Первая победа

Забыв, что шёл по делам, я залюбовался первыми вестниками весны – ольховыми серёжками. А тут ещё донеслось курлыканье птиц. Остановился, стал искать в кружевном сплетении веток просвет в безоблачное небо. Перекличка летящих птиц  усиливалась.
 – Вот, сейчас будет видно. Они над кронами этих деревьев.
Я обернулся. Рядом со мной стояла немолодая стройная женщина и так же, как и я, смотрела в небо. Из сетчатой дымки веток появился стройный клин журавлей. Они будто плыли в этом огромном воздушном океане. Я прислушался к их дружному «пению» и мне показалось, что они сообщают нам, людям: «Весна, весна, встречайте весну…» Клин скрылся из виду, а мы стояли и смотрели друг на друга, как люди, которых только что посвятили в тайну.
– Добрый день! – заговорил я.
Женщина посмотрела на меня пристальным оценивающим взглядом, улыбнулась и, протянув руку, представилась:
 – Елена Борисовна, пенсионерка.
Я ответил тем же и спросил:
        – А вы часто здесь гуляете?
– С сорок шестого года! – она задорно рассмеялась.
– Ого! Значит, знаете здесь все закоулочки? А вы можете со мной поделиться своими воспоминаниями?
 – С удовольствием! Я в том возрасте, когда хочется повспоминать, а внимательных слушателей найти так сложно, – пошутила Елена Борисовна. – К сожалению, теперь я брожу одна, но пока бьётся сердце и ходят ноги, я не перестану ходить по мощёным улочкам своего любимого города. Если вы свободны, то пойдёмте, я расскажу вам, каким я увидела город в далёком мирном сорок шестом году. После окончания войны папа был направлен служить в местную комендатуру.
Мы медленно пошли в глубь городского парка по вымощенной плиткой дорожке. Вдоль аллей стояли новенькие скамейки, боковины которых были металлическими с причудливыми завитками. На многих из них сидели горожане и улыбались, наслаждаясь звонким весенним пением птиц.
      
     – Мы родом из Сибири, – с гордостью начала свой рассказ Елена Борисовна. – Мой папа профессиональный военный топограф. Он окончил Омский геодезический институт. На третий день после начала войны уже ушёл на фронт. Письма приходили редко. Мама их читала вслух, а когда писем долго не было, перечитывала старые. Поэтому письма папины я знала наизусть. Он писал, что служит в кавалерийской разведке, ходит в тыл врага, наносит на карты вражеские укрепления.
После освобождения Украины в 1944 году маму от военкомата направили в Житомирскую область. Она работала в бухгалтерии районного центра. На окраине городка нам выделили отдельную комнатку в большой хате, где хозяйкой была крупная неразговорчивая Одарка. Ох, и боялась же я её! Мама с утра уходила на работу. Мне одной сидеть скучно в комнате, и я выходила во двор, играла с собакой, возилась с цыплятами. Одарка, завидев меня, всегда что-то бормотала по-своему. Я в страхе неслась к себе в комнату, а вслед слышалось «кацапка». Но дети есть дети! Я всё дальше убегала от дома, сдружилась с местными ребятишками. Мало что понимала из их разговора, но мы находили общий язык: лазали в сады, в огороды, по разрушенным сараям. Однажды заигралась, не заметила, как стемнело, и поздно вернулась домой. Мама очень сильно рассердилась. А утром, прежде, чем уйти на работу, привязала меня за ножку кровати ниткой. Длины хватало, чтобы ходить по комнате. Но  я просидела весь день дома не шевелясь, боялась, что случайно порву нитку и мама вовсе запретит мне выходить на улицу.
Шли дни, недели, я стала постарше, научилась контролировать время. Наступил 1945 год. Мне исполнилось  пять лет.  Все дети только и говорили, что скоро закончится война, их папки вернутся домой. А у нас в комнате по ночам была своя война. С первого дня заселения мы с мамой, прежде чем ложиться спать, строили баррикаду перед дверью: придвигали стол, сверху клали стулья, тяжёлые тюки с одеждой. А утром всё это разбирали. Меня это даже забавляло, мама  на все мои вопросы отвечала: «Так надо».
По ночам, просыпаясь, я  иногда видела в свете луны тени во дворе, слышала чьи-то разговоры.
 – Мама, мама, там кто-то ходит! – будила  я маму.
 – Нет, доченька, это ветер шумит.
 – А почему так вкусно пахнет хлебом?
 – Это потому, что ты хочешь кушать. Сухарики уже закончились, но зато у нас осталось несколько картошек. Я тебе их сварю завтра утром. А сейчас закрывай глазки и спи, – уговаривала мама.
Много лет спустя, проанализировав всё происходящее в те годы, я поняла, что творилось в доме Одарки. Она пекла хлеб для лесных бандитов.  Маме удавалось развеивать мои страхи, а я никому из своих друзей-ребятишек не рассказывала про свои вкусные сны. Поэтому мы, видимо, и остались живы.
Перед Новым годом маме на работу принесли из военкомата телеграмму от папы. Мама весь вечер её перечитывала и, поглаживая меня по голове, как заклинание повторяла текст: «Получил новое назначение, квартиру выбрал. Собирайтесь. Выехал за вами. Борис».
Мама читала и плакала, а я, глупенькая, не знала, что это были слёзы счастья, и успокаивала её:
 – Мамуленька, не плачь. У нас ещё не использована за этот месяц карточка на крупу, мы не умрём от голода.
Потом за нами приехал папа. Зима  сорок шестого года была очень снежная. Меняя множество машин, мы двигались по разрушенным городам и разбитым дорогам Белоруссии. Согревая своим дыханием мои озябшие ладошки, папа рассказывал, что мы едем в город Тильзит. Комендант дал ему связку ключей, и он, посмотрев несколько квартир, выбрал великолепную трёхкомнатную квартиру, окна которой выходят на городской парк. «Летом мы будем каждый день гулять в парке», – говорил папа. От этих папиных слов я забывала про мороз и крепко обнимала его за шею.
Вот и река Неман. Взорванный немцами при отступлении мост Луизы огромными металлическими пролетами торчал из-подо льда и напоминал о тяжёлых жестоких боях, прокатившихся по этой земле.  Под охраной солдат мы по льду перешли реку. Перед моим взором открылся красивый, хоть и полуразрушенный город. Было много снега, но центральные улицы были расчищены, и по ним сновал народ, проезжали военные грузовики.
Мы дошли до длинного дома у городского парка. Поднялись на третий этаж, и папа постучал в дверь. Дверь открылась, в дверях стоял полный в расстёгнутом кителе майор. Его масляное лицо, с бегающими глазами, мне сразу не понравилось.
 – А, Борис? Ты уже приехал с семьёй? – он вытер платком свою вспотевшую лысину и движением руки пригласил нас пройти в квартиру.
В комнате было душно и накурено. В зале на столе на газете лежали остатки недоеденной еды. У окна стояла красиво одетая женщина. Она смотрела в окно, не обращая на нас внимание. Мы с мамой сели на свои тюки в коридоре, а мужчины ушли в соседнюю комнату.
– Капитан, ты уж очень быстро вернулся! – повышенным тоном говорил майор. – У нас сейчас в политотделе запарка, никакой личной жизни. А твоя квартирка такая ладненькая, уютненькая. Короче, у меня нет времени искать жильё. Я остаюсь тут, а тебе в комендатуре дадут связку ключей, и ты найдёшь жильё ещё лучше.
Папа не сказал в ответ ни слова. Вышел, и мы молча пошли в комендатуру. Много лет спустя, папа рассказал, какая беседа состоялась у него с генералом, пока мы с мамой сидели в приёмной коменданта.
«Я вошёл в кабинет, вытянулся и чётко доложил о прибытии.
 – Присаживайтесь, Борис Фёдорович! – генерал вышел из-за стола и рукой указал на кожаное кресло, стоящее у окна. Сам сел в кресло напротив. – Ну, рассказывайте, как добрались, что нового приметили в дороге?
Я смотрел в глаза доброго, мудрого, смелого человека. Свой первый орден Красного Знамени он получил ещё в гражданскую войну. Разговор с ним всегда мне был приятен, он мог выслушать, подсказать.
 – Так-так… – задумчиво произнёс он, выслушав меня. – Значит всё вокруг разрушено и сожжено. А жить людям надо! Жить должны люди лучше, чем жили, ведь победили, пережили такую тяжёлую и жестокую войну! Мне доложили из охраны, что вы прибыли. Сегодня суббота, я вас ждал с докладом в понедельник. У вас ещё есть законные отпускные сутки, чтобы обустроиться в новой квартире, побыть с семьёй. Или квартира разонравилась?
Я встал. Мысли роем кружили в голове. Как сказать? Генерал с прищуром внимательно посмотрел на меня.
 – Ну, не робей, разведка! Мне уже доложили. Этот майор уже давно на крючке у особого отдела, – генерал достал из кармана кителя ключ и протянул мне. – Бери, капитан, это ключ от квартиры на втором этаже особняка по улице Мольтке. Её подыскали для меня, но я попросил, чтобы нашли поближе к комендатуре и на первом этаже. – Генерал опередил мои возражения. – За меня не беспокойся. Вон у меня какие хоромы, и диван имеется, – он обвёл рукой кабинет. – Много работы, домой некогда ходить. Недавно раскопали архив, много карт и планов города. Переводчики уже приступили к работе, а вы устраивайтесь и с понедельника присоединяйтесь к ним. Нужно как можно быстрее уточнить расположение городских коммуникаций и восстановить их».
 – Так мы и поселились на улице подальше от городского парка, но гулять сюда приходили. Чаще прибегали сами, родителям было некогда: работа и служба.
   Свой двухэтажный особняк мы нашли быстро. Крыша была покрыта красной черепицей. Дом ухожен. Война не задела этот уголок Тильзита.  Ни окна, ни фасады  домов не пострадали. Немцы, которые ещё жили здесь, провожали нас любопытными взглядами и приветливо здоровались по-немецки. Мы поднялись по деревянной лестнице на второй этаж, папа большим ключом открыл массивную дверь. Вошли и стали осматриваться. Красивая резная мебель, книжные полки, картины и даже посуда – всё было оставлено прежними жильцами в полном порядке. На кухне солонка была полна соли, а в шкафу стояла большая банка с ароматным чаем. Было как-то не по себе. Казалось, что хозяева вышли, скоро вернутся. «Гутен таг, господин капитан!» –  раздалось за нашими спинами. Мама вздрогнула, мы обернулись. Перед нами стояла в белом переднике пожилая немка. Что-то начала  говорить, перемежая свою речь русскими словами. Папа поблагодарил её и проводил. А нам объяснил, что она живёт рядом и предлагает свои услуги по уборке квартиры и стирке за небольшое вознаграждение. Летом её помощь нам очень понадобилась. Мы ждали пополнения в семье, маме стало тяжело управляться по хозяйству.
Народ постоянно прибывал: по направлению, распределению, демобилизации. А с ними приезжали и дети. У меня становилось всё больше друзей. На наших глазах город поднимался из руин. Его расчищали, строили, чистили. А ухоженная зелень ему придавала особую красоту.
Нашу ватагу тянуло в городской парк. Мы бегали посреди деревьев, любовались аккуратно постриженными кустами, цветущей сиренью, скульптурами, которые стояли вдоль аллей и у озера. Недалеко от парка был неохраняемый цветочный питомник. Выращенные в нём розы и другие цветы по весне рассаживались по всему городу.
Лето 1946-го года было очень жарким. Городское озеро пересохло. Даже Тильзитка обмелела. Детвора сбегалась со всего города и, стоя по колено в воде, ловила рыбу голыми руками. Мы с мальчишками перепачкались с ног до головы, но наловили целое ведро рыбы. Разделили его по-братски, отнесли домой и гурьбой побежали на центральную улицу. По ней курсировала поливальная машина. Она смывала пыль с дорог и дождём поливала кустарники, розы и клумбы. Мы бежали рядом с машиной и просили помыть и охладить нас. Добрых дядечек-шофёров долго уговаривать не приходилось. Рёв мотора, и фонтан воды летел в наш «танцующий» табор. Мы визжали, крутились, подставляя лицо, спину и открытые рты прохладной чистой воде. Так мы принимали душ.
Однажды кто-то из мальчишек похвастался красивыми разноцветными стёклышками. Стали его допытывать, где взял такую красоту. Сознался. Это были витражи из разбитой при штурме кирхи возле моста Луизы. Мы пытались пробраться в кирху. Но её расчищали военнопленные немцы, и солдаты охраны нас туда не подпускали. А вскоре мы узнали, что в её подвале обнаружили подземный ход. Он шёл глубоко под землёй, и можно было выйти на противоположный берег реки, минуя паромную переправу, возведённую рядом с разрушенным мостом.
Так мы и росли. Облазив ещё не изученные уголки города, мы, усталые, тащились домой.  Возвращались мимо бывшего полицейского управления, где жили военнопленные, а рядом было футбольное поле, огороженное забором. Немцы играли в футбол, а мы стояли за забором и молча смотрели. У каждого из нас в душе была обида, злость. Столько горя принесли нам. За что?
«Киндер! Киндер! На, на!» – однажды немец подошёл к забору и протянул нам распечатанную упаковку печенья. Ребята похватали, кто сколько мог и бросились наутёк. Только я осталась. Немец громко рассмеялся, глядя на сверкающие пятки, и тут наши глаза встретились. Я стояла и смотрела на него исподлобья немигающим взглядом. «К-и-н-дер... – неуверенно произнёс он и протянул разорванную пачку, но увидев, что в ней осталось только одно печенье, быстро достал новую запечатанную. – Дэ-воч-ка, на, угочайся,» – он стоял с протянутой рукой и ждал, когда я возьму печенье. А я продолжала глядеть ему в глаза, а руки убрала за спину. Игра на стадионе остановилась. И игроки, и болельщики смотрели только на нас, не понимая, почему эта маленькая девочка не берёт угощение. Не дождавшись от меня никакого ответа, он опустил голову и медленно побрёл к своим. 

Гуляя, мы не заметили, как подошли к крыльцу двухэтажного дома, где жила Елена Борисовна. Остановились. Я оглядел улицу и на миг представил весёлую шумную ватагу  ребят, идущих по своему счастливому послевоенному детству.
 – Сергей, - обратилась ко мне Елена Борисовна, – а пойдёмте-ка в гости, я угощу вас чаем из старого, доставшегося мне в наследство чайного сервиза. Покажу вам семейный архив, ведь у нас военные уже в третьем поколении.
Я поблагодарил её за гостеприимство, а мысли мои уже писали рассказ об этой уже далеко не молодой, такой счастливой женщине. Сколько в нашем человеке добра, силы, выносливости и великого духа победителя. Ведь ещё тогда, в далёком 1946-ом году, стоя перед колючей проволокой, она не взяла у немца печенье. Её внутренний голос протестовал против голода, унижения, смерти, войны. Это была её первая ПОБЕДА над собой и над врагом. Она была победителем, как её папа, как наш народ.   

Апрель 2018год