В день первого осеннего ненастья

               

Это утро осеннего дня я встречаю в городе. Необъяснимого зноя, который сопровождал доселе сентябрьские дни, уже нет. Такое ощущение, что его и не было. Пугая балконные занавески,  залетный ветерок шалит, разбойно свистит у окон.
 
Недвижимо стою я перед только что вступившей в свои права осенью. В легком лиственном запустении двор. Листья  еще не золотые, а ржавые от сухих знойных дней. Как жестянки, шуршат  они в разбойном ветряном вихре, перекатываются с места на место.

 Мой четвероногий друг Жорка, пёс породою грифон,  жмется к моим ногам. Ему непривычно и от шалости ветра, и от шуршащей жухлой листвы, и от шума веток кленов, чуть только тронутых позолотой. Его усы топорщатся, шерсть вздымается, Жорке хочется облаять явившийся тут нежданный шум, но он молчит, потому что ему в диковинку эта наступившая новь. Да и мне, встречающему уже восьмой десяток осенних дней,  как будто всё это внове: после задержавшегося лета по-своему странно и необычно видеть мне первое осеннее ненастье.

Над оврагом и лесом   по-старушечьи гнется сумрачная тень. В этой тени умрут до весны все признаки лета, еще вчера живые и стойкие, которым, казалось,  не будет смертного часа. Но в пронзительном осеннем ненастье, сопровождаемом косыми струями дождя,   растворится летняя застойная духота, поселится в низинах  неприятный мглистый холод.

Не залетье уже, а настоящая осень сырым плащом накрывает всё вокруг, бочком приноравливается к каждой пятиэтажке, мостится везде, где только можно,   отчаянно полощет окна серебряными нитями дождей и успевает опостылеть всего за один день.

В такие часы почему-то приходят воспоминания. Они, как смутные силуэты, шагают к тебе через ненастье, сквозь туман и сырость. Раздернуты занавески на   окнах, а в квартире холодно и темно, и весь день кажется зашторенным осенней тоской.
Конечно, после ненастья наступит затишье;  на миг, всего на один-два дня, воротится бабье лето. Листопадный задумчивый сон окутает лес, и на угрюмые силуэты крыш опустится синеватая тишина. Она, в солнце и тумане, будет  покоиться до самого вечера, пока не растворится  в закатном пламени взошедшей осенней зари.
Вот тогда, в багряной тишине, услышишь прощальный шепот слетающих листьев, уловишь недосказанную просьбу  о справедливой памяти о них, которым уже никогда не вернуться к жизни. И ты сам вдруг почувствуешь, что придет час, когда, как листок, оторвешься от ветки родимой и прошепчешь, как молитву, прошение о справедливой памяти, о  которой попросит сердце, пережившее не однажды и солнце, и тьму, и горе, и радость, и тишь, и бурю…

Печален, радостен, сладок и светел  этот ожидаемый тобою  день бабьего лета Он непременно наступит. И его проведешь  у своего старенького деревенского домика, где  грустят и жухнут не сорванные никем астры,  оранжево светятся фонарики физалиса, оттаивает от предрассветного заморозка ледяная хризантема,  пламенеют на солнце  кисти калины,  блестят аспидной влажностью  ягоды бузины, млеет по косогорам, притаившись  золотой птицей, осень.

С высокого крыльца оглянешь огороды, поля, луга, леса, в сизой дымке дальние дали, серебристую пыль кургана у  излучины реки с неторопливым течением и сонными берегами и словно пронзишься первородной тоской, сокровенной любовью к русским просторам. Журавлиный жалобный клич над лугами встряхнет душу так, что и вдохнуть до предела не сможешь, а только, почти не дыша, промолвишь: «Господи, Боже!».

Фото из интернета