одеяльчиком, и мне не нужно выходить под противную морось, на этот октябрьский холод. А сегодня, увы, как раз такой день. Минуточку, сегодня должен быть четверг, и у меня в этот день выходной. Так и есть. Семь утра?! Вот балда, не отключила будильник.
Утро добрым быть не может. И какого чёрта я очнулась ни свет, ни заря? В голове от неожиданного пробуждения туман, а на уши, как будто опустили пару кирпичей — голову тяжело поднять, и слышно всё как через вату. Ну, ничего. Сейчас опять уткнусь в подушку и досмотрю замечательный сон — помню, что снилось что-то чудесное, невероятное, словно все мои мечты разом осуществились. Я ощутила себя такой счастливой, какой ни разу не чувствовала наяву. Радость была настолько полной, решительной, какой она может быть только в ночных грёзах. Эх! Дурацкий телефон, ничто в этом мире не может быть идеальным. Хотя бы пару часиков. Слава Богу, проблем с засыпанием у меня нет, и всё же нужно признать: так здорово проснуться и понять, что с чистой совестью можешь досыпать дальше. Прекрасное утро.
В ухо влетел заунывный голос: «Скажи, что я её люблю-ю-ю-ю[13]». Этого ещё не хватало. Кто звонит в такую рань? Нет, сегодня я стопроцентно не высплюсь. А вот завтра точно вставать в семь утра — ну, где справедливость? Трезвонили бы на следующий день. В отвратительнейшем настроении я схватила мобильный. Это была мама.
– Ната, ты не спишь? — донёсся до уха бодрый мамин голос. Я величественно промолчала, но мама, очевидно, и не ждала ответа, так как быстро продолжила:
– Прости, что так рано. Но у нас с папой непредвиденные обстоятельства. Мы поменяли билеты и уезжаем сегодня.
– Как?! — я так и подскочила в кровати, задохнувшись от внезапной новости: сонливость как рукой сняло. — Вы же собирались через две недели ехать!
– Папу попросил поменяться коллега по работе, тому неудобно сейчас в отпуск выходить, отец и согласился. Сама понимаешь — три недели быстро пролетят, не было смысла просиживать их в Питере, и мы решили уехать раньше.
– Почему только сейчас мне сообщили? — возмутилась я.
– Я тебе звонила, но ты была недоступна.
– Мам, на кого мне оставить Киви? — сердито спросила я, закипая всё сильнее.
– Без понятия, но не отменять же нам отдых из-за твоей кошки!
Вот всегда так! Час от часу не легче.
– Мама, мы с Оланом специально подбирали сроки, чтобы и вам было удобно, и нам. Я тебе об этом не первый раз сообщаю, — попыталась я успокоиться. — Где мне найти за два дня человека, готового взять животное к себе?
– Обратись в передержку, — посоветовала мама.
– Мам, я не хочу оставлять Киви незнакомым людям, тем более на официальные учреждения у меня нет денег. На поездку всё ушло, — в отчаянии я чуть не плакала. Как же стремительно всё поменялось.
– Ната, я тебе говорила много раз и повторяю: мне не нравится эта идея насчёт гор. В начале года, тем более! Ты работаешь, учишься! Собираешься пропустить неделю учёбы! Это же потом навёрстывать, догонять всех. Ждала бы каникул и ехала.
– Мам, у Олана тоже работа. Если мы так будем на каждые обстоятельства внимание обращать, то вообще на совместные поездки можем не рассчитывать.
– Только почему ты должна жертвовать, а не он? Ехали бы, когда у тебя отпуск! И ещё. Ты уезжаешь, а мне не на кого оставить квартиру. Перебралась бы ко мне на время — и к Университету ближе, и мне спокойнее.
– Ох! — вырвалось у меня. — Мам, у меня просто руки опускаются.
– Ничего страшного не случится, — продолжала мама меня убеждать. — Но, согласись, ты выбрала не лучшее время для каникул.
– Я перезвоню, — буркнула я и поскорей отсоединилась. Не было проблем, как говорится. Билеты куплены, ехать через два дня. Ещё получила вчера рассылку от преподавателя: собирается устроить контрольную, которая определит допуск к экзаменам. Если честно, то мне всё равно — допустят или нет — я расставила приоритеты в пользу Олана и Хибин. Речь не идёт о жизни и смерти — отчислят, значит, так суждено, не расстроюсь.
А телефон и не думал замолкать и снова принялся напевать любимую мной мелодию. Правда, от утренних звонков она скоро может перестать вызывать положительные эмоции.
– Ната, это Оксана!
Так! С работы! А этим что ещё нужно? Через три минуты разговора я со злостью бросила трубку. Все люди мира сговорились помешать моей поездке. Оксана сообщила, что моя сменщица заболела, и просила отложить поездку. Намекнула, что если я уеду, то могу лишиться места. Ха! Господи, всю жизнь мечтала разгребать бумаги в третьесортной адвокатской конторе. Ну, уволят, найду место получше — не беда! Ладно, раз я всё равно не засну, то пойду, сделаю себе кофе и накормлю кошку. Киви уже несколько раз царапала закрытую дверь — слышит, что хозяйка давно бодрствует. Пусть хоть кому-то в это утро повезёт.
Днём ко мне пришёл Олан, и я в негодовании описала ему сложившуюся ситуацию.
– Может, правда, лучше отложить? — осторожно начал он, подумав. — Раз такие обстоятельства складываются.
– Снова? — удивилась я. — Ты второй год в Хибины собираешься! Так, глядишь, только на пенсии сможешь осуществить задуманное.
– Не к добру это, — заметил Олан. — Обычно, ничего хорошего из затеи не выходит, когда вокруг неё витает такая атмосфера. Все против — и, наверно, лучше уступить. Может, это знак.
– Я раз в несколько лет надумала сделать что-то по своему усмотрению, — устало произнесла я, — решила поехать туда, куда я хочу. И самой всё организовать. Но все словно боятся моей самостоятельности. Лично я никаких знаков не вижу!
– Может, просто поменять билеты? На неделю позже? А ты ужасно упрямая, — улыбнулся мой Олан,
– Нет, Олан, ты договорился на работе именно на эту неделю! Тебя просто уволят.
– Да, безвыходная ситуация намечается, — развёл руками Олан и сменил тему, — по-моему, я не сильно нравлюсь твоей маме.
Последнее предложение он произнёс каким-то севшим голосом.
– Хватит глупости говорить! — повысила я тон. — Мама не страдает никакими предрассудками, а к парню дочери относится не враждебно, а настороженно. Я ведь её единственный ребёнок. Но она у меня хорошая, и, если хочешь знать, всегда тебя защищает, когда, бывает, я на тебя злюсь.
– А ты злишься на меня? — широко распахнул глаза Олан. — Как? На меня же невозможно злиться! Ты что-то путаешь! Это ведь ты не сахар, а вовсе не я!
– Что?! Да это на меня невозможно злиться! — я задохнулась от возмущения. — А ты, оказывается, самовлюблённый Нарцисс!
– Вот и поговорили! — засмеялся мой возлюбленный, и я тоже не могла не улыбнуться. Но что-то в этой ситуации мне показалось невесёлым и даже грустным. Как будто нам больше не смеяться вместе, не любить друг друга. Киви прыгнула мне на колени и сообщила что-то важное своим протяжным «Мяу!». Я открыла холодильник и достала для неё еду. Но Киви даже не притронулась к своей любимой рыбке. Она замахала хвостом и удалилась из кухни, как бы говоря: «Нужен мне твой корм, я о серьёзном с тобой пришла поговорить, а ты!..»
– Слышала? В городе появились какие-то грабители, обчищают торговые центры? — неожиданно произнёс Олан. — Уже вроде два ТЦ пострадали от них на Лесной.
Олан внимательно наблюдал за мной, словно моя реакция в этом вопросе была определяющей, и он не хотел ничего упустить.
– Что-то слышала, — пыталась я припомнить вчерашние новости. Телевизор смотрю редко, но про них мне ещё мама говорила. И в кои-то веки в культурной столице произошло что-то действительно интересное. И даже в духе театральных традиций Петербурга. — Мама даже просила поклясться, что теперь я в крупные магазины ни ногой. Их поймают, я думаю. Столько камер повсюду.
– Даже не знаю, — хмыкнул Олан и задумался. — По мне, так лучше бы они оставались на свободе.
– Почему? — искренно удивилась я. — Мама меня так вообще теперь на улицу выпускать не хочет, а в супермаркеты и подавно.
– Но они никого не убили и не ранили, — стал внезапно защищать незнакомых грабителей любимый, — и это не только моё мнение. Мой бывший однокурсник Вадик тоже на их стороне.
– Но они же похищают то, что им не принадлежит, — попыталась я вразумить друга, — держат людей в страхе. Просто хотят заполучить по лёгкой деньги, быстро и без лишних усилий. Уж извини, но ничего не вижу в них благородного.
– Они не грабят простое население! Выносят сокровища у тех, кто и сам их наворовал, обманом получил средства у доверчивых людей. Ведь вся эта торговля — только способ выкачать деньги. Воры грабят вора. Так что если сажать одних, то упрятывать за решётку надо всех. Жадность тоже должна наказываться. Если ты приходишь в такие бутики, но у тебя мало денег, на тебя смотрят как на оборванку, человека низшего сорта!
– Намекаешь, что в нашем городе завелась банда Робин Гудов? — съехидничала я. — Все они одним миром мазаны! Честных преступников не бывает!
– Вот именно! Я тебе про это и говорю! — воскликнул Олан. — Коли сажать, так и этих владельцев тоже! А то окрестили во всей прессе их злодеями! Словно все остальные пушистые ангелочки! А то, что отморозков, прикрывающихся маской честности и трудолюбия, и без них хватало, — об этом молчат. Вот, например, в нашем районе. Увеличили квартплату на пятьдесят рублей. Вроде бы мелочь. А если так со всех квартир, со всех домов, то уже несколько тысяч выходит, и куда они идут? В карман умному дяде, придумавшему как со всего мира взять по нитке и соорудить себе новенький костюмчик. Разница лишь в том, что эти новые грабители работают открыто, а те исподтишка. Вот и не могут они простить этим «шутам» такой наглости, а с другой стороны, смелости. Это, если хочешь знать моё мнение, искусство. К тому же их пока не поймали, получается, они ещё и везунчики невероятные.
– А почему ты говоришь «шуты»? — я вдруг поняла, как сильно коробило мой слух это слово.
– Так их на главном канале окрестили — и туда новость просочилась! Они вроде бы в масках работают, то ли клоунов, то ли ещё кого-то, и разряжаются каждый раз в яркие тряпки. Ну, настоящие скоморохи!
– Даже не знаю, — заколебалась я. — Что-то мне не нравится во всей этой истории. Наверно, как раз то, что они очень чистенькими выходят. Ты говоришь, они не грабят покупателей?
– Нет, только кассы выносят. Будь на клиентке хоть гора драгоценностей — ни за что не снимут. Об этом и газеты уже писали, на всяких форумах их даже защищать начали.
– Наверно, такие же ревнители справедливости, как ты, — слабо улыбнулась я.
– Там много дураков! Которые видят только внешнюю сторону. Но и я пока не вижу, чем они плохи! — Олан упорно стоял на своём.
– Наверно, тем, что они совершают преступления, — развела я руками. — Какими бы хорошими ни были эти клоуны, они нарушают закон. Их совесть позволяет им обворовывать других людей, пусть даже ещё больших бандитов, чем они. До добра их это не доведёт, и, рано или поздно, мне кажется, репортёры сообщат о пострадавших покупателях или полицейских.
– Может, ты и права. Но я отчего-то убеждён, что, по крайней мере, деньги этих ребят не интересуют.
– Откуда такая уверенность? — спросила я удивлённо.
– Не знаю, — помедлил Олан с ответом, — уж слишком они не похожи на простых грабителей. Очень нагло действуют, да и... больно красиво. Словно устраивают небольшие спектакли.
– Спектакли, — отозвалась я эхом и загрустила...
...Сейчас я стою на Ладожском вокзале. Не знаю, почему, но этот вокзал нравится мне больше всех остальных, которые я видела в Москве и Петербурге. Тем, кто проживает в Питере, кажется, что этот бан слишком далеко расположен в отличие от Московского и Витебского, и, если ты не живёшь поблизости от оранжевой ветки метро, то тебе нужно катиться в несусветную даль. Но разве в вокзале важно одно только местоположение? А ведь он большой, с витиеватыми переходами, никакой тесноты мыслям. Никакой тесноты взглядам. «Без границ» — такое редко можно услышать в тесном, зажатом со всех сторон городе.
Мы приехали заранее, Олан радуется предстоящим приключениям, но не так сильно, как если бы мы отправились вдвоём. Эта разлука ненадолго, но мне отчего-то ужасно тоскливо, словно он уезжает не на десять дней, а на десять лет.
Рядом рассказывает «свежий» анекдот Гришка. Меня всегда волновало, каким образом Гриша и мой Олан нашли друг друга, настолько они не похожи. Григорий — сама пошлость, веселье, пьяные буйства, а Олан спокоен, флегматичен, но иногда и он может дать волю чувствам. Но, если честно, то и мне Гришка приходится по душе. Всегда мечтала с такой же лёгкостью и непосредственностью относиться к жизненным трудностям, наплевать на все условности и правила, жить свободно, не задумываясь над тем, что обо мне скажут окружающие меня люди. Но, видно, характер не такой, да и темперамент от рождения достался не самый лучший. А про свою интроверсию я вообще молчу.
Олан пытается улыбнуться шутке про англичанина и застреленную дворецким неверную жену, но я вижу, что он, как и я, расстроен, задумчив, отвечает невпопад. Мы столько планировали эту поездку, мечтали о совместных восхождениях. На природе, вдали от людей и цивилизации. А сейчас он уезжает, а я остаюсь в этом неприветливом, закутавшемся в пыльно-серые тучи, городе. Уже подали поезд и объявили посадку. Гришка с весёлым возбуждением внёс свои вещи в вагон, а Олан продолжал стоять со мной на шумном, тоскливом перроне. Мы молчали. Олан был тем человеком, с которым я могла молчать, но при этом создавалось впечатление, будто мы говорили и говорили дни напролёт.
Наверно, стоит сказать, что стало последней каплей, переполнившей чашу, и послужило моему решению отказаться от путешествия. Не универ и не работа, не моя многострадальная кошка Киви и не внезапный отъезд родителей. Нет, все карты мне спутала моя двоюродная сестра Лена, которая умудрилась позавчера сломать ногу. Её мама, а по совместительству и моя тётя Лида, уехала в командировку, и меня попросили, вернее, просто умоляли, принося мне тысячу и одно извинение, поухаживать за Ленусей. У меня даже сложилось впечатление, будто преподаватель по философии, моя мама, Оксана с работы и Лена собрались в полночь на какой-то заброшенной стройке и решили единогласно (думаю, правда, что Лена попыталась выразить протест, но, сами понимаете: трое против одного), как им остановить упрямящуюся и упёртую как баран Ренатку. И нога Лены стала малой, но необходимой жертвой в этом непростом деле.
– Пассажиры, заходим! — громогласно прокричала полная тётка в форме проводницы. — Провожающие в вагоне есть?!
Мимо проскользнула девчушка-подросток в нелепых очках и с вздёрнутыми хвостиками. Казалось, она хотела запрыгнуть в вагон, но быстро передумала, отошла подальше и скрылась за ближайшей колонной.
– Я люблю тебя! — прошептал Олан и посмотрел в мои глаза. «И я люблю тебя», — ответил мой взгляд, а к горлу поднялся противный горький комок, и перехватило дыхание.
Через четыре минуты поезд унёс моё сокровище в холодные, суровые края за Полярным кругом, а через четыре дня я получила известие о его смерти. Из всех событий того вторника, который я помнила смутно и никогда не хотела вспоминать, мне запомнился только звонок телефона, сообщивший мне о случившемся. Я не помню ни того, кто принёс страшную весть, ни даже того, был ли он мужчиной или женщиной. Но снова на мобильном сбились настройки, и звучала заунывная, смертельно тоскливая мелодия. Даже сейчас, когда я слышу эту стандартную композицию где-нибудь в метро, моё сердце разрезают невидимые лезвия. И, кажется, именно в тот день пропала моя кошка Киви.
XI
И я погибну
С восторгом, глядя на тебя
Педро Кальдерон «Жизнь есть сон»
– А я всё ждала, когда ты придёшь, — губы Яниты тронула лёгкая, вымученная улыбка. Она сидела на скамейке возле пустой детской площадки, опустив руки на колени, а её взгляд витал где-то далеко отсюда. Янита думала о Вадиме, о его страшной бледности, тяжёлом дыхании. Но как он смотрел на неё — только увидев его глаза, Луиджа, на самом деле, ощутила, что и в её жизни могут быть друзья. Не просто надёжные и преданные люди, а настоящие друзья, товарищи. Именно тогда ей захотелось снять маску и открыть «шутам» своё лицо. Но она не могла сделать этого — на какой-то миг сердце пронзила густая пустота, и захотелось реветь в голос. Как в детстве, у мамы на руках. Она подумала, что Старик был прав: её подельники не готовы принять её такую, какая она есть на самом деле: её настоящую. И всё вокруг перестало иметь смысл. А ведь она хотела убежать от них, исчезнуть, желала, чтобы всё закончилось... Но после того, что случилось, после того, что она увидела, Янита уже не могла этого сделать. Взгляд Вадика сковал её волю и подписал приговор — будь что будет, она уже не бросит их.
– Не устала от моего общества? — отечески улыбнулся седовласый Эвр и присел рядом с владелицей временной ленты.
– От всего устала, — ухмыльнулась Янита, которая и сама была белее снега, — но по тебе уже начала скучать, Старик.
– А вот это очень хорошая новость! — хлопнул Эвр себя по колену. — Ведь она значит, что мои слова уже не вызывают у тебя прежнего отторжения. Ты можешь заключить, что я был прав и... даже в чём-то согласиться со мной.
– Могу, — одними губами произнесла девушка, — но что это изменит?
Старик задержал на ней печальный и тягостный взгляд.
– Ты упрямая, — заключил он, глубоко вздохнув, — а ведь всё в твоих силах, в твоих руках. Скажи мне, что ты почувствовала, увидев Вадима?
Янита вздрогнула. Гнев, которым она была полна после не совсем удачного ограбления, улетучился, как только она увидела его, лежащего в полуобморочном состоянии на старом диване. Ей уже было всё равно, как такое произошло, и кто из её команды совершил ошибку. Главное было в том, чтобы Вадим поправился. И только в этом.
– Ты не хочешь быть счастливой! Тебе нравится страдать, мучиться, осыпать свою голову несчастьями, ты готова принять всё, что угодно, кроме радужной и светлой жизни, — резко сказал её собеседник.
– Старик, я хочу покоя. Я устала от всего, — горестно зашептала Янита, — и страдать я тоже устала. Ты говорил мне о Дьяволе, так вот сейчас мне кажется, что ничего он не хотел: ни сравняться с Богом, ни занять его место. Он хотел покоя, и только в этом было его главное преступление. Покой у нас приравнивают к равнодушию, именуют пороком. Но люди не понимают — ни тогда, ни сейчас — что человеку хочется простой тишины и умиротворённости. Устал человек, дайте ему отдохнуть.
– Человек ведёт свою жизнь, куда хочет сам. Остальные люди лишь фон, они не могут влиять на принимаемые тобой решения. Последнее слово всегда останется не за ними. За тобой!
– Эх, Старик! — хмыкнула Янита. — Всё получается не так, как хотим мы. Это, если хочешь, закон жизни.
– Не так, как хотим мы, но так, как этого хотят другие? — прищурился Эвр. — Кому нужен Ваш последний налёт? Нет, правда, ты даже не представляешь, какие мысли кружат в головах твоей банды!
– И когда ты избавишься от привычки без спроса лезть в головы людей? — понарошку возмутилась Луиджа. — Я исполняю лишь то, что мне предначертано. И знаю, что, по крайней мере, мужская часть моей группы разделяет мои убеждения.
– Мужчинам свойственно сначала делать, а потом уж думать. А вот твоя уверенность по поводу твоей миссии в этой жизни меня начинает пугать. Уж не сама ли ты припасла для себя такую роль?
– Я же не ради себя иду на такие жертвы! — уже по-настоящему пришла в негодование Янита.
– А ты спросила, кому нужны эти твои жертвы? — не повышая тона, сказал Старик. — Есть же определённые нормы, дитя! И они не предполагают каких-либо страдальцев.
– Нормы придумали люди, — не дрогнула Луиджа, — и они же в силах их поменять. Вернее, всегда меняют, когда то, что они делают, в эти нормы не укладывается.
– Пытаешься доказать мне, что все эти законы не действуют? — засмеялся Эвр.
– Почему же? — удивилась Янита. — Прекрасно действуют. Вот только, когда действуют такие правила, то и результат игры предрешён заранее. Люди знают, чем всё кончится, но ведь так неинтересно.
– Значит, бескорыстная жертва не вписывается в эти нормы?
– Многие ли согласятся на неё? — развела руками девушка.
– А ты? — Эвр остановил на лице Яниты продолжительный взгляд и весь напрягся, ожидая ответа. — Ты согласилась бы на неё?
– Не знаю, — бесстрастно, словно разговор её ни капельки не занимал, шепнула Луиджа, чьи мысли уже унеслись в далёкие края и временные отрезки, — я была уверена, что соглашусь.
– Ты же знаешь, что лента, которой ты обладаешь, не навсегда. И боюсь, что скоро тебе придётся расстаться с ней!
– Ты хочешь забрать её? — Янита как будто только сейчас поняла, кто сидел рядом с ней. Её и без того бледное лицо лишилось последних красок.
– Я не могу этого сделать, если только ты сама не готова вернуть её мне! — с какой-то новой интонацией в голосе проговорил Старик.
– Я отдам её тебе! — твёрдо произнесла Луиджа. — Но после нашего последнего представления!
– Боюсь, тогда она сама вернётся ко мне, — буркнул Эвр едва различимо. — Я тебе говорил, что многих свойств ленты я и сам не знаю, но одно всё же разгадал.
Янита изумлённо смотрела на Старика, не понимая, что он хочет ей сказать.
– Есть люди, которые движутся по одной временной линии. Вернее, их линии имеют точки пересечения.
– Это и так ясно, — перебила Луиджа. — Человек за свою жизнь встречает тысячи людей, с которыми дружит, враждует, работает. Столкновения с ними неминуемы!
– Да, но общение с ними никак не может отразиться на временных отрезках, от него могут остаться лишь едва заметные точки соприкосновения, а вот с некоторыми людьми ситуация иная. Ты за всю жизнь можешь так и не познакомиться с человеком, но и ты, и он влияете на судьбы друг друга.
– Как же такое может быть?
– На этот вопрос у меня нет ответа, но могу сказать точно: если этот человек несчастен, то он сделает несчастным и тебя. Впрочем, как и ты его. А удача и счастье одного окажут благоприятное действие на другого.
– И кто же мой единовременный друг? — с лёгкой иронией произнесла Янита.
– Это одна девушка, живёт в одном с тобой городе, но ты с ней никогда не встречалась, и я уверен, что и в будущем вы с ней не свидитесь. Правда, у вас был общий друг, но это мало что поменяло. Ваши судьбы переплелись задолго до рождения, и никакие общие знакомые здесь ни при чём.
– Хм. А ты говоришь любопытные вещи, Старик. И кто же из нас больше влияет на другого? Про то, позитивное это влияние или наоборот, не спрашиваю. Ответ очевиден.
– Парадокс, но влияние всегда взаимное. Не может быть одностороннего воздействия.
– Знаешь, мне не стало веселей от осознания того, что не только мне сейчас так хреново.
– Это радует, — слегка улыбнулся Эвр, — но знай, что ты можешь помочь ей. Она старается во всю, но в одиночку ей не справиться.
– Я себе не могу помочь, а ты просишь меня поддержать другого бедолагу?!
– Как только ты поможешь себе, то, не ведая о том, поддержишь и её.
Янита погрузилась в тягостные думы. Она с ещё большей силой почувствовала утомление и поняла, что груз заботы об ещё одном человеке ей просто не вынести. Она беспокоится о своих «шутах», она втянула их во всё это, она перед ними в долгу. А ей так хочется свободы, покоя и тишины.
– Нет, Эвр, — шепнула Луиджа, — я уже никому не смогу помочь.
Старик вздрогнул от понимания, что его имя сохранилось в девической памяти, переполненной будничными делами, заботами даже не о себе, а о других людях. Сокрушающая тоска и уныние придавили голову той, чей облик связывался с развязностью и беспечной весёлостью. Неимоверно больно осознавать, что просто устала жить в свои неполные двадцать лет. Но она решила сыграть свою последнюю роль до конца.
– Скажи мне, Старик, — неожиданно произнесла Янита, — а что происходит, если один из... ну, из этой пары вдруг...
– Умирает? — подсказал Эвр. — Да ничего не происходит. Второй остаётся жить, если тебя это волнует. Но он избавляется от взаимовлияния и сам становится полным распорядителем своей судьбы. Если к тому времени не ломается полностью...
– Значит, если я вдруг умру, это должно её обрадовать, — мрачно хмыкнула Янита.
Эвр сосредоточенно и изучающе посмотрел на неё:
– Да, смерть одного может быть выгодна для другого. Даже в некоторых случаях жизненно необходима, — осторожно заключил он.
– Помоги мне освободиться! — глаза девушки неожиданно наполнились влагой, и слёзы готовились хлынуть в любой момент. — Я прошу тебя, ты же можешь!
– Я пытаюсь это сделать со дня нашей первой встречи, — Эвр сжал в своих морщинистых руках тоненькую девичью руку, — но и ты должна помочь себе! Помоги себе, Янита! Я всего лишь пыль, меня нет! Один я ничего не могу.
Старик вперил в неё огненный взгляд, словно пытался уничтожить разом весь груз, свалившийся на её плечи. Словно её ещё можно было удержать от рокового шага, спасти. Но он и сам давно понял тщетность своей попытки.
– Ты освободишься, верь мне! — сказал он с прежними твёрдостью и спокойствием.
Янита порылась в своей огромной, нелепой сумке и извлекла оттуда белую карнавальную маску с небольшими прорезями для глаз. По краям она была украшена золотистой каймой и напылением из синих блёсток. Выражение у маски отсутствовало, вернее, она выражала полнейшее равнодушие. «Покой», — как не раз говорила владелица сей вещицы.
– А маски у твоих друзей будут повеселее, — хмыкнул Эвр. И вправду, маски «шутов» соответствовали своим владельцам и их псевдопрозвищам: недобрые улыбки и ухмылочки на самый разный лад, прищуренные прорези, одним словом, образы из комедий красовались на их лицах, и только Адьян, несмотря на такой же клоунский наряд, как у всех, выбрал себе плачущую маску из трагедии: скорбь и печаль отражались на его лице во время налётов.
– У них злые маски, — поделилась Янита, сосредоточенно рассматривая свой искусственный образ, — а я так хотела, чтобы в их сердцах не было злобы! Хотя бы на меня...
– Злость есть во всех. Ты можешь подавить её, но нельзя, не вырвав корней, избавиться от неё. К тому же они изначально были полны ею, а некоторые, — Старик подчеркнул это слово, — полны и сейчас.
– Пришла пора прощаться, — грустно улыбнулась Янита, — я буду скучать.
– Неужели? — захохотал Эвр. — Только без лести, прошу! Где можно достать билеты?
– Какие? — не поняла Луиджа.
– На ваш спектакль! Я буду в первом ряду.
– Отчего-то я уверена, что ты был и на предыдущих премьерах, — подозрительным тоном сказала девушка.
– Был, врать не буду. Только вот вы никогда не выходите на бис.
– Боюсь, оваций маловато. Да и помещение нам надолго не предоставляют. А тебе, так и быть, разрешаю пройти без билета, — подмигнула Янита и спрыгнула со скамейки. — Со школы не бегала! Надо будет устроить пробежку, а то потом, глядишь, поздно будет.
– Уже поздно, — протянул Эвр, — и туда билеты не нужны.
XII
Ничего этого не было и быть не могло
В. П. Астафьев «Пастушка и пастух»
Я убрала сдачу и стремительно отошла от кассы. Даже не сверила паспортные данные, хотя лучше было бы это сделать. В руках у меня красовался оранжевый прямоугольничек — мой билет в Апатиты. Какие только чувства не перебывали в моей груди за последние двадцать минут. И страх посетившей меня затеи ехать в Хибины, и облегчение от удачно приобретённого билета, и сомнения в удачности предстоящего дела, и даже чувство вины перед оставляемыми мной родными, от которых у меня впервые за столько лет появились секреты.
Домой я поехала не сразу. Решила заглянуть к тёте Залии, маме Олана. Подходя к невысокому дому в тихом переулке, я чуть не столкнулась с высоким молодым человеком, вынырнувшим из подъезда. В глаза бросились его серая расстёгнутая куртка и тёмно-зелёная флиска. Что-то в его фигуре показалось мне знакомым, и я обернулась. Парень шёл, не сбавляя шага и не оборачиваясь. Пожав плечами, я сделала шаг в подъезд, из которого он только что вышел. Уже поднявшись на третий этаж и вдавив квадратик чёрного звонка, я поняла, кто это был. Гриша. Вопрос в том, узнал он меня или нет?
Тётя Зали была спокойна, несколько отрешённа, но без излишней блаженности, что может появиться у убитого горем человека. Налив чай, она тепло вспоминала былое время, когда я навещала её вместе с Оланом.
– Ты и горы — вот две главные страсти его жизни! Без гор он не мог, это я точно знаю. Никогда не видела Оля таким счастливым. Этот момент, когда он возвращался из очередной поездки, — эти светящиеся глаза. Они и пугали меня, и в то же время были причиной моей радости. Я очень хотела видеть своего ребёнка счастливым! Любая мать хочет. Это главное! Видеть сына счастливым. Чего я только не наслушалась, Ната, пока он был жив! О том, что он не думает обо мне, о его эгоизме, но, уверена, оставайся он здесь, то был бы, как тигр в клетке. Он бы сник, а моё сердце не получило бы никакого покоя. Разве его жизнь можно назвать неудачной? Она была столь коротка... Но по насыщенности она во много раз превосходит жизни тех великовозрастных «учителей», что учат комфорту, служению обществу и прочей чепухе. Я уверена, что он не хотел умирать. Но также я уверена и в том, что никогда он не согласился бы променять свою, пусть и такую короткую, но яркую жизнь на долгое, сытое, безопасное существование со всеми удобствами. Во всей этой сумятице мне не жаль себя. Я не убогая, плаксивая старушка, которой нужны сочувствия. Я сильная, и я выдержу. Мой сын смог, смогу и я. И пусть мне бывает очень больно, я не стану делиться с каждым своими переживаниями. Единственные, о ком я действительно пекусь, это ты и Гриша. Вы этого не заслужили. Гриша так совсем повесил голову, на него больно смотреть. Он был у меня буквально перед тобой. Жаль, вы разминулись.
Мы молчали. Как с Оланом, с тётей Зали мы могли просто молчать, понимая, убеждая и сочувствуя друг другу без слов...
Спустя час я медленно вышла из подъезда: от мамы Олана я напиталась тем душевным равновесием, которое можно встретить только у очень сильного человека. Олану повезло иметь такую мать. А тёте Залии повезло, что у неё был такой сын. Нет, не был. ЕСТЬ такой сын...
– Ната... — тихий голос за спиной.
– А я уж подумала, ты меня избегаешь, — говорю я устало и оборачиваюсь. Гриша смотрит на меня: большой, ссутулившийся, неловкий. Он подавлен. До сих пор? Да, теперь я вижу, почему они так с Оланом сдружились. Вроде бы разные, но в то же время... Гришка тоже изменился, никакого былого веселья. Изредка в зрачках мелькают искорки радужного оживления, но и они появляются с некоторой опаской и тут же, словно опасаясь укора, спешат скрыться.
– Я не знал, что ты будешь рада меня видеть, — произносит Гриша с какой-то мольбой в глазах.
– Ты постоянно меня раздражаешь, — вздыхаю я и невольно улыбаюсь. Гриша, видя мою улыбку, становится похожим на себя прежнего.
– Да, так часто бывает, — говорит он уже громче, — жизнь нас сталкивает с теми, кто не всегда нам приятен. Может, хочет чему-то научить?
– Почему ты не ходишь на тренировки? — внезапно произношу я, и Гриша вновь замыкается в себе.
– Мне это больше не интересно.
– Это пройдёт! — шепчу я уверенно. — Это твой мир, и ты не можешь от него отказаться.
– Ты же отказалась! — выпаливает он с упрёком.
– Я знаю, что мне нужно делать, — спокойно отвечаю я, — а ты?
– Что ты задумала, Нат? — в голосе Грихи слышится испуг. Я улыбаюсь. Так открыто, как давно никому не улыбалась.
– Не то, о чём ты подумал! — я кладу руку на его плечо. — За меня не нужно волноваться и переживать. Всё будет, как надо! Береги себя.
* * *
Я открыла квартиру своим ключом и тихо, стараясь не произвести лишнего шума, просочилась в прихожую. Но у мамы, кажется, развито седьмое чувство — оно идёт сразу за не всеми признаваемой интуицией и называется чувствовать приближение своей дочери, даже если она ещё находится в метро и будет дома не раньше, чем через сорок пять минут. И в самом деле, как только я вошла, мама мгновенно появилась со стороны кухни. Она ничего не сказала, только тревожно смотрела на меня, ожидая, что я первая начну разговор. Но я молчала, опустив глаза в пол, и в напряжённой тишине снимала кроссовки. Меня даже посетила пугающая мысль, что мама в курсе того, что я была на вокзале и покупала билет. Но я тут же выбросила это из головы — всё-таки мама не экстрасенс. Но отказать ей в материнском чутье всё же нельзя — она понимает, что со мной что-то не так.
Сейчас все мои родные на взводе — ведь приближается памятная дата: скоро год со дня произошедшей трагедии, и они полагают, что мне в этот период понадобятся особенные внимание и забота. Или же, чтобы быть точнее, усиленные внимание и контроль. Ну, мало ли, я решу, ну, чисто теоретически, наложить на себя руки? Правда, такой горячий присмотр не входит в мои планы и может только испортить всё дело. И сейчас мне, как никогда, нужно усыпить их бдительность. Проблема состоит в том, что я редко лгу. Во-первых, потому что не люблю, а, во-вторых, потому что не умею. Но сейчас мне нужно собрать весь свой талант, артистизм (если таковой имеется) и изобретательность, всю волю в кулак, чтобы не вызвать подозрений в оставшиеся до отъезда два дня.
Я мельком взглянула в стоявшее в прихожей зеркало и пала духом. Да уж, с такой физиономией и не вызывать подозрений? Я белее полотна, зрачки расширены, а взгляд рехнувшейся тётки. Если так пойдёт дальше, то домашние от меня и на шаг не отойдут. Я промямлила маме, что устала, и поскорей скрылась в своей комнате.
Самым сложным оказалось собрать рюкзак, не привлекая к себе внимания. Если затея с временной лентой удастся, то я окажусь едущей в поезде с Оланом в Хибины, но не могла же я не взять с собой ничего из альпинистского снаряжения. Большая часть его хранилась на моей съёмной квартире. Под предлогом того, что мне нужно взять кое-какие вещи, я отправилась туда, еле отделавшись от увязавшейся было за мной Ленки. Покидав второпях каску, обвязку, карабины, самостраховку, горные ботинки с кошками, тёплые штаны с пуховкой, штормовку и гамаши внутрь рюкзака, я судорожно стала припоминать, что ещё мне может понадобиться. Уже год, как я далека от мира гор и альпинистских мероприятий. К тому же время поджимало, а я обещала родителям, что скоро вернусь, а мне ещё нужно было поехать на вокзал и оставить рюкзак в камере хранения — это тоже должно было занять немало времени.
Внезапно висок пронзила острая боль, и я пошатнулась. В эти дни меня не покидали напряжение и чувство тревоги, нервы были на пределе. Я и не заметила, как эти треволнения пагубно сказались на моём здоровье. Да и от скорых сборов нестерпимо трещала голова. Хватит, нужно успокоиться и выпить кофе. Поспешишь — людей насмешишь, а мне сейчас необходима холодная голова. Я пошла на кухню и включила чайник. Жаль, молока нет. Да и вообще на этой квартире не осталось скоропортящихся продуктов. После того первого раза, как мне привиделся образ Олана, я здесь больше не бывала. Приезжала один раз мама и забрала еду, а просроченную выбросила, чтобы не разводить тараканов. Хотя и до этого мой холодильник не мог похвастаться обильными закусками, а мышь, скребущаяся за стенкой, кажется, давно готовила себе петельку.
Сахара тоже нет. Эх, ну, может быть, горький кофе бодряще и отрезвляюще подействует на мой мозг. Я засыпала в чашку растворимые гранулы и залила кипятком. Взяв дымящуюся кружку, я приблизилась к окну. Какая на редкость сегодня хорошая погода. Деревья искрятся жёлтыми листьями, ни дуновения ветра, ни капельки дождя. Вон облезлый кот пробирается к кустам и траве. За толстой осиной стоит уставшая девушка, отдыхает... Я чуть не поперхнулась, а горячая жидкость больно обожгла мои губы и язык. Дёрнувшаяся рука не удержала чашку, и она полетела на кухонный пол, оставляя на линолеуме грязно-коричневые разводы, но не разбилась, а, описав полукруг, замерла в опрокинутом виде. Сейчас мне было не до уборки и мытья пола. Ленка! Следит за мной. А я уж понадеялась, что родные перебесились, и можно спать спокойно. Наивная ты, Рената! Но всё же я была поражена: такой хитрости и, что уж там говорить, наглости от родственников я не ожидала. Ну, ничего, посмотрим, кто окажется более ловким.
Я стремительно бросилась в комнату и выхватила из сумки мобильный. Ирина мгновенно подняла трубку. Она не задавала много вопросов, но я почувствовала, что мой голос сказал ей всё более красноречиво, чем, если бы я стала говорить без умолку.
– Ира, тебе нужно будет приехать ко мне на съёмную квартиру, взять мой рюкзак –предупреждаю, он будет тяжеловат — и отвезти на Ладожский вокзал. Оставь его в камере хранения. Ключ от квартиры будет на обратной стороне дверной ручки.
– Ты уезжаешь? — услышала я глухой голос. — Это имеет отношение к... — она помешкала. — К моей Насте?
– Прямое и самое непосредственное, — сказала я абсолютную правду. Ведь Ирине я тоже надеюсь помочь. Только ещё не поняла, как, но, оказавшись в прошлом, попытаюсь найти способ, — сама я не могу это сделать, мне могут помешать.
– Я всё сделаю, — заверила меня Ира, — когда нужно приехать?
– Лучше сегодня вечером, я еду завтра. Встретимся утром на вокзале. Поезд уходит в девять-сорок.
Дособирав рюкзак, я вытащила из шкафа пару тонких кофточек, тёплые полуботинки и убрала их в пакет. На случай, если спросят, зачем я сюда приходила. Оставив в прихожей рюкзак, а на кухне засохшее липкое кофейное пятно, я поскорей убралась из квартиры.
Да уж. Шпион в моей двоюродной сестре умер, так и не родившись. Она кралась за машинами, пряталась за столбами, но делала это с грациозностью слона. В автобусе она развернула газету и ушла в неё с головой. Даже соседние пассажиры стали с любопытством глядеть на спрятавшуюся за огромной печатной полосой девушку. Интересно, как я её не заметила, когда только ехала на квартиру? Хм, всё-таки зря я на неё грешу. Тогда она лучше замаскировалась. Хотя я проклевала носом почти всю дорогу, может, поэтому ничего не видела. Когда человек не ожидает подвоха, он не заметит даже чудачеств, творящихся у него перед самым носом.
Я никак не показала, что вижу Лену, и таким образом мы обе благополучно доехали до дому. В квартиру она влетела уже через две минуты после меня и радостно спросила, как удалась моя поездка на прежнюю квартиру.
– Удачно, — улыбнулась я, — а твоя?
Глаза Лены поползли из орбит, а щёки предательски вспыхнули.
– Я за хлебом ходила, — тихо сказала она и удалилась к себе в комнату, да так быстро, что я не успела спросить, почему в таком случае она вернулась с пустыми руками.
Свой второй, маленький рюкзачок я укладывала с меньшим трудом. Запихнула сменное бельё. Щётку, шампунь, гель и другие принадлежности гигиены я купила заранее, так что они давно стояли у меня в шкафу. Если бы мама спросила, что это, я бы ответила, что просто купила про запас. Брать свои мыльные средства из ванной было рискованно — я могла нарваться на многочисленные вопросы. Не знаю, откуда во мне появилась такая уверенность, что мои вещи попадут со мной в прошлое, но я была убеждена: если сяду в поезд налегке, то и там окажусь без всего.
Сегодня утром я слышала, как мама говорила с тётей Лидой. Она взволнованно сообщала, что ей, очевидно, был дан знак свыше, когда год назад она настаивала, чтобы я отменила поездку. Тётя Лида поддакнула и сказала, что и Лена сыграла в моём спасении не последнюю роль, и только благодаря «костяной ноге» сестрицы сейчас я жива. Да, я помню, что успела поухаживать за Леной всего пару дней, как мне и самой понадобилась помощь. Только моральная. И, положа руку на сердце, стоит сказать, что Лена и без меня прекрасно справлялась. К ней приходили подружки, ухажёр, да и тётя Лида почти сразу же отпросилась из командировки присматривать за дочерью. Меня снова надули, даже неумышленно сломанная нога оказалась искусным предлогом.
Всё! Рюкзак собран и запихнут в глубь шкафа, под гору сваленной одежды. Маму всегда приводило в ужас, как я убираю свои вещи. Но зато ей и в голову не придёт что-то искать там. В постоянстве бардака есть свои плюсы — никаких подозрений!
В пять часов утра я проснулась, вернее, мне так и не удалось заснуть, и, боясь проспать, я то и дело вздрагивала и смотрела на часы. Натянув на себя штаны и свитер, я вытащила из-под кровати кроссовки и надела их без единого звука. Стянув не расчёсанные волосы в хвост, я на цыпочках подошла к шкафу и аккуратно, придерживая рукой дверные петли, распахнула створки. Выудив из недр свой рюкзак, я надела его на спину, и, оставив шкаф открытым, стараясь лишний раз не дышать, просочилась в коридор.
Из родительской комнаты доносился папин храп, и я затаилась. Знаю, что, когда человек храпит, его сон становится очень чутким. Чтобы не шуметь замком, я с вечера оставила входную дверь незапертой. Нажав на ручку, я похолодела. Закрыто. Видно, ночью кто-то вставал в туалет и решил проверить дверь. Господи, я в тебя не верю, но помоги мне! Наш замок поворачивается с характерным щелчком, и в спящей квартире он будет подобен пушечному выстрелу. Перво-наперво родные зададутся вопросом, кто это решил прогуляться ни свет, ни заря. Старательно натягивая ручку запора и придерживая её рукой, чтобы уменьшить звук поворачиваемой задвижки, я одним, еле слышным движением, которое показалось мне громче бушующего урагана, отворила дверь. Прислушалась — даже в ушах зазвенело, вроде всё по-прежнему: тихо. Медленно распахнув створку, я шагнула в еле освещаемое пространство, куда выходили двери чужих квартир и нашей. Тихо притворив дверь, я прошмыгнула на ярко освещённую лестницу и приготовилась спускаться вниз, как вдруг резкий звук заставил моё сердце сделать сальто.
– Мяу! — донеслось пролётом ниже. Всего лишь кошка, это всего лишь кошка. Нужно спешить. Я пробежала две лестницы и остановилась, словно врезалась в бетонное перекрытие. На меня смотрела... Киви. Она была точно такая же, как год назад. Гладкая, ухоженная шерсть, чистая, ни ран, ни царапин нет. Не похоже, что она бездомствовала и голодала последние двенадцать месяцев. Наверное, кто-то следил за ней и кормил.
– Киви? — изумилась я и сделала шаг ей навстречу. Но Киви вздрогнула, развернулась и понеслась вниз. Я последовала за ней, шепча: «Киви, стой! Куда ты?» Но передо мной только мелькал кошачий хвост, а Киви неслась, как угорелая. Добежав до входной двери в подъезд, я остановилась. Лампочка светила болезненно ярко, но кошки и след простыл. Куда она делась? Дверь закрыта, дырок, ведущих в подвал, не наблюдается, впустить в квартиру её не могли, я бы успела заметить, да и услышала бы. Киви как сквозь землю провалилась. Мне стало не по себе. Я не видела её целый год, и вот она снова улетучилась как дым. Я нажала на кнопку, и дверь с характерным улюлюканьем открылась. Оказавшись на улице, я вдохнула освежающий, приводящий в порядок мысли воздух и поспешила по улицам района до ближайшей станции метро. Автобусы ещё не ходили, и пешком до метро было не очень близко, но, чем дальше я находилась от дома, тем было спокойнее.
Темно. В воздухе чувствуется первый морозец. Небо ясное, но словно покрытое чернилами: ни звёздочки. А луна, где же она? Ах, как же я сразу не заметила. Выделяется уродливым оранжевым полукругом, так и выпячивается нахально. «Мяу», — слышится сбоку. Я обернулась резко — но никого. Наверно, это другая кошка, мало ли их здесь. Но в подъезде я чётко видела Киви. Ох, сейчас главное ничему не удивляться и ни во что не вникать — и так голова кругом от недавних событий. «Мяу!» — на этот раз звук исходит с другой стороны и настойчивее. Я обернулась стремительно, но тишина ночи по-прежнему ложится тяжело и вязко. Справа от дорожки кусты, но заглянуть в них не хватает смелости... Не знаю, зачем, но я сделала пару шагов в эту сторону и замерла. Дрожь дошла до костей, и зубы стучат — не от холода!
– Ах! — вырвалось у меня, когда из кустов резко выскочила облезлая серая кошка — не Киви — и бросилась наутёк.
– Чтоб тебя! — воскликнула я и ускорила шаг — подальше от этого мрачного места. Да и фонари, как всегда, не все горят. Снова шорохи, ноги сами по себе понесли меня стремительнее, как будто хотели перейти на бег. Не смотри по сторонам, не смотри — командую я себе. А луна всё ярче, ярче!
– Мяу! — тихо и нежно, как ребёнку. Кажется, от этого жуткого голоса всё внутри замерло: сердце перестало колотиться, а кровь остановилась на полпути в жилах. От напряжения на глаза навернулись слёзы, и я резко обернулась. Киви. Сидит и смотрит на меня, зрачки расширены. Как будто что-то ей нужно. Кошка повторила свой призыв и двинулась к кустам влево, сворачивая с дорожки, — насколько я знаю, там находится озеро. Зрачки по-прежнему устремлены на меня, она словно боится утратить со мной контакт. Я невольно сделала шаг за ней, но быстро встала как вкопанная. Мне показалось, что она улыбается. Фонарь, около которого замерла Киви, стал моргать, гудеть, и наконец погас. Теперь выражение на кошачьей морде очень размытое, ничего не понять. Да и слёзы страха на моих глазах мешают разглядеть всё хорошо.
«Мя-ууу!» — новое протяжное, но уже позади меня. Я повернулась и открыла в изумлении рот. Киви! Опять Киви. И сзади она. Но новая ведёт себя странно — волнуется, смотрит пристально и орёт как будто сейчас март. Я перевела взгляд на первую Киви, которая спокойно продолжала глазеть на меня и призывно махала хвостом в сторону озера. А другая надрывалась и звала двигаться меня по дорожке, куда я собиралась изначально. Кто же из них кто? Кто моя? Да и есть ли она среди них, я видела Киви в подъезде — может, это только призраки... Я снова устремила взгляд на кошку, безмолвно сидевшую у погасшего фонаря — может, всё же эта? Глядит спокойно, как и Киви глядела, но... зрачки... чёрные! и только луна отражается, луна, которая хочет гибели...
– Геката! — выкрикнула я резко первое, что пришло на ум. Шерсть на кошке мгновенно поблекла и встала дыбом, глаза сверкнули от ярости, и преобразившееся в секунду животное, выпустив белые, острые когти, оттолкнулось от земли и устремилось на меня, в надежде вонзить и зубы, и когти мне в горло. С криком я взмахнула рюкзаком, и кошка отлетела в сторону, туда, куда не падал свет. Даже не взглянув, что с ней стало, я помчалась по парку наперерез, туда, где были люди, которые начинали работать ни свет, ни заря, и где горел свет. Сзади слышалась какая-то возня, меня кто-то догонял. Туман бежал под ногами как дым. Скорее, скорее! — твердила себе я, в панике не понимая, куда бегу. А туман поднимался всё выше и выше. Неожиданно нога напоролась на какое-то препятствие — как будто кто-то дёрнул её назад. Я кубарем свалилась на землю. Перевернувшись на спину и чувствуя вибрирующую боль в руке и колене, я увидела плотную стену тумана, которая надвигалась на меня, как облако. Из неё слышались голоса, они выли, звали глухо, но настойчиво.
– Я не отступлю! — крикнула я что есть мочи. — Никогда! Прочь от меня!
Схватив лежавший рядом небольшой камень, я запустила им в белый дым. Камень как будто ударил по воде и вызвал волнение, туман заколебался. Неожиданно из самого центра воздушной стены вырвался небольшой тёмный шарик и устремился ко мне. Киви! Кошка не бежала, а как будто летела по воздуху. В три прыжка очутившись возле меня, Киви запрыгнула на мою руку и, оттолкнувшись, устремилась дальше. Стена издала самый настоящий стон и двинулась живо, стремительно, словно желая раздавить меня, уничтожить. Я закрыла глаза, ожидая, что она накроет меня. Наверняка должно произойти что-то страшное — она ни за что не пустит меня дальше. Но ничего не произошло — лишь ветер сильнее стал задувать в ухо. Я приоткрыла глаза — стена летела, всё ускоряясь и ускоряясь, но не приближалась! Я взглянула по сторонам, и у меня открылся от изумления рот. Впереди на всех парах бежала Киви, вернее, не совсем бежала — она находилась в нескольких десятках метров над землёй — но создавалось впечатление, что она отталкивается от чего-то твёрдого, хоть и колотила лапами по воздуху. А я как приклеенная неслась следом за ней. Из стены вырывался звук, уже походивший на рык — как у хищника, жаждущего перегрызть глотку своей жертве, но не имеющего возможности дотянуться.
Медленно, но настойчиво стена надвигалась, а Киви словно охватило пламенем, она озарилась ярко-жёлтым, от неё стал исходить свет. Я не чувствовала скорости, но поняла — Киви несёт нас что есть мочи, она уже блистала как вспыхнувшая молния. И тут появились первые лучи бледного осеннего солнца, ночная темень вокруг стала таять, а луна блекнуть. Стена замедлила свой ход, как выдохшийся спортсмен на дистанции, небо постепенно приобретало синеватый, затем голубовато-серый оттенок. Луну закрыло маленькое облачко, которое по форме напоминало кошку, а стена разорвалась и сгинула, словно никогда и не существовала. Я закрыла глаза и успокоилась, а добрый ветер дул тепло и ласково. Я была не одна...
На вокзале я отправилась в туалет, где умылась и привела себя в порядок, расчесав волосы. Надо бы их постричь. Я давно хотела укоротить локоны, но Олан был против. Тёмные, густые — они всегда ему нравились. Он уговорил меня оставить длинные пряди, и я послушалась... А сейчас никто не будет упрашивать меня не брать в руки ножницы. Но в этом-то вся и суть. Теперь до моих волос никому нет дела, и я могу делать, что хочу. И именно поэтому я не поступлю так, как желаю.
Ира уже находилась в зале ожидания. Мы отправились в бистро, где я съела дорогущий чёрствый пирожок и выпила чай за пятьдесят рублей. Стоит ли говорить, что это оказался залитый кипятком пакетик «Липтона» без сахара в пластиковом стаканчике? Но выбирать не приходилось — дома я не могла позавтракать. Ирина смотрела на меня с новым выражением. В её глазах была... вера! Она верила мне! На меня надеялись. Это странное чувство. С одной стороны, радует, что тебе оказывают доверие, считают тебя способной справиться с любыми бедами, а с другой, появляется невероятная ответственность, которая постоянно колет тебя изнутри: а вдруг я обману ожидания других, а вдруг я не справлюсь!
Забрав из камеры хранения мой рюкзак, мы с Ирой отправились на перрон. Она почти не говорила, да и мне было не до бесед. Я была сплошным нервом, готовым в одно мгновение лопнуть. В одной руке я сжимала билет, а в другой, спрятанной в карман куртки, держала волшебную ленту. Я еду, я успею. Посмотрев на билет, я несказанно удивилась. Как 2013-й? Я же... Нет, я же ещё здесь, пока ещё здесь. Но скоро, совсем скоро... Обняв и поцеловав Иришку, я поспешно зашла в вагон и устроилась на своей нижней полке, предварительно убрав рюкзак в нишу под ней. Моими спутниками оказались старенький дедушка и тридцатилетняя женщина с сопливым трёхлетним мальчишкой, который смотрел на меня, ковыряя в носу. Я поёжилась от подошедшей в секунду брезгливости и отвернулась.
Загнав последних пассажиров в вагон и выпроводив провожающих, полноватая проводница захлопнула железную дверь, а через две минуты поезд тронулся. Я всё ждала, пока молодая мамаша застелет полку, а дедуля, кряхтя, заберётся наверх. Улучив момент, когда женщина отправилась за кипятком, я достала тонкую, бархатную полосочку и фиолетовую шариковую ручку. Поезд подпрыгивал и качался, а я трясущимися руками отмечала нужную мне комбинацию. 35... 20... Сидящий в соседнем купе мужчина травит спутникам пошлые анекдоты... 13...12... Женщина где-то совсем близко успокаивает вопящего грудного младенца... 10... Проводница гремит стаканами, неся пассажирам чай... 2012! Противоположные концы ленты не сразу соединились под трясущимися руками. Справившись с непростой задачей, я замерла. Уши заложило, я перестала воспринимать окружающие звуки. Но ничего не произошло, я по-прежнему сидела в своём купе, и по проходу сновали всё те же пассажиры. Я в ужасе уставилась на ленту, про себя моля и упрашивая её. Не может быть! Он обманул меня? Или я в чём-то ошиблась?
На меня воззрился сидящий напротив трёхлетний мальчик. Рот его был широко открыт, он таращился на меня в страхе и удивлении. Я услышала его сопение и чуть не расплакалась. Что теперь делать? Ехать в Апатиты? Да я лучше спрыгну на рельсы, чем проведу сутки в этом закрытом вагоне, наедине со своими мыслями. А ребёнок всё сверлит меня глазами, люди, ничего не подозревая, болтают. Замолчите! Все! Замолчите! Но в уши вливается это назойливое жужжание, как рой диких пчёл. Всё громче и громче, всё сильнее и сильнее! Разнокалиберные голоса бьют по ушам, как молот монотонно выбивает искры из раскалённого добела железа. Снова, и снова, и снова...
Я резко вскочила и закричала:
– Замолчите! Заткнитесь, вы, все! Закройте свои рты!
Ноль внимания. И тут я заметила, что мальчик, мой сосед по купе, продолжает пялиться с открытым ртом в ту точку, где я только что сидела. Он даже не повернул головы на мой окрик. Взглянув на соседние боковые места, я поняла, что что-то не так. Я слышу звук, я продолжаю слышать их голоса, но люди словно окаменели и не двигаются. Женщина сбоку замерла с растянутыми в радостной улыбке губами, а её спутник широко разинул рот, приготовившись вогнать туда бутерброд с колбасой, но рука остановилась в паре сантиметров ото рта. Остальные пассажиры тоже остолбенели в неестественных позах, но их голоса... Я слышу их, как через вату. Трудно разобрать слова, а непонятный гул всё усиливается, сердце бьётся от волнения, пульс учащается. Лента! Она действует!
Шум становится невыносимым, он давит на мозг и утягивает к земле. Я пытаюсь кричать, но из лёгких, сжатых невидимыми клешнями, вырывается лишь сдавленный хрип. Наконец, мне удаётся слабо крикнуть, но звук моего голоса тонет в непонятном рокоте и завывании. А я тону вместе с ним. Как хочется вырваться из вязкой, густой пелены, но силы оставляют меня. Я перестаю бороться, а фигуры людей теряют чёткие очертания и становятся такими расплывчатыми и неразличимыми... Наконец, в поднявшемся из земли вихре они уносятся прочь, испаряются, лопаются, как мыльные пузыри. Но взамен них приходят другие, а взамен этих третьи, потом ещё и ещё, и, кажется, им не будет конца.
Но я уже не обращаю на них внимания, я не вижу, как в шесть утра просыпается моя мама, как она идёт по коридору и замечает приоткрытую входную дверь, и как в плохом предчувствии врывается в мою комнату... Я не вижу паники, опутавшей нашу квартиру, я не слышу звонков в полицию. Я падаю в бездонную пропасть, я засыпаю. Меня кто-то зовёт, всё время зовёт, но мне даже не хочется выяснить, кто это. Я заснула. Я умерла.
– Рената! — кто-то слабо пошевелил меня за плечо. Голова гудит, но спать уже не хочется. Кто-то продолжает трясти меня и звать. Я открываю глаза и вижу Олана.
Он улыбается мне:
– Соня, хватит спать, Хибины проспишь!
Я подскакиваю на плацкартной полке и понимаю, что мерное покачивание, окутавшее меня, исходит от движущегося поезда.
– Уже Апатиты? — спрашиваю я слишком громко.
– Да-а-а-а, — протягивает свесившийся с верхней полки Гришка, — ну, ты, мать, даёшь. Всего четыре часа едем. Хорошо ж ты поспала! Что интересно дома ночью делала?
Олан обнял меня, улыбнувшись моим странностям, и отправился за кипятком.
– И мне налей, — зашевелился Гришка и, спрыгнув в приподнятом настроении с койки, уселся напротив меня. Путаница в голове постепенно начала укладываться, а в мозгу появился просвет, и я начала соображать. Мы с Оланом и Гришкой едем в Хибины, только сегодня сели на поезд. Но почему у меня в голове такая каша, будто я только что не проснулась, а вышла из комы? Как будто я что-то забыла... Что-то невероятно важное.
– Вот, — Олан радостно ставит перед нами на стол исходящие паром кружки. А Гришка достаёт из пакета пачку печенья и вишнёвый рулет.
– Сейчас мы поедим! — радостно потирает он ладоши, предвкушая вкусный перекус. А Олан смотрит на меня с волнением:
– Ты не заболела? Когда садились, ты была повеселее.
А как мы садились? Кажется, меня никто не провожал... Ну, конечно, мама с папой уехали к родственникам с Белоруссию. А Лена... а Лена сломала ногу.
– Я думал, ты останешься ухаживать за сестрой, — промычал с набитым ртом Гришка, словно читая мои мысли.
– За ней есть, кому присмотреть, — отрезала я. И тут же сама удивилась, что даже не чувствую вины из-за того, что уехала. У Ленки есть парень, да и с утра мама сообщила по телефону, что тётя Лида вернулась раньше времени из Абакана.
Гришка находится в восторженном предвкушении предстоящих восхождений и постоянно талдычит то о маршрутах, то о погоде, то о том, как в день отдыха мы пойдём кататься на сноуборде. Как хочется, чтобы он помолчал. Я забыла что-то существенное — как будто от этого зависит наша судьба — и никак не могу вспомнить, что именно. Сноуборд... Нет! Абакан... Блин, Гришка никак не заткнётся! Убить хочется. Олан протягивает мне печенье — как хорошо, что я всё-таки поехала. С работы меня уволят, да и какая разница? Когда я счастлива. Я взяла его за руку и улыбнулась. Все тревоги улетучились. Да и важны ли они, когда Олан рядом?
– Эй, голубки! — возмутился Григорий и даже подавился. Прокашлявшись, он добавил:
– Я согласился с вами ехать при условии, что мне не нужно будет смотреть на вашу слюнявую мелодраму. Хотите целоваться — идите в тамбур. К тому же я надеюсь, что Олан едет не на медовый месяц, а в горы! Мне романтичный напарник не нужен: ещё замечтается и забудет прощелкнуть страховочную верёвку.
Я смерила Гриху убийственным взглядом, а он, ничего не замечая, мирно продолжил пить свой чай, закусывая сахарным печеньем. Олан только улыбнулся и снисходительно покачал головой. Затем себе под нос он стал мурлыкать нашу любимую песню: «Слушая наше дыхание». Обжигающее, не дающее покоя чувство снова пронзило мою грудь, и у меня даже засосало под ложечкой.
– Я что-то забыла, — растерянно произнесла я.
– Конечно, забыла! — хмыкнул снисходительно Гришка. — Это мы уже выяснили. Верёвку не взяла, жумар[14] оставила. Ледоруб — нет, это же почти что голову дома оставить — забыть ледоруб! Вдумайтесь в это! Моему возмущению не будет предела. Я тебе это и через шестьдесят лет припомню, дорогая! Зато шампуней набрала будто на целый взвод! Как ты вообще собиралась?
– Ничего страшного, — стал защищать меня Олан, — она же в последний момент решила ехать. До этого за сестрой собиралась ухаживать. Жумар в любом случае идущему первым не нужен, двух, моего и твоего, за глаза хватит. Да и верёвок достаточно.
– А если перетрётся, — не успокаивался Гришка, — где верёвку брать? В горы едем! Как на море, так за неделю до отъезда, наверно, собирается!
– Оставь её в покое, — отмахнулся Олан, делая маленький глоток из своей кружки.
– Ты можешь думать, как угодно, но я считаю, что в альпинизме женщинам не место! — сказал Гриха давно понятую им самим истину и философски вздохнул, словно удивляясь, как ещё не все мужчины смогли сообразить такие очевидные даже ребёнку вещи.
– Женщинам, по вашей мужской логике, вообще на земле не место! — съязвила я.
– Нет, серьёзно, Олан, — проигнорировал меня Григорий, — вдвоём мы с тобой прекрасно бы сходили. Просто убийственно!
– Наслаждайся моим обществом, Гришенька! — невозмутимо произнесла я, и, взяв полотенце, отправилась в туалет. Остановившись у купе проводника, я задумалась. Телефон, кошелёк, паспорт, обратный билет, зарядка... Всё со мной. И снаряжение: главное, это каска и обвязка. Тёплые вещи есть. Но что же я хотела сделать? Может, пообещала чего. Склероз в моём возрасте — плохой признак. Киви согласилась взять Ира... Ира! Точно. Хм, но что я ей обещала?
Мимо прошелестела девушка: потерянный близорукий взгляд, жуткие тонюсенькие косички. Едва переглянувшись с ней, я достала из кармана мобильный и набрала номер подруги.
– Алё, — послышалось из трубки.
– Ира, это я, Рената, — повысила я голос, пытаясь перекричать шум поезда.
– Натик, здравствуй! — радостно сказала Ириша. — Вы уехали уже? С Киви всё хорошо, спокойная, мебель не дерёт, правда, уж слишком высокомерно смотрит на Графа. Кажется, он её боится.
Я улыбнулась, вспомнив добродушного Ириного пса.
– Как Настя?
– Замечательно! Сегодня идём с ней записываться в студию танцев. Настё всё-таки упросила меня отвести её на танец живота.
– Здорово! — порадовалась я. — Как раз в её возрасте пора выбирать увлечения! Ириш, у меня к тебе был вопрос. Прости, в последнее время я всё забываю...
– Ничего, со мной тоже бывают провалы в памяти! — поддержала меня подруга.
– Скажи, ты просила меня о чём-нибудь? Может, я должна что-то сделать. Скажи, не стесняйся, и заранее прости мою безалаберность.
– Нет, — удивилась Ира, — не помню ничего такого. Просила тебя пару раз встретить Настю из школы, и ты мне не отказывала. Сейчас была просьба насчёт Киви, но с твоей стороны.
– Ох! Извини. Меня не покидает чувство, что я забыла что-то очень важное!
– Бывает! — бодро проговорила Ирина. — Вспомнишь, не переживай.
Я отсоединилась и посмотрела на расписание станций, прикреплённое к двери. Боюсь, Ира, что уже не вспомню. А ведь сегодня хороший день, поезд мчит нас навстречу приключениям, и стоит ли переживать непонятно из-за чего? Стоит ли так волноваться из-за пустячного обещания? Если не помню, то, видно, не такое уж оно и значимое. Да и кому я могла что-нибудь пообещать? Олан рядом, родители здоровы, у друзей всё в порядке, беспокоиться не о чем.
XIII
О как задорно щёлкают выстрелы, — думала она. — Блаженны поруганные, блаженны оплетённые. Дай вам Бог здоровья, выстрелы! Выстрелы, выстрелы, вы того же мнения! Б. Л. Пастернак «Доктор Живаго»
– Вадим, что со входами в Центр?
– Не о чем беспокоиться, взрыв и «небольшое» электромагнитное излучение вырубят всё электричество, двери заблокирует. Но аварийный генератор заработает через десять минут, надо будет поторапливаться.
– Хах, за десять минут мы вынесем десяток таких комплексов.
– Ника, сосредоточься. Что по этажам?
– Рома и Адьян будут дежурить в противоположных концах здания, у заблокированных выходов на первом этаже. Когда заработает электричество, они переместятся на третий и будут работать там. Лена и Карина на втором. Вероника во время сбоев со светом контролирует третий и ждёт парней с первого. Луиджа и я на четвёртом, там кинотеатры и парк развлечений, в общем, халява.
– Начинают девушки на втором. Мы присоединимся через три минуты.
– Не слишком ли быстро?
– Три минуты на этаж — за глаза!
– Расходимся. Через десять минут будут вырублены все камеры. Трансляции не будет только две минуты. Потом три минуты девчонкам на то, чтобы разобраться со вторым, сбой питания и десять минут темноты: остальное время на наше усмотрение. Полиция прибудет быстро, сегодня встречаем их хлебом и солью. Уходим, как всегда, по очереди. Лена и Вероника, сегодня Вы за ломовых.
– Гут.
Двери старого, но вполне ещё респектабельного, красного фургона распахнулись. Из него выскочили одетые в обычные студенческие серые юбки, блузки и пиджаки Лена и Карина. Девушки не мешкая, часто перебирая худенькими ногами, направились к входу в огромный, сияющий сотнями неоновых лампочек, с высокими монолитными колоннами, торговый центр, где над входом светилась грациозная, выложенная блестящими камнями и стеклом, окружённая осветительными приборами, надпись «Неаполь».
По этажам везде мелькали люди в чёрной, специальной одежде.
– Сколько сегодня охранников, — прошелестела, сияя притворной улыбкой, Карина. Они с Леной миновали полного мужчину в форме, который не обратил на них ни малейшего внимания. Поднявшись на второй этаж, девушки посмотрели на наручные часы и, не говоря ни слова, зашли в туалет. В чистом, светлом предбаннике никого не было, и подруги отправились в кабинки. После того, как повернулись ручки и щёлкнули задвижки, наступила звенящая тишина. Камеры уже две минуты не давали трансляцию, и служба охраны ломала головы, выискивая неисправность. Старший по смене потянулся за телефоном, чтобы вызвать мастера, но изображение на погасшем экране возвратилось также быстро, как и пропало. Охранники облегчённо вздохнули, а старший протянул руку за пакетом с орешками.
В это время из туалета молча вышли две вычурно одетые девицы, одна из которых облачилась в красную мини-юбку, жёлтые колготки и такую же цыплячью кофту. На лицо она надвинула розовую кепку козырьком вперёд. Вторая полностью закрылась в салатовое одеяние и натянула на глаза лиловую шляпу. Волосы у обеих порыжели и увеличились в длине. За спиной у двух попугайчиков болтались знакомые рюкзаки Лены и Карины. Держась за руки и не отрывая глаз от наливного, чёрно-белого пола, девушки дошли до середины зала, где была окружённая парапетом пустота, и откуда виднелись остальные этажи. В центре этого круга красовался наружный прозрачный лифт, который попеременно скользил из нижнего яруса в верхний и наоборот, а также толстый, большой световой шар — подвешенная почти в самом центре здания суровая многокилограммовая ослепительная люстра, которая, казалось, сейчас рухнет на головы ничего не подозревающих покупателей.
В вечер воскресенья народу было невпроворот, и, разорвав некрепко сжатые руки, Лена и Карина, пристроившись за снующими прохожими, отправились в противоположные концы здания. Лена, в кофте цвета взбесившегося лимона, не поднимая головы, зашла в угловой магазин нижнего белья, где было всего два покупателя. Она сделала вид, что разглядывает разноцветные колготки, и всё время стояла спиной к продавщице. Когда две клиентки отошли в дальний угол, чтобы посмотреть купальники, Лена, по-прежнему уткнувшись в пол, подошла к кассе, над которой небольшие настенные часы объявили, что сейчас 19.40.
– Что-то подсказать? — расплылась в слащавой улыбке девушка-кассир. У неё были невероятно длинные гелиевые коготки, ярко-алая помада на губах, зубы и волосы выглядели потрясающе белыми, а кожу покрывал неестественно бронзовый загар.
Лена медленно подняла голову, и продавщица в ужасе отшатнулась. Лицо покупательницы скрывала белая маска, на которой прорезь для рта светилась от счастья, а дырочки для глаз выражали полнейшее равнодушие к игрушечной красоте девушки за прилавком. В одно мгновение Лена подняла ярко-розовый «Глок», и, закрыв своим телом его от остальных покупательниц, направила ствол прямо в грудь кассирши.
– Первое, — сказала спокойно, будто заказывала в кафе пиццу, Лена. — Ты стоишь и не двигаешься. Попробуешь нажать своим копытцем на кнопку в полу, и ходить топлесс на пляже ты больше не сможешь: дырка в центре груди не украшает. Второе, ты спокойно выходишь сюда, выпроваживаешь двух соплячек и закрываешь магазин на перерыв. Всё это быстро, молча, с улыбкой в тридцать два зуба. Вперёд.
Кассирша не успела крикнуть и даже подумала, что это шутка, а розовый пистолет всего лишь игрушка из «Детского мира». Но тон, с которым обратилась к ней девица в маске, не вызывал сомнений — это настоящее ограбление, а маска значит только одно — «сумеречные шуты» уже в Торговом Центре.
Проследовав инструкциям преступницы, кассирша извинилась перед малолетками и, закрыв дверь, опустила рулонную решётку.
– Идешь к примерочной и ложишься на пол лицом вниз, чтобы тебя снаружи никто не видел, — скомандовала Лена, по-прежнему держа дуло по направлению сердца дрожавшей от страха товарки. Последовав указаниям, девушка опустилась на белый пол и, непроизвольно вздрагивая, подняла руки за голову.
– Посмотришь на меня, пристрелю, — отрезала Лена и, подбежав к кассе, стала набивать деньгами свой рюкзак. В это же самое время на другом конце здания происходила точно такая же сцена, только место и действующие лица поменялись. Карина, направив фиолетовый «Глок» на двух лежавших лицом вниз продавцов, командовала третьей сотруднице магазина спортивных товаров выкладывать все деньги на прилавок. Через минуту, в одно и то же время, приятельницы покинули свои точки и отправились в соседние помещения.
Время шло, а на пульт охраны ничего не поступало, в полицию никто не звонил, а проходившие из одного конца здания в другой охранники ничего не замечали. Семьдесят магазинов были обчищены, покупатели продолжали сновать туда-сюда, а наручные часики Карины показывали 19.43.
Вдруг послышался скрежет, гул, как будто рядом находилась линия электропередач. Быстрый, жёсткий хлопок, и разом наступившая кромешная тьма. Со всех сторон раздавались встревоженные крики, детский плач, зовы матерей. В остановившихся лифтах слышались вопли перепуганных и не понимающих происходящего людей. На охранном пульте царило смятение и паника. Старший, уже почуяв недоброе, звонил в полицию, а остальные охранники в слепой спешке искали оставленные по халатности фонари.
В противоположных концах первого этажа посреди выходов маячили две, освещаемые с улицы тёмные фигуры. В свете уличных реклам на лице одного можно было разглядеть лукавую искусственную улыбку, а у другого выражение вечной муки и скорби. Мятущиеся посетители стали пробираться к выходам. Раздались короткие автоматные очереди, пущенные в воздух, и громкий, усиленный динамиками, голос торжественно объявил:
– Прошу всех оставаться на местах и лечь лицом вниз. Всех, кто будет верещать и бегать по залам, мы расстреливаем на месте.
Послышались крики, вопли, испуганные люди стали толкать друг друга, пытаясь добраться до противоположного выхода, где их ждал такой же бесстрастный мучитель с оружием в руках. О запасных выходах знали единицы, и то, добраться до них в темноте было чрезвычайно трудно. Новая очередь, и холодный голос повторил своё требование. Люди, плача и крича, стали опускаться на гладкий, такой же равнодушный к чужим страданиям, как и захватившие пленников «шуты», пол. Карина и Лена, пока подельники следили за покупателями, стали вычищать кассы первого этажа.
Неожиданно вспыхнувший яркий свет породил новые визги ужаса. На секунду ослеплённые, быстро привыкнув к свету, люди, увидели стоящего у выхода бандита и поняли, во что вляпались. Роман был одет в прекрасно сидящий на нём фиолетовый костюм и белые лаковые туфли. В руках он сжимал чёрную, короткоствольную модель пистолета-пулемёта МП-5. На его лице красовалась радостная зелёная маска. Его антипод, стоящий от него на расстоянии трёхсот метров, Адьян нацепил алый, кислотный костюм и весёлые апельсиновые ботинки. С этой оживлённой, пьянящей мысли фрачной парой контрастировала грустная, ревущая серая маска. МП-5 у этого шута был «целым». Пластиковые цевьё и приклад, выкрашенные белой краской, были на месте.
– Дамы, господа, товарищи, граждане, мадам, месьё, леди, джентльмены, партийные и сочувствующие, а также расисты, сексисты, таксодермисты, вегетарианцы, хищники, дети, животные и прочие, и прочие, и все присутствующие, — завопил, как сумасшедший, спрятанный за счастливой маской Роман. — Мы рады сообщить Вам, что все Вы торжественно посвящаетесь в пленные! Сегодня на ваших глазах произойдёт грандиозное представление, просим прощения, что не смогли предоставить Вам лучших посадочных мест. Но, чтобы не портить Ваши впечатления от премьеры и вознаградить Вас за терпение и понимание, объявляем Вам, что администрация театра не возьмёт с вас за просмотр ни копейки. Все расходы берёт на себя Бармалей Шутиков. Давайте поблагодарим его аплодисментами.
Выждав паузу, во время которой повисла тягостная тишина, Роман продолжил:
– Да, соглашусь с Вами. Мне он тоже не больно-то понравился. В общем, обойдётся товарищ Шутиков без оваций.
Рома заметил, как Лена и Карина унеслись по остановившейся ленте эскалатора бегом наверх, и, сняв свою фиолетовую шляпу, с поклоном обратился к публике:
– Те, кто собирается посмотреть спектакль до конца, могут остаться и проследовать на третий этаж, остальных же попрошу покинуть зрительный зал!..
Сидевшие и лежавшие на полу люди дрожали от страха и не двигались.
– Ого! — заулюлюкал Роман. — Как у нас, оказывается, много поклонников. Что, все хотят остаться? — последнюю фразу он произнёс тяжёлым, лишённых всех счастливых, заискивающих ноток, угрожающим голосом. Покупатели и продавцы не заставили себя лишний раз упрашивать и бросились к вновь заработавшим дверям наутёк. Роман и Адьян стояли посреди несущейся и огибающей их, как прокажённых, толпы, не поднимая оружие и даже не шелохнувшись. Наконец, первый этаж опустел, а на улице послышалось завывание полицейских сирен. Двое «служителей Мельпомены», красный и фиолетовый, побежали на третий этаж, где их ожидали Лена, Карина и красовавшаяся в длинном синем платье, красных туфлях и зло улыбавшейся оранжевой маске Вероника, державшая в руках жёлтый МП-5. Посетители третьего этажа были загнаны в уже обокраденные магазины и заперты. Любители развлечений на четвёртом этаже были закрыты в помещениях кинотеатров.
– Мы перекрыли выходы на крышу — там у нас гости, — произнесла спускающаяся с четвёртого этажа Луиджа. Её белые сапоги, белое платье и белые, седые волосы, напоминали ангела. Ангела смерти. Такая же белая, как и сама её владелица, равнодушная маска, из-за которой доносился мерный голос её обладательницы, вселяла в подельников уверенность и чувство защищённости. И они даже ничуть не забеспокоились, услышав, что на крышу уже проник полицейский отряд, а, может, даже и ОМОН. Вадим бегом спустился следом. Его оранжевый костюм походил на очищенную морковь, а зелёный МП-5 казался хвостиком, сорванным с того же самого овоща. Маска Вадима источала злую радость, как и у остальных, но ещё на ней щеголяли нарисованные чёрным тоненькие, с закрученными концами усики. Он хромал.
Внизу послышался топот ног, и в воздухе повисла невидимая пелена, сотканная из самых разных чувств: предвкушения опасности, радости, страха, уверенности и волнения. Адреналин, закипавший в крови у участников разыгрываемой трагикомедии, заставлял их глаза под масками ярко светиться, сердца бешено стучать, а голосовые связки воспроизводить грубый, истерически нервный смех людей, которые обкурились травкой.
– Они уже здесь. Поднимаются, — медленно, не торопясь, словно вела светскую беседу, сообщила Луиджа. — Будем встречать. Лена и Карина забирают все деньги и сваливают с посетителями первого этажа.
– Они все давно на улице, — напомнил Роман. — Мы же их выпустили.
– Вот именно, — сказала Луиджа и пошевелила в руках тоненькую тесёмочку. — Идите вниз, спокойно.
– Почему нам всем не уйти? — взволнованно спросил Вадим.
– Нельзя, — твёрдо произнесла Луиджа, — лента выдохлась, слишком часто используем. Время нужно.
Никто не понял слов скрытой под маской Яниты, но «шуты» уже научились не удивляться странностям своей наставницы. Надо значит надо. Звуки берцовых ботинок, тяжело соприкасающихся с жёстким полом, становились громче. А в это время на улице сотрудники полиции выстраивались цепочкой, перекрывали чёрные выходы, пытались пробиться на крыше через заваленную изнутри тяжёлую дверь. Когда в торговом центре вновь зажёгся свет, сотрудники СМИ, оперативно появившиеся на месте преступления, уже сновали от пострадавшего к пострадавшему, подходили к тем, кто выбежал на улицу чуть раньше. Каждый в ужасе описывал маски, стальной и противный, пробирающий до костей голос, цветное «детское» оружие.
– Инфантильные маньяки вновь захватили торговый центр... Самый крупный торговый центр Санкт-Петербурга захвачен... В плену ещё остаётся много людей, точное количество захваченных в заложники неизвестно... — доносились со всех сторон торопливые, строчившие как из пулемёта голоса корреспондентов.
– Сколько их там? — спросил высокий полноватый юноша с микрофоном у низкого толстячка в полицейской форме и погонах полковника.
– По непроверенным данным их не меньше двадцати шести человек. И то, по моему личному мнению, это довольно скромные подсчёты. По свидетельствам очевидцев, они захватили торговые помещения на втором этаже в довольно короткие сроки.
– Но как такому количеству преступников удалось остаться незамеченными?
– Сегодня воскресенье, очень большое количество человек совершало покупки, они могли легко затеряться в толпе. К тому же мы знаем, что у них есть опыт в подобного рода делах.
– Сколько шансов на то, что сегодня их всё-таки поймают?
– Полиция делает всё возможное. Подключены ОМОН, а количество сотрудников, задействованных в операции, рекордное за всё время моей карьеры. Это поистине грандиозная акция.
– Но во время предыдущих налётов им удавалось уйти.
– На этот раз всё будет иначе. Им не может везти вечно.
В это же время другая девушка с микрофоном в руке приблизилась к машине скорой помощи, где медсестра давала людям успокоительное, а другие сотрудники скорой обрабатывали небольшие раны, полученные во время давки в торговом центре. У самого тяжёлого пациента была сломана пара рёбер. Тут же работала и группа психологов. Корреспондентка приблизилась к двум девушкам в серой студенческой форме, сидевшим на траве рядом с машиной.
– Поделитесь, что произошло внутри? Как вас зовут? — затараторила она.
– Я Карина. Это Лена, моя подруга, — дрожащим голосом произнесла одна из сидевших. — Я даже не поняла, что именно. Мы за сумкой пошли маме на День рождения. Помню, свет погас. Меня толкнули, я Лену стала звать. Потом все кричали, я боялась двигаться в темноте. А тут голос...
– На каком вы были этаже? — спросила кивавшая вслед Карининым словам, как китайский болванчик, служащая телевидения.
– На первом, — вставила Лена, — а после, когда свет снова включился, мы увидели парня. Он в маске был. Про него в новостях говорили, я сразу поняла, кто это. Чуть со страху не умерла... Они ещё стрелять начали! Просто ужасно!
– Вы видели раненых? Убитых? — оживилась корреспондентка.
– Никого мы не видели, — отрубила Карина, неожиданно разозлившись. — Самих на выходе чуть не придушили. Лена упала, ей на руку ещё наступили. Народ совсем озверел! Каждый только о себе и думает, как свою шкуру спасти...
Луиджа стояла, державшись руками за перила, на третьем этаже торгового центра. Маска скрывала её чувства, её лицо. Парик и одежда препятствовали выяснению её истинного облика. Позади неё расположились четыре «лицедея» — три мужчины и одна девушка. Все молча глядели вниз и ждали приближения тех, кто поклялся во что бы то ни стало остановить их «весёлую» компанию.
– Ника, вниз, — бесстрастно скомандовала Луиджа. Вероника в развевающемся синем платье устремилась по обычной, бетонной лестнице. На втором этаже она замерла за поворотом и стала слушать усиливающийся топот. Мимо неё пронеслась цепочка одетых в камуфляж и чёрные балаклавы огромных, свирепых мужчин. Подождав пока все они унесутся вперёд, к остановившемуся эскалатору, она по звуку определила, что пробегающий сейчас омоновец последний, а за ним никого нет, и, резко появившись из-за стены, прикладом своего пистолета-пулемёта сбила его с ног. Следующий удар в голову лишил служителя закона сознания. Бегущий впереди омоновец услышал позади себя шум и остановился. Развернувшись, он собрался вскинуть автомат на девушку в маске, но не успел. Очередь из жёлтого МП-5 прошлась ему по ногам. Вскрикнув, он свалился на пол, камуфлированные штаны тут же покрылись тёмно-вишнёвыми пятнами. А Вероника, развернувшись на красных каблуках, унеслась к своим друзьям на третий этаж.
– Е-хуу! — протянул Роман и загоготал. — Антракт завершён. Представление продолжается!
– По местам, — повторила Луиджа. Адьян устроился у боковой лестницы. Вероника и Вадим следили за эскалаторами. Роман ходил у парапета и смотрел, чтобы незваные гости не приземлились по лебёдке сверху. А Луиджа спокойно рассматривала с высоты опустевший первый этаж. Она давно научилась смотреть по сторонам. Замечать всё вокруг. Ведь люди, идущие каждый день на работу, даже не могут описать те места, через которые они проходят каждый день. Они смотрят только себе под ноги и почти никогда по сторонам. А чтобы взглянуть на небо, на верхние этажи домов, даже речи не идёт. Видеть мир, а не узкую полосу дороги. Видеть жизнь, видеть самого себя!
Появившийся на боковой лестнице омоновец направил на неё автомат, но она даже не пошевелилась. Выпавший из укрытия Адьян дал короткую очередь, и пули, угодившие в бронежилет служителя закона, сбили его с ног. Тут же началась перестрелка. Вадим и Ника открыли огонь по эскалаторам, Роман простреливал со своей удобной позиции второй этаж.
До улицы добрались громкие звуки пальбы, и вокруг центра начался переполох. Любопытные прохожие поспешили ретироваться. Пострадавшие посетители последовали их примеру. Начались крики, толкотня. Двое корреспондентов были сбиты с ног, разбилась вдребезги камера крупного центрального телеканала. Лена и Карина внимательно и напряжённо следили за окнами, но, вспомнив наставления Луиджи, поспешили в фургон и никем не замеченные удалились.
Луиджа подняла спокойно лежавший у её ног, такой же, как и у её подельников, пистолет-пулемёт. Только цевьё и приклад были ярко-розовыми. Подключившись к стрельбе, она истратила обойму и прокричала:
– Уходим в западный коридор. Адьян прикрывает.
Адьян молча кивнул и продолжил вести огонь. А его друзья, пригибаясь и оглядываясь, короткими перебежками отправились в другой конец здания, где только одна Вероника отбивалась от напиравших полицейских.
– Конца и краю им нет! — кричала Ника, меняя пустую обойму. — Они пытаются пробраться с восточного коридора и с крыши! Хотят окружить нас!!
Роман присоединился к напарнице, а Луиджа, схватив за рукав Вадима, придвинула его к стене и тихо, стараясь говорить скорее, зашептала:
– Ты берёшь всех остальных, и вы прячетесь в туалете. Когда услышите, что стрельба стихла, можете спокойно выходить. Никого не будет.
– Я знаю, что ты переносишь нас во времени, — ответил также тихо Вадим.
– Вот и замечательно! — хлопнула его по плечу Луиджа. — Делай, что я говорю.
– А ты?
– А за меня не волнуйся.
– Ты одна будешь сдерживать их? — скептически произнёс Вадим.
– Буду, если понадобится! Главное, это ребят увести, — отрезала Луиджа и мгновенно присоединилась к Роме с Вероникой, открыв из своего МП-5 огонь.
– Вы идёте с Вадимом! — крикнула в грохоте бьющих пуль Луиджа. — Быстро!
Ника и Роман переглянулись, но, не говоря ни слова, выпустив по последнему патрону, отправились к оранжевому «шуту». В это же время подоспел Адьян, и Вадим передал ему приказ Луиджи.
– Вот ещё, — буркнул он и стал помогать той отстреливаться.
– Адьян, прочь отсюда! — гневно закричала Луиджа, уворачиваясь от пущенной в неё очереди. Осколки стен и стекла били по маске, но она их даже не чувствовала. Адьян ничего не ответил, только сменил истраченную обойму и продолжил стрелять.
Вадим дошёл с Ромой и Никой до туалетов и передал им указания Луиджи, а сам, схватив свой МП и забрав у друзей оставшиеся обоймы, побежал обратно, туда, где сейчас с каждым мигом становилось всё жарче.
– Ещё один! — возмутилась Луиджа, увидев Вадима. — Вы издеваетесь? Строят тут из себя благородных рыцарей... Ах!
Одна из сотен выпущенных пуль наконец-то достигла цели и пронзила белое платье чуть-чуть выше бёдер. Луиджа, падая, схватилась за правый бок. Адьян и Вадим тут же, прекратив стрельбу, бросились к ней. Ещё с минуту вели огонь омоновцы, а потом наступила тишина.
– Ты помоги ей! — закричал Вадим. — А я задержу их.
Адьян подхватил девушку на руки и оттащил в сторону, а Вадим с яростным криком продолжил противостояние наступающим силовикам. Положив Луиджу на пол в тихом закутке, куда с большим трудом доносились автоматные очереди, он попробовал снять с неё маску, но Луиджа впилась пальцами в руку Адьяна и замотала головой.
– Тебе воздух нужен, — попытался убедить её Адьян.
– Мм, — донеслось из-за белого равнодушного и ненастоящего лица.
Адьян, разжимая руку Луиджи, медленно снял овальный образ из папье-маше. Открывшееся бледное лицо, которое с болью, прищуренными глазами смотрело на Адьяна, заставило его вздрогнуть. Он также медленно снял со своего лица искусственные скорбь и муку, и вместо них перед Янитой предстало настоящее страдание.
– Как же я сразу не понял... — медленно прошептал он, и ему стало трудно дышать. — Всё же было так просто и очевидно!
– Конец! — простонала Янита.
По лицу Адьяна полились горячие, обжигающие слёзы, которые он безуспешно пытался сдерживать.
– Ты не переживай. Вы с Вадимом можете уйти...
– Нет, — яростно запротестовал Адьян. — Нет! Не уйдём, я не хочу без тебя! Я...
Душившие его рыдания стали невыносимыми, и он отвернулся.
– Я должна была сказать раньше!
– Должна! Только какое тебе дело до нас! До меня! — зло зашептал он, пытаясь смотреть на стену, но не удержался и вперил взгляд, всматриваясь в такое новое, такое неожиданно любимое лицо, которое он видеть не мог всего месяц назад.
– Я как лучше хотела, — хрипло сказала Янита и слабо сжала руку Адьяна.
Адьян ничего не ответил и лишь слабо замотал головой.
– Поцелуй меня...
Адьян посмотрел на мертвенно бледную, под цвет своего одеяния, Яниту, у которой на животе расплылось большое кровавое пятно. Он приблизил своё лицо к ней и аккуратно коснулся её губ своими.
– Ты очень красивый, Адьян. Жаль, что так вышло...
– Я тебя не оставлю. Мы вместе уйдём!
– Вот, — она протянула ему ленту, которую до этого перебирала в руках, — держи. Мне она больше ни к чему...
Адьян в недоумении взял тоненькую гладкую полоску ткани и посмотрел на Луиджу. Решив, что приготовившаяся к смерти, она отдаёт ему на память этот странный, ничем не примечательный предмет, он ещё сильнее сжал её руку.
– Ты не умрёшь! Ты не можешь умереть!
– А Старик был прав, — улыбнулась Луиджа и закрыла глаза.
Адьян испугался, что Луиджа уже находится в бреду.
– Я даже не знаю твоего имени, — в отчаянии сказал он.
– Я... Я-нита, — последовало уже едва слышимое.
Узнав, наконец, имя той, что была ему дороже всех на свете, Адьян крепко сжал зубы, чтобы из его груди не вырвался крик боли и отчаяния. А потом его взгляд померк, он ощутил тошноту и опустившуюся на голову тяжесть. Открыв глаза, он увидел, что Яниты рядом нет, а он сидит, опустившись на колени у витрины с сувенирами, и вокруг снуют многочисленные посетители торгового центра. Увидев на коленях равнодушную маску с пустыми глазницами, он осознал, что больше никогда не увидит её. Луиджа его обманула. Он судорожно сжал в пальцах бесстрастную, холодную картонку и беззвучно зарыдал. На него стали оборачиваться прохожие, но он не спешил уходить. Горе уже не оставило ему сил. Неожиданно с обеих сторон его подхватили чьи-то руки и поставили на ноги. На плечи опустился серый, неприметный плащ, и крепкие руки стремительно повели его к выходу. Это были Вероника и Роман, уже без масок и в своей обычной одежде.
– Давай, — подгонял Рома, — через пять минут здесь такое начнётся.
– Что? — изумился Адьян и неожиданно сообразил. — Значит, ещё не поздно! Её можно спасти! Яниту!
– Кого? — поразился Роман, но его друг не успел ничего объяснить, потому что душевные и физические силы исчерпали его, и он потерял сознание...
Вадим добежал до Яниты и всё понял. И то, что она скоро умрёт, и то, что ему не суждено выбраться отсюда. Увидев наставницу без маски, Вадим засмотрелся на её бледное, почти детское лицо. Он не узнал её, хотя Луиджа пару раз заговаривала с ним в своём истинном обличье. С разных концов здания послышались торопливые голоса и звук шагов.
– У меня кончились патроны, — бесстрастно сообщил он Луидже и улыбнулся побледневшими губами.
– Есть ещё «Глок», за поясом, — прошептала Янита. Вадим достал из-за её спины голубой симпатичный пистолетик.
– Он нас не спасёт, — хмыкнул невесело Вадим, и, услышав за спиной шаги, нервно обернулся. Выстрелить он не успел. Пуля угодила ему прямо в сердце, и он замертво упал рядом со своей Мельпоменой, которой он был предан до конца.
– Представление окончено, — одними губами сказала Янита. Неожиданно она вспомнила Олана. Да, он видел её насквозь. Всегда. И как только такой как он согласился участвовать в её задумках?! Правда, и ушёл от них почти сразу. Ему-то это было зачем? Ведь он был счастлив. Сытый голодного не разумеет, он перестал понимать их, перестал понимать её. И отошёл от них. Как же она ненавидела его в тот момент, как проклинала и желала несчастий. Уж не она ли виновна в его такой скорой и ужасной гибели? Нет! Не на её это совести. Каждый расплачивается за свои грехи. И сейчас пришла её очередь. Это не месть, не кара Господня, это только игра. А вступая в игру, ты принимаешь все её правила: вины не существует, но есть ответственность... А ведь он упрашивал её. Но что она ответила тогда? Что-то непримиримое и резкое. Да, точно, она сказала, что раз он нашёл своё счастье, то пусть не мешает ей искать своё... Её временной отрезок уже подходит к концу.
Глаза Яниты перестали различать что-либо вокруг. Все предметы соединились для неё в одно большое мутное, разноцветное пятно, а потом исчезли. Вернее, исчезла Луиджа, а мир остался существовать без неё. В бледных руках девушки лежала только грустная, плачущая маска...
– Мы нашли двоих. Они были убиты в ходе операции, — послышалось из рации полковника, который сейчас стоял у входа в фешенебельное здание. Рядом рвал и метал жирный, одетый в дорогой серый костюм, директор центра Вардан Шутиков.
– Деньги! — плевался он словами. — Нашли они деньги?!
– Минутку, — невозмутимо и не изменившись в лице, проговорил полковник и приблизил к губам рацию, — кого-нибудь ещё нашли?
– Есть заложники на четвёртом и на третьем, человек сто пятьдесят. Больше преступников не обнаружено.
– Проверьте тщательно, — сурово произнёс начальник, — им некуда бежать! Может, слились с толпой. Деньги обнаружены?
– Нет, денег не найдено, — спокойно отозвалась рация, а злой и красный от гнева Шутиков заскрипел зубами от ярости.
XIV
Пускай туда смотрят и утешаются люди, но то, что они считают
мечтами, всего лишь воспоминания, даже в самых дальних и сладких рисованных
мыслях – только воспоминания. Мечтать никому не дано
В. Г. Распутин «Прощание с Матёрой»
Лёгкий, несущий в себе пресные холодные капли ветер трепал спутанные посеребрённые волосы, худое обветренное, испещрённое морщинами лицо и старый, ветхий чёрный плащ давно уже немолодого человека. Эвр вдыхал этот воздух, приносимый с Невы, и смотрел на противоположный берег и участившиеся волны. Здесь почти не было людей, немногочисленные отдыхающие спешили прочь, завидев в небе неприветливые тучи. А он стоял и дышал, почти свободно, почти ни на кого не оглядываясь, почти счастливо.
– Эвр! — грозный окрик вывел старика из размышлений, и он медленно повернулся в своём усеянном дырками одеянии. Напротив него в длинном белом балахоне стояла женщина, девушка, старуха... Стояла Она! Её суровый взгляд не предвещал ничего доброго, бледные костяшки пальцев угрожающе выпирали из сжатых в кулаки рук. На идеально уложенные, несмотря на усиливающийся ветер, волосы был надвинут капюшон, который даже не пошевелился от возникшего порыва. Геката была здесь, но и одновременно с этим Её здесь не было.
– Геката! — произнёс удивлённым голосом Старик, словно и не догадывался, что Она наверняка захочет с ним поговорить после случившегося.
– Я не буду спрашивать, что ты сделал, — слова Богини дышали гневом. — Мне просто интересно знать, на что ты рассчитывал!
– Да, собственно, на то, что и произошло, — печально улыбнулся Эвр. Его лохмотья трепал ветер, и он наслаждался, чувствуя себя как рыба в воде.
– Она мертва, — сухо отрезала Геката.
– Нет, нет! — вдруг исступлённо запротестовал Эвр. — Она жива! Она с ним! Ты ведь видела его? Видела?
– Ты спрашиваешь, видела ли я Адьяна? — хмыкнула Геката, и её облик вновь стал менять очертания. — Видела, конечно. Понаблюдала. Он всё ещё ищет Её, на что-то надеется. А ведь он даже не понял, ЧТО именно он держал тогда в руках!
– Он верит, что встретит Её, и я тоже в это верю, — Старик вытащил из кармана чистую и блестящую ленту и стал тщательно её рассматривать. — И, кажется, он Её нашёл.
Перед их глазами появилась солнечная набережная, какой она была всего два дня назад, и Геката со Стариком увидели идущих рядом Адьяна и незнакомую темноволосую девушку, которая чертами лица смутно смахивала на Яниту. Они о чём-то беседовали, а в глазах Адьяна читалась неприкрытая скорбь.
– Это не Она, — хмыкнула Геката и с ехидством посмотрела на Эвра, — тебе и самому должно быть ясно! Если человек не помнит своей прошлой жизни, то это уже другой человек!
– Плоть может быть разной, но ведь душа-то одна, — Старик с досадой махнул рукой, и видение исчезло.
– Ты считаешь, что Её душа воплотилась в ней? — громко захохотала Геката, но стоящие невдалеке рыбаки даже не двинули бровью. Они не замечали двух странных, стоящих на камнях, собеседников. — Адьян и сам вскоре поймёт, что эта девушка не может быть ею!
– Так что же ему делать? — с печалью в голосе спросил Старик.
– Ждать, — твёрдо ответила Геката, — сколько потребуется, столько и ждать. И сто, и тысячу лет. Если, конечно, им суждено быть вместе...
– Всё сбудется, — миролюбиво заключил Эвр, — Адьян ищет свою Временную ленту, и он рано или поздно найдёт её.
– С ними мне всё ясно, — неожиданно разозлилась Геката, а её глаза стали метать молнии. — Ты лучше скажи, что ещё за шутки ты посмел устраивать со своей лентой! Какого... ты помог Ренате отправиться туда, куда для неё путь был заказан? Это не тебе было решать.
– А что я сделал? — притворно удивляясь, захлопал белоснежными ресницами Старик. — Ведь они и так будут вместе. Чуть раньше, чуть позже... Я только и сделал, что ускорил процесс.
– Того и гляди, Смерти делать будет нечего из-за таких как ты, чокнутый ты благодетель!
– А разве тогда будет не чудесно? — и Эвр с наслаждением вдохнул речной воздух. — Одно из немногих мест в Петербурге, где я могу дышать, — поделился он.
– Из-за тебя люди оказались не в своих временных участках, — гнула своё Геката. — И как ты устроил те представления с посещением мёртвых? Я о таких чудесах со временем что-то не слышала.
– Так ты бы пользовалась своей лентой чаще, — лукаво подмигнул ей Эвр. — У неё, оказывается, есть много прелюбопытнейших свойств.
– Не дождёшься! А ведь ты цепочку запустил, — не успокаивалась Богиня. — Неужели хочешь ещё и дочку той подруги спасти?
– Я много чего хочу, — улыбнулся Старик, — а с тобой делиться сокровенным не хочу. Ты же не поймёшь.
– Ну, конечно, я же бессердечный кусок льда! Куда мне понять твоё возвышенное и скорбящее по людям сердце. Но, ответь, с чего ты взял, что Они спасутся? Что Олан и Рената не погибнут там вдвоём?
– Знаешь, даже если они погибнут вдвоём, они же будут вместе. Вот что важно. Их судьбы соединены, и я рад, что хоть чем-то смог им помочь.
– Ты только навредил им! Ты хозяин Временной ленты, на тебя возложена невероятная ответственность, а ведёшь ты себя как? Как мальчишка!
– Ты забываешь, что это одно из моих излюбленных и привычных состояний, — ухмыльнулся Эвр. — Ни больше, ни меньше. Только, когда я веду беседы, то предпочитаю принимать более солидный вид. Не то, что некоторые. Да уж...
С последними словами Эвр покосился на Гекату, которая успела за пять минут вновь пройти путь от юной девушки до старой ведьмы.
– Солидный? Хотя бы одежду мог себе выбрать поприличнее, — съязвила Богиня.
– Меня и в этой все любят. И люди, и животные. А ведь я верю, что хоть и немного, хоть и на малую песчинку, но делаю мир лучше. Знаешь, что как-то мне сказала Янита? Мы с ней много разговаривали, прежде чем я дал ей свою Ленту, — Старик провалился в такие близкие, и такие навсегда ушедшие воспоминания о девочке, чья судьба затронула самые грубые струны его вольно бегущей души. — Мы говорили о нациях. Представляешь, она даже не могла поделиться своими наблюдениями с людьми, а ведь её идеи были очень занимательными и даже не лишёнными здравого смысла. Янита говорила, что всё же наш мир меняется к лучшему, хоть и очень медленными темпами. Во многих произведениях, которые она читала — а все они были не младше прошлого века — писатели говорили о национальностях. Так вот, у каждой нации есть свои отличительные признаки, и авторы не преминули выставить их на страницах своих повестей и романов. Шолохов описывал о расстреле русских военнопленных, которых из-за тёмных курчавых волос приняли за евреев. Василь Быков описывал уроженца Германии с «типично немецким лицом». И так везде. Янита же удивилась другому: она не может представить себе, что, увидев человека на улице, сразу сможет сказать, что это русский, это англичанин, а это еврей. Посмотрев фильм «12 стульев», она не сразу догадалась, что главный герой по национальности грузин. Только после того, как увидела в титрах непривычные имя и фамилию и присмотрелась получше к главному герою, она поняла, что актёр действительно похож на жителей Кавказа.
– К чему ты ведёшь? — удивилась Геката.
– Она не слепая. Конечно, если есть глубинные расовые отличия, то их нельзя не заметить. Здесь важно другое: для неё и для многих её современников национальность перестала играть какую-либо определяющую роль. Конечно, далеко не для всех! Увы, и это печально! Определять человека не по заложенным в них качествам, а только по внешности и рождению — как же это глупо, но сколько в мире было и остаётся глупцов. Янита считала, что ей повезло родиться сейчас — ведь только люди этого поколения могут увидеть не то, что разобщает людей, а то, что делает их единым существом. Она видит общее, именно поэтому не замечает мелких национальных различий. Я тоже хочу, чтобы люди видели то, что их соединяет. Именно тогда они смогут стать по-настоящему свободными, когда поймут, что их окружают не враги. Да и я не враг тебе, Геката! Ты сама это знаешь.
– Мне ты не враг. Но своими жалостливыми и человеколюбивыми действиями ты добьёшься того, что приведёшь людей к неминуемой гибели. У каждого своя судьба! А люди не стали лучше, как ты мне тут пытался слезливо расписать, даже наоборот. Это их гнусное, отвратительное желание получить власть и деньги, растоптать всё самое дорогое и вечное ради пустого и материального! Да ты послушай только, как они говорят! Их речи изобилуют клише и штампами! В мире формируется новый человек, которому мир настоящих красивых, искренних слов заменили канцеляризмы и термины. Официальщина! Они не видят живого человека. Ты говоришь, что они не замечают национальных различий, да им же просто без разницы, кто: белый, жёлтый, чёрный. Всё равно, понимаешь! Кого уничтожать и на ком зарабатывать. Сейчас они загрызут даже своего. Враги — все! А я предостаточно насмотрелась на них, и с меня довольно!
– Но ведь не все же такие!
– Глупый Эвр, они везде! Они плодятся как насекомые, черви! Уничтожь одного, на его место двое придут. Сам ты знаешь это не хуже меня.
– Может, поэтому я и хочу, чтобы хотя бы дикие, не зачерствевшие душой живые люди не страдали. Чтобы они тоже были счастливы!
– И среди хороших людей много таких, кто радеет только за свою шкуру. Вроде бы и плохого ничего не делают, но и за обиженных не вступаются. Злые они. А я буду следить за тобой, Эвр, — решительно и твёрдо произнесла Геката, — и только попробуй подсунуть эту ленту кому-либо ещё! Я обещаю, что предприму все от меня зависящие меры, чтобы не допустить повторения той сумятицы, которую ты здесь устроил. Ты меня знаешь.
Сверкнув жёлтыми зрачками, Геката исчезла так же неожиданно, как и появилась. А на небе расступились тучи, и недалеко от закатного солнца обозначился слабый силуэт луны, который через пару минут скрыло тоненькое перистое облако.
– Следи за мной, — улыбнулся Старик, обнажив крепкие и ровные белые зубы. — А мы постараемся ещё раз обвести тебя вокруг пальца.
Накатившая на берег волна оставила унылый, мокрый след на грязно-серых камнях и булыжниках. Эвр испарился так же быстро, как и Геката. На том месте, где он стоял, остался лишь поеденный молью старый чёрный плащ, на который спустя два часа наткнулась обитающая на стройке женщина без определённого места жительства. Она осмотрела его, гадливо сплюнула и бросила на прежнее место, признав его непригодным даже для себя, а назвать её привередливой было очень трудно. Спустя ещё две минуты после её ухода неожиданно прильнувшая к берегу сильная волна подхватила запылившуюся материю и унесла в реку. Потяжелевшая от воды ткань медленно, но верно пошла ко дну.
XV
Нет, нет! Всё будет хорошо, всё кончится печально
«Обыкновенное чудо» Е. Л. Шварц
Я захожу на кухню в квартире, которую нам сдаёт чудесная тихая старушка — бабушка Фрося. За столом сидит моя Ренатка, закутанная в белый толстый свитер, на коленях у неё развалилась Матрёша. За сегодняшнее утро священное животное Египтян кормили четыре раза. Сначала баба Фрося, следом я, потом зашедший позавтракать Гриха, а сейчас вот Рената. В Матрёниной миске виднеется недоеденный корм.
– Эта кошка точно лопнет! — весело говорю я и начинаю готовить себе творог, щедро заправляя его клубничным вареньем.
– Пасмурно сегодня, — отвечает Рената и с тревогой смотрит за окно.
– Как тебе Большой Вудъявр? Понравился?
– Думаю, да. Тропить[15] было тяжело сначала. Но даже легче, чем на Тахтарвумчорре.
Мы уже успели подняться на Тахтарвумчорр по несложной двойке и сходить на Большой Вудъявр по «Жандармерии».
– Правда, было бы намного лучше, если бы Гришка не подкалывал меня всю дорогу, — хмуро вставила Рената и принялась пить чай.
– Ну, ты же знаешь, он к тебе неровно дышит. После того, как ты изменила своё решение и собралась ехать, его аж перекосило от счастья.
– Представляю, — захихикала Ренатка.
– Над чем смеётесь? — заявил ввалившийся в кухню Гриха и, сев на стул, с подозрением уставился на нас. — Или... надо полагать, над кем?
– Так, над одним не слишком умным альпинистом, — процедила сквозь зубы Ренатик.
– Это над кем же? Над Женщиной в альпинизме или над Тем, кто решил взять эту женщину с собой? — невозмутимо спросил Гришка, а Рената сощурилась и крепко сжала ложку, да так, что побелели пальцы.
– Нет, вообще хорошо, когда люди относятся к себе самокритично. Мне всегда это очень нравится, — с ангельской невинностью продолжил мой приятель. Боясь, что сейчас моя красавица стукнет друга металлической ложкой по лбу, я поспешил сменить тему:
– Какие новости? Что со связью?
– Соседи из Ижевска согласились помочь, — сказал он, пытаясь выхватить у Ренаты из рук последнее творожное печенье.
– Бери крекеры! — отрезала Рената и запихнула лакомство раздора в рот.
– Отлично, — сказал я. — Позывные им сообщил?
– Всё сообщил, вот только их старший тренер отнёсся к нам скептически. Подозреваю, что из-за наличия в нашей группе девушки, — буркнул недовольный Гришка.
– Не все такие женоненавистники, как ты, — улыбаясь, остановил я друга. — Просто все они проводят официальные мероприятия, с соблюдением правил. Ответственный за безопасность, врач мероприятия, старший тренер, тренер спортивной группы... Куча лишнего народу, а мы обойдёмся без волокиты.
– Здесь нет, случайно, какого-нибудь «Честного мужика» или «Честного альпиниста», чтобы отправить на него твою благоверную, а нам самим, по-мужски, без бабского нытья и соплей сходить на Большой Вудъявр? — с надеждой в голосе зашептал мне Гриха, будто находящаяся в метре Рената была глухой и не могла его слышать. — На Юкспор, кстати, есть «Дамский» маршрут по единичке «Б». Или «Суровая женщина»! Тоже вполне подойдёт для девчонки.
– Не знаю, как на Юкспор, но на Вудъявр Малый для особо инфантильных товарищей есть маршрут «Кораблик», — сказала Ренатка, и, резко посадив кошку на колени Грихи, да так, что та от неожиданности впилась когтями ему в ноги, схватила буклет и принялась читать описание маршрута четвёртой категории трудности «Честная девушка».
– Подслушивать некрасиво! — отрезал мой приятель, поглаживая Матрёшу против шерсти, отчего та недовольно заворчала.
Как всё-таки приятно видеть друзей вместе! Я присоединился к Ренате, и мы вместе стали читать описание подхода и сам путь на Вудъяврчорр Большой, но нам после тридцатого прочтения путеводитель уже порядочно мозолил глаза, и мы, отложив его в сторону, принялись болтать о весёлых пустяках.
– Обещайте, что послезавтра мы пойдём на склон, — вставил с набитым ртом Гриха. — Я соскучился по сноуборду. А с вами здесь тоска зелёная, ребята!..
Схватив старую гитару, мой друг завёл чувственно, но немного фальшиво:
– "Я просыпаюсь в холодном поту..."[16]
...Темнело здесь рано, за окном послышалось завывание ветра. В моём кармане завибрировал телефон. Нажав зелёный кругляш экрана, я несколько удивился, услышав неровный голос Вадима. Он спросил меня о Луидже. Вот чудак! Откуда мне знать, что сейчас у них происходит. Вадик сообщил, что она перестала появляться на встречах. Не успокоив его, я отключился. У Ренаты тоже запиликал мобильный, и она с минуту радостно верещала с кем-то по телефону.
– Ирина звонила, — поделилась она, положив трубку. — Решила поехать работать в Италию, месяца на три. Вдвоём с Настей.
– Здорово!
– Что там с погодой? — спросил Гриха, и я включил старое, на ладан дышащее радио. Обняв Ренату, я слушал методичный женский голос, сообщавший погоду назавтра.
«Сегодня, по данным Гисметео, в Кировске переменная облачность, немного дождя со снегом, ветер северо-западный, пять метров в секунду. Атмосферное давление — семьсот пятьдесят два миллиметра ртутного столба. Температура воздуха — плюс три градуса. Завтра, 16 октября, погода ожидается пасмурная, сильный дождь в середине дня, температура воздуха опустится до плюс одного градуса, ветер западный, тринадцать метров в секунду. Желаем Вам приятного дня».
ЭПИЛОГ.
Ирина гуляла по парку с Графом. Свежий воздух действовал умиротворяюще. Настя находилась на своём первом уроке танцев. Через неделю предстоял отъезд в Италию. Всё было хорошо. Ветер трепал светлые кудри, и Ириша, подставляя своё лицо порыву, наслаждалась приятным воздухом. В парке почти никого не было, и женщина радовалась одиночеству и спокойствию. Граф счастливо и беззаботно носился по дорожке от дерева к дереву. Неподдельная собачья радость. Человеку стоило бы позавидовать.
Проходя мимо старой полусгнившей скамейки, Ира была поглощена своими радужными перспективами и мыслями. Неожиданно кто-то окликнул её. Она поспешно обернулась, уже забыв, что в парке могут находиться другие люди. На скамейке, которая минуту назад виделась дряхлой развалиной, а сейчас в мгновение преобразилась во вполне крепкое и надёжное сооружение, сидел белый как молоко старик. Он церемонно приподнял потрёпанную дырявую шляпу.
Ирина удивлённо кивнула в знак приветствия и хотела было двинуться дальше, но тут незнакомец заговорил с ней:
– Я очень радуюсь, глядя на вашего пса. Он такой неугомонный, резвый.
– Да, он такой, — улыбнулась Ира, — всегда радует нас с дочкой своими причудами.
– Я всегда люблю наблюдать за животными. В них нет фальши, — миролюбиво продолжил старик. — Я видел вас несколько раз здесь. Любите этот парк?
– Мне он нравится. Здесь чисто, хорошо, воздух...
– Точно! — старик аж подпрыгнул на месте. — Воздух в этом месте лучше всего!
– Да уж, — Ира не сдержала улыбки чудаковатому старику. — Правда, иногда бывает неприятный ветер, но это ближе к ноябрю. Аж до костей пробирает.
– Разве он виноват? Так заложено природой, — обидчиво пробубнил старик. — Ах! Но что я всё о погоде да о погоде. Вот, видно, не зря обо мне говорят, что я не уважаю время... Но, скажу вам по секрету, это несправедливые наговоры! Что-что, а время я ценю как никто другой!
Ирина молча улыбнулась, а Граф с любопытством стал обнюхивать незнакомца.
– Вы и зимой здесь гуляете? — продолжил допрашивать незнакомец.
– Зимой тоже! — кивнула Ириша. — Правда на эту зиму мы улетаем за границу. Так что останемся без любимого парка...
– Улетаете? — выпучил глаза старик. — Но куда?
– В Италию.
– Ах, я люблю Италию! — пропел старик. — Меня... В смысле ветер там очень красиво величается. Трамонтана! Что в переводе значит «из-за гор»!
– Надо же. И вправду мило звучит! Надеюсь, там он тёплый.
– Ну, конечно, не северный Борей! — как неразумному ребёнку стал втолковывать незнакомец. — А надолго?
Ирина не удивилась проявлению старческого любопытства и доверительно ответила:
– На три месяца.
– Да уж, — покачал головой старик. — Маловато.
– Маловато? — весело удивилась такой оценке Ирина. — Ну, не знаю. Для меня три месяца в Италии — это несказанно много. Правда, боюсь, они пролетят как один миг.
– И вы вернётесь в Петербург? — продолжал допытываться старец.
– Наверно. Почти наверняка — да.
– Эх, — тяжело вздохнул незнакомец и покачал головой. — Очень жаль. Сейчас я мало что могу сделать. Если бы вы уехали хотя бы на год. Правда, смена места отнюдь ничего не гарантирует. Но сейчас время не в моей власти...
– Простите? — Ирина в изумлении уставилась на старика, а он продолжил бурчать себе под нос:
– Геката права, ещё слишком рано. Я бы хотел больше не встречаться с вами, да и вам было бы только лучше от этого. Но, знайте, если всё пойдёт не так, как нужно, не отчаивайтесь!
– О чём вы? — Ирина смотрела на старика в недоумении и про себя гадала, уж не сумасшедший ли он.
– Ни в коем случае, — заверил старик. — Я абсолютно нормален. Правда, с вашего общечеловеческого понимания нормальности, скорее, нет. Да это и неважно. Когда мы встретимся снова, я передам вам один предмет... Если одна юная старушка не помешает. Ох, что-то я заговорился, мне уже давно пора бежать! Счастливой поездки!!!
После этих слов незнакомец вскочил с качающейся старой скамьи и пропал. Ирина даже не успела заметить, в какую сторону он делся, так быстро старик растворился в воздухе.
– Прыткий, однако, — подивилась Ирина. — Вот причуда!
Ветер поднял опавшие листья и понёс их к выходу из парка. Граф, когда Эвр пощекотал ему нос, смачно чихнул и помчался догонять этих зелёных «путешественников». Ирина последовала за псом к воротам. А на небе, на пасмурном печальном небе лишь на один миг проглянула луна, словно выслеживая и опекая кого-то, но не найдя того, кого искала, тут же пропала, растворившись в облаках.
(примерно 2015 г.)
Примечания.
1 - Название придумано автором. Любые совпадения случайны
2 - Название придумано автором. Любые совпадения случайны
3 - Пьеса Ф. Шиллера «Разбойники»
4 - Лидером разбойников в пьесе Шиллера был Карл. Амалия была его возлюбленной. А Луиджа (исковерканное Романом имя Луиза) — героиня другой пьесы Ф. Шиллера «Коварство и любовь»
5 - Название придумано автором. Любые совпадения случайны
6 - Название придумано автором. Любые совпадения случайны
7- Поёт группа "Наутилус Помпилиус"
8 - тройка, пятёрка — альпинистские маршруты отличаются по сложности: 1Б (единичка) — самый лёгкий; 2А, 2Б (двойки) и 3А, 3Б (тройки) – лёгкие и средние, 4А, 4Б (четвёрки) и 5А, 5Б (пятёрки) — трудные. 6А, 6Б (шестёрки) — максимальные категории, самые сложные.
9 - Указатель на маршрутах в горах
10 - Расстояние в горах измеряется верёвками. Длина верёвки, обычно, равняется от 40 до 50м
11 - Турик — обычно сложенные друг на друга камни, которые служат указателем в гористой местности. На вершине в турик принято класть записку с именами восходителей, названием маршрута и датой совершённого восхождения
12 - Фирн — плотно слежавшийся снег, промежуточная стадия между снегом и льдом
13 - Поёт группа «Сплин»
14 - Зажим, используемый при подъёме по закреплённой верёвке
15 - Тропить — прокладывать тропу в снегу.
16 - Поёт группа "Наутилус Помпилиус"
Двe вeрёвки дo paдyги. Дoрогoй Mёбиyca
© Copyright: Ольга Пляцко, 2018
Свидетельство о публикации №218092101175
Свидетельство о публикации №218092101175
Рецензии