Одинокая ветка сирени

      Типовое  бело-голубое здание детсада  густо обнесено кустами сирени, один из них  нагло ломится в наше с Симой окошко. Предгрозовая майская духота, открытая форточка не спасает. Сиреневое благоухание удушливым облаком взяло детсад в  круговую осаду.
«Плыл по го-о-о-р-о-ду запах сирени, до че-го ж ты была красива…»
 – Сима, заткни, ради Бога, свой оголтелый шансон – тошно!
«Я тво-и целовал колени…»
 – Чё?
 – Глухня, радио свое тупое заткни!
– Ну ты сильно-то не нарывайся!
– Ну, убавь хотя бы эту пошлость! Урежь! Башка болит!
 – Давно пришла? – Сима входит в комнату с уже выключенным транзистором.
– Только что.
– Чё, мать, опять вдрызг? – Сима чутьем, не глядя, определяет градус моего настроения. – Давай рассказывай.
– Да нечего рассказывать. Стою, жду его на лестничной площадке, слышу: кто-то поднимается, воркует, словно бы в  райских кущах. Проходят мимо меня, как мимо стенки. Ведет себе за ручку какую-то щучку. Очкастую! Зашли, чего-то взяли и смылись. Как будто помоями окатили. А у меня столбняк.
– Вот блин! И он что, ничего не сказал?!
 – Почему? Сказал – проходи-проходи, мы на минуточку.  Надо одну кассету забрать.
 – Ну ты дура! Попробуй только к этому Глебу еще раз – хоть ногой! Чё делать будешь?
 – Тошно.
 – А-а! Я в таких случаях знаешь куда иду…
 – Дай угадаю: в храм или к гинекологу?
 – Пошла ты!
 – Вот и иди!
 – Спать, что ли, будешь? Обедала?
 – Не помню.
– Все, я на кухню. Сыпани чуток. Гречку сварю – позову. «Плыл по го-о-роду запах сирени…»
– Си-ма! Умоляю!
***
«О чем печалиться, о друг? Было бы в изобилии книг…» Какой-то древний дурак сморозил. Видимо, был уже преизрядно стар и  превратностями судеб надорван. Книг-то у нас в изобилии…
Комнатка, по правде говоря, тесновата для двух девиц изрядного возраста. Мы обе учительницы-словесницы. Обеим за тридцать.  У нас нормальная ориентация. Нам просто негде жить. Первый этаж детского сада, служебная квартира для учителей. Школа за углом.
Сима – колоритная, сочная еврейка: брови с изломом, ресницы с загибом, глаз с паволокой,  грудь колесом, попа ящичком. Все принимают за свою – цыгане, чечены, евреи… Все любят напропалую.
У обеих – нескончаемые кипы тетрадок. У обеих – непотопляемые плоты бумаг. А еще – в изобилии книг. У обеих  криво-косо и никак –  с личной жизнью.
Май. Грозовых туч клочки. Неживая зелень чахнет. Под окном душным маревом – разлапистый  сиреневый куст. В кусту, очумев от духоты, орут воробьишки. Их не видно в густой листве и сиреневых гроздьях – и кажется, это сам куст трещит, кипит, верещит… Почему-то хочется бросить туда камень.
 Сима на кухне с гречкой возится. Сначала перебирает полчаса, потом моет в трех водах… И впрямь вздремнуть… Старенький продавленный  диван кряхтит, дует в левое ухо,  шепчет: спи, моя хорошая, спи… Колют ресницы. В груди прикипела слеза.
Даже во сне запах сирени вплывает в комнату и стоит томным облаком над изголовьем. Оттого, должно быть, сны такие странные. Глубокий обморок сирени. Во сне я сидела в сиреневом кусту, пела сиреной,  чирикала воробьем, щелкала соловьем, проверяла тетради и жаловалась на тесноту куста. Еще клевала гречку. Потом плевалась гречкой прямо из куста на всех проходящих мимо Глебов.
…Очнулась  поздним вечером, когда натягивало сумерки. В форточку веяло сиреневой и земляной сыростью, дождевой свежестью, мокрой травой…Где-то в углу позванивал злодей-комар. Видимо, пока спала, прошел дождь.
На подоконник натекла лужа. Пытаясь задвинуть шторы, увидела: прямо на подоконнике лежит, очевидно, заброшенная в форточку, растрепанная мокрая ветка сирени и какой-то мятый тетрадный листок. Подоконник усыпан сиреневыми звездочками. Черт-те что! Одинокая ветка сирени! Ветка, наверное, была сломлена прямо под окном, а записка накарябана  на ходу: почерк неровный, листок вырван кое-как из тетради. Лист сложен вчетверо и подписан: «Поэтессе от Артура». И запутанно-витиеватый росчерк.
 Сначала ничего непонятно; перечитываю странный текст еще и еще: «Каждый день я прохожу мимо этого окна и замираю, видя ваш образ в окне. Вы моя тайная любовь. Я не могу прожить и дня, не увидев Вас. Я Вас (маленькое в исправлено на большое;) люблю. К моему великому сожЕлению я незнаю вашего имени, но я знаю, что Вы поэтесса, а я поэт. И одно из моих стихов написанных для Вас:
Моя любовь к вам горяча
Я Вас люблю и что же?
Моя любовь ведь не спроста
На что она похожа?
Она похожа на цветы,
На солнце и на ветер.
Люблю я Вас
Любите Вы меня, как солнце ярко светит.
Артур».
– Сима! Откуда мне сие?
 – А?
– Ты, дочь израилева, смотришь хоть, чё нам в окна кидают? Я в отключке, а ты чем хату сторожишь? Ходила, что ль, куда?
– А тож. К Артаку. – У Симы маслено-сыто блестит зеленый, мастерски подведенный глаз.
– Ну ты, мать, даешь!
 – Не без этого. Всё почище твоего Глебушки! А это чего?
 – Загадка мирового океана! На подоконнике нашла. Какой-то кретин кинул. Тебе, что ли? – И что пишут?
– Тайная любовь – пишут!
 – Ого! Тебе или мне? А подписано? Дай-ка!
– Да подписано – Артур.
– Шутишь! Таких имен-то в природе нет. Только в книжках.
 – Ага, Артур нету, а Артак – есть. Аж два. – Сима падает на кровать, давясь хохотом. У нее  в настоящий момент и вправду два знакомых Артака, и оба вожделеют ее страстно.
 – Не, Ленка, это тебе! Вишь, он пишет: «Я знаю, что Вы поэтесса…» На Вы зовет, собака! А мож, это судьба! Какой-нить Желтков из соседнего дома. И стиль – глянь, какой утонченный: «Вы моя тайная любовь…»
 – Ага, Желтков. Только браслет не прислал. И ошибок вагон. Ты кому свое окно показывала?
 – Да вся округа знает, что мы здесь кантуемся. Небось, пятый год в этом садике паримся. Тоже мне, тайна.
 – Нет, ну кому это надо? Это ж надо изловчиться, дотянуться до форточки и закинуть!
  – Ага, и знать, что нас в этот момент нет дома. Или мы спим.
 – А ты прикинь, он должен быть верзила, форточка высоко.
 – БаскетбОлит, однако. Да плюнь, Ленка, дурак какой-то, и шутки у него дурацкие. Иди гречку поешь. Сделала с грибами, с морковкой и с лучком. И капустки квашеной достала из маминой банки, сделала, как ты любишь.
– Спасибо, Сима, я выйду за тебя замуж.
Сима ржет и опять валится на свою старомодную кровать с пружинной сеткой.
***
Вот ведь ерунда же, а застряло: «Каждый день я прохожу мимо этого окна …» Нет, если человек хочет подурачить, он основательней к делу подойдет: пожалуй, и приличный текст из книжки перепишет, и листок надушит, и время встречи назначит…. Этому же воздыхателю было некогда – спонтанно писал, на импульсе. И листок, криво вырванный из тетради – из тетради? – меня щекотнула догадка…
 – Сим!
 – Ну!
 – А ты тетради сегодня собирала?
 – Есть пара пачек. Хочешь помочь?
 – Дай глянуть!
 – Ты что, думаешь…?
–  На почерк глянь! Никого не узнаешь?
– Да как-то сразу…
 – Хорошо. Пойдем логическим путем. Автор записки часто ходит мимо нашего окна. Вот ты, Сим, кого в окно часто видишь?
– Ну, Гена ходит каждый день… Леха-сосед… Да туча народу ходит!..
 – Не, Гена вряд ли… ошибки такие дикие. Сим, погоди, а вон этот – кто? Знаешь его? Высокий  такой , ражий, рыжий…С собакой.
 – А-а-а, –  Симочка протискивается между столом и шкафом к окошку, – это  Митька Михайлов! Ну, со спины лет двадцать можно дать. Из германова класса, из 9«Е».
– Из 9го?!
– Ну. Ничё так кабанчик, да? Ну, вспоминай,  у Германа в классе, где Юрка  Шалашников и Коля Гамузов… Вымахал парняга!
 – А он стихов случаем не пишет?
Симочка закатывает глаза и мелко-мелко трепещет ресницами. Прикидывает.
– Я у них как раз завтра тетради собираю. Вот и проверим. Почерк сличим.
– Точно! У меня и книжка по графологии есть!
На встрепанном от дождя сиреневом кусту продолжают верещать воробьшки.
– Сим, форточку на ночь закрой. Кинут еще какую-нить фигню. Да и комары налетят.
                2015.