Освободитель часть 3 глава 11

Суд
Великолепным летним днём 13 июля 1877 года генерал-адъютант Фёдор Фёдорович Трепов - петербургский градоначальник приехал в десять утра в Дом предварительного заключения на Шпалерной улице.
- Сходки запрещены! - крикнул он, когда  встретил во дворе арестантов.
Один из них был член «Земли и воли» Боголюбов, арестованный за демонстрацию у Казанского собора и приговорённый к пятнадцати годам каторги. Он ожидал скорой отправки на каторгу.
- Почему не снимаешь шапку при встрече генерала?! - рявкнул Трепов.
Градоначальник был в плохом настроении, и ему не понравился Боголюбов. Не так отвечал ему, не быстро снял шапку.
- В карцер его! Шапку долой! - он выбросил вперёд руку, чтобы сбить шапку с головы заключённого.
Боголюбов, полагая, что генерал хочет его ударить, резко отпрянул. Шапка с его головы слетела, а он, потеряв равновесие, пошатнулся и едва не упал. Эту сцену видели из окон арестанты, почти сплошь политические. Им показалось, что градоначальник ударил Боголюбова.
- Сатрап! - закричали заключённые.
Они были люди молодые и страха николаевских времён уже не ведали. Более того, жаждали показать, как они относятся к власти. Градоначальник услышал проклятья, и в него полетело всё, что можно было просунуть сквозь решётки: кружки, книги, зубочистки. Рассвирепевший Трепов велел поступить, как в добрые времена покойного императора:
- Высечь Боголюбова!
Считая инцидент исчерпанным, Трепов уехал. Охранники на виду у глядевших из окон арестантов неспешно таскали шпицрутены в карцер, куда посадили Боголюбова. Так они дразнили политических. Но политические были люди нервные, и у революционерок начались истерики. Арестанты сквозь решётки проклинали власть и начали грозить бунтом.
- Всё опасно накалилось... - об инциденте пришлось доложить министру юстиции графу Палену.
Министр заявил, что Трепов поступил хорошо:
- Если начнутся беспорядки, пошлём на Шпалерную пожарную трубу облить их холодной водою, а если беспорядки будут продолжаться, то по всей этой дряни будем стрелять.
- То, что произошло в доме предварительного заключения, действительно несчастье! - сказал ему председатель Петербургского окружного суда Анатолий Федорович Кони. 
- Ах! - продолжал горячиться Пален, размахивая сигарой, - ну, что же из этого? Надо положить конец всему этому... я не могу этого более терпеть, они мне надоели, эти мошенники!
- Это не конец, а начало, - уточнил Кони, теряя самообладание, - вы не знаете этих людей, их вовсе не понимаете, и разрешили вещь совершенно противозаконную, которая будет иметь ужасные последствия. 
На следующий день он зашёл к Трепову и сказал:
- Тот день не забудется арестантами. Это более чем преступление, это - ошибка! Это - политическая ошибка... 
- Клянусь вам, Анатолий Федорович, - Трепов вскочил с кресла и перекрестился на образ, - если бы Пален, сказал мне половину того, что говорите вы, я бы иначе взыскал с Боголюбова... Но, помилуйте, когда министр юстиции советует, могу ли я сомневаться? Я человек неучёный, юридических тонкостей не понимаю!
- А понимать нужно...
- Ну, да ничего, - прибавил он, - теперь там уже всё спокойно, а им на будущее время острастка... Боголюбова я перевёл в Литовский замок. Я ему послал чаю и сахару. В доме предварительного заключения теперь всё успокоились. 
Беспорядки не начались, но чиновники не учли, что новая эпоха гласности плохо сочеталась с действиями исполнительных служак. Об истории во всех подробностях тотчас поведали петербургские газеты.
-  Журналисты не отличались сочувствием к градоначальнику, и статьи были соответственные.
В октябре 1877 года состоится небывалый процесс. Судили 193-х народников по обвинению в создании организации с целью свержения существующего строя.
- Это был крупнейший в истории русского суда политический процесс. 
После Манифеста пришлось создавать новый суд. При крепостном праве помещики были судьями для двадцати миллионов крепостных. Но для свободных людей суд был немногим лучше. Взятка была частью судопроизводства. О судах ходила почти официальная пословица:
- Раз берём, то разберём.
Судьи могли судить и в отсутствие тяжущихся сторон. Ещё в 1864 году Александр II подписал новый «Судебный устав», который вводил единую систему судебных учреждений, исходя из формального равенства всех социальных групп перед законом.
- В стране вчерашних рабов был создан суд присяжных - суд скорый, справедливый и милосердный, равный для всех подданных, зависимость и гласность правосудия, состязательный процесс! - это было впервые и потрясало современников.
Появившаяся адвокатура тотчас родила знаменитых ораторов, их речи печатались в газетах, цитаты из речей повторяла вся страна. В судебных залах новая Россия начинала учиться демократии. От их имени с речью выступил народник Ипполит Мышкин. Речь сделала его знаменитым. Он славил героев, издевался над правительством.
- Достаточно! - председатель суда был вынужден прервать его, но Мышкин не слушал.
Тогда председательствующий приказал жандармам навести порядок. Те попытались вывести Мышкина из зала. В ответ остальные подсудимые начали трясти решётки, выкрикивали проклятья, публика металась по залу, несколько женщин упали в обморок.
- Судебное заседание закрыто! - важно объявил председатель.
Жандармы с саблями наголо выпроваживали из зала подсудимых и публику. Защитники старались привести в чувство женщин, лежавших в обмороке. Прокурор Желеховский растерянно выкрикивал:
- Это революция!
Сотню людей приговорили к разным видам наказания, из них двадцать восемь осуждены на каторжные работы. Девяносто подсудимых были оправданы.
- По решению императора восемьдесят из них были сосланы административным порядком, - узнали при дворе.
Процесс закончился 23 января 1878 года, а утром следующего дня к генералу Трепову как всегда было много посетителей. В его приёмную вошла девушка среднего роста, с продолговатым бледным, нездоровым лицом, и гладко зачёсанными волосами.
- Мне надобно получить рекомендацией для работы гувернантки, - сказала она секретарю, назвав себя Козловой, и подала прошение Трепову.
Когда генерал-губернатор взял её петицию и повернулся к следующему просителю, она вынула из сумочки оружие и выстрелила в него в упор из револьвера системы «Бульдог».
- Убийца! - закричали посетители и скрутили её.
Девушка даже не сделала попытки скрыться. Уже через несколько минут она покорно сидела за длинным столом для заседаний градоначальника, напротив следователя Кабата и начальника сыскной полиции Путилина и отвечала на их вопросы.
- Вы стреляли в генерала из личной неприязни? - спросил её Путилин.
- Трепова я никогда до сего дня не встречала, - откровенно сообщила она. - А стреляла в него, потому что в газетах прочла о его зверском обращении с беспомощным заключённым Боголюбовым.
Она нервно пожимала плечами, на которых неловко сидел длинный серый бурнус, с фестонами внизу по борту. Девушка не смотрела прямо перед собой, даже когда к ней обращались с вопросами, лишь поднимала свои светло-серые глаза вверх, точно во что-то всматриваясь на потолке.
- Очень трудно было поднять руку на человека, но совесть заставила! - прошептала она скорбно.
Её взор, возведённый из-под нахмуренных бровей, сжатые тонкие губы над острым, выдающимся подбородком несли на себе отпечаток решимости, и, быть может, некоторой восторженной рисовки.
- Как ваше имя? - следователи в первую очередь выяснили, что настоящая фамилия стрелявшей девушки была Вера Засулич.
Она родилась 27 июля 1849 года в семье обедневшего дворянина в селе Михайловка Смоленской губернии. Вскоре после её рождения умер отец, оставив жену и пятерых детей без средств. Вера воспитывалась богатыми родственниками, к ней относились как к приживалке, и она усвоила уроки социального неравенства.
- После окончания школы меня определили в закрытый пансион в Петербурге, - сообщила она, - где готовят домашних учительниц.
Засулич стала посещать университетские лекции, работала в переплётной мастерской. Случай свел её с Сергеем Нечаевым и его сестрой Анной. Она знакомится с подпольщиками-революционерами, учит рабочих в кружках, агитируя их за революционные перемены.
- Были под надзором полиции? - спросил Путилин.
Вера ответила утвердительно. Полиция, следившая за Нечаевыми, арестовала девятнадцатилетнюю девушку за то, что та рассылала корреспонденцию нечаевской организации «Народная расправа». В тюрьме она провела два года в ожидании суда. 
- Синие очки и короткая стрижка делали её модной революционеркой… - усмехнулся наблюдательный следователь.
После выхода из тюрьмы её ждал кратковременный, арест и полицейский надзор. Её выслали в Нижегородскую область, где она оказалась без средств к существованию и без знакомых. Вернувшись в Петербург, решила убить градоначальника.
- Государь! - забегали люди, встречая царя, который пришёл навестить раненого, останавливаясь почти на каждой ступеньке и тяжело дыша, с выражением затаённого страдания на лице.
Трепов, страдавший от раны, исход которой не был вполне выяснен и мог грозить смертью, сказал на слова участия государя:
- Эта пуля, быть может, назначалась вам, ваше величество, и я счастлив, что принял её за вас!
Это очень не понравилось государю, который стал к нему заметно холодеть. В этот день было совершено ещё одно покушение на прокурора Желяховскому товарища обер-прокурора Сената. Он выступал обвинителем на «Процессе 193-х» народников. В то время как Засулич отправилась стрелять в Трепова, её подруга Мария Коленкина, вооружённая таким же револьвером «Бульдог», отправилась казнить Желеховского.
- Сечения Боголюбова надо считать начало возникновения террористической доктрины среди нашей нелегальной молодёжи! - вскоре понял великий князь Константин Николаевич. - С этого момента идея борьбы затемняется идеей мщения, и, оскорбляемая уже не одним произволом, но доведенная до отчаяния прямым и грубым насилием, эта молодёжь пишет на своем знамени: «Око за око»...
Поступок Засулич произвёл большое впечатление в обществе. Большинство, не любившее Трепова и обвинявшее того в насилиях над городским самоуправлением, радовалось постигшему его несчастью.
- Поделом досталось! - злорадно говорили одни.
- Старому вору, - прибавляли другие.
Процесс по этому делу шёл в Петербургском окружном суде при открытых дверях. Вести процесс должен был Председатель суда Кони. Министр юстиции граф Пален, пригласил его и приступил прямо к делу:
- Можете ли вы, Анатолий Федорович, ручаться за обвинительный приговор над Засулич?
- Нет, не могу! - ответил он.
- Как так? - точно ужаленный, воскликнул Пален, - вы не можете ручаться?! Вы не уверены?
Дело представилось государю совершенно ясным. Тем более что сама Вера ничего не отрицала. Александр II хотел, чтобы несостоявшуюся убийцу-нигилистку осудили публично.
- Как же я могу ручаться за их приговор? Состязательный процесс представляет много особенностей, и при нём дело не поддаётся предрешению. Факт очевиден, и едва ли присяжные решатся отрицать его. Но ручаться за признание виновности я не могу!
- Не можете? - волновался Пален. - Ну, так я доложу государю, что председатель не может ручаться за обвинительный приговор.
- Граф, - прервал его Кони, - лучше изъять дело от присяжных и передать полиции. Она всегда будет вперёд ручаться за результат... 
- О, проклятые порядки! - Константин Иванович схватился за голову, - как мне все это надоело! Ну, что же делать?
- Оставить дело идти законным порядком и положиться на здравый смысл присяжных, он подскажет справедливый приговор...
Стать обвинителем на процессе отказались все известные прокуроры. В результате обвинять Засулич согласился только товарищ прокурора Кессель, весьма посредственных способностей. Никто не хотел выступать на стороне власти, все адвокатские светила предлагали взять на себя защиту.
- Выступление в роли защитника этой несостоявшейся убийцы сулили адвокату всероссийскую славу, - знали они.
Защитником стал Александров, выдающийся судебный оратор, блестяще защищавший народников на «Процессе 193-х». Защиту он начал необычно:
- Физиономия государственных преступлений нередко весьма изменчива. То, что вчера считалось государственным преступлением, сегодня или завтра становится высокочтимым подвигом гражданской доблести. Государственное преступление нередко проповедь того, что ещё недостаточно созрело и для чего ещё не наступило время. 
Адвокат ловко использовал право отвода присяжных. В результате большинство присяжных заседателей составили средние и мелкие чиновники. Выступая перед ними, Александров высказал мысли весьма удивительные в судебном заседании:
- Мучителям Боголюбова нужен был стон не физической боли, но стон поруганной человеческой души, удушенного, униженного и раздавленного человека... Российский апофеоз розги торжествовал!
В заключение Александров сказал:
- Были здесь женщины, смертью мстившие своим соблазнителям. Были женщины, обагрявшие руки в крови изменивших им любимых людей или своих более счастливых соперниц. В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни.
Овация зала, с трудом прерванная председательствующим. И, обращаясь к присяжным, адвокат Александров закончил:
- Да совершится ваше карающее правосудие!.. Без упрека, без горькой жалобы, без обиды примет она от вас решение ваше и утешится тем, что, может быть, ее страдания, ее жертва предотвратят возможность повторения случая, вызвавшего ее поступок. Но как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самих мотивах его нельзя не видеть благородного порыва. Да, она может выйти отсюда осуждённой, но она не выйдет опозоренною...
Опять овация зала. От последнего слова, как и просил её адвокат, Засулич мудро отказалась. Не следовало разрушать впечатление от блестящей речи, обошедшей всю Россию. Наступил день оглашения приговора 31 марта 1878 года. Кони провёл эту ночь почти без сна и заранее пришёл на работу. Возле здания суда на Литейном проспекте собралась масса учащейся молодёжи. У входа стояли наряды полиции и жандармерии.
- Судебный зал переполнен до отказа, - осмотрелся он.
На местах за судейскими креслами сидели канцлер, светлейший князь Горчаков, государственный контролёр граф Сольский, председатель департамента экономии Государственного Совета Абаза, бывший петербургский генерал-губернатор светлейший князь Суворов, члены Государственного Совета.
- В первом ряду сидит военный министр граф Милютин, генералы и офицеры! - опешил Кони. - На местах для прессы весь цвет журналистики.
Из окон приёмной, выходящих на Шпалерную, видна была толпа в несколько сот человек. Она совершенно запрудила собой улицу от Литейного до дома предварительного заключения.
- Преобладают шляпы, высокие сапоги и пледы, - увидел он.
Центр толпы ожидал чего-то тревожно. В нём резко жестикулировали, оживлённо разговаривали, и смутный шум глухого говора, доносясь сквозь открытую форточку, наполнял лёгким гулом своды пустой приёмной.
- Что скажут присяжные? - Кони зашёл поболтать в судейскую комнату, полную табачного дыма и любопытствующих звездоносцев.
Некоторые почувствовали себя не совсем спокойно, когда он указал им в окно на толпу, тоже, по-своему, любопытствующую...
- Звонок, звонок присяжных! - сказал судебный пристав, просовывая голову в дверь кабинета.
Они вышли, теснясь, с бледными лицами, не глядя на подсудимую. Все затаили дыхание. Старшина дрожащею рукою подал лист Анатолию Федоровичу. Против первого вопроса стояло крупным почерком:
- Нет, не виновна!
Передавая лист обратно старшине, Кони  взглянул на Засулич. То же серое, лицо, те же поднятые кверху, немного расширенные глаза.
- Нет! - провозгласил старшина, и краска мгновенно покрыла её щеки, но глаза так и не опустились, упорно уставившись в потолок.
Тому, кто не был свидетелем, нельзя себе представить ни взрыва звуков, покрывших голос старшины, ни того движения, которое, как электрический толчок, пронеслось по всей зале. Крики несдержанной радости, истерические рыдания, отчаянные аплодисменты, топот ног, возгласы:
- Браво! Ура! Вера! Верочка! Верочка!
Всё слилось в один треск, стон и вопль. Многие крестились. В верхнем, более демократическом отделении для публики, обнимались. 
- Прошу тишины! - требовал председатель суда.
Всякая активная попытка водворить порядок могла бы иметь плохой исход. Всё было возбуждено. Всё отдавалось какому-то бессознательному чувству радости, и поток этой радости легко мог обратиться в поток ярости при первой серьёзной попытке удержать его полицейской плотиной.
- Как бы самим не пострадать… - присяжные сидели среди общего смятения, неподвижно и молча, как римские сенаторы при нашествии галлов.
Но крики стали замолкать, и, наконец, настала особая, взволнованная тишина. Анатолию Федоровичу оставалось объявить Засулич свободною и закрыть заседание.   
- Вы оправданы! - сказал он Вере. - Приказ о вашем освобождении будет прислан немедленно. Заседание закрыто!
Публика с шумом и возгласами хлынула внутрь зала заседаний, перескакивая через барьеры, и окружила скамью подсудимой. Ласковые слова сыпались на Засулич, присяжных поздравляли:
- Молодцы!
Александров не успевал отвечать на рукопожатия и, едва спустился с лестницы, как был подхвачен на руки и с криками торжества пронесён по Литейному проспекту. 
- Революция! - несшие на руках Веру студенты затолкали её в карету, и экипаж во главе колонны из тысяч возбуждённых молодых людей направился к Зимнему дворцу.
Дорогу толпе перегородил взвод жандармов. Молодой человек, сидевший на козлах кареты, в которой ехала Засулич, несколько раз выстрелил в сторону жандармов. Однако революции не получилось, стрелявший молодой человек сам застрелился. Толпа разошлась, а Засулич, боясь нового ареста, бежала в Женеву…
продолжение http://www.proza.ru/2018/09/27/317