Повесть о приходском священнике Продолжение 73

Оценки-это не только цифры..
Для Бируте

Несмотря на это, через несколько дней произошло то, что окончательно сломило мой дух. Я сидел во дворе Бабаихи под сенью старого ореха. Листья на нём совершенно осыпались, и он освободил от тени добрую часть двора. Погода теперь редко баловала солнечными днями. Всё чаще небо хмурилось тяжёлыми тучами, по ночам бывали заморозки, да и вообще осень настойчиво заявляла о своих правах.
Возле ворот заскрипели тормоза, громыхнула дверь, а минуту спустя во дворе появился отец Георгий. Лицо его выдавало растерянность и беспокойство. Заметив меня, он подошёл ближе, поздоровался, после чего произнес:
 — Отец Виктор, прихожане посёлка Покровское хотят устроить приходское собрание. Меня вот пригласили, и…
 — Всё ясно, они хотят другого священника, — как-то равнодушно сказал я, отводя голову в сторону. — Я им не подхожу, не нравлюсь.
Благочинный несуразно пожал плечами. В его глазах, по-прежнему, отображалось беспокойство, он нервно комкал в руках скуфью, пытался подкрепить меня утешительными словами.
 — Устал я уже от недоразумений в Покровском, — говорил отец Георгий. — Как камень раздора какой-то, право.
Я ничего не ответил. Я вообще не хотел говорить. За полгода у меня самого не оставалось сил переносить свалившиеся все разом неприятности. Так бывает, когда отчаиваешься, теряешь надежду, просто не можешь принять посланные испытания, считая их жестокими и бессмысленными. Отец Георгий настоял, чтобы  я поехал на собрание вместе с ним, хотя инициаторы категорически этого не желали.
В храме уже собралось некоторое количество прихожан. В основном это были члены ревизионной комиссии, староста и их приверженцы. Подошло и несколько ротозеев, которых я никогда не видел на службе, вероятно, они пришли поддержать старосту. Такие выводы я сделал из того, что они жались к Григорию Васильевичу. Тот, в свою очередь, имел весьма воинственный вид. Его лицо пылало нескрываемым гневом, глаза наполняла краска, он даже старался не смотреть в мою сторону, ведь моё появление немного обескуражило его.
Видно было, что собравшиеся не ожидали моего прихода. Скорее всего, они хотели быстрой смены настоятеля, ограничившись прошением об этом. Почему они не захотели решить всё мирным путём, избегая конфликтов, я до сих пор не могу понять. Вероятно, эти люди желали мне хоть как-то навредить. Удивительна и темна человеческая душа!
 — Итак, — став посредине собравшихся, сказал отец Георгий. — Вы просили прийти благочинного, вот я здесь. Вы желаете высказать своё недовольство вашим настоятелем отцом Виктором, что ж, я выслушаю его. Но… — Он вытянул указательный палец, сурово посмотрел на собравшихся, обведя всех пальцем, добавив: — Причины должны быть вескими и достаточно убедительными, иначе я не смогу принять утвердительного решения.
 — А мы до владыки поедем! — выкрикнул кто-то из присутствующих.
Отец Георгий застыл в молчании. Он прекрасно понимал, что дело принимает серьёзный оборот, так что избавиться от меня по-тихому вряд ли удастся.
 — Я вам, — продолжил отец Георгий, — предлагаю решить возникшую проблему мирным путём. Конечно, я обязан буду уведомить об инциденте священноначалие, но прежде нужно разобраться, в чём суть данного конфликта.
 — А что там разбираться?! — крикнула бабка Карусель, помахав сжатыми пальцами, словно на каком-то партсобрании. — Давайте нам другого попа! Не хотим этого! Верно, Гриша?
Все посмотрели на Григория Васильевича. Он, согласно своей натуре, немного смутился, даже покраснел, но, совладав с собой, выдавил:
 — М-да… Да, верно!..
 — Чем же вам отец Виктор не угодил? — спокойным, уравновешенным тоном продолжал спрашивать благочинный.
Люди зашушукались, загудели, при этом пожимая плечами, переглядываясь, недоуменно жестикулируя. Но тут же вмешалась Марья Ивановна.
 — Причины есть, и их много… — сказала она.
Марья Ивановна хотела продолжить озвучивать эти самые причины, только вдруг со стороны двери послышался елейный голосочек Веры Степановны:
 — Одну минуточку. Позвольте мне сказать.
Женщина какой-то неестественной походкой триумфатора прошла в центр круга, образованного собравшимися. На её лице играла деловитость, надменность и в тот же миг лёгкое равнодушие, словно происходящее вокруг для неё не больше чем часть каждодневной работы. Появление Веры Степановны меня несколько приободрило. Зная её так называемую набожность и дипломатичность, я был уверен, что она здесь для миротворческой цели. Последнее время она плотно общалась с Бабаихой,  и та могла ей рассказать о проблемах нашего прихода, тем более что Вера Степановна не раз заявляла о том, как ей дорога наша церковь. Но услышанное мною из уст этой женщины просто ошеломило.
Она перекрестилась на иконы, взяла благословение сначала у отца Георгия, затем у меня, поклонилась присутствующим.
 — Дорогой отец благочинный, — должность отца Георгия она особенно пафосно выделила интонацией, — братья и сёстры! Не стоит устраивать судилище, тем более что мы находимся в храме Божьем.
Помещение храма погрузилось в звенящую тишину. Собравшиеся застыли, глядя на хрупкий силуэт Веры Степановны. А она тем временем продолжала:
 — Всем нам известно, что настоятель покровского храма отец Виктор недавно пережил страшную трагедию. Он потерял матушку. Мы все очень волновались за него, как могли поддерживали, молились. К сожалению, горе оказалось настолько велико, что отец Виктор никак не может с ним совладать. Он погрузился в уныние, замкнулся в себе. Я пыталась несколько раз поговорить с ним, в надежде предоставить хоть какую-то поддержку, только всё безуспешно. А церковь — это живой организм. Многие идут в неё со своей болью, своими страданиями, им не нужно знать о проблемах настоятеля, потому что они с надеждой смотрят на него, уповая на духовную помощь. Вот прихожане и решили, что отцу Виктору нужно немного отдохнуть. Пусть придёт в себя, воспрянет духом, поедет домой. Там, у родителей, находится маленький ребёнок батюшки. А чтобы  храм не остался без молитвы, нужно временно командировать сюда другого священнослужителя. У меня есть на примете один, отец Артемий. Он у нас в Сосновке пономарил, на Покрову рукоположился. Многие с ним знакомы.
 — Так вот оно что, — стараясь со всех сил сохранять спокойствие, произнес я. — О моём душевном состоянии, значит, беспокоитесь?
 — Ну, батюшка, — не меняя всё того же наигранного тона, говорила Вера Степановна. — Уверена, вы не будете отрицать тот факт, что ситуация на приходе зашла в тупик. Люди возмущены. Вы сделались отчуждённый, чёрствый, нередко показываете раздражение. Присваиваете церковные деньги, не служите в праздники, когда они приходятся на будни. Мне жаловались, что служба, особенно вечерня, превратилась в непонятно что. Наконец, вы стали пьянствовать, плотно общаться с женщинами с сомнительной репутацией, это очень соблазняет народ. И…
 — Послушайте, — отец Георгий перебил сосновскую старосту, скривив мину отвращения. — В начале своей речи вы, кажется, просили не устраивать судилище в храме. А ещё вы не имеете права выдвигать такие обвинение священнику, тем более в присутствии его прихожан. И вообще, какое вы имеете отношение к покровскому приходу? Если мне не изменяет память, вы числитесь старостой в Сосновке?
 — А если это нас возмущает! — выкрикнула бабка Карусель. — Мы не хотим попа-пьяницу, гулящего, гордого. Не хотим, чтобы  он в нашу церковь всяких ведьм водил. Из-за них мы всё время ругаемся почём зря. Правда, Гриша?
 — Ну… Э-э… В общем, да, — промямлил староста, прячась за спинами своих сотоварищей.
Я даже попытался отыскать его глаза, так как прекрасно понимал, настолько нелепой выглядит эта постановка. Клевета смешалась с лицемерием, а главное, попраны все моральные принципы, которые должны присутствовать в верующем человеке.
 — Да не то вас возмущает, — сказал я. — Вы обвиняете меня в воровстве церковных денег, но разве это сравнимо с тем, сколько тех самих денег спустил в непонятную бездну староста? Вы называете некоторых женщин ведьмами, и кого? Несчастную девочку Алю, родителей которой заклеймили всем селом. Разве она в ответе за их поступки? Господь Бог рад принять любого кающегося грешника. Принять как родное дитё. Вы не видели искреннего, чистого покаяния Алиной мамы, вы не замечали слёзной молитвы самой Али, хотя она вместе с вами каждую службу скромно стоит в уголочке. Волчья Дева, так прозвали вы её. Как же нужно низко опуститься, чтобы  так унижать человека! Многие из вас прожили долгую, нелёгкую жизнь, а Аля её только начинает. Несмотря на вашу ненависть к ней, она смиренно ходит в церковь, стараясь не замечать несправедливых укоров в свой адрес, произносимых за спиной. Кто ещё ведьмы? Ах, да, Алиса и Айнара. Я полтора года служил у вас на приходе, старался учить вас христианской любви, смирению, доброму отношению к ближним. Вы же на храмовый праздник повесили на двери храма замок. То, что я вижу сейчас, меня поразило до глубины души. Зачем вы ходите в церковь? Кому вы молитесь? Какие ваши поступки?
Я замолчал. Не хотелось больше ничего говорить, да и зачем? Староста стоял, отвернув голову и играя скулами от злости. Марья Ивановна с Арефьевной делали равнодушный вид, закатывая глаза или нетерпеливо вздыхая; прочие сидели, уткнувшись глазами в пол, лишь тётя Нина смотрела на меня взволнованным взглядом, заливаясь слезами.
Ничего не хочется говорить больше об этом собрании. Вера Степановна убеждала благочинного ради мира и согласия в церкви принять её предложение и поставить в Покровское настоятелем отца Артемия. Меня лучше всего перевести на другой приход, желательно подальше от Покровского, дабы я не возмущал праздные умы. Отец Георгий, в свою очередь, ничего не обещал. Он молча качал головой, говоря, что нужно всё хорошенько обсудить, взвесить, принять единственное правильное решение.
Расходились с собрания все хмурые, угрюмые, некоторые со слезами на глазах. Первым уехал отец Георгий. Он крепко пожал мне руку, попросил не переживать и пока ничего не предпринимать. Обещал постараться решить сложившуюся проблему мирным путём. Настоял, чтобы в ближайшее время с прихода я никуда не отлучался.
Вера Степановна исчезла так же незаметно, как и появилась, а вместе с ней и случайные, незнакомые мне люди. Кто-то с грустью в голосе произнес:
 — Ну, теперь нам уж точно попа не дадут...
 — Дадут, — ответил Григорий Васильевич. — Что, на них дефицит, что ли? Это рабочего человека найти нынче трудно. А попов…
Он не стал продолжать, видимо понял, в храме, в такой ситуации это неуместно. Я попросил у старосты разрешение забрать из алтаря свои вещи.
 — А какие такие ваши вещи? — возмутился он, хотя делал это неправдоподобно, наиграно. — В церкви вещи могут быть только церковные, за наши деньги купленные.
 — Да что вы прямо?! — сказал я. — Подрясник, крест наперсный, служебники. Я их из дома привёз.
 — Подрясник, говорите, крест, — покривил губами староста. — Ну, ладно, идите возьмите.
 — Гриша! — вдруг вскрикнула бабка Карусель, которая до сих пор не ушла домой. — Пойди с ним в алтарь! Пойди! А то, чего доброго, ещё что-то сопрёт.
Староста одарил меня суровым взглядом и нехотя поплёлся за мной. Что я чувствовал в те минуты? Это нельзя передать словами. Казалось, будто я вор и пришёл обирать церковь, а кругом на меня смотрят осуждающими взглядами ангелы, святые, сам Господь Бог. Дрожащими руками я снимаю с вешалки подрясник, с престола забираю крест, со столика несколько книг.
 — Стоп! — вскрикнул староста. — Книги оставьте.
 — Это служебник, подарок владыки, а требник мне духовник подарил, — говорю.
Староста взял у меня книги, внимательно рассмотрел на них названия, затем небрежно бросил их на столик, произнеся:
 — Ладно, забирайте.
 — Гриша, что он там уже гребёт? — голосила из молельного зала бабка Карусель.
 — Всё в порядке! — отвечает он ей. — Это его книжки. Подарки.
Слово подарки староста нарочно исковеркал в издевательском тоне. Я забрал ещё несколько предметов — епитрахиль, поручи, небольшой пузырёк для елея. Староста устало зевнул и вышел к свечному ящику. Вынув из ящика старенький пакетик, я сложил в него всё то, что позволили унести. Подняв полулитровую бутылку, решил налить в неё немного лампадного масла для личного пользования. Мы всегда так делали. Закупали в епархии большие ёмкости масла, после чего раздавали всем желающим, по нужде, для домашних лампад. Поскольку лампады были не у всех, то какого-либо убытка в этом деле мы не испытывали.
 — Что… Что он там делает?! — кряхтела старуха Карусель, пытаясь посмотреть в узкий проём открытой двери алтаря. — Гриша, иди глянь, а то лампаду ещё снимет!
 — Не снимет, —  прохрипел староста. — Пусть только попробует.
Он зашёл в алтарь и презрительно скривился, глядя, как я наливаю масло.
 — Ну, что там? — не умолкала бабка Карусель.
 — Всё в порядке. Шаманит что-то, — отвечает Григорий Васильевич.
 — Да масло я наливаю, — не выдержав, огрызнулся я.
Староста цокнул зубами, схватил мой пакетик, проверил его содержимое, затем небрежно бросил его на пол, сказав:
 — Давайте поскорее. Мне не хочется здесь до ночи сидеть!
Идя домой, я задавал себе одни и те же вопросы: почему люди так непостоянны, лживы и изменчивы? Неужели чьё-то мнение, порой неправдоподобное, способно так исказить сознание, перевернуть в душе самые добрые качества и заставить человека ненавидеть, презирать, даже злословить? Вопросы оставались без ответов, и я шагал по мокрым от дождя улицам, подбрасывая ногами горсти опавших листьев.
Дом Бабаихи наполняла тоскливая тишина, разбавленная неприветливой прохладой. Старуха не протопила мою печку, и теперь в комнате было сыро и неуютно. После всего происшедшего мне как-то даже показалось не очень удобным дальнейшее проживание у Бабаихи. Тем более отношения с хозяйкой стали непонятные, определённо натянутые. Она практически со мной не общалась. Ел я что придётся, покупая продукты в магазине. Горячая пища, чай стали редкостью. Самое главное, чувствовал я себя очень неуютно. Порой мне хотелось просто уйти в дом возле речки. Останавливало только отсутствие в нём окон, коммуникаций и топлива.
Под вечер приехала Алиса. Она встретилась на пороге с Бабаихой и, кажется, повздорила с ней. Войдя ко мне в комнату, Алиса выглядела рассерженной и взволнованной.
 — Гадкая старуха! — даже не поздоровавшись произнесла Алиса. — Не понимаю, откуда у неё столько злобы!
Я лишь изобразил некое подобие улыбки. Женщина не спеша сбросила с себя плащ прямо на табурет, встряхнула волосы, прибитые дождем, и произнесла:
 — Тётя Нина рассказала о сегодняшнем собрании. Это уму непостижимо! Никогда не подумала бы, что церковные люди могут так поступить. Настенька, та вообще в шоке… Что теперь будет?
Беспомощно сдвинув плечами, я вяло ответил:
 — Меня пока отстранили от служения в Покровском. Вероятно, переведут на другой приход. Так жаль, у нас столько планов было...
Алиса замерла в раздумье. Её глаза безучастно глядели в необъятную пустоту, губы кривились и порой вздрагивали от порыва скрываемых эмоций. Вдруг она встала с места и подошла к окну, сказав:
 — Это ещё не конец. Вы, главное, не расстраивайтесь, мы что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем!
 — Что тут придумаешь? — обречённо произнес я, разведя руками.
От этих моих слов Алиса вздрогнула, побледнела и как-то неистово вскрикнула:
 — Да что же это такое?! Вы, отец Виктор, вашим вот этим пессимизмом, унынием просто в корне всё рубите! Прямо и делать больше ничего не хочется! Мы уже говорили об этом и не раз! Столько людей ночью не спит, молится за вас, голову ломает, как помочь в сложившейся ситуации, а вы как размазня, право!
Последняя её фраза меня сильно возмутила. Я вмиг вспыхнул каким-то неконтролируемым гневом, сорвался с места, сказав повышенным тоном:
 — Ну, это уже слишком! В конце концов, что вы себе позволяете? Я вам мальчик, что ли?
Алиса уставилась на меня оторопелым взглядом. Видно, этого она не ожидала, я и сам не ожидал от себя такого. В таких случаях начинаешь понимать слова святых отцов, которые учили хранить мир в душе и внимать каждому движению сердца. Потому как любой всплеск неконтролируемых эмоций, гнева способен привести к конфликту, ссоре, просто необдуманному поступку, в результате которого можно потерять если не всё, то очень многое.
Ничего не сказав, Алиса подобрала свой плащ, сокрушённо покачала головой и вышла за дверь, еле слышно выронив на прощанье:
 — Извините меня, пожалуйста.
Когда она ушла, я почувствовал на душе неописуемую тоску и одиночество. Хотелось броситься вдогонку, объяснить, что я вспылил, погорячился, что я просто не в себе. Слишком много навалилось сразу, и мне трудно с этим справляться. Но какая-то сила удерживала от этого поступка. Отчаянно стукнув кулаком по спинке стоящего рядом стула, я обронил стон беспомощности, от которого будто померкло всё вокруг. «Господи, — шептали мои губы, — не оставляй меня! Боже, укрепи, ибо немощен я. Разум мой скуден, а поступки наполнены безумием».

Продолжение следует...