Если воскресну... по роману Ф. Шанты Пятая печать

...тех, кто захочет открыть историю героев романа "Пятая печать", имеющую реальную историческую основу, хочу предупредить, что инсценировка отнюдь не завершена и требует серьезной редактуры.
И все же у меня, как у автора этого сценария просто нет терпежу, чтобы не позвать моих читателей и даже актеров в путешествие по страницам романа Ференца Шанты, и, возможно, кто - то из них скажет: "Федорова, да это просто мое!". А ЕСЛИ ВДРУГ ПРИГОДИТСЯ (!) - не забываем, что существует авторское право у Ференца Шанты и у меня.
А пока... читаем, что ли!



 

«Если воскресну…"

по роману Ференца Шанты
«Пятая печать»
Автор сценария  -  Елена Федорова

Действующие лица:

1. Трактирщик, человек огромного роста, «коллега Бела»  это непривычное обращение так навсегда к нему и прилипло. Раньше, во времена прежнего хозяина, он был простым — хотя всеми любимым и уважаемым — кельнером в этом самом кабачке; это уже после кончины хозяина Бела женился на его вдове. Из него вышел весьма добропорядочный муж, жителям околотка он тоже пришелся по душе, но они так и не смогли отучиться от прежней привычки называть его попросту Белой. Вот он и стал для них «коллега Бела», всякому удобно, и никому не накладно

2. Книготорговец Керай , круглоголовый агент по продаже книг, которого в округе по-свойски прозвали господином Швунгом

3. Столяр Ковач, очень высокий человек с мясистым носом, которому, по общему мнению, в маляры бы пойти, а не в столяры, попробуй-ка при этаком росте над верстаком гнуться! На что он обычно отвечал: «Матушка за мое ремесло шестьдесят крон выложила, все приданое распродала, мне после этого ничего другого не оставалось!» Таков был его ответ, и никто никогда не узнал, что это за шестьдесят крон и о каком приданом идет речь

4. Часовщик Миклош Дюрица  с рыжей шевелюрой, овдовев четыре года назад, он один воспитывал троих детей, снискав своей порядочностью всеобщее уважение. И все-таки про него ходил слух, будто не одной девчонке вскружил он голову. А девчушки все такие молоденькие, что, по выражению трактирщика, и хочется и боязно, а столяр к слову добавлял, что действовал вдовец до крайности подло — он попросту втаптывал их в грязь. Разумеется, того, что на самом деле происходит в крохотной мастерской среди тикающих и звенящих часов, никто в точности не знал

5. Фотограф Карой Кесеи низенький человечек с поднятым воротником и в шляпе, у него нет одной ноги и из штанины торчит деревяшка, на конец которой набита резина


6. Любовница книготорговца  высокая, хорошо сложенная женщина. Белокурая, с серыми глазами, полными, крепкими губами, на шее у нее висела тонкая золотая цепочка, в вырезе над грудью из-под платья выглядывал краешек черной кружевной рубашки

7. Жена трактирщика крупная, грудастая и широкозадая женщина, уже в летах, но крепкое, здоровое создание с безупречными зубами, живым и острым взглядом черных глаз. Взглянет, ты и с «копылков долой», как говорят в деревне. Под кургузеньким цветастым халатиком из ситца угадывались мощные упругие бедра, и с одного взгляда становилось, ясно, что огромные, набухшие груди были такими же крепкими и тугими. Трактирщика никак нельзя было назвать коротышкой. Значительно выше среднего роста, он весил килограммов сто, но и жена его ни в чем ему не уступала. Она тоже потянула бы на центнер, однако полнота не портила ее фигуры, которая, несмотря на исключительные габариты, сохраняла статность и соразмерность. Халатик сидел на ней очень удачно: она стянула его в талии, из-за чего груди вздымались еще выше, а пышный зад при каждом шаге мерно волновался, что так нравится мужчинам. Икры обтягивали синие вязаные чулки, и к тому же она носила красные сегедские домашние туфли, что доказывало, как далеко еще их владелице до старости, насколько чужды ей старческие ощущения и вкусы. Вырез на груди открывал безукоризненно белую кожу, а висевшая на шее нитка дешевых красных бус только подчеркивала эту белизну

8. Жена столяра маленькая, хрупкая женщина, была почти незаметна рядом со своим мужем. Одевалась она тщательно и красиво — на голове косынка в горошек, воротничок белой блузки выпущен наружу, поверх юбки ситцевый передничек, на ногах суконные домашние туфли со шнуровкой. Поистине: картинка, да и только

9. Ева, девочка  лет четырнадцать или пятнадцать. Из-под платочка, завязанного на затылке, выбивались светлые локоны. На плечи наброшен легкий шарфик

10. Девочка-сирота лет пяти - шести

11. Блондин, нилашист 28 лет, высокий, образование филолог, родом из Кессега, взгляд сама безмятежность

12. Штатский, нилашист несколько выше среднего роста, с обаятельным лицом, каштановыми волосами и карими глазами. Судя по одежде и по манере держаться, его можно было принять за учителя или служащего. Костюм подчеркнуто прост, хорошего покроя. На пальце обручальное кольцо

13. Мацюк, нилашист

14. Первый нилашист высокого роста, лет тридцати, с умным, можно сказать, тонким, почти изящным лицом, спокойным и самоуверенным взглядом

15. Второй нилашист широкоплеч, но неуклюж, нескладен, неотесан и походил на грузчика или вообще на человека, занимающегося тяжелым физическим трудом

16.Третий нилашист (он же охранник)

17. Главный нилашист (он же врач)

18. Человек в очках (он же коммунист)

19. Первый прохожий

20. Второй прохожий

Количество исполнителей - 20

Место действия: венгерский кабачок последних месяцев Второй Мировой войны, улица,  дома   персонажей, гестапо.


                Сцена первая:
                Туман

 Холод пробирал до костей и — редкий случай — сопровождался густым, почти непроглядным туманом. Однако внутри, в трактирчике, было тепло, а трактирщик был в хорошем настроении.

Трактирщик (вставая из-за стола): — Ну, господа, следующая бутылка идет уже за мой счет!

Книготорговец: — Пусть идет,  покуда ходит.  Пусть идет! (вынул носовой платок и вытер потный лоб)

Столяр (книготорговцу): — Не лучше ли снять пальто?

Книготорговец (поднимаясь): — Сниму, пожалуй!  Ведь на мне еще и кашне!

Часовщик: — Домой торопитесь!
 
Книготорговец: — Повезло телячьей грудинки достать, вот и тороплюсь домой. Хотелось бы еще сегодня вечерком отведать…

Часовщик (откинувшись на спинку стула, перебирая звенящую цепочку часов): — Тогда вы, может, и не умрете?

Книготорговец:  — Что такое?

Часовщик:  — Я спросил — тогда вы, стало быть, не умрете?

Книготорговец:  — Когда тогда?

Часовщик: — Ведь вы еще сегодня вечером собираетесь грудинки отведать?

Столяр (поднял руку): — Ну, а если и умрет? Всякому приходится в свой черед умирать…

Книготорговец  (Дюрице):  — Снова вы в философию ударились, как я погляжу. Наверно, и сегодня вдоволь попакостничали?

Часовщик: — Что ж, всякому свое!

Трактирщик (поддакнул): — Что верно, то верно!  (ставя принесенную бутылку на стол) Одному на вечер грудинки подавай, другому — молоденькую грудку, коли нахальства  хватит! Впрочем, мое такое мнение, что и телячью грудинку в наше время честным путем не достанешь.

Книготорговец: — Честным, бесчестным… небось и сами бы не отказались, коли б достать умели!  (вешая пальто и кашне на вешалку) Не отказались бы! О чем толковать. И вообще,  пусть первым бросит камень тот…

Часовщик: — На вашем месте я проявил бы больше любопытства: а не отведать ли и вам этого мясца, мы ведь и понятия не имеем, что это такое!

Столяр: — Грудинка!

Часовщик: — Но какая грудинка?
 
Книготорговец:  — Я только что во всеуслышание объявил — грудинка телячья. В другой раз не хлопайте ушами!

Часовщик (поднял брови): — Откуда вы знаете, что телячья, а, положим, не человечья?

Трактирщик: — Не говорите гадостей. Потерпите с вашими извращеньями до дому!

Столяр (поднял бутылку): — Эва, это ведь не в сказке, малыш, как сказал поэт!

Книготорговец  (взмолился): — Не отбивайте у человека аппетит. Я за это мясо Цуцор-Фогараши отдал…

Столяр: — Для меня эти слова что звук пустой, все равно не пойму, что они значат.

Трактирщик: — Разрази меня гром,  в этом мире все может случиться. Ежели те уже мыло из людей варят, то нас все что угодно могут  жрать  заставить…

Книготорговец (прищурив глаз, трактирщику): — Думайте, прежде чем говорить! До ваших мыслей мне дела нет, но такие высказывания лучше держите при себе!

Столяр (поднимая бокал):  — Что толку на такую ерунду время тратить. Выпьем, пока задаром дают, к чему мешкать. Прозит!

Все подняли бокалы. За исключением трактирщика, осушили их.

Трактирщик: — Какую книгу, вы говорили, пришлось за это мясо отдать?

 Книготорговец — Большой словарь Цуцора-Фогараши…

Трактирщик:— А что это за штука?

Часовщик: — Вероятно, что-нибудь вроде лексикона,  где собраны слова…

Столяр: — Раз словарь, то уж, наверно, в нем слова, господин умник!  Разница только в том, что это за слова. Ведь так?

Книготорговец: — Слова венгерские (тотчас почувствовав себя в родной стихии, как только речь зашла о книгах. Уперся локтями в стол, собираясь приступить к подробному объяснению, но тут взгляд его упал на рыжую шевелюру Дюрицы. Едва он оторвал глаза от шевелюры, как внимание его привлек нос картошкой на лице столяра. После чего книготорговец махнул рукой)  В общем, всякие венгерские слова! (трактирщику) У вас и в самом деле замечательное вино, коллега Бела, удивительно, как вам удалось такое раздобыть?

Часовщик: — Хороший трактирщик достанет, на то он и трактирщик!

Трактирщик: — За такие слова вам этого вина и давать бы не стоило!  А вы знаете, что это значит, когда такое вино оказывается в вашем стакане? Знаете, на что ради этого приходится идти хозяину заведения?

Общество поспешило согласиться.

Столяр: — Это была просто шутка, коллега Бела. Может ведь ваш завсегдатай позволить себе невинную шутку…(повернулся к часовщику)  Вы не могли бы подумать, прежде чем так шутить?

Часовщик: — Допустим, мог бы.  Разве тогда вам с вашим подзащитным удастся избежать смерти?

Книготорговец: (скривил губы) — Оставьте, господин Ковач… Его уже не исправишь!

Часовщик: — Думаете, вас исправишь?

Книготорговец: — Нет! Но если вы непременно желаете знать, то заявляю вам раз и навсегда, что и я когда-нибудь умру!

Часовщик: — Вот и славно, что заявляете…

Книготорговец:  — Да, заявляю! Вы удовлетворены?

Часовщик: — Если вам так угодно, удовлетворен. Только никогда не следует раздражаться, это вредно для здоровья!

Трактирщик (потряс перед обществом бутылкой и провозгласил): Я так скажу… Обойдите на досуге всю округу. Где вы еще найдете такое вино? Какой другой трактирщик станет рисковать своим здоровьем, раздобывая для своих клиентов такое вино?

Столяр: — Все как есть истинная правда!  Хотел бы я посмотреть на другого такого трактирщика.

Книготорговец:  — Тут и спорить не о чем! Будь речь о книгах, я бы то же самое сказал, — бывало, все ноги себе в полном смысле оттопчешь, лишь бы потрафить кому-нибудь из своих старых клиентов, а ведь доброе вино в наши дни достать труднее, чем книгу! Разумеется, ценную книгу, не слащавую дребедень или какую-нибудь пакость…

Столяр (подался вперед, облокачиваясь на стол):  Скажите, сударь, только не сердитесь за откровенность, вы мой характер знаете, я ни чужих, ни своих недостатков не скрываю: вы вот все книга да книга, а только объясните мне — какой от нее прок? От книги-то?

Трактирщик (сочувственно взглянув на книготорговца): — Образованный человек не стал бы задавать такой вопрос!

Столяр: — Эва!  А я человек вовсе и не образованный! Просто честный ремесленник и отец семейства!

Книготорговец  (взглянул на мясистый нос столяра, прихлебнул из своего стакана: — Пришлось бы очень долго вам это объяснять, господин Ковач!

Столяр: — Стало быть, по-вашему, я такой тупица, который и объяснений не поймет?

Часовщик (поморщился):— Это смотря как объяснять!

Книготорговец (вспылил): — А вас… вас  никто не спрашивал. Но коли уж вам не терпится — ответьте на мой вопрос. Сколько лет вы чините в моей семье часы?

Часовщик: — Это не имеет никакого отношения ни к вашим книгам, ни к чтению.

Книготорговец: — Имеет: за эти годы вы вполне могли убедиться, — когда в доме портятся часы, я не пытаюсь сам кустарничать, а отдаю их в починку вам; если в чем не смыслю, пальцем не прикоснусь.

Часовщик (следя взглядом за кружившей над столом мухой): — В этом вы и впрямь не смыслите!
 
Книготорговец: — Пусть так. И коли не смыслю, то в ваши дела и не суюсь. Вот и вы помалкивайте, когда речь заходит о книгах. Разве что спросить захотите, в чем не разбираетесь, я охотно объясню…

Часовщик (продолжая следить за мухой):  - Если сумеете.

Книготорговец: — А если не сумею, то порекомендую вам обратиться к кому-нибудь из моих более умных друзей!

Часовщик (снова опустил взгляд на стол, затем посмотрел в глаза книготорговцу): — Ну,  вот видите! С этого и следовало начинать. С того, что сами в этом не смыслите!

Трактирщик (наполнил стаканы): — Он дразнит, а вы не поддавайтесь, господин Кирай!  Не обращайте внимания. Сами ведь знаете — не стоит затевать с ним спора! А что до книг, то откровенно признаюсь, я и сам не раз задумывался, на кой черт нужны эти груды бумаги? Разве они принесли кому-нибудь счастье? Какой прок тратить на них деньги? Словом, в моей голове это не укладываете я, хотя в школе я до последнего класса был лучшим учеником и часто в день пятнадцатого марта {2} декламировал стихи…

Часовщик (снова принимаясь пытливо разглядывать муху, усевшуюся на потолке): - А шестого октября не декламировали?

Трактирщик: — Нет…

Часовщик: — А ведь шестого октября тоже можно было декламировать!

Книготорговец:  — Да не связывайтесь вы с ним!  И не обращайте внимания, коли он вас перебьет. С таким разве что черт сладит, тогда уж он умолкнет насовсем…

Трактирщик (поднял стакан, приглашая всех выпить, не исключая, естественно, и часовщика): — Ну, поехали…

Выпили.

Трактирщик (повернулся к столяру):— Вы спрашивали, какой от книг прок, верно ведь?

Столяр: — Верно, все как есть слово в слово… Потому как если, положим, человек тратит деньги на еду, тут все в порядке, он собственными глазами видит от того пользу, толстеет, к примеру, или набирается сил, или поправляет здоровье. Но что сказать, ежели у человека приличной одежды нет, а он деньги на такие вещи тратит?

Книготорговец (поднял палец): — Видите ли, господин Ковач… таких людей можно только уважать.

Столяр: — Ну  уж извините, ежели таких людей уважать, лучше уж вообще никого не уважать!

Часовщик (воскликнув): — Вот те и на! А где же тогда зарыта собака?

Книготорговец: — Тут вы правы, господин Ковач! В той мере, в какой вам подсказывает ваш опыт! Но и только!  А вот если бы вы стали на мое место и судили с моих позиций, то со спокойной совестью могли бы утверждать, как это делаю я, что такого уважения достойны очень многие из наших ближних.

Трактирщик: — Знаете, в чем истина, господин Кирай?  Сколько я не видал людей, из тех, что допоздна за книгой, не разгибаясь, сидели, все они умирали до срока. От чахотки, от болезни позвоночника, так или иначе — все протягивали ноги скорее прочих. Но ежели это так — а это так, по собственному опыту знаю, — то на кой черт мне эти книги? Разве я не прав? (повернулся к Дюрице, словно ожидая от него непременного одобрения)

Часовщик: — Позвоночнику от этого ничего не сделается!
 
Трактирщик — Как же не сделается, ежели сидеть скорчившись, горбун горбуном?

Книготорговец (тронул трактирщика за локоть): — Вовсе не о позвоночнике речь, коллега Бела! Речь о той высокой радости, которую чтение доставляет человеку, его чуткой и страждущей душе, так сказать духу, с его жаждой образованности и знаний. Чтение доставляет радость душе, стремящейся очиститься, освободиться от ужасной грязи, окружающей нас в жизни. Не хочу приводить других примеров, скажу, с вашего позволения, только о себе. Когда я вечером беру в руки иллюстрированный журнал или произведение какого-нибудь знаменитого, высоко ценимого всеми автора, то чувствую себя так, будто принимаю ванную или приятный душ, где слова, как капли воды, сплошным потоком сменяют друг друга, очищая человеческую душу, дочиста смывая налипшую на ней грязь. В такие моменты у человека возникает ощущение того райского блаженства, когда он, по общему мнению, еще не ведал зла в душа его, если можно так выразиться, была заодно со всей вселенной. Когда, к примеру, вы читаете, как бабочки легко порхают над шелком усыпанного цветами лужка и солнечный луч весело играет на их крылышках или как там еще; издали доносится журчание ручейка, струящегося по серебру камней; в синем— синем небе летают птички, оглашая своим пением окрестность, а в тенистом лесу прыгают серны; и вся природа так возвышенно-прекрасна и даже воздух чист и свеж, не то что здесь, среди камня и дымоходных труб, — вы закрываете глаза и чувствуете себя уже там, среди лугов, и вся эта красота окружает вас самих… Короче, если угодно, это и есть та самая красота, о которой я уже говорил.  (умолк, пока доставал из внутреннего кармана пиджака носовой платок)
 
Столяр:— Что ж, я и сам обычно выезжаю с детишками за город, если бы еще в это время трамваи не были так переполнены.

Трактирщик: — Потому и переполнены, что все этого времени ждут. Воскресенья или субботы!

Столяр: — У меня, что ли, бывает другое время? Небось и я только в эти дни могу с ними за город выбраться… Вот если бы городские власти о транспорте больше пеклись, нам не приходилось бы в такой толчее ездить!


Трактирщик: — И все же нельзя забывать,  что во времена моей молодости трамвай туда еще вообще не ходил, вы ведь Хювёшвёлд имеете в виду? Все движение кончалось на площади Сены.

Столяр: — Собственно, это бы ничего, будь у человека участочек земли в горах, разумеется, где уже налажено коммунальное обслуживание!

Трактирщик: — Иначе и смысла нет.

Часовщик (тронул книготорговца за плечо): — А вот если вы, допустим, съели на ужин телячыо грудинку, вам и тогда являются все эти бабочки и ручейки, журчащие по камням?

Книготорговец: — И тогда тоже! А что?

Часовщик: — Да так… Что до душа и воды, вам это и впрямь в самый раз…  Одного не пойму, если вы обожаете подобные вещи, то почему бы вам не обменять грудинку на какое-нибудь бабочкожурчание, ведь сумели же вы за ту, другую книгу приобрести грудинку?

Столяр:  — Ежели хотите послушать моего совета —  купите тот участок в Лёринце. Там уже целый город вырос. И такие приятные окрестности! К тому же Лёринц находится на одной высоте с Геллертхедь.

Трактирщик: — Теперь уже все едино! Займемся этим как-нибудь потом, после войны.

Часовщик: — Когда? Когда вы хотите этим заняться, добрый человек?

Трактирщик: — Как-нибудь после войны! Чему вы удивились?

Часовщик,— Да ничему! Оказывается, вы человек с юмором.

Столяр: — Ну если не после, то во время войны!
 
Часовщик: — И еще когда рак на горе свистнет! Что ж, радуйтесь, что можете поскрести себе спину, когда чешется…(повернулся к книготорговцу) Словом, даже если вы наедитесь грудинки, вам и тогда ручейки-бабочки явятся?

Книготорговец: — Вы ведь слышали? Слышали? Я хотел объяснить, какие прекрасные, возвышенные чувства рождает чтение. А теперь слушайте, о чем толкуют они.

Часовщик: — Ну и что?.. Не думаете же вы, что сможете прочесть нам на эту тему целую лекцию? Вот и расскажите лучше о том, как готовите дома телячью грудинку.

Трактирщик (поднял голову): — А!.. Про телячью грудинку. Так вот, послушайте меня! Моя жена обычно делает так… (взял было стакан, собираясь отхлебнуть из него, прежде чем пуститься в подробности приготовления грудинки)

Часовщик (перебил):— Грудинка-то чья — ваша или господина Кирая?

Трактирщик — Господина Кирая, натурально…

Часовщик: — Тогда будьте настолько любезны — пусть господин Кирай сам об этом и расскажет!

Трактирщик (обиженно буркнул, откидываясь на спинку стула): — Да я что, могу и помолчать. Ну и ну!

Книготорговец (смахнул перед собой со скатерти крошки, собрал в горсть): — Если вы настаиваете, я с удовольствием расскажу, как сам обычно готовлю. Это, конечно, не означает, что жена коллеги Белы, чьи кулинарные таланты я весьма уважаю, не могла бы приготовить лучше и вкуснее… Словом, все начинается со шпиговки. От шпиговки зависит многое!

Столяр:— Именно так! (хлопнув ладонью по столу, и, ища поддержки, посмотрел на трактирщика, но тот не ответил на его взгляд)

Книготорговец: — На грудинке бывает такая пленка, такой слой или как это еще называется! Вы его осторожно надрезаете, проделываете маленькие углубления, как требуется для шпиговки…

Столяр: — Так, именно так…
 
Книготорговец: -  Главное, не только приготовить начинку, но по меньшей мере столько же внимания уделить и шпиговке! А чем шпиговать? Поджаренным салом! Только поджаривать надо не до хруста, а так, чтобы оно стало вроде как стеклянным, понимаете? Так вот, такое сало вы аккуратно заделываете в грудинку, но и это еще не все. Теперь нужно положить то, от чего оно приобретет тончайший вкус… Как бы вы думали, что это? Конечно, не знаете! Впрочем, я и сам это узнал не от кого-нибудь, а от человека, чей родственник был поваром у графов Эстерхази. Как вы можете представить, под его началом была не обычная кухня… — в общем, вам все равно не догадаться: нужно положить в мясо сыр! Да, именно сыр. Отрезаете приличный кусочек сыру, нарезаете его ломтиками, не большими — в полпальца длиной — и совсем-совсем тонюсенькими. Ну, а потом вот что: аккуратненько заделываете эти ломтики рядом с салом — разумеется, предварительно слегка приправив их перцем, это уж как водится… Что с этим сыром происходит? В этом ведь весь секрет! Так вот, когда мясо уже в духовке, ломтики сыра начинают плавиться. Они плавятся, плавятся, а вы жарите медленно-медленно и внимательно следите, чтобы жар оставался постоянным, а сыр плавится, плавится, и вот, уважаемые, сырный вкус и аромат пропитывает все мясо. Если позволительно так выразиться, расплавившийся сыр обволакивает все мясо восхитительной пленкой… И вот теперь его самое время отведать!

Трактирщик (заерзал на стуле): — Хотел бы я посмотреть на грудинку, которую вы так вот готовите!

Книготорговец: — Посмотреть на грудинку?

Трактирщик: — На нее, (столяру) — Вот вам доводилось видеть настоящее жаркое, особенно из грудинки, чтоб без чеснока? Ну, приходилось или нет?

Трактирщик: — Ну само собой… Кладу и чеснок! Само собой разумеется!
 Это, простите, настолько очевидно…(столяру) Так доводилось вам видеть такое жаркое или нет? Я молчу, скажите сами!

Столяр: — Без чеснока какое жаркое.

Трактирщик: — Не получится без чеснока, не получится, уж будьте спокойны! Вот моя жена делает так…

Часовщик (облокотился о стол):— Слушаем, слушаем…

Трактирщик: — Она делает так: берет кусок телячьей грудинки. Не очень большой, на килограмм или грамм на семьсот пятьдесят; как следует промывает…(отставил от себя стакан и положил оба локтя на стол. Потом придвинулся вместе со стулом):  Моет этот кусок в двух водах, вот как, потому что с одного разу нет никакого толку. Потом берет молоко! Разумеется, его нужно столько, чтобы полностью погрузить все мясо — не надолго, избави бог, только на чуть-чуть для того, чтобы…

Часовщик (одобрительно кивнул головой часовщик и уголком глаз взглянул на притихшего книготорговца): — …Чтобы мясо им слегка пропиталось!

Трактирщик: — Чтобы чуть-чуть пропиталось, именно так! Ну, а уж тогда — только тогда грудинку можно резать. Но как резать? Как резать, спрашивается? Вот вам (к столяру), к примеру, все равно, как распилить доску, которую вы разделываете? С какой стороны встать, с какого боку или в каком направлении начать?

Столяр: — Почему же все равно? Далеко не все равно… Хороши бы мы были, ежели б ломили напрямик, как ни попади!

Трактирщик:  — Ну вот, видите! Вот и тут тоже не все равно — как и с какого края начать грудинку резать…

Часовщик (поднял стакан, поощрительно кивнул столяру головой):  Я не разбираюсь в вашем ремесле,  но вы совершенно правы. Нельзя быть настоящим столяром, если не знать всего того, о чем вы сейчас говорили…

Столяр (наморщил лоб):— Я говорил?  Я, простите еще ничего, собственно, не говорил! Ежели бы я захотел про все тонкости рассказать, то не знаю, удалось бы нам дойти до конца…

Часовщик (с любопытством):— Наверное, совсем не безразлично и с каким деревом имеешь дело?

Столяр: — А вы как думаете? Неужели без разницы? Знаете, сколько пород дерева приходится обрабатывать нашему брату? Вы даже не представляете, каких только пород не применяют в нашем деле…

Трактирщик  (уже в третий раз пытавшийся вступить в разговор, воспользовался паузой): — Стало быть, начинает моя жена резать грудинку, и делает она так: кладет ее на доску…

Столяр (поднял большой палец): — Возьмем к примеру, дуб,  дерево крепкое, но мочалится, стружку дает гладкую, легко пилится, то есть по сравнению с прочими породами…

Трактирщик: — Берет она доску, (повысил голос) и кладет на нее мясо…

Столяр: — По сравнению с другими иногда ведь применяют у нас и более редкие породы, которые и впрямь лишь с большим трудом поддаются обработке. Взять хотя бы граб или ясень — о клене, черном дереве и говорить нечего, хотя ясень, пожалуй, надо бы после всех назвать, вместе с тисом. Правда, с тисом мне, признаться, дела иметь не приходилось, разве что когда учеником был, но если начистоту, то тут мне пришлось бы рассказывать с чужих слов. Лучше ведь начистоту, верно?

Часовщик:  Конечно!

Трактирщик (поспешил вставить): Вот я и говорил: вовсе не все равно, как приступить к тому же мясу. Кладет моя жена грудинку на доску, берет нож…

Часовщик (прервал): — Ай-яй, коллега Бела! Вам действительно следовало бы побольше считаться с приличиями! Если мне не изменяет память, рассказ о приготовлении грудинки начал господин Кирай. Неужели у вас не хватает такта дать ему досказать…

Книготорговец задумчиво посмотрел часовщику в глаза.

Часовщик: — Разве я не прав?

Книготорговец (тихо покачал головой): — И вам не стыдно?  Вы думаете, я не вижу, что вы затеяли?

Часовщик (возмутился) — Вы с ума сошли, приятель! (обвел взглядом собравшихся и добавил) Я ваши же интересы защищаю, а вы в ответ принимаете обиженный тон.  Уступить им такую тему?!

Трактирщик (взял столяра за лацкан):  — Если имеешь дело с грудинкой, то ее нужно резать именно так, как идут слои…

Столяр (с готовностью кивнул в ответ и положил руку часовщику на плечо): — Это вовсе не значит, что я ничего не смыслю в тисе…

Книготорговец (все так же глядя часовщику в глаза): — Стыда у вас нет!   Чем я вам не угодил?  Неужели вас, пожилого человека, тешат подобные вещи?

Часовщик (пожал плечами): А я говорю, на вас не угодишь.

(Открылась дверь, и из тумана появился фотограф)
      
Часовщик: — Тогда другое дело! (взяв стакан, откинулся на спинку стула и обратился к книготорговцу) Будьте так любезны, перестаньте на меня пялиться!

Книготорговец: — Стыда у вас нет!  У вас ни к чему никакого почтения нет!

Часовщик: — Вот еще одно безответственное заявление. Я ничуть не меньше вас или жены коллеги Белы люблю грудинку — с чесноком ли или без чеснока! Ну как там, дружище, на улице — густой туман?  (посмотрел в сторону нового посетителя, который, стуча по полу, направлялся к стойке, на ходу расстегивая пальто)

Фотограф (улыбнулся): — Да как сказать…  мог бы быть и пореже.

Столяр: — Как-то раз я в такой попал туман, руку перед собой выставишь — и уже собственных пальцев не видно. Было это в тысяча девятьсот двадцать девятом году, в то время я в Бекешчабе работал, И что интересно — случилось это в августе…

Книготорговец (поворачиваясь на стуле взглянуть на нового гостя): — В августе тумана не бывает!

Столяр: — Уж коли я говорю, значит, не сомневайтесь, лучше послушайте, что дальше будет! Шел я ночью домой пешком, и пришлось проходить мимо одного ручья. Ночь была очень даже прохладная, и по-над ручьем густой туман с метр высотой держался. Но только низко стлался, на метр от земли, как я сказал…

Книготорговец: — То не туман был, а пар!

Столяр: А что такое туман, как не пар? Тот же пар!

Книготорговец: — Ну уж извините, коли бы туман паром был, его паром бы и называли, а не туманом, уж в этом-то можно бы разбираться.



                Сцена 2 
                Дурак

Трактирщик (уже стоя за стойкой и привычным движением вытирал обитую жестью поверхность): Чем могу служить?

Фотограф (улыбнулся): — Видите ли,  я и сам еще не знаю, чего бы заказать.

Трактирщик:  — Ну что ж… подумайте, авось что-нибудь и надумаете!

Фотограф (вытащил носовой платок и, часто покашливая, принялся вытирать нос и губы, улыбаясь сидевшим у стола): — Простудился вот

Книготорговец (пробормотал и, прикрыв ладонью рот, зевнул): — Холода наступили… холода…

Столяр: — Ну, до холодов еще далеко!

Книготорговец: — Конечно, до настоящих зимних холодов еще далеко, но для осени холодила не дай бог.

Часовщик (продолжая разглядывать вновь вошедшего): — А раз так, то так и говорите, что прохладно, а не холодно…

Книготорговец: — Что это вы вдруг такой точности захотели?

Часовщик: — Вообще-то я точности не требую, особенно в таких мелочах, но люблю, чтоб выражались определенно… Сударь! Закажите-ка глинтвейну, полагаю, это вам теперь в самый раз.


Фотограф (улыбнулся и обратился к трактирщику): — Знаете, сейчас это было бы мне и впрямь очень кстати…


Трактирщик — Сударь,  не слушайте, что говорит этот человек! Действуйте так, словно ничего и не слышали. Глинтвейна у меня не было, нет и пока что не будет…

Фотограф (взглянул на Дюрицу и снова неловко, по-детски улыбнулся): — Я вижу, все вы в хорошем настроении?

Трактирщик (барабаня пальцами по жестяной стойке): — Так чем, сударь, могу служить?

Фотограф: — Тогда, может быть… Да, если можно, налейте поллитра вина!

Трактирщик: — Пол-литра вина! — (снял крышку с сосуда, вделанного в стойку).

Часовщик: — А как это с вами произошло, уважаемый?  Небось не здесь в казарме, а где-нибудь в России? Или из-за пристрастья к сладенькому?

Столяр: — Не шутите над такими вещами!  А вы, сударь, если присесть хотите, прошу к нам…

Фотограф:— Большое спасибо! (со стаканом в руке проковылял к столу). Добрый вечер! (вторично поздоровался он, подойдя поближе) — Если не обидитесь, я и впрямь присяду на минутку…

Столяр: — Присаживайтесь без разговоров! В тесноте, да не в обиде… Да садитесь же, пожалуйста! (потеснился, отодвинувшись вместе со стулом)

Фотограф: — Я так вам благодарен. Пожалуй, я и пальто бы снял, здесь довольно тепло…

Книготорговец: — Конечно, снимайте (услужливо поднялся с места Кирай, бросая предупреждающий взгляд на Дюрицу, который уже раскрыл было рот, глядя на необычайное усердие книготорговца) Сейчас я вам помогу, я ведь и сам служил, давайте-ка сюда! (помог одноногому гостю снять пальто и, несмотря на его отнекивания, отнес пальто на вешалку и повесил рядом со своим) Все мы люди как-никак!

Трактирщик принес заказанное посетителем вино. Поставил перед ним, сел, вынул сигареты и предложил поочередно всем отсутствующим.

Часовщик: — Что это? Богатство привалило, коллега Бела?  Плакались, словно набедокурившая девочка, а меж тем таили в кармане такое богатство…

Трактирщик: — А, не подумайте чего! Просто получил от одного капитана в подарок.

Столяр: — Вот мне такие вещи никогда не нравились, (после долгих колебаний вытягивая из пачки одну сигаретку) По чести говоря, даже понять не могу, что господа находят в этом хорошего? Ничего тут хорошего нет, вроде как одеколона нюхнул, только и всего…

Книготорговец:— Что хорошего… что хорошего (тоже вытянув из пачки сигарету)  Форс! Вот что тут хорошего! Не думайте, господин Ковач, будто это им приятно! Им самим это тоже неприятно, но надо ведь фасон держать. Вот, мол, какой я барин! Будь, дескать, мне братом, угощайся! Но ни одному из них не по вкусу, так только — ради моды, чтоб пофорсить, вот, мол, имею!

Столяр: — По-моему, господин Кирай прав! Наверно, когда они одни, то ничего такого и не курят, по крайней мере мужчины. Помню, пришлось по какому-то делу побывать у одного состоятельного человека, я тогда еще подмастерьем был, в Буде работал у Тушека и компании. Так этот господин на прощанье протянул мне коробку — угощайся, мол, — а там в одном отделении «Левенте», а в другом такой же вот «Дарлинг». И коробку он так держал, чтоб я «Дарлинг» вытянул, а сам «Левенте» закурил…

Фотограф (заерзал на стуле): — А может… могло ведь и так случиться, что для гостей он более тонкие держал, а сам любил которые покрепче!

Столяр: — Может, и так, во всяком случае, сам он закурил «Левенте»…

Книготорговец: — Все это сплошной форс! (подождав, пока трактирщик наполнит стакан, продолжил): — Уж поверьте, все это один форс. Я это не просто так говорю, по роду занятий мне много приходится вращаться в таких кругах, и, по-моему, я хорошо этих людей узнал. За столько-то лет! Люди они неплохие, только очень уж большое значение придают таким вещам, которые мы и в грош не ставим.

(Трактирщик снова наполнил стаканы)

Трактирщик: — Это верно! Я в Хювёшвёлде работал, у Балажа, и тоже в такой семье жил — очень порядочные, душевные люди. Хоть и туго им приходилось, но народ был работящий и честный, вся семья как есть. А напротив проживал какой-то старший советник. Очень важной шишкой был в министерстве. Так он каждый божий день по утрам, простите, совсем как есть голый на балкон выходил — зарядкой занимался: руками махал, подпрыгивал, нагибался, в грудь себя бил. Хоть зимой, хоть летом — все равно занимался, каждый божий день…

Столяр: — Это у него, верно, бзик такой был!

(Фотограф наполнил свой стакан. Трактирщик ему, естественно, не наливал, но теперь уже внимательно следил, ожидая, когда тот отведает)

Фотограф: — Если позволите и мне высказаться,  я тоже как-то побывал в одной такой господской семье…

Столяр (перебил): — А какое у вас занятие, позвольте спросить?
 
Фотограф (улыбнулся): — Я, с вашего позволения… (слегка покачал головой) — фотограф. Только сразу поясню, что я, собственно говоря, художественной фотографией занимаюсь. Кесеи мое имя. Карой Кесеи.

Часовщик (прикрыв один глаз):— Ага!

Фотограф: — Я это не из хвастовства говорю, просто по нынешним временам, когда в нашем деле как никогда развелось халтурщиков, это стоит подчеркнуть!

Книготорговец: — В общем, фотограф-мастер.

Столяр: — Фотограф-художник! Совсем как в моем ремесле. У нас далеко не все равно, как человек работает! Люда копят деньжата, чтобы получить за них что-нибудь красивое, не просто хорошее, поймите меня правильно, а еще и красивое! Стало быть, далеко не все равно, как мастер работает! Разве я не прав?

Фотограф: — Вы совершенно правы!  С вашего позволения, хотелось бы только сказать о том, какую радость вы доставите людям, если, помимо всего прочего, сумеете проявить свой личный, что ли, более развитый вкус, вот тут-то я станет ясно, как много зависит от мастера, в данном случае хотя бы от фотографа-художника.

Книготорговец (отставил свой стакан): — Вкусы, разумеется, неодинаковы. От себя скажу, что в жизни не было бы ровно никакого смысла, если бы у всех вкусы были одинаковые. Осмелюсь заявить, у меня в этом случае пропала бы всякая охота жить. Представьте, куда ни пойди, везде все одинаковое. Или возьмем книги. Писателю пришлось бы писать об одном и том же, и что стало бы тогда с глубокими мыслями, скрытыми в его душе, если бы они, так сказать, не нашли выхода? Ведь требовалась бы только одинаковость. Боже упаси, чтоб мы хоть я чем-нибудь стали одинаковы. Пусть всякий любит то, что ему нравится!

Фотограф (сделал нетерпеливый жест и, краснея): — Вот я и думаю — если мне вообще позволено что-либо думать, — я думаю, что у самых возвышенных вкусов есть право определенным образом воздействовать на вкусы более низкие и менее развитые, чтобы те как можно скорее менялись! На это, если можно так выразиться, возвышенные вкусы имеют право!

Часовщик (снова прикрыл один глаз и произнес чуть потише):— Ага!

Фотограф: — Вам угодно было что-то сказать?

Часовщик: - Я сказал: ага!

Фотограф (покраснел. Все лицо его залилось краской, и он переспросил):
 — Вам угодно было на что-то намекнуть?

Часовщик: — Ни на что!  Да вы продолжайте, почтенный…

Столяр: — Не обращайте на него внимания. Он любит дразнить людей…

Фотограф: — Словом, я думаю, что если мы сами уже постигли, то есть обрели более высокое совершенство, то, может быть, наш долг как бы подстегнуть тех, кто отстал, чтоб изменились они во мнении своем и отреклись от своих старых позиций…

Часовщик: — Ага (поднял стакан) — Вот где зарыта собака! ( изрядно отпил из стакана).

Столяр: — Что зарыто?

Часовщик: — Собака! Ну и с богом, выпьем, стало быть, за то, чтоб всякому нравилось, что ему нравится!

Трактирщик: — И то правда!  Не станем никого лишать радостей, хоть ему уродина приглянись, лишь бы на радость!

Книготорговец: — Откровенно говоря, сам я того мнения,  что ежели старшему советнику доставляло радость голым на балконе плясать, то и пусть его пляшет или чем другим занимается, покуда желание есть! И прошу заметить, я говорю теперь без тени иронии, совершенно серьезно. В конце концов, если что и придает нашей жизни смысл, то это уверенность, что мы вправе действовать по собственному усмотрению. А иначе разве достойны мы вообще называться  людьми?

Трактирщик: — Верно… все верно!

Столяр: — Это вы истинную правду сказали. Такая правда разве что черту не по вкусу!

Фотограф (повертел перед собой стакан): — Ну, конечно… конечно…

Книготорговец: — Давайте только вдумаемся!  Ведь ваш советник, дорогой коллега Бела, то бишь старший советник, который нагишом разгуливал по балкону, потому, наверное, и придумал себе это немыслимое занятие, что мыслил иначе, чем простые люди. Я не собираюсь злословить, но представьте себе, что этому старшему советнику поручили распределять среди жителей страны хлебные карточки. Или еще до войны доверили руководить заготовкой зерна! Так вот, из этого тотчас следует, что даже когда он вечером возвращается домой, то и тогда из головы у него нейдет мысль о том, сколько уродится пшеницы, а сколько ржи, и сколько человек должны получить хлебные карточки, и вообще — что весь ход дел будет зависеть от его нажима, ни больше ни меньше! Что еще может родиться в черепке такого вот типа? А теперь вообразите, выходит он на улицу и видит толпу — мужчин, женщин, детей, влюбленных, стариков и прочее, — и тут в голове у него мелькает: смотри-ка, ведь и они едят тот хлеб, которым оделяю их я! И он уже видит перед собой не людей, а пайки! И говорит себе: вон идут два пайка, а вот один паек, вот тащится один старый паек, который вскорости, глядишь, уже и не паек, ишь как скверно кашляет, сердешный, и еле-еле ноги волочит. А при виде детей другая мысль: эти вот как подрастут, большими пайками будут!

Трактирщик (рассмеялся):— А я и не знал, что вы такой юморист, господин Кирай!

Книготорговец: — Разумеется,  я и сам понимаю, что это звучит насмешкой, только на самом-то деле смеяться тут нечему. Представьте себе, к примеру, офицера в чинах, скажем, генерала из военного министерства, отвечающего, положим, за пополнение войск. Это тоже не такой простак, как прочие! Чем, вы думаете, он занимается, идя по улице? Видя перед собой людей, мужчин…

Столяр: — Такие по улице не ходят,  только на машинах разъезжают! Да и ваш старший советник повсюду на машине разъезжает, так ведь, коллега Бела?

Трактирщик: — Так,  ваша правда! За ним по утрам всякий раз машина приезжала, потом обедать привозила, а к вечеру обратно домой.

Столяр: — Ну вот, видите!

Книготорговец (возвысил голос): — Тогда уж и подавно все так, как я говорю. Тогда тем более, такой уже и не слышит, что к нему обращаются, шибко высоко вознесся — ему одни лишь раскрытые рты да протянутые руки видно, уж теперь и подавно эти люди для него только пайки или военнообязанные — как сказал бы тот генерал!
Вы только представьте!.. Выглядывает он из автомобиля, а перед ним человек, совсем без изъянов: не безногий, не безрукий, не одноглазый — все на месте, как положено, да еще дочку с собой взял — прогуляться, например, к мосту Маргит. Если, к примеру, я или мы все, сколько нас тут ни есть, что-нибудь подобное видим, мы что думаем? Вот, мол, хороший человек или примерный отец семейства — небось не на пьянку собрался и не к любовнице, а жена дома попросила: «Отец, не мог бы ты с ребенком погулять, пока я обед готовлю или прибираюсь?» А то и просто — ребенок давно на свежем воздухе не был! Такая мысль приходит в голову нам, а что думает в этом случае генерал? Он говорит себе: «Ах, чтоб тебя!.. Явно военнообязанный, в плечах косая сажень, а не на фронте; почему такое?!»

Трактирщик (подмигнул столяру): — Насмешник, а?

Столяр (серьезным тоном): — Не так уж это и смешно, коллега Бела. Призадумайтесь, и вы поймете, что не так уж это и смешно!

Книготорговец: — Итак,  какой вывод я хочу отсюда сделать? Я хочу сделать вывод, что для больших людей жизнь выглядит совсем иначе, чем для нас! Они совершенно другие! Они тоже знают и чувствуют, что иного поля ягода, нежели прочий люд, потому что они лучше всех прочих…

Трактирщик: — А почему это они лучше? — спросил хозяин кабачка. — Такие же люди, как я или вы!

Книготорговец: — Ну, если с одной стороны посмотреть, вроде и так, а если с другой — то совсем наоборот! Разве вам приходила мысль — вон, дескать, военнообязанный идет? Вот видите… Ничего подобного вам никогда и в голову не приходило! У вас никогда и в мыслях не было, что для людей, которые попадаются вам на улице, вы начальник, или директор, или, как бы это выразиться, повелитель, что ли, в общем, некто, от кого зависит их жизнь! Вам и в голову не придет, что вы можете быть лучше прочих. Так или нет? А у этих наоборот, хотят они того или нет, в голове всегда сидит мысль, что они по сравнению с остальными людьми совсем-совсем другие. Вот и получается, что в большинстве случаев они ведут себя иначе, чем прочие…
столяр (потягиваясь и распрямляя спину) — Все истинно так, как вы сказали, господин Кирай! — Взять хотя бы такой случай. Принес я как-то заказанную работу в один господский дом. Потом нас пригласили остаться на полдник. У них там столько всего наготовлено — больше некуда… Сижу я на кухне, кухарка подносы ставит, потом принимается хлеб резать. Я тут ей и говорю: «Что это вы делаете?» А она в ответ: «Как это что делаю?» — «Да для кого же, спрашиваю, вы такими ломтиками нарезаете?» Потому как резала она так тонко, что, ей-ей, каждый кусок не толще папиросной бумаги. Истинно так, верьте слову! Сквозь них хоть на свет смотри, а уж дышать и вовсе не смей — со стола сдуешь. И какой, стало быть, в этом смысл? Один форс и только, как уже заметил господин Кирай…

Фотограф (отставил стакан подальше, покашляв): — Впрочем, дорогой господин Ковач, это, наверное, можно объяснить и тем, что у таких вот высокопоставленных господ питание хорошее, и хлеб им не так уж и нужен. Обычно ведь много хлеба едят в тех семьях, где ничего более сытного нет…

Столяр: — Я в тот раз тоже о чем-то таком подумал, но все-таки это странно, правда ведь? Не толще папиросной бумаги…

Книготорговец: — Так или иначе,  суть одна: они во всем хотят вести себя иначе, чем остальные люди! Взять, к примеру, такое дело, когда муж и жена обращаются друг к другу на «вы». Послушать со стороны, так они вроде и незнакомы, вроде и не привязаны друг к другу на всю жизнь. Да это бы бог с ними, их забота! Интересно только, как всем этим господам, что распределяют карточки, генералам и прочим, от кого зависит судьба простого человека, по ночам спится?

Часовщик: — Спокойно спится! Еще как спокойно!

Книготорговец: — А вот мне, господин Дюрица, как-то трудно в это поверить!

Столяр (почесал затылок): — То-то и оно!.. Ежели вдуматься, то и впрямь с трудом верится, чтобы так уж им спокойно спалось; неужели может спокойно спать, к примеру, какой-нибудь начальник из министерства?! Или, положим, прокурор, или судья, достигший высокого положения! Или, представьте себе, король! Военачальник или другой  какой высокопоставленный господин?

Часовщик (сонными глазами посмотрел на фотографа): — А вы где потеряли ногу?

Книготорговец: — Оставьте, господин Дюрица!..

Часовщик: — Как это оставьте? Успокойтесь, если бы он рассудок потерял, я бы ни о чем не стал его спрашивать. Вас ведь я ни о чем не спрашивал? Так что случилось с вашей ногой, сударь?

Фотограф (покраснел и отодвинулся к самой спинке стула): — Но позвольте, ведь я не один такой, к сожалению… К сожалению, не один я!

Часовщик: — Оторвало миной?

Фотограф: — Если угодно! Все как надо: излучина Дона и прочее!

Книготорговец: — Ну, вот видите! А вы говорите, что премьер-министр или военачальник могут спокойно спать! Сами-то вы могли бы спокойно почивать, спокойно жить на свете или, к примеру, спать с женщиной, если бы именно вы послали этого человека на фронт с таким напутствием: «Тебя призывает долг, ступай!»

Трактирщик: — Что правда, то правда… Никто еще не видел на фронте министра или премьера! А кто видел одноногого премьер-министра?

Столяр: — Такого тоже не бывает.  Потому что если бы таким господам тоже приходилось в окопах сидеть, войн вообще не стало бы, уж будьте покойны! Это так же верно, как то, что я сижу на этом стуле…

Книготорговец (многозначительно поднял вверх палец): — А я утверждаю,  лучше всего быть простыми людьми вроде нас! Как бы там ни было, а нам не из-за кого испытывать угрызения совести. С чего бы? А возьмите директора банка или завода или землевладельца? Каково им? Вроде и порядок полный, и есть все, что только душе угодно: отличный дом, вилла или дача на Балатоне и в Бёржени или Матре, куча прислуги — лакеев, кухарок, горничных, автомобили, шоферы и все такое…

Трактирщик: — И никаких забот, черт возьми!

Часовщик: — Тогда они уж небось и не умирают? (зевнул)

Трактирщик: — Когда тогда?

Часовщик: — Когда у них столько всего?

Книготорговец: — А знаете, на кого вы похожи, господин Дюрица? На попугая из бакалейной лавки, от него тоже только и слышишь: «К вашим услугам, к вашим услугам!»

Часовщик: — И это очень правильно. Умница попугай, умнее многих книготорговцев в Европе. В Эйропе, хотел я сказать!

Книготорговец (вскинул голову): — Чем я вам опять не потрафил?

Часовщик: — Разве и вам что-нибудь сказал?

Книготорговец: — Вы думаете, я не расслышал этой вашей Эйропы? Учтите, так говорят весьма образованные люди, я от них и слышал. От таких культурных людей, каких нам, наверное, и видеть не приходилось. И если на их вкус Эйропа — хорошо, то и для вас сойдет!

Часовщик: — Вот и прекрасно! Отныне и по телефону не забывайте говорить хэлло или алё, раз уж вы эйропейский коммерсант (повеселел от собственных слов и с довольным видом посмотрел книготорговцу в глаза).

Трактирщик  (кладя руку на плечо книготорговца):  — Спокойствие, господин Кирай! Вы ведь знаете, он без ехидства минуты прожить не может. Ему больно видеть, что нам друг с другом хорошо, что мы мирно беседуем … Поэтому сохраняйте спокойствие!

Книготорговец: — Вот увидите, в один прекрасный день явится за ним сатана! — произнес Швунг и отвернулся к остальным. — Итак, вы считаете, что люди этой породы, которых я уже перечислил, могут спать спокойно? Извините! Тогда откуда у них несметные богатства, комфорт и все прочее? Откуда, позвольте вас спросить! А оттуда, простите, что другим нечем хоть как-нибудь брюхо набить…

Часовщик: — Не забудьте про грудинку в портфеле! — напомнил часовщик.

Книготорговец: — Верно! А как быть тому, у кого в портфеле нет грудинки?
 
Столяр: — И вообще, часто ли она бывает?

Книготорговец (одобрительно кивнул, раздавив в пепельнице сигарету): — Вот об этом и речь! Оттого они и богаты, что у остальных забот полон рот! Вы думаете, они про это не знают? Я читал у одного писателя, по имени Золя, в его книгах про нищету все сказано. Так вот, я этих книг уже не в одно правление продал! И представьте, многие говорили, что очень любят этого писателя! Стало быть, они наверняка знают, что в этих книгах написано и откуда берется их богатство. К тому же они ведь не глупые люди. Одним словом, я люблю ясность! Каждому из них про себя доподлинно известно, что он подлец…

Трактирщик:  — Ну… это бы еще ничего. А в самом деле, как насчет министров, военачальников и прочих, которые утверждают, что управляют людьми? Вот, к примеру, у одного из моих посетителей нет ноги… Как это военачальник или кто другой, поставивший свою подпись, мог взять на себя ответственность послать его на войну, решился принять на душу чужое несчастье? Вы уж простите, сударь, за откровенность, во ведь это так! Вам уже никогда не стать снова тем человеком, каким вы были прежде!

Столяр (прищурившись и глядя прямо перед собой): — Так-то оно так… Но все-таки, коллега Бела, тут могут быть разные трудности. Если посмотреть на дело с такой стороны, правы будете вы, но, с другой стороны, должен ведь кто-то решать, кому и когда на войну идти; я, собственно, что хочу сказать — нельзя обойтись без начальства, которое бы управляло государством, без правительства, премьера или государя, наконец… А раз так, то может наступить время, когда государство потребуется и защищать. Как ни крути, а это тоже правда! Ведь так?

Трактирщик (подался вперед): — Вы кто по профессии, господин Ковач?

Столяр: — Как это — кто?..

Трактирщик: — Я просто так спросил.

Столяр: — Да? Ну, столяр…

Трактирщик: — Вы хорошо знаете свое ремесло?

Столяр: — Разумеется!

Трактирщик: — И людям всегда будут нужны стулья, кровати, столы и прочая мебель, которую вы делаете?

Столяр: — Ну, если на то пошло, конечно…

Трактирщик: — А вас могут лишить права заниматься вашим ремеслом?

Столяр: — Ну, это вряд ли… То есть надо бы так сказать: ежели работать честно, без обмана — никто не лишит!

Трактирщик: — Вот видите!.. Тогда какой вам интерес знать, кто ваш заказчик? Кто с кем хочет воевать? Каким бы ни был окружающий мир, вы так или иначе останетесь столяром, в вас и в вашем ремесле всегда будет нужда. Верно я говорю, господин Кирай?

Книготорговец (поглаживая затылок): — На это совсем не так просто ответить.  Совсем не просто, потому что человек все-таки любит родину, а легко может случиться, что ее интересы окажутся важнее…

Трактирщик: — Не шутите, господин Кирай! Разве могут быть такие интересы, которые оправдывали бы войну? Ладно, я человек необразованный, и этого никогда не скрывал, но уж настолько-то разбираюсь и готов перед кем угодно заявить: не бывает интересов, чтобы из-за них войну начинать, чьи бы они  ни были!

Фотограф (прокашлявшись): — Позвольте мне вставить словечко, я вашим терпением не злоупотреблю: предположим, к примеру, кто-нибудь стал бы утверждать — заметьте, не я сам, это только предположение, — так вот, если бы кто-то высказал утверждение, что вы не правы, что бы вы в таком случае сделали?

Трактирщик (пожал плечами): — Пусть себе высказывает! На здоровье!

Книготорговец хотел было уже что-то сказать, но фотограф сделал ему знак помолчать

Фотограф: — А если, предположим, он сказал бы не только это, а стал бы утверждать, что всякий рассуждающий в таком роде глупец?

Трактирщик , часто моргая, уставился на фотографа

Фотограф: — Только прошу вас,  я не хотел бы, чтобы меня неправильно поняли; это говорю не я, но кто-то мог бы так сказать! Предположим! Что бы вы тогда сделали?

Трактирщик (подобно всем сильным, порядочным, но обычно не слишком сообразительным людям, попытался сперва уразуметь вопрос, чтобы ответить как можно точнее. Наморщил лоб, сложил на столе руки и уперся в них подбородком. Потом неуверенно оглянулся: А хрен его знает, что бы я сделал… (спохватился, оправдываясь) Извините за выражение…

Фотограф: — А все-таки?..

Трактирщик: — Но ведь это, наверно, зависит от того, что за человек со мной говорит!

Фотограф: — И все же?..

Трактирщик: — Тогда… тогда бы я ответил ему, что он не прав, потому как глупостей я не говорил…

(Часовщик рассмеялся. Рассмеялся впервые с тех пор, как все общество уселось вокруг стола. И представить себе одно из тех неприятных лиц, на котором при улыбке отражается почти ребяческая невинность, значит, он видит перед собой нашего часовщика)

Часовщик: Вы честный малый, но глупец, коллега Бела!

Книготорговец: — Теперь это не интересно. Но скажите, коллега Бела, что бы вы сделали, если бы этот некто, этот пижон, все равно стал бы утверждать, что вы сказали глупость?

Фотограф: — …И что бы вы ему ни говорили, настаивал бы на том, что вы дурак.

Трактирщик (потер подбородок, растерянно посмотрел на столяра. Потом, уставившись на свою ладонь, широко растопырил пальцы):  Такого не бывает, чтоб кто-то безо всякой причины обзывал человека дураком!

Книготорговец (хлопнул ладонью по столу): — Благослови вас бог, но ведь причина просто в том, что этот кто-то думает иначе, чем вы!

Фотограф: — Или же он убежден, что вы дурак… И будет на улице и повсюду кричать вам вслед, что вы дурак!

Трактирщик: — Если так… (кадык его угрожающе задвигался) если так, то я, наверное, был бы вынужден побить названного человека, раз он без причины оскорбляет меня!

(Книготорговец и фотограф переглянулись)

Книготорговец: — Вот видите!  Вот так и начинаются войны! Ведь и вы из-за такой вот мелочи лезете в драку, да, не дай бог, еще и погибнете в ней или сами кого убьете…

Фотограф (поднял указательный палец): — Вот-вот… Это значит, что пустяк вовсе не пустяк. Как видите, тут есть одно обстоятельство, на которое вы не обратили должного внимания…

Книготорговец (с некоторой досадой, но уважительно взглянул на фотографа):  — Пожалуйста, продолжайте…

Фотограф: — Речь идет о том, — продолжал фотограф,  что у этого человека тоже было определенное представление касательно затронутого вопроса.
Причем он думал, что его представление или его мнение более правильно, чем ваше! И что же он сделал? Он не стал мириться с тем, что вы стоите на ошибочной точке зрения, а попытался убедить вас, что вы неправы…

Трактирщик: — И обозвал меня дураком?
 
Фотограф: — Видите ли, он ведь поступил так лишь в последний момент, в сильном раздражении, вызванном убежденностью в своей правоте, окончательно выйдя из себя. Согласитесь, какой ему интерес затевать весь этот спор, если бы он не верил в собственную правоту? Но пойдем дальше: если он считал, что его мнение правильно, то разве не уважительно его стремление наставить и вас на истинный путь?

Трактирщик: — Ну, уж извините! Я не очень вас понял, но твердо знаю одно: если для защиты своего мнения человек способен наговорить другому грубостей, то это не честный и, уж конечно, не порядочный человек! По-моему, к этому делу только так и Можно относиться, как я сейчас сказал. (обвел глазами сидящих за столом, словно хотел обратиться к кому-то с вопросом, и его взгляд остановился на Дюрице. Часовщик тотчас открестился)

Часовщик: — Обратитесь, сударь, к кому-нибудь другому!

Трактирщик (махнул рукой и повернулся к столяру): — Я спрашиваю у вас, господин Ковач, приходило ли вам когда-нибудь на ум во что бы то ни стало навязать кому-то собственное мнение?

Столяр (подавшись всем телом вперед): — Как вы сказали?

Книготорговец: — Только учтите, милостивый государь. Тут речь не о пустяках, а о вещах серьезных! То бишь не о том, стоит ли приправлять сыр паприкой, и не о том, как едят фасолевый суп — с луком или без лука.

Фотограф (закивал головой): — Именно, именно!
 
Книготорговец: — А речь о том,  что некто имеет мнение по вопросу, интересующему, скажем, все человечество! Конечно, тем самым подразумевается, что это мнение человечеству на пользу, и я привожу такой — как бы это выразиться? — великий пример, чтобы нам проще было понимать друг друга! Так вот, этот человек считает, что лишь его мнение правильно, он не желает держать его про себя и хотел бы сделать достоянием всех, потому что убежден, что оно всем на пользу. Другими словами: он хочет людям добра! Вы меня понимаете?




                Сцена 3
                Химеры

Трактирщик (повернулся к столяру и, склонив голову набок, спросил): — Скажите, господин Ковач! У вас было когда-нибудь желание вмешаться в чужое рассуждение?

Столяр (положа руку на сердце, воскликнул): — Боже упаси! Я, с вашего позволения, — присутствующие могут это подтвердить — живу здесь с самого рождения, и все знают меня как человека работящего, честного и надежного. Так или не так, господин Дюрица?

Часовщик (продолжая следить за мухой, ползавшей по потолку): — Разумеется!

Столяр: — Я всегда и со всеми ладил! Откуда мне было набраться духу, чтоб… я даже не знаю, как и сказать… чтоб вмешиваться в чужие дела?!

Книготорговец (положил руки перед собой на стол, напористо заговорил): — Ну вот, сами видите! Не сердитесь на меня, — (повернулся к фотографу)  — я знал, что мы к этому придем, для того только и помогал вам, чтоб остальные тоже поняли, о чем речь! Одним словом, так оно и должно быть, дорогой господин Ковач! Иначе и не может быть, дорогой коллега Бела! Потому что такое приходит в голову одним министрам, королям, военачальникам и им подобным! На то они и министры! Вы только подумайте, не в том ли дело, что эти люди, в своем высокомерии и зазнайстве потерявшие всякий стыд — стало быть, люди заведомо непорядочные, — настолько поглощены сами собой, что возомнили, будто одни знают истину, в то время как остальные вроде ничего не понимают, хотя среди остальных есть и много старых, опытных или просто знающих, ученых людей! Так вот, замыслят они там что-нибудь этакое и тотчас заявляют, что так оно и правильно, ну а кому не нравится, с тем мол, они разберутся. А потом, раз уж замыслили, забирают людей в солдаты, умирать за то, что эти типы считают правильным! И тут уж им и в голову не придет спросить у единственно сведущих людей — ваших матерей,  а можно ли уводить их сыновей в солдаты?

Трактирщик: — Еще бы… — так они сами и отдали своих сыновей на фронт! Так я и поверил!..

Книготорговец: — Значит,  оттого и происходит все зло, что существуют абсолютно ненормальные типы, утверждающие, будто все должны верить их домыслам. Иначе — крышка! Несогласному тотчас свернут шею! Достаточно таких вот двоих-троих полоумных на весь мир, и пошло! В самом деле, который из этих двоих станет верить другому, что прав не он, а этот другой, ведь каждый сам додумался до собственной химеры. Только им не мешало бы и слегка призадуматься. Посудите сами: если второй станет утверждать, что правда на его стороне, я заявлю, что прав я, а третий — что он, — то все насмарку, ибо столько правд не бывает, а если и оказалось столько разных, то, значит, ни одна из них не настоящая. Вам ясно, коллега Бела?

Трактирщик: — Да уж яснее ясного!

Книготорговец (повернулся к часовщику): — А вы чего хохочете? Если вам на серьезные вопросы наплевать, то дайте хоть другим поговорить спокойно!

Трактирщик (махнул рукой): — Оставьте его, пусть себе хохочет! Небось ангел привиделся… А я вот что скажу: самое лучшее, когда человек живет так, как мы с вами: делаем свое дело, никого не обманываем и уважаем друг друга.

Столяр (потирая лоб): — Прошу прощения… я бы тоже хотел кое-что сказать. Нужно ведь и о том подумать, что если бы, например, господь наш Христос не уверовал так сильно в то, во что он уверовал, и если бы он не захотел любой ценой поведать людям о своем учении и даже приобщить к нему все человечество, то как бы мы смогли стать христианами и славить Господа? Ведь это лишь потому и произошло, что он глубоко верил в свое учение и был убежден, что нашел истину. Разве не так?

Книготорговец: — Вот так штука!  А что вышло из того, что он открыл истину и поведал ее людям? И этой истине обучили полсвета? Может быть, после этого в мире что-нибудь изменилось?

Столяр: — Да как вы можете такое говорить, будто не изменилось?

Книготорговец: — Ну, а что же мне говорить, мил человек?

(Столяр покачал головой и обвел собравшихся умоляющим взглядом, словно ища поддержки. Фотограф, все такой же пунцовый, барабанил по столу пальцами, Дюрица сонными глазами смотрел в свой стакан, коллега Бела потягивался)

Книготорговец (оглядев компанию, прервал молчание): — Я не хочу хвастать, но уже по роду своих занятий мне пришлось прочесть очень много книг.  Разумеется,  я не утверждаю, что прочел все книги, которые написаны, но во многие заглядывал, среди прочих и в такие, где речь идет об истории. С полным правом могу заявить, что со времен Христа положение нисколько не изменилось! Надеюсь, мои слова не вызовут у вас сомнений… Так вот, дорогой господин Ковач, при всем уважении к вашему мнению я хотел бы задать вам вопрос: если даже заповеди Христа не повлияли на людей так сильно, как мы могли бы ожидать, то станете ли вы после этого с такой же уверенностью убеждать меня, что найдется муж еще более достойный, чем Христос, чтоб человечество последовало его учению? Ведь до лучшего и, если можно так выразиться, неопровержимого учения или более основательных заповедей никто не смог бы додуматься! А что толку? Может, стало быть, появиться человек, способный сказать нечто более разумное? Ведь что получается? Этот Христос, которого я тоже по-своему уважаю, явился, преисполненный своих истин, и объявил, что он царь над всем миром, а потому все должны его слушаться! И стало быть, кто бы теперь ни пришел и ни объявил себя владыкой мира лишь потому, что сам он в этом убежден, он тоже будет прав? Несмотря на то, что у его предшественника так ничего и не вышло? ( бросил взгляд на дверь и понизил голос)  Скажите откровенно, господин Ковач! Вы слышали, чтоб когда-нибудь варили мыло из человечьего мяса, костей и жира? А ведь сегодня уже и впрямь всякий знаком с учением Христа! Отвечайте начистоту! Об этом, правда, не полагается говорить, но мы-то все знаем, что творится вокруг. Надеюсь, — он посмотрел на фотографа, — и ваша милость не поймет нас превратно, ведь мы лишь называем факты, только и всего! Разве свет видел что-нибудь подобное? Никогда, уверяю вас! А все почему? Потому что явился один высокомерный, самонадеянный тип который осмелился заявить, будто он один умнее всех, он один может объяснить всему человечеству, всей Эйропе, как отныне следует жить!

Часовщик: — Хэлло (прищелкнул языком)

Трактирщик: — Что вы сказали?

Книготорговец (отмахнулся): — Не обращайте на него внимания. Господин мастер изволит острить… (вынул мундштук, вставил в него сигарету. Потом таким же приглушенным голосом продолжал) А теперь представьте себе, как такой одержимый спит по ночам! Может ли он спать спокойно, когда каждый день тысячи и тысячи людей гибнут по его вине?

Часовщик: — Может!  Спит и в ус не дует!

Книготорговец: — Если вы о себе, то охотно верю: вы могли бы. Но представьте себе того человека! Каждый день умирают люди, потому что он забрал себе нечто в голову и стоит на своем! Заявляя при этом: или мир будет жить так, как я задумал, или после меня хоть потоп, и никто уже никак жить не сможет!

Столяр: — Святая правда. Эти короли и им подобные, все эти большие господа, не могут спать спокойно! Видели в прошлом или позапрошлом году фильм, где один царь душит детей своего брата, а еще кого-то топит в винной бочке, чтобы никого не допустить к власти?

Трактирщик (поднял голову): — Да и не только это. В  наших учебниках по истории рассказывается, как короля в его собственном шатре убили…

Столяр: — А Пишта Тиса!
 
Трактирщик:  — Вот то-то и оно! Никто из них не мог быть спокоен за свою жизнь! Может, у них только тем голова и занята — как бы их кто не убил! А теперь скажите, зачем людям большая власть? Или несметное богатство? Какой им прок от того, что они могут приказывать, распоряжаться деньгами и всем прочим, если вечно приходится опасаться, как бы кто — о господи — не заколол, не застрелил или еще чего не сделал?

Книготорговец (удовлетворенно): — Вот видите. От этих людей всегда одно несчастье! От всех тех, что носятся с мыслью как-то изменить мир и все вокруг… Представьте себе те бесконечные проклятья, только успевай карман подставлять, которыми поминают их люди! Матери бранят их за отнятых детей, жены — за мужей и так далее! Такая жизнь, уж поверьте, не сахар!

Столяр: — Судите сами. Я ведь и правда не богач, прислуги не держу, работаю сам и живу — по одежке протягиваю ножки! Я не жалуюсь, на хлеб хватает… Особо не преуспел, сколько ни старался, забот много, просто хоть отбавляй, и все-таки… (помолчал, откинулся на спинку стула, положил обе руки на стол) Короче, я вот что хочу сказать, — в голосе его послышалось умиление, — я хочу сказать, что — только не смейтесь — мне с самого раннего детства очень хотелось иметь фонограф. Поговоришь в него, а потом слушаешь, что сам сказал. Ребячество, конечно, да ведь несколько десятков лет мечтал, и теперь еще случается… И вот — нет у меня фонографа! Так и не смог купить, хотя уже и голова седая! А ведь работаю честно, можно сказать — от зари до зари; жизнь прожил, а так и не осуществил своей великой мечты, которая на самом-то деле — пустяк!

Трактирщик: — Тоже верно!  В сущности, пустяк и есть…

Столяр (кивнул): — Да.  Только и есть, что проволока, какая-то пластинка, катушка и еще бог знает что, всего килограмм на десять, и эти-то десять килограммов невесть чего я так и не смог приобрести за всю жизнь. То обувь детишкам, то одно, то другое, то для домика что потребуется, а ну как умру? Семью без гроша не оставишь, пусть хоть детям легче будет начинать… Короче — не получилось!

Книготорговец (задержав на говорившем взгляд): — Так!

Столяр: — И все же скажу вам… Моя маленькая жизнь, несмотря на постоянные неудачи и вечные заботы, стоит больше, чем жизнь какого-нибудь высокопоставленного лица! Имени моего никто не вспомнит, а если кто и вспомнит, то добром помянет. Нет у меня ни богатства, ни власти, даже ерундового фонографа нет, зато совесть моя спокойна. Лучше уж я другим предоставлю и право распоряжаться, и несметное богатство, зато сам буду спокойно спать по ночам, а когда случится пройтись по улице, люди скажут: вот идет столяр Ковач, порядочный и работящий человек. С меня и довольно. Верно ли я говорю, коллега Бела, старый друг?

Трактирщик: — Все верно, старина, именно так… Зато на именах наших грязи не будет. Ничего великого мы не совершили, в учебники по истории имена наши не попадут — черт побери! — но и злым словом нас не помянут. И то хорошо. А там и уйдем однажды… потому как… никто не вечен. Ведь так, мастер Дюрица?

Часовщик (зевая,  взялся за стакан): — Разумеется!

Подняли стаканы и остальные

Трактирщик: — Вот какие мы люди, дорогой гость! (воскликнул, обращаясь к фотографу) Дай вам бог долгих лет жизни! Ваше здоровье, дорогой… э-э, как вас?

Фотограф (часто моргая, поднял на трактирщика глаза и напомнил): — Кесеи.  Карой Кесеи…

Трактирщик: — Очень приятно.

Все, пожав друг другу руки, залпом осушили стаканы

               

                Сцена 4
                Свинья
 

Фотограф (откашлялся, вытер губы и заговорил, то и дело моргая и от постоянного смущения барабаня пальцами по столу): — Все же… с вашего позволения… Вы понимаете, тут тоже что-то есть, если человек озабочен не только тем, как набить себе брюхо, иметь свой домик. Там, в глубине сердца, у него живет мечта, чтобы не только ему, но и всем людям на земле было хорошо, и он начинает ломать голову, как бы этого достичь… Ходит он взад-вперед по улице, гуляет, возвращается домой… но и перед сном продолжает думать, как бы все устроить получше, что бы такое людям следовало предпринять. Потом, когда ему покажется, что способ найден… у него рождается желание, чтобы его слова были услышаны и все, до чего он додумался, сбылось…(опустил голову и принялся теребить кромку скатерти) В общем, я хочу сказать, что… человек даже жизнь свою мог бы отдать за то, чтоб не только ему было хорошо, во в чтоб сбылись его думы о человечестве!

Часовщик (вскинул брови, произнес): — Гоп!

Фотограф (поднял на него глаза): — Что вы хотели сказать?

Часовщик: — Ничего! (откидываясь на спинку стула. И снова принялся внимательно рассматривать потолок)

Трактирщик: — А у меня, знаете ли,  всегда было желание развести где-нибудь такой же сад, как во Франции возле одного великолепного замка! Его называют Версалем, там еще проходили мирные переговоры. Подростком я как-то работал у барина, при садовнике состоял. Какой это был мастер! Целых два года работал я у него подручным, и, должен признаться, мне повезло. Он рассказал мне про этот замок и про сад. Показывал снимки. Там всегда выращивалось девяносто тысяч розовых кустов. Это был не просто сад, а композиция, то есть такое искусственное насаждение: от замка во все стороны расходятся клумбы, ряды деревьев и кустарников, подстриженных на один манер, там же пруды, фонтаны и все такое, а только потом идет уже настоящая роща, роскошный английский парк с беседками, мостиками прямо из необработанных бревен, в общем такой, как у наших Эстерхази. Так вот я, чтоб вы знали, решил: ни за что не умру, пока такую же работу не сделаю и пока не увижу тот сад в Версале! Что же из этого вышло? Ничего… А ведь это было мое единственное настоящее желание. Теперь уж я об этом и не мечтаю… — Черт с ним! Куда уж мне теперь? И все-таки я так думаю — если за то, чтоб на этот сад посмотреть и у себя дома насадить такой же, пришлось бы совестью поступиться, то лучше уж не надо. Для какого-нибудь барина такое желание исполнить — все равно как мне до стойки шаг сделать, во пусть уж лучше все остается, как есть, лишь бы меня потом не проклинали и не пришлось бы за свою жизнь опасаться — а ну как многие начнут на мое место зариться, так что и головы спокойно не преклонить… Да провались все это к черту, если покоя не будет…

Столяр: — Стало быть, так, как есть, всего лучше!  Хорош бы я был, если бы глядел из окна на людей, как они туда-сюда снуют, а сам бы сидел себе за стеклом, и не было бы мне до них никакого дела… Неладно это! Ваша правда, господин Кирай!

Трактирщик: — Бедность бедностью, а я, хотите смейтесь, хотите нет, выскажу все, как есть. У меня тогда хорошо на душе, когда я такой, как все, и делаю то же, что и другие! По мне, это все равно как в теплой воде плескаться. Однажды случилось мне с женой отправиться в кино «Форум», сами знаете, какое это приличное заведение, там всегда только премьеры показывают. Не помню уж, какой шел фильм, только подходящих билетов нам не досталось, оставались какие-то совсем уж дорогие места. Что ж, говорю, пошли! Оказались мы на лучших местах, кругом одни шикарные господа. Ну, доложу вам, никогда еще мне так скверно не было! Уж и не пойму, что за чудаки вокруг? Хотите  верьте, хотите нет, только они совсем не тогда смеялись, когда следовало бы. Там, где вас с женой смех разбирал, они тотчас шикать начинали, а во время перерыва так на нас смотрели, что после этого мы даже и дышать боялись. Так и просидели всю картину, не смея дохнуть, потому не знали, как им угодить. У меня аж воротник от пота мокрый стал…  Сам черт их не разберет!

Книготорговец (поднял вверх палец): — Вот я и говорю, друзья, не надо обращать на них внимания…

Трактирщик: — Да ведь не в том беда, что мы на них внимание обращаем. Пусть на них чертова бабушка внимание обращает. А в том, что они на нас обращают! Когда нужно и не нужно! То одно делай, то другое, столько-то государству заплати, за то, за сё, встань сюда, вставь туда, а теперь отправляйся в солдаты, потому что мы задумали одно великое дело, которого тебе и не понять, ты ведь даже не знаешь, когда в кино смеяться нужно; а теперь иди с крестным ходом или вывешивай на доме флаг, потом снимай, получай по одному талону хлеб, а по другому жир, верь тому, что говорю я, а теперь тому, что говорит главарь другой партии, метящий в премьеры… словно ты паяц! Чтоб тебя за веревочку дергать!

Столяр (улыбнулся): — К этому, коллега Бела, надо относиться так же, как к граду! Он повалит в свой черед, и с этим ничего не поделаешь! С тех пор как стоит мир, так было и так будет. Польет тебя дождичком, а ты отряхнись, как собака, и все. Что тут поделаешь?

Книготорговец: - Ну, вообще-то можно и головой о стену биться!  Но сколько ни бейся — конец один: мир — это большая казарма! Миллионы рядовых, сотни тысяч сержантов и взводных — короче, несколько сотен тысяч мелкой сошки довольно серой породы. Потом несколько десятков тысяч офицеров, объясняющих мелкой сошке, что и как надо делать; затем несколько сотен генералов, над которыми несколько маршалов, и, наконец, главнокомандующий, или фельдмаршал, или как там еще — званий они себе напридумывали — что ни государство, то новое звание. Так вот и устроен мир! Ну, а раз так, то что можете сделать, например, вот вы. — Он повернулся к фотографу. — Что вы, как рядовой, можете предпринять в такой армии? Вам не остается ничего другого, как заткнуться и делать все, как велит такой вот сержант или взводный. Не забудьте, разговаривать вам придется не с генералом — еще чего! — а с сержантом или капралом. Ничего вам предпринять не удастся! Но устроим передышку: вы думаете, что раз уж сержант вами командует и на правах унтер-офицера может украсть на кухне для себя мозговую косточку, так ему уже лучше, чем вам? Глубоко заблуждаетесь! Ведь я ему дозволено лишь то, что прикажут офицеры. А кто такие офицеры, что им командуют, позвольте спросить? Если они едят на белой скатерти и не там, где жрут рядовые, если на них там-сям галуны навешаны, то они уже в лучшем положении, чем вы? Да ничего подобного! Ведь и они лишь то делают, что генерал прикажет. Ничем они от вас не отличаются. Только и разницы, что вами капрал командует, а ими генерал. Вот какая штука получается! В чем, стало быть, разница? Каждый делает лишь то, что ему приказано! Благодарю покорно за такую разницу!

Столяр: — Но кое-какая разница все-таки есть. Когда приказывает генерал, у него все-таки по-другому получается.


Книготорговец: — В чем же, помилуйте, в чем?

Трактирщик: — Все именно так, как говорит господин Кирай!  Я бы даже добавил, что рядовой оказывается еще и умнее, он ведь как рассуждает: я шишка небольшая, мне лишь то и дозволяется, что прикажет сержант или другой начальничек! А этот несчастный офицер или генерал еще думает мудрой своей головой, будто он на особом положении. К нему ведь порой и на «ты» обращаются, когда командуют «направо», «налево» и прочее!..  Блеск, ничего не скажешь! Словно от этого хоть что-нибудь меняется в существе дела, когда он и пикнуть не смеет, разве что с разрешения, да и то шепотом. Думает, если нижестоящими командует, то сверху уже не выглядит таким же ничтожеством, какими сам считает рядовых или сержантов?

Книготорговец: — Именно так, коллега Бела! Я вижу, вы поняли, о чем речь…  А теперь представьте себе генералов и маршалов. Может, они в ином положении? Такие щеголи — и спереди, и с боков, и везде разными бляшками да побрякушками сверху донизу заляпаны, словно сургучом! А если шутки в сторону? Они тоже без приказа не пикнут. И все же каждый из них о себе такого мнения, будто он голова и гений! Вашему старшему советнику тоже лишь то позволено, что скажет министр, статскому советнику лишь то, что велит тайный, а тайному лишь то, что прикажет премьер. Красивая картинка получается! Тогда пусть уж лучше у меня достанет ума и чести повторить разумный довод рядового солдата: мне слов не положено, не я пуп земли…

Столяр (задумчиво кивнул): — Все истинно так! (часовщику)  Правда, как просто?

Часовщик (заявил): — И того проще! (опершись спиной о спинку стула, приподнялся на одной ягодице, звучно выпустил ветры)

Книготорговец, поднявший было руку, чтобы продолжить разговор, застыл в неподвижности. Фотограф отшатнулся и настороженно посмотрел на часовщика

Книготорговец (краснея):— Господин Дюрица

Часовщик: — Чего изволите?

Книготорговец: — Господин Дюрица

(Хозяин кабачка опустил голову и улыбнулся. Столяр, моргая, посмотрел сначала на часовщика, потом перевел взгляд на книготорговца)

Книготорговец (выкрикнул): — Я не намерен больше этого терпеть!  Никто не заставит меня сидеть за одним столом с таким человеком!

Часовщик (невозмутимо):— Да почему? Что, у вас на этот случай другой способ есть?  Через особую петлю? Или в карман?

Книготорговец (стукнул по столу): — Хоть теперь помолчали бы!

Часовщик: — А вы, пока тут сидите, ни разу так не делали? Вы это хотите сказать?

Книготорговец: — Я запрещаю вам раз и навсегда!

Столяр (потупив взгляд): — Вы очень хорошо знаете, господин Дюрица… как я вас уважаю… но от подобных вещей будьте добры нас избавить!

Трактирщик (тихо заметил): — Могли бы уж, кажется, и привыкнуть…

Книготорговец (от волнения начал заикаться): — К эт-тому невозможно п-привыкнуть! (обратился к фотографу) Пожалуйста, забудьте об этом… э-э-э… неописуемом происшествии!.. (замолчал, теребя воротничок сорочки. Поправил галстук и, выпятив подбородок, высвободил шею. Затем, несколько понизив голос, снова обратился к часовщику)  Я серьезно заявляю, вы хуже испорченного мальчишки. Надо же иметь хоть каплю такта, раз уж нет ничего другого! Мы только одного хотим, чтоб вы стали наконец чуть повнимательнее к людям! Неужели трудно понять?

Трактирщик (попросил): — Продолжайте ваше выступление, господин Кирай!

Книготорговец: — Человек не затем садится побеседовать с друзьями,  (заключил, передернув плечами), чтоб позволять себе подобное свинство… Так-то! (тряхнул головой и обернулся к хозяину кабачка)  Как вы сказали, коллега Бела?

Трактирщик: — Что у вас еще про казарму?

Книготорговец: — Больше ничего! Я все сказал!

Трактирщик: — Все именно так, как вы тут изобразили!



                Сцена 5
                Казарма

Книготорговец: — Из всего этого я хотел бы сделать такое заключение: если мир устроен так же, как казарма, где только ограниченные тупицы верят, будто могут поступать по собственному разумению, то о таком мире нечего и жалеть… Много ли толку в том, когда рядовой идет против приказа? Вы знаете, что такое внутренний распорядок? Как-то раз за четверть часа до увольнения сержант приказал мне вымыть клозет, кем-то загаженный. Я ему говорю — не я, мол, его загадил и вообще эта уборная не нашего отделения. За что он заставил меня вымыть все уборные на двух этажах — и это в воскресенье после обеда, когда у меня увольнительная в кармане! А вдобавок составил рапорт, будто мое лицо, когда я докладывал об окончании уборки, выражало угрозу. Вызвавшему меня офицеру я объяснил, что со мной обошлись несправедливо, но тот заявил, что не позволит критиковать армию, и велел посадить меня в карцер. С этого дня я стал козлом отпущения для всей роты, и не было такого свинства, которого бы надо мной не учиняли! Ну вот, разве в мире не так же дела обстоят? Открыл рот… и ты уже набитый болван. Всякий может к тебе придраться — и конец! Стоило один раз открыть рот, как ты уже для всех бельмо в глазу и, образно говоря, обречен отныне чистить  все наличные клозеты!

Столяр: — Помните, как я в прошлом году на рождество ездил? На той машине и с той женщиной?

Трактирщик (поднял бутыль и взглянул на фотографа): — Про это, сударь, стоит послушать!

Книготорговец: — В этой истории много поучительного!
 
Столяр (вместе со стулом подсел ближе): — В канун сочельника был я у своей старшей сестры, в Векерле. Крестничку подарок привез. На обратном пути заскочил к одному знакомому столяру на улице Барош за какой-то мелочью. Подхожу к Большому Кольцу и вижу, как на одной из улочек двое верзил пристают к женщине. Светло еще было, то есть, во всяком случае, все видно — насильничают они над ней, притиснули к стене, бедняжка хотела бы закричать, да они зажали ей рот и уже юбку разодрали под коротенькой шубкой. Подбегаю я к ним и спрашиваю, что, дескать, происходит? Один из верзил отвечает, проваливай, мол, пока цел! Тогда я подступаю вплотную и начинаю несчастную женщину у них из рук вырывать. Меня бьют, но и им достается. «Хулиганье, — кричу, — я вам покажу, как с женщиной обращаться!» И луплю изо всех сил. Тут вдруг останавливается возле тротуара роскошная машина, выскакивает из нее еще один хмырь — и бац меня в машину вместе с женщиной! «Заткнешься ты наконец, дурак?» — спрашивает один из них, а другой как хряснет меня по зубам, я после этого еле-еле отдышался…

Книготорговец: — Вот как надо клозеты чистить!

Столяр: — Короче говоря,  привезли меня в полицию, потому как женщина оказалась не то карманной воровкой, не то взломщицей, не то еще кем, а эти верзилы — сыщиками, на той улочке ее как раз и зацапали! «И какого черта вам во все обязательно влезть надо, олух вы этакий? — спрашивает меня потом тот сыщик, что по зубам съездил. Чего вы суете нос в дела, которые вас не касаются?» Ну, вот и вся история… А ведь меня всегда учили — и в бойскаутах, и в конгрегации, и везде: если можешь, помоги! Хорошо же мы выглядим, доложу я вам… И что после этого делать прикажете?

Книготорговец:— Очень просто!  Как в армии! Раз не твое дело, помалкивай!

Столяр: — Очень правильно вы только что сказали, коллега Бела: ежели мир велит вылизать пол, значит, нужно вылизать — и дело с концом! Рядовой — цыц! Зажмурь глаза, заткни уши. Командуют здесь они, люди их круга! А вот что мы думаем — уже наше дело, в мысли не заглянешь. Хотя бы это нам остается! Разве не так?

Фотограф (разгладил перед собой скатерть и, водя по узору указательным пальцем, заговорил): — А я… я вот что скажу, — и он снова покраснел, как краснел всякий раз, начиная говорить, — я скажу: даже если и в десятый раз с таким делом столкнешься, надо и в десятый раз вмешаться! Это, если угодно, человеческий долг. И если мы уклонимся — то как же нам себя уважать?

Книготорговец (вздохнул):— О-хо-хо!..  Да вы, как видно, из неисправимых.

Столяр: — А вы что на все это скажете, господин Дюрица?

Часовщик: — А я только удивлюсь, как это у вас животы от скуки не подводит!

Книготорговец (поднял стакан): — Ну, конечно… Если бы разговор шел о несовершеннолетних девочках, господин мастер не строил бы такую кислую мину!

Часовщик: — Вы так полагаете?

Книготорговец: — Да, полагаю, дорогой друг!

Часовщик (перевел взгляд на Ковача и погрозил указательным пальцем):
— Остерегайтесь людей, которые любят говорить «дорогой друг»! Это у них не от искренности, а от двоедушия!

Книготорговец: — Да, я так полагаю!  И если вы еще не потеряли обоняния, то выкиньте, немедленно выкиньте гадость, которую держите, иначе я уйду!..

(Часовщик, пока шел разговор, вынул из нагрудного кармашка старенький картонный мундштук и, два-три раза дунув в него, принялся старательно заправлять внутрь кончик сигареты. Такого рода мундштуки продавались в киосках за три-четыре филлера и вполне себя оправдывали — после нескольких сигарет, пока карман или бумажник не успел провонять, их в отличие от других мундштуков не жалко было выбросить. И когда Дюрица продул свой мундштучок, вокруг распространился запах табачного пепла, зловонный до неприличия. Мундштук был явно старый, хотя внимательный взгляд мог заметить на нем следы тщательной чистки)

Часовщик (поднял сонный взгляд): — Вам и это не нравится?  (слегка скрутив сигарету, вставил ее в мундштук)

Книготорговец: — И как вообще человек с приличным заработком может так долго таскать с собой подобную мерзость? Объясните мне это  наконец!

Часовщик: — Могу одно сказать: не нравится, не смотрите. Какое вам, собственно, до этого дело? (подняв  взгляд на книготорговца) Вы, кажется, что-то сказали?

Книготорговец: — Поступайте, как хотите, (махнув рукой, повернулся на стуле, взял из хозяйской пачки «Дарлинг») Позволите, коллега Бела?

Трактирщик: — Само собой… Угощайтесь! Все угощайтесь, — пригласил хозяин кабачка, пуская пачку по кругу. — А что касается мундштука господина Дюрицы, то… короче — как с ним быть?

Книготорговец: — Если бы он хоть из вишневого дерева был или там из янтаря! Но целую жизнь протаскать такую дешевку?! Ну и вкус у вас, ничего не скажешь! Да разорвите вы его или выбросьте, и воздастся вам: я завтра же принесу вместо него мундштук из янтаря, клянусь богом, принесу, только выбросьте это к черту!

Трактирщик: — Не убивайте своего лучшего друга, господин Кирай!  Может, господин Дюрица и впрямь хочет пользоваться им всю жизнь?

Часовщик (вскинул брови, бросил на говорившего насмешливый, но доброжелательный взгляд, с поразительной точностью, подражая голосу книготорговца): А что, если и в самом деле хочу? Но все-таки, чтобы доставить радость вашему дорогому эйропейскому другу, я обещаю в свой смертный час разломить эту штуку пополам! (указал на мундштук и, все так же подражая голосу книготорговца) Вы довольны, дорогой друг?

(Все, кроме книготорговца, расхохотались. И только фотограф сидел, погруженный в свои думы, и на его худом, бледном лице по-прежнему проступал багрянец. Часовщик закурил. Сонливости на его лице как не бывало, хотя взгляд оставался все еще ленивым, как и движения, когда он нагнулся вперед. Не приглашая остальных, залпом выпил свой стакан, не спеша поставил его на стол)

Часовщик (столяру): — Итак… что я на все это могу сказать? Вы об этом хотели узнать, сударь?

Столяр (с готовностью подтвердил): — Да, да.

Часовщик: — Так вот, я хотел сказать, что было бы неплохо, если бы коллега Бела предложил нам еще немного вина! Со своей стороны я хочу кончить обычной шипучкой, если вы, коллега Бела, ничего не имеете против…

Трактирщик: (поднялся, составил вместе пустые стаканы, выжидающе посмотрел на фотографа, у которого оставалось вина всего на палец): — Стало быть, славный ужин будет у вас сегодня, господин Кирай! — сказал столяр, отгоняя ладонью дым «Дарлинга». — Однако вы не кончили про грудинку. Вы сами готовите или жена?

Книготорговец: — Разумеется, готовлю я, как уже было сказано… Стало быть, когда шпиговка закончена, вы берете определенное количество начинки, вернее, прежде вы должны ее приготовить…

Фотограф (накрыл свой стакан ладонью): — Благодарствую, нет… Вы так любезно пригласили меня к своему столу, но мне уже нора, только вот докурю сигарету. Право, это было очень любезно с вашей стороны…

Трактирщик: — Пожалуйста! (распрямляя затекшие ноги, направился к стойке за традиционной порцией шипучки — газированного вина для всей компании)

Книготорговец: — Приготовление начинки так же важно, как и шпиговка! — продолжал книготорговец. — Не знаю, как другие — ведь сколько семей, столько и обычаев! — а я готовлю так: прежде всего беру яйцо, круглую булочку, жир, петрушку, зелень и все остальное, но самое главное дальше… Попробуйте как-нибудь, господин Ковач! Дальше берем салями зимнюю, нарезанную мелкими, я бы сказал мельчайшими, кусочками, почти фарш! Вы поняли? Зимнюю салями! Именно так, как я сказал! Это вам небось и в голову не приходило, а?

Трактирщик (неся «шипучку»; усаживаясь, он слегка подтолкнул столяра локтем, сделав книготорговцу знак головой): — А чеснок вы уже положили, уважаемый?

Книготорговец: — Положил, коллега, положил! Даже больше, чем вы думаете…

Трактирщик: — Но ведь класть следует ровно столько, сколько нужно. Не так ли, господин Ковач?

Книготорговец: — Столько и положил, лишь бы вам угодить, господин умник!

Столяр (трактирщику): — Вы кладете в начинку салями?

Трактирщик: — Да вы что, шутите?

Книготорговец: — А я кладу! Что вы на это скажете?  Вам такое не по вкусу?

Трактирщик: — А лошадиной колбасы не кладете? А может, зельц или ливер?

Книготорговец: — Нет. А вот тонко нарезанную, нарубленную салями кладу. Знаете, что это такое? Пробовали когда-нибудь? Если не доводилось, дорогой друг, то не возражать надо, а ценить мудрый совет!

Трактирщик: — Короче, как вы поступаете с ливером?

Столяр (перебил): — Он говорил о салями…

Трактирщик: — Верно… тогда что вы делаете с салями?

Книготорговец: — Нарезав мелкими кусочками, кладу в начинку. Вроде как бы крошу вместе с булочкой и вареным яйцом… вы понимаете…

Столяр: — Может, оно не так уж и плохо.

Книготорговец (потянулся за стаканом, и в это время взгляд его упал на Дюрицу. Поставив стакан обратно на стол, воскликнул): — Нет, вы посмотрите! Вы только посмотрите на этого… на этого…

Часовщик, откинувшись на спинку, покачивался на стуле и смеялся, сощурив глаза и осклабившись.

Книготорговец: — Чему вы радуетесь?  Ангел явился или другое что нашло? Сам сатана мог бы поучиться, если бы видел теперь вашу физиономию! Что вы ухмыляетесь, господи прости!

Часовщик (качнулся на стуле): — А что, нельзя?

Книготорговец: — Почему же нельзя! Даже четвероногие могут радоваться, я сам видел… Повисли на решетке и радовались собственным ушам!

Часовщик: — А вы стояли рядом и наслаждались зрелищем, потому что на более серьезное дело у вас ума недостает…(подавшись со стулом вперед) Впрочем, если вам очень интересно, могу сказать, что мне пришло кое-что на ум, вот я и обрадовался. Вы к этому тоже имеете отношение! Ответьте-ка, что вам больше нравится — чичока или фаршированная телятина?

Фотограф собирался было встать, он уже положил ладонь на край стола, но Дюрица окликнул его.

Часовщик: — Останьтесь еще ненадолго, пожалуйста! ( помахал рукой, после чего
о удивленный человечек снова опустился на свое место) Я вас долго не задержу!Дюрица окликнул его.

Часовщик: — Останьтесь еще ненадолго, пожалуйста! ( помахал рукой, после чего удивленный человечек снова опустился на свое место) Я вас долго не задержу! (книготорговцу) Я сказал «чичока». Вы знаете, что это такое?

(Книготорговец недоверчиво посмотрел на него, потом на остальных, пожал плечами и развел руки)

 Столяр: — Чичока? Это что-то вроде картофеля. Вы не знали, господин Кирай?

Книготорговец:
— Ну и что из того, что не знал?.. Ну, не знал… Может, вы один и знаете?

Часовщик: — Я спросил,  что вы любите больше? Чичоку или телячью грудинку?

Книготорговец (осклабился): — Развлекайтесь со своими несовершеннолетними…

Часовщик: — Я спросил, что вы любите больше?

Книготорговец: — А знаете? ( пожал плечами) Чичоку я оставляю вам!

Часовщик: — Значит, грудинку?

Книготорговец: — Именно! Телячью грудинку! Вы удовлетворены?

Часовщик (строго посмотрел на него): — Я, простите, не шучу!

Трактирщик (подсказал) — Скажите ему: больше, мол, люблю телячью грудинку…

Книготорговец: — Телячью грудинку! (на этот раз искренне ответил книготорговец и растерянно посмотрел на серьезное лицо часовщика)

Часовщик:— Правильно! Благодарю вас… (откинувшись на спинку, стал смотреть на потолок)

Книготорговец (ничего не понимая, обвел взглядом остальных. Потом поднял руку и поднес ко лбу): — Тук-тук?..

Трактирщик — Ай-яй-яй! ( покачал головой и ухмыльнулся)

Книготорговец — Ну, а теперь над чем вы размышляете, уставившись в потолок? — обратился Кирай к часовщику.

Часовщик: — Над тем, — отвечал тот, прищурившись, — кем мне стать: Томоцеускакатити или Дюдю?

Книготорговец (так и остался стоять с открытым ртом. Потом сказал): — Ах, ну да! Гм! Да… Видите, какой ясный наконец пошел разговор! Впрочем, я всегда говорил, что вы умеете и понятно выражаться, только с вами надо иметь терпение и вас нельзя раздражать. Ну, а что думают об этом остальные?


Столяр (нагнулся к часовщику): — Как вы изволили выразиться, господин Дюрица? Я… я не все до конца понял… кем стать?




                Сцена 6
                Игра

Часовщик (перевел взгляд с потолка и качнулся к столяру. Переплетя пальцы рук, посмотрел Ковачу прямо в глаза): — Не знаю, стать мне Томоцеускакатити или Дядю?

Столяр: — Ага! (бросил неуверенный вагляд на книготорговца, но тот развел руками)
Часовщик: — Я буду очень рад, если вы поможете мне, господин Ковач! Охотно последую вашему совету. Откровенно говоря, я а весьма затруднительном положении…

Столяр: (смотря на часовщика, недоуменно моргая, и, однако, сочувственно качая головой) — Я к вашим услугам. Но… нет ли тут какого-нибудь подвоха? Может, вы шутите… или что-нибудь в том же роде?

Часовщик: — На этот счет будьте совершенно спокойны! (положил руку на плечо столяра)  Признайтесь чистосердечно, господин Ковач, что бы вы выбрали, если бы и спросил у вас, кем вы хотите быть: Томоцеускакатити или Дядю?

Столяр: — А это не шутка?

Часовщик: — Вовсе нет! Дало в том, что если вы умрете, то имеете право воскреснуть в образе одного из двух, людей: Томоцеускакатики или Дюдю. Так кем из них вы пожелали бы воскреснуть?

Столяр: — Этого я не понимаю… вы уж простите, но, по-моему, вы все-таки шутите, господин Дюрица!

Книготорговец: — Вот и хорошо, что ни понимаете!

Столяр:  (все так же моргая, смотря на часовщик: — Ведь и, простите… даже не знаю, кто этот Томотики или как его там и кто этот Дюдю. Я вообще ничего во всем этом не понимаю, не говоря уже о том, что, когда мы после смерти по воле божьей предстанем пред господом, там ведь и слова не вымолвишь…

Трактирщик (подмигнув книготорговцу, столяру): — Да поймите же, поймите наконец: если господин Дюрица решил, что вы должны сделать выбор после смерти, то это богу придется помалкивать, тихо радоваться, что цел, да стараться не прогневить нашего друга…

Книготорговец: — В том-то и дело!  В конце-то концов, стоит ли считаться с богом, если за дело принялся господин Дюрица?

Часовщик (не сводя с Ковача пристального взгляда): — Слушайте меня внимательно, мастер Ковач. Давайте рассуждать по порядку. Прежде всего я обещаю не причинять богу ни малейшего ущерба…

Столяр:  — Похоже, вы и впрямь серьезно!

Часовщик (кивнув головой) — Конечно, серьезно! Серьезнее некуда.

Столяр:  — Ну, тогда ладно… Но что это вы говорили про этих, не знаю, как их там? И что мне нужно выбрать?

Часовщик: — Стало быть, начнем по порядку! — повторил Дюрица. — Тот Томоцеускакатити, которого я упомянул первым, — очень важный господин, властитель острова Люч-Люч. Его подданные, разумеется, величают его иначе, но это, в сущности, ничего не меняет…

Книготорговец: — Разумеется, мистер Ковач, я должен вам сообщить, что острова, который назвал ваш друг, на земном шаре не существует, но если вас это не смущает, то считайте, что я ни слова не произнес…

Часовщик (невозмутимо): — Должен вам сообщить, — невозмутимо продолжал Дюрица, — что такой остров существует! И существует куда несомненнее, чем вы или наш эйропейский друг могли бы себе представить!

Столяр:  — Это правда? (переводя взгляд с одного на другого)

Часовщик (положил руку на стол и заговорил, подчеркивая каждое слово): — Остров существует, господни Ковач! Даю вам мое честное слово, что этот остров существует. Более того, возник он отнюдь не в новое время — это не коралловый атолл, напротив, это очень старый остров. Он существует с незапамятных времен под названием Люч-Люч, и я очень рад тому, что отныне и вам о нем известно!  Вам, дорогой эйропейский друг (повернулся к книготорговцу) покажется удивительным, как давно этот остров существует. (на секунду задержал взгляд на книготорговце,  улыбнувшись, добавил) Конечно, удивительно… и тем не менее это так! (столяру) Итак, этот самый Томоцеускакатити на этом самом острове является, если вам угодно, главным повелителем…
Столяр:  — А позвольте спросить… мне-то что за дело до этого Такатити

Часовщик: — Это донельзя просто! Вам до этого Томоцеускакатити потому есть дело, что на том же острове живет Дюдю, о котором я уже имел удовольствие упомянуть. Если бы там не жил Дюдю, нам не было бы ровно никакого дела ни до повелителя, ни до этого острова, который, между прочим, благословенный край. Скажу только, что в ручьях там кишмя кишит форель, а реки полны щук и карпов. Я уже не говорю, о вечно переменчивых, отливающих то золотом, то серебром или синевой волнах, бегущих по морю, упомяну лишь о возносящихся к небу горах, которые поражают своими красками и в сиянии луны, и в лучах восходящего солнца! А какой чернозем в его долинах, боже мой! И такой чернозем на этой благословенной богом земле повсюду, куда ни пойди! Обильны и богаты его сады, то ласковые, то утопающие в первобытном изобилии; склоны гор услаждают взор своими нежными и тонкими очертаниями, на холмах родится нектар, а в траве, покрывающей степь, столько дичи, что и не рассказать… и так далее в том же роде! И надо всем этим властвует богом ниспосланный Томоцеускакатити, а среди своих земляков живет там и Дюдю…

Столяр:  — Это все хорошо…  только мне-то какое до всего этого дело и кто такой этот Дюдю?

Часовщик: — Раб!  Уж это-то вы могли бы знать — всюду там, где земля изобильна от бога, реки полны рыбы, а леса богаты дичью, там не может не быть Томоцеускакатити и Дюдю. Это, надеюсь, ясно?

Столяр (нахмурил брови): — Ну и… что я тут должен выбирать?

Часовщик: — В чьей коже вы хотели бы оказаться, когда воскреснете! Понимаете?

Книготорговец — Нет!

Часовщик: — Я вас спрашиваю, господин Ковач! Допустим, вы скоро умрете, а когда тотчас после этого воскреснете, то уже либо как Томоцеускакатити, либо как Дюдю, в зависимости от того, кого из них вы выберете теперь!

Столяр: — Стало быть, это игра?

Часовщик: — Да еще какая!  Изо всего этого подлинно лишь то, что Люч-Люч существует и, следовательно, существует и Томоцеускакатити вместе с Дюдю, а вам нужно сделать между ними выбор. За исключением этого, все остальное игра…

Столяр: — Вот теперь понял! И что же я должен теперь делать?

Часовщик: — Очень просто! Вам следует выслушать, что я скажу. Итак, слушайте внимательно: этот Томоцеускакатити… то есть нет! Возьмем сначала Дюдю! Так вот, этот Дюдю — простой раб на острове Люч-Люч, находящемся под властью Томоцеускакатити. Но что это за раб? Так вот, дорогой господин Ковач, то рабство, которое вы проходили в школе, — цветочки по сравнению с тем, в котором живет наш Дюдю… Это рабство так рабство! Про которое пишут в Библии и даже того чище! Чего уж там, бывали с Дюдю, например, такие случаи: не так давно, в тридцать два года, ему отрезали язык за то, что ненароком улыбнулся в присутствии своего господина и повелителя, когда тот проходил через одну из зал. Господин и повелитель обернулся к нему с такими словами: «Чему улыбаешься, негодяй?» Дюдю, почувствовав, что дело худо, чистосердечно ответил: «Что-то вдруг в голову пришло, господин, вот я и улыбнулся!» «Ах так! — сказал повелитель. — Ну, я уж позабочусь о том, чтобы тебе ничего больше не приходило в голову!» И велел отрезать Дюдю язык, полагая по своей глупости, что, лишив слугу языка, он тем самым разделался и с его мыслями! Истины ради стоит добавить, что Дюдю еще сравнительно легко отделался, ведь Томоцеускакатити случилось однажды лишить одного из своих подданных не только языка, но и всей головы. Чем провинился этот несчастный? Тоже улыбнулся? Нет. В кругу своей семьи Властитель объяснил наказание так: «У этого Бубу физиономия очень смышленая, а ни слова от него не услышишь!» Сказав это, он доглодал ножку райской птицы, икнул разок-другой и отдал приказ отрубить Бубу голову! Но вернемся к Дюдю: как я уже сказал, ему отрезали язык, но это было таким будничным делом, что Дюдю сам не считал случившееся большой, трагедией. Когда у него отняли дочь — прелестную девочку одиннадцати лет, которую хозяин Дюдю послал Томоцеускакатити в подарок, — лишь тогда он немного всплакнул. Узнав, что его дочь погубили в угоду прихотям Томоцеускакатити, Дюдю впал в отчаяние, но через два-три года забыл про свое горе и смирился с неизбежным. Позднее, спустя два года, отняли у него и маленького сына. Хозяин Дюдю хотел угодить придворному распорядителю Томоцеускакатити, похотливому старцу. Дюдю страшно горевал, но время шло, и ему пора уже было понять, что так будет продолжаться до самого смертного часа и неоткуда ждать избавления. Уже из этого — из тех событий, о которых я рассказал, — легко себе представить, что райской жизнь Дюдю не назовешь…

Книготорговец (вздохнул): — Н-да… мало вам девочек! Видите, к чему приводят ваши пакости, друг Дюрица? Сперва маленькие девочки, а потом — с кем тут у вас еще развлекаются? С мальчиками! Подумать только…

Столяр: — Это действительно очень страшные вещи, мастер Дюрица.

Часовщик: — Впоследствии,  Дюдю пришлось дожить до того, что его жене отрезали нос из-за оплошности, допущенной на работе. Через год ему выкололи глаз за то, что он наступил на хвост любимой обезьянке хозяина. Думаю, после этого излишне перечислять, как его изо дня в день хлестали кнутом, а хозяйские дети отрабатывали на его скулах, подбородке и прочем самые действенные боксерские приемы — как побыстрее и половчее ударить, нанести удар под ребро, побольнее попасть под ложечку и так далее. Все это Дюдю пришлось вытерпеть, и он вытерпел, ведь он видел, что кругом происходит то же самое — бесчисленное множество таких же, как он, людей терпело подобные муки. Пожалуй, лишь от одной вещи он страдал почти невыносимо. Причем не от физической боли — что его самого смущало и озадачивало. Когда приходили гости, Дюдю должен был ложиться перед дверью, чтобы посетители могли об его тело вытирать с ног пыль. И вот тогда-то — до самой смерти ему так и не удалось осознать почему — он не мог удержаться от слез, хотя по трезвом размышлении понимал, что эта обязанность мало чем отличалась от других, более того, лежа у дверей, он чуть ли  не отдыхал.

Трактирщик (вздохнул): — Мама родная!  Хорошенькое удовольствие!

Часовщик: — Я только перечисляю факты! Однако идем дальше, не тратя лишних слов. Дело в том, что Дюдю прожил так всю жизнь и за все эти годы до самой могилы — которая ждала его в желудке холеной пантеры — познал одно-единственное утешение. Он говорил себе: на мою долю выпала самая несчастная участь. Я жалкий раб, отданный на произвол хозяевам. Меня могут мучить, унижать, Могут выколоть мне глаза, отнять у меня детей, убить жену, бросить самого на растерзание диким зверям — что остается мне взамен? Только одно: сознание, что нет на мне греха! И сдается мне, это самое важное в жизни! Не я причинял страдание другим, а со мной дурно поступали другие! И это очень важно. Если существует для меня утешение, то вот оно! Если есть заслуга — вот она! Если что может принести покой моей душе — то только это! Нет на мне никакого из этих грехов, и думаю, никаких грехов вообще, ибо страдания мои не дали мне стать негодяем! До последних минут своей жизни я остался праведником. И это очень-очень важно! Всю свою жизнь я принадлежал, к великой семье обездоленных и бичуемых, и душа моя осталась чистой, какой ее создал тот, кто сотворил нас всех… И потому это воистину великое дело! Вот так утешал себя Дюдю, и что самое удивительное — в такие моменты действительно чувствовал облегчение!

Книготорговец (воскликнул): — Неужели вы разделяете это мнение, коллега Бела!

Трактирщик (поднял голову): — А что? Разве Дюдю не был прав? Разве не он — порядочный человек, а остальные — негодяи?

Часовщик (поднял палец): — Не спорьте! Теперь перейдем к Томоцеускакатити… А потом уж и высказывайтесь!

Трактирщик: — Да что тут говорить!  По сравнению с этими канальями он просто ангел! Как это он может быть неправ?

Книготорговец — Уж и пошутить нельзя, мил человек?! (покачал головой) Вам-то в этом, что за радость?

Часовщик (повысил голос):  Переходим к Томоцеускакатити!  Слушайте, господин Ковач! Этот Томоцеускакатити вел жизнь, во всем противоположную жизни несчастного Дюдю! Он был правителем, князем, ему повиновался весь Люч-Люч. То, что он был на острове главным правителем, означало, что если на совести хозяина Дюдю было, допустим, семьдесят выколотых глаз и восемьдесят отрезанных языков, то на совести Томоцеускакатити их было, несравненно больше! Еще бы! Ведь во столько же раз он был более могущественным и во столько же раз имел больше рабов; ему принадлежал весь Люч-Люч, принадлежал душой и телом, вместе с кожей и потрохами! Невероятно, сколько всего натворил этот человек! Вы уже можете себе это представить хотя бы по тому, как он отрубил голову тому несчастному. Был, например, случай, когда один из рабов не так поставил на стол тарелку, как от него требовалось, скажем, задел за столовый прибор. Томоцеускакатити только кивнул — и один из телохранителей тотчас увел несчастного и отсек ему голову. Хрясь — и конец! Его наложница как-то чихнула — она уже черт знает сколько времени провалялась голой у ног своего повелителя, — этого оказалось предостаточно, чтобы и ей отрубили голову. В другой раз один из его флейтистов не так исполнил какой-то пассаж, как привык Томоцеускакатити, взмах руки — и конец песне, несчастного флейтиста тут же колесовали. Думаю, из этого уже ясно, каким повелителем был Томоцеускакатити! Достаточно сказать: никого не проклинали так, как этого парня! Оно бы и ладно, если бы в этой истории не было одной детали. Но детали весьма примечательной. Томоцеускакатити был убежден, что он самый порядочный человек на свете! Таким считала его и мать — пока он ее не обезглавил, — таким считали его и дети. Всякий раз, когда он повелевал отрубить кому-нибудь голову или вырвать язык, его мать — пока была жива — так поучала своих внуков, то есть детей Томоцеускакатити: смотрите и берите пример с вашего папы, тогда и вы научитесь себя правильно вести и никто не посмеет сказать, что вас плохо воспитали! Один летописец, которого впоследствии Томоцеускакатити отдал на съедение крысам, записал, что за первые десять лет правления владыка убил или повелел убить девять тысяч шестьсот двадцать четыре человека, среди них четыре тысячи женщин, около шестисот детей, которые состояли при нем для более мелких услуг — массировать ему спину, растирать темя, а остальные — мужчины, старые и молодые вперемешку. Разлучил три тысячи супружеских пар, отобрал у родителей семьсот дочерей и сыновей моложе тринадцати лет. Две тысячи человек ослепил полностью или на один глаз, повелел вырвать тысячу пятьсот языков, в том числе у шестидесяти малолетних. Сжег живьем сто тридцать, посадил на кол семьдесят и распял на кресте тридцать девять…

Книготорговец: — Остальное, пожалуй, оставьте себе!  Я всегда знал, что у вас извращенный вкус, но никогда не думал, что до такой степени. По-вашему, это случайность — суметь экспромтом наговорить столько гадостей?

Столяр (запротестовал): — Да ведь это все дело рук Томостики или как его там, господин Дюрица про это только рассказывает!

Книготорговец: — Как бы не так! Вы что, не видите, как он смакует?

Трактирщик (взмолился):— Дайте кончить! Так что потом?.. (часовщику)  Какое заключение вы хотите отсюда вывести?

Часовщик: — А такое,  что, несмотря на все это, Томоцеускакатити не испытывал ни малейших угрызений совести, ибо следовал моральным заповедям своего времени!

Столяр: — Следовал… чему?

Часовщик: — Морали своего времени!


                Сцена 7

                Голос Бога


Часовщик: — Морали своего времени! То есть он вырос в такой обстановке и видел вокруг как раз то, что позднее стал делать и сам, а потому все это считал естественным, да ему и в голову не приходило задуматься, правильно ли он поступает. Для него было самым естественным делом считать, что он вправе так поступать, и раз уж он так поступает, то ничего более правильного и быть не может!

Столяр (заявил протест): — Ну, это уж вы слишком, господин Дюрица!
 
Часовщик: — Но ведь это на самом деле так! В точности так, мастер Ковач.

Трактирщик: — Так или не так,  все равно он был отъявленный подлец и последняя скотина!

Столяр (вне себя от возмущения): - Всякий, кто совершает столько мерзостей и жестокостей, если он только не идиот и не сумасшедший, прекрасно понимает, что делает подлость.

Часовщик: — Ну уж простите, (приложив руку к сердцу, заявил) в наше время у одних на еду не хватает, а у других — собственные автомобили! Придет время, и наши потомки будут говорить: как они могли разъезжать на машинах, когда у других даже приличной обуви и одежды не было! Как им было не стыдно истратить на машину столько денег, сколько другие за месяц получают и то еле-еле концы с концами сводят? Томоцеускакатити и в самом деле чувствовал себя прекрасно, ему и в голову не приходило испытывать какие-то там угрызения совести!

Книготорговец: — Значит, он был негодяй.

Часовщик: — Кто он был? Вы что-то сказали?

Книготорговец: — Он был отъявленный мерзавец.

Столяр (поскреб подбородок): — Прошу прощения… но у меня все-таки несколько другое мнение. Тот несчастный был прав, говоря, что его совесть спокойна, нет на ней грехов, не запятнана она чудовищными жестокостями. А что касается второго, этого вашего властителя, так он был просто скот, а не человек!

Трактирщик: — Грязным  негодяем, вот кем он был.

Часовщик: — Пусть так! Я, во всяком случае, хочу лишь уточнить, что жизнь свою он прожил спокойно, так как все, что он содеял, в его время считалось правильным, относилось к числу неотъемлемых прав Томоцеускакатити. Насколько сам он считал это право для себя естественным — мы уже говорили… Так он и прожил свою жизнь с чувством полного удовлетворения, душевного покоя, окруженный любовью близких и уважением друзей.

Столяр: — Хорошенький покой!  И хорошенькая беззаботность, если из-за него мучилось столько людей, которым отрезали носы, выкалывали глаза и не давали отдыха, заставляя работать от зари до зари… Ничего себе!

Часовщик (извлек из нагрудного кармашка часы, поглядел на циферблат): — Итак, слушайте! Вам, господин Ковач, дается пять минут, чтобы решить, кем вы желали бы стать — Томоцеускакатити или Дюдю!

Столяр (воззрился на часовщика): — Как так — пять минут?
 
Часовщик: — А вот так, как я сказал! По прошествии пяти минут вы умрете, а еще через десять секунд воскреснете, воплотившись либо в Томоцеускакатити, либо в Дюдю! Теперь вы поняли? Прошу выбирать, как вам подсказывает совесть!

Столяр: — А может, не будем дурака валять, мастер Дюрица?

Часовщик: — Вы что, не поняли?

Столяр: — Нет.

Часовщик: — Ну так слушайте внимательно! Я — боженька и сижу тут вместе с вами. Хорошо, будь по-вашему! Я не боженька, а всемогущий Чуруба и говорю: в моей власти через пять минут лишить тебя жизни и тотчас затем воскресить. Но воскресая, ты станешь тем, кого выберешь сейчас, еще при жизни. Вам понятно? Так что взвесь все — в полном согласии с твоей честью, совестью, человечностью, сделанными по разному поводу высказываниями и со всем прочим! Теперь отвечай: кем ты хочешь воскреснуть — тираном или рабом? Tertia non datur!

Трактирщик: — Что-что?

Книготорговец (объяснил): — Третьего не дано! (бросил взгляд на Дюрицу, ожидая одобрения)

Столяр: — Но ведь ничего такого нет!

Часовщик: — Чего «такого»?

Столяр: — Того, что вы сказали.

Книготорговец: — Этого самого! Того, что вы Чирибири-Чуруба! Нет этого! Вам понятно?

Часовщик (улыбнулся, обращаясь к книготорговцу, сказал): — Возможно! Но то, о чем я спросил, есть! (неожиданно взглянул на фотографа) Ведь так, милостивый государь?

Фотограф Кесеи сидел на своем месте, опустив голову, он был бледен и водил пальцем по узорам скатерти.

Фотограф (встрепенулся, смущенно посмотрел на окружающих, снова опустил голову и, искоса взглянув на часовщика, пробормотал: — Конечно, конечно…

 Наступила тишина.

Столяр: — А дело-то,  дело-то, как бы это сказать, серьезнее, чем я думал! (обвел взглядом окружающих) Вы не согласны?.. Видите ли, речь тут идет о том…

Книготорговец (раздраженно перебил): — О чем?  Да просто нашему другу захотелось поразвлечься, только и всего! Разве не видите?

Фотограф (поднял голову): — Вы так полагаете?

Книготорговец: — Да, я так полагаю!

Фотограф: — А я считаю, что господин Ковач прав, говоря, что дело это очень серьезное. Я бы добавил — серьезнее, чем можно себе представить!  (бросил взгляд на Дюрицу) Что касается меня, я вас полностью понимаю! И еще раз повторю — я очень рад, что вы подняли здесь этот вопрос…

Столяр (напомнил): — Собственно говоря, это меня господин Дюрица спрашивал!  А я как раз не знаю — вроде понял, а вроде и нет…

Трактирщик (морща лоб): — По правде сказать,  я все еще не понял, почему вам нужно делать выбор и какой…

Столяр: — Ага! Значит, вы, коллега Бела, не помните, о чем здесь шел разговор до этого? О том, что мы, простые люди, хоть и задавлены нуждой и заботами, все равно не хотели бы оказаться в шкуре какого-нибудь главного советника, генерала или распределителя пайков.

Книготорговец: — Ну, а теперь вы захотели бы?

Столяр: — Да ведь… в конце-то концов, как раз об этом и речь! Ведь так, господин Дюрица?

Фотограф (выпрямился и придвинул свой стул поближе к столу): — Прошу прощения… Дело было не совсем так, дорогой господин Ковач! Насколько я помню, господин Дюрица начал с того, что его глубоко занимает один вопрос, над которым он сам много размышляет. Я вас очень хорошо понимаю, (посмотрел он на часовщика) если бы такой вот Чириба задал вопрос человеку, считающему себя порядочным и умеющему, если можно так выразиться, не только болтать о великих делах, то теперь этому человеку пришлось бы доказать, что он не просто бросается громкими словами, но действительно так и думает, как говорит…

Столяр (подхватил): — Истинно так,  так, мне казалось, я все и понимал, только не мог слов подобрать. Вы очень хорошо сказали, господин Кесеи…

Фотограф (повернулся к трактирщику: — Вы поняли, сударь, в чем суть дела?

Трактирщик (переведя дух): — Речь идет о том, чем я предпочитаю стать? Таким мерзавцем, как этот Тикитаки, или этим рабом, Дюдю. Ведь об этом речь?

Фотограф (подтвердил): — Верно!  То есть о том, искренне мы перед тем говорили или нет? Ведь мы тут прежде много чего наговорили, вот господин Дюрица теперь у нас и спрашивает, кем мы хотим стать — таким вот Томоцеустакатити, если я правильно выговорил, или честным и порядочным Дюдю, у которого на совести никаких грехов.

Книготороговец (нахмурившись): — Что значит «у нас»?  Разве он не у господина Ковача спрашивал?

Столяр (задумчиво подтвердил): — Да, у меня.

Фотограф (поднял руку): — Но позвольте… Разве можно, услышав такой вопрос, со спокойной совестью сидеть и молчать?

Книготороговец (с вызовом): — Можно! Можно! Вы знаете, что такое праздный ум? Это как раз то, что вы здесь сейчас видели! Этот ваш Чириби и есть такой праздный ум, который в настоящую минуту высматривает что-то на потолке, словно и не сидит здесь за столом! Скажите откровенно, мастер Ковач, вам когда-нибудь приходило в голову нечто подобное? Или мне? Или коллеге Беле? А почему это не приходило нам в голову? Да потому что у нас есть свое мнение о мире и нет никакой необходимости ни в Томотики, ни в Дюдю, мы и без того знаем, как обстоят у нас дела. Кроме того, нам и помимо этого хватает каждодневных трудов ради насущного хлеба и поддержания собственного существования. А если и остается малая толика свободного времени, то мы предпочитаем развлекаться, а не созерцать собственный пуп или вызывать духов…(кивнул в сторону Дюрицы, который, откинувшись на стуле, как раз смотрел в потолок) Знаете, чем тут занят теперь этот Чирибити или как его там? Он гогочет над вами, дорогие друзья! Что сами себе запустили в ухо блоху. Ну, думает, и ловко я их поддел, теперь уж они у меня наизнанку вывернутся, лишь бы продемонстрировать перед моей  рожей, что у них под кожей!

Фотограф: — Послушайте!  Я не берусь судить, правы вы или нет, гогочет ли — извините за выражение, — гогочет ли над нами господин Дюрица или нет. Я допускаю, что он не гогочет, а просто знает, какой трудный вопрос нам задал. Повторяю, я не берусь судить! Но то, что он задал вопрос, над которым нельзя не задуматься, в этом я уверен…

Трактирщик (перебил): — Вы, наверное, уже и знаете, кого выбрать?

Фотограф (развел руками): — К этому мы пока что не подошли. Речь пока о том…

Трактирщик (повернулся к книготороговцу):  — А вы, вы небось уже знаете?

Книготорговец: — Что значит «небось»? Что значит «небось уже знаете»?  Прежде вы сказали, что если у человека есть свое мнение о мире и всем остальном, то ему уже нет нужды об этом размышлять. Ну, а если человек знает, в чем состоит его мнение, то тем самым он должен знать, какой сделать выбор? Разве не так? ( взглянул на столяра) Или я не прав?

Столяр (в мрачной задумчивости глядел на скатерть, пробормотал): — Ну… конечно… само собой. Конечно, должен знать.

Книготорговец: — Вы-то уж наверняка знаете?
 
Столяр (поднял глаза): — Я?

Книготорговец: — Вы, вы, милейший! Вы-то уж должны знать, раз выражали полное одобрение?

Часовщик (качнулся со стулом вперед): — Не финтите, мой эйропейский друг. Вас первого спросили, знаете вы или нет? Потом у господина Кесеи! С какой стати вы насели теперь на господина Ковача?

Книготорговец: — А может, вы знаете?

Часовщик (поморщился): — Опять вы о другом!.. — поморщился часовщик. — До этого вы рассказывали здесь о писателе по имени Золя, о тех, кто живет на чужой счет, и прочее…

Столяр (покачал головой): — Нет, вовсе нет… Господин Дюрица сначала спросил как раз у меня, и господин Кирай прав — отвечать должен я…

Фотограф (подняв палец, попросил): — Погодите минутку, прошу вас (с необычным жаром, покраснев сильнее обычного) То есть… с вашего позволения, я хочу сказать, что совершенно безразлично, кого спросили первым, господина Ковача, а не… меня, например, или господина Кирая! К этому вопросу надо относиться так…(оглядел сидевших за столом, и лицо его приняло почти торжественное выражение, а слова зазвучали серьезно и весомо)  К этому вопросу надо относиться так: кто бы вы ни были, каким бы образом это ни произошло, где бы это ни случилось, в какое бы время ни прозвучал этот вопрос и кто бы ни был человек, задавший его, услышавший вопрос должен на него ответить. И не будет ему спасения, как не будет и покоя, до тех пор, пока он не даст ответа или не сделает подобающих выводов!

Трактирщик (воскликнул): — Правильно!  Или же пускай молчит и не читает проповедей! Ну и голова у вас! (посмотрел на часовщика) Сидели бы лучше дома да занимались пакостями!

Столяр (не поднимая глаз на часовщика): — Скажите, мастер Дюрица… Этот Мумотаки, он… вообще не отдает себе отчета в том, какие гнусности… одним словом, в том, что за поступки он совершает?

Часовщик (поднял стакан): — Нет! Он в такой среде родился и потому все это считает совершенно естественным!

Столяр: — Тогда, он, возможно, и невиновен! А?

Часовщик (пристально посмотрел на столяра): — Это уж вы решайте сами!

Столяр (задумчиво): — Но тогда… как же тогда бог? Тот бог, что внутри него?

Часовщик: — Об этом вам лучше спросить у него и у его коллег!

Трактирщик: — А, черт! (выругался, крутя головой; наконец, вытянув шею, он застегнул воротник рубашки)

Столяр: — Правильно я понимаю,  может такое быть, что бог не заговорил в нем?

Часовщик: — Понятия не имею!

Трактирщик: — Во всяком случае — молчит!

Столяр: (вновь опустил взгляд на скатерть): — М-да…
 
Книготорговец: — Ну и чего вы достигнете… чего вы достигнете тем, не подумайте, у меня вовсе нет настроения вникать во всю эту чепуху, но все же, чего вы добьетесь, если, предположим, кто-то объявит, что он… не желает стать таким мерзавцем, как ваш правитель? Объявит, а про себя подумает: шалишь, нашел дурака — так я и дал отрезать себе нос и выколоть глаза.
 
Трактирщик (рассмеялся): — Божье око все узрит, красть детишкам не велит! Ха-ха…

Столяр: — Неужели в этом подонке есть бог, пусть он даже молчит? Вы про такого бога толкуете?

Фотограф: — А в вас он, случаем, говорит?

Столяр: — Во мне?

Фотограф: Да, в вас! В Томоцеусе бог молчит, это факт. А в вас он тоже не подает голоса, как вы считаете?

Столяр (закивал): — Конечно… конечно!
 
Книготорговец: — Что «конечно-конечно»? Тут вообще не о боге речь!

Фотограф: — А о чем?

Книготорговец передернул плечами и промолчал.



                Сцена 8
                "Семнадцать"Б"

Трактирщик (предложил): Ежели вам больше нравится, называйте это порядочностью! Подходит?

Фотограф (пояснил): — Дело в том,  что если еще можно спорить, есть бог или нет, то порядочность уж точно должна быть! Или нет?

Трактирщик (перехватил слово) — А если есть,  то что это за порядочность? Какая-никакая или настоящая?

Столяр (кивая головой)— Так… истинно так,  Или какая-никакая, или настоящая… Конечно, так!

Отворилась дверь, и под тихий звон колокольчика в помещение вошел человек в форме нилашиста, его сопровождал еще один нилашист. Первый был высокого роста, лет тридцати, с умным, можно сказать, тонким, почти изящным лицом, спокойным и самоуверенным взглядом.
Другой был широкоплеч, но неуклюж, нескладен, неотесан и походил на грузчика или вообще на человека, занимающегося тяжелым физическим трудом.
Хозяин кабачка встал и одернул на себе передник. Задвинул свой стул под стол и направился к стойке.

Второй нилашист «грузчик»  (выкрикнул и выбросил вверх руку): — Смирно! Да здравствует Салаши! — выкрикнул грузчик и выбросил вверх руку.

Его спутник чуть вскинул руку коротким и небрежным жестом, едва кивнул головой и тут же, стягивая на ходу перчатки, направился к стойке. По очереди высвободив каждый палец, снял перчатки, фуражку, слегка пригладил волосы и с улыбкой повернулся к хозяину.

Первый нилашист: — Добрый вечер! (бросил взгляд в сторону стола) Где в наше время сыщешь счастье?.. (улыбаясь)  Среди друзей, вдали ненастья…

Трактирщик: — Я вас слушаю. Что угодно? (привычным движением принимаясь вытирать жестяную поверхность стойки) Чем могу служить?

Первый нилашист (непринужденно кивнул своему нескладному спутнику): — Прошу! Что будете пить?

Второй нилашист: — Палинка есть?

Трактирщик: — Палинка… (не договорив, хозяин бросил взгляд поверх стойки, в угол комнаты)

Первый нилашист (с улыбкой кивнул): — Не беспокойтесь… друг закроет глаза — выпьет не глядя!

Трактирщик: — Видите ли… (собираясь сказать, что палинку продавать запрещено, но нилашист не дал ему договорить)

Первый нилашист — Налейте ему сто грамм! (спросил у грузчика) Этого хватит?
 
Второй нилашист: — Что ж, попробуем!.. (расхохотался, но, тотчас спохватившись, вытянулся по стойке смирно) Покорно благодарю! (глядя на хозяина кабачка, бросил):  Давай!

Трактирщик (отмеряя порцию палинки): — А вам? Вам тоже можно чего-нибудь предложить?

Улыбка сползла с лица первого нилашиста, он холодно посмотрел на хозяина. Потом вдруг рассмеялся:

Первый нилашист: — Нет… Вы очень любезны, но я не хочу.

Второй нилашист (поднял стопку): — За победу!

Первый нилашист кивнул и переложил перчатки в другую руку.

Второй нилашист: — Ах, в бога душу… (крякнул) Где достал?

Первый нилашист: — Еще стопку?

Второй нилашист (восхищаясь): — Чистый огонь!

Первый нилашист: — Налейте ему еще стопку!

Трактирщик (передавая палинку): — Не угодно вина?

Первый нилашист: — Нет… благодарю! Вы очень и очень любезны… ( оглядел комнату) Уютное у вас помещеньице… (повернулся к стойке) Вы владелец?

Трактирщик: — Да.

Первый нилашист: - Славно! Это — славно!  (посмотрел на часы)  Все очень славно…

Второй нилашист: — Вот это палинка так палинка! (ставя стопку обратно) Ты, однако, ловкач, коли умеешь достать такую!

Первый нилашист (оторвал взгляд от часовщика и взглянул на своего спутника. Лицо его было холодно): — Простите, что вы сказали?

Второй нилашист: — Я говорил, что… (осекся и, крякнув, снова вытянулся, смущенно моргая)

Первый нилашист (повернулся к хозяину): — Прошу извинить! Сколько Я вам должен?

Трактирщик: — Одиннадцать!

Второй нилашист полез в карман. Вытащил большой коричневого цвета бумажник. Бумажник был набит сотенными, обе половинки раздувались от толстых пачек банкнот.

Первый нилашист: — Позвольте мне…(вынул из кармана мелочь и положил на стойку)  Благодарю!

Грузчик подержал бумажник в руках, потом сунул обратно в карман.

Первый нилашист (принялся натягивать вторую перчатку. И как бы между делом спросил): — Отсюда налево следующий дом — семнадцать «Б», правильно?

Трактирщик: — Да.

Грузчик стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу. Потом, спохватившись, сдвинул револьвер на живот.

Первый нилашист: — С вашей стороны,  было большой любезностью угостить нас отличной палинкой!

Трактирщик: — Пожалуйста!

Первый нилашист: — Доброй ночи!

Второй нилашист (вскинул руку): — Смирно! Да здравствует Салаши!

Трактирщик: — Доброй ночи!

 Первый нилашист (кивнул головой в сторону компании. Потом сделал знак своему спутнику): — Прошу! (показал на дверь)

Когда они ушли, трактирщик еще раз вытер стойку, потом вернулся к столу. Сел, закурил сигарету. Посмотрел поверх спички на Дюрицу, потом На книготорговца. Бросив спичку, повернулся к фотографу:

Трактирщик: — Угодно чего-нибудь еще?

Часовщик: — Мерзавцы!

Трактирщик (фотографу): — Выпьете еще чего-нибудь?

Фотограф: — Нет, нет… спасибо!

 Столяр (тихо): — Он спрашивал про дом семнадцать «Б»?

Трактирщик: — Да

Столяр (посмотрел на книготорговца, потом перевел взгляд на фотографа) —Ну, в таком случае… пора бы и нам по домам!

Трактирщик: — Будем здоровы!

Книготорговец (поднимая стакан) — До завтра!
 
Фотограф (к часовщику): — Если позволите… мы ведь еще не кончили начатый разговор…

Книготорговец: — Трали-вали… Вы все про то же?

Фотограф: — Я, видите ли, хотел бы ответить на его вопрос.

Часовщик: — В самом деле?!  (тяжело поднявшись со стула и ища на вешалке пальто)

Фотограф: — Да! К тому же, как вы могли заметить по сегодняшнему разговору, у меня имеется вполне определенное мнение о том, что творится в мире.

Часовщик: — Неужели?  Это замечательное приобретение!

Фотограф: — Да! И поэтому, я думаю, не будет неожиданностью, если я отвечу «да»!

Часовщик: — Что «да»? (сняв наконец с вешалки пальто и шляпу)

Фотограф: — Да, я выбрал Дюдю! То есть раба!  (вспыхнул так, как еще не краснел ни разу. Он сидел за столом один. Остальные уже поднялись и одевались у вешалки) Дюдю!

Часовщик (посмотрел на фотографа, сняв с вешалки пальто книготорговца: — Вот ваше пальто, господин Кирай!

Книготороговец: — Спасибо, сударь.

Столяр стоял, засунув руки в карманы, и молча смотрел на фотографа.

Трактирщик (вскипел): — Да ну ее к чертям, эту чушь! 

Столяр: — Вы действительно решились сделать такой выбор?

Фотограф, не сводя глаз с часовщика): — Это мое мнение.

Часовщик (повесил зонтик на руку): — Врете!




                Сцена 9
                Голос совести


Фотограф: Что? Простите, как вы сказали?

Часовщик: — Врете! (тут же отвернулся к хозяину кабачка) Так, значит, мы разбегаемся, коллега Бела! (прижимая пальто к животу, протиснулся между столом и стенкой)

Книготороговец (пробормотал) — Как же вы так, мастер Дюрица

Фотограф (охрипшим голосом): — Это я-то вру?!
 
Часовщик: — Да!
 
 Фотограф (дрожащими от возмущения руками цепляясь за край стола): — Чтоб я — и соврал?

Книготорговец: — Не обращайте на него внимания!.. (поспешно пройдя к вешалке, отнес фотографу его пальто)  Вечно вы ляпнете не подумав, господи прости!  (бросил взгляд в сторону часовщика и неодобрительно покачал головой)

Часовщик (не обратил на него никакого внимания. Поправил на шее кашне, надел шляпу): — Выходим, господа?

Трактирщик (уже собрал стаканы и направлялся с ними к стойке. По-видимому, он ничего не слышал из того, что происходило у стола. Остановившись в двух шагах от стойки, он посмотрел на дверь): — Ну и тертый был калач ( пробормотал, качая головой) Ну и мерзавец!

Фотограф (вышел из-за стола): — Такого мне еще никто не говорил!

Часовщик: — А я говорю!  Только не раздувайте из этого истории. Со всяким может случиться!

Столяр: — Вот что… Господин Дюрица, возможно, хватил через край, но на это нельзя сердиться. Он неплохой человек, хотя и с причудами. Можете нам поверить, уж мы-то его знаем! А все же, как бы это выразиться? Откровенно говоря, вы сделали очень смелое заявление, господин Кесеи…(посмотрел на остальных)

Фотограф: — Но это правда! (топнул деревянной ногой)  Это голос моей совести, веленье сердца, вывод из моих размышлений!


Книготорговец: — Разумеется, мы вам верим… Отчего бы нам сомневаться в правдивости ваших слов? Вы, несомненно, так и думаете… это вполне естественно!

Он собирался подать фотографу его пальто, но тот, вдруг повернувшись, обратился к часовщику:

Фотограф: — Возьмите ваши слова назад!

Часовщик (перевесил свой зонтик на другую руку): — Вы идете, мастер Ковач?

Фотограф (перевел взгляд на столяра): — Вы тоже сомневаетесь в правдивости моих слов?

Столяр (смущенно глядя): — Ну… в общем… как я уже сказал, это трудно… трудно так скоро прийти к определенному мнению. Возможно, вы поторопились с ответом. Ведь сами посудите — дело нешуточное!

Фотограф: — Короче говоря, вы сомневаетесь в том, что я сказал правду?

Столяр: — Ну, нет… этого я не говорил…

Фотограф: — Так. Понятно, все понятно…

У стола снова появился трактирщик.

Фотограф: — И вы тоже сомневаетесь в моих словах И вы тоже не верите тому, что я выбрал порядочность?

Трактирщик: — А вы уже выбрали?

Фотограф: — Да! И выбрал порядочность! Хочу стать Дюдю!

Трактирщик (поскреб в затылке): — М-да! Трудное это дело, сударь, и очень громкие слова!

Фотограф: — Вы верите или не верите?

Трактирщик (окинул говорившего взглядом): — Не все ли вам равно, верю я или нет? Вам это важно или то, что вы выбрали? Чего вы еще хотите?

Фотограф (топнул ногой): — Верите или не верите?

Трактирщик (помедлив): — Послушайте. Во-первых, успокойтесь и не мельтешите! Во-вторых, я не берусь никого судить, я трактирщик, а не епископ!

Фотограф: — Одним словом, не хотите отвечать без обиняков, как положено мужчине?!

Трактирщик (склонил голову набок, тихо сказал): — Я вас не обижал, уважаемый гость! Так что и вы меня не задевайте! А в-третьих, ежели человек прав, он не кричит! Заодно уж и вот что скажу: такому настырному и нервному, как вы теперь, трудно стать настоящим Дюдю! Для этого надо быть таким, как… (Не зная, чем кончить, замолк. Подошел к фотографу, взял из рук книготороговца пальто) Не стоит, сударь, спорить из-за такой глупой игры, уж поверьте моему слову! (расправив пальто, протянул его фотографу)

Фотограф (стоял не двигаясь, потом закрыл глаза): — Я понял… я все до конца понял!

Трактирщик (вежливо напомнил) : — Прошу одеваться!  Уж и не знаю, господин Дюрица, какого черта вы вечно носитесь с такими глупостями?

Фотограф (надел пальто, произнес еле слышно): — Спасибо (не открывая глаз) И простите меня!

Трактирщик: — Да что вы! Это я прошу извинения…(убрал стул, освобождая фотографу дорогу)

Книготорговец (продекламировал, подкинув вверх портфель)  Выпито вино до дна, доброй ночи, господа. Вот где истина, господа! То, что внутри, — это самая великая из истин!

Трактирщик: — Только не забудьте нашпиговать ее чесноком

Книготорговец: — Хотите, скажу, сколько вы смыслите в приготовлении грудинки, коллега Бела? Вот, смотрите!.. (показал кончик пальца) Ни на столько!

Трактирщик: — Правда ваша.  Где уж нам вас переговорить…

Фотограф (надел шляпу): — Спасибо за доброе вино, господин хозяин!

Трактирщик: — Да полно… Не стоит, мне было очень приятно!

Фотограф (обвел взглядом всю компанию. Под его черными глазами на бледном лице проступала синева) — Я бы только вот что хотел вам сказать… (поднял вверх палец) Значит, мы действительно такие, что не верим в добро?

Трактирщик (топоча вокруг стола): — Стало быть, так уж мы такие…

Книготорговец: — Который час, мастер Дюрица?

Часовщик (посмотрел на часы): — Через шесть минут будет без четверти десять!

Некоторое время фотограф молча смотрел на них. Затем направился к двери. Странной походкой, прихрамывая и глухо стуча протезом, он прошел по комнате, потом ступил на лестницу, что вела к выходу. Уже взявшись за ручку двери, обернулся:

Фотограф: — Вот что я думаю (поочередно обвел глазами всех членов компании) Я думаю, что мы не достойны самих себя, потому что не в силах принять самих себя такими, какие мы на самом деле! (не заметил, как распахнул дверь)

Трактирщик: — Дверь!..(вскрикнув, хозяин подбежал к лестнице) Ради бога, закройте дверь, только пэвэошника нам не хватало!

Фотограф: — Спокойной ночи! (выходя, притворил за собой дверь)

Трактирщик еще раз захлопнул дверь за ушедшим. Затем обернулся и, подбоченившись, объявил:

Трактирщик: — Между нами говоря, господин Дюрица, вы — выдающаяся скотина!

Книготорговец (злорадно глядя на часовщика): — Присоединяюсь!
 
Часовщик (пожал плечами): — Пусть так! Ну, а теперь с богом и спокойной всем ночи! Завтра я принесу вам ваши часы, коллега Бела!

Трактирщик: — Вот это вы хорошо сделаете. Значит, до завтрашнего видерзенья, господа!

Столяр (вышел последним, оказавшись за дверьми, обратился к Дюрице: — Я бы еще хотел спросить у вас кое-что… если позволите?

Часовщик: — Да?

Столяр: — Если я воскресну… в общем, если бы случилось так, как мы говорили, и если бы я воскрес в том или другом обличье, мог бы я вспомнить, что мы здесь говорили и что это я сам выбрал, кем из двоих мне стать?

Часовщик: — Нет!  Вы уже ни о чем не будете помнить!

Столяр (пробормотал): — Гм…(протянул руку) Что ж… спокойной ночи!

Книготорговец: — Целую ручки вашим дамам

Часовщик: — Я тоже!

Столяр: — До завтра?

Книготорговец: — В обычное время.  Не так ли, господин часовщик?

Часовщик: — Как же. Приду.

Книготорговец и часовщик пошли налево, столяр — направо.


                Конец 1 акта

               

(от инсценировщика:
 Надеюсь, читателям стали интересны герои романа Ференца Шанты и они легко прочтут продолжение в самом романе. А я могу представить к прочтению лишь первый акт, в связи с авторскими правами Ф. Шанты и моими. Хочу предложить свою работу профессионалам театра.  Этот материал невероятно труден и одновременно интересен не только для режиссеров, но и для актеров, кто истосковался по настоящему ремеслу.

С уважением Елена Федорова