Конец Тридцатилетней войны
Черный дым да черный пепел,
И могильные кресты.
Что ж, наёмник, ты не весел?
Не поешь до хрипоты.
Отчего не слышно криков,
Развеселых и хмельных?
Или свет блаженных ликов,
Стал милей клинков стальных?
Отвечал детина хмурый,
Опустив глаза к земле
«Звать меня Вильгельм Бурый,
Я родился в феврале.
Дом наш был спалён солдатом,
В грязном сером ноябре.
Я один остался с братом,
На той проклятой заре.
Что потом? Года, скитанья,
Мы росли среди лесов.
Брат мой умер от страданья,
Съеден был он стаей псов.
Ну, а я, в часину страха,
С голодухи чуть живой.
Поднял голову от праха,
Стал наемником впервой.
Убивал? Кого прикажут,
Не считал – чужих, «своих».
Обо мне потом лишь скажут,
«Этот Бурый, верно, лих».
А теперь – война затихла,
И знамена пали в грязь.
Все кругом так мертво, рыхло,
Да молчит наш старый князь.
Что мне делать, я не знаю,
Путник! Путник, подскажи!
Ведь все чаще я вздыхаю,
У распаханной межи».
Молча слушал я детину,
И глядел в огонь костра.
Ведь не будет гнуть он спину,
От утра и до утра.
«Слушай же меня, наемник,
Слушай, не перебивай.
Скажет слово о тебе паломник,
Ну, а ты – запоминай.
Войн в мире очень много,
Бойням в мире несть числа.
Пусть бежит вдали дорога,
Что тогда тебя спасла.
Так иди воюй, Вильгельм,
Пусть тебя хранит Господь!
От копья, меча и шельм,
Дух твой стережет и плоть».
Поднял голову он мигом,
Я огонь узрел в глазах.
«Честь, хвала святым веригам,
Не блуждаю я впотьмах»!
Подхватил котомку с хлебом,
И пошел в свой дальний путь.
Ну, а я, посовещавшись с небом,
Здесь решил и прикорнуть.
Свидетельство о публикации №218092201124