Гирта. бывш. путешествие на север. Глава 25

Глава 25. Богословие через Физику (четверг, пятница, суббота, воскресенье)

***

ПОСКОЛЬКУ НА ДАННЫЙ МОМЕНТ ИДЕТ РАБОТА НАД ЧЕТВЕРТОЙ РЕДАКЦИЕЙ РОМАНА, АКТУАЛЬНАЯ И ПОЛНАЯ, РЕГУЛЯРНО ОБНОВЛЯЕМАЯ, ВЕРСИЯ ПО ССЫЛКАМ:
http://www.proza.ru/2019/08/24/972 и http://samlib.ru/editors/m/mihail_fireon/girtadrfireo.. (тут с авторской обложкой и фб2)

***

Наступил четверг. С самого утра, детектив собрал, все одеяла, плащи и пледы, пока Мариса собиралась на службу, прибиралась на столе, вынес их на улицу. Стоя в одних рубахе и штанах, босиком посреди двора, между кустов шиповника, передергивая плечами от утренней прохлады с похмелья болезненно щурясь на непривычно яркое белое солнце, размахивая деревянной жердью как двуручным мечом, выбивал их от грязи и пыли. Вернулся домой, почистил, полил студеной водой из колонки, протер свои старые, изношенные башмаки.

***

Снова вдоль домов дул ветер. С моря и реки веяло холодом. Уже совсем по-осеннему бледное, но все еще жаркое, припекающее солнце стояло над городом, светило вдоль проспектов, заглядывало в просветы домов. Играло в разноцветных витражах, в высоких, глядящих в холодные тенистые улицы с черных монолитных стен кварталов, окнах. Отражалось в темных куполах, на крестах над храмами и шпилях колоколен.
В конторе были снова раскрыты все окна. Дымно горел очаг. С началом осени в комендатуру завезли дрова и уголь. По этажам и коридору тянуло горьким дымом и жженой еловой смолой.
На столах лежали кипы бумаг, рядом раскрытые журналы и книги.
На рабочем месте детектива ожидал свежий номер «Скандалов», но, вопреки всему, вместо маркиза Дорса, карикатурой недели на этот раз был Рейн Тинкала. Со своими манерными круглым щитом и топором, он в недоумении падал от стола спиной, а позади него стоял граф Прицци, держал в руках вынутую из-под наследника Фолькарта в самый ответственный момент табуретку, и было подписано.
- Не бывать тебе герцогом Гирты!
- Ха. Ха. – заглянула в газету Мариса и брезгливо поморщилась –насмешили досмерти.
После полудня явился какой-то молодой полицейский с бумагой в руках. С добродушным, округлым лицом и наивным взглядом светлых голубых глаз, он производил обманчивое впечатление честного человека недавно пришедшего на службу, но при этом уже знакомго со всеми аспектам нелегкой полицейской работы.
- Лейтенант Филипп Кранкен – оценивающе-вежливо представился он, чуть поклонился и протянул бумагу Фанкилю.
- Хорошо – без лишних расспросов кивнул тот и указал на стол дежурного, где раньше сидел Дюк – вот ваше рабочее место. Принимайте корреспонденцию, ведите учет. Все также, как и в оперативном у мэтра Кноцце.
- И не забудьте! – как будто уже составив мнение об этом человеке и найдя в нем новую мишень для насмешек, вставил свое слово, закричал, ткнул ему пальцем со своего рабочего места доктор Сакс – все, что вы увидите и услышите здесь, будет непременно использовано против вас в суде!
Сегодня был банный день, но очередь мужчин из отдела Нераскрытых дел была предпоследней, уже ближе к вечеру. Так что весь день детектив провел за переписыванием должностных документов и сочинением отчета о проделанной за последние дни работе.
Из циркуляра, который пришел Фанкилю из университетской лаборатории, детектив узнал, что сигнал с Обелиска был вовсе не сигналом, а магнитно-гравитационной аномалией имеющий вытянутую в сторону северо-запада эллиптическую форму, остаточным, затухающим следом, после квантового разрыва, вызванного фазовым перемещением Обелиска из неизвестной точки в пространстве в сторону Гирты. Что сам Обелиск состоит из некой углеводородной субстанции и воды, и вес его равен примерно три миллиона тонн.
- Из мяса что ли? Сварите из него суп – брезгливо воскликнула Мариса, но никто даже не отвлекся от работы на ее шутку.
Также в одном из отчетов, который был посвящен охоте, Фанкилем выказывалось мнение, что маг Панзонг Круми не имел никакой технической возможности вызвать столь обширный разрыв пространства-времени, который наблюдался у башни и тем более не мог сублимировать такое количество черной козлоподобной саранчи. Из чего можно было сделать вывод, что, скорее всего причиной столь масштабной аномалии, случившейся в Лесу, был как-то причастный к этому Обелиск.
К отчету прилагались формулы и обоснования, которые детектив не стал переписывать, отдал бумаги рыцарю, сказав, чтобы тот сделал сам, воизбежании искажения смысла этих сложных расчетов. В перерыве между работой листая все тот же рыцарский справочник, Вертура вычитал и про демонов, что на самом деле они никак не похожи на людей. Что они вовсе не личности, а безголосые, безумные и безликие твари и не имеют никаких схожих с людьми образа мысли, восприятия или облика. Не будучи соединены с тварным миром никаким иным способом, кроме тем, какими кванты взаимодействуют между собой, они ощущают окружающее пространство и время совсем не так как люди, и в своем мышлении их разум более всего схож с присущей вычислительным машинам программной математической логикой. В справочнике также имелось примечание что это не утверждение, а не боле чем подтверждающаяся косвенными фактами, типа нарушений принципа локальности, неравенства Белла, а также умозрительными, основывающимися на подобных физических расчетах и экспериментах выводами, теория, поскольку Бог нарочно создал мир таким, чтобы ни его, ни иное подобное влияние не могло быть рассчитано ни математическими формулами, ни измерено точными приборами и имело спорадический характер чуда, абсолютно противоречащего любой научной теории, вычислению, или логике.
Закрыв справочник, детектив откинулся на стуле и устало прикрыл глаза.
- «Богословие через Физику» – положил рядом с Вертурой на стол поверх бумаг небольшую, похожую на популярную книгу в потертом кожаном переплете Фанкиль – тут все разъяснено вполне доходчиво. Вот то, что вам нужно, если хотите хоть немного разобраться в этом вопросе.
Вертура кивнул, открыл ее на первой попавшейся странице и в некотором недоумении уставился на неясную ему сложную формулу.
- Да, это переиздание той самой известной брошюры. Современная неофизическая модель была разработана намного позднее. Уже на основании полученных с использованием современных технологий и вычислений, фактах о строении пространственно-временных массивах и потоках – пояснил рыцарь – так что в этой работе конечно есть некоторое количество несущественных неточностей, а также постулатов, которые впоследствии были опровергнуты, но именно эта книга наиболее емко, в научно-популярной форме, разъясняет картину нашего мира, а также то, что между наукой и Божественным творением нет никакого противоречия. Более того, научный метод и модель креационизма дополняют друг друга и разрешают многие противоречия, которые от большого ума могут возникнуть у тех, кто не до конца понимает, что наука описывает устройство тварного мира, а религия это инструмент для спасения душ.
- А есть ли вообще что-нибудь, что не описывается математическими формулами? – листая страницы текста с картинками и схемами, от нечего делать, уточнил Вертура.
- Разумеется! – влез в разговор заинтересовавшийся беседой доктор Сакс – поколения ученых, так и не смогли создать такую шкалу, которой бы хватило, чтобы измерить весь идиотизм, на который способна человеческая глупость!
- Да, примерно – одобрительно кивнул Фанкиль – а если серьезно – то Бог. Он вне любых систем и расчетов.

***

После обеда случилось еще одно происшествие. О нем Вертура узнал из толстой папки предварительного отчета, которую принесли из оперативного отдела.
Из портового района явился курьер и сообщил о том, что прямо из воды залива вышли двое странных, похожих на утопленников, людей и ужасными голосами начали произносить слово «Фомальгаут», чем привели местных рыбаков и портовых рабочих в полное недоумение. Обоих арестовали и привезли в полицейский дом, но на допросе выяснилось, что ничего разъяснить они физически не способны, мало того, как оказалось в лаборатории доктора Фарне, что это утопленники и оба, каждый из них разное время, но  уже как несколько дней, мертв.
Позвали Фанкиля. С ним пошли и остальные. Протолкнулись через толпу любопытных желающих посмотреть на распятых на докторских столах утопленников - пожилую женщину, и мужчину с пронзительно-белой от длительного пребывания в холодной воде кожей, полицейских служащих. Доктор Фарне бесцеремонно вскрывал пациентов прямо так, без наркоза, но, похоже, это не производило на подопытных совершенно никакого впечатления. У мужчины был зафиксирован череп. Лаборанты с мрачными усмешками готовили инструменты к распилу, брили ему голову. Тот только вращал глазами в ответ и рефлекторно, морщил лоб, когда прикладывали циркуль и наносили разметку на виски и лоб.
Следователь из оперативного отдела сидел вполоборота к конторке, с усталым и безразличным видом делал выписку из лабораторного журнала об осмотре тел, нисколько не смущаясь тем, что на столах препарируют живых мертвецов.
- А, это трупы – не оборачиваясь, махнул рукавом от стола доктор Фарне и проверил педальный привод циркулярной пилы, которой собирался вскрывать череп. Он приложил пальцы ко лбу и, выпучив глаза, уставился на сидящую в углу, бессмысленно глядящую в темную стену девку в потрепанной старой рубахе и мантии, ту самую, которую некоторое время назад он демонстрировал Вертуре и Фанкилю тоже во вскрытом виде, притянутой ремнями к лабораторному столу. Словно почувствовав взгляд криминалиста, та конвульсионно задергала головой, оскалилась, теряя при этом форму лица, с каждым неумелым движением превращающегося в блестящую острыми конусообразными зубами дикую, схожую по форме с лисьей, морду. Повела плечами, как будто стоящий на другом конце лаборатории доктор ощупывал ее самым бесцеремонным образом, поднявшись со своего места, медленно подошла к столу и, навалившись на него руками, неловко покачиваясь всем телом, наддала на педаль. Дисковая пила в руках доктора завертелась.
- Я провел ей лоботомию, повредил область мозга, отвечающую за восприятие ментальных возмущений, и теперь могу частично устанавливать над ней  контроль – объяснил недоверчиво разглядывающую новую помощницу инспектору Тралле доктор. Похоже, сегодня он слишком устал для своей обыденной язвительности и многословных объяснений и еще не выпил свои положенные на день несколько чашек кофе. Молчал сегодня и граммофон, так что музыка не подбадривала ни его самого, ни его коллег по криминалистической лаборатории.
- Она выполняет некоторые простые механические действия – объяснил криминалист - но чайник принести с кухни так и не умеет…
- А что она еще умеет? – с пошленькой улыбочкой уточнил доктор Сакс.
- Синтезировать некоторые органические соединения, коллега – вытянув шею, с издевкой ответил ему криминалист – все, что производят растения. Любую камедь. Например глюкозу. А при проведении определенных генетических модификаций также в чистом виде канифоль, уксусную кислоту, можно даже каучук и толуол. Но мы же все знаем, мэтр Сакс, что вы не о химии?
- Мы ушли от темы – строго напомнил инспектор Тралле и еще больше нахмурился.
- Да, не отвлекайте меня! – ткнул в сторону доктора пилой раздраженный криминалист, и придерживая рукой приводной шланг, подошел к закрепленному на столе телу. Трупы синхронно завращали глазами и ничего не выражающими взглядами уставились на доктора, как он теперь с ними поступит. Тот приказал своей помощнике прекратить крутить пилу и взялся за скальпель, чтобы разрезать кожу на голове утопленника.
- Ну вы же знаете, что есть некий промежуток времени, между несовместимыми с жизнью нарушениями функций организма и тем моментом, когда деструктивные биологические процессы происходящие в тканях тела, прежде всего в головном мозге, становятся необратимы – не отрываясь от работы, объяснял доктор – например гипоксия. И эта условно конечная точка называется смертью. С этого момента реанимация невозможна. Но до него организм можно вернуть к нормальному функционированию. В некоторых случаях с помощью простых средств, типа несложных химических соединений, вентиляции легких, или электростимуляции сердечной мышцы, которые, так или иначе, нормализуют нарушенный метаболизм. В иных, более серьезных ситуациях требуется замена определенных органов. А в еще более тяжелых – необходимо введение активных химических реагентов и энзимов, либо воздействие сложных электромагнитных возмущений, которые вновь запустят в организме остановившиеся биологические процессы. В определенных случаях эти методики, конечно, позволяют вернуть частичную функциональность отдельных органов, но чаще всего подобный процесс не ведет к полному восстановлению поврежденного организма, что сейчас мы и видим…
- Исследования доктора Парлета – уточнил Фанкиль – механистическая природа смерти и обратимость некротических процессов…
- Именно – поднял палец к потолку криминалист и указал лаборанту, где работать сверлом – так вот эти тела уже с прошлой ночи как мертвы, чувствуете запах, нет? Морская соль замедлила процессы разложения, но вскоре мы увидим отчетливые признаки гниения. Но при этом функциональность отдельных частей их нервной системы все еще поддерживается с помощью неких замкнутых гравитационно-магнитных полей высокой интенсивности…
- Как у той саранчи в лесу – оттягивая веко и касаясь пальцем радужки глаза мертвой женщины, сделал вывод Фанкиль – они изучают нас. Вернее не они, а оно. Обелиск.
Он поставил рядом со сморщенной от воды рукой утопленницы свой стеклянный волчок и крутанул его. Прибор сделал несколько неверных, шатких оборотов и опрокинулся с края стола. Фанкиль едва успел подхватить его, чтобы он не упал и не разбился о каменный пол.
- Интенсивность очень высокая, но область аномалии контрастно-ограничена – отошел к соседнему столу и запустил снова свой волчок Фанкиль. На этот раз прибор сбалансировался быстро и легко, не теряя центробежной силы, вращался ровно и долго - похоже на квантовую проекцию. Пойду, принесу стабилизатор и патефон, попробуем отключить одного.
- Я проведу иссечение коры головного мозга для тестов – не отрываясь от работы, кивнул доктор инспектору, уже снимая черепную коробку и с азартом заглядывая в нее – о, как и ожидалось – признаков инородных тел, паразитов и имплантатов нет… А это очень занимательно. Все не отвлекайте меня, ждите отчет.
Уже в коридоре инспектор Тралле отвел всех в сторону и сказал.
- Мэтр Сакс. С запиской к Хельге. Анна, сегодня разъяснительную статью во все газеты, но без подробностей. Придумайте что-нибудь, отнесите в редакцию, потом свободны, Марк, напоминаю, если вы еще не знаете, сегодня у нас мытье.

***

После бани детектив помог лейтенанту Турко нести домой из полицейский прачечной белье. Каждый четверг лейтенант с женой приносили к бане домашние вещи. Кипятили их вместе с полицейскими плащами, мантиями, штанами и рубахами в котлах с золой. Также делали и многие другие служащие. Для бань и прачечных каждый четверг растапливали котельную в одноэтажном здании с арочной галерей и высокой трубой в северо-восточной части двора полицейской комендатуры, рядом с общежитиями. В тени высоких пятиэтажных домов собралось шумная галдящая толпа. Полицейские и их семьи с детьми и родственниками. Весело переругиваясь, громко обсуждая всякую всячину, ждали, пока закончат мытье штатные служащие, и наступит время для детей, сестер и жен.
Высокая и плечистая, еще не старая женщина лет тридцати двух, с толстой рыжеватой, длинной до пояса, косой и плащом заколотым через плечо, отдаленно напомнившая Вертуре Эстри Трогге, жену сержанта Карла из Елового Предместья, который помог детективу и лейтенанту искать Фанкиля в ночном лесу, сидела на бревнах рядом с другими женщинами, вытянув крепкие ноги в изношенных кожаных сапожках, подвязанных по голенищу до колен разлохматившимися шерстяными обмотками. Тут же стояли две большие лыковые корзины со свежевыстиранным и обсушенным на горячих трубах бельем. Одну, поздоровавшись с женой, подхватил на плечо лейтенант, вторую предложил понести Вертура.
- Ага, спасибо! – кивнула жена лейтенанта. У нее был усталый вид. В рыжеватой косе проглядывала проседь. Рядом с ней, по сыплющим сухой корой сосновым бревнам, карабкался неугомонный малыш. Смотрел озадаченно и серьезно. Дергал за рубашечку сестренку, играющую с принесенным лейтенантом, отлитым из жженого сахара в форме козленка на палочке, леденцом.
- Через дорогу и во двор – кивнул лейтенант, и они с детективом понесли нетяжелые, но неудобные массивные корзины через северные ворота комендатуры. Прошли по улице Котищ вдоль квартала в сторону проспекта Рыцарей, мимо бакалейной лавки, узких дверей парадной из которых тянуло сыростью и кошками и наглухо завешенных от посторонних глаз изнутри, запыленных окон. Вышли из тени стоящего на холме, за спинами, замка Гамотти и свернули в подворотню. Миновали гулкий от эха, полный веселых детских криков звона посуды из распахнутых окошек и говора каких-то обсуждающих что-то важное мужиков проходной двор с высокой, торчащей далеко в рыжевато-белое небо трубой. Пройдя еще один проходной двор, уперлись в старую, кирпичную, заросшую кустами акации ограду, над которой сумеречной чащей зеленел густой сад на заднем дворе церкви, что парадным входом смотрела на улицу Гамотти. Свернули вдоль него, по узкой тропинке между желтой, давно некрашеной стеной дома и кустами, дошли до какой-то низкой обитой ржавым листовым железом двери, вошли на сумрачную, судя по всему, черную, лестницу и поднялись на второй этаж. Здесь, в двух угловых комнатах с видом на церковный двор, угол трапезной, глубокую компостную яму для мусора и каменную дорожку, располагалось жилище лейтенанта Турко. Окна были нараспашку. Утепленные расписанным красными и синими цветами войлоком ставни, которыми окна закладывали в стужу, вместе с плетеными тростниковыми ковриками для детей, чтобы не играли на холодном полу, стояли в стороне. В помещении было свежо и холодно. Парень лет двенадцати и девушка чуть постарше, терли щетками мокрый, политый водой, деревянный пол. Табуретки были водружены на кровати и письменный стол. Напротив двери были иконы. Перед распятием был зажжен огонь. Сын и дочь приветствовали отца, приняли корзины, взялись за застиранные простыни и наволочки, начали стелить большую двухъярусную, больше похожую на грубо сколоченный из досок стеллаж, чем на постель, кровать. Лейтенант Турко взял свою корзину и понес ее в соседнюю комнату, наверное ту, в которой они жили с женой. Чтобы не мешать, детектив присел на подоконник и, закурил, выглянул во двор. Холодные сизые тени сгущались под кушами сирени и жасмина, высаженного под стенами церкви. Дьякон в черном подряснике и деревенских лаптях колол дрова, звонко ударял по огромным чурбакам длинным валочным топором. В трапезной готовили ужин. Тянуло тушеным овощами и прогорклым луком.
- Все, марш на мытье! – вернувшись из соседней комнаты, приказал детям лейтенант Турко и обратился к детективу – спасибо что помогли.
- Ничего - кивнул Вертура – пойду встречу Анну.
Когда дети, забрав узелки с чистым бельем, покинули комнату, лейтенант принес бутылку и налил детективу и себе немного. Они еще покурили, глядя в окно, потом Вертура попрощался и вышел на лестницу. Лейтенант Турко закрыл за ним дверь и заложил засов.
Пройдя знакомыми дворами и улицей, детектив вернулся на плац. Народу уже стало немного меньше. Все также дымила труба котельной. Во всю шли стирка и мытье.
Мариса сидела на бревнах чуть в стороне от остальных, ожидала детектива, расчесывала гребнем длинные распушенные мокрые волосы. Другие женщины, собираясь в шумные компании, не спешили приглашать ее в свой круг.
- Мика сказала, ты пошел помогать Йозефу! – весело сказала она Вертуре.
Детектив протянул ей руку, помог подняться. Взял ее кожаный саквояж, в котором она вместо обычных бумаг и книг сегодня принесла на службу чистую рубашки, мочалку, полотенце и белье.
- Похоже тебя тут не любят – приметив что в их сторону кивают, явно обсуждая их персоны, высказался Вертура.
- Ну я не одна такая тут… Впрочем так и надо – деловито ответила Мариса, быстро заплетая волосы в косу – конформизм и потворство аморальному образу жизни разрушат даже самое совершенное общество – и прибавила с печалью в голосе – впрочем сам знаешь, тех кого за злые дела отлучили от церкви, иного отношения и не заслуживают.
Они вышли на улицу Котищ, прошли по ней да проспекта и направились к мосту.
Дома Вертура переоделся после мытья в чистую одежду. Накинул на плечи плащ, пошел в лавку купить еды на ужин. За это время Мариса затопила печь, подмела пол, отерла оклады икон, вычистила и засветила лампаду, зажгла в курительнице на столе смешанную с камфарой смолу, перестелила постель, разорвала на куски и бросила частично в печку, частично на поленницу грязный, поизносившийся войлочный коврик.
Потом, пока закипал на печи котелок с кипятком, снова делали поклоны. После них Мариса устало лежала на кровати. Прикрыв от яркого закатного света усталые глаза ладонью, запрокинув голову на подушке, смотрела в потолок, обмениваясь ничего не значащими фразами с Вертурой. Пронзительный свет вот-вот готового упасть за березы палисадника и крыши домов солнца, заглядывал прямо в комнату через окно над креслом у изголовья постели. Отражался в чернильнице на столе и темных металлических запорах двери. Яркой рыжей полосой лежал на полу.
Заложив ногу на ногу, откинувшись на спинку стула, детектив сидел вполоборота к столу, перед открытым окном, болтал в руке фужер с горьким чаем, смотрел на отсветы в густых черных ветвях елей отгораживающих от проспекта парк вокруг дома графа Прицци. Слушал звуки улицы и гулкий, наполняющий холодеющий вечерний город перезвон колоколов.

***

Ночью прошел дождь. Днем было много работы. Вертура снова переписывал документы, относил их в курьерский и оперативный отделы, ходил в канцелярию ночной стражи. Днем снова заходил вечно не выспавшийся капитан Глотте. С кривой улыбкой сообщил Фанкилю, что маршал Гирты Георг Ринья официально объявил внеочередной смотр на Полигоне. Но все и так знали об этом из газет и ползущих по комендатуре слухов.
- Ну пусть теперь их сам там и кормит – бодро кивнул в ответ капитану ночной стражи Фанкиль.
Кучера и полицейские курили на плацу, любовались серо-голубым небом с большими клочковатыми, плывущими над городом тучами, ожидали дождя, с безразличным презрением обсуждали последние городские сплетни о том, что у Северных ворот в кювет опрокинулась карета фельдъегерской службы, что в университетском квартале ночью случилась большая драка и до приезда полиции мечами успели ранить нескольких мастеровых и насмерть зарубили какого-то студента, и что маршал Георг Ринья собирается выдвигать условия сэру Булле, чтобы женить принца Ральфа на его дочери Элеоноре. Получив большой пакет корреспонденции для отправки с главного почтамта Гирты, Вертура пошел гулять по свежему, умытому холодным ночным дождем городу. Перешел через мост, пересек проспект Булле, дошел до почты. Продемонстрировав подвеску лейтенанта полиции, нагло, со злорадным видом, протолкнулся к окошку приема писем без очереди. Долго, и дотошно, приводя всех в ненависть, передавал конверты, проверял каждую строку в журнале принятой к отправке корреспонденции и в конце концов потребовал заверенную начальником отдела опись.
Среди писем он приметил одно с адресом «Мильда, улица Ив двадцать один, поместье Михаэля Эрнеста Динмара, заказное». Еще несколько бумаг было с направлением в Ронтолу, Варкалу и Фолькарт.
Закончив с корреспонденцией и забрав необходимый для отчета список, под презрительным взглядами, замечаниями и угрозами, он проверил свой абонентский ящик записанный на имя какого-то неизвестного ему Е. Пенсатти, и убедившись что он пуст, вышел из душного и тесного зала на улицу. Дошел до проспекта Иоанна Крестителя, свернул по нему и, снова гордо продемонстрировав дежурному у ворот подвеску лейтенанта полиции, зашел в поместье владыки Дезмонда Дорса.
Поднялся по широкой каменной лестнице на третий этаж.
Борис Дорс, племянник епископа, лежал на постели в смежной со своим кабинетом комнате. Такой же просторной, отделанной темными блестящими деревянными панелями, только занятой по стенам шкафами и с большой кроватью напротив входа. Келейница, худощавая  женщина лет тридцати пяти с недовольными глазами и тощей русой косой проветривала комнаты, подвязывала шторы, чтобы не раздувались на ветру.
Маркиз был по грудь укрыт толстым одеялом, сшитым из разноцветных толстых шерстяных ромбов. Высокое и просторное окно с фигурно вырезанными оправами стекол, было открыто. Снаружи зеленела густая листва растущих во дворе лип, отгораживала комнату от посторонних взглядов из других, выходящих во двор, многочисленных окон, погружала помещение в приятную зеленоватою полутьму. На столе, у изголовья постели, рядом с книгами и блокнотом стояли горячий фарфоровый чайник с меховой шапочкой чтоб не остывал, из головы черно-бурой лисы, фужер и расписанный мистическими символами ларец с отделениями для сушеных трав из которых варят целебный декокт. Больной маркиз лежал, откинувшись на свежевыстиранных перинах и подушке с мечтательной улыбкой на лице, заложив за голову руки. Вертура снял плащ и подсел в кресло у изголовья.
- Марк, она была тут, вот прямо рядом, в этой комнате, но это точно был сон… – открыв глаза, и протянув руку, чтобы детектив налил ему горячего напитка, изо всех сил стараясь говорить как можно более сдержано и сухо, обратился к детективу Борис Дорс.
Вертура глянул на рецепт что лежал тут же на столе, смешал в фужере отвар из трав -  малины, ромашки и календулы, добавил чая и сиропа шиповника, как прописал доктор и подал маркизу. Тот поднялся на локте и залпом выпил микстуру.
- Нет, серьезно, это точно был сон – снова откидываясь на подушку, закатывая глаза, поводя из стороны в сторону головой, не выдержал, счастливо заулыбался, бросая на детектива быстрые взоры, словно намеренно пытаясь заинтриговать его, заставить пойти на расспросы о таинственной встрече, заявил маркиз Дорс.
- Леди Вероника, леди Булле… – опустив глаза, угадал Вертура.
- Она пришла такая, села в это кресло – выставив перед собой руки и, демонстрируя ладонями, начал рассказывать Борис Дорс – смотрела на меня… Такая неприступная, холодная и гордая. Я думал, она сейчас ударит меня, или еще хуже, начнет извиняться за что, что произошло. Но ей не за что извиняться, это субординация, а я действительно веду себя как глупый влюбленный мальчишка, даром что мне почти сорок. Марк, вы не поверите, но это безумие. С тех пор, как я тогда увидел ее, когда мы с ней танцевали этот вальс на галерее дворца Булле под белой апрельской луной, с тех пор, как я впервые коснулся ее руки и преклонил колено перед ней, я не нахожу себе покоя. Я думал это просто дурная страсть, и она пройдет. Это из-за нее мы с Модестом бежали в Мильду, как тогда бежали от Андреса Прицци и его белых псов, потому что я трус, и я всегда от всего и всех бегу… Мы пили у сэра Бифиса весь май, ну помните тогда, вместе с вами, сэром Гарфином и сэром Колле, бездельничали, гуляли по улицам. Я вам рассказывал тогда, а вы тоже все пытались сказать мне, что вас бросила какая-то невеста и как вы страдаете уже не один год. Я думал, это глупое, бесполезное путешествие меня спасет, но это не помогло. Я вернулся в Гирту много работал, объездил все герцогство, думал поможет. Но все по-прежнему. Хотя в дороге и за важными делами и отвлекаешься от тоски и мечтаний, до конца это все никак не проходит. Я думал, что со смертью Елены никогда ничего в моей жизни больше не будет… Но это все как наваждение, как чары, вы понимаете меня Марк? Тогда в лесу, когда вы с Анной пришли сказать мне, чтобы я явился к ее шатру. Это все просто злые козни Леса, испарения проклятых камней, политых идоложертвенной кровью… Это просто чудовищно. Я простыл, у меня в голове пожар, у меня трясутся руки, я не могу связать двух слов, а теперь она еще приходит сюда, садится рядом с моей постелью, вот прямо тут, хватает меня за руку, о чем-то, о чем не помню, говорит со мной. Потом встает, смотрит в окно. Нет, так не бывает. Просто не бывает… Марк, скажите мне, что мы просто очень сильно напились на охоте и это был всего лишь плод моей похмельной фантазии, всего лишь бредовый сон. Убедите меня в этом.
- Не думаю – покачал головой Вертура, демонстрируя лежащую рядом с бутылкой и цветастым деревянным ларцом с травами багровую шкатулку с черным драконом, в которой на алой бархатной подушечке лежали переливающиеся на свету большие, словно бы наполненные жидким живым огнем пилюли – это же какой-то современный антибиотик?
- Доктор сказал все шло к воспалению легких… – взялся за лицо руками разочарованный тем, что Вертура не хочет играть с ним в мужскую игру со сладостными обсуждениями какая девица кому нравится, маркиз Дорс –  …и она принесла их мне... А я даже двух слов связать не мог…
- Если она приходила к вам, она придет снова.
- Марк… - с отчаянием в голосе, сознался Борис Дорс – вы понимаете, это просто злой рок! Что я мог ответить ей? Вот как назло, именно вчера надо же было так разболеться, как  уже не болел много лет. Я лежал в бреду, весь больной и мокрый. Я точно даже не могу сказать, все это было во сне или наяву. Вероника, она видела меня таким… Быть может, это все только мне приснилось, а таблетки принес дядя или доктор…
- Они ничего не делает просто так, у нее просто нет времени на глупости  – разглядывая шкатулку с пилюлями, ответил детектив и уточнил – вы же серьезно хотите взять ее в жены?
- Марк, пощадите мое самолюбие! – развел руками маркиз Дорс – разумеется. Но она герцогиня, а я никто. Она пришла потому, что приходит ко всем, кто ранен или болен. Она старается помогать людям, ничего личного. Просто она считает, что так нужно. Она добрая и ранимая, все это знают, хотя она и старается, чтобы люди боялись ее, считали ее жестокой и злой. Правитель должен быть злым и жестоким, проявлять милосердие только в крайнем случае, иначе он не удержит власть, и она попадет в руки врагам народа. Но, Марк, она пришла ко мне, взяла меня за руку и говорила со мной. Конечно же, я хочу взять ее в жены. Быть может увезти отсюда, чтобы все это забылось как страшный сон. Но кто я такой? Нас с Модестом считают шутами гороховыми, над нами насмехается весь город, рисуют карикатуры, а что нам еще остается?
- Это повсеместно. Чем глупее дурак, тем больше он тычет другим, только чтобы не признавать собственной никчемности и глупости, находит себе мишень и развлекается пока ему не заткнут поганый рот – покачал головой Вертура – но вы лукавите Борис. Вы племянник епископа, маркиз, солдат, а не белоручка. Вы командуете дружиной охраняющей церкви и монастыри и это достойно – детектив уверенно кивнул в знак важности своих слов – кто будет лучшим мужем, праведной ледяной принцессе, как не рыцарь с крестом? С этим сильнодействующим ведь нельзя спиртное? Хотите, я принесу вам что-нибудь?
- Нельзя – покачал головой маркиз – налейте себе и сделайте мне микстуру. Выпейте со мной, а я очередной раз нажалуюсь о своем горе. Помните, Рорк познакомил меня со своей младшей сестрой. Как ее звали? Прелестная такая скромная и веселая девица, еще и умная. А что с того? Я бы увез Веронику с собой куда-нибудь далеко. Но она сама никогда не покинет этот город. Многие сватались к ней, и сын мэтра Роффе и этот Эртвиг, да все кому не лень. Все хотели в герцоги, а она всем дала отворот. Смеялась, что в столице ей вынули сердце и заменили квантовым компьютером…
- А чем закончилась та аудиенция на охоте? – уточнил детектив – если все так плохо, хотите я скажу Анне, чтобы она снова замолвила за вас слово?
Маркиз Дорс нахмурился, бросил на детектива долгий лютый взгляд исподлобья, ответил не сразу, взвешенно и спокойно.
- Да ничем. Она потребовала ответа, почему я не являюсь на официальные банкеты и приемы. Я сказал – служба. А что я ей еще скажу? Что я вообще могу сказать ей? Что могло быть еще? Признания в любви, да? Слезы, объятия в темноте у реки, поцелуи. Два патрона в барабане револьвера, чтобы застрелить меня и застрелиться самой? Если бы. Вот прямо так, сходу... Марк, так не бывает, вы полицейский, видели много мерзости, сами знаете все. А поговорить с Анной… не стоит. Это мужчина должен приходить к красавице и предлагать ей быть его женой, а не наоборот. Ну или хватать ее в седло и увозить силой с собой. Иначе он не мужчина, а черти кто.
- Ну так как приедет снова, и скажите что желаете чтоб она стала вашей женой – сделав вид, что он не заметил перемены в друге, все также участливо и веско ответил ему Вертура - а откажет, тут же и перекинете через седло, увезете с собой к нам в Мильду, найдем вам с ней комнату где-нибудь в переулке Табуретов, между Южным проспектом и Колокольной.
Борис Дорс сменил гнев на милость, радостно заулыбался шутке.
- Устроим обоих к нам в тайную полицию на службу, будете со мной и Элетом злодеев ловить, опыт у вас есть, а она писать бумажки в конторе – стараясь сделать серьезный вид, но с едва сдерживаемой улыбкой, продолжил детектив и смешал больному еще микстуры.

***


На площади перед собором Иоанна Крестителя летали галки. Тут было полно народу. Особенно людно было у колонки.
- А у вас и правда два… - шутила подставляя ведро девица, цветущая прачка с веселыми серыми глазами, бронзовыми бубенчиками в косе в натруженными, белыми от щелока ладонями. Модест Гонзолле качал рычаг, налегая на него с манерным напором. Вода холодной толстой струей с брызгами лилась в ведро. Рядом ожидала, печально смотрела на пустую поилку тощая баронская лошадь.
- Да, у меня два замка! – хвастливо и громко разглагольствовался Модест Гонзолле – один у трясины Митти, второй у Карьеров, это за Перекрестком. И оба отлиты из чистого золота, правда потемнели от дождя немного, но я вам их все равно не покажу, ехать далеко, и вас мама на ночь не отпустит! А, Марк, приветствую, пойдемте к Борису. Он совсем плох.
Он был уже пьян, и бессмысленное накачивание рычага колонки для местных девиц и дворников, что вовсю потешались над ним, ничуть не смущало его.
- Я как раз от Бориса – сухо ответил детектив -  говорят, что-то интересное происходит на Полигоне?
- Пока только говорильня, никто такого, у всех урожай, у всех свекла и картошка, кони не подкованы, топоры не наточены, бани не натоплены. Кому, кроме сэра Ринья нужен сейчас этот сбор?  -  продолжая наливать подходящим одной за другой девицам в ведра воду, весело и пьяно гремел на всю улицу, так что от высоких темных стен окрестных домов отдавалось эхо, барон – так что пока будут спорить, кто кому, сколько, пока будут письма писать, полгода пройдет. И войну так и продули. Пока все решали с подкреплениями и обозами, Ронтола-то уже тю-тю. Политика дело тонкое, вассал моего вассала не мой вассал и все такое. А мы, Гонзолле, подчиняемся только личным приказам герцога Гирты. На сегодняшний день это сэр Вильмонт Булле.
- Ага – ответил Вертура и пошел прочь. 

***

- Был такой город, назывался Ахен – возвращая доктору Саксу какую-то тонкую, в кожаном переплете, по виду новую столичную книжку, брезгливо поморщился, разъяснил Фанкиль – и там писали сплошную ахинею.
Доктор округлил рот, не зная, что и сказать в ответ. На этом их короткое обсуждение книги и закончилось.
- Да ерунду молотят. Не пойдет на Гирту никто, тут армии, чтобы только по южному берегу окопать, тысяч в пятьдесят, это как минимум, нужно – кивая на карту города на стене, ответил на вопрос Вертуры рыцарь – а вот если тут смута начнется, то да. За сэром Ринья с его вассалами и дружинами будет последнее слово. Так что соберутся, помаршируют кругами. В Лес на марш сходят. Постреляют с караколированием. Будут торговаться, чтобы наследником сэра Булле был объявлен сэр Ральф и обязательно женился на леди Элеоноре, даром они двоюродные брат с сестрой.
- И наши опять все просто соберутся, пожмут плечами и скажут, нам то что – зевая, мрачно прибавил лейтенант Турко – главное, если будет проверка, у нас все приказы учтены, подписаны лично сэром Гессом с печатью мэтра Курцо. Вот пусть с них и спросят. А у них там серьезный сбор?
- Ну визуально пока человек пятьсот, шатры стоят – ответил Фанкиль - кажется Горчетов, графа Тальпасто…
- Горчет Старший уже как десять лет все метит в майоры - покачал головой лейтенант Турко – и на смотре он, конечно, первее всех будет.
… - И еще какие-то гербы, первый раз вижу – продолжил Фанкиль. Сегодня они с Марисой ездили на Полигон. Он по какому-то поручению высшего полицейского руководства, Мариса для статей в газету – говорят, ожидают человек тысяч пять, семь, подойдут с востока и юга, а еще регулярные части две тысячи строевых к ним на маневры готовят.
- Карла тут видел у Пришествия – зевая, ответил лейтенант Турко – говорит жену и детишек на северный берег отвез.
- Да, бежать самое время – ответил Фанкиль – вот только некуда. Если что, сэр Август и леди Булле тут всех в бараний рог загнут, кто не так на них посмотрит, по фонарным столбам развесят на перекрестках.
- Ну да – согласился лейтенант, задумчиво глядя в окно.
Так за вялыми беседами закончился рабочий день. Темнело. От генерала Гесса вернулся инспектор Тралле, сообщил, что все, кроме Вертуры, который сегодня на ночном дежурстве, могут идти домой. Мариса сказала, что останется тоже, с язвительным смешком заявила было криво улыбнувшемуся лейтенанту Турко, что не надо тут, и все давно знают, что его жена тоже постоянно приходит к нему на ночное.
Они заложили засовы на дверях, внизу на первом этаже и в коридоре наверху. Мариса села за статьи и письма, Вертура снова открыл свои рыцарский справочник, книги которые дал ему Фанкиль и подшивку газет шестнадцатилетней давности, о временах Смуты, которые взял в архиве. Положил рядом блокнот. За окном было уже совсем темно, когда детектив попытался разложить диван, что стоял у большого стола, но тот оказался сломан.
- Ничего – весело заявила Мариса, глядя на его тщетные попытки  - я все равно не сплю, работаю по ночам, не могу работать днем. Звездное излучение, фазы луны и все такое. Принеси кипятка.
Вертура взял казенный, уже как будто много лет нечищеный от копоти и грязи чайник и, не стесняясь, пошел по второму этажу главным, идущим вдоль всего фасада здания коридором, мимо кабинетов начальства, к парадной лестнице к главному входу. Спустился в холл. Едва успел разминуться с генералом Гессом, полковником Гутмаром, сэром Троксеном и еще несколькими высшими чинами из полицейского руководства. Как сказал что-то, сегодня на вечер назначено совещание по какому-то очень важному вопросу.
У летней столовой было темно, но все также горел газовый фонарь и все также клокотал огромный котел в который, казалось, бесконечно добавляли разные ингредиенты, черпали из него готовое варево и никогда не снимали его с костра, никогда не чистили, не глушили разведенный под ним огонь. Мерно звенела пила. У стены подрались полицейские. Стычка была яростной, злой, но короткой. Капрал Гицци с длинной плеткой быстро навел порядок и отправил провинившихся в внеочередной ночной дозор.
Вертуре налили горячей воды, предложили супа и начали задавать какие-то колкие, беспредметные вопросы. Он ответил на них, рассказал очередную историю про то, что у сэра Гонзолле два замка, но он не показывает их девицам, потому что не разрешает мама, чем привел знакомого вечнопьяного полицейского капитана в бурный детский восторг. Еще раз послушал про политику и высказал свое авторитетное мнение, что для того, чтобы осадить Гирту хотя бы по южному берегу реки нужно не меньше чем пятидесятитысячное войско.
В темноте тусклым светом стройной линией горели окна в коридорах полицейской комендатуры. Обратным путем, неся на вытянутой руке горячий чайник так, чтобы не обжечься об него, детектив пошел через первый этаж. На скамейках для посетителей оперативного отдела, что располагался справа от лестницы, не было никого, но из распахнутой двери доносились голоса. Какой-то городской чиновник хорошо поставленным для политических дебатов голосом с достоинством разъяснял оперативному уполномоченному, как правильно ему следует выполнять возложенную на него работу. На другом конце зала грозно щелкнул кнут - полицейские загоняли в смежный с оперативным отделом коридор с камерами предварительного содержания каких-то арестованных. Кто-то окликну детектива, приветствовал его, Вертура ответил и свернул под лестницу направо, к мастерским и лабораториям.
Там, под кирпичными арками стояли крики. Маленькая, неопрятная и скандальная девица-магнетизер, что служила в отделе расследования убийств, находила родственников мертвецов, в грязной и облезлой мохнатой жилетке, что делала ее похожей на серого лесного волчонка и высокая тощая женщина, не то внучка, не то дочь генерала Монтолле, что следила в комендатуре за питомником ищеек-котов, ссорились с доктором Фарне, который обещал им что-то, но не сдержал слово. Криминалист поджимал плечи, топтался, будучи зажат в угол, прислонившись к стене, ссутулившись, надвинув очки на кончик носа и, похоже был в невменяемом состоянии настолько, что злобные упреки, кроме недоумения не вызывали у него абсолютно никаких иных эмоций. Увидев детектива с огромным нечищеным от гари чайником, прихваченным за стальную ручку намотанным на ладонь шарфом, все трое внезапно замолчали и, показав на Вертуру пальцами, воскликнули.
- Вот пусть скажет он! Спросите его!
При этом доктор был абсолютно искренне изумлен тем, что девицы тоже указали на детектива, чем привел оппоненток в полное недоумение и пока они хлопали ресницам, проскользнул в свою лабораторию и задвинул засов. Те забили в дверь ногами, закричали, но доктор снова завел свой молотящий даже через толстые стены и дверь на весь коридор граммофон.
- Это Гирта – вернувшись в отдел и заложив засов, поделился последними сплетнями с Марисой Вертура.
- Ага – ответила та, поднимаясь от стола – ты умеешь играть на рояле? Детектив обязан играть на рояле. Или, в крайнем случае, если он совсем бездырь, на саксофоне. Поиграй мне, а я послушаю.
Пока его не было, она распустила косу, заплела прядь у виска, вплела в нее ленту, которую дала ей Вероника Булле.
- Когда-то учился – ответил детектив, и они пошли на третий этаж. Мариса зажгла газовые рожки и свечи в канделябре на крышке рояля. Чтобы не было душно, открыла окна. Детектив сел за инструмент и аккуратно взял септаккорд ре диез минор. Неумело пробежался пальцами по ахроматической гамме. Давно забытые уроки игры на фортепиано, что преподавал им строгий учитель грамматики, литературы и музыки в отцовском доме, возвращаясь в памяти, пробуждали легкость в закостеневших, многократно перебитых пальцах. Он взял еще три аккорда, вспоминая джигу, кивая головой, примерился к счету. Пробуя клавиши, насколько легко они идут, взял обеими руками еще два аккорда – ре мажор и си-бемоль.
Мариса внимательно слушала его, недоверчиво, как сам инспектор Тралле, хмурилась, уперев руки в бока, стоя посреди комнаты. Наверное приготовившись танцевать, она распустила завязки широких рукавов, которые всегда подвязывают при письменной или иной работе. Вертура попытался вспомнить полонез, но сбился на соль-бемоле. Он забыл все ноты. Тогда он попробовал ускорить темп и сыграть джигу, но тоже вышло плохо, он разучился держать счет, да и тяжелые клавиши инструмента были непривычны ему. В конце концов, он оставил попытки, закрыл крышку рояля и сделал печальное лицо.
- Ну что ты за криворукий! – поморщилась, развела руками в широких рукавах, как крыльями, Мариса и с наигранными разочарованностью и скукой, словно только и ждала его музыкального фиаско, прибавила – хотя бы обними и поцелуй меня, раз музыкант из тебя никакой.
Он подошел к ней, аккуратно взял за талию и поцеловал в загадочно улыбающиеся губы. Она игриво повела плечами, завертела головой, словно пытаясь уклониться от него.
- Это безумие – тихо, словно его могли услышать где-нибудь в кабинетах, на втором этаже сказал ей он – так не бывает, как говорил Борис Дорс, но это происходит…
Стояла ночь. Пока еще теплая, но уже веющая осенним холодом. Через открытые окна тянуло сыростью и прохладным сквозняком. С плаца доносились ржание и храп лошадей, отдельные, особенно громкие окрики. Коротко гудели сигнальные рожки у ворот. Через кроны тополей пробивались огни фонарей на проспекте и в окнах домов. У каретного ряда багровели угли жаровен. Ветер шумел в кронах деревьев на бастионе. Пока еще слабый, но уже напористый, северо-западный, что принесет в Гирту стужу, из ледяного океана, от чьего смертельного морозного дыхания прикрывают континент и побережье горы тянущиеся от Ледяного Кольца через Мирну и уходящие склонами в бездонные пучины моря где-то севернее мыса Фолькарт. Там, на северо-западе, где скалистый язык суши вдается далеко в просторы необъятного океана, у которого нет границ – только черная ледяная пустыня, обрывающаяся в беспросветную внешнюю тьму, на самом краю мира, стоит продуваемый всеми ветрами городок Иркола и на холодных серых скалах растут черные мрачные сосны. Там небо всегда бледное и серое, солнце тусклое и даже летом не бывает тепло. В Ирколу зима приходит прежде всех – еще в конце сентября. Потом в Фолькарт, потом в Гирту и дальше на юг. Скоро станет холодно.
Жарко горел камин. Где-то в здании стучали сапоги, хлопали двери, гремели голоса, бряцало оружие. Полицейская комендатура жила и днем и ночью. Накидав в камин дров, Вертура подвинул диван к огню. Они с Марисой сидели обнявшись. Он, у подлокотника, она прижавшись затылком к его щеке, положив ногу на ногу, навалившись на него боком и спиной. Он гладил ее грудь и бедра, пропускал через пальцы темно-каштановые пряди ее длинных распущенных волос, она ласкала его руки, курила трубку, пила из фужера уже давно остывший, горький, без сахара, кофе. Они говорили о прошедшей охоте, о политике о том, также все в Мильде или совсем по-другому, о неразделенной любви маркиза Бориса Дорса.
- У леди Вероники было множество ухажеров, и подарки ей дарили, и на коленях ползали – загадочно пояснила Мариса – она отвергла всех до одного, но Борис ей по душе, есть в нем что-то стоящее. Я бы сама за него пошла, или написала бы книгу про него. Вы с ним похожи. Кстати, леди Булле отпускает меня в Мильду с тобой. Но если ты бросишь меня, или обидишь, сказала что найдет тебя, привезет в Гирту, отрубит тебе руки и бросит на паперти перед Собором.
- Я христианин, я обещал и намерен держать свое слово – крепко сжимая ее руки, ответил ей Вертура – к тому же рядом с тобой, мне незачем желать кого-то еще. Господь сжалился над нами, пересек наши пути, и нет смысла испытывать его терпение глупыми стремлениями к чему-то большему.
- Когда мужчина держит в объятиях женщину – с театральной назидательностью ответила, прищурилась, Мариса – вряд ли он скажет что-то другое.
- Если я подведу тебя, просто пожалуешься леди Булле, и она отрубит мне эти руки – ответил ей, продемонстрировал ладони, Вертура.
- Хорошо – кивнула она абсолютно серьезно, беря его за запястье и доставая его меч, что лежал на диване рядом, из ножен – так и будет.
Она вернула меч в ножны и еще крепче прижалась к боку детектива, обняла себя его руками и крепко прижала его ладони к бокам своими ладонями.
Снова пошел дождь. Стало холодно. Вертура встал и закрыл окно.
Уже ночью в дверь застучали. Пришел сержант Алькарре. Широкий и крепкий, с торчащими рыжими усами он имел грозный, как на войне, вид. От его мокрых сапог остались некрасивые грязные следы на полу.
- Мэтр Глотте требует вас, поедете, составите протокол – ничуть не смутившись тем, что за дежурного оставили Вертуру, сообщил он. Они с Марисой быстро надели шарфы и плащи, детектив накинул на плечо перевязь с мечем. Мариса надела свою шляпу и, закрыв отдел на ключ, вышли вместе с сержантом ночной стражи на улицу. Взяв коней, они  без промедлений выехали на ярко освещенный желтыми электрическими фонарями на высоких железных столбах обвитых литыми чугунными драконами, проспект и свернули в сторону реки. В сопровождении сержанта Алькарре и еще одного драгуна ночной стражи они переехали на южный берег Керны, спешно проследовали по проспекту Рыцарей к южным воротам города. Мимо темных, залитых ночным ливнем домов, фонарей и окон. Когда они миновали ворота и выехали к прудам, в сердце детектива закралось какое-то тоскливое тянущее беспокойство. Что если его ведут на казнь? Что если он уже приговорен и Мариса будет свидетельницей, а сержант Алькарре его палачом? Он бросал на свою спутницу осторожные взгляды, но в игре света и теней, от раскачивающегося на шесте в руках полицейского, что ехал впереди фонаря он не так и не смог угадать о чем она думает. Одно он знал точно - этот внезапный ночной вызов обеспокоил и ее. К счастью они недолго ехали в темноте по дороге между засаженных по берегам ивами прудов. Впереди был перекресток. Во мраке темнели громады нескольких стоящих на нем каменных домов. Перекресток был перегорожен палисадом. Тут, под газовым фонарем несли вахту двое полицейских. Ночной караул. К западу от перекрестка дорога вела в тот район, где они с Даскиным и Фанкилем расследовали дело о семействе, которое с попущения убитого на охоте квартального Двинта Нолле убила колония принесенных из леса стручков. На юг продолжался основной тракт на Ронтолу, Мильду и дальше на юг. От перекрестка свернули в поля на восток, в сторону ферм Ринья, туда, где тракт, огибая трясину Митти с севера, вливался в Еловую Дорогу, на замок маршала Гирты и Полигон. Ехать оказалось недалеко.
Впереди, в мерцающем ореоле дождя показался бело-желтый свет. Тут, создавая затор, под высаженными вдоль дороги дубами, стояло две повозки. Одна со смятым, изорванным кожаным верхом, с мертвыми, разорванным в клочья лошадьми в упряжи и еще одна – полицейская, с ярко зажженным газовым фонарем. Подсвечивая факелами, полицейские ночной стражи с полным презрением к дурной погоде бродили между деревьев, искали в канавах и мокром поле вокруг. Скрестив руки на груди, широко расставив колени, накинув на голову от дождя капюшон, черным  вороном мрачно возвышался в седле капитан ночной стражи Герман Глотте.
- Двое. Граф Энгус Берсоф. Вез приказы в город, его сопровождал вестовой – только и кивнул детективу и его спутнице он – это по вашей части – и скривился в насмешке – дело рук Зверя. Вот протокол.
Вертура мрачно созерцал с коня откинувшееся на заднем сиденье коляски половину тела в дорогих, расшитых серебром штанах и таких же модных новеньких сапожках и густо залитый кровью салон. Подвел коня в упор.
- Кто это такой? – только и спросил он.
- Средний сын сэра Берсофа – ответил капитан ночной стражи как будто это что-то проясняло, скривил лицо – второе тело лежит дальше по дороге, смотрите, если нужно, подписывайте и можете ехать в контору. 
Вертура спешился, запрыгнул на подножку коляски, осторожно, чтобы не запачкаться, схватился руками за борт. Окинул взглядом место происшествия – мертвых, разорванных в клочья на разлетевшиеся далеко по дороге ошметки лошадей и нижнюю половину трупа Пригляделся к валяющемуся на дне коляски мечу. Сверился с отчетом стоящего рядом полицейского с зонтиком. Несмотря на все его старания, капли дождя все-таки попали на исписанную грифельным стержнем бумагу, оставив на ней некрасивые серые пузыри и черные подтеки. Второе тело детектив нашел дальше на дороге, лежащее лицом в грязи, с разорванной, истерзанной, развороченной спиной. Мариса подъехала к нему, смотрела со спины лошади, приглядывалась к луже, в которой смешались грязь и кровь. Встал и начал смотреть на истоптанную множеством сапог, копыт и колес грязную грунтовую дорогу, на которой четко отпечаталось несколько огромных, похожих на лапы волка следов и Вертура.
- Ты тоже видишь это? – спросил у нее он.
Она молча кивнула.
- Пойдем подписывать протокол – сказал детектив. И они вернулись к капитану Глотте.
- Записано верно – пробегая глазами по каракулям и ставя факсимиле, утвердительно кивнул он – мы возвращаемся в контору.
Капитан ночной стражи криво улыбнулся и кивнул. В город они с Марисой ехали в полной темноте уже вдвоем. Понукали лошадей, ехали со всей возможной поспешностью, чтобы окончательно не промокнуть. У ворот случилась заминка. Их не хотели пускать в город. Включили резко ударивший в глаза прожектор, подсветили дорогу.
- Полиция Гирты! – одновременно демонстрируя подвеску лейтенанта и пытаясь успокоить гарцующую, ослепленную лошадь, закричал детектив вверх, в сторону темных бойниц над воротами.
- Сам же нас выпускал, теперь как всегда! – жаловалась Мариса, разворачивая недовольно храпящую от яркого света лошадь боком к воротам. Она изрядно промокла под дождем.
Пришел офицер смены, удостоверился в том, что перед ним полицейские, а не ночные разбойники, приказал открыть ворота. Под темными сводами припозднившихся визитеров встретили драгуны ночной стражи и солдаты из охранения ворот. 
- Леди Гарро! – кивнул малознакомый детективу офицер и уточнил – отдел Нераскрытых? Вертура?
И ушел в караулку, проверить, действительно ли он выпускал тех, кого сейчас собирался впускать в город.
- Настоящих бы бандитов они так ловили! – огрызнулась Мариса, когда они были уже в городе и отъехали на полквартала от ворот. Тоже самое повторилось и у заставы на воротах около почтамта и у самой комендатуры под аркой башни за мостом. Ночью, до рассвета, в городе запирали все ворота и не пускали никого, кроме должностных лиц и важных персон.
В зале отдела Нераскрытых дел было темно, сыро и холодно. Входя первым в темноту, Вертура держался за рукоять меча. Но Мариса засветила газовый рожок, и стало светло. Детектив оставил на вешалке мокрый плащ, сел за стол и внес запись в журнал. Взялся за отчет.
- Писать для нашего служебного, что имелись несоответствие протокола и улик? – уточнил он.
Мариса энергично ударила топором, расколола полено. Взялась за растопку камина.
- Ты про раны? – уточнила она, не оборачиваясь к нему.
- Да – кивнул детектив – слугу убили и извлекли внутренние органы. А лошади убиты так, как будто они лопнули от давления изнутри. Я смотрел по Зверю – он просто разрывал своих жертв на куски, но никогда не уносил с собой части тел. Так писать в отчет?
- Сделай как обычно. Запиши все что заметил, перечитай несколько раз, запомни и выкинь –  посоветовала ему Мариса и зачиркала спичкой, чтобы поджечь позавчерашний номер «Скандалов», который она скомкала и подложила под щепки и поленья для растопки.
- Ты заметила, что я так делаю – заключил Вертура.
- Да, я же видела что ты постоянно пишешь, но ни разу не находила никаких ценных записей, когда смотрела пока ты спал в твоих сумках и блокнотах – ответила она с усталым безразличием в голосе – меня же приставили следить за тобой. Ты разве этого еще не понял? И почитай мне вслух свои стихи, ну те отрывки, которые ты придумываешь.
- Ничего смешного в моей писанине нет. А то, что ты копаешься в моих вещах, я понял уже давно. В первый раз, когда положил спичку между страниц тетрадей, а ты не заметила ее – ответил ей Вертура и продолжил вносить записи в блокнот - этот Энгус Берсоф, вез срочные приказы в Гирту с Полигона ночью – передавая Марисе уже исписанный лист для ознакомления, заключил он – кто-то убил его и его вестового и инсценировал нападение Зверя, какие случаются постоянно к югу и востоку от города.
- Да – мрачно кивнула она, пробегая глазами по строкам и бросая лист в огонь.
- И все это на фоне того что творится в Гирте, накануне совета по вопросам внеочередного военного сбора. Ну нас же это не касается?
- Да, самый обычный саботаж. К тому же мы за леди Веронику и сэра Булле, а значит нам на руку если кто-то саботирует этого злодея Ринья? Ты понял?  – ласково, но настойчиво положила детективу руки на плечи, ответила Мариса, внимательно глядя через плечо в его записи, которые он делал параллельно разговору, проверяя, что он вносит в отчет – и вообще, мы отдел Нераскрытых. Это не наше дело, и только когда мэтр Глотте не сможет узнать кто и что, тогда и передаст нам, чтобы мы отложили его к остальным в архив.
- Значит подозреваемые – неустановленные лица, как всегда пишет прокуратура – устало заключил детектив и, быстро дописав несколько строк, закончил документ, передал его Марисе для контроля.
- А на деле очередная омерзительная политическая интрига и служебный подлог – окончательно проверяя запись, щурясь под тусклым светом газового рожка, облокотилась о его плечо и спинку стула бедром Мариса и, удостоверившись что все верно, отдала ему лист, одобрительно хлопнула его по плечу – все, занеси в журнал, сколько времени ты потратил на поездку и убирай эту дрянь с глаз долой, на сегодня мой долг перед Гиртой исполнен. Я пойду спать. У тебя дежурство, а на диване нет места для двоих, так что у тебя еще полночи впереди. Ты на службе, проведи это время с пользой.

***

С рассветом явился какой-то незнакомый полицейский с регалиями Ринья и в потертом, засыпанном хвоей плаще. От него по залу распространился терпкий, приятный запах дыма, навоза и леса, как сказала потом Мариса – словно распахнули окно в деревню.
Принес сводку. Еще с позапрошлого дня пропали две красивые молодые женщины, которых последний раз видели у опушки Леса. Но не того, который рос вокруг бетонной башни барона Тсурбы и где не раз пропадали люди, а потом находили высоко на ветвях их разодранную одежду, а южнее, неподалеку от Гранитной Слободы - поселка южнее Гирты и западнее замка Ринья где на окраине трясины Митти располагались гранитные карьеры и Полигон. Гранит кололи взрывными работами и воздушными лихтерами везли на стройки в город. Кто-то сказал, что видел, как с ними о чем-то разговаривал Патрик Эрсин, но никто не осмелился напрямую связывать с Поверенным маршала Гирты это печальное исчезновение.
- Он заманил их в свой каменный дом – когда курьер вышел, понес циркуляр дальше – в оперативный отдел и архив, проглядела подписанный квартальным надзирателем Гранитной Слободы Альфредом Кинсиком рапорт Мариса – соблазнил стеклянными бусами и обсидиановым гребнем, потом изнасиловал, расчленил и съел. Или вначале расчленил, а потом изнасиловал, или все наоборот…
Она устала за ночь и не выспалась. Вертура тупо уставился в текст, но, не осилив с недосыпу и половины, опустил глаза и тяжело вздохнул.
Пришел инспектор Тралле, проглядел написанные в газету заметки, молча кивнул и отправил Вертуру домой, сказал что до понедельника у детектива выходной день. Мариса осталась в конторе.
Детектив шел по улице, зевая во весь рот, подставляя лицо холодному, дующему с залива ветру, когда улицы огласились гулким победным зовом рога и прямо перед ним, с проспекта Булле на проспект Рыцарей вылетела знакомая процессия. Принцесса Вероника в роскошной, летящей по ветру бордовой мантии и черном, намотанном высоко под самый подбородок шарфе во главе небольшой компании, в которой Вертура углядел Фарканто, рыжую Лизу, Корна и лейтенанта Манко мчалась впереди всех, куда-то в направлении южных ворот. Их сопровождали полтора десятка людей из дворцовой стражи во главе с капитаном Форнолле. Галопом она промчалась мимо отпрянувшего к высокой решетке сквера детектива, гулом рога распугав какую-то шумную компанию, что избивала вора-карманника, пока не подоспела полиция и, не проявив ни малейшего интереса к происходящему, свернула на проспект Иоанна Крестителя.

***

После обеда, когда Мариса вернулась домой, от нечего делать ходили в музей при Политехническом Университете Гирты, что располагался на набережной между, проспектом Булле, устьем реки и заливом. Прошлись мимо длинного, засаженного по фасаду дубами и сиренью покрытого красной глазурью здания с огромными арочными окнами аудиторий, где у входа встретили знакомых студентов, которые как всегда предложили выпить.
Долгое время ходили по галереям первого этажа с просторными окнами и видом на реку и залив, глядели вначале на современные машины, прототипы и серийный образцы. На разнообразные агрегаты и станки, механические и электрические устройства. Потом на автоматы – целая галерея была заставлена стендами, в которых под стеклом лежали разобранные автоматы всех времен, от самых старых, еще античных до самых современных. Животные, люди, не имеющие никакого образа чудовища. С раскрытыми внутренностями и вынутыми сложными техническими узлами, или с заспиртованными органами, которые, будучи подсоединены к этим машинам, когда-то были живыми. Видели черные, не отражающие свет, покрытые какой-то твердой оболочкой, фигуры мужчин и женщин, что были найдены глубоко под землей в саркофаге античного бункера, вход в который обнаружили в предгорьях, далеко на северном берегу Керны после схода лавины, обрушивший склон. Потом смотрели на оружие – разглядывали ряды разнообразных ручных и стационарных оружейных систем и боеприпасов на укрытых тонированными, защищающими пластиковые детали от воздействия ультрафиолета стендах. В основном образцы, созданные еще в те времена и в тех землях, где физические законы действовали с точностью констант, и квантовые взаимодействия были стабильны. Читали приложенные к экспонатам таблички, рассматривали иллюстрации и чертежи с мелкими, неразборчивыми подписями.
В конце экспозиции, посреди зала, темнела массивная бронированная машина на резиновых колесах и с маленькой плоской острой башней, перископом и установленным в ней фонарем не то прожектора, не то какого-то лучевого оружия. Рядом, в стеклянных коробках лежали какие-то почти что истлевшие элементы одежды и похожие на личные, от старости, рассохшиеся и распавшиеся до неузнаваемости вещи. Тут же было и запасное колесо, а рядом манекен в современном длиннополом плаще баллистической защиты и с вложенным в деревянные руки выпиленным из фанеры, крашеным в черный цвет ружьем.
- Штурмовая машина пехоты – без особого энтузиазма прочла на табличке Мариса и отвернулась к окну. Над городом еще светило солнце, подсвечивало кроны деревьев и набережную внизу. Ту самую, на которой они с детективом не так давно впервые услышали музыку наперсника графа Рейна Тинкалы, барда Дональда. За серой рекой, на вершине горы, белели стены крепости Гамотти. Но над морем было уже темно. Огромная, на полнеба, сизо-черная туча надвигалась на город с залива тяжелой и хмурой дождливой пеленой.
- Сохранилась в торфе, ее нашли в трясине Митти – заинтересовавшись машиной, прочел на стенде Вертура – это почти даже современная, времен Осады Ледяного Кольца, ровесница Гирты. У нее должны быть синтетические, кремнеуглеродные жилы в качестве мотора…
Он зачитал вслух техническую аннотацию, но она ничего не прояснила. Зато историческая справка поведала детективу о событиях, о которых он не раз читал в детстве в отцовских книгах.
- А, вот как раз на такой ездил лейтенант Кирен Белкерт. Ну, который привез разведданные на маяк Мирны…
- Интересно, когда же они ударят по этой штуковине? – подошла к застекленной арке и, недовольно склонив голову, презрительно высказалась Мариса. Из окна открывался живописный вид на устье реки, крепость на противоположном берегу, на холме, и серые тучи, что нависли над заливом и похоже все-таки обходили Гирту западнее над морем. От их серого света, от ощущения приближающегося дождя, в галерее одной стороной выходящей на высокий обрыв и серую реку, а другой в сад во дворе квадратного здания университета становилось как-то по-особенному уютно и сумрачно. Так, как бывает только в коридорах и аудиториях учебных заведений, чуждых войне, деньгам и политике, где молодых людей обучают самому ценному, что есть у человечества – наукам, умению и желанию менять мир к лучшему, прививают любовь к знаниям и книгам, воспитывают ответственность, прилежание и разумность. Вертуре стало грустно – ведь счастливые люди – подумал он, глядя на двор – а ведь они даже сами не догадываются за этими стенами, что происходит вокруг. И не надо, пусть пройдет стороной, у них и так все получится. Хотел бы я также, но уже поздно.
Снаружи, на скамейках вдоль клумб и кустов сирени, сидели облаченные в длинные темно-бордовые мантии студенты. У памятника какому-то важному профессору, имя которого детектив постеснялся спросить, курили, ругались, размахивали книгами, как профессора на консилиуме вели свои крикливые ученые беседы. Где-то наверху, возвещая о начале вечерних лекций, забил колокол. Позвал в аудитории и классы преподавателей и слушателей.

***

Тучи сгустились. Стало совсем темно. Поднялся ветер. Какие-то студенты показали пальцем на детектива, послышались оскорбительные смех и шутки.
- Пойдем отсюда – увлекла его под локоть в сторону, бросив быстрый взгляд на обидчиков, Мариса, заметив, что он положил руку на меч – малолетки, они всегда хотят устроить драку, задирают всех кого нипоподя.
От этих мыслей детективу стало обидно и грустно.
Когда они шли по узкой улочке с темными кварталами домов, отгороженных от мостовой высокими изгородями палисадников, с уютными маленькими парками и растущими перед фасадами высокими старыми деревьями, ветер подул особенно жестоко и сильно, и небо разразилось тяжелым холодным дождем. Чтобы не промокнуть, Вертура и Мариса свернули в ближайший сквер и прижались спинами к стволу огромной корявой и могучей ивы, что одной веткой намертво вросла в чугунные столбы решетки украшенной по верху литыми чугунными копьями. Ожидая, когда схлынет первая волна ливня, смотрели, как скачет галопом прочь от воды мокрая, обезумевшая от шума листьев, хлещущих струй и ветра кошка, а навстречу ей из дома бежит какая-то нерасторопная женщина с корзиной, у которой осталось сушиться во дворе белье. Она схватила с веревки первую простыню, но рванул ветер, хозяйка не рассчитала силы, и вся веревка оборвалась. Свежевыстиранные простыни и рубашки попадали в мокрую, размытую дождем пыль.
До дома было недалеко и, убедившись, что дождь не собирается утихать, Вертура и Мариса, накинув на головы капюшоны плащей, поспешили по лужам в сторону улицы генерала Гримма. Остановились, чтобы перевести дух на вязовой аллее, что находилась недалеко от дома графа Прицци, под скалой. Спрятались под сводами часовни, смотрели на уложенные в ряд под деревьями, похожие на могильные, гранитные блоки.
- Эти вязы посадили еще сто лет назад, после чумы – кивнула в сторону аллеи Мариса – вон те каменные остовы – я писала заметки о ней, смотрела подшивки старых газет. Тут был особняк магистра, Симета, одного из богатейших людей Гирты, и небольшой парк. Многие в доме умерли от болезни, другие сбежали, а дом разграбили и подожгли. Люди приносили на пепелище безнадежно больных и умерших, ни у кого не было сил везти их за город, к ямам, которые вырыли за стенами. Солдаты вывозили их, потом стали прямо тут рыть общие могилы. А когда чума закончилась, сэр Виктор Булле, отец сэра Конрада, приказал разбить здесь эту аллею в паять об усопших.
- У нас чуму остановили, Орден делал всем прививки – глядя на мемориальные гранитные плиты с бесчисленными списками имен и фамилий, печально кивнул Вертура. У всех стоял один и тот же год смерти. Тысяча четыреста двадцать восьмой.
- А у нас прививки делать было некому – печально кивнула Мариса – никому мы тут не нужны.
Они молчали, смотрели на деревья и дождь. Звуки текущей воды гулко отражались под крашенными свежей белой известкой сводами часовни. В глубине маленькой комнаты, перед распятием горели несколько свечей. Рядом лежали полевые цветы – подношение тех, кто приходил сюда молиться.
- Когда душа уходит к Богу, деревья впитывают остающуюся в мертвом теле дрянь. Энергию, болезни, дурные мысли – сказала Мариса, наверное просто для того, чтобы не молчать, сказать хоть что-то – к северу от Гирты, откуда я родом, обычно сажают на кладбищах сосны. Через них продувает ветер, и свет солнца падает на могилы. Я была на могиле дедушки. Он умер двадцать лет назад, его хоронили собутыльники. От нашей семьи не осталось никого. Я последняя, на мне наш род и закончится.
Вертура только печально кивнул в ответ.
- Ничего… Быть может еще что-то изменится – но вышло неубедительно и плохо.

***

- А твой дедушка и правда был генералом Бардом? – уже дома уточнил у Марисы детектив. Спросил просто из какого-то праздного любопытства, чтоб начать хоть какой-то разговор. Он промок, и у него совсем испортилось настроение. От накрывшего город сумрака и сырости ему стало как-то по-особенному одиноко и грустно. Захотелось в Мильду домой.
Ливень не утихал. Несмотря на еще ранний час, на улице было темно как вечером, но в комнате было еще не сумрачно чтобы зажигать керосиновую ламу или свечу. Вертура ходил в лавку за едой, но там было написано – «вышел на пять минут», и дверь была закрыта. Детектив прождал под ливнем не меньше чем четверть часа, но бакалейщик так и не пришел.
Мариса затопила печь. Детектив открыл окно, накинул на плечи плащ и уселся за стол и хмуро уставился в него.
- Тем самым Бардом что ли? Разумеется нет – покачала головой Мариса, села на диван перед печкой и печально сложила на коленях руки – это имя у него было Бард, а фамилия Румкеле, как и моя в девичестве. А у того Барда, который с Тинкалой Старшим осадил Гирту, фамилия была Барлагон. Это на востоке, в Столице, в Лансе, в Акоре такие дурные фамилии. Его наняли и прислали, чтобы помог захватить Гирту, но не вышло, и он исчез также внезапно, как и появился. Провокатор, одним словом. Все равно мы никогда не узнаем, как все было на самом деле и все зовут его просто генерал Бард, потому что такую фамилию без логопеда не выговорить. На самом деле он не был генералом, ну не тот, а мой дедушка. Просто он тоже был Бард, и к нему в кабаке, где он пил, и приклеилось как прозвище…
Устав от этого сбивчивого, бестолкового объяснения, детектив нетерпеливо кивнул, сказал «ага» и отвернулся от Марисы, чтобы не смотреть на нее. Она заметила это, подошла к нему, встала за его спиной, положила ему на плечи ладони.
- Ну что с тобой? – жалостливо спросила она, нахмурившись, и сильно сжала пальцы. Детектив молчал. Он сгорбился, положив ногу на ногу, сидел, нахохлившись на стуле, как тетерев на ветке в лесу.
- Встань – приказала Мариса.
Он вяло повиновался. Она повернулась к нему спиной, прижалась всем телом. Поймала его ладони и положила себе на грудь, раскинула в стороны руки в широких рукавах, как крылья птицы, приласкалась затылком к его лицу.
- А теперь расскажи, почему ты такой кислый – тем же повелительным тоном, приказала она Вертуре. Но он только отнял от нее ладони, поймал ее руки и опустил их, положив подбородок на ее плечо, бессмысленно уставился в окно на идущий снаружи дождь. Все пошло по замкнутому кругу: ему становилось все более стыдно от желания, чтобы его пожалели, но он ничего не мог с собой поделать, потому что от этой, нахлынувшей на него еще в музее хандры, у него уже не осталось никаких сил, а от этих душевных угрызений становилось еще более грустно и обидно, что еще больше подтачивало его.
- Все ясно – заключила Мариса, не дождавшись от него вразумительного ответа, но не сдвинулась с места, осталась рядом с ним.
- Я просто устал. Устал от всей этой бесполезности, устал от того, что происходит вокруг, устал от этой вашей бестолковой Гирты и от всех этих страдающих, жалующихся, плачущих людей не желающих просто взять и сделать хоть что-нибудь хорошее. Я все понял. Всем просто все равно. Никто и пальцем не пошевелит, чтобы что-то исправить, изменить. Мне дурно от всего этого лицемерия и лжи. Я хочу домой в Мильду, а лучше на юг, в Лиру, гулять между старых домов, дворцов, особняков и вилл, бродить по ее старым улицам и кипарисовым аллеям без какого бы то ни было смысла  – наконец ответил он тяжелым голосом – хочу туда, где растут пинии и тепло. Где акведуки и выгоревшая на солнце черепица, где храмы, соборы, лестницы и сложенные тысячелетие назад стены. Где монахи ходят по улицам, съезжаясь со всех концов земли, где непрестанно звонят колокола и церкви полны благочестивых и добрых людей, где в каждом доме принимают паломников, где радушные хозяева сажают гостей за стол, а вечером предоставляют постель и кров. Где сердце всего христианского мира, где мудрые, наученные святыми старцами и писаниями апостолов патриархи церкви Христовой  стараются сделать мир лучше. Где людьми правят вера и служение, а не жадность, глупость, деньги и пижонство… Я устал. Устал от этой полиции, от этого беспредела, вероломства и мелочности. А главное от того, что я ничего не могу с этим поделать, что ничего не выходит. Просто все надоело. Все омерзительно. Тут нет логики. Это просто невозможно.
- Ничего – понимающе кивнула ему, развернулась, держа его обеими руками за запястья, заглянула в лицо снизу вверх Мариса – я тоже нередко рыдаю в подушку. Даже несмотря на то, что по большому счету Господь меня ничем особенно не обделил, и только я одна повинна во всем, что со мной произошло. Ева постоянно говорит, что я тупая дура, но всегда обнимает меня, гладит по голове и мне становится лучше. Пойдем, приляг, я приласкаю тебя. Мы все люди. Нам всем бывает плохо, и самое гадкое, когда в таком состоянии все только и говорят тебе «возьми себя в руки», а мне все так постоянно и говорили. Но я не такая как они, не хочу быть такой и никогда не буду.
Она усадила его на кровать и налила ему грушевого вина, поднесла ему, чтобы выпил, а после, забрав пустой фужер, надавила ему на плечи, уложила его на постель, легла рядом с ним, укрыла обоих пледом, прижалась спиной, и сказала.
- Обними меня.
Он протянул руки и сделал, как она просила. От этих простых действий, от присутствия рядом желающей помочь ему женщины, не оставшейся в стороне от его бед, решившей разделить с ним его печаль всем своим израненным сердцем, ему стало немного легче и спокойнее. Детектив пригрелся. Выпитое слегка замутнило рассудок, притупило обиду и тоску. 
- Мало быть наученными святыми отцами церкви – внезапно сильно сжала его руки, рассудила Мариса, словно почувствовав, что он готов ее выслушать. Горечь и обида сквозили в ее голосе, с каждым словом становясь все агрессивнее, злей и напористее  – вот я читала Евангелие, а все равно грешница. Все ходят в церковь, бьют поклоны, ставят свечи, все хотят, чтобы было хорошо, но не было плохо. Никто, даже самый вероломный мошенник и кровавый убийца не признает себя богомерзким злодеем и преступником. Каждый мнит себя святым. И каждый хочет как проще, как легче, как быстрее и любой ценой достичь цели, а Бог, долг и честность остаются только в строках, мертвых словах о совести и благочестии, в бессмысленных цитатах, к месту и ни к месту. А служение в дежурных фразах и рисовании с мечами, крестами и гербами в сияющих доспехах. Все знают как на словах быстро и легко изменить мир. Но никто почему-то этого не делает. Потому что это все просто пустые слова, лицемерие.
- Профанация… – уточнил Вертура.
- Да, бросить медный грош нищему от своего сундука с золотом, разместить объявление о сборе ветоши для нуждающихся семей. Устроить благотворительный банкет – мы всех покормим до отвала, а вы пожертвуйте монетку-другую. Воруют гору золота, покупают подарки по мелочи, чтобы о них трубили на всех перекрестках, писали в газеты заказные статьи, чтобы все знали, какой хороший человек. Чтобы потом ограбить на еще больше денег и все сказали – ну он же меценат, он святой, это клевета и ложь, он не мог так поступить… Сколько я видела такого. Но я не об этом. Да, эта дрянь у всех на виду. Но церковь стоит уже много тысяч лет, стоят храмы и монастыри, совершается литургия, и так будет до конца времен. Всегда будут лицемерные лживые мрази, из-за которых опускаются руки, кажется, что все бессмысленно, и Бог не поможет, бросил нас на растерзание одних тут... За это им воздастся втройне, в аду. Но всегда будут и люди, кто желает искренне исполнить свое служение. Их дела и слезы перед Богом. Мы никогда не узнаем о них, об их терзаниях и отчаянии в одиночестве, непонимании и нежелании принимать всю эту показуху, всю эту мерзость и вероломство. И таких людей тоже много, гораздо, намного, больше чем дурных, просто мы их не видим, потому что они них не говорят и не пишут, но они действительно пытаются по-настоящему изменить наш мир, сделать что-то полезное и хорошее. И у них получается, иначе бы мы все давно погибли, сгинули, как падшие античные люди, во тьме мерзости и беззакония. Ты думаешь, эти благочестивые патриархи, эти монахи, праведные и отважные христианские рыцари, что собрались в Лире, они стали такими от хорошей сытой и богатой жизни? Как отец Ингвар, как владыка Дезмонд и многие другие? Нет, они не оставались в стороне, когда были нужны действия, а не пустые слова, сладкоголосые, смиренные речи и благочестивые лозунги. Когда надо было не погрозить пальчиком, а срубить с плеч дурную башку. Они не возносили к Богу сытые лицемерные молитвы, когда снаружи, за наглухо запертыми дверями их домов, на улицах творился беспредел. Они не боялись обляпаться, помогая, протягивая руку грешникам, потому что не считали себя святыми. Они не рассказывали о смирении перед беззаконием, они искали царствия Божьего, но старались изменить к лучшему наш мир. И они тоже встречали все эти лицемерие, непонимание, осуждение и ложь, во много раз чаще, чем мы с тобой, а многие из них еще были подвергнуты пытке и казнены. Но они не оставили своего служения, не заперлись в пещерах, пытаясь спасти только свои души, не подставили в притворном смирении голову под неправедный меч. Потому что им было некуда бежать. Не было тех, кто бы их утешил, кто бы защитил их семьи и дом. Потому им и пришлось стать сильными. Выковать мечи, собрать свои дружины, основать города и христианские королевства, построить крепости и церкви. Ты не раз говорил и мне и другим, что пока мы живы, битва не проиграна. Мы все люди, нам бывает горько и больно и каждый из нас нуждается в утешении и добром слове, иначе даже самый сильный сломается, не выдержит и упадет. Поверь мне, я знаю, что такое слезы отчаяния, горя и бессилия, а теперь в добром слове и утешении нуждаешься ты. Ты был ласков со мной, хотя все убеждали тебя, что я дрянь, и даже, несмотря на то, что так оно и есть, ты все равно мне поверил, и теперь я не останусь в стороне. Я буду с тобой.
Пока она говорила, все это время она держала обеими ладонями, крепко прижимала к себе его руку, и от ее последних, произнесенных так заботливо и так твердо слов, что-то изменилось в сердце Вертуры. Словно ее уверенность и надежда передались ему,  потеснив заполнившие его душу тоску и безысходность.
- Я видел, как ты плакала – крепко сжал ее плечи руками детектив, желая приободрить в ответ и ее – поэтому я и поверил тебе. Да, я видел много лживых слез… Но если человек способен плакать, если не может сдержать слезы горя, раскаяния и одиночества, значит, он еще не погиб и есть надежда что в нем тоже осталось что-то честное и хорошее.
Мариса кивнула, коснулась его запястья ладонью, сложила с его рукой свою руку. Лежала молча, не двигалась, словно отдыхала, отдав все свои силы, чтобы воодушевить, вернуть к жизни ставшего для нее за эти недели таким дорогим мужа.
Словно проникнувшись ее печальной усталой тоской, вместе с ней, за окном приутих и дождь. В комнате стало чуть светлей. Детектив сел на кровати, достал из своей поясной сумки кисет грозовой травы показал его Марисе.
- Помнишь? Лео сказал…
- Не нужно, разве это на самом деле изменит хоть что-то? – ответила она и села рядом, взяла Вертуру под локоть. Прижалась к нему, гордо, из последних сил, выпрямила спину, приняла достойный, сосредоточенный и торжественный вид. Что-то очень хорошее, смелое и величественное коснулось его сердца. Он увидел себя на просторной площади, перед собором Двенадцати Апостолов, центральным, самым большим, просто необъятных размеров, храмом Лиры и всего христианского мира. Он и Мариса стояли посреди площади, держась за руки, смотрели на купол и колоннаду, портал и входящих и выходящих из храма людей. Закатное солнце рыжело на желтых стенах и выгоревшей светлой черепице, отражалось на крестах и в окнах. Все как в его детстве, но только спустя много-много лет. Миг и видение покинуло его. Все было на месте и комната, и очаг, и сидящая рядом с ним, предназначенная ему Богом женщина. Теперь он точно знал это, как знал и то, что без тоски разлуки и страха потери не бывает любви, без горечи раненого сердца и искренности не бывает хороших стихов и книг, без слез и отчаяния не бывает веры. Он бросил взгляд на иконы в алькове, склонил голову и благодарно перекрестился.
- Надо делать поклоны – сказал он отпустившей его, устало откинувшейся на подушку Марисе. Длинные темные распущенные волосы обрамляли ее спокойное и необычайно благородное в этот момент, исполненное каких-то неземных стати и величия по-настоящему любящей своего мужчину, гордящейся быть рядом с ним женщины, лицо. И сейчас Вертуру особенно поразило, насколько ее манера и облик были схожи с манерами, обликом и взглядом принцессы Вероники Булле.
- Ты невыносим – поморщилась, покачала головой Мариса – лучше поплачь еще. Я буду утешать тебя, и чувствовать себя, самой умной, необходимой и хорошей.
- Ты и так самая красивая, необходимая и умная – стоя у окна и глядя на проезжающую по улице с шелестом разбрызгивающую колесами лужу, карету, рассеянно ответил Вертура – интересно, леди Булле опять поехала к Борису? Она чувствует мыли и вытягивает из людей психокинетическую энергию… Считается что чувство любви одна из самых сильных эмоций.
- Мерзавка поплатилась за свои игры – злорадно кивнула Мариса, детектив даже не успел удивиться ее очередной внезапной перемене настроения – наглоталась его любовных флюидов, а теперь сама и страдает по нему. Хотела замуж за благочестивого и благородного принца, а нашелся же и на нее коварный племянник епископа, командир добровольцев.
На ее лице появилась веселая и злорадная улыбка.
- Он сказал, что тогда на охоте, они сидели рядом с шатром, говорили о политике. А утром я видел его плащ с крестом. Ты была права, я думаю это не единственная тайна, которую он хранит в своем сердце. Впрочем, иначе у него и не почлуится. Леди Вероника ездила к нему снова. Надо навестить его – кивнул детектив и продемонстрировал дождь за окном - а ты выбросила в реку зонтик.
- Так дойдешь! – с мстительным, наигранным презрением бросила ему с кровати, покачала головой Мариса, картинно отвернулась от детектива к стене, и взмахнула рукой, отсылая его прочь, как важная респектабельная дама из популярной комедийной постановки, молодого повесу-любовника - по дороге купи поесть, бакалейщик уже точно открылся и отнеси сапожнику мои сапоги, пусть починит, а то развалятся скоро.

***

На некоторое удивление Марисы, детектив вернулся домой трезвым. Сказал, что был в сапожной лавке, которую приметил в соседнем доме по дороге к резиденции владыки Дезмонда Дорса. Сообщил, что сапожник снял мерку с ее сапог и к послезавтрашнему дню сделает такие же новые. Еще он рассказал о том, что Борис Дорс еще слаб от болезни, но чудодейственные высокотехнологические пилюли, которые принесла ему принцесса, почти исцелили его, и что она и вправду сегодня утром приезжала к нему, чтобы узнать, насколько хорошо они помогли ему. Поделился мыслями, что обычно столь словоохотливый, но все же весьма осмотрительный в словах маркиз снова был скрытен и старался не говорить о том, что произошло между ними с принцессой, сколько детектив не пытался ни прямо, ни хитростью, уточнить у него подробности этих последних, так взволновавших его сердце случаев. Борис Дорс невпопад переводил тему то на их веселые и глупые приключения в Мильде, то на политику, то на молодцеватые чудачества Модеста Гонзолле, отчего Вертура был несколько разочарован тем, что не узнал, толком ничего нового, но при этом смог сделать определенные выводы. Так они бестолково просидели некоторое время, попили чаю, потом Вертура заглянул в храм, поставил перед праздником свечу. Вышел на площадь, разглядывая яркий, черно-рыжий, слепящий закат, что сменил прошедший серый днем проливной дождь, и необычайно черный и контрастный в его пронзительных лучах фасад и шпиль собора Иоанна Крестителя над площадью. Прошелся по улицам и через набережную реки и проспект Рыцарей вернулся к Марисе домой.
Легли спать рано. Перед сном снова делали поклоны. Вертура посчитал - оказалось почти полторы тысячи.
С темнотой снова полил дождь. К девицам, что жили через комнату от детектива пришли в гости подруги. Полночи шептались, бубнили, зудели, бесконечно и невнятно обсуждали что-то за наглухо запертым дверьми. Где-то далеко за окном опять бил набат пожарный колокол, но из-за шелеста дождя за окнами, детектив, сколько ни силился, так и не смог определить направление. Не подсказала ничего и Мариса, что долго и мрачно прислушивалась к этому быстрому и тревожному далекому ночному звону.

***

Он встал с ударами колоколов, зовущими прихожан на воскресную литургию. Оделся и пошел на службу в собор Иоанна Крестителя. Храм был полон. Детектив едва смог протиснуться на мужскую половину. Встретил там лейтенанта Манко, князя Мунзе и других знакомых, пристроился к ним. Смотрел на Царские Врата и распятие. Любовался светом высоких узких витражей под арками потолка, играющим на серебряном и золотом убранстве иконостаса и окладах образов.  Слушал канон. Пел вместе со всеми «Отче наш» и «Символ Веры». Думал о том, что такое Израиль, где находится река Иордан – ни на одной карте он не находил ее, и кто такой царь Давид, псалмы которого читают по часам в храме, вею ночь и когда нет служб весь оставшийся день. Исповедовался, когда пришла его очередь, рассказал о своем унынии и о том, что они с Марисой живут вместе и делят одну постель, что плохо, но по мере сил совершают наложенную на них епитимью. Отец Ингвар молча выслушал его, смерил строгим взглядом поверх узких очков и, несмотря на то, что детектив выдержал только евхаристический, с ночи, пост, благословил к причащению. Когда за закрытыми царскими вратами читалась молитва, по которой хлеб и вино обращаются телом и кровью Христовыми, со всеми встал на колени на холодный и жесткий каменный пол. Снял меч с перевязи и, как делали и остальные вооруженные мужчины, положил рядом с собой. Вместе со всеми преклонил голову, коснулся лбом холодных мраморных плит.
Когда вынесли чашу, вместе со всеми вдохновенно произнес «Причастника меня прими, не как Иуда лобзающегося, а как разбойника исповедующегося. Помяни меня Господи во царствии своем» и последовал ко святому причащению. Распевая «Тело Христово примите», сложив руки на груди, медленно шел к чаше в колонне мужчин – бородатых, усатых длинноволосых рыцарей, солдат и горожан. Каждый был при оружии, каждый, принимая причастие, целовал чашу и руку священника, что держал ее, проходя, клал на пол перед раскрытыми Царскими вратами меч, вставал на колени, делал поклон в землю. После причастия каждому полагался кусок белого, свежеиспеченного хлеба и чашечка с разбавленным горьким, без сахара чаем сидром.
Покинул храм со словами «С миром изыдем». Бросил взгляд на Голгофу в левом пределе. Там, на скамейках стояли украшенные поздними цветами и венками из листьев закрытые гробы. После службы полагалось отпевание умерших.
Задержался, отстоял очередь, в церковной лавке, купил у бородатого служки с висящей плетью, перебитой рукой, бутылочку масла для лампады и охранную ленту с написанным на ней девяностым псалмом, какую мужчины повязывают под гарду меча, либо на портупею на плече. Взял для Марисы ароматные кедровые четки с плетеным трехцветным хвостиком - черным, лиловым и багровым, цветов Гирты.
Над площадью победным звоном бил колокол, возвещая об окончании литургии.
По небу бежали тучи. Солнце то светило, то снова скрывалось за ними. Стояли экипажи и телеги. Слуги ждали с литургии богатых хозяев, чтоб везти домой к вкусному, воскресному обеду. Толпился народ. Перед храмом, у ступеней, детектив приметил принцессу Веронику, рыжую Лизу и других девиц, наверное вышедших из храма раньше детектива. В сопровождении вооруженной свиты и  оседлавших, снаряженных самыми современными сбруями и седлами боевых коней рыцарей, они ждали у подножья каменной лестницы, когда все выйдут из церкви.
Принцесса, облаченная в модную длиннополую мантию ярких багровых оттенков с темно-синей и черной блестящей  вышивкой на широких рукавах и груди, гордо сидела в седле. Уперев руки в бока, строго наблюдала, как солдаты раздают нуждающимся и нищим привезенные из казарм ношенные армейские сапоги. Ее облик изменился за эти дни. Она чуть подкрасила пряди волос надо лбом в зловещий багровый цвет. С плеча свешивалась все та же кроваво-красная лента. На левой руке темнело запястье, искусно выполненное из серого, хмурого железа. Вместе с мрачным и как-то по-особенному злым выражением лица все эти украшения предавали ей какой-то особенно нарядный, торжественный и одновременно угрюмый и грозный вид. Было заметно, что все раздражает ее, что все не так, но она пытается скрыть это, сдерживается из последних сил. Люди кланялись ей. Она не обращала на них внимания, коротко и безразлично кивала в ответ. По всему было видно, что думает она совсем не о прошедшей службе и не о раздаче милостыни.
- А что не новые? – опасливо глядя на строго сержанта в седле, но все же нагло, спросил один из голодранцев – худые такие сапоги…
- А чтоб ты их не пропил – доверительно кивнул ему солдат и взялся за плеть – поправь руками и с Богом носи.
Пришла какая-то женщина с тремя детьми, попросила еды. Но ей сказали, чтобы шла к собору Христова Пришествия. Рыжая Лиза строго посмотрела на нее и приказала кому-то сходить, купить ей каравай хлеба. Кто-то просил денег, но никому не давали ни одной медной монеты.
Поклонился присутствующим и детектив. Он уже было хотел отойти в сторону, когда принцесса грозно окликнула его таким холодным и повелительным тоном, что тот вздрогнул.
- Борис у себя? – строго и презрительно прищурившись, потребовала она ответа, когда он подошел. Ему стало страшно. Ему показалось, что сейчас она припомнит ему все и ударит его в лицо сапогом и прикажет тут же и зарубить до смерти. Он едва сдержался, чтобы не задрожать от леденящего душу прикосновения ее беспорядочных и яростных мыслей. Несмотря на то, что из присутствующих детектив знал еще как минимум двух Борисов, он сразу понял о ком идет разговор.
- Я схожу, уточню, моя леди… – низким голосом, стараясь не проявить дрожи, с поклоном ответил Вертура.
- Ступайте к нему, скажите, что сегодня я желаю обедать у него – властно приказала она, указывая детектива на ворота резиденции владыки Дорса
Вертура кивнул и, быстро поклонившись ей, побежал так, словно ему ударили плетью по спине. Также, как после общения с принцессой, ускорялись и все остальные. Махнув рукой с лентой охраннику поместья, вбежал в ворота, поспешил в дом. Взлетел на третий этаж по широкой каменной лестнице с чугунными литыми перилами и колодцем посредине и ворвался в апартаменты племянника владыки. Как раз со службы вернулся сын маркиза. Тот самый строгий юноша-оруженосец по виду восемнадцати лет, которого Вертура видел в ночь крестного хода рядом с отцом и епископом Дезмондом. Увидев спешащего детектива, он скривился лицом, нахмурился как отец, схватился за меч. После коротких разъяснений вместе с Вертурой вошел в кабинет к Борису Дорсу. Без лишних приветствий, детектив с локтя продемонстрировал ленту.
- Леди Вероника желает, чтобы вы приняли ее и ее свиту на обед! – выпалил он лежащему на кровати в широких полосатых черно-зеленых, какие носят рыцари, штанах и нижней рубахе навыпуск, читающему книгу, обклеенный тесненной кожей учебник по истории церковного чина, маркизу, он.
- А мэтр Дезмонд благословил? Ладно, Елисей! – быстро приказал сыну Борис Дорс – сбегай, посмотри, сколько их там, предупреди кухню и скажи нашим, что сегодня будут трапезничать в соборе!
И когда тот кивнул и вышел и закрыл за собой дверь, нетерпеливо, с ажиотажем, потребовал ответа у Вертуры.
- Она так и сказала? Принять всех? Сожрут же все... Черт с ними, лучше бы меня позвали во дворец…  - откинулся на огромной пухлой подушке и, чтобы спрятать торжественную и счастливую улыбку, накрыл книгой лицо.
- Борис, похоже, с ее стороны это серьезно – тихо и веско ответил детектив, задумчиво глядя на двор в окно.
- Да я уже понял, что не ради шутки. Марк, все, я уже хочу сбежать в Мильду – отнимая от лица книгу и держа ее как маску в готовности снова спрятаться за ней, запальчиво поделился мыслями Борис Дорс – сэр Колле обещал мне капитана кавалерии… Она сведет меня с ума. Зачем вы вообще сказали отнести ей эти цветы, о чем вы думали? Она же… буйнопомешанная, это просто наваждение, это невыносимо, невозможно!
- А вы как будто и не знали? Нет, Борис, вы сами этого очень хотели, добивались всеми способами – холодно и строго, стараясь сдержать переполняющие его сердце эмоции и мысли, ответил детектив, глядя в окно вниз, на кошек, что рядком расселись на крыше конюшни и внимательно смотрели куда-то вниз – и вы обратили на себя ее внимание. Теперь страдайте. Или терпите, потому что теперь она взялась за вас по-серьезному. 
-… Нет, одно дело неразделенная любовь, бессонница, сладостные мечты, глупые восторженные мысли, страсти бушующие в беспокойном сердце и совсем другое это… - сладострастно закатывая глаза, хватаясь за голову, отворачивая лицо от детектива, пряча ликующую улыбку за притворными восклицаниями, пылко возмущался маркиз – Марк, мне что, шестнадцать лет что ли?
- Что-то не устраивает? – скептически глядя на очередную буффонаду друга, пожал плечами Вертура - прикажите разрезать себя на органы и подать в приготовленном виде к ее столу. Если поторопитесь, еще не поздно.
- Марк, вы умеете поддержать товарища в горе! – довольно заулыбался шутке маркиз, снова мечтательно закатил глаза и вцепился ладонями в лицо – все идите, идите же, не стойте, бегите скорее и скажите ей, что я распорядился начать приготовления и немедленно жду ее к моему столу…
Он с видимым усилием соскочил с кровати, заглотил пылающую живым багровым огнем пилюлю, запил ее прямо из чайника, что стоял тут же на полу, сорвал с себя мокрую рубаху, понюхал ее, громко крикнул, позвал вестового, чтобы нагрел в умывальнике горячей воды и принес чистое белье. Сорвал со столика гребень с драконьими хвостами с обеих сторон, встал перед зеркалом, впился им в свою короткую рыжеватую бороду, схватился свободной рукой за одеколон.
Вертура коротко кивнул и вышел из комнаты.
В холле, в дверях, он встретил нарядных Оливию Кибуцци и Эльсу Гутмар в сопровождении какого-то бравого рыцаря. Оставив коней у самой парадной двери, они поспешно входили в дом.
- Я сообщил… – заверил он их. Но они только недоверчиво и презрительно закивали ему головами, словно подчеркивая, что, даже несмотря на личное поручение принцессы, для них он, детектив, все равно не человек, а пустое место, и потребовали у дежурного, который открыл им дверь, сенешаля дома, или самого владыку Дезмонда Дорса.
Людей на площади стало еще больше. Прихожане покидали храм, но не спешили расходиться. Собирались в компании, весело и воодушевленно, как всегда после принятия причастия, обсуждали дела и городские происшествия. Владыка Дезмонд вышел из собора, лично узнать что случилось, нахмурился, заговорил с капитаном Форнолле, что при виде епископа спешился и, преклонил перед ним колено под благословение.
Склонив голову перед стременем принцессы, детектив сообщил ей, что передал ее пожелание маркизу. Та коротко и высокомерно кивнула в ответ и приказала ему остаться со всеми. Явился епископ. Высокий уже немолодой человек с длинной бородой, в которой рыжена чередовалась с проседью и стальным крестом на груди. Грозно стуча о булыжники мостовой посохом, что как копье, он сжимал в своей крепкой жилистой руке, твердой походкой армейского полевого командира, он подошел к принцессе. Та ловко, проигнорировав руку стоящего наготове Фарканто, спешилась и тоже преклонила голову. Владыка Дезмонд благословил ее, дал поцеловать наперсный крест, вперил в нее свои колючие бледно-зеленые глаза и строго, без приветствий и расшаркиваний, но все же сдержанно и вежливо сообщил, что трапезная епархиального дома не место для молодецких игр.
- Я вас услышала – подавив ярость, но все-же по возможности смиренно ответила ему принцесса – этот раз будет первым и последним.
Владыка Дезмонд кивнул, грозно прищурился на сидящих верхом людей и вошел в ворота своего дома.
- Во времена смуты тут была застава – обвел рукой площадь, кивнул детективу капитан герцогской охраны Габриэль Форнолле, сообщил – телеги стояли, баррикады из камней были. Вот тот фасад был вообще взорван. Весь квартал был в осаде. Его штурмовали. Дорсы дали жестокий отпор. Собрались все местные. Сеча была страшная, стояли насмерть. Если бы не вмешалась армия, сэр Август и сэр Булле, всех бы перебили. Не угодил наш владыка Дезмонд. Арвиду Ринья с Андресом и Хольгером Прицци, анафему с кафедры прочел, на беззакония не благословил. Сам рубился на баррикаде, сэр Борис и его братья вместе с ним. Женщины и дети прятались, ночевали в соборе. Дьякона из окон стреляли. Тут все вокруг горело.
- Мэтр Дезмонд очень смелый и непримиримый человек – согласился мрачный князь Мунзе – истинный христианин.
- А как Круми подстрелили, еле убежал. Помните? Агарию, старшему Пескину перебили ногу – согласился, вспоминая прошедшие годы, кивнул капитану герцогской стражи маркиз Раскет – мы не смогли оттащить под огнем. Лежал он вон там, умирал на ступенях. Ему дверь собора не открыли, никто не вышел, не перевязал его. Владыка строго приказал никому из Круга, кто ранен будет, не помогать и не отпевать. Всех проклял.
Раздача милостыни подходила к концу. Свита и охрана принцессы постепенно сдвигалась во двор резиденции епископа. Приехали Пескин и граф Прицци. Засвидетельствовали почтение принцессе, вместе со всеми вошли в парадные двери поместья.
Столы были уже накрыты. После воскресной службы в епархиальном доме всегда обедали священнослужители и семинаристы, так что никаких особенных приготовлений не потребовалось.
Глядя на скромные кушанья и горький чай в графинах, едва разбавленный вином, граф Приции тихо осведомился у Вероники Булле, стоит ли сходить в лавку, купить мяса, вина, юва и сыра, на что та ответила строго и холодно, что то, что приготовили для монахов, то и рыцари будут есть, чем вызвала у графа и других одобрение.
Гости заняли всю трапезную, просторное помещение на первом этаже резиденции епископа. Явился сам владыка, благословил новоприбывших. Посадил принцессу Веронику рядом со своим племянником около себя, за отдельный стол перед иконостасом у дальней стены помещения. Графу Прицци отвел почетное место по правую руку. Тут же разместились Пескин и Фарканто с рыжей Лизой. Остальные расселись на скамьи за массивными дубовыми столами, стоящими вдоль окон украшенных чистыми белыми занавесками. Рыцари по старшинству за один стол, капитан герцогской стражи гвардейцы и сержанты за второй. К ним отправили и детектива. Епархиальную же братию, священнослужителей и семинаристов, что должны были после воскресной службы вкушать в этом помещении вместе с епископом в виду накладки и внезапного появления высокопоставленных гостей, отправили в трапезную собора. Видя их неодобрительные лица, кто-то напомнил им, что они монахи, и пусть смиряют свое недовольство, раз сам владыка благословил.
Когда все заняли свои места, епископ Дезмонд позвонил в колокольчик, призвал всех на молитву. Строго прочел полагающийся перед трапезой чин. Все перекрестились и сели. Дьякон раскрыл книгу на аналое, начал читать из жития святых. Началась трапеза. Простая монастырская пища – каша, картошка, вареные яйца, костлявая морская следка с луком, зелень, кислые яблоки и черный хлеб. Вертура сидел рядом с капитаном Форнолле, ел, поглядывал по сторонам. Наблюдал за Борисом Дорсом, что всеми силами старался делать вид, но все в порядке вещей, и такой же сосредоточенной и молчаливо-напряженной сидящей рядом с ним принцессой Вероникой. Капитан герцогской стражи, тоже уделял больше внимания происходящему, чем скудной пище, по его спокойному широкому, доброжелательному лицу иногда проскальзывала тень улыбки. Это был сильный, добродушный, но смелый и умный человек, знающий цену не только мечу, но и хорошим манерам, что было необходимо в его должности при герцогском дворе. Когда трапеза закончилась и была произнесена благодарственная молитва, он подошел к принцессе, поклонился и о чем-то с ней тихо заговорил. Та утвердительно кивнула в ответ.
Все направились на выход, собрались во дворе, седлали коней. Уже снаружи детектив заметил, что среди покидающих резиденцию нету Фарканто, рыжей Лизы и лейтенанта Манко с еще одним рыцарем. Принцессы тоже не было с ними. Процессию возглавил граф Прицци, он сообщил всем, что они едут во дворец. Остался не у дел теперь оказавшийся никому ненужным и детектив.
Над площадью кружили птицы. Огибали шпиль собора. Какая-то уже немолодая женщина крошила им заплесневелый хлеб. Они клевали его и, снова взлетали в небо. В тени домов ругались, спорили о чем-то извозчики, хватались за плети. На скамейках и ступенях храма сидели, отдыхали горожане, беседовали, доставали из корзинок и ели бутерброды. Тут же носились дети. Квартальный надзиратель, лениво откинувшись в седле, придерживая рукой пенсне, читал газету. Его лошадь, склонив голову, жевала сено, что осталось от проехавшей по площади телеги груженой сушеной морской тиной. Отдельной группой ожидали, пока свита принцессы не покинет дом владыки, стояли серой стаей, как голуби, облаченные в бесцветные, вытертые подрясники тощие, простоволосые и лохматые семинаристы.
- Готовься к исповеди! – как духовники, ломающимися юношескими голосами, важно поучали они, говорили друг другу и задирающим их мальчишкам-подмастерьям. 
Небо хмурилось. Темно-серый, с узкими желтыми и синим окнами, торжественный как ворота крепости фасад собора Иоанна Крестителя поднимался высоко над кварталом. Шпилем колокольни впивался в сизую, хмурую тучу, что заволокла полнеба. 
Детектив молча проводил взглядом удаляющийся отряд графа Прицци и пошел пешком в комендатуру за Марисой, где оторвал ее от беседы с Ингой и Фанкилем. Сказал, что был в храме и теперь идет домой. Перекинулся несколькими малозначительными фразами с полицейскими и снова курящими под лестницей бездельниками-студентами. Когда они с Марисой вышли за ворота комендатуры, по дороге рассказал обо всем произошедшем сегодня с ним. Та криво улыбнулась, ответила, что все ожидаемо, так и надо им всем, и рассказала о том, что пока он развлекался, она ездила на пепелище -  в юго-восточном районе, неподалеку от набережных, был пожар, выгорел каменный дом, еще два рядом пострадали. Погибли шесть человек.
- Хорошо там дом низкий, в три этажа – мрачно подрезюмировала она - не как в центре, и дождь ночью был. Кто мог в окна попрыгали.
Детектив был встревожен, спросил, где это. Они остановились у парапета моста и, заслонившись полой плаща от дующего с залива, приносящего тяжелые серо-синие тучи и капли дождя, ветра, Мариса показала ему блокнот. Открыла черновик заметки для газеты. В погибших значились три старухи что задохнулись в дыму, чей-то больной дед, неопознанные ребенок и мужчина и стоял адрес – улица Зеленого Мола дом три.
- Это Эрсин, вот мразь лицемерная – пробежав глазами пресс-релиз, мрачно кивнул детектив. Он вкратце рассказал Марисе про Тильду Бирс, что она двоюродная сестра его сослуживца из тайной полиции Мильды, что он по поручению лорда Динмара, его начальника, привез ей награды ее брата и деньги, и как все некрасиво получилось.
- Из-за меня он использовал ее как подставное лицо для своих сделок и нанял людей, чтобы избавились от свидетелей, но они оказались дилетантами – рассудил он тихо - наверное сам был занят, или не хотел чтобы его видели поблизости. Иначе бы он их всех точно убил. Надо вернуться в контору, сообщить леди Хельге. Пойдем обратно. Это важно.
- Вот такой у нас день воскресный! – развела руками Мариса и они, развернувшись, зашагали обратно в сторону ворот  полицейской комендатуры Гирты.


***

Когда в трапезной почти не осталось народу, пришел келейник владыки Дезмонда Дорса. Высокий и крепкий, кучерявый молодой человек с растрепанной бородой и хмурым лицом, больше похожий на оруженосца, чем на церковного служителя. Сказал всем оставшимся, что владыка предлагает ознакомиться с его коллекцией трофеев, пригласил на второй этаж, в сводчатую галерею с высокими окнами, где, в читальном зале как в арсенале были выставлены доспехи, мечи и мушкеты, а также некоторые образцы высокотехнологического снаряжения.
- В молодости мэтр Дезмонд служил на юго-востоке – продемонстрировал старый, простой латный доспех с промятым шлемом Борис Дорс – после обучения в семинарии в Лире, его направили на служение в горы. Проповедовал веру Христову язычниками. Потом служил в епархиях Басора и Камиры. Был капелланом в экспедиционном корпусе генерала Тибуртины. До Гирты всю свою жизнь провел в походах и на войне.
Он взял принцессу Веронику под руку, чему та благодушно улыбнулась и подвел ее к стенду на котором лежали потемневшие от времени луки и множество стрел с нечестивыми иероглифическими символами на древках и такие же, украшенные вызывающими отвращение письменами доспехи. Черные и изготовленные как будто бы в далекие, еще античные времена, чиненные более современными по виду, грубо обработанными элементами.
- На юге было много городов и крепостей засыпанных черным радиоактивным песком – объяснил, взявшему в руки конический шлем с приклепанной к нему литой личной в виде морды циклопа со смотровой щелью глаза во лбу, разглядывающему его Фарканто, маркиз Дорс – как бункер Тиксара у нас, на севере. Горцы раскапывали их и доставали оттуда артефакты прошлого, использовали под себя в меру разумения и своих нечестивых наук. Но есть и те, которые они не посмели раскурочить. Смотрите, вот.
Он продемонстрировал всем тускло мерцающий волчок на бархатной подушечке. Взял его и поставил на стол. Крутанул. Волчок завертелся, заиграл внезапно вспыхнувшими на поверхности огоньками, складывающимися засчет стробоскопического эффекта в светящиеся ярким голубым и красным светом, прыгающие по его гладким бокам в монотонной гипнотической пляске узоры.
- Это была моя любимая игрушка – с улыбкой продемонстрировал он принцессе Веронике волчок -  если его не трогать, он никогда не остановится. Постепенно будет набирать вход, пока под ним не загорится стол.
- Это гироскопический ротор! - резко остановила волчок рыжая Лиза – а не детская игрушка! Такие, только весом в несколько тысяч тонн используют для генераторов высокого напряжения там, где нет заземления и необходим замкнутый контур. Например, на воздушных судах и в эфире. Еще они работают как гироскопы.
И она затараторила, начала многословно и шумно рассказывать Фарканто, лейтенанту и его капралу про каждую из многочисленных диковинных вещей, что окружали их, занимая расставленные вдоль стен и окон столы и стенды. Говорила и объясняла с таким видом и жестами, как будто знала все об этих трофеях, что привез нынешний владыка Гирты, а в молодости капеллан экспедиционного корпуса, из черных, залитых застывшим, расплавленным стеклом далеких пустынь и степей юго-востока.
Не обращая внимания на ее утомительную болтовню, маркиз Дорс повлек принцессу в сторону. Открыл ключом высокую резную дверь в соседний зал – просторную и светлую угловую комнату с эркером, откуда открывался вид на огромную старую липу во дворе, под которой не так давно сидели, беседовали с отцом Ингваром Мариса и Вертура.
У стены на стойках между окон светлели белые, изрубленные, измятые пулями доспехи. На стендах были сложены мечи, щиты и копья, с обрезанными, оборванными под самые узлы белыми лентами. Отдельно на столе, на багровой шерстяной подстилке лежали пояса, регалии, богато украшенные портупеи и поясные сумки.
- Это местные, времен смуты – понизил голос, продемонстрировал оружие и броню  маркиз – собрали с убитых Белых Всадников, с их клевретов и оруженосцев, после их попыток сжечь этот дом и собор. Семьи этих предателей и бандитов были осуждены, их родственников потом казнили, а трофеи мэтр Дезмонд частью продал и раздал деньги нуждающимся, а частью приказал сложить в этой комнате.
Отдельно на столе стояли несколько сосудов. В них покоились погруженные в эфир, наглухо запечатанные волчьи и человеческие головы. Принцесса Вероника взяла в руки один, без особого интереса осмотрела его, прочла вслух имя и фамилию известной семьи Гирты и вернула его обратно на стол.
- Вот это палка Круми – продемонстрировал маркиз, поднес принцессе резной деревянный посох, но она капризно отвернулась к окну, сделала вид, что ей нисколько неинтересно смотреть на этого нечестивое магическое оружие.
- Скукота все это, Борис – многозначительно бросила она ему.
- Тогда пойдемте наверх. Я покажу вам интересные книги – кивнул он. На что она сдержано и лукаво, улыбнулась, и бросила на него быстрый пылающий взгляд. В ее глазах полыхнул безумный, адский огонь. Маркиз сделал вид, что не заметил этого, протянул ей локоть и повел в следующую смежную комнату так, чтобы не пересекаться с рыжей Лизой и ее спутниками.
Уже в кабинете племянника епископа, герцогиня села на стул перед его рабочим столом и, развернувшись вполоборота, закинув ногу на ногу, нетерпеливо выжидая, что он будет делать, облокотила голову о руку, уставилась на маркиза, застывшего в раздумьях, как алхимик с картинки над колбами в которых на огне варится из крови и глины гомункул, у раскрытого секретера в котором под замком был устроен тайник для варенья, графинов и бутылок самогонным спиртом и самодельным яблочным вином. Приложив руку к подбородку, он решал, какой лучше приготовить напиток так, чтобы было не стыдно подать его принцессе и не разочаровать ее.
Посчитав его раздумья слишком долгими, герцогиня сделала жест пальцами, все также держа на ладони голову. Ее глаза снова вспыхнули яростным, полным ненависти и боли огнем, но маркиз, словно и не почувствовал ментального удара, что был адресован ему. Он достал из секретера фужеры, яблочный перебродивший сок, густой клубничный ликер, и аккуратно, так чтобы образовались слои, медленно влил их по металлическому стеку в крепкий самогонный спирт. Сверху насыпал корицы из ларчика, что был тут же и смешал второй коктейль, точно такой же себя самого. Держа фужеры в обеих руках, подошел к принцессе.
- Ваше высочество – уважительно предложил он.
Принцесса встала перед ним в позу и приняла фужер. Снова уставила в маркиза свой горящий взор.
- Возможно, будет немного крепко – отсалютовал ей своим кубком Борис Дорс - впрочем, не важно, я думаю…
- Крепко?  – громко и с вызывающей улыбкой ответила принцесса Вероника и залпом выпила коктейль – это вы тут с вашим дружком Гонзолле такое пьете?
- Нет – ответил ей маркиз, демонстрируя ей графин с притертой пробкой из которого он наливал детективу и Модесту Гонзолле – мы мешаем спирт с яблочным вареньем и медом.
- И что? – потребовала принцесса.
Борис Дорс галантно достал варенье, которое принес ему барон, налил полные фужеры спирта и размешал в желтую мутную тюрю. Предал один принцессе.
- Пьяные женщины способны на любое безрассудство, вы знаете это, Борис? – спросила она строго и, сделав большой глоток, едва не поперхнулась от горького, сушащего рот, дерущего горло спирта – или вы только этого и ждете?
- Да! – понизив голос, склонив голову, ответил он ей. Взгляд его стал непреклонным и диким, как у человека, выходящего на смертельную дуэль, жилистые истертые ладони непроизвольно сжались в кулаки. Быть может он хотел сказать что-то совсем другое, но не нашел нужных слов, а спохватившись, сразу понял, что отступать уже поздно.
Она же сделала еще один глоток из фужера, отставила его, упала обратно на стул и, снова приняв позу, гордо и выжидающе уставилась маркизу в лицо.
Борис Дорс подвинул второй стул и сел перед ней, нахмурился еще больше, взял в ладони ее руку. Едва сдерживая улыбку, она только бросила на него короткий напряженный, словно бы пренебрежительный взгляд, приняла неприступный и высокомерный вид, но не отвела ладони. Маркиз смело встретил ее пылающий взор, тот самый горящий и непримиримый, который наполнял души тех, кого он касался леденящим страхом, одиноким космическим отчаянием и безумной, ломающей волю болью, и сдержанно, но тяжело и горько улыбнулся в ответ, склонил на бок голову. Не нужно было ни жестов, ни слов. Напряжение, сильнее чем все пронизывающие небо и землю потоки энергий полилось между их сведенных рук, словно все объяснения, фразы, формальности и оправдания стали вдруг абсолютно глупы, мелочны и ненужны. Все было сказано без единого слова, и его горящий, исполненный высокого чувства, которое рождается в слабом человеческом сердце только по благодати самого Господа Бога взгляд и ее вспыхнувшее девичьим румянцем, разгоряченное, тревожное лицо. И его крепкие, привычные, не только к перу и крестному знамению, но и к мечу, рабочему инструменту и поводьям лошади жилистые, истертые ладони, и ее тонкие, ледяные, но внезапно ставшие горячее и мягче расплавленного воска на свечах руки. И его объятия, когда он взял ее за талию и под колени, легко поднял на руки и, закружил по комнате и ее испуганный, таким внезапным обращением взгляд, когда она в волнении и страхе с силой обхватила его шею и, боясь упасть, прижалась лицом к его щеке.
- Ах! – только и воскликнула она от внезапного головокружения и с такими силой и ужасом вцепилась пальцами в маркиза, что тот тут же поставил ее обратно на пол. Но у принцессы уже закружилась голова, и ему пришлось удержать ее за плечи и прижать к себе, чтобы она не оступались на подламывающихся от страха коленях.
- Я боюсь высоты! – горестно воскликнула она, схватившись за маркиза – я всегда боялась летать, только по земле…
Он усадил ее на диван, сел рядом и взял за руку. Она откинулась на подлокотник и, исподлобья глядя на него дикими глазами, задышала тяжело и громко. В ее взгляде читались паника и мука. Но он притянул ей ее фужер и она, выпив, немного успокоилась и, откинув голову на спинку дивана, прикрыла веки.
- Леди Булле! – глухо обратился маркиз от стола, заранее наливая себе полный фужер крепкого спирта и, решившись, как рыцарь, идущий в кавалерийскую атаку на мечи, мушкеты и пики, торжественно произнес – я прошу у вас вашей руки! Будьте моей женой!
Вероника Булле распахнула глаза, вмиг сосредоточилась, как будто все, что было до этого и крепкий напиток, и панический ужас, было не более чем театральным представлением, замысловатой девичьей игрой, откинулась на спинку дивана, раскинув по ней руки в широких рукавах, склонила голову, смело глядя маркизу в глаза, ответила весело и громко.
- Вот как? – ее лицо было красным от выпитого и прилившей от волнения крови, волосы рассыпались по плечам и лицу. Рукава черной рубахи с голубой вышивкой на рукавах и груди, измяты, воротник модной багровой мантии растрепан. Она улыбалась, и из последних сил стараясь сдержаться, чтобы не сорваться на смех, заявила  - стать вашей женой, маркиз Борис Энтони Дорс? Племянник владыки Дезмонда, капитан отряда добровольцев, клеврет карикатуры недели, Модеста Гонзолле! После всего что случилось, вы говорите это мне? Вы метите в герцоги Гирты? Или что? А почему только сейчас? И где вы были раньше, когда я вас звала к себе? Вы что, серьезно думали, что я ничего не знала, не видела? Как вы все время на меня смотрите, как волнуетесь. Полагаете, я не знала, ничего не чувствовала? Не слышала как все шептались, все смеялись, все говорили, что вы влюблены, и всем, всем, всем говорите об этом, всем, кроме меня! И сколько времени прошло? Вы скакали по лесам, бегали от меня в Мильду, а я все гадала, когда же вы признаетесь как все, как нормальный человек. Все думала, все ждала, когда вы ко мне придете, найдете, как все, какой-нибудь глупый, беспочвенный повод! И на фестиваль вас звали, а вы не пришли, отписались что у вас дела какие-то. А я вас видела! У моста во главе крестного хода, с вашим сыном и мэтром Дезмондом. Вы были без маски, с иконой и мечом. И к сэру Августу вы не соизволили ни разу прийти, хоть я столько раз его просила пригласить вас к нему в салон. И на последнем приеме вас не было! А на охоте вы дохлых зайцев притащили и эти люпины! Это Марк вам подсказал, я все знаю, это вы с ним ходили, а без него вы бы и не догадались, а если бы догадались, то не донесли бы! Вот выйду замуж за Марка, а не за вас, ясно это Борис?
Он подсел к ней на диван, потянулся к ней, но она картинно одернула ладони, всплеснула руками, стряхивая с себя его руки, со смехом отстраняясь к подлокотнику. Но он крепко поймал ее за бедра и рывком притянул к себе, усадил на колени. Она обхватила рукой его шею и, откинув голову, любуясь его обликом, вцепилась рукой в его короткую бороду и потянула его голову к себе. Уперлась лбом в его лоб и с силой надавила, оскалилась от напряжения, словно пытаясь перебодать его.
- Шею сломаю же! – надавливая в ответ, сквозь зубы проговорил он.
- Ну попробуйте! - надавила изо всех сил принцесса – у меня композитный ферро-титановый позвоночник! 
С этими словами они отпустила его, встала с его колен, словно какие-то дурные воспоминания сбили все ее радостные мысли. Подошла к столу, опустила голову, налила себе из графина в фужер и залпом выпила. Борис Дорс подошел к ней, развернул к себе, прижал к груди. Она обхватила руками его плечи.
- Вы не ответили мне – заботливо смахивая пряди растрепанных волос с ее разгоряченного лица, глядя на нее грозным, пылающим взором, произнес он..
- Что не ответила? Что не понятно?  – сказала она горестно, поднимая к нему лицо и в ожидании приоткрыла рот, но, так и не дождавшись его поцелуя, прибавила печально и разочарованно – я же сказала вам «да». Еще тогда, в лесу! Почему вы не пошли тогда за мной, как вы этого не услышали, Борис? Как вы до сих пор этого не поняли!
И, опустив голову, она уткнулась лицом в его грудь. Ее ладони больно схватили его за плечи. Правая рука была намного сильнее левой. Пальцы казались железными. Он обнял ее в ответ. Так они стояли минуту или две, пока принцесса снова не подняла на маркиза взгляд. На этот раз затравленный и дикий, полный отвращения и ненависти. Все маски были сброшены. Сейчас в объятиях Бориса Дорса стояла не сдержанная, и благочестивая и грозная в сине-серебряном сиянии принцесса Гирты Вероника Эрика Булле, а сломленная, несчастная, злая и одинокая женщина, растрепанная, пьяная, разгоряченная лишенная своей неприступной ледяной красоты, величия и спокойного рассудительного достоинства. Ее обращенный к нему настоящий, человеческий, искаженный пороком, многократным лицемерием, страхом, низменными страстями и болью облик на миг показался ему просто невыносимо отталкивающим и омерзительным настолько, что ему страстно захотелось зажмурить глаза, отвернуться от нее, сказать «простите, я на минуту», спуститься в конюшню, вскочить в седло и мчаться прочь и никогда больше не возвращаться в этот город…
И он на секунду закрыл глаза, мысленно перекрестился, вдохнул, но не отпустил, а обнял ее еще крепче, приласкал ее голову, поцеловал в лоб.
Миг ее слабости прошел. Принцесса подняла глаза на маркиза, заглянула ему у лицо. В них больше не было ни радости, ни восторженного чувства, только ледяное равнодушие и холодность, какой он неоднократно видел ее не как женщину, а как ледяную принцессу Веронику Эрику Булле. Она отстранилась от маркиза, и по всему было видно, что она ощутила все его недавние мысли и чувства. Но он уже раскаивался в своей слабости и страхе и готов был искупить свою вину. Глядя прямо в ее глаза, он удержал ее, не дал высвободиться из своих рук, она же повторила попытку, но не с полной силой, словно проверяла, удержит ли он ее снова или все-таки отпустит.
- Вероника, я не шутил, предлагая вам себя в качестве вашего защитника, мужа и друга. Прося вас быть моей женой – сказал он ей вдохновенно и твердо, глядя в ее ледяные глаза, старательно подбирая каждое слово, пытаясь унять дрожь в руках и волнение в голосе – да, встреть я вас обычной женщиной, а не герцогиней Булле, все было бы намного проще. Я был бы рад, чтобы вы стали хозяйкой в моем скромном доме, Вероникой Эрикой Дорс. Но все вышло иначе. Да, я знаю вашу историю, о том, что с вами произошло – он коснулся запястья ее правой руки, крепко сжал его – да Господь жестоко обошелся с вами и со мной, но для меня это всего лишь расплата за те злодейства, которые я совершил в прошлом. Быть может мне надо тогда уйти в лес, в дальнюю обитель, принять постриг, а я, за неимением веды, прилежания и твердости духа схватился за меч. Но мы с вами встретились снова. И теперь я прошу вас быть моей женой.
- Вы не знаете, о чем просите! – качая головой, ответила она сдавленно, тихо и с угрозой – вы безумец. Фантазер. Идеалист. Таким не место в этом городе!
Она потянулась к нему, встала на цыпочки, чтобы дотянуться и поцеловала его в губы, повисла на его плечах, всем телом прильнув к нему, уткнулась подбородком в его грудь. Он прижал ее к себе, грудью почувствовал как тяжело и часто бьется ее сердце, как всю ее трясет от волнения и перехлестывающих через край чувств, словно внезапно ее охватил чудовищный, холодный озноб. Он смотрел в ее лицо, в ее сияющие радостью и счастьем, пылающие как звезды, глаза и видел в них ответ на все свои слова и незаданные вопросы. Без промедлений он снова, на этот раз аккуратно, поднял ее на руки. Она крепко зажмурилась, улыбнулась, прижалась к нему, изо всех сил обхватила его шею рукой. Он отнес ее в соседнюю комнату, боком прошел в дверной проем, стараясь не задеть ее ногами ни за какую стену или угол, уложил ее на свою постель, лег сверху и поцеловал в улыбающиеся приоткрытые губы, с готовностью ждущие его поцелуя. Она обхватила руками его плечи, выгнулась спиной назад на подушке, притянула его к себе, откинула голову, подставляя его ласкам шею и лицо.

***

- Бог наказал меня – поделилась мыслями принцесса Вероника.
Снова одевшись в свою черную рубаху из толстого плотного хлопка с голубовато-серебряной вышивкой по рукавами вороту и подолу, и длинную темно-зеленую юбку, она лежала на постели рядом с Борисом Дорсом. Ее нарядная багровая мантия была брошена на спинку кресла поверх его черной с серебром. Принцесса лежала, откинувшись на огромной мягкой подушке маркиза. Смотрела в потолок, в окно, на серое небо, на ветви растущего во дворе дерева, скрывающего комнату от лишних глаз из соседних, выходящих в маленький двор окон. Все закончилась. Какая-то усталая печаль и опустошенность, коснулась их сердец. Маркиз лежал неподвижно, молчал. Смотрел в потолок, держал принцессу под локоть одной рукой, другой прижимал к себе ножны с мечом, к холодному эфесу которого прижался разгоряченной, еще не остывшей, щекой.
- Что вы сделали со мной тогда, в лесу? Я приказала вам прыгнуть в воду, я надеялась, что вы утонете и дело с концом – рассказывала она – а потом всю ночь не могла уснуть. Я была в бешенстве. Как вы посмели так унизить меня, так поступить, так насмехаться надо мной! Я хотела позвать сэра Августа, чтобы он со своими людьми ворвался в ваш дом и протащил вас на веревке по улицам Гирты вслед за лошадью…
- Пусть бы попробовал – глухо, задумчиво и с угрозой отвечал маркиз, ловя ее ладонь, сжимая пальцы и кладя руку ей на бедро - пусть хоть ваш дядя, хоть сенатор Парталле, или кто угодно теперь придет за мной. Вы рядом, моя леди, мне не надо больше никаких знамений и слов, я больше никого не боюсь.
Он сжал зубы, его взгляд стал ледяным, лицо застыло страшной суровой маской дракона, охраняющего двери в собор на площади. Костяшки пальцев побелели, сжимая ножны с мечом.
- Да - ответила принцесса. Ее голос стал холодным и низким, рука перехватила его руку, легла поверх его ладони – жизни и пути людей складываются по воле Божией. Как хвосты летящих в ночном небе звезд. Как ветви деревьев, как пластины брони, как камни в кладке стены, как струи дождя, как звенья кольчуги… Мы не выбирали этот путь, но нам идти по нему.
Она резко отвернулась от маркиза и прильнула к нему спиной. Вытянула ноги, прижалась ступнями к его ступням. В комнате было прохладно, он резко сел и потянулся за одеялом, чтобы укрыть их. Она испугалась, что он сейчас встанет и уйдет по своим делам, как делают многие мужчины, и она удержала его за руку.
- Не уходите от меня, Борис… – растерянно попросила она на миг снова став той самой робкой беззащитной и ранимой, мечтательной, исполненной страхов и надежд девушкой, какой впервые увидел ее маркиз, тогда на террасе дворца Булле на весеннем балу, под рыжей апрельской луной.
Его голос стал мягким и печальным. Пылающий взгляд потух.
- Я не уйду от вас, моя леди, мне некуда идти больше – заботливо укрывая их босые ноги толстым одеялом сшитым из разноцветных войлочных ромбов, заверил он принцессу и снова вернулся к ней, убрал с кровати меч, ласково обнял ее, осторожно повел пальцами по ее голове, едва касаясь ее недавно нарядно подкрашенных в багровый цвет по челке волос.
- Какой вы смешной, Борис! Такой искренний, непосредственный и серьезный… - засмеялась она, покачала головой -  знаете, а я вот смотрю на вас всех и тоже уже совсем не такая, какой была еще весной. Я все реже ношу столичную одежду. Раньше постоянно ходила у себя в блузке и брюках, как мне было привычно дома. А теперь надеваю их только чтобы почувствовать себя снова человеком, чтобы не забыть... Раньше все было так неудобно. А теперь я хожу в длинной тяжелой мантии и этих рубахах, в плаще, и не знаю как можно по-другому. Теперь мне привычно ездить верхом. Я все реже слушаю музыку, которую мне привозят из столицы, смотрю журналы и книги... Я все больше становлюсь такой же как все вы. Как эта Гирта. Мрачной, вероломной, злой, бесчеловечной, готовой убить, всегда дать отпор. Тут не получится по-другому… Иначе и быть не может. Там, в Столице все такие как Элла и Давид, ценят свои никчемные жизни цепляются за что-то, за какие-то глупости, условности, свободы и предрассудки, если что-то не нравится, машут руками, оскорбляют, орут, а тут просто ударят топором по голове и все. Там какие-то слова, какие-то дела, еда, красивая мебель, вылизанные до блеска комнаты и улицы... А тут всё настоящие, купленное, омытое кровью. Здесь ходит смерть. Здесь я стала снова верить в Бога, соблюдать молитвенный чин и пост, регулярно посещать службу. Да, я совершила много зла и еще много будет совершено, но теперь я знаю, что Бог спас меня. Направил вас ко мне. Я все видела, все знала и раньше, замечала ваши взгляды, смеялась над вами, когда обсуждала вас с остальными. Вы избегали меня, а я все надеялась, не знаю почему, может просто потому, что Господь так решил, все хотела увидеть вас снова, и вот мы с вами тут.
- Глупо все вышло, моя леди, и тут нет никакой моей заслуги – выслушав ее, задумчиво ответил Борис Дорс – вы позвали меня тогда в Лесу. Так нельзя, я сам должен был прийти первым. Я хотел уехать, но я решился на это безрассудство… Да я знаю, как герцогиня вы были должны дать мне за мою наглость пощечину, приказать предать пытке, казнить и найти себе мужа, который был бы достойным герцогом Гирты, что был бы вам ровней. А я даже до сих пор не верю, что держу вас в своих объятиях. И мне страшно, что быть может, это все просто разгоряченный болезнью, безумный сон и я проснусь, тут будет валяться пьяный Модест и вас рядом со мной никогда больше не будет.
- Значит мне тоже снится сон. Хотите я вас укушу и вы проснетесь?  – ответила она и улыбнулась. Момент слабости прошел. Принцесса выговорилась. Она снова была веселой и спокойной, но теперь уже не одинокой. Рядом был любящий ее уже долгое время мужчина, и она со свойственной ей чуткостью, понимала это.
- Кусайте, но просыпаться я не хочу – заверил ее маркиз, улыбнулся и поцеловал ее в румяную щеку, отчего она улыбнулась еще шире, и, заложив руки за голову, откинулась на огромной мягкой подушке, крепко зажмурилась, подставляя ему для поцелуев лицо.
- А что до ровни - сказала она, устремив на маркиза пылающий взор, когда ласки закончились, крепко ухватила его руку, яростно сжала зубы – Гирта это я. Сэр Август, мастер Роффе, сэр Ринья, мэтр Солько и остальные, они все научили меня как надо. Без оглядки, без жалости, без договоренностей, потому что все это не работает, просто пустой звук. Есть только страх и вера, и больше ничего. Это раньше я думала, что можно по книжкам, по-другому. Что у людей есть какие-то принципы, совесть и законы. Все это мишура, ложь. Нет этого ничего. И теперь я такая же, как Белые Всадники, как сэр Август, как сэр Ринья и мне все равно, потому что здесь, в Гирте, как я скажу, так и будет и все склонятся и провозгласят – слава герцогине! Потому что кто скажет иначе, тому перед моим дворцом отрубят руки и ноги, а следом и голову… - она заулыбалась зло, радостно и торжественно, резко, по-змеиному дернулась спиной, откинулась на подушке и уставила на маркиза ликующий беспощадный взор, словно любуясь им, оценивая его  - вот только мне все интересно Борис. О чем вы думали раньше, и как вы теперь будете жить со мной, кровавым драконом Гирты, с искалеченной, психованной женщиной, от которой сбежал муж, потому что ему надоели мои слезы и причитания, и со мной ему не было никакого личностного росту!
- Как с любимой женщиной и другом – внимательно выслушав ее, веско ответил ей маркиз, перехватывая ее ладонь своей крепкой рукой. С некоторым усилием, ломая ее сопротивление, прижил ее руку к одеялу и ласково, но твердо, накрыл своей ладонью – как все нормальные люди. Вы родите мне крепких и сильных сыновей, а я буду вашим верным и заботливым мужем.
- Договорились, хорошо – улыбнулась его ответу принцесса – тогда я пока у вас тут посплю. У вас в доме тут так тихо и спокойно. А у нас подъем в семь и отбой по часам, но сна ни у кого ни в одном глазу. Я сама ввела эти правила, чтобы хоть как-то приучить всех к дисциплине, и сама постоянно не высыпаюсь, и времени нет ни на что…

***

В коридоре послышались настойчивые грубые голоса и ругань, загремели стремительные грозные шаги. Борис Дорс моментально очнулся от сладостной усталой дремоты, вскочил на ноги, по привычке схватился за меч, который оставил в изголовье ложа. В соседней комнате с треском сломался замок, с грохотом распахнулась дверь. Но маркиз был уже в кабинете. Пинком опрокинув массивный стул под ноги ворвавшемуся лейтенанту Манко что уже был готов налететь на него с мечом, но запоздал, будучи несколько дезориентирован от удара о выломанную дверь, без замаха и без промедлений, навалившись всем телом, с вытянутой руки ткнул рыцаря в грудь, закричал грозно и яростно.
- Стойте!
- Где она! – потребовали ответа Фарканто и капрал Линде, наперсник лейтенанта, одновременно пытаясь прорваться мимо отшатнувшимся на них раненого рыцаря в комнату. Позади них была Лиза, но кавалеры своими широкими спинами загородили ей узкий коридор.
- Аксель! Готфред! – яростно, страшно и громко выкрикнула Вероника Булле. Миг и она растрепанная, без мантии, в одних рубахе с неподвязанными рукавами и юбке, босиком, была в кабинете – довольно!
Все замерли, держа наготове оружие.
- Вероника! Лейф! – горестно воскликнула рыжая Лиза, увидев, что лейтенант Манко привалился к дверной раме и, все еще сжимая в побелевшей руке меч, держится за пробитую ударом грудь. Кровь струилась между пальцев густыми темными потоками, заливала нарядную, надетую к воскресной литургии одежду и дощатый пол.
- Было либо я, либо он! - все еще держа на вытянутой руке, обозначая дистанцию, меч, без особой надобности заслоняя рукой принцессу, оскалился, возбужденно и грозно воскликнул, маркиз Дорс – закончили! Аксель?! Уве?! Ну же! Отставить! Отбой! Надо перевязать его!
- Борис, ей Богу! – брезгливо воскликнул Фарканто и опустил оружие. Маркиз Дорс тоже опустил меч. Они уложили раненого на диван и послали за доктором. Тут же оказалась и рыжая Лиза. Без лишних пререканий и разговоров омыла из графина спиртом руки и сунула ладонь в открытую, хлещущую кровью рану, чтобы прощупать пробитое легкое.
- Глубокая?  – прошипел лейтенант Манко, закатывая глаза и скрипя зубами от боли – моя леди… - обратился он к принцессе Веронике – сэр Дорс будет вам отличным защитником… лучше чем я… и замечательным мужем… С Богом…
- Вы все сделали как надо – села у изголовья его постели, заверила его принцесса тем холодным, доверительным и властным тоном герцогини, которым она разговаривала со своими подданными, заботливо и ласково положила руку ему на лоб – мой верный защитник, славный Готфред. Спите, вы выздоровеете, рана неглубокая, наутро вам станет лучше, все заживет.
- Моя леди… - прошептал лейтенант и закатил глаза, пытаясь разглядеть ее. У него уже не было сил, чтобы двигать головой. Через несколько секунд он особенно глубоко и тяжело вздохнул, закрыл глаза и впал в забытье. Рыжая Лиза заткнула рану платком. Маршевым шагом наступающей пехоты пригрохотал доктор с ним явился его помощник, раскрыл большую кожаную сумку, достал, разложил на столе инструменты, перевязочные материалы, иглы и флаконы. Пришли келейница с недовольным лицом, епископ и другие обитатели дома. В мрачном молчаливом осуждении стояли в коридоре, смотрели на залитую кровью комнату. Борис Дорс принес мантию и башмаки принцессы Вероники, помог одеться. Коснулся плеча рукой. Та стояла с холодным, ожидающим, что скажет врач, лицом, но не отвела руки маркиза, не отвернулась от него.
- Пойдемте вниз – сказал он принцессе, Фарканто и наперснику лейтенанта – здесь мы будем только мешать доктору.
И повлек всех в коридор.
Сидели в трапезной. Молчаливыми взглядами отвечали на такие же молчаливые укоры семинаристов и других насельников епископского дома. Кто-то пошутил в коридоре про то что надо потянуть жребий, кто отпевать будет. Фарканто молча и яростно вскочил со скамьи и бросился за дверь. Глухо загремели удары, под весом упавшего тела загрохотали доски пола. Кто-то запротестовал, но Фарканто ударил и его.
- Дверь надо было выбивать ногой, а не плечом – посетовал Уве Линде.
- Топором – угрюмо возразил маркиз – он бы меня зарубил. Вы солдаты, сильнее и крепче, а мне просто повезло.
Принцесса, что сидела рядом с ним, держалась за его локоть, кивнула в знак согласия. Вид у нее снова был холодный и отстраненный, словно все что только что произошло между ее людьми, ничуть не тронуло ее.
- Если бы сэр Борис действительно бы задумал дурное – кивнул герцогине, рассудил Уве Линде, наперсник и капрал лейтенанта Манко – Готфред не защитил леди Булле, не исполнил свой долг. Он проиграл этот бой.
- Значит на то была Божья воля  – начиная злиться, кивнул в ответ маркиз Дорс – а стучать вас там в Лиловом Клубе сэр Август вообще не учит?
Пока Фарканто гонялся за семинаристами по коридорам первого этажа, истерично и надрывно ругался с ними, отчаянно колотил в запертые двери келий ногой, маркиз сходил на кухню, принес чайник и налил всем в казенные глиняные кружки горького чая чуть крепленого вином. Первой принцессе, потом остальным.
- Ну что, помолвка? – уточнил вернувшийся Фарканто, он был разгорячен, но доволен тем, что наконец-то выместил все свои накопившиеся напряжение и злость.
- Да, я предложил леди Булле свои руку и сердце. Стать моей женой – кивнул ему в ответ, прямо и с вызовом посмотрел в глаза рыцарю маркиз Дорс.
- Ага. Что-то мне все это напомнило… - застенчиво заулыбался Фарканто и осведомился – а венчать тоже сами себя будете?
- Аксель, заткнись – внезапно презрительно и раздраженно бросила ему принцесса – ты еще не Динтра, и пока тебя не приняли в семью, изволь придержать свои глупые шуточки.
Через некоторое время вернулись епископ, рыжая Лиза и доктор. Доктор сказал, что он прижег сосуды, наложил повязку и дренаж. На вопрос, выживет ли лейтенант, ответил – да, возможно. Епископ смерил присутствующих недобрым взглядом, остановил свои колючие зеленые глаза на племяннике и со словами.
- Зайдешь ко мне сразу как будешь свободен – быстро и яростно перекрестился на иконостас и, стуча посохом, вышел вон.

***



https://vk.com/id686957
Доктор Эф.