Легкий флирт

1.
С детства больше всего на свете Катя не любила две вещи: манную кашу и будильник. Еще в  младшей группе детского садика, едва почуяв запах нелюбимого завтрака, Катя с ужасом ждала той роковой минуты, когда перед ней появится тарелочка с белой субстанцией и маленькой желтой лужицей от растаявшего масла посередине быстро остывающего озера. Борясь с неприятным комком, сковывающим горло, Катя долго и упорно возила по тарелке ложкой, изображая процесс еды. Запихав в рот как можно больше хлеба, тщательно  пережевывая, она ждала, когда озеро застынет окончательно, чтобы потом, с чистой совестью, столкнуть тарелку со стола на пол, с удовлетворением наблюдая, как на пол плюхнется желеобразная масса.
Сложнее было в выходные, когда тарелку с кашей перед ней ставила мама. Кате очень повезло родиться в семье врачей: папа- терапевт, мама – педиатр, которая твердо верила, что раз в день ребенок должен кушать кашу. И чаще всего этой кашей была манная. Катя шла на любые уловки, чтобы не чувствовать ненавистного вкуса – давилась булкой, заливала кашу вареньем или, став старше, быстро чистила тарелку в унитаз, если мама хоть на минутку выходила из кухни. Папа тоже не очень жаловал это полезное блюдо, поэтому делал вид, что не замечает проделок дочери. Мама, уличив мужа в попустительстве, устраивала громкий скандал, обвиняя мужа в бесхарактерности и неправильном воспитании.
Пытка манной кашей закончилась только на первом курсе института, когда в один прекрасный день Катя тихо, но твердо отодвинула от себя тарелку с кашей раз и навсегда. Но и сейчас, десять лет спустя, она вздрагивала от одной мысли, что ей придется взять в рот хоть одну ложку этого ужаса.
Отношения с будильником у Кати также не сложились довольно рано. Его противный голос будил ее в питерской утренней мгле в садик, в школу, в институт и опять в школу, но теперь уже на работу. Маленькой, она крепко зажмуривала глаза и куталась в одеяло, повторяя «нехосюнехосю». Повзрослев, вытягивала руку из-под одеяла, хлопая по кнопке без вины виноватый механизм, чтобы он немедленно замолчал. А потом еще минут десять нежилась под одеялом, мстительно улыбаясь нарушителю ее сладкого сна.
Но сегодня даже резкий перезвон старенькой  «Славы»  не мог испортить ее настроения. Это чудо довоенного производства стояло у них в квартире с незапамятных времен, ни за что не хотело ломаться и могло вправе считаться членом семьи. Этакий фамильный монстр со своим вредным характером, который проявлялся в субботу или воскресенье, когда он начинал трезвонить в несусветную рань или категорически отказывался отключаться, несмотря на весьма интенсивные хлопки Кати по его серебристой кнопке. 
Самой странное, что иногда к его заливистому дисканту самопроизвольно присоединялся глухой бас старинных каминных часов, остатков былой роскоши, как шутили родители. Камин, который последний раз разжигали блокадной зимой сорок третьего года, тоже был, впечатляя всех, кто попадал к Зарецким в их дореволюционную квартиру на канале Грибоедова в первый раз, остатками той неведанной роскоши. Но сегодня даже симфонический оркестр, зазвучавший неожиданно под ухом, не смог бы испортить Кате начинающийся день. Последняя пятница июня – последний рабочий день перед замечательным почти двухмесячным летним отпуском, таким приятным бонусом к ее  профессии школьного учителя.

2.
То, что у нее нет характера, Катя узнала в четвертом классе.
Перед Днем Победы в классе прошел конкурс стихов. Катя очень готовилась к нему и выучила стихотворение Твардовского «В пилотке мальчик босоногий». Она долго репетировала дома перед зеркалом, стараюсь произнести последние слова усталым голосом юного солдата. Это стихотворение ей посоветовал папа, который очень любил поэзию и собрал целую домашнюю библиотеку.
На конкурсе Катя выступила хорошо, ей долго хлопали, и она заняла третье место. До победы ей не хватило пафосности. По крайне мере, так сказала классная руководительница. Но Катя не очень расстроилась, ведь она попала в заветную пятерку победителей, которые должны были ехать через неделю после уроков поздравлять ветеранов в Доме офицеров. Но учительница сказала, что вместо нее поедет занявший шестое место Шурик Никонов,  потому что стихотворение «Салют», которое он прочитал звонким жизнеутверждающим фальцетом, больше подходит для поздравления с праздником.
Катя очень расстроилась и даже поплакала вечером дома. Особенно обидно было, когда через неделю все одноклассники, которых отобрали после конкурса, пришли в школу нарядные,  особенно девочки в белых накрахмаленных передниках и с большими бантами в волосах. А все остальные были одеты как обычно. Катя смотрела на них с завистью, и ей хотелось снова заплакать.
На третьем уроке победительнице конкурса Оле Переверзевой, самой высокой девочке в классе, вдруг стало плохо. Прямо посреди контрольной по арифметике,  она  побледнела, закатила глаза и упала лицом на парту.  Прибежавшие на крик медсестра и учитель по физкультуре унесли девочку в медкабинет,  а учительнице пришлось срочно искать замену выбывшей участнице торжественного мероприятия. Она скомандовала Кате сбегать домой и переодеться в парадную форму. Но, как назло, в этот день Катя забыла дома ключи, и покрасневшей от злости классной руководительнице пришлось пристраивать на невысокую Катю белый передник дылды Переверзевой. Вид у Кати был довольно нелепый, но делать было нечего, автобус, заботливо присланный шефами, уже стоял около школы.
Домой Катя вернулась поздно, когда обезумевшие от пропажи дочери родители, уже собирались бежать в милицию. Домашнего телефона у них не было, а в суматохе случившегося ни Катя, ни учительница не догадались послать кого-нибудь домой к Зарецким с запиской.
После радостных объятий, Катина мама вытерла слезы и объявила дочери, что у той нет характера. После того, как Катю так нечестно исключили из группы избранных, та должна была гордо отказаться от подачки, а не идти позориться перед уважаемыми людьми в переднике с чужого плеча. Катя не очень поняла про подачку и передник с чужого плеча, но хорошо запомнила мамины слова о своем характере.
За все школьные годы ей пришлось еще много раз слышать этот приговор от мамы, а потом от одноклассников и подруг по институту. Она оставалась убирать класс вместо убежавших дежурных, перед летними каникулами тащила домой горшки с цветами, чтобы они не завяли за три долгих месяца. Под разными предлогами их никто не хотел брать, и только Катя под строгим взглядом учителя безропотно соглашалась ухаживать за чахлыми цветам.  Из года в год ей доставалась первая парта прямо перед учительским столом, это было место, которое никто, особенно в старших классах, не хотел занимать. Она последняя уходила с субботников и воскресников, одна навещала заболевших, принося им домашние задания и яблоки. В институте ей тоже доставалось место под носом у преподавателей, она первая шла сдавать экзамены, оттягивая время,  пока дрожавшие сокурсники лихорадочно перелистывали страницы учебников, опровергая народную мудрость, что перед смертью не надышишься.
Именно отсутствие характера и стало причиной того, что после школы  Катиным родителям пришлось отказаться от мечты, что дочка продолжит их медицинскую династию. Как сказала мама, врач должен быть с характером и без тройки по химии. Следующим в мамином списке вузов стоял торговый институт, но против этого категорически был Катин папа. Он вполне прозорливо заметил, что без твердого характера в любой ситуации Катя будет первым претендентом на маленькую комнатку с решетками на окнах. Просто подпишет что-нибудь не то, где-нибудь не там, и пару лет с конфискацией ей обеспечены.
По остаточному принципу выбор пал на педагогический, и Катя не возражала.

3.
Конкурс на факультет иностранных языков был огромный, особенно на отделение английского языка. Казалось, что все окружающие непременно хотели изучать язык Шекспира и Байрона, чтобы потом без устали сеять «разумное, доброе, вечное», а чаще всего пристроиться на заветное место в солидную западную фирму.  Но Катю не испугали ни заносчивые выпускники различных спецшкол, предпочитающие даже  в обычный разговор вставлять английские слова, жонглируя ими, как опытный циркач на сцене, ни провинциальные девушки, приехавшие по направлениям на уже зарезервированные для них места, ни явно чьи-то дети-внуки-племянники, с которыми нежно расцеловывались пробегающие мимо преподаватели. Предметы, по которым Кате предстояло сдавать вступительные экзамены, были ее любимыми, отмеченными грамотами и победами на олимпиадах. А уж по-английски она говорила почти как Маргарет Тэтчер. По крайней мере, так утверждала Елена Львовна, лично знакомая с «железной леди» британской политики.
Леночка, скромная ленинградская девушка из рабочей семьи, в свое время умудрилась крайне удачно выйти замуж за одноклассника-активиста, который волею комсомольской судьбы оказался на дипломатической работе и быстро поднялся по карьерной лестнице, дослужившись до поста советника-посланника в Великобритании. Леночка, также быстро превратившаяся в Елену Львовну, легко и непринужденно выучила английский язык и по возвращению на Родину превратилась в самого дорогого и востребованного в городе репетитора по английскому языку.
Она не просто натаскивала своих учеников на знание основ грамматики и лексики иностранного языка, но превращала свои занятия в настоящее путешествие по истории и культуре туманного Альбиона, используя весь опыт, накопленный в годы работы ее мужа за границей. В отличие от своих товарок по закрытой посольской жизни, она любила посещать не только распродажи в знаменитых лондонских магазинах и общеизвестные музеи, но и различные неформальные мероприятия, малоизвестные выставки, встречи с писателями и вернисажи. Не получив специального образования, она по праву считалась главным специалистом по англосаксам в родном Питере. А                участие в официальных приемах в качестве жены советского дипломата высокого ранга дало ей ни с чем не сравнимый опыт общения с английской аристократией самого высокого полета. Свою любовь ко всему английскому она передавала и своим ученикам, которые годами ждали возможности попасть к ней в группу, несмотря на довольно внушительные тарифы. Кроме того, после смерти мужа, деньги от репетиторства служили существенной прибавкой к ее скромной пенсии.
Особенной популярностью пользовались ее дошкольные группы. Елена Львовна занималась с дошколятами в дневное время, пока ее более старшие ученики страдали над учебниками в школе. Это были даже не уроки, а настоящая жизнь в другом мире и в другом качестве.
Попадая в ее квартиру, маленькие англофилы из Маш и Петь превращались в Мэри и Питеров. Они говорили только по-английски, пели английские песенки и разыгрывали спектакли, пили чай из чашек в цветочках и ели ланч, а не обед. Их лучшими друзьями с детства были не только Мойдодыр и Айболит, а Винни-пух и Кролик, Маугли  и Счастливый Принц, эгоистичный Великан и портной из Глостера.
Именно в день, когда все ученики Елены Львовны превратились в героев сказки «Алиса в стране чудес»,  Катя первый раз попала в волшебное царство Елены Львовны, которая была их соседкой по лестничной клетке.
Мальчик Коля, а в квартире Елены Львовны Ник, исполняя роль Сумасшедшего Шляпника, подавился перламутровой пуговичкой со своего костюма, сшитого специально для этого дня его бабушкой. Упитанный мальчик, никогда не отказывающийся от возможности что-нибудь пожевать, принял пуговицу за леденец и, улучив момент, оторвал ее от камзольчика и запихал в рот. Зловредный «леденец» ни за что не хотел таять. Поэтому Коля решил проглотить его целиком. И быть бы тут большой беде и, как следствие, крупными, если не сказать уголовными, неприятностям Елене Львовне, если бы она не вспомнила, что ее соседи – врачи. На счастье Катина мама была дома. Дома была и Катя, подозрительно хлюпавшая с утра носом, и оставленная поэтому дома от греха подальше. Мама работала во вторую смену в этот день, а папа в первую. Родители должны были поменяться в обед, чтобы не отправлять Катю в садик за новыми вирусами.
Забыв закрыть дверь, Катина мама бросилась выполнять клятву Гиппократа, а сама Катя очень удачно просочилась в неведанное царство английской грамматики и лексики. Колина жизнь и свобода Елены Львовны, которой та могла лишиться в первую очередь за активную индивидуальную трудовую деятельность без какого бы то ни было участия налоговых органов, были спасены решительным хлопком Катиной мамы по спине Сумасшедшего Шляпника, который лежал на коленях спасительницы как простой мальчик Коля  - попой кверху.
А Катя стояла, застыв в удивлении, разглядывая участников представления в совершенно сказочном виде: девочку Алису в кружевном передничке и с алой лентой на волосах, Белого Кролика с пушистым хвостиком, но в жилетке и перчатках, странную гусеницу синего цвета, мышь, больше похожую на уютную подушку, и саму Елену Львовну, в длинном белом платье, расшитом красными сердечками, и с короной на голове.
В знак благодарности и признательности маме Катя была приглашена на занятия к Елене Львовне на всю оставшуюся жизнь. За годы учебы и жизни в удивительном мире, созданном их соседкой, Катя не только прошла весь путь Алисы, превращаясь то в птицу Додо, то в Чеширского кота, то в черепаху Квази, а то и в саму Алису, а в старших классах и в Королеву червей, но и навсегда влюбилась в английский язык, в литературу и историю далекого островного государства. И еще: в нереальной атмосфере нереальной жизни Катя переставала быть девочкой без характера из соседней квартиры, которой на завтрак была положена манная каша.
4.
В группе на первом курсе было десять девочек и один мальчик по фамилии Шило с ударением по-французски на последнем слоге. Именно так поправлял он каждого, включая преподавателей, которые так и норовили сделать его однофамильцем древнего сапожного инструмента. Сам Андрей утверждал, что фамилия досталась его семье по наследству от дальнего предка, потерявшегося на бескрайних российских просторах при отступлении армии Наполеона Бонапарта.
Шило был худ, долговяз, крайне застенчив и очень начитан. От обилия ярких и бойких студенток-одногруппниц он пребывал в совершенном замешательстве, за что и стал первой жертвой острых девичьих язычков.
При заполнении обязательной анкеты выяснилось, что Андрей первый переступит порог совершеннолетия, случится это пятнадцатого сентября, всего через две недели после начала занятий. И дружный девичий коллектив стал изо всех сил подкалывать его, намекая, что просто мечтают побывать у него на дне рождения и что это – крайне необходимая процедура для сплочения нового коллектива. Шило бледнел, краснел и отмалчивался. Но в день рождения после первой пары встал и торжественно объявил, что сразу после занятий все приглашены к нему на день рождения. Девушки слегка оторопели, но решили отправиться на празднование все вместе, скинувшись, кто сколько мог, и послав безотказную Катю вместо занятий по физкультуре на поиски подарка на Невский, а решительную Иру за цветами для мамы именинника.
В означенный час Шило встретил всех у метро «Василеостровская» и повел к себе домой прямыми линиями пронумерованных улиц. Проголодавшиеся девушки весело щебетали и предвкушали праздничное застолье. Катя бережно несла упакованный в подарочную бумагу почти кожаный портфель, предназначенный Шило вместо того, с которым он ходил, похоже, с класса пятого.
Сначала всех гостей пригласили в кабинет Шило-старшего. Солидный потомок потерявшегося француза был школьным учителем русского и литературы и многолетним членом приемной комиссии на филфаке, поэтому в развлекательную программу входило чтение отрывков из сочинений. Когда, заглушая урчание голодных желудков, девушки вдоволь насмеялись над Анной Карениной, ехавшей « в карете с поднятым задом», и над Обломовым, «любившим Ольгу, лежа, вяло и очень недолго», в кабинет вошла мама Андрея и пригласила всех к столу.
В большой столовой на столе под низко висевшим абажуром с кисточками, который точно видел еще основоположника российской династии Шило, на темно-бордовой скатерти из тяжелой ткани стояла бутылка кагора, одиннадцать крошечных мензурок, выполнявших роль рюмок, и две тарелки с бутербродами: на одной одиннадцать кусочков белой булки с тонко нарезанным сыром, а на другой одиннадцать кусочков черного хлеба с докторской колбасой. Без масла.
Через час, веселая стайка выкатилась на улицу и, хохоча до слез над Шило, над собой, над кагором и бутербродами, помчалась в ближайшую пирожковую.
Еще раз посмеяться над собой девочкам из второй английской группы довелось через четыре года. В день своего рождения почти не изменившийся пятикурсник Шило пригласил всю группу к себе на день рожденья. Поднимаясь по эскалатору, повзрослевшие  студентки вспоминали свой первый поход к Андрею и шутили, что в этот раз благоразумно плотно пообедали перед мероприятием, чтобы не умереть от голода, выслушивая про Пьера Безухова, который носил «панталоны с  высоким жабо»  и «мочился духами».
Пролог не изменился: погрузневший Шило-старший веселил гостей перлами абитуриентов. А потом всех пригласили в столовую. Стоявший на том же месте и под тем же абажуром обеденный стол ломился от угощений, был даже зажаренный целиком молочный поросенок с традиционной петрушкой в зубах, мирно лежащий в окружении десятка различных салатов. По краям стояли  тарелки с бутербродами: одни с красной икрой, а другие с черной. Девочки переглянулись и мысленно прокляли скромный студенческий обед, съеденный второпях в институтской столовой.
               
5.
Не очень удачный день рожденья Шило имел и другие, далеко идущие последствия. Решительная Ира, посланная за букетом в цветочный магазин, познакомилась в очереди  с таким же первокурсником из расположенного на другом берегу Мойки университета телекоммуникаций. Через  год она первая из группы вышла замуж.
То, что устроить личную жизнь в стенах родного вуза удастся едва ли, было понятно с первого дня учебы. Овладеть профессией педагога стремились в основном представительницы слабого пола. Те десять особей мужского пола, которые затесались в девичей коллектив, терялись среди декольте, мини-юбок и  яркой помады и были расхватаны за считанные часы после начала учебного процесса, поэтому вся личная жизнь проходила за пределами факультета, что не мешало барышням делиться своими впечатлениями и приключения друг с другом в перерывах между лекциями. Катя и здесь оказалась в одиночестве, ее пока делиться было нечем. У нее было не так много вариантов: одноклассник Шурик Никонов, ее давний обидчик со своим «Салютом», хулиган Терещенко из соседнего дома, карауливший ее в подворотне в ожидании, когда она пройдет со своим ведром выносить мусор, и все тот же Шило. Кстати, Терещенко в свое время заслужил если не ее любовь, то благодарность уж точно.
Катина мама считала, что у каждого ребенка должны быть обязанности по дому. Святым долгом Кати была ежедневная процедура выноса мусора, необходимость в которой возникала в самый неподходящий момент: во время репетиций у Елены Львовны, и Катя бежала на улицу с доисторическим ведром в костюме Офелии, и ошалевшие прохожие принимали ее за привидение, или во время сериала, когда Катя, устроившись  с ногами на диване и уютно завернувшись в плед, планировала насладиться любовными перипетиями далеких бразильцев или доблестной питерской милицией. Роковая фраза «Катя, вынеси мусор» преследовала ее с младших классов.
В этот день святая обязанность настигла Катю вновь в неподходящий момент: она только начала писать домашнее сочинение на тему лирики Есенина, целиком погрузившись в нахлынувшее на нее вдохновение. На улице было уже темно, моросил противный колючий дождик, и Кате очень не хотелось выходить из дома, она умоляла маму отложить процедуру, клятвенно обещая вынести ведро перед школой. Но мама была непреклонна – мусорные миазмы не должны были заполнять квартиру еще целую ночь.
На обратном пути Катя уже вошла в парадное, помахивая пустым ведром, как вслед за ней прошмыгнули две тени. В одну секунду кто-то тяжелый, дурно и часто дышащий навалился на нее со спины, а противные липкие руки зажали ей рот. Катя упала на ступеньки, выпустив из рук ведро, которое с громким стуком покатилось вниз. Еще пара рук пыталась раздвинуть Кате ноги. Леденящий ужас сковал ее, казалось, что наступили последние минуты ее жизни. И вдруг входная дверь хлопнула еще раз, и вбежавший в парадное Тищенко, громко матерясь и  ругаясь, бросился оттаскивать от Кати ублюдков. Почувствовав, что державшие ее руки ослабли, Катя бросилась наверх, и,  добежав до своей квартиры, прижалась к дверному косяку. Внизу еще несколько мгновений раздавались звуки ожесточенной драки, потом все стихло, а запыхавшийся Терещенко, вытирая кровь с разбитого лица, догнал ее и протянул ведро. Катя, потерявшая от страха способность говорить, лихорадочно жала на звонок, забыв, что ключи от квартиры лежат у нее в кармане. Она отпустила звонок только тогда, когда раздраженная мама открыла дверь и впустила ее в прихожую, а Терещенко, не проронив ни слова, так и остался стоять на лестничной клетке. Родителям Катя ничего не рассказала, у нее просто не нашлось слов, ей страшно было думать о том, чтобы бы могло произойти, если бы Терещенко не пошел по привычке вслед за ней.
С тех пор, не дожидаясь напоминаний, Катя всегда выносила мусор засветло, сразу после школы, а по выходным иногда ходила с Терещенко в кино.
6.
Свадьбу Иры и Сергея гуляли с купеческим размахом: для двухдневных торжеств был снят небольшой пансионат в Ольгино, где без труда разместились почти двести гостей. Родители Иры, как шутила она сама, владели небольшим свечным заводиком и могли себе позволить не экономить на свадьбе единственной дочери. Папа и мама Сергея, гости и родственники тоже были примерно того же уровня, поэтому Моет Сhandon, фуагра и лобстеры могли потрясти воображение немногих, ну разве что Кати и ее однокурсниц и ребят из группы Сергея.
Все девочки старательно готовились к свадьбе, проведя немало времени в парикмахерских, салонах красоты и в магазинах. И старались они не зря: с первой минуты они были нарасхват. Сережиных друзей было гораздо больше, и каждый торопился обзавестись очаровательной спутницей на два веселых дня. Ребята были как на подбор, высокие, спортивные и галантные. Красавцев в таком количестве в пединституте можно было увидеть только на спортфаке, но университет Бонч-Бруевича подразумевал у своих студентов кроме  выступающих бицепсов и трицепсов и немалое количество серого вещества. Самым видным из них был Филипп Рамирес Гарсия, свидетель со стороны жениха. А свидетельницей со стороны невесты была Катя. Смуглый брюнет с глазами цвета спелых маслин выделялся на фоне бледных даже после летних отпусков питерцев своей экзотической привлекательностью, а уж когда он, перебирая тонкими пальцами струны гитары, запел бархатным баритоном «Bessame, bessame mucho», желание подарить красавцу жаркий поцелуй сдавило не одну девичью грудь. Но он выбрал Катю.
Красавец-испанец перевелся в Питер по семейным обстоятельствам из Казанского университета на второй курс. На первом же лабораторной по физике, увидев смуглого студента и узнав, что он приехал из Казани, лаборантка Танечка, девушка приятной наружности и недалекого ума, громким шепотом спросила у старожилов: «Он – татарин?», и Филипп мгновенно получил на факультете прозвище «Батый».  Сам Филипп смеялся, что только уехав из Татарстана, он наконец-то превратился в татарина.
Ранним утром 2 июня 1937 года французский теплоход «Сантай» прибыл в Кронштадт. На палубе, в всю длину огромного парохода, виднелись детские головки. Дети размахивали поднятыми вверх ручками с крепко сжатыми кулачками, у некоторых из них в руках были красные флажки. По договоренности с Советскими правительством из Испании вывезли детей республиканцев, сражающихся с франкистами. В стране, где бушевала кровопролитная гражданская война, многие родители предпочли отправить своих детей подальше от взрывов и бомбежек. «Это ненадолго»,- говорили мамы и папы, вытирая слезы боли и расставания, провожая малышей в порту Бильбао. –«Мы победим, и вы обязательно вернетесь». Но для многих это прощание стало расставанием навсегда. Среди них были и пятилетние Мария и Пилар и  семилетние Филипп и  Мигель, соседи по улице в маленькой горняцкой деревне в Стране Басков. Провожая их в дальнюю дорогу, родители наказывали им быть настоящими испанцами, не жаловаться и не плакать и всегда держаться вместе. Это были бабушки и дедушки Филиппа Рамирес Гарсия.
На следующий день в Ленинграде сотни приветливых людей с принесенными в подарок испанским детям игрушками и конфетами заполнили пристань города, чтобы поприветствовать маленьких антифашистов. Одетые в белую нарядную форму, милиционеры с трудом сдерживали желающих обнять, погладить или поцеловать напуганных малышей.
Их отвезли в большой, специально приготовленный для них   детский дом, где всех искупали, переодели – мальчиков в матросские костюмчики, а девочек в светлые платьица -осмотрели врачи, а потом отвели в огромную столовую с накрытыми столами. Их кормили щедро, от души, так, как многие из них не ели никогда в жизни, даже черная икра стояла на столах, впрочем, она совершенно не понравилась неизбалованным детям войны. Маленькие испанцы очень хотели отблагодарить гостеприимных хозяев. Мигель даже подарил кому-то из взрослых самое дорогое, что осталось у него на память о Родине- несколько пуль и осколков снарядов, подобранных им у своего дома в последние минуты перед отъездом.
Вечером в их честь состоялся большой концерт во Дворце пионеров, а через несколько дней их повезли в Крым, на отдых в лучший пионерский лагерь страны «Артек». На станциях по пути следования маленьких гостей приветствовали железнодорожники и местная детвора.
Все четверо, Мария, Пилар. Филипп и Мигель попали в один детский дом под Ленинградом. Им повезло, советские власти не разрешали отдавать испанских детей в приемные семьи, а селили их вместе в разных городах, благодаря этому, большинство из них сохранили свои имена, язык и традиции. Их новая советская жизнь была совсем не похожа на суровые военные будни Испании. Их кормили и одевали лучше, чем многих детей в Советском союзе. К ним приезжали в гости пламенная Долорес Ибаррури и  героический Хосе Диас, который подарил их детскому дому библиотеку на испанском языке. Она потом почти полностью сгорит в августе сорок первого во время бомбежки.  А первые советские летчицы Марина Раскова и Валентина Гризадубова даже прилетели на своем самолете, раскрасив его как крокодила, изрядно напугав этим летающим чудовищем Марию и Пилар. Когда дети пошли в школу, для них даже издали специальные учебники на испанском языке по истории и географии Испании.
Летом сорок первого года детский дом эвакуировали в Казань. Когда через четыре года пришло время возвращаться, Пилар тяжело заболела. Несколько дней она металась в бреду между жизнью и смертью, плакала и звала маму. Ее верные друзья, помня наказ своих родителей никогда не расставаться, наотрез отказались уезжать в Ленинград без нее. Так и остались они в Казани на долгие годы, выросли, выучились, поженились - Мария и Мигель, Пилар и Филипп. А потом поженились и их дети, Консуэла и Луис, и вернулись в Питер со своим сыном Филиппом-младшим.
Филипп был невероятно легким и жизнерадостным. Именно эти черты  его характера даже больше, чем мужская привлекательность, совершенно покорили Катю. Она словно начала смотреть на мир его глазами, и любые проблемы, казавшиеся с утра такими серьезными и почти неразрешимыми, после обсуждения с Филиппом превращались в детский ребус, который можно было решить с закрытыми глазами.
Молодые люди встречались каждый день после занятий, на которых они потихоньку переписывались на мобильных телефонах, несмотря на строжайший запрет на подобные вольности в обоих учебных заведениях. Они медленно шли по Невскому в сторону Катиного дома, до которого было рукой подать. Потом Катя заносила домой оба портфеля, бросала их прямо в прихожей и буквально слетала вниз по лестнице к своему кавалеру. Наверное, в городе не осталось ни одного парка, ни одного сквера, где ни побывали бы влюбленные. В конце октября, когда рано стало темнеть, да и погода не располагала к долгим прогулкам, Катя и Филипп зачастили в кинотеатры, часто оставаясь на два сеанса подряд. Посмотрев киноновинки за весь год, молодежь отправилась открывать для себя музеи и выставки.
В отличии от многих сверстников, влюбленность совершенно не мешала учебе влюбленной парочки, а  Кате, скорее, наоборот. Ей казалось, что она может не спать сутками, свернуть горы, все успеть и абсолютно не устать. Сдав зимнюю сессию  на все пятерки, Катя получила в подарок от родителей путевку в двухместный номер в пансионат в Репино, известный  среди молодежи особо студенческой атмосферой во время каникул. Вторую путевку Катя выпросила у мамы для свое подруги Леры, заплатив за нее все свои сбережения, которые она накопила на новогодний подарок Филиппу. Стоит ли говорить, что Филипп и оказался этой подругой, которая отправилась с Катей на недельный отдых в Репино в то время, как реальной Лере было строго-настрого запрещено звонить Кате домой в течение всех каникул. Там все и произошло в первый раз.
На самом деле, это могло случиться гораздо раньше. Прогуливаясь в субботу после занятий в конце сентября, они попали под сильный дождь, успев буквально за минуту промокнуть до нитки. Добежав до Катиного дома, Катя переоделась в халатик, а Филиппу , сбросив мокрую одежду, пришлось завернуться в простыню, превратившись ненадолго в молодого греческого бога. Хохоча и веселясь, молодежь стала разыгрывать сцены из греческих мифов, которые Катя с детства предпочитала любым сказкам и знала почти наизусть. Оказавшись почти в объятьях полуобнаженного юноши, Катя на мгновенье потеряла сознание от этой близости, такой опасной и такой желанной.  Но в этот миг она услышала знакомый щелчок дверного замка.  Уехавшие еще в пятницу на дачу родители ранним субботним утром отправились в лес за грибами. Набрав полные корзины, они решили вернуться домой и оставшиеся выходные посвятить грибным заготовкам, рассчитывая и на помощь дочери.
Пока родители переодевались в коридоре, снимая мокрые плащи и сапоги, Филипп со скоростью солдата перед дембелем натянул на себя мокрую одежду, и молодые люди плюхнулись на диван, словно застигнутые за чем-то недозволенным, и принялись усиленно рассматривать первую попавшуюся в руки книгу. Это оказался альбом, посвященный творчеству художника Брюллова. Когда родители вошли в гостиную, им осталось только умилиться идиллической картинке двух молодых людей, увлеченно обсуждавших картину «Явление Аврааму трех ангелов у дуба Мамарийского». Мокрая белая простыня, еще недавно чуть не послужившая причиной нового этапа Катиной жизни, была предусмотрительно спрятана под диван.
Вернувшись на занятия после каникул, Катя начала ждать весну,  чтобы на выходные  оставаться полновластной хозяйкой большой квартиры и предаваться новым ощущениям, которые подарили ей отношения с Филиппом. Обычно, начиная с начала апреля, родители уезжали на выходные на дачу на свой участок, когда-то, еще во времена советской власти, доставшийся им в яростной битве с конкурирующими коллегами. Со временем, казавшиеся крошечными шесть соток частной собственности, превратились в уютное местечко с веселым деревянным домиком в окружении цветов, кустов сирени и зарослей малины, смородины и крыжовника. В лесу неподалеку можно было от души пособирать осенью грибов, а в близлежащем озере вдоволь накупаться летом. Катя привыкла проводить на даче летние каникулы, обложившись непрочитанными книгами, на которые так не хватало времени в учебном году. Конечно, она слегка завидовала своим одноклассникам, побывавшим на Черном или даже Средиземном море, но мама считала, что краткосрочная перемена климата совсем не идет на пользу растущему организму, и Катя была приговорена к даче на долгие годы.
Но этим летом все должно было иначе: Катя с Филиппом и Ира с Сережей собрались в Крым. Дело оставалось за малым - как в том старом анекдоте, надо было уговорить боцмана. На время переговоров была подключена тяжелая артиллерия – папа Иры по просьбе дочери уговорил Катину маму отпустить дочку с подружкой Лерой, под чьим псевдонимом в очередной раз выступал Филипп, и их детьми в Форос, где у небедных Ириных родителей прятался в горах немаленький особнячок с бассейном, частным спуском к морю, обязательной домработницей и могучим охранником.
Каждый вечер, засыпая, Катя представляла, как они будут плескаться в бирюзовой морской воде, любоваться южными закатами и восходами, ходить в походы в каньон Усунджи  и засыпать рядом счастливым сном влюбленных друг в друга людей. И еще - она начала учить испанский в абсолютной тайне от Филиппа, чтобы в один прекрасный день сделать ему сюрприз. Тщательно выполняя несложные упражнения по классическому  самоучителю Оскара Перлина, выручившего не одно поколение испанистов, Кате казалось, что невидимые ниточки связывают ее и ее любимого. Язык оказался совсем несложным, и Катя быстро начала улавливать общий смысл разговоров, которые вел по телефону Филипп со своими родителями, которых она, правда, никогда не видела. Ее не очень заботило, что Филипп не торопится пригласить ее к себе домой, в конце концов, у каждого свои привычки.
Катя даже совершила невозможное: ей удалось уговорить декана разрешить ее группе с третьего курса в качестве второго языка вместо заведомо нелюбимого немецкого взять испанский. Это можно было смело считать вторым проявлением Катиного характера после победы над манной кашей.
Катино счастье длилось целый учебный год. Два факультета с обоих берегов Мойки с неослабевающим интересом следили за красивым романом. Казалось, что еще одна свадьба, призванная породнить физиков и лириков,  не за горами. Все кончилось неожиданно и как-то буднично.
Отмечая сдачу последнего экзамена летней сессии, Катя и Филипп почти всю белую ночь прогуляли по городу, и прощаясь у самого парадного Катиного дома, Филипп легко и беззаботно сообщил, что, пожалуй, с Крымом ничего не получится, потому что его семья наконец-то получила разрешение на выезд, и они через две недели уезжают. В Испанию. Навсегда. Собственно, поэтому семья Филиппа и переехала в Питер, откуда можно было быстрее оформить документы. Но Катю он никогда не забудет и обязательно приедет навестить. Когда-нибудь.
Первой спасать совершенно расклеившуюся Катю примчалась верная Ира. Обалдевший от неожиданности Сергей рассказал ей, что Филипп пригласил всех в пивной бар на Гороховой на вечеринку по поводу отъезда в Испанию. Ира расхаживала взад-вперед по комнате и громким шепотом, чтобы не услышали Катины родители, убеждала, что за свое счастье надо бороться. Своего опыта борьбы за личное счастье у нее не было, поэтому она пыталась сослаться на литературные примеры, но, как назло, в голову ничего кроме «Леди Макбет Мценского уезда» ей не приходило. Вызванная на подмогу Лера критически отнеслась к возможности действовать как Катерина Измайлова, ведь тогда ее современной тезке пришлось бы перетравить по меньшей мере всю женскую половину Испании в виду отсутствия конкретного препятствия для личного счастья подруги. Кроме того, она совсем не была уверена, что Филипп такой уж большой подарок по жизни. Ну, не дурак,  ну веселый, смазливый, но парней такого типа в любой южной стране полно, начиная от наследного испанского принца и заканчивая продавцом абхазских мандарин на Кузнечном рынке. Ближе к ночи Ира уехала домой, взяв слово с Леры, что та останется ночевать у Кати, чтобы не случилось ничего страшного. Лера с удовольствием согласилась, уютно устроившись на раскладушке в Катиной комнате, где было гораздо комфортнее, чем в унылом институтском общежитии. Половину ночи Лера продолжала увещевать Катю, что Филипп не стоит ни одной слезинки подруги. А Катя и не плакала, она просто замерла, как замирают полураспустившиеся цветы, потянувшиеся к теплому солнцу и застигнутые внезапно вернувшимися заморозками.
Ровно через две недели Катя получила коротенькое видео счастливого Филиппа. Двухминутный ролик, снятый в убыстренном темпе, показывал жизнерадостного Филиппа, шутливо раскланивающегося перед двумя Дульсинеями на знаменитом памятнике Сервантесу в Мадриде, изображающего тореадора у  Лас Вентас, ареной для боя быков в столице Испании, и считающего людей в длинной очереди перед музеем Прадо. Больше от него Катя не получила никаких известий. Презирая себя за малодушие, она по несколько раз в день заходила в фэйсбук на  страничку Филиппа, где почти каждый день появлялись фотографии его новой испанской жизни, каждый раз с шутливыми и веселыми комментариями.
7.
В Крым Катя поехала с Лерой в первых числах августа. Ира с Сережей, улетевшие на неделю раньше,  встречали подруг в аэропорту Симферополя на белом Мерседесе с невозмутимым охранником за рулем. Весь полет Катя ловила себя на мысли, что ей хочется встать и выйти посредине полета, доехать до своего дома, броситься на кровать, укрыться с головой одеялом и лежать так до скончания века, пока тупая, ноющая безысходность, поселившаяся у нее в груди с того момента, как она услышала роковые слова Филиппа, ни отпустит ее. Наверно, если бы они ехали в поезде, она так бы и сделала. Но предусмотрительная Лера, почти силком заставившая Катю покидать в чемодан ее нехитрый летний гардероб и сесть в такси в аэропорт Пулково, предвидела такой вариант, поэтому и взяла билеты на самолет.
Днем вся четверка валялась на маленьком уютном пляже, наслаждаясь теплым уютным песком и ласковым бархатистым морем. Ира и Лера старались вести себя с Катей, словно ничего не случилось, ни единым словом не вспоминая Филиппа. В  душе Катя была очень благодарна подругам, она не знала, выдержит ли ее сердце, если она вновь и вновь в разговорах с друзьями будет переживать жуткие минуты расставания с любимым человеком. Девочки болтали о каких-то пустяках, лениво переворачиваясь с живота на спину, следя, чтобы золотистый черноморский загар  равномерно ложился на их стройные фигурки. Катя лежала рядом, незаметно для себя погружаясь в полусонную дрему, в которой боль от расставания с Филиппом казалась не такой резкой, а все происшедшее с ней постепенно стало напоминать полузабытый фильм.
Хуже было вечерами. Сидя одиноко на балконе, стараясь не слышать откровенных звуков из спальни Иры и Сережи и томного хихиканья Леры, закрутившей жаркий южный роман с брутальным охранником с первых минут пребывания на благословенной крымской земле,  Катя не понимала, зачем ей все это одной? Это уходящее огромным красным яблоком за горизонт солнце, которого она так ждала с Филиппом долгой и холодной питерской весной, эта лунная дорожка, дрожащая на волнах таинственного ночного моря, в котором они могли бы купаться с Филиппом, рассекая темную гладь воды и гоняясь за мерцающими моллюсками, эта леденящая прохлада горной речки, в которую превращался небольшой водопад, где они могли бы с Филиппом спрятаться от всепроникающей жары раскаленного крымского лета.
Через три недели, проснувшись как обычно первой из дружной компании, Катя почувствовала сильную тошноту. Зажав обеими руками рот, она бросилась в ванную. Ее рвало почти полчаса, выворачивая наружу  внутренности и сотрясая  худенькое тело. Конечно, это мог быть и шашлык с кровью, который вчера на ужин мастерски пожарил незаменимый во всех отношениях охранник. Или окрошка из кефира, поданная домработницей днем раньше на обед. Но Катя испугалась, ей казалось, что она знает настоящую причину своего недомогания.
Охранник был срочно отправлен в аптеку с запиской от имени замужней дамы Ирины. Никогда в жизни Катя не ждала с таким ужасом результата анализа, который должен был появиться в маленьком окошке трубочки, так похожей на обычный градусник. Катя так волновалась, что даже забыла снять колпачок с этой трубочки, и удивленные подруги долго рассматривали загадочные точки, которые быстро проявились на белом фоне. Лера первая сообразила, что что-то они делают не так. Лишний колпачок был удален, и спустя две минуты две веселые полоски  сообщили Кате совсем невеселый результат: она была беременна.
Вечером, сплавив Сергея с охранником на ночную рыбалку и выбрав место поукромнее, надежно спрятавшись от вездесущей домработницы, в чьи обязанности входило и приглядывать за молодежью, девушки собрались на военный совет. Пока Ира и Лера жарко обсуждали сложившуюся ситуацию, решая вечные вопросы, кто виноват и что делать, Катя сидела на диване, замерев от ужаса, и представляла лицо своей мамы, когда та узнает о беременности дочери. Да еще и от бросившего ее Филиппа. Каждая из подруг настаивала на своем плане действий, Ира предложила немедленно связаться с Филиппа и потребовать от него, чтобы он вернулся и женился на Кате. Этот вариант был встречен зловещим хохотом Леры, которая,  демонстрируя опыт много испытавшей женщины и неожиданное знание истории, сообщила, что скорее Дунай потечет вспять, чем Филипп вернется из своей замечательной Испании, чтобы жениться на их подруге и испортить себе жизнь. Надо делать аборт. Быстро, тайно, но дорого. Она все устроит, у нее есть знакомая в частной клинике. При слове «аборт» Кате стало плохо, и она прошептала, что мама ее убьет.
Оставшуюся неделю отдыха обстановка внутри дома напоминала раскаленную атмосферу снаружи. Ира пыталась трогательно ухаживать за Катей, подсовывая ей за столом фрукты и свежевыжатый сок и спрашивая каждый пять минут, как Катя себя чувствует. Лера скептически смотрела на эти трогательные сцены, повторяя, что Катя не первая и не последняя, и что от этого еще никто не умирал. В ответ Ира шептала «детоубийца» и трагически закатывала глаза. Сергей категорически не понимал, что происходит, и считал, что девочки перегрелись на солнце.
Удивительно, но ни мама-педиатр, ни папа-терапевт не догадались, что происходит с их дочерью, единодушно обвинив во всем немытые фрукты, которые без сомнения, без меры употребляли расслабившиеся на отдыхе без родительского контроля молодые люди. Выслушав в очередной раз  обстоятельную лекцию о  необходимости соблюдать правила использования в пищу свежих фруктов и овощей, которую ей прочитала мама, ни на минуту не допустившая мысль, что немытые фрукты и руки здесь совсем не при чем,  Катя испытала жгучее желание рассказать родителям, что причина ее регулярных походов в ванную лежит не в зловредных микробах и бактериях, но вовремя  одумалась. Она прекрасно понимала, что  несвоевременная откровенность изрядно осложнит в будущем ее жизнь. Жизнь, в которой не будет места ни Филиппу, ни его ребенку.  Еще в самолете Катя выбрала Лерин вариант. Она не смогла бросить вызов себе, своей судьбе и своим родителям, хотя Лера назвала это нормальным благоразумием. Наверное, ей опять не хватило характера.
Лера действительно договорилась в частной клинике, что все будет сделано за один день. За два года учебы в Питере она на удивление быстро освоилась в этом городе, с каждым днем обрастая невероятным количеством нужных знакомых и связей. Будучи единственной иногородней студенткой в группе, Лера не скрывала, что приехала в замечательный город на Неве не для того, чтобы после окончания института покорно отбыть назад в свой городок где-то в средней полосе России, где она, начиная с восьмого класса, торговала на рынке вместе с не очень трезвой мамой яблоками и картошкой со своего участка, чтобы оплатить дополнительные уроки английского языка. Насмотревшись голливудских фильмов про красивую жизнь, она рано усвоила, что ее личное солнце счастливой жизни восходит не на востоке, а на западе.
Катя отнесла в скупку бабушкино кольцо с большим изумрудом посредине и маленькими бриллиантами вокруг,  еще один остаток былой роскоши, подаренный ей на окончание школы. Впервые в жизни Катя решилась на ложь родителям, сказав, что утопила колечко в море. Вырученных денег хватило.
Саму процедуру Катя запомнила плохо: едва тонкая игла шприца с обезболивающим вошла в вену на правой руке, как она сначала рассыпалась на множество маленьких кубиков и понеслась по длинному коридору, наблюдая со стороны за собой, лежащей на белоснежном столе под яркой операционной лампой, а потом снова собралась в единое целое, словно цветные стеклышки в детском калейдоскопе, и оказалась на больничной койке в пустой палате, над которой склонилась девушка в белом халате, которая повторяла: «Катя, Катя, Вы меня слышите?» Катя услышала ее и открыла глаза. Она лежала под тонкой простыней с ледяной грелкой на животе, и ее совсем не тошнило. Исчез противный тугой комок, которые почти месяц стоял у нее в горле, мешая дышать, ходить, лежать и вообще чувствовать себя человеком. Пустота была в горле, в животе и в душе. Она еще немного подремала, а потом достала свой телефон, нашла страничку Филиппа в фэйсбуке и заблокировала ее.
8.
Последний перед отпуском педсовет закончился довольно быстро. Сидя на своем обычном месте на первой парте у окна в кабинете химии, где обычно проходили учительские заседания и совещания, Катя поглядывала на своих коллег, считающих, судя по их глазам, последние минуты до долгожданного отпуска. Директор школы  привычно дремал, досиживая считанные часы до пенсии, завуч монотонно перечисляла достижения и просчеты прошедшего года, прикидывая, достанется ли ей заветное директорское кресло в новом учебном году. А Катя, поглядывая каждые пять минут на часы, надеялась, что еще успеет  пройтись веником по квартире и смахнуть пыль перед вечерними посиделками, традиционным «девичником», на который в последнюю июньскую пятницу собирались бывшие однокурсницы.
Пять лет назад, отгуляв в ресторане  отеля «Европа» выпускной, изрядно захмелевшие выпускницы добрели до ритуальных скамеек в сквере у Казанского собора и рухнули на них без сил, устав от эмоций, впечатлений и новых туфель. Пока Катя бегала домой, чтобы вынести оголодавшим подругам фирменный «Наполеон», торжественно испеченный мамой специально по случаю окончания Катей пятилетнего марафона за высшим образованием, девушки, в лучших традициях Герцена и Огарева, поклялись друг другу каждый год встречаться в последнюю пятницу июня, причем, на квартире у Кати и обязательно с «Наполеоном». О чем Кате и было объявлено, когда она вернулась в сквер, прижимая к груди похищенное произведение кулинарного искусства. В связи с отсутствием поблизости Воробьевых гор наклюкавшаяся больше всех и категорически пренебрегавшая закуской Лера пыталась залезть на середину клумбы, откуда было немедленно изгнана подоспевшими милиционерами. Идея «девичников» с «Наполеоном» особенно понравилась Шило, который единственный, кроме Кати,  впоследствии не пропустил ни одних посиделок.
Все последующие годы  за две недели до назначенной даты Катя ответственно обзванивала бывших сокурсниц. На первой же встрече девушки не досчитались сестер Лейкиных, которые укатили в Америку вместе со своими красными дипломами. Эта встреча запомнилась всем участницам еще и тем, что в самый ответственный момент, когда, плотоядно облизываясь, Шило занес нож над молочной поверхностью благоухающего торта, Ира вдруг охнула, схватилась за свой огромный беременный живот и объявила, что рожает. Были немедленно вызваны скорая помощь, Ирин муж и родители, такси и знакомый гинеколог Леры. Когда Иру увезли в роддом в поход за близнецами, взволнованные столь важным событием девушки обнаружили остатки «Наполеона» на столе и Шило, который дочитывал роман  «Шесть загадок для Дона Исидро Пароди»  Борхеса и Касареса, придирчиво отобранный им на книжных полках Катиного папы. Уютно устроившись в большом кресле под торшером, обсыпанный крошками слоеного теста с головы до ног, Шило выглядел абсолютно счастливым человеком, с пользой проведшим пятничный вечер. С тех пор так и повелось: собравшиеся девушки щебетали о своем о девичьем, а Шило, получив в руки тарелку с огромным куском торта, вырезанным обязательно из середины,  устраивался в огромном кресле с книгой в руках, не отвлекаясь от своего любимого занятия. Когда книга заканчивалась, он вставал,  аккуратно облизывал крем с чайной ложечки, вежливо прощался со всеми и удалялся до следующего года.
Еще через год на встречу не пришла Лера, улетевшая в свой городок на похороны матери, Нина, вышедшая замуж в Москву, и Тина, вышедшая замуж в Лондон. Еще через год не пришла Люся, работавшая директором на круизном лайнере, и Катина тезка, занятая на международном экономическом форуме. А в этом году точно обещали быть только Ирина, Лера и Шило. Со своими лучшими институтскими подругами Катя и так встречалась довольно часто, но традиций еще никто не отменял. Кроме того, Кате не терпелось послушать рассказ об очередных перипетиях в Лериной личной жизни.
9.
Сразу после окончания института Лера, ни под каким видом не собиравшаяся возвращаться в родной городок, любовно называемый ею Мухосранск, устроилась персональным помощником директора в модную архитектурную контору. Алик Ципкис, директор и совладелец фирмы, тут же стал для Леры целью номер один. Роман с непосредственным работодателям на фоне его неудачной семейной жизни закрутился почти мгновенно и длился уже пять лет. И, судя по последним сведениям, битва за свадебный марш Мендельсона вступала в последнюю и решающую стадию.
Алик был хорош абсолютно всем – спокойный, щедрый, в меру симпатичный, с чувством юмора и вкуса . У него был лишь один недостаток – его мама, Софья Наумовна, Сонька, как ее окрестила Лера. Даже наличие экс-супруги и двух детей не отравляли жизнь Лере так , как это с невероятным искусством и вдохновением делала энергичная Софья Наумовна.
Статную рыжеволосую красавицу с громким голосом и решительными манерами после окончания школы в середине семидесятых привезла в Ленинград из провинциального местечка в Винницкой области Сонина мама, справедливо решившая, что не пропадать же в захолустье такому сокровищу. Соня была устроена в семью дальнего родственника, давно и успешно трудившегося скорняком в небольшом ателье. Для начала новой жизни Соня получила 30 рублей и строгий материнский наказ поступить в институт и выйти замуж за дантиста. После отъезда родственницы, которую так и не удалось вспомнить никому из членов семьи скорняка, глава семьи, грустно посмотрев на Сонины оценки в аттестате, понял, что даже несмотря на обширные связи во всех кругах большого города, приобретенные им в силу своей профессии и холодного ленинградского климата, пристроить девицу в какое-то приличное учебное заведение вряд ли удастся. Почесав блестящую лысину и полистав записную книжку, добрый человек отправился звонить кроличьему полушубку 48 размера с кожаными вставочками, в миру  -   декану экономического факультета Северо-Западного политехнического института. И быть бы Соне очередным скромным экономистом на каком-либо заводе, если бы она не принялась с присущей ей энергичностью выполнять второй материнский наказ – выйти замуж за зубного врача.
Оставалось только найти своего будущего жениха. По Сониному разумению проще всего было найти будущего зубного специалиста среди студентов медицинского института. Выбрав осенний день потеплее, чтобы можно было еще выйти на улицу в расстёгнутом пальто и без шапки, демонстрируя копну густых волнистых волос цвета медового пряника и пышную грудь под кофточкой-«лапшой», Соня отправилась на Петроградскую в Первый медицинский институт. Она побродила по скверику на территории вуза, послушала разговоры веселых студентов в одинаковых  белых халатах и поняла, что определить, кто из них станет в будущем стоматологом практически невозможно. Знакомиться вслепую ей не хотелось, так, не ровен час, можно нарваться и на будущего гинеколога. Профессия, конечно, тоже денежная, но Соня рисковала всю свою замужнюю  жизнь на вопрос: «Где работает твой муж?» отвечать в рифму.
Еще одним вариантом мог быть визит к зубному. Разглядывая в зеркале свои тридцать два белоснежных, абсолютно здоровых зуба, Соня прикидывала причину, по которой можно было попасть в стоматологическое кресло. И тут судьба пошла ей навстречу: пройдя по Дворцовой площади в колонне своего института на ноябрьской демонстрации, непривыкшая к пронизывающему ледяному ветру с Невы, Соня подхватила сильную простуду, которая вдобавок к насморку и кашлю украсила ее лицо здоровенным флюсом с левой стороны.
Отстояв час в очереди в регистратуру в районной стоматологической поликлинике и получив синенький номерок, Соня уселась на жесткую скамейку в коридоре, приготовившись к томительному ожиданию. Через некоторое время рядом с ней приземлился щуплый паренек невысокого роста с аналогичным флюсом, но только с правой стороны. Разговорившись, молодые люди обнаружили, что оба учатся на экономистов, только Сема Ципкис – в престижном Финансово-экономическом институте, ну а Соня там, где получилось.
Рядом с внушительной красоткой Соней невзрачный Сема казался уж совсем никаким, но нет такой крепости, которую не мог бы взять в середине семидесятых годов шустрый молодой человек в умопомрачительных вельветовых джинсах Levi Strauss, билетами на неделю французского кино, новым диском Тухманова «По волнам моей памяти» и ленинградской пропиской.
Когда следующим летом Соня привезла своего жениха знакомиться с родней, Сонина мама, увидев будущего зятя, чуть не заплакала от его неказистости. Но дочка быстро успокоила ее одной единственной фразой: «Мама, он умеет делать деньги».
К тридцати годам Соня обладала всеми признаками счастливой жизни: трехкомнатной кооперативной квартирой на Васильевском острове, бриллиантами на руках и в ушах, норковой шубой в пол, Ялтой в июле и Мацестой в сентябре, а также новейшей маркой «Жигулей» и сыном Аликом в престижной музыкальной школе. Настоящее имя сына было Ален, он был назван в честь французского киноактера, поразившего своей красотой Сонино сердце в памятную неделю французского кино не меньше, чем способность Семы обеспечивать ее растущие потребности. Соседям по парадному оставалось только удивляться безграничным возможностям Ципкиса-старшего, доросшего до должности заместителя директора магазина «Охота и рыболовство». Этот же вопрос заинтересовал и работников соответствующих органов, и Сема Ципкис неожиданно для себя был арестован на последних вздохах советской власти. Услышав приговор « десять лет колонии строгого режима» (к счастью для Сони без конфискации), Сема очень удивился и умер от обширного инфаркта прямо в зале суда. Умелое обращение Семы с лесками, крючками и удочками, а также шалости с валютой позволили Соне поставить на ноги сына и не потеряться в лихие девяностые. Правда, в скором времени обнаружилось, что зеленые бумажки с американскими президентами были не единственной тайной страстью покойного мужа. Финансового гения Семы Ципкиса хватало еще почти на такой же набор жизненных благ: бухгалтершу Танечку с ее однокомнатной квартирой на том же Васильевском острове, песцовым полушубком и подержанным «Москвичом».
Музыкальная карьера Алика Ципкиса не задалась, он стал архитектором и вместе с Соней создал фирму, занимающуюся проектированием вилл и особняков для тех, кому посчастливилось заняться бизнесом после того, как вместо уголовной статьи любители валюты стали получать депутатские мандаты или контрольный выстрел. Все в городе знали Алика – талантливого архитектора, прекрасного организатора и абсолютного маменькиного сынка. Почти каждую свою речь на планерках и обсуждениях он начинал словами: «Мама сказала». Его не смущали ни хихиканье сотрудников, ни насмешки приятелей. Сонино слово было для Алика закон.
Оставшись без мужа и тем самым без пополнения источников своего благополучного существования,  Соня решила, что единственным мужчиной, который сможет до конца жизни служить ей верой и правдой, будет ее сын. Надо только направить его на верный путь и не выпускать из виду. Что она и принялась делать со свойственной ей энергией.  Соня провожала Алика в школу до одиннадцатого класса, караулила на лавочке у парадных его друзей, если о шел к кому-то в гости, снимала дачу на два летних месяца в Новгородской области, а в августе вывозила его в Крым, строго следя, чтобы в радиусе километра не появилась ни одна смазливая соплячка, которая могла бы увезти у нее Алика.
 Памятуя печальную судьбу своего покойного мужа, Соня не рискнула отправить сына учиться коммерции и бизнесу, а согласилась с его желанием стать архитектором, решив, что хороший архитектор в условиях повальной приватизации и рождения класса бандитов и олигархов не останется без работы. А в том, что ее Алик станет хорошим архитектором, дальновидная Соня не сомневалась. Но после четвертого курса  Инженерно-строительного института ее замечательный план на всю оставшуюся жизнь чуть не сорвался. Посредине ночи Соню прихватила резкая боль в пояснице. Промаявшись до утра, Соня дала взволнованному Алику увезти себя в больницу, где ей поставили капельницу и велели полежать до вечера. К вечеру боль немного отступила, и материнское сердце позвало ее в дорогу. Не дав уговорить себя остаться в больнице на ночь, Соня вызвала такси и явилась домой нежданно-негаданно  в совершенно неподходящий для Алика момент. Распахнув дверь в комнату сына, чтобы порадовать его свои чудесным выздоровлением, она обнаружила сына в постели, а за его спиной пряталась худенькая белокурая девушка.  Но это было не самое страшное, девушку можно было отправить домой, выдав ей энную сумму на такси, но Алик, казалось бы застигнутый на месте преступления, вместо того, чтобы сконфузиться и отправить барышню восвояси, заявил, что любит свою однокурсницу Таечку из Майкопа больше жизни, собирается жениться, заявления у них уже поданы, жить они будут у него, чтобы было кому ухаживать за их первенцем, который должен родиться через полгода . Скорая приехала быстро, и ночь Соня таки провела в больнице.
Следующие семь лет  Соня воевала с Таей. Несмотря на появившихся на свет с разницей в один год двух прелестных мальчишек, Соня ни на минуту не оставляла мысли избавиться от невестки, не простив ей коварного вмешательства в ее жизнь. Она придиралась по мелочам и по крупному, ходила к ворожеям и гадалкам,  сыпала соль в компот и сахар в борщ, сваренные Таей, лила воду ей в туфли и бесконечно кляузничала Алику, который настолько ошалел от домашней обстановки, что готов был дневать и ночевать в офисе, лишь бы не видеть и не слышать домашних концертов.  И Соня добилась своего. Доведенная почти до безумия Тая, превратившаяся за эти годы из кроткой барышни в разъярённую фурию, забрала мальчишек и уехала к родителям в Майкоп. Последней каплей стала измазанная ярко-красной помадой белоснежная рубашка Алика, заботливо оставленная Соней в ванной на видном месте после возвращения сына  после поездки  к заказчику в Выборг. Эту невольную услугу Соне оказала новый персональный менеджер ее сына Лера, недавно принятая на работу и сопровождавшая его в краткосрочной командировке.
Благополучно доведя дело до развода, Соня облегченно вздохнула, но оказалось, что она рано успокоилась. Вдохновленная романтическим путешествием к финской границе, Лера почувствовала запах добычи. Поначалу Соне казалось, что эту провинциалку она сожрет с легкостью Тотоши, проглотившего килограмм калош. Так бы, наверное, и было, если бы этой провинциалкой не была Лера. На примере несчастной Таи все действующие лица сделали свои выводы. Лера в первую очередь всегда и во всем старалась угодить Соне, охмуряя ее чуть ли не больше, чем Алика. Соня, помня свой роковой просчет, бдила Алика денно и нощно , проводя весь день в офисе в своем кабинете, разделенным с кабинетом Алика стеклянной стеной, и уезжая вместе с ним домой. Понимая, что против мужской физиологии не пойдешь, она иногда милостиво разрешала Алику и его помощнице исчезнуть на пару часов из офиса, но не более того. Ни о каком отпуске вдвоем, поездки куда-либо без Сони или приглашении Леры домой не могло быть и речи. А Алик был с Лерой нежен, платил хорошую зарплату, отправлял за счет фирмы за границу, делал дорогие подарки и не женился.
Но Лера не была бы Лерой, если бы не нашла элегантный выход. После победы над Таей у Сони появилась новая забава – она увлеклась светской жизнью. Всевозможные выставки, премьеры, фестивали и вернисажи манили ее как манит щедрая приманка проголодавшуюся щуку. Возможность увидеть воочию медийных персонажей и  себя показать стали настоящей страстью Софьи Наумовны. Давние признаки удачной жизни в виде квартиры на Василевском острове и норковой шубы давно превратились в роскошные апартаменты на Большой Конюшенной окнами почти на Невский, загородный дом в Репино и в кокетливую шубку до колен из нежного уральского кидуса, гибрида куницы и соболя. В новой жизни пригодились лишь старые бриллианты. Алик, конечно, не стал владельцем заводов, газет, пароходов, но мог обеспечить красивую жизнь Софье Наумовне, ставшей настоящей жертвой «скромного обаяния буржуазии». И этой жизнью она собиралась наслаждаться от души.
Большую часть своего рабочего времени Лера посвящала поиску различных светских мероприятий для Софьи Наумовны.  Вручая своей эрзац-свекрови очередной пригласительный билет на  тусовку, Лера слегка закатывала глаза и доверительным шепотом произносила:  «Там будут все!» Именно в этих трудах у Леры созрел очередной матримониальный план: она решила вывести любовь Софьи Наумовны к гламурной жизни на международный уровень. А заодно и обеспечить себе как минимум три недели долгожданного отдыха тет-а-тет с Аликом. Лера считала этот срок вполне достаточным, чтобы наконец-то увидеть перед собой коленопреклонённого Алика с кольцом в руках. Ну, или в зубах, если руки будут заняты корзиной с цветами.
В качестве европейской премьеры Софьи Наумовны Лера выбрала королевскую регату на Майорке – ежегодные гонки на яхтах в заливе города Пальма-де-Майорка, в которых традиционно принимает участие король Испании Хуан Карлос и наследный принц Филипп. По этому случаю на благословенный остров съезжаются сливки высшего общества Испании и окрестностей.
Всю информацию Лера профессионально оформила в виде красочного буклета с фотографиями и газетными статьями и представила на суд Софьи Наумовны. Не щадя красок, Лера расписывала все прелести жизни европейского аристократического общества так, словно сама участвовала в приемах на высшем уровне. Когда Лера произнесла свою волшебную фразу: «Там будут все», перед мечтательным взором Софьи Наумовны  по синей глади Средиземного моря уже плыли грациозные яхты под испанским королевским штандартом. Клиент был готов.
Единственным условием поездки стало наличие личного переводчика, которому щедрая Софья Наумовна была готова оплатить из кармана своего сына перелет, гостиничный номер и выдать небольшую зарплату.  Конечно, Софье Наумовне хотелось бы отбыть в испанский вояж с Аликом и, бог с ним, даже с Лерой, которая свободно владела испанским языком, но Лера и тут подсуетилась. Сдача Аликом очередного объекта толстому владельцу сети супермаркетов «Изобилие» была назначена на тот же день, что и старт королевской регаты. Хозяин «Изобилия» торопился закончить отделку дома к свадьбе с очередной моделью, чтобы потрясти воображение молодой жены с грудью, ногами и мозгами куклы Барби. Дом был построен в виде ячеек для яиц, как того захотел заказчик. Именно торговля свежими яйцами на заре российского капитализма стала источником благосостояния нувориша. Сам он был характера вздорного и капризного, так что ни одно из важных событий –королевской регаты и сдачи дома – отменить было практически невозможно. Причем, второе даже посложнее первого.
Кандидатки на роль переводчицы-компаньонки для бесплатного путешествия в Испанию  нашлись быстро среди студенток Лериной родной  Alma mater. Девушек пригласили на кастинг к Софье Наумовне. Пока Лера проверяла претенденток на знание испанского языка,  будущая звезда европейской тусовки придирчиво изучала экстерьер соискательниц. Частично знакомая с русской классической литературой, она считала, что  в человеке, ее сопровождающим, должно быть все прекрасно: и лицо, и тело, и туфли, и платье. В конце собеседования она задавала один единственный вопрос очередной кандидатке. Софью Наумовну интересовало, нет ли у девушки родственников в Майкопе.
В спутницы была выбрана миловидная девушка Нина из Петрозаводска. Нине было велено принести загранпаспорт и похудеть на пять килограмм за оставшиеся два месяца.

10.
Звонки в дверь раздавались непрерывно, словно звонил тот, за кем гналось, по меньшей мере, разъяренное стадо бизонов. Катя и Ира выбежали в коридор одновременно: хозяйка дома из кухни, где она резала вынутый из холодильника «Наполеон», а гостья из гостиной, где она безуспешно пыталась оторвать Шило от очередной книги, добытой на вечер в книжном шкафу. Углубившись в «Зверинец» Хулио Кортасара, Шило настолько выпал из реального мира, что отвлечь его могло разве что землетрясение. И  в этом случае удача зависела от количества баллов по шкале Рихтера.
Взмыленная Лера влетела в квартиру и, пронесшись небольшим ураганом в гостиную, рухнула на диван.
- Все пропало,- трагически сообщила она, повторив знаменитую фразу Наполеона-Бонапарта, которую он произнес во время битвы при Ватерлоо при виде гвардии Веллингтона. – Она сломала ногу.
- Сонька?- дуэтом воскликнули Катя и Ира.
- Какая Сонька? – удивилась Лера, не понимая, как можно было быть такими непонимающими подругами в столь ответственный момент в ее жизни.
- – Эта жирная карело-финская дурочка Нина, - добавила Лера, проявив в очередной раз неожиданное знание истории.- Бегала в парке, худела и налетела на велосипедиста. И теперь, вместо того, чтобы собираться в Испанию, лежит в больнице и лелеет свою загипсованную ногу. Лучше бы ела меньше.
- -Кстати, - Лера внезапно отвлеклась от грустных событий, - а где  «Наполеон»?
- -Она налетела на велосипедиста или он на нее? – уточнила обстоятельная Ира, не обращая внимания на Лерин вопрос.
- -Господи,- трагически продолжила Лера.- Какая теперь разница! Сонька категорически отказывается лететь   одна, а где я ей найду еще одну жертву в конце июня? Самолет через две недели.
- Можно сделать объявление в газете или даже по телевидению, -предложила Катя, которая еще помнила законы юных пионеров : «пионер – честный и верный товарищ».
- Ага, - кивнула Лера. – Я даже текст представляю: «Сумасшедшая старуха с запросами и без комплексов ищет дурочку со знанием испанского и готовым загранпаспортом».
- Не надо преувеличивать, - возразила  Ира. – Бесплатная поездка на море в Испанию на всем готовом, некоторые могут об этом только мечтать.
- Кстати, а где «Наполеон»? - прозвучало эхо из-под торшера, где забытый всеми Шило вынырнул на минуту из мира человеко-зверей.
  Катя  отправилась на кухню, куда, несмотря на добротные стены, доносился гневный голос подруги, жалующейся на превратности судьбы и идиотов-велосипедистов.  Но когда она вернулась в комнату с чаем и тортом на подносе, ее встретила  пугающая тишина.
- Катюша, - сладким голосом древнегреческой Сирены пропела Лера. – А как ты проводишь отпуск?
- Как обычно, на даче, - не чувствуя подвоха, ответила Катя и на всякий случай посмотрела на Иру, которая старательно пыталась выложить из сладких крошек слово «вечность».
- Я просто подумала, что ты давно не была на море, - с деланным равнодушием сказала Лера. – А тут такой шанс, еще и заработаешь.
- Даже и не пытайся, - возразила Катя. – Я прекрасно отдохну и без моря.
- Еще бы, - начала опять заводиться Лера. -  Даже не сомневаюсь,  молодость уходит, а ты будешь в сотый раз перечитывать «Мастера и Маргариту» и нюхать свои георгины. А могла бы отдохнуть и выручить подругу!
- До старости мне еще далеко,  георгины не пахнут, а  читать Булгакова я могу и миллион раз, - парировала Катя. – А отдохнуть ты мне предлагаешь с сумасшедшей старухой с запросами и без комплексов? То есть, я и выступлю в роли дурочки со знанием испанского и готовым загранпаспортом.
- А он у тебя хоть есть, загранпаспорт? – поинтересовалась Лера, продолжая битву за свою светлое будущее.
- Есть-есть, не волнуйся, - порадовала Леру Катя, которая ездила в мае со старшеклассниками в Эстонию и даже открыла многоразовую шенгенскую визу.
- В самом деле, Катя, - присоединилась к дружеской беседе Ира, застрявшая на мягком знаке. – Вспомнишь язык, покупаешься, загоришь.
- Вы окончательно решили  испортить мне две недели  отпуска, - вспылила Катя.
- Три. Три недели, за две недели я не управлюсь, - сообщила Лера, которая уже по дням расписала свои боевые действия по превращению Алика из эфемерного любовника в законные супруги. – И тебе тоже надо подумать о личной жизни, может быть, ты там закрутишь роман или хотя бы легкий флирт.
- Нет,  - уперлась Катя. – Не хочу ни романа, ни повести, никакого флирта, ни легкого, ни тяжелого!
- Ну вы только посмотрите, - картинно развела руками Лера, словно в зрителях сидели не три человека, а, по крайней мере, несколько десятков. – Она не хочет! Ее же отправляют на Колыму, работать на рудниках, добывать уголь и нефть в условиях вечной мерзлоты!
- Нефть на рудниках не добывают, - поправила Ира, любившая точность абсолютно во всем.- Ее добывают на буровых вышках.
- Неважно, где ее добывают, - отмахнулась Лера и продолжила свой монолог. – Не хочешь помочь мне,  свое подруге, попавшей, можно сказать, в беду, подумай о себе, сидишь на своей даче и ждешь  одинокую старость. Тебя скоро вообще никто замуж не возьмет, у тебя из потенциальных женихов только Шило, - и Лера ткнула пальцем в Шило, притаившегося в кресле у книжных полок. - Да, и то вряд ли, я даже его видела на прошлой неделе на Невском с мелкой  блондинкой пэтэушного вида.
- И вовсе не пэтэушного, - подал недовольный голос Шило. – Это Симочка из начальной школы. Мы дружим.
- Это учительница или ученица? – решила разрядить накалившуюся обстановку Ира и ехидно хихикнула.
- Дуры!- неожиданным басом вскричал обидевшийся Шило и захлопнул книгу. – Какие же вы дуры, причем, все трое!
И впервые за пять лет покинул «девичник», не доев свой кусок торта
и громко, по-театральному, хлопнув напоследок тяжелой входной дверью, ввергнув подруг в состояние жены небезызвестного Лота.
      -   Вылет четырнадцатого, - как о чем-то, давно решенном и не подлежащем обсуждению, сказала Лера, когда  девушки вновь обрели способность соображать.- И можешь тащить с собой своего Мастера с Маргаритой. Надеюсь, им отдельные билеты не нужны?




11.
       Оставшиеся две недели Лера и Ира продолжали усердно работать над Катей, готовя ее к новой жизни: Ира проводила воспитательные беседы, используя весь свой родительский опыт,  Лера же занялось внешней стороной вопроса. Катя была записана к модному стилисту и в косметический салон со спа и массажем, где ее стригли, красили, делали маникюр, педикюр, колдовали над лицом и телом, обертывая во что-то пахнущее и теплое, подключая к аппаратам с электрическими разрядами и укладывая на вибрирующую кровать. Вся эта  роскошь по превращению среднестатистической учительницы в Афродиту щедро оплачивалась Лерой, которая по-царски распорядилась кредитной карточкой Алика, занеся все расходы в графу «мамочка». Кстати, с самой Софьей Наумовной Катя тоже познакомилась в салоне: Лера представила ее крупной женщине, туго запелёнатой в серебряную фольгу как новорожденная самки великана, с лицом, полностью замаскированным маской жизнерадостного зеленого цвета. Катя не было уверена, что сможет потом опознать свою работодательницу  без подобного камуфляжа.  Находчивая Лера, пользуясь тем, что ее потенциальная свекровь не могла произнести ни звука, так как наложенная маска, призванная сделать женщину далеко не среднего возраста  завидной молодухой, превратилась в гипсовую, намертво сковав лицо Соньки и лишив ее возможности произнести что-либо членораздельное, быстрой скороговоркой сообщила, что вместо бедной Нины, у которой в семьей случилась большое горе – не мучаясь  угрызениями совести, Лера походя «похоронила» Нинину бабушку,  - в качестве личной переводчицы с Софьей Наумовной летит Лерина лучшая подруга Катя, которая говорит по-испански, как (здесь Лера немного задумалась, над тем, какой персонаж произведет набольшее впечатление), как  сама Пенелопа Крус.
- Я боюсь, - сказала Катя провожавшей ее Ире, когда отступать было уже некуда и у стойки регистрации осталась одна Катя, пропустившая вперед всех пассажиров, летящих рейсом Аэрофлота «Санкт-Петербург – Пальма-де-Майорка». Сонька, как обладательница билета в первый класс, грузилась на самолет отдельно при помощи Алика и Леры. Катя видела, как Алик катил внушительную тележку «с картиной, корзиной, картонкой» в сторону VIP – зала.
- Не бойся, - рассмеялась Ира. – Она не такая страшная, как говорит Лера.
- Я не Соньки боюсь, - ответила Катя, глядя, как уплывает в бездонное чрево аэропорта Пулково ее чемодан в веселеньких божьих коровках. – Я боюсь, что встречу Филиппа.
- Филиппа?? – ахнула Ира, всплеснув от изумления руками. – Катя, прошло восемь лет! Ты что, до сих пор его любишь?
- Мне кажется, что да,  - со вздохом призналась Катя.
- Вот именно: кажется, - Ира взяла со стойки билет и паспорт и сунула Кате в руки. – Можешь мне поверить, ты его даже не узнаешь, если встретишь. Твой Филипп – это миф, наваждение, он существует только в твоем воображении! Эдакий фантом первой любви, как мальчик с соседнего горшка в младшей группе детского сада. Выкини его из головы и обещай: как минимум – легкий флирт, ну, а как максимум… -  и Ира обняла загрустившую подругу.
  «Дежа вю», - думала Катя, глядя в окно,  как воздушные облака опускаются все ниже, а самолет подымается все выше, превращаясь в сильную серебряную птицу , скользящую по голубому небу. Сонька мирно храпела в салоне первого класса, соседи давно выпили, подремали, снова выпили и опять задремали, а Катя все никак не могла отделаться от ощущения, что это все уже было:  лето, июль, она летит на море и думает о Филиппе,  и только долгие восемь лет превратились в  тяжелые камни, и легли у нее на душе неподъемной ношей.
   Первым, кого увидела Катя, выйдя из  длинного «рукава» в помещение аэропорта, был Филипп: совсем не изменившийся, почему-то в черной военной форме, под которой явно проступал бронежилет, знакомый Кате все по тем же сериалам о питерских ментах, с автоматом за спиной и рацией в руках. Катя замерла, но глаза Филиппа скользнули по лицу Кати равнодушно, без всякого намека на узнавание. «Катерина!» - громко окликнула ее Сонька, поджидая своего проводника в иностранный мир. Пассажиров первого класса выпустили из самолета раньше, и она нетерпеливо постукивала по полу носком летней туфельки, щедро украшенной стразами. Катя поспешила к ней и увидела еще одного Филиппа, этот тоже был в военной форме и с автоматом. Подойдя к первому, он что-то сказал, и они оба дружно захохотали.  Катя опешила и стала мучительно вспоминать, не согласилась ли она  ненароком на уговоры соседа в самолете отметить рюмочкой другой коньяка предстоящий отпуск.
- Мама, смотри, Филипп, - закричала прыщавая девица лет пятнадцати, которая весь полет тыкала Катю в спину острыми коленками. – Скажи, красавчик!
Катя нервно дернулась в ту сторону, куда указывала малолетняя ценительница мужской красоты, и увидела на стене огромный витраж, с которого на нее смотрел Филипп. Принц Астурийский, Жиронский и Вианский, герцог Монбланский, граф Серверский, сеньор Балагер, наследник испанского престола. Кате вдруг стало легко и весело, Ира оказалась права, она больше не помнила, как выглядит тот, о ком она мечтала столько лет. Она поправила на плече сумку и поспешила к Софье Наумовне, навстречу   Средиземному морю, сказочному острову и новой себе.

12.
   На следующее утро Катя проснулась от тишины, в которую почти неслышно,  крадучись, словно маленькие воришки, заползали незнакомые звуки: резко и коротко крикнула чайка, зашелестела легкая штора на двери, ведущей на террасу, где-то внизу фыркнула волна, ударившись о прибрежные камни, и обиженно откатилась назад в море. На часах было  всего семь утра, а спать совершенно не хотелось. Через два часа ее ждала Сонька, чтобы проследовать на завтрак с последующими мероприятиями по внедрению в элиту испанского общества. По дороге в отель  Сонька без устали перечисляла свои планы на ближайшие три недели и Катю: после завтрака предполагался массаж и другие процедуры по поддержанию здорового духа в здоровом, но слегка подвявшем теле,  затем обед и полуденный отдых, потом морские ванны, знакомство с окрестностями и достопримечательностями, ужин в популярном ресторане, ближе к ночи – клуб или светская тусовка. В последнюю неделю отдыха, когда, собственно, и должна было состояться регата, планировалась небольшая корректировка – Сонька собиралась не пропустить ни одно из мероприятий, включенное в расписание регаты – от фуршета по случаю открытия королевской регаты в фешенебельном яхт-клубе Майорки до банкета по случаю окончания соревнований в отеле , куда и направлялись Сонька с Катей . Билеты на все мероприятия были заранее приобретены Лерой и разложены по конвертикам с датами. Если бы Сонька могла, она бы, скорей всего, записалась бы и на непосредственное участие в гонках, занятия по установлению парусов, вязанию морских узлов и погружению с аквалангом. Лишь бы в надлежащей компании. Лерины чувства по отношению к Соньке, охранявшей Алика, как порождение Тифона и Ехидны трехголовый пес Цербер охранял врата Аида, трудно было назвать теплыми, но оставлять будущего мужа сиротой она все же не планировала, справедливо полагая, что траурные события могут еще дальше отодвинуть день ее бракосочетания, поэтому билеты были куплены только на безопасные  развлечения. Катя же вся эта возня очень напомнила ее вожатский опыт в лагере отдыха для детей, с планированием мероприятий на день-неделю-месяц на случай хорошей или плохой погоды.  В этот раз ее неусыпного внимания требовал не отряд из сорока супер-энергичных подростков, а одна тоже вполне себе активная дама, и судя по первым часам общения, еще неизвестно, что было легче.
      Еще вчера Катя заметила, что отель напоминает большой океанский лайнер, который вот-вот должен был сойти со стапелей и отправиться в кругосветное путешествие. Нос  корабля, на котором находился двухэтажный ресторан, уже погрузился в воду, а из огромных окон номеров-кают открывался вид на бескрайнее море с белыми точками  яхт и небольших прогулочных судов. Корма корабля, словно выплывая из недр корабельной верфи, была частью большой скалы, закрывающей живописную бухту от внешнего мира. По обе стороны отеля были бассейны причудливой формы, окруженные мягкими диванами под балдахинами с собственными вентиляторами под потолком. В бассейнах мокли блестящие лежаки и гамаки, попавшие в этот средиземноморский рай прямо с Катиной дачи. От террасы с бассейнами прямо к берегу лазурного моря с небольшим песчаным пляжем  со скалы спускались широкие каменные ступени, вдоль которых высились огромные керамические вазы с невиданными цветами таких ярких расцветок, что казалось, будто кто-то невидимый случайно рассыпал  стеклышки из детского калейдоскопа. Море двигалось, дышало, блестя под утренними лучами солнца, и завлекало, манило, звало…
    Катя надела купальник, небрежно заколола волосы на затылке, взяла пушистое полотенце с монограммой отеля  и побежала к морю. В бухту можно было спуститься и на лифте, но Кате хотелось дойти именно пешком, прыгая со ступеньки на ступеньку, касаясь цветочных головок легким движением руки, вдыхая утренний морской воздух, чистый до головокружения, до слез в глазах.
     Она плавала и плавала, и плавала, лениво рассекая воду, ощущая себя частью этой водной стихии, ныряла с головой, отдыхала на спине  и вновь резкими движениями плыла вперед в зовущее открытое моря, не замечая ни времени, ни расстояния. Накупавшись, она выбралась на берег и вдруг увидела самом краю скалы человека, смотрящего вдаль, туда, где море сливалось с  тонкими облаками, словно съедая призрачную границу между небом и водной гладью. Он стоял так обреченно, что, казалось, еще секунда, и он бросится вниз. Освещенный просыпающимся солнцем, в  легкой белой рубашке и светлых брюках, он казался не живым человеком, а миражом, наваждением, которое является усталым путникам в их долгом пути по бескрайней и безводной пустыне.
   Через час Катя, скучая в ожидании к завтраку Софии Наумовны,  снова увидела его, вполне реального и совершенно земного, стоящего у стойки регистрации с легкой улыбкой на лице и  бронирующего автомобиль на  английском языке с легкоузнаваемым и родным до тошноты русским акцентом. Заметив Катю, он  кивнул ей с той же  дежурной улыбкой, словно забыл стереть ее с лица после разговора с работником отеля. Утренняя загадочность исчезла,  и сейчас он напоминал очередного российского владельца «заводов, домов, пароходов», излучая уверенность и достаток.
    В ресторане Сонька появилась при полном параде, в очередной раз доказав, что не бывает старых и некрасивых женщин, а бывает некачественный макияж: волосы были тщательно уложены волосок к волоску, веки блестели голубым перламутром, а антрацитовые ресницы хлопали сродни крыльям роскошного махаона. Крупные бриллианты в ушах и на пальцах напоминали об ушедшем в вечность Семе Ципкисе, а представительную фигуры скрывал щедро осыпанный золотыми блестками бирюзовый балахон. Этот шедевр дизайнерской мысли  от Oscar de la Renta в стиле эпохи великого Гэтсби  можно было при желании легко использовать в качестве альтернативного источника света. Живописную картину дополнял большой веер, отделанный кружевами.
  Вокруг степенная публика неторопливо изучала меню, а установленная посредине зала арфа в тонких руках молодой арфистки  вкрадчиво шептала  «Лунную сонату» Бетховена, в очередной раз доказывая пользу классической музыки для процессов пищеварения.  Сонька заказала завтрак по-норвежски – черный хлеб с мягким сыром и лосось -  и бутылку холодного шампанского Madame Clicquot Ponsardin, чем ввергла в невероятное изумление официанта, видимо, знакомого с выражением, что по утрам шампанское пьют либо аристократы, либо дегенераты. Прошептав «Oh, those Russians»,  знаток творчества Бони М умчался выполнять заказ и размышлять о загадочной русской душе.  Сонька же принялась внимательно разглядывать отдыхающих за соседними столиками в надежде опознать носителей голубой испанской крови, чьи лица она старательно изучила в процессе подготовки своего вояжа по светской хронике  в журналах, заботливо подобранных Лерой.
     Не обнаружив ни представителей семьи Альба, ни де Сотомайор,  ни де Эстремера, ни Медина, ни, тем более, какого-нибудь захудалого Бурбона, Сонька погрустнела. Завтрак принесли быстро: Катя  только начала мазать душистым апельсиновым джемом невесомый круассан, как увидела, что  Сонька, скучавшая до этого момента,  внезапно резко  напряглась и замерла,  не донеся до рта вилку с кусочком оранжевого лосося и  превратившись из жующей барыни в сидящего в засаде тигра, увидевшего наконец-то свой ужин еще бегающим и блеющим. Катя проследила за ее взглядом: за соседним столиком сидел все тот же утренний незнакомец, а официант увивался вокруг него с таким подобострастием, что, казалось, еще мгновенье, и он завиляет хвостом и  лизнет своего клиента за ухом.
- Боже, - жарким шепотом вскричала Сонька и уронила вилку на пол, - это же сам Максим Зимин!
- А кто такой Максим Зимин?- поинтересовалась Катя, откусывая кусочек воздушного полумесяца.
- Ты не знаешь Зимина? – опешила Сонька. – Самый завидный жених России, владелец торговой марки «Зимний сад» - вина божественного вкуса! Богач, умница, красавец, - и Сонька закатила глаза под голубые веки, рискуя остаться без роскошных ресниц.
- Староват он для жениха будет, - прокомментировала Катя, чьи шансы встретить в обычной жизни школьной учительницы олигарха были даже меньше, чем возможность столкнуться с инопланетянином. Объекту Сонькиного восхищения было хорошо за тридцать.
- Вообще-то, он – вдовец, -  сообщила Сонька, на мгновение скорбно поджав губы. – У него три года назад утонула жена.
- Под тяжестью бриллиантов? – поинтересовалась Катя.
Сонька кинула испепеляющий взор на Катю и любовный на свои украшения.
- Ужасная, трагическая история – она вышла в шторм в открытое море на яхте, – объяснила Сонька. – Бедный Макс почти три года прожил затворником,   страааашно переживал. Он ее обожал, говорят, она устраивала потрясающие приемы. Я, правда, сама не бывала, - вскользь упомянула Сонька это досадное недоразумение, - но все мои знакомые были в восторге. Они были идеальной парой. Шанталь была необыкновенная женщина, красавица, спортсменка.
- «Комсомолка», - хотела добавить Катя, но не рискнула испортить пафос Сонькино рассказа. Она сама не могла понять, почему ее вдруг потянуло на ехидство в совершенно неподходящий момент.
       Три года назад все российские светские газеты и журналы писали о драме, разыгравшейся в Крыму в бухте на Черном море у самого особняка Зиминых: парусная яхта с витиеватой надписью « Chantal »  на борту напоролась на рифы во время ночной бури и затонула. Тело хозяйки яхты нашли водолазы через два месяца далеко от  предполагаемого места трагедии, Зимин смог опознать жену только по  кольцу на пальце погибшей.  Журналисты, отмечая тот факт, что Шанталь была опытной яхтсменкой, все же гадали, что заставило ее выйти в море в темное время суток,  в сильный шторм с ураганным ветром и дождем. Впрочем, такое рискованное предприятие было очень похоже на нее: бесстрашная, энергичная, прекрасно игравшая в гольф, справляющаяся с самым норовистым конем, любительница охоты и светской жизни, Шанталь, в погоне за радостями жизни и адреналином,  не боялась  ничего.   В роскошном доме Зиминых в ту ночь никого не было, сам Максим  должен был улететь  в Москву, а прислуге дали выходной.  Из-за непогоды пилот бизнес-джет Falcon компании «Северный сад» отказался вылетать, и Максим, отменив полет,  уехал домой. Не обнаружив дома жены, он спустился в пляжный домик в бухте, где иногда вечерами она проводила время, но и там ее не было. Не было и парусной яхты у причала. Когда к утру  следующего дня Шанталь не вернулась,  Зимин обратился в милицию. Нашлись свидетели, рыбаки из небольшой деревни по соседству с поместьем Зиминых, которые видели, как яхта, качаясь на бешеных волнах и кренясь набок, выходила из бухты.  Максим похоронил жену на территории поместья, на самом краю скалы, откуда открывался вид на море, унесшее в свою черную бездну Шанталь, и исчез из публичного пространства. Его старшая сестра  Ариадна опасалась за жизнь его самого -   Максим впал в жесточайшую депрессию и вскоре уехал на лечение в Германию, оставив дела на своего верного друга и  блестящего адвоката Олега Каминского. И вот теперь он, похоже, вернулся к жизни. По крайней мере, на взгляд Кати он совсем не походил на безутешного вдовца.
- Быстрее допивай кофе, - скомандовала Сонька, увидев, что Зимин заканчивает завтракать, и выскочила из-за стола со скоростью юной газели и грациозностью пожилого бегемота.- Я не должна его упустить.
- Маааксиим, - запела она, цепко прихватит за локоть Зимина, - какая неожиданная встреча! А я уже отчаялась увидеть здесь кого-то из наших.
- Простите, - явно не узнавая Соньку, сказала Максим, аккуратно освобождаясь из плена.- Не припоминаю, мы знакомы?
- Ну, как же! Я – Софья Наумовна, мама архитектора Алика Ципкиса, - не растерявшись, кокетливо напомнила Сонька.  - Он проектировал беседку в Вашем чудесном поместье в Крыму.
  При слове «Крым» по лицу Зимина пробежала тень, но он взял себя в руки и даже вежливо улыбнулся захватчице, а заодно и подошедшей к ним Кате.
- Ах, да, беседку… -  он слегка пожал протянутую  Сонькину руку.  – Она прекрасно вписалась в ландшафт, Ваш сын – великолепно справился со своей работой.
- Он очень талантливый мальчик и всегда прислушивается к маме, - похвасталась Сонька. – Это ведь была моя идея – украсить решетки беседки стилизованными гроздьями винограда из  зеленого  и желтого мрамора.
- У Вас отменный вкус, - заметил Зимин и спросил, глядя на Катю, - а это Ваша дочь?
- Ой, ну что Вы, - замахала руками Сонька, словно Катя была назойливой мухой, прилетевшей на сладкое. – Это моя переводчица, у меня с испанским не очень, - сообщила Сонька, давая понять, что другие языки были ею освоены в совершенстве.
- Максим, - представился Зимин.
- Катя, - и Катя тоже протянула руку Зимину.
- Екатерина, - хрюкнула Сонька, явно не довольная  сценой братания, и ударила по Катиной руке сложенным веером. – Ты, кажется давно должна была быть в спа, чтобы договориться о моих процедурах.
- Хорошего дня, дамы, - сдержано попрощался Зимин и вышел из ресторана.
- Ты вела себя неприлично, - прошипела Сонька сквозь зубы. – Ты здесь на работе, не забывай об этом. Ты должна меня обслуживать, а не лезть к людям абсолютно не твоего круга.
    Катя почувствовала непреодолимое желание сказать Соньке, что она по специальности учитель английского языка, а не серпентолог, а сословия отменили еще в семнадцатом, но Сонька уже и сама поняла, что перегнула, поэтому вполне миролюбиво  предложила Кате выбрать и себе пару процедур.
    В спа-салоне, расположенном на самом нижнем этаже отеля с затемненными окнами на песчаную бухту, было темно, тихо, прохладно, играла расслабляющая все места музыка, а в воздухе витали дурманящие запахи ароматических масел. Катя переводила Соньке названия возможных процедур, а Сонька, не спрашивая стоимости, кивала головой: в этот длинный список вошли водорослевый пилинг, жемчужные и шелковые обертывания, молочные ванны, фототерапия, микротоковый лимфодренаж, мезотерапия, криолиполиз и фракционное омоложение. И конечно, массаж, даже два: массаж горячими камнями и балийский. Начинать можно было прямо сейчас, и Сонька в сопровождении Педро-массажиста с лицом  Антонио Бандераса и торсом российского качка - величаво удалилась в полумрак, благосклонно отпустив Катю до обеда на волю.
  Захватив в качестве  верного спутника свой любимый роман, борясь с искушением отправиться к ближайшему компьютеру с интернетом и прочитать все о Зимине, Катя вернулась в бухту, где, игнорирую цивилизацию в виде комфортабельных лежаков под балдахинам, по старой советской привычке растянулась на горячем песке, подложив под голову внушительный томик, и быстро задремала под вздохи ленивых волн.
- А где же Ваша рабовладелица? – разбудил ее голос Зимина, и его тень упала Кате на лицо. Катя резко села, не совсем соображая, где она находится.
- Простите, я не хотел Вас напугать, - извинился Зимин, не дожидаясь ответа,  и присел рядом с ней на корточки. – Но спать на солнце вредно, может быть, переберетесь под навес? – и Зимин махнул рукой на волнующийся на легком ветерке ближайший балдахин.
- Спасибо за заботу, - не очень любезно ответила Катя, поправляя упавшую лямочку купальника. – Я уже большая девочка.
- Большая, большая, - охотно согласился Зимин, помогая Кате подняться и собирая ее вещи. – Маленькую я бы просто лишил мороженого.
Зимин протянул Кате стеклянный фужер с настоящим произведением искусства из клубничного и шоколадного мороженого, кусочков ананасов, клубники, киви, щедро политым соусом из маракуйи.
- Кстати, Вы знаете, что маракуйю во Франции называют fruit de la passion –фрукт страсти? – сказал Зимин, когда Катя послушно устроилась на мягком лежаке, не забыв и Михаила Афанасьевича.
Катя подозрительно посмотрела на мороженое, а потом на Зимина.
- Согласен, - рассмеялся Зимин. – Получилось пошловато. Так где же Ваша рабовладелица?
- В раю, - Катя показала рукой в сторону огромных окон спа-салона. – Отсюда и до обеда.
- Большая программа? – поинтересовался Зимин.
- О, да!- подтвердила Катя.- Много всего, что я даже не знаю, и массаж.
- А массажист случайно не Педро? – спросил Зимин. – Местный секс-символ с мускулатурой Шварценеггера?
- Он самый, - подтвердила Катя, – увлек за собой Софью Наумовну как  паук Муху-цокотуху.
- Ну, тогда Вам повезло, - улыбнулся Зимин.- Пару сеансов, и Вы свободны от своего рабства до конца отпуска.
- Вы так думаете? – не поверила Катя.
- Не сомневаюсь, -уверенно кивнул Зимин. – Я в этом отеле не первый раз.
   Оставшееся до обеда время пролетело незаметно. Зимин был опытным путешественником и прекрасным рассказчиком, ни капельки не похожем на снобистых российских нуворишей, как их себе представляла Катя. Она весело смеялась над его живыми картинками и в ответ рассказала историю своего перевоплощения в  Сонькину личную переводчицу.       Спохватившись, что она может опоздать, Катя попрощалась с Зиминым и побежала забирать Соньку.
   В небольшом холле спа-салона никого не была, и Катя неуверенно пошла по длинному коридору вдоль  многочисленных дверей, стараясь угадать, за какой из них блаженствует ее работодательница.  Из самой дальней комнаты доносились звуки, говорящие о признаках жизни в этом царстве женщин глубоко постбальзаковского возраста. Катя постучала  и, не дождавшись ответа, приоткрыла дверь и остолбенела: Сонька возлежала на высоком массажном столе, равномерно распределив свое массивное тело по его поверхности, а над ней, в поте лица своего, трудился Педро. И то, что он делал, вряд ли можно было назвать массажем, разве что очень специфическим. Его голые мускулистые ягодицы мерно двигались, повинуясь какому-то своему ритму, в такт с которым двигалась и Сонькина голова с закрытыми от удовольствия глазами и открытым от того же удовольствия ртом, из которого рвались наружу хриплые вздохи довольной самки. Услышав шум, Педро повернулся к открытой двери и, увидев Катю, подмигнул ей левым глазом, не прекращая ритмических движений, и причмокнул губами, посылая  воздушный поцелуй. Катя тихо охнула и захлопнула дверь.
   Зимин оказался прав: вернувшись после массажа, Сонька, с задором давно забытой простушки из Винницкой области и томной улыбкой на губах, без тени смущения сообщила, что после обеда она будет отдыхать, а ужинать едет со своим новым знакомым, поэтому Катя совершенно свободна до утра. И вообще, теперь они будут встречаться только на завтраке, и Сонька будет уточнять свои планы на день. Нерастраченная в молодые годы сексуальная энергия Софьи Наумовны дарила Кате настоящий отпуск на море.

13.
    На ужине Катя заняла тот же столик, что и утром, не без надежды, что и Зимин окажется по соседству. Так и получилось: переодевшийся в льняной костюм песочного цвета и рубашку в тон, Зимин  внимательно изучал меню в большом кожаном переплете,  заботливо принесенное официантом рысцой на полусогнутых. Кате стало смешно: официанты обладали нюхом на деньги, как мыши на сыр, лично ей в ресторанах приходилось всегда томиться в бесконечном ожидании, ловя взгляд исчезающего при виде ее персонала, чтобы сначала сделать заказ, а потом дождаться его исполнения. За ее спиной что-то споткнулось, стукнуло, ухнуло и дождь из креветок в чесночном соусе, заказанных Катей на ужин, щедро пролился на белоснежную скатерть на ее столе. Услышавший шум Зимин оторвался от занимательного чтения и, не давая опомниться официанту, совершенно растерявшемуся от такого конфуза и пытавшемуся собрать расползавшихся в разные стороны ракообразных из отряда десятиногих, пригласил Катю за свой стол. Еще до того, как перед ней появился десерт из свежайшего тирамису и кофе с шапкой из сбитых сливок, Катя поняла, что влюбилась. Если не с первого взгляда, то со второго уж точно.
   По случаю Катиного освобождения из рабства Зимин заказал шампанского и предложил перейти на «ты». Он томился в отеле уже вторую неделю в ожидании своей новой яхты: дата ее готовности с фатальной регулярностью переносилась с одного дня на другой, подтверждая, что главным словом в испанском языке является сладкозвучное «ma;ana», что по-русски означало - после дождичка в четверг. Так как жаркий июль не предполагал дождливой погоды, то было абсолютно неизвестно, сколько еще продлится его сидение на берегу Средиземного моря. По утрам Зимин, как на работу, отправлялся в офис продавца и непосредственно в порт, где оставалось «еще немного-еще чуть-чуть» до полной готовности, как клятвенно заверял его очередной представитель  завода-изготовителя. А после обеда он был готов покатать Катю по острову и показать ей самые красивые уголки жемчужины Средиземноморья.  Катя с удовольствием согласилась, пожелав в душе знойному Педро крепкого здоровья и мужского долголетия.
   Перемены в своем положении она заметила уже на следующий день – метрдотель подпрыгнул на месте и склонился в поклоне, увидев выходящую из лифта Катю, а в ресторане, не дожидаясь прибытия Соньки к завтраку, официант прытко подскочил к Кате, чтобы принести ей меню и принять заказ. «Money makes the world go round,» - пропела Катя, пытаясь не рассмеяться. Подбывшая в прекрасном расположении духа,  Сонька в ускоренном темпе расправилась со сложносочиненным омлетом с помидорами и отбыла в направлении своего женского счастья, а Катя, захватив полотенце и крем для загара, спустилась в бухту.   
     «Жизнь, действительно, полосатая», - думала Катя, придерживая волосы, развевающиеся на ветру. Максим взял напрокат белый Мерседес-кабриолет и теперь каждый день после обеда они отправлялись в путешествие по острову. Еще неделю назад Катя сердилась на себя, на подруг, на Соньку, представляя три недели жизни в ежовых рукавицах мадам Ципкис. И вот тебе подарок судьбы: ни душной Соньки, ни утомительных переводов меню или карты с коктейлями, а свобода, голубое небо над головой, машина, летящая по нестрашному серпантину к новым впечатлениям и открытиям: пещера Дракона с таинственными сталактитами и сталагмитами и тысячелетней историей в маленьких застывших капельках причудливой формы, обступающими с обеих сторон узкий проход, ведущий в подземной реке, по которой плывут лодки, похожие на гондолы, с музыкантами, и под высокими сводами, глубоко под землей звучит Адажио Альбинони, звучит так пронзительно, так бесконечно, и светлые слезы текут по щекам. И уходящий в бесконечное море мыс Форментор на самом севере острова недалеко от городка Пойенса, куда причалили первые римские корабли две тысячи лет назад, старая сторожевая башня и отвесные скалы, падающие в лазурную воду. И конечно, Агата Кристи и ее «Хлопоты в Пойенсе и другие рассказы». И удивительная рыбацкая деревушка Дейя, наполненная тишиной и умиротворением, где старые домики, дремлющие в тени миндальных и оливковых деревьев, спускаются вниз по склонам горной гряды Трамунтана.  Где-то здесь жила Эва Гарднер, скучал Питер Устинов и неповторимый Пабло Пикассо писал свою «Испанку с острова Майорка». А средневековый долгострой – кафедральный собор Ла Сеу? Всего каких-то триста лет, и украшенное многочисленными витражами и узкими готическими окнами здание собора, не без помощи испанских архитекторов Фабре и Гауди, подчинило себе весь центр столицы острова города Пальма. А красавица Вальдемосса в зеленой долине среди гор, появившаяся вдруг, из-за поворота, беспрекословно заявившая права на свое название – Долина муз. Здесь, в  бывшем монастыре монахов-картезианцев, провели свою романтическую зиму Жорж Санд и Фредерик Шопен. Островные жители с подозрительным любопытством отнеслись с экстравагантной паре из распутной Европы – Жорж Санд носила мужские костюмы, курила трубку и жила  в грехе с молодым болезненным юношей, им отказывались продавать продукты, в них швыряли на улице камни. Влюбленные, отчаявшись снять жилье на побережье, вынуждены были поселиться в горной деревушке Вальдемосса, в монастырских кельях рядом с полузаброшенным дворцом повелителя острова короля Санчо. Та зима выдалась дождливой и холодной, у Шопена снова открылась чахотка,  но он не переставал сочинять свою воздушную музыку, подарив майоркинцам свои «Капли дождя», прелюдию №15 ре-бемоль мажор, в которой так явственно слышится, как падают на землю последние капли дождя и вздыхает от свежести земля. Не забыла эту зиму и Жорж Санд – в маленьком магазинчике у входа в монастырь Катя купил роман писательницы „Зима на Майорке“.
 Засыпая в своем номере, Катя верила и не верила своему счастью, ни капельки не хотелось думать, что это не навсегда, что в любую минуту эта жизнь, похожая на сказочный сон, закончится, и им придется расстаться. И пусть! Она будет счастливой, хоть недолго,  хоть несколько дней, пока рядом с ней Максим. С ним было спокойно и очень надежно, не очень разговорчивая в обычной жизни, она вдруг почувствовала страстное желание поделиться с этим человеком собой, своими радостями и горестями и всей своей жизнью. Она рассказывала про свою бесхарактерность и про Елену Львовну, про хулигана Терещенко и строгую маму, про обстоятельную Иру и Леру с ее матримоинальными планами на Алика, про застенчивого  Шило и даже про Филиппа, по-женски  утаив жестокий финал их романа.
  Все кончилось неожиданно и без предварительной подготовки.  Утром позвонила Лера и встревоженным голосом поинтересовалась, все ли у них в порядке и не сменила ли ее будущая свекровь ненароком свой пол – уже который день телефон Алика жалобно пищит, выдавая астрономические суммы Сонькиных покупок  по кредитной карточке сына в магазинах  известных брендов, специализирующихся на мужской одежде. Или Лера что-то пропустила, и теперь Andrea Campagna и Brioni шьют веселые сарафанчики с пайетками? Щедрость Алика по отношению к мамочке, конечно, практически не знает границ, но и он был слегка удивлен, когда его платиновая VISA забуксовала на оплате мужских часов Rolex, стоимостью годового бюджета небольшой африканской страны. Нарушить покой горячо любимой мамочки Алик все-таки не решился, поэтому Лера была отправлена на разведку. Катя предпочла не вдаваться в подробности Сонькиной личной жизни и пообещала обязательно донести до свой работодательницы обеспокоенность Алика столь варварским нашествием на его банковский счет.
  За завтраком Сонька легкомысленно отмахнулась от поступившей для нее информации и исчезла, дыша духами, туманами и пламенеющим либидо. Но уже через полчаса, когда Катя переодевалась в своем номере в купальник, чтобы, как обычно, спуститься к морю, к ней без стука  влетела Сонька, и вид ее был ужасен.
 Опьяненная страстью, Сонька по обыкновению после утренней трапезы отправилась в свое любовное гнездышко, совсем забыв, что предыдущим вечером,  Педро, крайне раздосадованный несговорчивостью кредитки Алика в ювелирном магазине, отменил утренний сеанс массажа. Когда Сонька, по хозяйски отодвинув вставшую было на ее пути девушку из-за стойки регистрации в холле спа-салона, прошествовала обычным маршрутом в самый дальний кабинет и легким движением ноги распахнула дверь, ее глазам предстала картина вопиющего мужского коварства и предательства. Знакомые до каждой родинки, практически уже родные, ягодицы Педро нагло светили своей наготой в полутемной комнате, где пахло афрозодиаками и бесстыдством. На массажном столе возлежало тело, над которым Педро и трудился. И это тело было не ее! Судя по всему, этап предварительных ласк был успешно пройден, и настал момент непосредственно процесса любви и страсти. Сонька,  в мгновение ока превратившаяся из веселого попугайчика, спешащего на свидание, в дикого коршуна, не долго думая, вцепилась хорошо укрепленными гелем ногтями в шоколадную спину изменщика, который, не ожидав коварного нападения сзади, заорал благим матом и отскочил от объекта своего сексуального внимания, продемонстрировав свой детородный орден в состояния предельного напряжения.  Дама на столе, оказавшаяся немецкой туристкой из соседнего с Сонькой номера, также заорала от неожиданности и попыталась прикрыть руками свои прелести сразу в нескольких местах. Сонька, выпустив из своих когтей окровавленную спину Педро, бросилась с коварной разлучнице и принялась ее душить. Обе дамы были примерно в одной весовой категории, поэтому исход противостояния предугадать было трудно. На крики и шум прибежала девушка из холла, уборщица из туалета, служащий отеля с тележкой со свежими полотенцами и простынями и охранник с рацией. Пока Соньку  отрывали от жертвы,  охранник вызвал по рации подмогу в лице еще одного охранника и главного администратора. Не до конца удовлетворенная Валькирия предпочла быстро собрать свои вещички и исчезнуть с поля битвы, Педро пытался рассмотреть в зеркале свою пострадавшую спину, а все остальные успокаивали Соньку. Не понимая ни слова, из того, что ей говорили, Сонька продолжала истерично рыдать и вопить, обильно перемежая свою речь ненормативной лексикой из словаря русского мата Плуцера-Сарно и требуя врача, адвоката и российского консула. Слегка успокоившись, она заявила, что ни минуты больше не останется в этом гнезде разврата  и немедленно отбывает на Родину. 
   Ворвавшись к Кате, заплаканная, потрепанная, но не побежденная Сонька велела, чтобы та звонила в Аэрофлот, меняла билеты на ближайший рейс, поставила в известность администрацию отеля, что они уезжают, и начала в конце концов уже собирать свой  чемодан в идиотских божьих коровках. Причем, все это стоило сделать одновременно. Прокричав инструкции, Сонька уселась в кресло и выжидающе уставилась на Катю.
   С администрацией Катя разобралась быстро: «Очень жаль, что Вы нас покидаете», - промурлыкал женский голос в трубке с явным облегчением. В Аэрофлоте долго и нудно выясняли, что, где, когда, но в результате перебронировали билеты с хорошей доплатой на дневной рейс. Последним был звонок на стойку регистрации с просьбой через полчаса прислать в ее и Сонькин номер носильщика и заказать на то же время такси. Убедившись, что Катя вытащила чемодан и открыла шкаф, Сонька удалилась собираться в свой номер.
   «Максим», - подумала Катя и бросилась к телефону. Только бы он не уехал проведывать свою яхту. Она не видела его на завтраке, он мог уже уехать или, наоборот, позавтракать позже. Короткие гудки звучали обнадеживающе, если постоянно «занято», значит, еще в номере. Катя начала укладывать вещи, бегая каждые две минуты к телефону. Занято, занято, занято. «А вдруг он просто плохо положил трубку?» -Катя похолодела. Она не может уехать, не простившись, ведь у нее даже нет его телефона, она в жизни не осмелится названивать ему на фирму со словами «Здравствуйте, я Ваша Катя!»
В дверь постучали: судя по сочувственному взгляду молодого носильщика с большой тележкой, весь персонал отеля уже был в курсе разыгравшейся мелодрамы. Катя механически закрыла дверь и пошла за  к лифту. Сонька уже была в холле отеля, вальяжно развалившись на бесконечном диване в окружении своих чемоданов Bric`s Bellagio, внешний вид которых призван был дать понять всем окружающим, что здесь вам не там.
- Сколько можно возиться, - недовольно фыркнула Сонька. – Скажи служке, чтобы нес чемоданы в такси, машина уже ждет.
- Мне надо вернуться в номер, - неожиданно твердо сказала Катя. – Я, кажется, забыла там книгу.
- Глупости, - отрезала Сонька. – Не морочь мне голову, я знаю, куда тебе надо вернуться. Думаешь, я не в курсе твоих шашней с Зиминым.
- Тогда, тем более, - не стала возражать Катя, - Я не могу уехать не попрощавшись. – И она решительно направилась к лифту.
- Дурочка, - не обращая внимания на окружающих, крикнула ей вслед Сонька и злорадно добавила, – непонятно, на что ты рассчитываешь, думаешь он тебя удочерит? – И она громко захохотала.
  Зимин открыл дверь почти сразу, как Катя позвонила: он был в пушистом махровом халате и с белой пеной на правой половине лица, в руке он держал бритву.
- Мы уезжаем, - не дожидаясь вопросов, покраснев от собственной смелости,  выпалила Катя. – Прямо сейчас, такси уже приехало.
- Заходи, я сейчас закончу, - и Максим посторонился, пропуская Катю вперед.
  Пока Максим добривался и переодевался, Катя рассмотрела номер – из большой гостиной, где она ждала Зимина,  была видна спальня, где-то за ней шумела вода в ванной комнате, а полностью стеклянная стена выходила на террасу с джакузи и деревянной беседкой. Один из углов занимала барная стойка, рядом с которой была закрытая дверь, видимо, еще одной спальни.
- Идем, - появившейся спустя пять минут Максим решительно взял Катю за руку. – Сейчас разберемся.
   Сонька, обмахиваясь кружевным веером, нетерпеливо ходила по холлу, зло поглядывая на часы и в сторону лифта. Чемоданов  уже не было, молодой носильщик на всякий случай скучал рядом в ожидании возможного продолжения утреннего шоу и дополнительных чаевых. При виде Зимина Сонька притормозила, плюхнулась на диван и нечеловеческим усилием воли натянула на лицо улыбку.
- Добрый день, Софья Наумовна, позволите присесть? - Максим демонстрировал невероятную учтивость и хорошую память. – Мне бы хотелось с Вами кое-что обсудить.
- Ну, конечно, - выдавила из себя Сонька, сцепив зубы. - Если только недолго, у нас самолет.
- Самолет подождет, - ответил Максим с уверенностью человека, останавливающего самолеты, поезда и пароходы. – Насколько я понимаю, Катины обязанности по отношению к Вам подходят к концу?
Сонька утвердительно кивнула головой.
- Я вынужден остаться здесь еще на некоторое время и у меня есть для Кати интересное предложение. – сказал Максим, доверительно глядя в глаза Соньки.
- Вы хотите предложить ей работу, - оживилась Сонька, решив, что от нее что-то в этом мире зависит.
- Отнюдь, - возразил Максим. – Я хочу предложить ей руку и сердце. – И он достал из кармана бархатную коробочку, внутри которой огромным желтым глазом сияло кольцо из белого золота с внушительным бриллиантом.
- Нет,  - сказала Сонька, покраснев, как спелый помидор.
- Да,  - сказала Катя, побледнев, как полотно.
- Отлично, - сказал Максим и пошел в бар, чтобы заказать щампанское.
14                Первой утром позвонила Лера, про которую Катя на радостях совершенно забыла. Еще не совсем проснувшись, она слышала, как Максим отправился в свой очередной поход за яхтой, поцеловав ее перед уходом и почти беззвучно прикрыв дверь. Катя лежала в полудреме, уткнувшись в подушку Максима, вдыхая запах счастья и боясь, что она проснется, и все это окажется неправдой – и эта ночь, и Максим, и его предложение,  -  словно женский роман, от которого она не может оторваться, представляя себя на месте героини.
- И что это все значит? –сухо поинтересовалась Лера.
- Как там Сонька? - ответила Катя вопросом на вопрос.
- Забавно, что об этом ты спрашиваешь меня, - не без издевки прокомментировала Лера. – Кажется, это ты должна была быть с ней еще добрые две недели. И это мне интересно,  почему, вместо того, чтобы строить свои накрашенные до невозможности глазки какому-нибудь идальго, она примчалась назад в Питер, чтобы испортить мне жизнь?
- Как она долетела? – переспросила Катя, не желая вступать с подругой в ненужную дискуссию.
- Прекрасно! Как и положено ведьме – на метле, – сообщила Лера. – Влетела вчера вечером в квартиру и целый час орала, какая у меня распутная подруга, это я еще цензурно выражаюсь, которая, вместо того, чтобы заниматься работой, за которую ей заплатили, изо всех сил сооблазняла Максима Зимина. 
- Лера, ты действительно веришь, что я могу кого-то соблазнить? – удивилась Катя.
- Я – нет, а Алик – да, - зло сказала Лера. – Потом все дружно пили валерьянку, валокордин и пустырник,  а утром он сказал, что мамочке нельзя волноваться и умчался устраивать Соньку в клинику неврозов. Я попросила его  взять сразу и мне палату по соседству.
- Кошмар, - расстроилась Катя. – Он не успел сделать тебе предложение?
- Успел. Предложил мне сегодня отправиться в офис и заняться своими непосредственными обязанностями,- убитым голосом сообщила Лера.
- Лера, прости, но я, честное слово, не виновата, - сочувственно сказала Катя. – У Соньки здесь на личном фронте что-то не сложилось.
- Да, я уже догадалась, - вздохнула Лера. – Не дура : мужские шмотки, часы, но Алику же не объяснишь. А у тебя-то как?
- Ой, Лера, я, кажется, выхожу замуж, - стараясь звучать не очень счастливой, прошептала Катя. – Зимин сделал мне предложение.
- Катя, ты действительно считаешь, что можешь стать женой такого человека? – удивилась Лера.
- А почему нет? – не поняла Катя.- Я его люблю.
- Ну, хотя бы потому, что ты ему просто не пара, - с нотками открытого презрения в голосе ответила та, которую Катя десять лет считала своей подругой. – Разве такая жена нужна олигарху? Посмотри на свой экстерьер: ни внешнего вида, ни породы, училка – училкой!
- Ты меня случайно с собачкой не перепутала? – из всех сил  стараясь не заплакать, спросила Катя и, не дожидаясь ответа, нажала на красную кнопку на телефоне.
«Все-таки, неправда, что друг познается в беде», -  подумала Катя. «Друг познается в радости. Сочувствовать, когда кому-то плохо, тихо радуясь в душе, что это происходит не с тобой, гораздо приятнее, чем  порадоваться чужому счастью».
   Потом позвонила мама, о которой Катя забыла тоже.
- Катерина, ты не хочешь мне ничего рассказать? – тоном, каким она обычно разговаривала с маленькими пациентами, переевшими мороженого, спросила мама.
- Хочу, - безропотно согласилась Катя.
- Это обнадеживает, - продолжила мама допрос с пристрастием. – Кто этот человек, за которого, как сообщила твоя подруга Лера, моя дочь выходит замуж?
- Очень хороший человек, - начала Катя, но была прервана в ту же минуту.
- -Это не профессия, - резюмировала мама. – Хотелось бы узнать о своем предполагаемом зяте чуть больше - имя, фамилия, возраст, род занятий.
- Максим Зимин, - начала отчитываться Катя, сообразив, что не знает, сколько Максиму лет. – Владелец известной фирмы «Зимний сад».
- И что растет в этом саду? - подозрительно спросила мама.
- Это производитель вин и других напитков, - не очень охотно поделилась Катя, предчувствуя продолжение аутодафе.
- Он – алкоголик? – после непродолжительной паузы обеспокоенно поинтересовалась мама.
- Мама, - почти закричала Катя. – Он замечательный человек, и я люблю его!
- Ну, это мы обсудим, когда ты вернешься, - резюмировала мама тоном, не терпящим возражения.
- Нет, мама, - твердо сказала Катя. – Мы ничего обсуждать не будем! Я все решила.
- Ты хотя бы проверила его по списку преступников, находящихся в розыске? – не сдавалась Катина мама.
- Я проверила его по списку журнала «Форбс», - мстительно сказала Катя и попрощалась.
    Следующий звонок был от Иры.
- У тебя было занято, - недовольно сказала Ира, душа которой жаждала подробностей.
- Мама, - вздохнула Катя, еще не отошедшая от закончившейся перепалки.
- Понимаю, - сочувственно согласилась Ира. – Я тебя поздравляю, видишь, а ты еще ехать не хотела.
- Что-то не слышу в твоем голосе радости за подругу, - обиженно заметила Катя.
- Видишь ли , Катя, - вкрадчиво начала Ира. – Тебе вся это подозрительная история ничего не напоминает?
- Какая история, - начала заводиться Катя. – Ты же мне сама так настойчиво советовала поехать, развлечься, завести легкий флирт, по крайней мере, а теперь, когда у меня все хорошо, не можешь просто порадоваться за подругу? Может быть, ты просто завидуешь?
- Уймись, подруга, за которую надо просто порадоваться, - перестала осторожничать Ира. – Солнце, море, строгая работодательница, завидный жених-вдовец, утонувшая жена и скромная девочка-ромашка.  Тебе не кажется, что это все уже было. Ребекка.
- Что Ребекка!?
- Роман «Ребекка», - ответила Ира и выразительно замолчала.
  Об этом романе английской писательницы Дафны дю Морье Катя впервые услышала от Елены Львовны, которая внимательно следила за тем, что читали ее ученики. Елена Львовна рассказала Кате, что даже самая необразованная английская барышня прочитала в своей жизни хотя бы три книги, эдакий женский  литературный минимум: «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте, «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл и «Ребекка» Дафны дю Морье. Трогательная и скучная история бедной сиротки Джейн Кате не понравилась, она с трудом добралась до полу-счастливого конца романа, не бросив его где-то посередине  исключительно из уважения к Елене Львовне. Бумажным страстям Скарлетт О’Хара Катя предпочла киноверсию с прелестной Вивьен Ли и неподражаемым Кларком Гейблом, справедливо рассудив, что от этого уровень ее образованности не пострадает. На свете есть книги и поинтереснее. А про «Ребекку» Катя до поры до времени просто забыла, случайно обнаружив ее на книжной полке в институтской  библиотеке, когда подбирала книгу на английской языке, чтобы сдать домашнее чтение. Все студенты ее факультета обязаны были раз в месяц предъявлять  прочитанные самостоятельно книги. Зачет принимала сама декан факультета, профессор Левицкая: это было ее маленькое хобби, которое приближало ее к народу, то есть к студентам, и позволяло продемонстрировать свою начитанность, что способствовало ее авторитету. Никаких предметов Левицкая на факультете не вела, в институте появлялась редко, предпочитая командировки в столицу и за границу, и, если бы ни это хождение в народ, то она давно бы превратилась для всех в родную сестру Кентервильского привидения.   Среди студентов ходили слухи, что Левицкая  читала даже те книги, которые еще не были написаны. Обычно она брала в руки первоисточник, небрежно пролистывала его и задавала пару вопросов по содержанию, чтобы убедиться, что ее не пытаются провести  и книга действительно прочитана. У нее были пару секретов, которые давно передавались студентами из поколения в поколения, позволяющие поймать несчастного на вранье: зачет заканчивался, если студент называл писателя Джордж Элиот, который на самом деле звался Мари Энн Эванс,  «он»,  или считал, что писатели О’Генри и Уильям Сидни Портер – два разных человека. Левицкая сама составляла список обязательной к прочтению литературы и вывешивала его каждый год первого сентября на доске объявлений. Отступления допускались, но не приветствовались. Увидев в руках Кати «Ребекку», профессор Левицкая брезгливо поморщилась и тяжело вздохнула, назвав роман «типичной книгой для домохозяек».  А Кате роман понравился.  Видимо, в ее душе притаилась эта типичная домохозяйка. Катя прочла роман залпом, не отрываясь, дочитывая ночью при свете фонарика, сгорая от желания узнать, что станет с его главными героями и мучаясь вопросом, приживутся ли у нее на даче рододендроны. Ире роман тоже понравился, правда, она благоразумно предпочла не ходить с ним к Левицкой, выбрав безопасного Хемингуэйя.  Ира вообще любила прозу американского писателя, очень удобного для подсчета  прочитанных страниц: признанный мастер диалогов заполнял главы разговорами своих героев из лаконичных фраз, увеличивая невероятно количество страниц для сдачи зачета.
- Катя, ты меня слышишь? – в который раз повторила Ира, пробиваясь сквозь помехи мобильной связи.
- Ира, все уже когда-то было на этом свете: и под поезд бросалась не только Анна Каренина, и на панель шла не только Сонечка Мармеладова, и даже близнецов родила не только ты.  Не понимаю, в чем драма? – устало спросила Катя.
- Все как-то не по-настоящему, и тревожно за тебя, - озабоченно произнесла Ира.
- Я люблю его, Ира, люблю по-настоящему, и ничего не боюсь. Целую, - закончила разговор Катя, услышав, как открылась дверь в номер.
- Катя, яхта готова, завтра едем домой, вернее, идем, - и Максим положил на постель букет белых роз.
Белоснежная красавица, напоминающая приводнившейся корабль инопланетян, стояла у ближнего пирса Порто Адриано, щурясь затемненными окнами, вызывающе блестя на солнце и притягивая взгляды туристов.  И никаких парусов, скрипучих ступеней, деревянной кариатиды на носу  и чумазых матросов, карабкающихся по реям – Катино представление о яхтах покоилось где-то между яхтой «Дункан», на которой дети капитана Гранта искали своего пропавшего отца, и дедушкой русского флота - ботиком Петра I. Капитан и два матроса помогли Кате и Максиму отнести на борт их багаж и бесшумно исчезли в узких коридорах плавучего дома. В ходе небольшой экскурсии на яхте обнаружились салон с большим экраном и небольшой сценой, уютная столовая, кухня, зал с тренажерами, кабинкой сауны и джаккузи, бассейн на палубе, четыре гостевые каюты со своими ванными комнатами и большая спальня на самой высокой палубе, прямо над названием яхты, каждая буква которого своими острыми углами походила на ежиков, выпустивших колючки.
- Катерина,  – прочитала название Катя и посмотрела на Максима.                - Катерина, - повторил  Максим, обняв  Катю. – По-гречески  „экатерини“ – чистая и непорочная.  - И добавил, вздохнув полной грудью пьянящий морской воздух, - идем в Барселону,  в консульстве нас распишут, У меня там консул знакомый, учились вместе в МГИМО.
- Ты учился в институте международных отношений? – у Кати округлились от удивления глаза.
- А ты думала в сельскохозяйственном техникуме? – расхохотался Максим. – Бери выше, перед тобой –бывший третий секретарь российского посольства в Париже.
15
С детства, сколько себя помнил Максим Зимин, он  знал, что будет дипломатом, просто, по-другому и быть не могло: каждый квадратный метр  их большой квартиры на Старом Арбате, полной старых семейных фотографий, реликвий и легенд,  не без изрядной доли хвастовства говорил каждому в нее входящему, что здесь живет элита советской дипломатии. Парадные портреты далеких предков, служивших еще  при Борисе Годунове  в Посольском приказе, преобразованном неутомимым реформатором Петром I в Коллегию иностранных дел, а, согласно семейной истории,  еще задолго до учреждения Приказа принимавших участие в заключении договора «О мире и любви» с Византийской империей, строго смотрели на самого младшего из Зиминых изо дня в день,  безмолвно наставляя его на правильный жизненный путь. На огромных, от пола до потолка, книжных полках бережно хранились за стеклом книги  по истории дипломатии и государства российского от переписки Ивана Грозного со шведским королем Юханом III, в которой непреклонный русский царь вне всякого дипломатического этикета крыл без политесов коварных шведских правителей простыми русскими словами, доходчиво объясняя им их коварную сущность, и фундаментального труда советника французского короля Людовика IV  Франсуа Кальера «Каким образом договариваться с государями» до запрещенных воспоминаний   Роберта Локкарта, английского дипломата и шпиона Антанты, изданных в Великобритании в тридцатые годы двадцатого века и тайно привезенных в Советский Союз покойным дедом Максима, и работ трехкратного лауреата Сталинской премии  академика Тарле. Пока ровесники Максима следили за приключениями Незнайки на Луне   и Тимура и его команды, он с увлечением читал Карамзина и мифы Древней Греции, ходил вместо секции бокса на бальные танцы и теннис, учился в спецшколе с двумя иностранными языками и брал уроки музыки. В семье Зиминых все было подчинено интересам знаменитой династии, впрочем, достаточно детально можно было проследить за историей семейного успеха где-то с конца девятнадцатого века.                Будучи на дипломатической службе при посольстве Российской империи в Лондоне в начале века двадцатого, прадед Максима, Александр Михайлович Зимин, полный и неслучайный тезка своего крестного - светлейшего князя Горчакова, последнего лицеиста и  министра иностранных дел государства российского, совершенно случайно познакомился с соотечественником,  скромным  и начитанным сотрудником издательства Williams and Norgate, куда его рекомендовал директор лондонской библиотеки. Знакомство было поверхностным, молодой человек по имени Меер Баллах производил впечатление человека нрава тихого и неконфликтного. Какого же было изумление Александра Михайловича, когда после Октябрьского переворота семнадцатого года этот же человек появился на пороге его лондонской квартиры и представился Литвиновым Максимом Максимовичем, полномочным представителем Советской России в Великобритании, оказавшись заодно ярым большевиком с многолетним стажем революционной деятельности, то есть настоящим врагом той России, которой верой и правдой служило не одно поколение Зиминых и которой больше не существовало. После октябрьского восстания семнадцатого года Александр Михайлович, не желая признавать новые реалии, как и большинство сотрудников последнего посольства Российской империи, продолжавших трудиться без какой-либо финансовой поддержки, в помещении Чешем-Хауза, считая себя и своего посла Набокова законными представителями России,  существовал весьма скромно с двенадцатилетним сыном и красавицей женой, итальянкой по происхождению, проживая накопленное за годы государевой службы и потихоньку продавая драгоценности жены. Душа Зимина металась в сомнениях, размышления об ответственности перед семьей и долгом перед Родиной сводили Александра Михайловича с ума. Было непонятно, ни как жить, ни где, ни на что.  Ему было уже за сорок, и он не представлял себя вне дипломатии. Литвинов оказался весьма убедительным, и после нескольких вечеров острых политических дискуссий Зимин принял предложение о переходе на службу молодой российской демократии, за что  с величайшим презрением был лишен возможности последнего рукопожатия бывших коллег. Спустя некоторое время вместе с Литвиновым Зимин вернулся в Россию, где проработал, пользуясь негласным покровительством наркоминдела Литвинова,  в Наркомате иностранных дел, обучая представителей победившего пролетариата делать приятное лицо и пользоваться ножом,  без права выезда за границу до самого тридцать седьмого года. Ареста Александр Михайлович не боялся, он боялся быть застигнутым в неподобающем виде,  что недостойно дипломата, поэтому, зная, что аресты в основном проходят ночью, до самого утра сидел в кресле в рабочем кабинете в костюме-тройке с галстуком, не переодеваясь в пижаму. Когда  в дверь позвонили, он крикнул жене, чтобы она открыла, и застрелился, отведя тем самым угрозу стать членом семьи врага народа от жены, сына, Николая Александровича, работника советского торгпредства в Берлине, и крошечного, двухмесячного внука Максима, названного в честь Литвинова.  Заграничная командировка Николая Зимина закончилась  двадцать второго июня сорок первого года. С конца мая обстановка в торгпредстве была неспокойной: внешне казалось, все было, как прежде - звонки, телеграммы, встречи с немецкими чиновниками, согласно контрактам в Германию шли составы и корабли с грузом, приезжали новые сотрудники с семьями. К Зимину на лето приехала из Москвы беременная жена с четырехлетним сыном. Но, прогуливаясь по Унтер ден Линден,  недалеко от советского посольства в витрине роскошного фотоателье Гофмана, придворного фотографа Гитлера, где когда-то работала натурщицей Ева Браун, прямо под портретом Гитлера Зимин увидел вывешенную географическую карту. В самом этом факте не было ничего необычного, с начала войны там всегда висела карта той части Европы, где намечались  военные действия, Весной сорокового года  висела карта Голландии, Бельгии, Дании и Норвегии. Потом на этом месте появилась карта Франции. В начале сорок первого года ее сменила карта Югославии и Греции. В этот день ошеломленный Зимин увидел за стеклом карту Прибалтики, Украины и Белоруссии – огромную часть территории Советского Союза от Черного до Баренцева моря.  Намек Гофмана был наглым и откровенным. По Берлину давно ходили слухи о готовящемся нападении на Советский Союз, почти не скрываясь, на восток шли немецкие эшелоны с боевой техникой,  но никаких особых инструкций Зимин и его товарищи не получали. Четырнадцатого мая из Москвы пришло сообщение, что советские газеты опубликовали заявление ТАСС о верности Советского Союза пакту о ненападении, заключенному с Германией. Ни в одной из немецких газет Зимин, свободно владеющий немецким языком, не нашел никаких сообщений об этом заявлении. По радио гремели военные марши, а прессу наполнили статьи начальника пресс-службы немецкого правительства Дитриха о новой угрозе, нависшей над Германией и мешающей созданию тысячелетнего рейха. В ночь на двадцать второе июня Николай Зимин дежурил в помещении торгпредства на улице Лиценбургерштрассе. В полночь внезапно прекратилось поступление телеграмм, чего прежде никогда не бывало, а когда начало светать,  раздался громкий вой сирены – это дежурный на входе предупреждал всех находящихся в здании о том, что произошло что-то необычное. Зимин выглянул в окно и увидел, что в ворота ломится толпа вооруженных эсэсовцев.  Зимин бросился к телефону, но связи не было.  За воротами была лишь стеклянная дверь и металлическая сетка, которые не смогли бы задержать немцев надолго. Квартиры сотрудников торгпредства находились этажом выше в этом же здании, еще трое сотрудников спустились к Зимину, и все четверо начали жечь секретные документы. Печка была маленькая, много бумаг туда не помещалось, и Зимин развел костер прямо на полу на железном листе, на котором стояла печка.  В комнате было нестерпимо жарко, под ногами начал гореть паркет. Когда толпа орущих разъяренных людей в черной форме ворвалась в дежурную комнату, на полу догорали последние пачки документов. Немцы подогнали черный фургон и затолкали в него избитого Зимина и его товарищей. Их отвезли в гестапо и  бросили в одиночные камеры.  Десять дней по два-три раза в день его таскали на допросы, требовали выдать секретную информацию и поставить свою подпись в каких-то документах. Зимин молчал, за это его долго и жестоко избивали. Молчали и его товарищи. Когда через десять дней их, в рваной, окровавленной одежде,  привезли на вокзал и закинули в вагон к работникам советских дипмиссий и их семьям, которым разрешили покинуть Германию, черное от побоев лицо Зимина с заплывшими глазами, разбитым носом и опухшими губами не узнала его собственная жена. Ночью у нее начались преждевременные роды, но ребенка спасти не удалось. Чудом было, что она сама выжила. С начала войны ее вместе с другими советскими гражданами, не имевшими дипломатического иммунитета, держали в бараках  концентрационного лагеря на окраине Берлина почти без еды и воды. На ней была надета грязная ночная рубашка и домашние тапочки, а маленький Максим был в пижамке с зайчиками – в таком виде в ночь начала войны эсэсовцы вытащили их из теплых кроватей и отправили в лагерь для интернированных.  Всю дорогу до болгарского города Свиленграда на турецкой границе Зимин ни на минуту не отпускал от себя сына, все еще не веря, что им удалось выбраться из Германии живыми.  На каждой стоянке во время долгого пути через Прагу, Вену, Белград, Софию их состав  в два ряда окружали вооруженные  автоматами немецкие  солдаты в касках, а местные жители боялись поднять глаза. Лишь на югославской станции Ниш Зимин увидел, как два пожилых железнодорожника украдкой помахали в окна красными  сигнальными флажками. На турецкой границе их вагон наконец-то покинули эсэсовцы, дежурившие в коридорах и тамбурах, а всех пассажиров пересадили в Эдирне в другой поезд и довезли до Стамбула, где на советском пароходе «Сванетия» Зиминым выдали советские паспорта, вместо отобранных в гестапо,  и одежду. В Москву они попали в двадцатых числах июля, когда город уже бомбили, и ничего не напоминало о довоенной жизни. На Ленинградском шоссе по дороге с аэродрома Зимин увидел большой плакат «Родина-мать зовет!» - женщина со скорбным и суровым лицом держала в руках листок с текстом воинской присяги.  На другой день Зимин пошел в военкомат и записался добровольцем.  Еще месяц его допрашивали в НКВД, заставляя вновь и вновь в подробностях пересказывать, все, что происходило с ним в первые часы и дни войны,  а потом отпустили на фронт. В следующий раз в Берлин он попал в мае сорок пятого, пройдя всю войну в военной разведке. Утром девятого мая он пришел на Лиценбургерштрассе: на месте бывшего здания торгпредства дымилась огромная воронка, а рядом с ней в груде камней валялись покореженные ворота, через которые в жизнь Зимина теплым июньским утром сорок первого года вошла война.
16                Зарегистрировали их в консульстве Барселоны быстро и без затей. Дежурный консул  проверил паспорта, дал расписаться там-там и там и поздравил с рождением новой семьи, полная секретарша, она же свидетельница со стороны невесты, принесла теплое шампанское и коробку бесформенных шоколадных конфет. Охранник, он же свидетель со стороны жениха, проводил до выхода явно в ожидании материальной благодарности от счастливых новобрачных.Спускаясь вниз по крутой лестнице, Кате немного взгрустнулось:  ни тебе белого платья с длинной фатой, ни  нарядных деток с букетами цветов, ни прослезившихся родителей, ни радостных подруг. Максим догадался о причинах Катиной грусти и шутливо пообещал большой праздник по возвращению домой с приглашением всех, кого Катина душа пожелает. А пока, как полагается, в качестве частичной компенсации за нарушение традиций, после непременного посещения собора Святого семейства Антонио Гауди, они немедленно отправляются в свадебное путешествие в Италию.
Яхта шла уверенно и неслышно,  рассекая  безмятежное море, тяжело вздыхающего из своей бездонной глубины. Ночью, открыв раздвигающийся потолок в спальне,  Катя долго лежала без сна, глядя на проплывающие над ней звезды и прислушиваюсь к  спокойному дыханию Максима, привыкая к мысли, что этот взрослый, красивый, сильный и умный человек –  ее муж, а она теперь – Екатерина Зимина.
Гламурное Монте-Карло, Генуя с остатками былой красоты, смешная Пизза, невероятная Флоренция, величественный Рим, романтическое побережье Амальфи, красочная Сицилия, скромный Бари и неповторимая Венеция. Музеи и замки чередовались с уютными ресторанчиками и набегами на магазины, затащить в которые Катю  Максиму удавалось с большим трудом. Катя не была уж совсем равнодушна к одежде, просто, с годами у нее выработался свой стиль, напрямую зависящий от ее зарплаты и очень отличающийся от вызывающей стильности Леры, которая называла Катины вещи „ простенько, и где-то со вкусом“, и недешевой добротности Иры. Яркие и модные вещи, выставленные в витринах магазинов  звучных итальянских брэндов, манили Катю своей красотой и доводили до полуобморока своими ценами. Максим веселился от души, глядя, как замирала Катя  при виде очередной цифры с нулями на блестящих ценниках. Она все норовила сэкономить и долго переживала по поводу очередной покупки, которую Максим оплачивал с легкостью факира, делающего деньги из воздуха. Постепенно бедные божьи коровки на Катином чемодане распухли до невозможности, грозя лопнуть в любую минуту, и вскоре они были вынуждены уступить место изящным чемоданам Delsey.
Из Венеции, проводив яхту в самостоятельное путешествие к родному причалу в Черном море,  они улетели в Москву, а оттуда, не заезжая  в московскую квартиру Максима, в Симферополь. Максим предлагал заехать в Питер, познакомиться с Катиными родителями, но Катя, представляя мамино лицо при знакомстве с зятем, появившегося как черт из табакерки, предпочла отложить эту процедуру до следующего раза, лишь позвонив родителям и предупредив их, что они вернулись.
 В симферопольском аэропорту, еще более одряхлевшему за последние годы и похожему на съежившегося от недомоганий старика, их встречал Олег Каминский на машине с водителем. В большом джипе, уютно устровшись на заднем сидении,  пока Максим с Олегом обсуждали текущие дела,  Катя уснула, и проснулась от душистых запахов крымского августа, которые с каждым дуновением вечернего воздуха  наполняли салон автомобиля: тонкий  аромат чайных роз смешивался с пахучим жасмином, сменялся тропическим запахом плюмерии и приторно-сладким душистого горошка, пьянил гарденией и дурманил ванилью ангельских труб,  больших колоколов нежно розового и желтого цветов, похожих на гигантские перевернутые колокольчики. Джип, тихо шурша по щебенке,  остановился под большой глицинией, чье ветки, потерявшие цветы еще ранней весной, грустно свисали вниз.Белоснежный  дом, состоящий из  стеклянных прямоугольников с большими,  поделенными на прямоугольники окнами, , словно уставший великан, наигравшийся в огромные кубики, бросил их,  забыв аккуратно положить на  место, стоял в глубине сада.  К нему вела дорожка, выложенная блестящими плитами и подсвеченная невидимыми фонариками, а где-то тихо журчала вода и звучал „Сад Эдема“ Фредерика Шопена. На первом этаже центрального кубика зажегся свет,  входная дверь  отворилась и на крыльце показались фигуры людей.  Катя услышала, как Максим  выругался вполголоса: “Черт, я же просил ее этого не делать!“
- Прошу любить и жаловать,  моя жена Екатерина, - церемонно представил Максим Катю встречавшим их людям.
- Сергей, - представил Максим немолодого человек, который стоял к Кате ближе всех. – Садовник.
- Мария Степановна, наша кормилица и поилица, лучшая стряпуха на свете, - Максим подвел Катю к женщине, пахнущей знакомым с детства запахом корицы.
- Наш охранник Вадим, - крепкий молодой человек с богатой мускулатурой, выпирающий из всех деталей одежды, напомнил Кате коварного Педро.
- А это Мунира, благодаря ей наш дом всегда сверкает чистотой, - живая черноволосая девушка, не скрывая любопытства, разглядывала Катю во все глаза.
- И Роза, - Максим запнулся, подбирая слова и, не найдя подходящих, добавил, - к ней можно обращаться по любым вопросам.
Высокая, худая женщина, одетая во все черное, с черными, коротко подстриженными волосами и темными колючими глазами, глядевшими на Катю в упор, без всякого намека на приветливость, стояла, выпрямив спину и сжав перед собой руки. Катя вдруг стало очень неуютно ,  она смотрела на Розу, не в силах отвести взгляд или сдвинуться с места, как когда-то, когда она, еще маленькой девочкой, переходя с мамой трамвайные пути на Лиговском проспекте, застряла галошей между шпалами и никак не могла вытащить ногу. Прямо на нее, царапая колесами по железным рейсам и отчаянно звеня, мчался трамвай, а Катя смотрела на него, чувствуя, что к ней приближается что-то страшное и непоправимое, и  не могла заставить себя отбежать. В последнюю минуту мама дернула ее изо всех сил за руку, и трамвай промчался мимо, подминая под себя оставшийся под ним Катин валенок.
Большая гостиная, малая гостиная, комната с камином, библиотека и кабинет Максима, кухня с крытой верандой для завтраков, столовая, гостевые спальни с  ванными комнатами были обставлены светлой мебелью в стиле Прованс с необъятными диванами и креслами,  тяжелыми коваными светильниками и люстрами, живыми и причудливо засушенными цветами в больших вазах, картинами  на стенах, выкрашенных в пастельные тона и легкими занавесками в пол на окнах. Внутри дома было светло и спокойно,  ведущая на второй этаж лестница с ажурными металлическими перилами парила в воздухе, возвышаясь над большим открытым пространством первого этажа. В холле второго этажа с квадратным стеклянным потолком были две двери с витражами, ведущие в правое и левое крыло. Роза безмолвно открыла большим ключом правую дверь и, пропустив вперед Сергея и Вадима с чемоданами, проследовала за ними, жестами показывая Кате, где находится большая спальня, ванная комната, выложенная бежевым мрамором с круглой ванной в полу, две гардеробные, отдельная комната с душем и сауной, еще одна веранда с мягкой мебелью и большая терраса, откуда открывался вид на олимпийских размеров бассейн на зеленой лужайке, теннисный корт и бухту с причалом для яхты. По лужайке важно разгуливали два самодовольных павлина, горделиво распустив свои роскошные хвосты и требовательно покрикивая в поиске своих подруг.
- Это рай? – спросила Катя Максима, когда  они остались вдвоем.
- Почти, -  ответил Максим, накидывая Кате на плечи плед. -  А мы – первые люди на Земле, и жизнь только начинается.
Завтракать Кате пришлось в одиночестве: Максим с утра уехал на фирму, и она долго сидела на веранде с чашкой утреннего кофе, глядя в открытое окно, как Сергей чистит бассейн и подстригает лужайку. Свежескошенная трава пахла арбузами и особой, южной безмятежностью. За жужжанием машинки во дворе Катя не услышала, как за ее спиной появилась Роза.
- Сегодня понедельник, - сообщила она вместо приветствия, и ее скрипучий голос вновь напомнил Кате ее детскую встречу с трамваем.
- Я в курсе, - ответила Катя, допивая кофе. Она хотела с утра разобрать чемоданы, стоявшие с вечера в пустой гардеробной, а потом спуститься позагорать в бухту.
- Надо составить меню на неделю, - продолжила Роза,  прочно стоя в дверях, перекрыв  Кате любой путь к отступлению. – Здесь принято заранее планировать обеды и ужины. Какие у Вас предпочтения в еде?
- Да, никаких особенных. Я все ем. Или почти все, -   и Катя, вспомнив про ненавистную манную кашу,  сделала  безуспешную попытку просочиться мимо Розы.
- В любом случае, надо обсудить порядок блюд, - проскрипела Роза. – Мне ждать Вас в гостиной с камином?
- А разве мы не можем обсудить это здесь? – удивилась Катя.
- Гостиная с камином – это личный кабинет жены господина Зимина. Шанталь всегда занималась делами там, - бесцветным голосом поведала Роза.
- Ну, хорошо, - согласилась Катя. – Я разберу вещи и спущусь в комнату с камином.
- Вещи Максима Максимовича я уже развесила, а Ваши разбирает Мунира, - бесстрастно сказала Роза. – То, что требует стирки, будет отправлено в прачечную.
Катя вспыхнула, ей была неприятна сама мысль, что кто-то роется в ее вещах и хозяйничает в чемодане мужа.
- Вы знаете, я уже большая девочка, - не очень вежливо заметила Катя. – Я сама могу разобраться с нашими вещами.
- Жене господина Зимина не пристало заниматься хозяйством. Я всегда сама следила за гардеробом Шанталь, а Вам придется нанять для этого кого-то в поселке, - произнесла Роза и мстительно добавила, – следить за  парой недорогих платьев, что Вы привезли с собой,  большого ума не надо. Я буду ждать Вас в гостиной с камином.
И Роза величественно покинула веранду, показав Кате прямую, как гладильная доска, спину.
- В комнате с камином, к большому удивлению Кати, горел огонь: на улице во всю светило жаркое летнее солнце, во всем доме были открыты окна, а здесь царили полумрак и потрескивали в камине дрова. На высоком стуле рядом с изящным дамским секретером сидела Роза, держа в руках большую записную книжку. Еще одна записная книжка, в дорогом кожаном переплете с фирменным рисунком Louis Vuitton и гравировкой «Шанталь» лежала на миниатюрном столике секретера  рядом с ручкой Montblanc со снятым колпачком. У окна  в стильной стеклянной вазе, похожей на медицинскую колбу, стояли красные розы на длинных прямых стеблях , доставая Кате почти до пояса.
- -Шанталь часто мерзла, поэтому в этой комнате  топится камин, невзирая на время года, - не дожидаясь вопроса, пояснила Роза. – Итак, какую диету Вы предпочитаете, и сколько калорий составляет Ваша ежедневная норма?
Последний раз вопрос о калориях Кате задавали в школе на выпускном экзамене по физике. Ни тогда, ни сейчас ответить на него она не могла.
Уловив замешательство в Катиных глазах, Роза продолжила:
- Шанталь хватало тысяча двухсот калорий в день, по понедельникам у нас обычно индейка и треска, по вторникам – курица и морепродукты, по средам – постная говядина и морской окунь, четверг – вегетарианский день зеленых овощей: огурцы, кабачки, спаржа, салат, артишоки, в пятницу – постная свинина и горбуша. На гарнир – овощи на пару, рис,  гречка, иногда фасоль, Шанталь не выносила картофель.  На десерт – фрукты. На завтраки – круасаны и булочки из муки грубого помола, перепелиные яйца, овсяные хлопья, низкокалорийные йогурты и сыры.   
«Хорошо, что хоть манной каши нет», - пробормотала   Катя, а Роза продолжала:
- Супы в меню только зимой, не на мясных отварах, два раза в неделю рыбный суп. Суббота – день приемов. Меню на субботу утверждается в четверг, в зависимости от приглашенных. По воскресеньям прислуга выходная, и господин Зимин с супругой обедает холодными закусками и ужинает в ресторане.
«Интересно», - подумала Катя, - «а  где ближайший Макдональдс?», а вслух спросила:
- И Максиму Максимовичу этого хватает?
- Максим Максимович дома только завтракает и ужинает, жалоб от него не поступало. Ему нравилось все, что нравилось Шанталь. Я не в курсе, чем он питается на обед. Шанталь всегда записывала комментарии по поводу еды в своей ежедневник, - и Роза указала ручкой на блокнот, лежащий на секретере, мгновенно возбудив в Кате желание кинуть эту «Книгу жалоб и предложений» в камин.
Вечером, закончив ковырять вилкой в  запеченной треске с глазированными овощами фламбе и тертым хреном,  Катя спросила Максима:
- А ты любишь жареную картошку с луком?
- Жареную картошку с луком? – переспросил Максим. – Не помню, а почему ты спрашиваешь?
- Так, будет о чем мечтать, - обреченно вздохнула Катя. – Знаешь, похоже, богатые тоже плачут.
На следующий день церемония повторилась, правда, в этот день Розе не удалось застать Катю врасплох:  услышав невесомые шаги домоправительницы, как Катя стала про себя называть Розу, несмотря на отсутствие малейшего сходства с мучительницей Карлсона фрекен  Бок, Катя поставила чашку с кофе и приготовилась к очередной лекции.
- Сегодня - вторник, - с завидным постоянством проинформировала Катю Роза.- В этот день я бронировала для Шанталь визиты к врачам, в парикмахерскую или салон красоты.
- Я буду ждать Вас в комнате с камином, - определила Розу Катя и выскользнула c веранды.
В каминной Катя первым делом спрятала в ящик секретера  роскошный ежедневник.
- Я бы хотела получить от Вас список салонов и врачей, которые Вы  планируете посещать, и удобные для Вас даты, -  Роза открыла свой блокнот и приготовилась записывать.
- Роза, я очень благодарна Вам за заботу о моем внешнем виде и здоровье, но пока в этом нет необходимости, - диалог напомнил Кате сцену из школьного спектакля о дореволюционной жизни.
- Жена господина Зимина должна ухаживать за собой и следить за своим здоровьем, Шанталь предпочитала сама ездить на прием, а не приглашать врачей или стилистов на дом, - не сдавалась Роза.
- Ну, хорошо, - кивнула Катя и попыталась поскорее закончить разговор.- Давайте договоримся так: Вы дадите мне список врачей и салонов, которые посещала Шанталь, и я подумаю.
- Как скажите, - Роза закрыла блокнот и поднялась со стула. - Еще какие-либо пожелания?
- Нет, - Катя попыталась изобразить на лице улыбку. - Вы совершенно свободны.
Среду Катя встретила в полной боевой готовности. Как только в дверном проеме появилась Роза, Катя встала и решительно сказала:
- Сегодня – среда, и я собираюсь прогуляться в поселок!
- Но, - опешила Роза, - каждую третью среду месяца Шанталь возила Чарли к ветеринару, у него слабое здоровье, и ему нельзя пропускать осмотры.
- Кто такой Чарли? - растерялась Катя, подозревая, что вряд ли так могли назвать одного из великолепных павлинов.
- Это пекинес Шанталь, после ее трагической гибели он очень страдает от одиночества. Мне кажется, что Вы должны теперь о нем позаботиться. Чарли –  очень породистая собака, он - прямой потомок священных собак китайских императоров, - принялась обстоятельно объяснять Роза.
- Ладно, - прервала ее Катя, любившая животных вне зависимости от их происхождения. – Несите потомка, зовите водителя, но предупреждаю, завтра с утра я иду в поселок, поэтому, пожалуйста, не планируйте на завтра со мной никаких воспитательных бесед.
Чарли оказался воспитанным и миролюбивым песиком с блестящей шелковой шерстью, выдававшей ежедневный и тщательный уход, и блестящими любознательными глазками.  Он был абсолютно черного цвета с белым пятнышком в виде сердечка на грудке, цвета, довольно редкого для пекинесов.  Как и положено существу благородного происхождения, плода страстной любви мужественного льва и мудрой обезьяны, всю дорогу до ветеринарной клиники  в Судаке Чарли вел себя дисциплинировано и  мирно дремал в уютной и очень недешевой  корзинке, сладко похрапывая в свое удовольствие. В клинике, привыкший к подобным процедурам, он охотно продемонстрировал все части своего тельца, мужественно перенес укол витаминов и радостно выбежал на улицу.
Возвращаться домой не хотелось, Максим приезжал домой поздно вечером, и Кате совершенно не радовала мысль коротать время с павлинами и Розой, которая обладала удивительной способностью появляться вдруг из неоткуда, пристально глядя на Катю колючими глазами, словно подозревая ее в краже серебряных ложечек из столовой. Все остальные в доме были чем-то заняты: Мария Степановна хлопотала на кухне, не допуская Катю в свое царство и колдуя над очередным сложносочиненным блюдом, Сергей возился в саду, Вадим вечно что-то чинил и паял, в сотый раз проверяя систему сигнализации, Мунира порхала по дому, усердно смахивая несуществующую пыль. 
Катя зашла на почту и отправила в школу заявление об увольнении по собственному желанию, взгрустнув, что впервые первое сентября пройдет без нее, прогулялась по кипарисовой аллее, строго следя, чтобы Чарли не опозорился перед лицом не таких породистых соплеменников, заказала в кафе на набережной гамбургер с картошкой фри , предварительно купив Чарли еду в  баночке с соблазнительной  картинкой. Чарли, похоже, имевший в доме собственное меню, долго и осторожно обнюхивал содержимое, не желая рисковать своим слабым здоровьем, но в результате природа взяла свое, и он аппетитно зачавкал, задорно повиливая пушистым хвостиком. Рекламные тумбы были обклеены афишами с репертуаром гастролей московским театров, и Катя приободрилась, обрадовавшись возможности посмотреть спектакли, о которых в Питере можно было только мечтать, все люди любят проводить отпуск у моря, и артисты не исключение.
Катя вернулась домой позже Максима: наплававшись в бассейне, он стоял, не видя ее, на лужайке, вытирая мокрые волосы и капли воды, блестевшие на его загорелом теле. Катя обняла мужа, прижавшись к его мокрой спине и вновь почувствовала себя бессовестно счастливой.
- Осваиваешься понемногу? - спросил Максим, целуя Катю в макушку. – Роза тебе помогает?
- О, да, -  ответила Катя, - за эти дни я узнала множество невероятно полезных вещей: что я могу прожить на тысячу двести калорий в день, как Шанталь, что  полезно есть зеленые овощи, что жене господина Зимина следует следить за собой, что мои недорогие тряпки, в отличии о нарядов Шанталь, не требуют особого ухода,  что Шанталь не выносила картошку и мерзла круглый год, поэтому, как первобытные люди, мы должны постоянно поддерживать огонь в камине, что в доме есть песик голубых кровей и что неделя начинается с понедельника, за которым идет вторник,  потом среда, правда, что будет дальше, мне пока не сообщили, но, похоже, эту тайну я узнаю завтра утром.
- Катя, не обижайся, попробуй поладить с ней, она прекрасно справляется с хозяйством, и у нее никого, кроме меня и этого дома, нет. И она очень любила Шанталь, - примирительно сказал Максим. – Хочешь, поедем в субботу куда-нибудь – в театр в Судаке или в Феодосию в Музей Айвазовского? Или в Старый Крым на водопады? А хочешь в Коктебель в Дом Волошина?
- Хочу, очень хочу,  и на водопады, и к Айвазовскому, и в Коктебель - воскликнула Катя и театрально развела руками. – Но не могу, и ты не можешь,  и Волошин подождет, ведь суббота у нас день приемов, правда,  еще не решено, что мы будем принимать – ванну, аспирин или английскую королеву.
- Точно, - хлопнул себя по лбу Максим. – Я совсем забыл: в субботу у нас к ужину моя сестра с мужем. И Олег.

17
«Если нельзя изменить Розу, то надо изменить отношение к ней», - объяснила себе Катя и решила отложить примирительный разговор  на понедельник, где-то между обсуждением постной говядины и салата из артишоков. Она даже смалодушничала и в субботу утром поехала в Судак в салон красоты, чтобы приблизиться к Розиному представлению о том, как должна выглядеть жена господина Зимина. После двухчасовой пытки, поблескивая маникюром и педикюром, она зашла в случайно обнаруженный магазин «Emporio Armani» и, скрепя сердцем, за какой-то час сделала скучавшему владельцу абсолютно безлюдного магазина месячный план по продажам. Обалдевший от аттракциона невиданный щедрости  местный бизнесмен донес до машины с водителем ее сумки, долго и низко кланяясь на прощанье. Принесенная добыча сделала ее шкаф в гардеробной чуть менее пустым, но свободного места оставалось еще предостаточно. Для встречи с новыми родственниками Катя выбрала пепельно-голубое короткое платье на тонких лямочках из струящегося шелка в два слоя с многообещающим декольте спереди, которое удерживала  брошка с маленькими стразами от Swarowski в виде застежки, и умопомрачительным вырезом сзади. Чтобы сохранить небольшую интригу, Катя прикрыла голые плечи и спину серым газовым шарфом. К платью прекрасно подошли серебряные босоножки на высоком каблуке без задников.
- Вау, - сказал Олег и слегка поперхнулся аперитивом, когда Катя легкой походкой Линды Евангелисты спустилась со второго этажа и, пройдя в большую гостиную, села на диван, по-балетному выпрямив спину и грациозно скрестив ноги - так, как она видела на фотографиях королевских семейств.
- Вау, - сказал Максим и восхищенно добавил, - Катя, я готов жениться на тебе еще раз.
- Что Вы будете пить? – тусклым голосом спросила Роза и скользнула по Кате равнодушным взглядом. Не получив ответа, Роза развернулась и вышла из комнаты.
- Мило, мило, очень мило, - глотая  «л», низким прокуренным голосом произнесла высокая дама, как две капли воды похожая на Максима,  оглядев Катю с ног до головы.  – Ариадна.
- И ее нить, то есть супруг, - сострил добродушный, совершенно круглый, как воздушный шар, человек, выкатившийся из-за спины Ариадны и тоже представился, - Аркадий Реутов, кстати, Ваш коллега.
- Ой, простите, - охнула зардевшаяся Катя и вскочила на ноги. – Я Вас не заметила. Вы тоже учитель?
- Мучитель,  профессор-историк и большой сказочник, - прокомментировала Ариадна, вновь обойдясь без звука «л», и протянула Кате руку. – Значит, Вы теперь и есть новая госпожа Зимина? Очень мило.
- Аричка, не пугай девушку, - спас Катю от ответа Аркадий.
- Еще и не начинала, - прищурилась Ариадна и оглядела Катю с головы до ног оценивающим взглядом. – Аркадий, принеси-ка пакет из холла, я там по старости кое-что позабыла.
Вернувшийся Аркадий передал жене большую плоскую коробку, а Ариадна церемонно преподнесла его Кате:
- Примите от Реутовых небольшой сюрприз: несмотря на отсутствие  свадьбы, которую мой братец благополучно зажал, мы, как воспитанные люди, пришли с подарком.
- Спасибо, - поблагодарила Катя и поискала глазами место для внушительной коробки.
- Нет уж, открывайте сразу, как положено по этикету, - настойчиво сказала Ариадна и многозначительно посмотрела на Максима. – Подарки открываются, все ими дружно восхищаются, новобрачная счастлива, даритель в восторге.
Катя открыла коробку и развернула тонкий лист упаковочной бумаги: внутри лежало белоснежное платье из невесомого батиста, отделанное кружевами, с воротником-стойкой и завышенной талией, которую подчеркивала широкая атласная лента.
- Это – чайное платье нашей итальянской прабабушки, - ответила Ариадна и снова кинула на Максима взгляд со скрытым смыслом. –
- А что такое чайное платье? –удивилась Катя, любуясь произведением искусства портних позапрошлого века.
- Эти платья шили специально для чаепитий в саду, чтобы ничто не сковывало движения. Под эти платья  дамы не носили корсеты, хотя Вам корсеты ни к чему, - сделал Кате комплимент Аркадий, поглаживая свой внушительный живот.
- Семейная реликвия, своих детей у нас нет, передавать по наследству некому, так что берите, Катя, - Ариадна, не скрывая одобрения, смотрела, как Катя приложила к себе платье, которое, казалось, было сшито точно по ее фигуре. – Наши предки имели вкус.
- Наши предки пахали по десять часов в день, - неожиданно резко сказал Олег.
- Бросьте, Олег, - недовольно фыркнула Ариадна. – Вряд ли Ваши предки, потомственные юристы и адвокаты, махали кайлом.
- Спасибо, - Катя услышала, как Максим шепотом поблагодарил сестру.
- Я же обещала, что подарю это платье твоей жене, - тоже шепотом ответила Ариадна.
- А… - начал Максим, но Ариадна не дала ему закончить:
- Настоящей жене, а не уличной… - и Ариадна замолчала, поняв, что Катя все слышит.
Семейный ужин не смогла испортить даже Роза, менявшая на столе тарелки перед каждым новым блюдом. Со скорбным лицом вдовствующей императрицы, вся в черном, с плотно сжатыми губами она неслышно двигалась за спинами сидевших за столом, словно большая мрачная птица. А вечер Кате понравился:  много ели, пили, шутили, утка в яблоках была потрясающей, вина «Зимний сад» легкими, рассказы, которыми фонтанировал Аркадий, смешными, и все дружно планировали следующую встречу у Реутовых, которые снимали каждое лето дачу под Алуштой. К вечеру, когда уехал домой Олег,  оказалось, что и Аркадий, и Ариадна перешли ту грань в состоянии человеческого организма, при котором они могли бы без риска для жизни  сесть за руль. Они разместились на ночь в гостевых спальнях, а на следующий день все лениво разлеглись у бассейна, напоминая очень сытых и ленивых тюленей, которые не смогли даже спуститься в бухту. Катя наконец-то почувствовала себя хозяйкой, она кормила гостей всем, что нашла в холодильнике, изобретая салаты из подручных средств и борясь с желанием быстренько напечь блинов. К ужину на своей моторной лодке приплыл Олег и привез еще горячую пиццу, которую уничтожили в мгновение ока, а потом Катя с Аркадием жгли в камине пустые коробки, уничтожая следы гастрономического преступления. Максим с Олегом решили отправиться на вечернюю рыбалку, а Реутовы засобирались домой.
Обнимая на прощанье брата, Aриадна, попыхивая папироской и щурясь от   попавшего в глаза дыма, спросила Максима:
- Ты не собираешься в этом году устроить свой знаменитый прием по случаю окончания сбора винограда?
- Какой прием? – заинтересовалась Катя, опередив мужа.
- Это даже не прием, а настоящий бал, - пояснил Олег. – В первых числах октября много лет здесь собиралось полно народу  попраздновать конец сезона, в последний раз прием устраивали три года назад: фонтан из белого вина, фейерверки, живая музыка. Шанталь знала толк в таких делах. Эдакий тематический костюмированный бал под предлогом.
- Было бы неплохо возобновить эту традицию, - поддержал жену Аркадий. – Мы обязательно прилетим, свадьбу ты зажал, будет повод явить Катю народу.
- Здорово, это как Vendemia в Испании, - загорелась Катя. – Ну, Максим, я родителей приглашу и Ирину, и Елену Львовну.
- Не знаю, - засомневался Максим. – Уже конец августа, не так много времени на подготовку. И потом, кто будет этим заниматься?
- Я, - решительно заявила Катя. – Я же школьный учитель и могу организовать все, что угодно: съезд передовиков производства, однополую свадьбу и поход в зоопарк.
- Это как раз и будет нечто среднее, - обнял Катю Максим под всеобщий дружный хохот.-
- Значит, решено! –как ребенок захлопала  в ладоши Катя. – И я уже знаю тему  - «Картинная галерея», все в костюмах по какой-то известной картине.
- Отлично, - потер руки Аркадий. – Надеюсь, мне не придется выступать в роли Адама работы Дюрера или Кранаха?
- С твоим брюхом ты даже на Рубенса не тянешь, - похлопала мужа по внушительному животу Ариадна.- Да, и Ева из меня никакая.
К разговору с Розой Катя готовилась, как к открытому уроку с большим количеством коллег и проверяющих, тщательно подбирая в голове корректные слова, выстраивая фразы и вспоминая лекции по возрастной психологи и премудрости Дейла Карнеги: похвалить,  подчеркнув невероятную значительность Розы, поинтересоваться ее делами и попросить совета или помощи, почаще называя ее по имени, каждому человеку ласкает слух его собственное имя, произнесенное нежным голосом.  И улыбаться. И проявить мудрость, ведь у мудрого человека каждый день начинается новая жизнь.
- Доброе утро, Роза, - Поприветствовала Розу утром в понедельник в гостиной с камином Катя, сияя голливудской улыбкой.- Как Вы отдохнули? Ка Вы себя чувствуете?
- У меня все в порядке, - буркнула Роза, слегка растерявшись от такого приема, но тут же быстро взяв себя в руки. – Мы можем приступить к обсуждению меню на неделю?
- Успеем, - Катя беспечно махнула рукой и продолжила. – Присаживайтесь, Роза, Вы же целый день на ногах.
- Я постою, - Роза не сдвинулась ни на миллиметр со своего обычного места.
- А я вчера была без Вас как без рук, - продолжала источать елей Катя. – Здесь все держится на Вас. Кстати, я подумала, может быть Вам взять еще один выходной на неделе, разумеется с той же зарплатой?
- Условия моей работы утверждены Максимом Максимовичем, - стойкости Розы позавидовал бы оловянный солдатик.
- Конечно, конечно, - закивала Катя, вновь продемонстрировав белоснежную улыбку. – А у меня для Вас, Роза,  хорошая новость – в этом году мы опять устраиваем прием по случаю окончания сбора винограда, и мне никак не обойтись без Вас. Вы не рады? – спросила Катя, заметив, как по лицу Розы промелькнула тень.
- Я буду делать все, что мне прикажет господин Зимин, - процедила сквозь зубы Роза.
- Роза, послушайте, я знаю, как Вы любили Шанталь, - сделала последнюю попытку Катя. –И как Вам дорог Максим,  я обещаю Вам, что постараюсь сделать его счастливым. Мне бы очень хотелось с Вами подружиться.
- Зачем? – усмехнулась Роза.
- Зачем подружиться? – переспросила Катя, чувствуя как ее профессиональное терпение подходит к концу.
- Да, зачем? – теперь настала очередь улыбаться Розе. – Зачем мне дружить с тем, кто появился здесь случайно и очень ненадолго. Вам показалось, что Вы поймали жар-птицу за хвост и  возомнили себя здесь хозяйкой? Вы ошибаетесь, никто не сможет заменить Максиму Шанталь. Они были идеальной парой. А Вы – так, невзрачная мышка на час и совсем скоро просто исчезните, как исчезает серый утренний туман.
- Почему Вы так со мной? – прошептала Катя, еле сдерживая слезы.
- Потому что Вы заняли место, которое Вам не принадлежит, - с нескрываемой злостью отчеканила Роза и вышла из комнаты.

18
Зажав рот руками, чтобы хоть немного приглушить рвущиеся из груди рыдания, Катя выбежала из дома, ничего не видя  и не слыша,  и бросилась по аллее к выходу из сада. Еще немного, и она угодила бы под колеса Мерседеса, который,  визжа тормозами, остановился от нее в двух шагах.
- Куда Вы, Катя, - поймал ее за руку выскочивший из машины Олег. – Остановитесь, что у Вас случилось? Вас кто-то обидел?
Катя остановилась и, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась в голос.
- Садитесь, - Олег открыл дверь машины с пассажирской стороны и почти силком усадил Катю на переднее сидение. – Я сейчас возьму в кабинете у Максима папку с документами и вернусь. Постарайтесь успокоиться и не вздумайте исчезнуть.
Катя послушно кивнула и начала вытирать слезы, которые безостановочно текли по ее щекам как две реки в половодье. Она еще тяжело вздыхала и всхлипывала, когда вернулся Олег,  и машина медленно тронулась.
- Хотите, я отвезу Вас в поселок - предложил Олег, выезжая  из распахнутых ворот.
Катя кивнула,  по-детски шмыгнув носом, и Мерседес свернул по указателю «Ана-Ватан». За окном стройными колоннами выстроились пирамидальные кипарисы, защищая от солнца неширокую проселочную дорогу.  Подождав, пока Катя  не перестанет всхлипывать, Олег понимающе спросил:
- Роза?
Катя снова кивнула.
- Тяжелый случай, - вздохнул Олег. – Может быть, стоит поговорить с Максимом?
- Предлагаете наябедничать? – Катя опять всхлипнула.
- Вы сама не справитесь, - Олег коротко посмотрел на Катю, и ей показалось, что его взгляд стал жестче. – Шанталь была для Розы дороже всех на свете.
- Странная привязанность для прислуги, Вам не кажется? – заметила Катя.
- Для прислуги, быть может, но Роза не была для Шанталь прислугой, - Олег чуть прибавил скорость. – Разве Вам Максим на рассказал?  - Катя удивленно покачала головой. – Роза – дальняя родственница Шанталь, хотя я думаю, что,  на самом деле,  и это неправда.
- Неправда? А кто же она тогда?  -Катя изумленно смотрела на Олега.
- Она – ее мать.
- Мать? – опешила Катя. – Но к чему вся эта ложь? Не признавать родную мать?
- Как к чему? Без этого рухнула бы  вся загадочная легенда, с которой Шанталь появилась в этом доме, - недобро рассмеялся Олег.
- Какая легенда? - неожиданно в Кате проснулось любопытство.–
- Вы не любите ябедничать, а я не люблю сплетничать,  - Олег остановился на небольшой площади перед мечетью.   - Мы приехали. Прислать за Вами водителя?
- Нет, спасибо, - Катя открыла дверь Мерседеса. – Я сама доберусь, здесь недалеко.

18
Когда Максим учился в пятом классе, его отца отправили на работу в советское посольство в Париж, это была уже не первая командировка Зимина-старшего за границу, но в этот раз он ехал с семьей. Мама Максима,  дочка карьерного дипломата, с детства знала все тонкости жизни в замкнутом посольском пространстве с его интригами, сплетнями, условностями, строгой иерархией и множеством ограничений, поэтому стремилась как можно больше времени проводить за пространством, ограниченном невысокой, но достаточно крепкой решеткой.
В один из солнечных дней она повела Максима и его старшую сестру на прогулку в Люксембургский сад. Нагулявшись по зеленым аллеям парка и насмотревшись на статуи Марии Медичи, Бетховена, Вердена, Жорж Санд и фигуры животных, Максим с мамой и Ариадной присели отдохнуть у бронзового фонтана Обсерватории. Там, пуская кораблики в большом бассейне, Максим увидел Ангела – девочка лет семи с пухлыми губками на прелестном личике и густыми каштановыми волосам, вьющимися крупными локонами, сидела на скамейке  с книжкой в руках рядом с худой черноволосой дамой. Дама читала ей книжку на русском языке и время от времени делала замечания строгим голосом:
- Шанталь, не горбись!
- Шанталь, сядь прямо!
- Шанталь, не болтай ногами, воспитанные девочки так себя не ведут!
Хорошенькая Шанталь послушно выпрямляла спинку, складывала ножки грациозным крестиком и стреляла во все стороны  сияющими глазками бархатисто-зеленого цвета. Увидев, что на нее во все глаза смотрит Максим, она сморщила аккуратный носик и показала мальчику язык. Дама опять сделала ей замечание, на этот раз по-французски и, взяв девочку за руку, удалилась твердой походкой, продемонстрировав узкую прямую спину и высоко поднятую голову. Теперь каждую свободную минуту Максим стремился на прогулку в Люксембургский сад, категорически отказываясь, как этого требовала мама, неустанно познавать что-то новое, а именно, и другие сады и парки Парижа – сад Тюильри, парк Бют-Шомон, Венсенский или Булонский лес. Но своего Ангела он больше видел.
После института Максим получил распределение в российское посольство в Париже.  В первый же выходной он отправился в Люксембургский сад – конечно же, Максим не надеялся встретить там Шанталь, но ему невероятно хотелось увидеть то место, где его сердце впервые замерло от неведомого и сладкого  волнения, которое он никогда прежде не испытывал. У фонтана было все, как тогда, разве что бассейн около него не казалось больше таким огромным, и другие мальчики пускали по воде кораблики, а другие девочки сидели на скамейках с книжками.
Двенадцатого декабря в посольстве устроили прием по случаю Дня Конституции – новая Россия отчаянно нуждалась в деньгах, поэтому использовался любой повод, чтобы пригласить представителей деловых кругов Франции  и превратить расслабленных и сытых французских буржуа в потенциальных инвесторов. На фуршеты в такие дни, несмотря на довольно скромные финансы, в посольстве не скупились – традиционные блины  золотой горкой манили гостей, ограничений в крепких напитках не было,  расставленные вдоль длинного стола хрустальные вазочки с красной и черной икрой напоминали о богатствах российских недр. Гости охотно съезжались на подобные мероприятия, пили, ели, но деньги давали туго. Сотрудники посольства в обязательном порядке должны были бывать на подобных мероприятиях, занимать гостей светскими разговорами, делать многозначительные лица и глотать слюну.
Максим увидел Шанталь сразу, едва она появилась в зале приемов рядом с солидным господином в темном костюме-тройке и ярким галстуком с массивной золотой булавкой. В  высокой красавице в ярко-красном платье без рукавов, обтягивающим, словно вторая кожа, ее стройную фигуру с высокой грудью, трудно было узнать маленькую очаровашку из детства, но сердце Максима сжалась, дыхание перехватило, и он сразу понял – это она, его Ангел, чье имя, звучавшее так,  будто тонкие пальцы едва касались клавиш на фортепиано – шан-таль  -   слышалось ему все эти годы в шуме осеннего дождя, в шепоте  морской волны, в весенней капели и в падающем снеге.

20
И площадь перед новой, сияющей свежей краской мечетью, и расходящиеся от площади прямыми лучами улочки, застроенные новыми домами, были совершенно безлюдны, лишь откуда-то доносился детский смех и стук молотка. Катя пошла на эти звуки, стараясь оставаться в узкой полоске тени, которую отбрасывали высокие добротные заборы, построенные умело и на века. Минут через десять она вышла на еще одну площадь с маленьким сквериком, в котором цвели аккуратно подстриженные розы всех цветов и оттенков. Пожилой человек в тюбетейке ловко подстригал засохшие головки  цветов и складывал их в корзину. За сквером стояло двухэтажное здание, двери которого были открыты настежь и оттуда и доносились детские голоса. Над входом висел ярко-красный транспарант с надписью « 1 сентябрь. Хош кельдинъиз !». «Это же школа!» - догадалась Катя, и у нее сразу улучшилось настроение.
Внутри было шумно и весело, как и в любой школе перед началом учебного года: бегали малыши, дети постарше сидели на подоконниках, а две женщины, скорей всего, учительницы, безуспешно пытались собрать всех вместе. Появившаяся в синем рабочем халате еще одна миловидная женщина строго прикрикнула на всех, и воцарилась тишина.
- Здравствуйте, - обратилась к ней Катя. – А где я могу найти директора школы?
- Я – директор, - доброжелательно ответила та и рассмеялась. – Вы не смотрите, что я в таком рабочем виде, готовимся к открытию.
- Очень приятно, - Катя протянула ей руку. – Меня Катя зовут, я- учительница английского языка из Питера.
- А я - Галия, - рукопожатие  Галии было крепким и теплым.- Просто, Галия.
- Я теперь здесь жить буду, недалеко, - поделилась Катя. – Хотела узнать, нет ли у Вас свободной вакансии учителя английского языка?
- Да, что Вы, - всплеснула руками Галия. – У нас-то и в штатном  расписании такого места нет. Какой английский? Мы с трудом добились, чтобы начальные классы нам разрешили, у нас же школа национальная, малокомплектная,  для крымских татар. У меня даже технички нет, сказали, раз учеников немного, нам не положено, сами должны убираться. Но мы и этому рады, столько лет просили.
- А кружок, может быть, на английском, - просительно сказала Катя. – У меня есть опыт, честное слово.
- Да, верю я Вам, но денег у нас совсем нет, а родители не потянут, плохо здесь с работой. У меня у самой племянница после десятилетки еле-еле к местному олигарху уборщицей устроилась, – объяснила Галия.
- А если я бесплатно? – предложила Катя. – Я могу без денег, уж очень мне дома сидеть не хочется.
- Бесплатно? – Галия задумалась. – А что? Бесплатно можно попробовать. А Вы, случайно, ни жена «Зимнего сада»?
- Нет! – теперь рассмеялась и Катя. – Только его владельца. А Вы тетя Муниры? – догадалась Катя.
- Точно. А знаете что? Подождите меня немного. Я через полчаса закончу и пойдем к нам обедать, - предложила Галия, снимая свой синий халат.
- Ой, ну что Вы, неудобно, - засомневалась Катя. -
- Удобно, удобно, - решительно сказала Галия. – Вы в скверике посидите. Там мой муж, Ильяс,  цветы подстригает, все вместе и пойдем.
Обед был накрыт во дворе под развесистой шелковицей. На грубо сколоченном деревянном столе Катю поджидала месячная норма калорий:  в глубокой миске дымилась шулпа из баранины, щедро посыпанная свежей зеленью и украшенная кусочками спелых помидоров, на расписанном причудливыми узорами глиняном блюде лежал кобете, слоеный мясной пирог, стояла большая тарелка с помидорами, огурцами, зеленым луком и солеными баклажанами, фаршированными морковкой и луком.  В кувшине с отбитым горлышком дышал свежестью и прохладой айран. Во главе стола сидел отец Ильяса старый Раиф, его натруженные руки с опухшими суставами опирались на узловатую палку, а выцветшие до детской голубизны глаза смотрели вдаль, туда, где осталось его счастливое детство, тяжелая юность и трудная жизнь, туда, откуда он всю жизнь мечтал вернуться домой,  в Крым, на родную землю -  на «ана ватан».
  В их дверь постучали ранним утром восемнадцатого мая сорок четвертого года. Мама Раифа Мадина только закончила доить корову и вернулась в дом, одиннадцатилетний Раиф и восьмилетняя Камиля еще спали. На пороге стояли два солдата с автоматами и офицер, он показал какую-то бумагу, велел разбудить детей и сказал, что у них пятнадцать минут на сборы. Сначала Мадина подумала, что пришли только за ее семьей, она сняла со стены портрет мужа в красноармейской форме и показала офицеру.
- Вот, - сказала она. – У меня муж воюет. Вернется с фронта, а нас нет.
- Вот, - сказал офицер и показал бумагу с печатью. – У тебя брат у немцев служил в расстрельной команде.
Всех жителей деревни  Ай-Серез согнали на школьный двор, на улице стоял сильный туман, и люди казались Раифу сказочными призраками, они то исчезали, то появлялись, то вновь исчезали  – старики, женщины, дети, вокруг стоял плач и стон. Мадина держала в руке завернутый в чистую тряпку Коран и маленький узелок, который она успела собрать, у многих в руках не было ничего. Раиф хотел сбегать домой, собрать немного еды, но конвойный его не пустил. Потом подогнали машины, их отвезли на вокзал в Симферополе и погрузили в  товарные вагоны. Ехали долго, почти три недели, никто не говорил, куда и зачем. Женщины плакали и пели, пели и плакали.  Они боялись, что их всех расстреляют, за то, что они татары, как немцы расстреливали евреев за то, что они евреи. На станциях давали баланду, рыбу и воду. В вагоне Раифа умерших не было, но он видел, как из соседних вагонов выносили тела и оставляли прямо на насыпи. Раиф очень не хотел уезжать из дома, он не понимал, за что с ними так: он хорошо учился в школе до войны, умел читать и писать по-русски, ему всегда говорили, что лучше страны нет, а Сталин – самый лучший вождь на свете и друг всех детей. Когда пришли немцы, многие из их деревни пошли к ним служить, а Раиф  знал, что Советский Союз победит, и его папа вернется с фронта. Он так радовался, когда Ай-Серез освободили.
Измученных голодом и жаждой людей высадили на небольшой станции недалеко от Ферганы, отвели в баню, а потом на арбах развезли по районам. Мадину с детьми поселили под навесов во дворе у одной узбечки. Вместо постели у них была солома, а вместо подушки – старое пальто, которое Мадина успела на себя накинуть. Местные мальчишки дразнили Раифа „предателем“ и бросали камни, когда он с мамой и сестрой шел по улице. Мадина устроилась на работу в ткацкую артель,  а Раиф с Камилей в сентябре пошли в школу.
Когда ночи стали холодными, узбечка пускала их ночевать к себе в дом. Она совсем не говорила по-русски, и Раиф писал за нее письма, разыскивая ее пропавшего без вести сына.   Каждый месяц они должны были ходить отмечаться в комендатуру, пропускать было нельзя, за это могли посадить в тюрьму. Для Раифа  посещение комендатуры стала самым унизительным – они стояли в длинной очереди, а мимо шли люди и плевали в их сторону. Когда закончилась война, их разыскал отец, и это был самый радостный день в жизни Раифа,  у отца была вся грудь в орденах и медалях, а в рюкзаке он привез подарки: маме набор иголок для швейной машинки, которой у них уже не было,  маленькую фарфоровую куколку Камиле и деревянный паровозик Раифу. Отец помнил Раифа маленьким мальчиком, играющим в игрушки. Жизнь постепенно стала налаживаться, отец устроился сторожем в артель, где работала мама. Ему, как герою-фронтовику, дали небольшой полуразвалившийся домик, в котором они прожили до смерти Сталина. В пятьдесят четвертом им разрешили переехать в Самарканд, к родственникам отца,  а когда отменили обязательную явку в комендатуру,  их семья совсем перестала отличаться от других. Они накопили денег и построили большой дом, где всем было место, почти как в Ай-Серез.  Но Раиф всегда мечтал вернуться  в Крым,  туда, где пахнет степной полынью, где дуют соленые морские ветра и где лежат его предки. Лишь в девяносто первом, когда татарам разрешили селиться на побережье   и Раиф и его семья переехали в Крым, в живых уже не было ни отца, ни матери, ни сестры. В их старом доме в  деревне, которая теперь называлась Молодежное, давно жили другие люди. Раиф первым поставил дом из саманы, глины, смешанной с соломой, там, где потом вырос поселок Ана-Ватан, что на крымско-татарском языке означало „Родная земля“.
Перед тем, как уйти,  Катя подошла к Раифу и поцеловала его в обе щеки, кожа которых была похожа на тонкий высохший пергамент.
- О ильк, пек гузель,  къара къальпи адамдыр, йылан, исе сен башкъя, пек яхшы, - тихим голосом проговорил старик. – Гуль чичек дегил, гуль ярамаз копек, аджды тиль, сакъынмакъ.
- Что он сказал? -  спросила Катя Галию, которая вышла проводить ее за ворота пока Ильяс заводил старенький «Запорожец»,  чтобы отвезти Катю.
- Он сказал, что та была  красивая и  злая, как змея. А ты хорошая, очень хорошая. И берегись Розу, она не цветок, а злая как собака, и язык у нее поганый, - перевела Галия.
- Он видел Шанталь? – удивилась Катя.
- Ни разу в жизни, - Галия обняла Катю на прощанье. – Но он старый и очень мудрый, он сквозь стены видит. В  твоем доме Ильяс садовником работал, но после смерти Шанталь Зимин всю прислугу поменял. Раиф на Ильяса смотрел и как в зеркале видел, что в доме было. И с тобой так же, на тебя посмотрел и все понял.

Домой Катя вернулась с твердым намерением не дать Розе испортить ее жизнь и сообщить ей об этом немедленно же. Роза стояла в холле, словно дожидалась Кати с момента утренней ссоры.
- Я должна признать, что утром была не права, - начала Роза при виде Кати, усердно стараясь не называть ее по имени. -  Надеюсь, что Вы сможете меня простить. И я готова приступить к подготовке праздника.
- Конечно, я Вас прощаю, Роза, - льдинки в сердце Кати мгновенно растаяли, и она была почти готова броситься к Розе с объятиями. – Я понимаю, как Вам нелегко смириться со своим горем.
- К завтрашнему дню я приготовлю все, что у меня осталось от предыдущих приемов – фотографии, список фирм, с которыми мы работали, меню и список гостей, - сменила тему Роза. - А Вы подумайте, кого из своих родных и близких Вы хотели бы пригласить, надо будет подумать об их размещении. Шанталь… мы обычно не приглашали более шестидесяти человек, это позволяло сохранить  более камерную обстановку.
- Отлично, - обрадовалась Катя. – Тогда завтра утром в гостиной с камином мы все и обсудим. Максим уже дома?
- Нет, но он звонил, что скоро будет, - Роза пошла в сторону кухню, но вдруг остановилась. – Максим Максимович обычно не переодевался в какой-либо костюм, но Шанталь всегда была неподражаема, ей никогда не изменял вкус, и ее костюмы были самыми лучшими. Она до последней минуты держала свой выбор в строжайшем секрете, только так можно удивить гостей.  Вам надо поторопиться с выбором, осталось очень мало времени.
Ночью Катя долго не могла заснуть:  она обязательно должна была найти такую картину, выбрать такой костюм, чтобы быть особенной, не похожей на всех, чтобы никому в голову не пришло сказать: « А вот Шанталь…» Она вспоминала  экскурсии в Русский музей и Эрмитаж, альбомы живописи из библиотеки отца, но ей все не нравилось. Разве что изобразить  «Свободу на баррикадах» Делакруа ,  во фригийском колпаке, как у отпущенных на волю рабов, с  антибурбонским триколором  и обнаженной грудью, символом демократии, не терпящей ограничений, то есть корсетов. Это явно будет чем-то особенным, но вряд ли понравится Максиму.
После завтрака Катя поискала в интернете, потом взяла в кабинете Максима красочный альбом «Сто шедевров» живописи и устроилась на диване в гостиной, твердо решив определиться, кем она предстанет на приеме. Но все было нет, нет и еще раз нет. «Голубые танцовщицы» нет, «Мона Лиза» нет»,  «Девушка с жемчужной сережкой» нет, «Сикстинская мадонна» нет, «Бар в Фоли-Бержер» нет. «Царевна-лебедь» нет, хоть и красиво, и «Черный квадрат» тоже. А было бы смешно! «Итальянский полдень» или «Сборщица винограда»? Логично, но опять нет.
На сотом «нет»  к ней неслышно подошла Роза – она уже несколько раз беззвучно проскользила туда-сюда, глядя на мучения Кати.
- Если не возражаете, я могла бы Вам кое-что посоветовать, - предложила Роза голосом, полным сочувствия. – В кабинете Максима Максимовича висит картина, которая может стать решением Вашей проблемы.
- С удовольствием, - обрадовалась Катя.
Знаменитая «Всадница» Брюллова висела на свободной от книжных полок стене напротив письменного стола.  Катя давно хотела спросить Максима, почему он выбрал именно эту картину для своего кабинета, ведь она совсем не подходила ни мебели в стиле «Прованс»,  ни другим картинам в доме, выполненных в воздушном стиле импрессионистов нежными пастельными тонами.
- Что Вы думаете по поводу этой картины?- спросила Роза, отдергивая занавеску, чтобы в кабинете стало светлее.
- Не знаю, - задумалась Катя. – Довольно странный выбор для рабочего кабинета.
- Отнюдь, - возразила Роза, автоматически проведя рукой по раме, проверяя, нет ли на ней пыли. – Это портрет воспитанниц графини Самойловой, Джованнины Бертолотти и Амацилии Пачини.
- И что? – пожала плечами Катя.
- Прабабушку-итальянку господина Зимина звали Ариэнна Джованнина Бертолотти. – торжественно возвестила Роза. – Максим Максимович провел определенные изыскания, и  у него есть основания считать, что на картине его дальняя родственница.
- Правда? – заинтересовалась Катя. – Это действительно может быть чем-то особенным. Но она же всадница,  без коня это  будет неинтересно. Да я и верхом никогда не ездила.
- В поселке можно найти смирную лошадку и взять несколько уроков, вам же не надо участвовать в скачках, всего лишь эффектное появление перед гостями, - слова Розы звучали убедительно, и Кате все больше и больше нравилась эта идея,  Максиму наверняка будет приятно, и Роза будет довольна, что Катя прислушалась  к ее советам.
 
 Просмотрев все фотографии, которые принесла Роза, Катя  с удивлением не нашла  них Шанталь, лишь на одной, с самого первого приема на тему «Венецианского карнавала», стройная женщина в ослепительно-белом костюме Ангела, главного карнавального персонажа,  и была, как сказала Роза, Шанталь.  Лицо ее скрывала серебряная полумаска с со стразами, видны лишь были пухлые чувственные губы, накрашенные помадой кроваво-красного цвета. В доме тоже не было ни одной фотографии Шанталь, наверное, Максиму не хотелось лишний раз переживать смерть любимой жены.  А может быть, Шанталь просто не любила фотографироваться, как и Катя, которая считала себя ужасно не фотогеничной и норовила спрятаться за спины в случае, если все-таки приходилось сниматься.
В первый же день подготовки Катя с помощью Розы и учетом замечаний Максима составила список гостей. С своей стороны она решила пригласить Иру с Сергеем, маму с папой и Елену Львовну, предложив оплатить всем билет и поселить их у себя дома. Ира согласилась сразу, сказав, что деньги на поездку к любимой подруге у нее найдутся, и она завтра же отправится с мальчиками в Русский музей выполнять домашнее задание. Мама  сразу не согласилась, сказав, что не может отпрашиваться на работе каждый раз, когда ее дочь устраивает вечеринки за тридевять земель. А Елена Львовна сказала, что очень постарается, если позволит здоровье, в последний год она много и тяжело болела.
Катя решила, чтобы сэкономить время, не заказывать приглашения в типографии, а сделать видео-ролик и отправить гостям по интернету. На ролике Максим, сидя в известной беседке, украшенной мраморными гроздьями винограда, приглашал приехать на традиционный праздник.
На следующий день приехали представители фирмы, которая готовила угощение под чутким руководством Марии Степановны, осветителями и строителями небольшой сцены с экраном  у бассейна и площадкой рядом для струнного квинтета занимался Вадим, садовник готовил  гирлянды из живых цветов и букеты в большие керамические вазы, заказанные специально к празднику, Мунира денно и нощно драила каждый квадратный сантиметр дома и террасы, перестирывала занавески, чистила диваны и ковры,  Катя взяла на себя сценарий вечера, а общим парадом командовала Роза.
Теперь Катя была занята целый день, и время до приезда Максима пролетало быстро и незаметно. Ее рабочим кабинетом стал небольшой пляжный домик в бухте, неутомимая Мунира навела там идеальный порядок, отмыв от многолетней грязи и запустения, похоже было, что после гибели Шанталь в этот домик не ступала нога человеческая. Вадим подключил в домике интернет, и Катя убегала туда сразу после завтрака, прихватив с собой Чарли, который теперь неотступно следовал везде за Катей, как верный друг. Глядя, как маленький черный комочек, повизгивая от удовольствия,  радостно бегает вдоль воды, Катя переписывалась с приглашенными, обсуждая их выбор картины, которую они собирались представлять, внимательно следя, чтобы никто не повторялся, обдумывала ход вечера, вести который должен был приглашенный артист из городского театра в Судаке, и готовилась к занятиям в школьном кружке, мысленно благодаря Елену Львовну за свое счастливое английское детство.
Сохраняя полнейшую секретность, Катя заказала платье в театральном ателье в Судаке, и об этом не знал никто, кроме нее и Розы. Сложнее пришлось с париком: Катины светло-русые абсолютно прямые волосы слишком отличались от каштановых локонов Джованнины, поэтому парик пришлось заказывать в Питере, предварительно замерив объем головы и перемеряв все шляпки в Судаке, чтобы выяснить свой размер. Привезти парик с собой обещала Ирина, и Катя переживала, чтобы ее никто не подвел. Она уже два раза ездила на примерку платья, которое получилось еще великолепнее, чем она могла себе представить: небесно-голубой шелк гармонично сочетался с кремовым воротником, отделанным тонким кружевом, и широкой юбкой цвета слоновой кости, шляпа с летящим шарфом придавала Катиному лицу загадочность и утонченность.
После обеда, прихватив свежие булочки с корицей от неповторимой Марии Степановны и бутылку свежевыжатого апельсинового сока,  Катя на велосипеде уезжала в Ана-Ватан, где после занятий в кружке,  в котором с каждым днем собиралось все больше ребятишек, брала уроки верховой езды у соседа Галии.  Вороной красавец по имени Недим был нрава спокойного и характера миролюбивого,  через несколько занятий Катя уже могла самостоятельно проехать на нем по кругу небыстрым аллюром.
В поселок Катя ездила на велосипеде, но, увидев в один прекрасный день свою жену с разбитыми коленками и поцарапанными локтями, Максим купил ей миниатюрный Nissan  кабрио веселого сиреневого цвета и велел водителю до холодов обучить Кате ездить на машине из пункта А-дом в пункт Б-поселок, и вскоре Катя лихо рулила по ближайшим проселочным дорогам.

21
В очередную субботу Максим неожиданно улетел под делам в Москву, и Катя загрустила, представив, что ей придется одной скучать в выходные, но после обеда нагрянули Реутовы и с видом бывалых заговорщиков усадили ее в машину, пообещав приятную прогулку. Через езды машина медленно въехала во двор большого дома, похожего на сельскую гостиницу или частную клинику. На стене дома, увитого плющом, среди зеленых листочков пряталась табличка « Пансионат «Золотая осень».
Еще не старую женщину с седыми волосами, аккуратно уложенными в прическу, в легком платье с белым  воротничком и брошкой в виде букета цветов, переливающихся всеми цветами радуги, вывезла в кресле в холл молоденькая медсестра в кокетливом голубом халатике.
- Ну, как ты, мамочка? – Ариадна наклонилась и поцеловала женщину в лоб, а Аркадий церемонно приложился к ее руке с неброским маникюром и большим перстнем на среднем пальце.
- Наталия Николаевна у нас молодец, - не дожидаясь ответа, оживилась медсестра. – Аппетит прекрасный, сон тоже, скучает немножко, про сына часто спрашивает. А Максим Максимович не приехал?
- Он будет через пару дней, - перехватывая у нее спинку кресла, сказал Аркадий. – Мы погуляем в саду, если Вы не возражаете.
- Конечно, конечно, - медсестра сразу потеряла к гостям интерес и быстро исчезла в широком коридоре, постукивая каблучками по деревянному полу.
Аркадий медленно покатил кресло по тенистой аллее, выложенной розоватым камнем. Ариадна шла рядом с мамой, держа ее за руку и расспрашивая о здоровье. Дойдя до конца аллеи, Аркадий остановился рядом со скамейкой у небольшого фонтана в виде разбитого кувшина, из которого струилась с тихим шорохом прозрачная вода.
- Мамочка, а это Катерина, - представила Катю Ариадна. – Жена Максима.
- Милая девочка, - радостно закивала головой Наталия Николаевна, рассматривая Катю с головы до ног. – А где Максим?
- В командировке, но он скоро к тебе приедет, - Ариадна погладила Наталью Николаевну по плечу.
- Передай ему, чтобы он обязательно привез с собой Шанталь, - все так же радостно продолжила Наталия Николаевна. – Эта милая девочка пусть тоже приезжает, - показала она на Катю.
- Мамочка, - смутившись, попыталась объяснить Ариадна. – Катя – это жена Максима, а Шанталь нет.
- Я слышала, я не глухая, - вдруг рассердилась Наталия Николаевна. – Максим обещал, что будет всегда привозить ко мне Шанталь, она такая чудесная,  – сказала она Кате. – Я ее обожаю, Вам она тоже понравится. Вы еще с ней незнакомы?
- Нет, - растерялась Катя, глядя то на Ариадну, то на Аркадия.
- Мама, Шанталь не может приехать, потому что она, - Ариадна запнулась, - потому что Катя теперь жена Максима.
- А где Шанталь? - повысила голос Наталия Николаевна, и губы ее задрожали. – Куда Вы ее дели? Она всегда привозила мне такие вкусные конфеты. Вы привезли мне конфеты, а то мои съела эта противная медсестра?
- Конечно, мамочка, - Ариадна достала из необъятной сумки коробку шоколадных трюфелей и протянула Наталии Николаевне.
- Они свежие? – подозрительно спросила Наталия Николаевна, ловко открывая коробку и засовывая себе в рот сразу три штуки.
- Очень свежие, - терпеливо ответила Ариадна.
- А кто эта девочка? –показала на Катю, Наталия Николаевна, облизав обсыпанный шоколадной крошкой палец.
- Эта Катя, жена Максима, - немного раздраженно ответил Аркадий, и Ариадна сердито посмотрела на мужа.
- Глупости, не делайте из меня дуру, жена Максима – Шанталь, я сама была у них на свадьбе, - повысила голос Наталия Николаевна и продолжила, обращаясь к Кате,  – это была шикарная свадьба, у Шанталь было изумительное платье, и невероятно шло ей, что совсем неудивительно, она такая красавица.
- Мама, Вы не хотите немного отдохнуть? – прервал рассказ Аркадий.
- Ариадна, - строго приказала Наталия Николаевна обиженным голосом. – Отвези меня обратно, я хочу видеть только Максима и Шанталь. Прощайте, - она высокомерно кивнула головой Кате и Аркадию, и  расстроенная Ариадна покатила Наталию Николаевну назад в мир ее видений и воспоминаний.
- Дименция, - неловко улыбаясь, сказал Аркадий. – Нехорошо получилось, я предупреждал Ариадну, что она все это зря затеяла. Максим будет недоволен. Вы очень понравились моей жене, и она решила обязательно познакомить Вас с Наталий Николаевной. Вот уж точно: хотели, как лучше, а получилось, как всегда.  Вы не обижайтесь.
- Ну, что Вы, я все понимаю,  - успокоила его Катя. – А Наталия Николаевна давно здесь?
- Почти четыре года. Максим перевез ее сюда за год до гибели Шанталь. Он специально купил этот пансионат, чтобы за его мамой был самый лучший уход, - ответил Аркадий.
- Странно, - удивилась Катя. – Если он так ее любит, и у него такой большой дом, почему надо было отдавать маму в Дом престарелых? Лучше было бы нанять сиделку.
- Сиделку? – усмехнулся Аркадий. – Шанталь сказала, что неприлично иметь в доме полоумную старуху.
- Но Максим мог же настоять, - ахнула Катя. – Почему он этого не сделал?
- Катя, а Вы знаете, что у Максима была собака? – вопросом на вопрос ответил Аркадий.- Большой добрый ласковый сенбернар Джой.  Но потом появилась Шанталь с Чарли и потребовала, чтобы Джоя не было. Максим категорически отказался.
- И тогда? – предчувствуя что-то очень нехорошее, спросила Катя.
- И тогда Джой умер.

Как это и бывает, день приема настал неожиданно – еще недавно казалось, что полно времени, и вот уже пятница, и прием завтра, и гости уже приехали, разместившись по ближайшим отелям, которые им забронировала Катя. В последнюю минуту Елена Львовна позвонила, что, совсем разболелась, но ждет от Кати подробного видео-отчета, ни минуты не сомневаясь, что Катя все организовала как положено. Иру с Сережей поселили в гостевой спальне, и Катя не могла насладиться долгожданными разговорами обо всем на свете с любимой подругой, которая  по совету Кати выбрала картину «Сборщица винограда» Брюллова. После рождения близнецов Ира поправилась, и теперь ее аппетитные формы полностью соответствовали образу знойной итальянки, хотя лично ей больше нравилась аналогичная  испанская барышня с полотна Гойи, Ира считала, что полная спелых гроздьев винограда плетеная корзина на голове выглядит гораздо эффектнее, чем просто зеленая лоза.  Секрет своего костюма Катя хранила почти, как Мальчиш-Кибальчиш военную тайну. На все расспросы подруги и Реутовых и шутки Максима и Олега она лишь отвечала, что все будут в восторге, ибо она собирается затмить всех гостей.
За час до официального начала приема позади дома у бассейна, где уже была построена сцена с большим экраном, на котором должны были появляться репродукции выбранных картин,  и музыканты настраивали свои инструменты, где  стояли столы, украшенные букетами цветов,   по просьбе Кати собрались самые близкие – Максим, Реутовы, Олег и Ира с Сережей. Она хотела прорепетировать свое появление перед всеми приглашенными. Послушный Недим, которого привел сосед Галии, прятался среди кипарисов на подъездной аллее к дому, платье хранилось у Муниры, и лишь утром с большими предосторожностями было привезено в дом и, тщательно закрытое большим непрозрачным чехлом, висело в гардеробной. Мунира помогла Кате переодеться, надеть парик, пристроить на него шляпу с длинным шарфом и наложить легкий макияж, предварительно осветлив кожу лица, чтобы придать ему еще большее сходство с Джованниной Бертолотти.
Слегка пришпоривая коня, Катя обогнула дом и  невероятно гордая тем, как у нее все ловко получается, натянула поводья прямо перед стоящим впереди всех Максимом. Почти точно вписываясь в сюжет картины, откуда-то выскочил Чарли и бросился  на Недима, заглушив своим заливистым лаем отчаянного смельчака звон разбившегося о каменные плиты террасы фужера с шампанским, выпавшего из рук Ариадны и разлетевшегося на тысячу невидимых осколков. Вместо восторженных аплодисментов и одобрительных возгласов, Катя услышала злые слова Максима, сказанные жестким голосом: «Немедленно сними с себя все это! Олег, уведи коня.» 
Не понимая, что произошло, путаясь в длинном платье и глотая слезы горечи и недоумения, Катя слезла с Недима и мимо недоумевающих глаз Иры и Сергея, испуганных Аркадия, растерянных Ариадны, сочувствующих Олега и белых от бешенства Максима бросилась в дом к лестнице, ведущей на второй этаж, на площадке которого с нескрываемой радостью и торжествующей улыбкой на губах стояла Роза.
В спальне, повернув в дверях ключ,  кинув на пол шляпу и сдернув колючий парик, не снимая злосчастного платья, она упала ничком на кровать и дала волю слезам, захлебываясь от обиды и ощущения чего-то мерзопакостного, словно вляпалась случайно в осеннюю грязную жижу. 
- Катюша, - поскреблась тихонько в дверь Ира.- Это я, пусти, пожалуйста.
Катя вытерла салфеткой поплывшие глаза, впустила Иру и снова  легла на кровать.
- Там такой ужас, - сочувственно сказала Ира. – Максим страшно злится, говорит, что ты специально все затеяла. Все тебя защищают, а Сережка в шоке и уже почти напился.
- Что я специально затеяла? – всхлипнула Катя, и слезы снова полились у нее из глаз.
- А ты разве не в курсе, что точно в таком виде была Шанталь на последнем перед ее смертью приеме? – спросила Ира, подавая Кате очередную салфетку.
- Шанталь? Была? В таком платье? На последнем приеме? – холодея от ужаса, повторила Катя.
- Ну, да, - ответила Ира. – Максим сказал, что все об этом знали, и ты, ведь ты же видела фотографии.
- О, Боже, - охнула Катя. – Он ведь действительно может подумать, что я все знала и сделала это специально. Но ни на одной фотографии не было Шанталь.
- Как тебе вообще пришла в голову эта идея? – Ира сочувственно посмотрела на Катю.
- Роза… - Катя села на кровати. – Это Роза мне посоветовала. Вот гадина, - все еще не веря в коварство Розы, выругалась Катя. – Я должна срочно поговорить с Максимом, объяснить ему.
Катя вскочила с кровати, но Ира ее удержала:
- Катюша, мне, кажется, сейчас лучше не надо, пусть там все успокоится.
- Как ты не понимаешь, это очень важно, чтобы он узнал правду, - Катя дернула за многочисленные крючки, пытаясь освободиться от ненавистного платья.
В дверь опять постучали. Не дожидаясь ответа, в комнату вошла Ариадна.
- Катя, - сказала она, - Максим сказал, чтобы ты спускалась вниз, съезжаются гости. Хозяйка дома должна их встречать. Я думаю, этот неприятный инцидент вы обсудите позже. Мне кажется, ты будешь прекрасно смотреться в чайном платье нашей прабабушки, а гостям скажем, что тебя подвела портниха.

Сам вечер Катя запомнила плохо, заботливая Ира от души плеснула ей в стакан с водой валерьянки, и все происходящее Катя видела сквозь легкую дымку замутненного сознания: вокруг ходили, танцевали, смеялись, пили, ели суровые стражи с рембрандтовского «Ночного дозора» и  удалые запорожцы Репина,  загадочная «Неизвестная» Крамского и довольная купчиха Васнецова,  нарядные «Дети Грэма» Вильяма Хогарта,  веселые «Гребцы» Ренуара и его же Жанна Самари. С ней здоровались, знакомились, прощались, делали комплименты, сочувствовали неудаче с костюмом,  расспрашивали о чем-то. Катя кивала, улыбалась, жала руки, шутила, а хотелось ей  только одного – чтобы все это поскорее закончилось, и она могла бы поговорить с Максимом, который за весь вечер не сказал ей ни слова. Он стоял рядом так близко, и так далеко, стараясь не встречаться с ней взглядом, словно на все пуговицы был застегнут не только его пиджак, но и он сам.
После шумного фейерверка гости стали разъезжаться, благодаря за великолепный вечер и увозя в подарок именные корзинки со спелыми гроздьями винограда и бутылками красного и белого вина от компании «Зимний сад». Проводив далеко за полночь Иру с  медленно трезвеющим Сережей, улетавших домой к своим мальчишками первым рейсом, Катя с облегчением поднялась наверх и встала под упругие струи горячего душа, радуясь, что все позади, и можно объясниться с Максимом. Но в спальню он не пришел, измученная неизвестностью и ожиданием, Катя уснула, когда за окном уже начало светать. 
На следующий день Катя нашла Максима в кабинете, вместе с Олегом он разбирал на столе документы, хотя обычно он старался по воскресеньям не работать дома.
- Кофе? – предложил Олег, увидев бледное Катино лицо. Она кивнула, и он вышел из комнаты.
- Максим, я хотела тебе сказать, - неуверенно начала Катя, - что я не виновата в том, что случилось.
- Да? – переспросил Максим, не подымая головы от письменного стола. – А кто же виноват?
- Я не знала, что на последнем приеме Шанталь была в таком же платье, - Катя приложила руки к груди. – И эту картину, - Катя показала на висящее на стене полотно, - мне посоветовала Роза.
- Эту версию я уже слышал от твоей подруги, - Максим бросил ручку на стол и посмотрел на жену. – Я говорил с Розой, она все отрицает, говорит, что отговаривала тебя, но ты хотела удивить меня. Должен признаться, тебе это удалось.
- Она лжет, - вспыхнула Катя, - она бессовестно лжет!
- У тебя есть доказательства? – без тени эмоций спросил Максим.
- И тебе нужны доказательства? Ты не веришь моим словам? – опешила Катя.
- Конечно, нужны, - ответил Максим, - а насчет веры… Знаешь, говорят, в тихом омуте черти водятся. А сейчас, если ты не возражаешь, я хотел бы поработать.
- А кофе? – спросил Олег, столкнувшись в дверях с выбегающей из кабинета Катей.
- Попейте с Максим Максимовичем, - бросила в сердцах  Катя. – А я уж как-нибудь на кухне, с прислугой.
Роза сидела на веранде рядом с кухней и с абсолютно непроницаемым лицом следила за рабочими, которые демонтировали сцену у бассейна, снимали гирлянды и убирали вазы с цветами. Катя села напротив нее, не здороваясь и старясь не называть Розу по имени, спросила:
- Зачем Вы это сделали?
Роза сделал несколько глотков из стакана с водой, в котором плавала долька желтого лимона, и, глядя Кате в лицо своими темным, полными холода и ненависти глазами, сказала:
- Я хочу, чтобы тебя здесь не было, - зашипела Роза, не замечая, что обращается к Кате на «ты». - Уезжай, пока Максим не выгнал тебя с позором, это не твой дом и никогда им не будет, ты не достойна ни такой жизни, ни такого мужа. Ты не видишь, как над тобой все смеются  – гости, прислуга, семья, над твоим видом, убогими  платьями, дурацкими манерами. Твое место не здесь, думаешь,  дурочка, что залезла в постель к Зимину  и возомнила, что теперь что-то из себя представляешь? Ты – никто, так, пыль на дороге, достойная только одного чувства – презрения, он любил и будет всегда любить только Шанталь, а ты – так, небольшое развлечение, дворняжка, которой никогда не стать королевой.
- А знаете, Роза, я на Вас даже не сержусь, - неожиданно твердо ответила Катя. – По крайней мере, сейчас это честно, в глаза, без коварных планов и гнусных подстав. Я подумаю над Вашими словами, но обещать Вам ничего не могу.
Могила Шанталь была в самом  дальнем уголке сада на краю скалы, и Катя забрела сюда совершенно случайно, просто шла, шла, стараясь забыть ледяной тон Максим, его не верящие глаза, подчеркнутое спокойствие, больше похожее на равнодушие.  Здесь было тихо, как и положено быть там, где лежат те, кто уже не с нами, лишь доносился волнующий шум моря и причитание цикад. Уставшие осенние розы еще дышали нежным ароматом уходящего тепла.
- Он просто меня не любит, - думала Катя, присев на маленькую скамеечку и  глядя на памятник из гладкого черного гранита, на котором было написано золотой вязью одно единственное слово «Chantal». – Тебя он любил, да и сейчас, наверное, все еще любит, а меня  - нет,  ведь любимому человеку веришь и не требуешь доказательств. Я не занимала твое место, я хотела быть счастливой и сделать счастливой Максима. Помоги мне, отпусти его. – Ставшие привычными за последние два дня слезы покатились у нее по щекам. – А хочешь, если у нас будет дочка, мы назовем ее твоим именем? Только отдай мне его, ведь ты уже ничего не можешь для него сделать.
- Катя? – раздался сзади голос Олега. – Почему-то я так и думал, что  найду Вас здесь. Звонила Ваша мама, ей надо срочно что-то Вам сообщить, а Ваш телефон отключен.
- - Батарейка села, я забыла вчера поставить его на зарядку, - ответила Катя, и, немного помедлив, спросила, - Вы тоже считаете, что я это сделала специально?
- Конечно, нет, - ответил Олег, - но Максим пока не в состоянии слушать никаких возражений. Я знаю, что это Роза и ее происки, Максим успокоится  и сам это поймет.
- Почему он так ей верит, и почему она вообще осталась в доме после смерти Шанталь? – Катя автоматически оторвала несколько сухих листков с большого куста роз.
- Ей некуда идти, и потом, скорей всего,  у Максима есть чувство вины перед ней, что не уберег самое дорогое, что было у Розы в жизни, ее Шанталь, - Олег присел на скамейку рядом с Катей. – Если бы он вернулся в тот день пораньше домой, может быть, она бы не вышла в море.
- А какая она была, Шанталь? – спросила Катя.
- Необыкновенно красивая, и Максим очень ее любил. Они смотрелись идеальной парой. Когда она входила в комнату, больше вокруг никого и ничего не существовало.  Она притягивала взгляды, как магнит, и  мужские, и даже женские, словно все  заранее признавали ее превосходство. Она не жила, она была самой этой жизнью. Казалось, что по мановению ее руки на море прекращается шторм, а злые львы превращаются в ласковых котят. В нее были влюблены все, –  сказал Олег и накинул Кате на плечи дождевик.
- И Вы? – неожиданно для самой себя спросила Катя.
- Идемте, похоже, что сейчас начнется дождь, - не ответил на вопрос Олег.

22

Елене Львовне стало плохо, когда еще счастливая Катя, восседая на вороном коне, неспешной рысцой приближалась к своим неприятностям. С трудом передвигая ноги, она добрела до квартиры Зарецких, нажала на звонок и без сил опустилась на холодный пол лестничной площадки.  Открывший дверь соседке Катин папа попытался оказать Елене Львовне первую помощь, а Катина мама вызвала скорую помощь, которая отвезла пожилую женщину в городскую клиническую больницу, но врачам лишь оставалось констатировать смерть пациентки от обширного инфаркта.
На кладбище было холодно, прилетевшая в Питер убитая горем Катя совсем выпустила из виду, что октябрь в ее родном городе может быть совсем не «очей очарованьем». Дул пронизывающий ветер, и небо, цвета мокрого асфальта, грозило в любую минуту обрушиться дождем. Катины родители не догадались захватить дочери, приехавшей на похороны прямо из аэропорта, теплую куртку,  и она мерзла в своем крымском плаще и легких туфлях на босые ноги. Народу с цветами и венками собралось так много, что сердобольная старушка, возившаяся у совсем свежей могилы в соседнем ряду, все спрашивала, кого это хоронят. Пришли коллеги покойного мужа Елены Львовны, соседи по дому и ее многочисленные благодарные ученики, большинство из которых Катя помнила  кроликами, пчелками, мишками и зайчиками. Глядя на них и на лежащую в гробу Елену Львовну с мраморно-белым лицом, похожую на бесчувственную статую в Летнем саду, куда Елена Львовна так любила водить своих подопечных, Катя думала о том, что какая, в сущности, ерунда приключилась с ней по сравнению с этим горем. И, может быть, они абсолютно правы – и Лера, и мама, и даже Роза, и она абсолютно чужая в мире  костюмированных балов, сверкающих бриллиантов, частных яхт, охранников и прислуги, и ее место здесь, в  любимом городе ее детства, среди дождей и туманов, и жена олигарха из нее никакая, а она  просто учительница, и ей давно пора возвращаться в класс, где ее ждут троечники и отличники, хулиганы и тихони, уроки и педсоветы, школьные вечера и экскурсии. Что там говорит народная мудрость: не в свои сани не садись, каждый сверчок знай свой шесток, рожденный ползать, ну, и так далее. И еще: насильно мил не будешь.
Дома, у дверей  парадного, держа в одной руке небольшую дорожную сумку, а в другой букет белых роз, ее ждал Максим. Приехавшие с кладбища близкие люди и ученики Елена Львовны поднялись в квартиру   , чтобы еще раз помянуть ее светлую память, а Катя осталась на улице.
- Катя, я приехал, чтобы попросить у тебя прощения, - Максим взял жену за руку. -  Я был неправ, что не верил тебе.
- Нашлись доказательства? – с горечью спросила Катя.
- Мунира рассказала, что слышала Ваш разговор с Розой, - голос Максима звучал виновато.
Катя хорошо помнила, что Муниры не было рядом, когда Роза предложила ей посмотреть на «Всадницу» в кабинете Максима. Может быть, девушка просто подслушала их разговор? Но это так не похоже на скромную Муниру. И потом, Кате казалось, что именно тогда, когда они с Розой были в кабинете Максима, она видела, как Мунира неумело кокетничала у бассейна с Вадимом.                -То есть теперь, чтобы муж поверил жене, надо будет запасаться свидетелями?
- Пожалуйста, не надо, - просительно сказал Максим и сделал попытку обнять ее.
- Мог бы объявить мне это по телефону, не стоило приезжать, - обида не отпускала Катю.
- Я привык лично исправлять свои ошибки, - ответил Максим. – И еще – я испугался. Я испугался, что ты не вернешься. Поехали домой, я уволю Розу.
- Не надо, - возразила Катя. – Она и так несчастна в своей злобе и ненависти, я не собираюсь ей мстить, просто, она больше не будет мной руководить.

Прямая дорога из аэропорта Симферополя вела к южному побережью, незлой крымский дождик, моросивший за окном машины, грустил по ушедшему лету, и Кате и вправду показалось, что она возвращается домой.
Прибежавшая  Мунира бросилась Кате на шею, радуясь, что снова видит ее,  Вадим шутливо отдал честь, приложив руку к пустой голове, Мария Степановна встретила хозяйку дома сладким запахом свежей сдобы, а в спальне  в большой напольной вазе стояли первые срезанные в этом году Сергеем длинноногие стрелиции, чьи  острые оранжевые лепестки напоминали  ярких райских птичек с сиреневыми хохолками. 
Оставшись с Катей наедине, краснея от стыда, Мунира тут же призналась, что, конечно, никакого разговора Кати с Розой она не слышала, но дедушка  Раиф сказал, что Катя говорит правду, а ради доброго человека можно и немножечко приврать, ведь своей внучке Умму Гульсум (да будет доволен ей Аллах!)  посланник Аллаха (да благословит его Аллах и приветствует!) говорил: «Тот, кто налаживает отношения между людьми,   мирит жену с мужем, говорит для этого хорошие слова и доводит до людей хорошие слова, не является лжецом». И еще,  они все в посёлке переживали, что Катя может не вернуться.                Ночью  с моря пришел густой туман и укрыл собой бухту и сад плотным одеялом, на улице зажглись фонари, и дом казался океанским лайнером, потерявшимся между небом и морем. Еще в самолете, возвращаясь с Максимом в Крым, Катя твердо решила, что первым делом сделает то, что она хотела сделать уже давно -  возьмет у Розы ключи от левой крыла дома и посмотрит, что находится там. С первого дня, каждый раз, подымаясь в второй этаж, взгляд Кати упирался в стеклянную дверь, которая находилась прямо напротив  ее с Максимом спальни. Витраж на матовом стекле изображал сцену «Похищение Психеи» с картины  Адольфа Бугро - дочь древнегреческого царя, затмившую красотой саму Афродиту,  уносил Амур, которому она то мстила за преследования, то страстно любила.     Эта дверь всегда была закрыта на ключ, и, по словам Максима, там был склад ненужных вещей, банки с краской после ремонта, остатки неиспользованных обоев, и вообще всякая ерунда. Эти комнаты можно было бы превратить во что-то полезное: например, библиотеку с небольшим кинозалом,  а в будущем переделать в детскую, у них с Максимом обязательно будут дети, двое, а лучше трое. Катя уже несколько раз просила Розу дать ей ключи, но та охраняла строительный мусор так же преданно, как пограничник Карацупа государственную границу.                Розу уже ждала Катю в гостиной с камином со своим вечным блокнотом в руках. Огонь весело потрескивал, дождавшись своего часа, когда жара отступила и  в доме действительно стало прохладно.               
– Роза, я подумала над Вашими словами и должна Вас огорчить, - начала Катя, не дав открыть Розе рот. – Я не собираюсь никуда уезжать отсюда и, более того, я собираюсь жить здесь с моим мужем долго и счастливо, и Вам придется с этим считаться. Кроме того, нас ждут небольшие перемены, для начала, я хочу Вам сказать, что очень люблю картошку – жаренную с луком, запеченную, картофельные котлеты с грибами, пюре и деруны.  Внесите, пожалуйста, изменения в еженедельное меню. А еще я люблю борщ, грибной суп и рассольник. Надеюсь, для Марии Степановны не составит труда иногда готовить и эти блюда.               
С непроницаемым лицом Роза злобно черкала что-то в своей тетрадке.
- Отмените, пожалуйста, все ритуальные посещения салонов красоты, массажных кабинетов и так далее, - продолжала Катя. – если мне понадобится такая услуга, я обязательно Вам сообщу. Поездки с Чарли к ветеринару остаются. И еще: я бы хотела, чтобы Вы дали мне ключи от комнат в левом крыле.
- Но… -  попыталась возразить Роза.
- Никаких «но», - Катя включила «учительский» голос и протянула руку. – Ключи.
Первое, что увидела Катя, открыв двери с Психеей, была Шанталь. В доме не было ни одной ее фотографии, но, глядя на огромный, во всю стену холла, фотопортрет полуобнаженной красавицы, Катя сразу поняла, что это была она.  Ее соперница и злой гений смотрела уверенно и насмешливо, слегка приоткрыв чувственные губы и подняв вверх точеный носик. Темные волосы на снимке развивались на ветру, а изящные руки придерживали спадающий с плеч пеньюар. Фотография была черно-белой, и лишь ярко-красные губы выделялись на ее бледном лице кровавым пятном. Никакой старой мебели или следов незаконченного ремонта не было и в помине, огромная спальня с небольшой гостиной, гардеробной и ванной комнатой выглядели так, словно их хозяйка вышла ненадолго и сейчас вернется: покрывало было снято с большой двуспальной кровати, на шелковых простынях цвета любимой губной помады Шанталь лежала кружевная ночная рубашка, на мягком коврике стояли домашние тапочки, и легкий ветерок из приоткрытого окна шевелил на них серебристый мех, полки в ванной были уставлены баночками с кремами и лосьонами, а в напольной вазе стояли свежие красные розы. В воздухе витал легкий аромат, похожий на запах сандалового дерева и мускуса в сочетании с белой лилией и ландышем. Тот же ветерок в гардеробной позвякивал тонкими вешалками, на которых, рассортированные строго по цветам висели платья, юбки, блузки, брюки, пиджаки, стройными рядами стояли на полках бесконечные пары туфель и сумок, посредине стоял стеклянный шкаф со свитерами, джемперами и шарфами, шляпные коробки пирамидкой стояли у окна, свободная стена была закрыта зеркалами, на изящном столике лежали щетки для волос с затейливой инкрустацией. Катя взяла одну из них в руки и вздрогнула, услышав скрипучий голос Розы, появившейся, как всегда, неслышно и из ниоткуда:
- Это подарок Максима Максимовича на их первую годовщину свадьбы. Здесь была их спальня, и все осталось, так, как в ее последний вечер, я сама слежу за чистотой и порядком в этих комнатах и меняю цветы в вазах.
- Максим здесь часто бывает? – не удержалась от вопроса Катя.
- О, да, - оживилась Роза. – Каждый день, разве Вы не замечали? Он всегда заходит сюда перед тем, как идти спать.
- А что было раньше там, где сейчас наша спальня? - спросила Катя, изо всех сил стараясь не показать , как больно ей стало после  слов Розы.
- Сначала спальня Натальи Николаевны, потом гостевая, а потом там собирались сделать детскую, - лицо Розы опять стало непроницаемым.
- Детскую? – удивилась Катя.
- Детскую, - повторила Роза. – А Вы не знали – Шанталь была беременна.
Она хотела сказать еще что-то, но вдруг резко замолчала и вышла из комнаты.
23
Возвращаясь из поселка на своей японской «крошке»,  Катя догнала  унылый пожилой Opel, который явно знавал лучшие времена: водительская дверь была вызывающе оранжевого цвета, хотя сама машина когда-то, скорей всего, была изысканно бордовой, а теперь напоминала  сморщенную позднюю вишню, которую забыли положить  в варенье. Opel похрипывал и поскрипывал, но упорно двигался в направлении поместья Зиминых. Первой подъехав к дому, Катя задержалась у входа, ей было очень любопытно, кого могло занести в их края на таком автомобильном динозавре. Реликт немецкого автопрома доскрипел до цели и умело припарковался у самой кромки аллеи. Водительская дверь открылась, и из машины вышел Филипп. Увидев Катю, он достал из внутреннего кармана кожаной куртки удостоверение, показал его онемевшей Кате и представился:
- Осмоловский Игорь Александрович, следователь областной прокуратуры. Я бы хотел переговорить с Зиминым Максимом Максимовичем.
Катя встряхнула головой, прогоняя наваждение: конечно, это был не Филипп, а совсем другой человек, удивительно похожий на ее первую, казалось, казалось,  прочно забытую любовь. Максим уже был дома, закрывшись в своем кабинете, он о чем-то громко спорил с Олегом, и Кате пришлось несколько раз постучать в дверь, прежде, чем Максим ее услышал.  Он внимательно посмотрел на удостоверение, которое ему показал следователь, сухо пригласил Осмоловского присесть, поинтересовался целью его визита и попросил Катю принести всем минеральной воды с лимоном.                Следователь был  предельно лаконичен: три дня назад, во время тумана, ночью, парусная  яхта Oyster, ослепшая и оглохшая из-за внезапного выхода из строй всей электроники, у входа в бухту  Зиминых напоролась на камни, потеряла киль, перевернулась и затонула. Пассажиров на яхте не было, а экипажу удалось спастись на надувной лодке, хотя от первых звуков, свидетельствующих о том, что что-то произошло, до полного опрокидывания судна прошло не более пяти минут. Прибывшие через день водолазы обследовали затонувшую яхту и обнаружили, что рядом с ней, частично спрятанная илом, лежит еще одна яхта, на борту которой видна четкая надпись «Chantal». При этих словах лицо Максима стало белым как снег, и Катя испугалась, что он упадет в обморок. Тонкое стекло бокала с минеральной водой, который Максим держал в руках, жалобно треснуло, осколки упали на пол, а на запястье выступила кровь. Но это было еще не все.  Водолаз осмотрел лежащую на боку яхту и попытался открыть дверь каюты на палубе, она не поддавалась, тогда водолаз разбил камнем окно иллюминатора и заглянул в полную воды каюту: на полу лежало тело человека, вернее, то, что от него осталось после трех лет на дне моря. В комнате наступила гробовая тишина, Кате показалось, что она слышит, как у Максима бьется сердце и как тяжело дышит Олег.  Игорь обвел взглядом всех присутствующих ,  и выждав, несколько минут, сказал:
- В связи с этим, господин Зимин, мне бы хотелось задать Вам несколько вопросов. Желательно конфиденциально.
- У меня не секретов ни от моей жены, ни от моего адвоката, - резко ответил Максим.
- А Вы всегда ходите с адвокатом? – Осмоловский открыл принесенную с собой синюю канцелярскую папку со старомодными веревочками. – Очень предусмотрительно.
- Это мой друг и партнер, - голос Максим звучал холодно и неприветливо. – Надеюсь, такое объяснение Вас устроит?
- Вполне, - следователь миролюбиво кивнул и приготовился записывать ответы Максима. – В деле о гибели Вашей жены имеется протокол опознания тела, найденного через два месяца. Вы опознали свою жену, несмотря на такой долгий срок пребывания тела в воде?
- Да, - подтвердил Максим. – По  кольцу на руке.
- Это было какое-то особенное кольцо? – уточнил Осмоловский.
- Ее делали на заказ в Париже из белого золота и желтых бриллиантов. – Катю почувствовала, как  к ее горлу подступает тошнота, она спрятала в карман теплой клетчатой юбки руку, чтобы не было видно ее кольца с огромным желтым бриллиантом. –Думаю, что все это есть в протоколе.
- Хорошо, - не совсем к месту прокомментировал Осмоловский. – тогда, может быть у Вас есть предположение, кто еще мог быть в этот день вместе с Вашей женой на яхте?
- Не имею ни малейшего представления, – отчеканил Максим.
- Может быть, кто-то из домашнего персонала что-то вспомнит? – спросил следователь. – Я мог бы их опросить?
- Это было воскресенье, - пришел на помощь Максиму Олег. – В воскресенье у персонала выходной, кроме того, из тех, кто работал в доме три года назад, осталась только Роза.
- Пусть будет Роза,  - охотно согласился Осмоловский. – Я могу с ней побеседовать один на один?
- Конечно, - Максим еле сдерживал нарастающее раздражение. – Катя, проводи, пожалуйста господина следователя в гостиную с камином и пригласи туда Розу.
- И еще, - Осмоловский спрятал лист бумаги и шариковую ручку в папку, закрыл ее на молнию и встал .-  В связи с новыми обстоятельствами, связался с МЧС, и яхту завтра попробуют поднять на поверхность. Мы можем воспользоваться Вашим причалом?
- Разумеется, - Максим открыл дверь жестом указал в сторону гостиной с камином. – Прощайте.
- До свидания, - вежливо ответил Осмоловский.
- Я попрошу вас обоих, тебя, Катя, и тебя, Олег, не говорить со мной на эту тему, - попросил Максим, когда Катя вернулась в кабинет.
Когда на следующий день Катя вернулась из Ана-Ватан,  поднятая яхта уже стояла у причала.  Сломанная мачта беспомощно  висела, как  раненная рука, а разорванный парус, словно грязная тряпка,  болтался на осеннем ветру. С террасы на втором этаже было хорошо видно, как в машину с красным крестом грузили носилки, на которых лежало что-то, завернутое в черный полиэтилен. Рядом с машиной стояли какие-то люди, издалека Катя узнала только худощавую фигуру Осмоловского. Посмотрев вниз, Катя увидела, что на уличной террасе у бассейна стоит Роза и тоже смотрит на причал. Когда машина тронулась с места, Роза развернулась и вошла в дом.
Ужинали в полной тишине, Максим почти не отрывал взгляд от планшета, двигая страницы на экране нервным движением руки. Местные сайты с самого утра сладострастно смаковали происшедшее, перечисляя десятки фантастических версий, печатали фотографии Максима, Шанталь и даже Кати, сопроводив их  идиотскими подписями.  Мунира рассказала, что в доме целый день трезвонил телефон, звонили журналисты даже из Москвы, но Роза обрывала любые их попытки что-нибудь узнать. После ужина Максим, не дождавшись чая, сразу ушел в своей кабинет, а Катя осталась сидеть за столом не в силах заставить себя подняться в спальню. Она почему-то думала о Шанталь, о том, как ей страшно, наверное, было в ту ночь, как черная бездна тянула к себе ее и ее не рождённого ребенка, как отчаянно она пыталась удержаться на поверхности, хватаясь за все, что попадалась под руку, и как кто-то, кто находился с ней на яхте, не мог или не хотел ей помочь и сам ушел под воду, унося  с собой в вечность тайну этой ночи.
- Вы видели? – хриплым голосом спросила Роза, ставя на стол поднос с фарфоровым чайником, сахарницей и вазочкой с печеньем. – Она вернулась.
- Кого Вы имеете в виду? – настороженно спросила Катя.
- Она, моя девочка, Шанталь, - Роза была явно не в себе, губы у нее потрескались, щеки пылали нездоровым румянцем, а глаза блестели неестественным блеском. – Я всегда знала, что мы еще увидимся.
- Роза, это всего лишь яхта,  Шанталь лежит в саду, Вы же сами ухаживаете за могилой, я знаю, -Катя осторожно вынула из рук Розы горячий чайник.
- Чушь, - громко и страшно расхохоталась Роза. – Она не могла умереть. Вон ее яхта стоит у причала, и сейчас она переодевается к ужину. Она всегда переодевается к ужину, в аристократических семьях так принято. Хотя откуда это должно быть Вам известно?
- Вам не здоровится, - сочувственно сказала Катя. – Может быть Вам лучше пойти к себе и прилечь. Я все уберу сама.
- Я совершенно здорова и никуда не пойду, пока не придет моя девочка, - упрямо сказала Роза и потеряла сознание.         
Приехавший по вызову врач «Скорой помощи» диагностировали у нее сильнейшее нервное потрясение и велел уложить ее на дня два-три в постель.               
Через день позвонил Осмоловский и попросил разрешения приехать вечером поговорить с господином Зиминым и посоветовал на этот раз обязательно пригласить на их встречу адвоката. Максим вернулся домой раньше обычного, отказался от ужина, взял виски со льдом и закрылся в кабинете. Вскоре приехал Олег, а за ним и Осмоловский, которого Максим встретил кривой улыбкой:
-Что-то Вы к нам зачастили, господин следователь. Может быть, Вам предоставить у нас отдельную комнату?                -Главное, чтобы не Вы к нам, господин Зимин, - парировал Осмоловский. – За предложение спасибо, у меня есть крыша над головой.                -  Ну, как знаете, - развел руками Максим. Кате показалось, что с виски он слегка перебрал.
– А теперь к делу,  и прошу хорошо подумать перед каждым своим ответом. Любого другого человека я бы просто пригласил к себе, но, учитывая Ваше положение, хотелось бы избежать лишнего шума, - очень серьезно сказал Осмоловский.                Максим шутовски поклонился и уселся напротив Осмоловского, закинув ногу на ногу.
- Вернемся к нашему прошлому разговору, - неторопливо начал Осмоловский, показывая всем видом, что разговор будет долгим. – Три года назад Вы опознали жену по кольцу на пальце, сделанному в Париже, по Вашим же словам, по индивидуальному заказу.                – Именно, так, - подтвердил Максим, взяв себя в руки и настроившись на официальный разговор.                - А что Вы скажите по поводу этих украшений? – следователь вынул и разложил на журнальном столике перед собой несколько снимков колец с изумрудами и бриллиантами, тяжелого браслета из белого золота, инкрустированного такими же камнями, разорванного ожерелья с жемчугом и сережек в форме извивающийся змеи.               
- Это украшения моей покойной жены, - спокойно ответил Максим, едва взглянув на фотографии.               
– Уверены? – переспросил Осмоловский.                – Абсолютно,  - подтвердил свои слова Максим.               
– Все эти украшения были сняты с тела, поднятого вместе со шхуной Вашей жены. Вы можете это объяснить? – спросил Осмоловский, внимательно глядя на Максима, у которого лицо  на глазах у всех вдруг стало серым.                – Нет, - Максим отрицательно покачал головой.                – То есть, иными словами, если бы Вы сейчас приехали в морг на опознание тела, Вы бы, как и в первый раз, могли заявить, что это Ваша жена, исходя из наличия на трупе этих украшений? В принципе, после трех лет в морской воде и тела фактически нет, так что и опознавать особо нечего, можно лишь сказать, что останки принадлежат женщине лет тридцати-тридцати пяти,  - заключил Осмоловский.                – Да,  - кивнул Максим.               
- Так кто же из двух женщин, найденных в море, Шанталь Зимина? – задал вопрос Осмоловский. И не дождавшись ответа, продолжил, - Основываясь на моем опыте и обстоятельствах – место, где было найдено тело, украшения – я бы сказал, что вторая. А теперь, внимание, вопрос: откуда на теле первом  кольцо, сделанное исключительно по заказу в Париже для Вашей жены?                - Она могла его продать, - заметил Олег.                – Могла, - легко согласился Осмоловский. – А у жены Вашего доверителя были финансовые трудности, муж отказывал ей в содержании?                – Не было у нее никаких финансовых трудностей, - вновь подал голос  Максим. – Но она действительно могла его продать, вернее, не продать, а скорее оставить в залог, если у нее с собой не было наличных.               
– И где же такое могло произойти? – поинтересовался Осмоловский.               
– В казино, - вновь вмешался Олег.- Шанталь играла в казино. Кстати, Вы   бы проверили список пропавших женщин  в одно время с Шанталь в Крыму?                – Спасибо, коллега, за совет, - поблагодарил Осмоловский. – Среди пропавших лиц женского пола  примерно тогда же действительно есть певица из казино «Кристалл» в Ялте.               
– Ну, вот, видите, - с удовлетворением потер руки Олег.               
– Допустим, объяснение принимается. Переходим ко второй части Марлезонского балета, - Осмоловский достал из своей папки листы с машинописным текстом. – У меня в руках Акт экспертизы о причинах крушения яхты, основной из которых названы подводные рифы недалеко от выхода из бухты.  Основной, но не единственной,  оставим пока в стороне, почему такая опытная яхтсменка не смогла обойти камни, о которых она, безусловно, хорошо знала. Согласно заключению специалистов,  все, подчеркиваю, все кингстоны на яхте были открыты.               
– А что такое кингстоны? – спросила Катя, которой казалась, что она присутствует на съемках детективного сериала, она никак не могла поверить, что это происходит с ней и с Максимом.               
- Это такие клапаны, которые закрывают доступ забортной воды на корабль или служат для откачки ненужной жидкости в море, - охотно объяснил Осмоловский. – Если блокирующие их вентили открыть, то вода начнет поступать на судно. Один или два вентиля теоретически могло сорвать при крушении и спровоцировать несчастный случай, но все? – И Осмоловский  вопросительно развел руками. – Из этого напрашивается логический вывод: кто открыл кингстоны? На яхте был кто-то еще? Или погибшая по каким-то причинам сделала это сама?                - Вы - следователь, - ответил Олег, - Вам и решать эту загадку.               
– Не сомневайтесь, решим, - уверенно сказал Осмоловский. – Только не загадку, а загадки.                – Есть что-то еще? - обреченно спросила Катя.                – Увы, - ответил Осмоловский. -  Я уже сказал, что кажется странным, что такая умелая яхтсменка не смогла обойти знакомые ей рифы.  И у меня есть объяснение этому факту. В морге,  при осмотре скелета, судмедэксперт обнаружил застрявшую в позвоночнике пулю от пистолета пока неустановленной марки. Ваша жена была убита, господин Зимин. Убита, а потом отправлена на дно, чтобы скрыть следы преступления.
В комнате стало жарко, очень жарко, Кате захотелось открыть все окна, чтобы свежий воздух ворвался в комнату и унес с собой тот ужас, который невидимым камнем повис в кабинете после последних слов Осмоловского. Катя проводила следователя к выходу и вернулась: Максим по-прежнему сидел на стуле, обхватив голову руками,  сгорбившись и  постарев за эти пару часов  на десятки лет. Олег стоял у окна  и постукивал пальцами по стеклу, и этот монотонный стук звучал как приговор Катиной мечте о счастливой жизни.
- Максим, - Катя подошла к мужу и положила руки ему на плечи. – Мне очень жаль, я даже не представляю, как тебе сейчас тяжело, ведь я знаю, как ты любил Шанталь.
 И тут Максим засмеялся, и его смех был страшнее любого плача, любого стона.
- Я любил Шанталь? – Максим вытер выступившие на глазах слезы. – Я любил Шанталь? Я ее не-на-видел. Хотя, нет, вру, сначала я ее действительно очень любил. Я узнал ее сразу, как только увидел на приеме в посольстве рядом с этим французским надутым индюком. Из симпатичной малышки она превратилась в ослепительную красавицу, к которой меня тянуло как магнитом. Индюк был большой шишкой в Международном валютном фонде, а Шанталь – его переводчицей, впрочем, он так по-хозяйски вел себя, что их истинные отношения были ни для кого не секретом. Я совершенно потерял голову: выяснил, где она живет и часами дежурил у входа в ее дом,  скрипя зубами от ревности, глядя, как ее привозят и увозят дорогие лимузины, скромная студентка Сорбонны одевалась лучше мадам Миттеран. В тот момент любая разведка мира могла завербовать меня только за возможность провести с ней хоть одну ночь. Если бы ни моя фамилия, репутация деда и положение отца, который к тому времени был начальником департамента в министерстве иностранных дел, ехал бы я уже давно в направлении какого-нибудь Габона. Консьержка дома, как истинная француженка,  прониклась симпатией к бедному влюбленному и с удовольствием передавала Шанталь букеты цветов, на которые у меня уходила вся зарплата. Однажды, пожалев меня, промокшего и продрогшего до костей на ледяном ветру, она пустила меня погреться в подъезд, там все и произошло в первый раз. Шанталь заскочила в дом словно игривая белочка, стряхивая капли с изящной норковой шубки песочного цвета. Увидев меня, она вдруг поманила за собой  пальчиком в лайковой перчатке вверх по лестнице. И я пошел за ней, как за дудочкой крысолова, ничего не видя и не слыша. Остановившись между этажами, она села на широкий подоконник, потянула меня к себе и ловко расстегнула ремень на моих брюках, не боясь ни соседей, ни консьержки.  После всего она прошептала мне: «Тебе ведь было хорошо, дорогой?» и побежала дальше вверх по лестнице.  А на следующий день пробежала мимо меня, словно ничего и не было. Но я был настойчив, и  Шанталь стала изредка принимать мои приглашения, хотя что я мог ей предложить? Чашечку кофе на Елисейских полях, когда она привыкла обедать в Le Cinq? Вечерний сеанс в кинотеатре,  ей, не пропускавшей ни одной премьеры в Гранд-Опера? Но потом случилось чудо: назанимав денег у всех, кого только можно под предлогом покупки дорогого лекарства больной бабушке, я пригласил Шанталь на ужин в La Coupole. В ресторан она пришла с индюком, который предложил мне сделку, как я сказал бы сейчас, сделку с дьяволом или, вернее, ведьмой. Индюк собирался  ни много, ни мало баллотироваться на пост президента Франции на очередных выборах, до которых было еще три года. С таким скелетом в шкафу, как Шанталь, об этом не могли быть и речи: мало того, что у него была законная жена и четверо детей, с  любовницей с русскими корнями индюк пошел бы ко дну быстрее «Титаника»,  поэтому он сделал мне необычное предложение: я женюсь на Шанталь, чтобы, как старые добрые времена, прикрыть грех, а старый ловелас организует мне немаленькую финансовую поддержку ( не прозябать же Шанталь в женах начинающего дипломата из страны третьего мира) плюс связи в нужных кругах для развития бизнеса, любого, какой я захочу, сказал индюк, ну, хотя бы виноделия, предложил он , глядя, как в его бокал с нежным шипением  льется шампанское. И, как говорится: «На здоровье!»                В качестве иллюстрации Максим плеснул себе в бокал виски на почти растаявший лед и выпил залпом.                - Я заглотил наживку как глупый карась, – продолжил Максим. – Бросил службу и ринулся в бизнес, доведя до инфаркта отца и неожиданно порадовав мать, такая красавица-невестка да еще из аристократической семьи князей Неверовых , эмигрантов первой послереволюционной волны, среди которых, как невзначай обмолвилась Шанталь, ходили упорные слухи, что ее бабушка – плод запоздалой страсти великого князя Николая Константиновича. Именно о такой жене мечтала для меня моя мать, инстинктивно боявшаяся, что я женюсь на какой-нибудь посольской секретарше с погонами офицера госбезопасности.  Плюс ко всему, еще и сирота – обоих родителей Шанталь унесла авиакатастрофа, когда Шанталь была еще совсем крошкой.  К счастью, девочка в этот момент находилась на попечении дальней родственницы Розы Пелетье. Через два года, когда предвыборная кампания начала набирать оборот, а для нас с Шанталь зазвонили свадебные колокола собора Александра Невского на улице Дарю, я был уже владельцем процветающей компании «Зимний сад», и в моем поместье в Крыму заканчивались отделочные работы. Кстати, конспиратор из индюка оказался никудышной, и меньше, чем через полгода,   его любовные и финансовые приключения оказались на первых страницах «Фигаро» и «Паризьен», и ему пришлось тихо уползти в отставку под юбку своей плодовитой жены, милостиво простившей своего шалунишку. То, что я женился на шлюхе, я понял уже в свадебном путешествии: конечно, это было в Венеции.  Ей было очень далеко до своей тезки – основательницы монашеского ордена визитандинок святой Жанны-Франсуазы де Шанталь, в честь которой ее назвали. В первое же мое утро женатого человека,  проснувшись в номере отеля  Danieli, я не обнаружил рядом своей молодой жены, не было ее ни в гостиной, ни в ванной, ни на террасе. Она обнаружилась в неприметной подсобке, где хранилось постельное белье и чистые полотенца: когда я в десятый раз прошел по всем этажам, барам и ресторанам, глядя на отражающееся в огромных старинных зеркалах идиотское выражение  своего лица новобрачного, потерявшего  жену в первую брачную ночь, узкая дверь подсобки отворилась, и оттуда, без тени смущения появилась моя жена в кружевном пеньюаре и прозрачной ночной рубашке, а за ней здоровенный мулат в  мятой гостиничной униформе. «Ты все не так понял, дорогой», - проворковала Шанталь и, сыто щуря свои кошачьи глаза, потянула меня в наш номер. Потом я не так все понял, когда она на полчаса исчезла с официантом ресторана на крыше отеля, потом, когда она потерялась с молодым гондольером. Сказать, что я был раздавлен, это ничего не сказать, больше всего на свете мне хотелось броситься головой вниз в этот чертов Большой канал или повеситься на шелковом шнурке в спальне, или задушить ее собственными руками, глядя в ее бесстыжее лицо. Но, как только она начинала мурлыкать и тонкими умелыми пальцами с острыми ноготками гладить меня по щеке, опускаясь постепенно все ниже и ниже, я готов был забыть все на свете, лишь бы это ведьма была со мной. Я пытался с ней поговорить, но она смеялась, показывая свои жемчужные зубки, и ворковала: «Тебе что-то не нравится, дорогой? Ты хочешь со мной развестись? Ты будешь опять ходить на свою службу в одном и том же костюмчике и флиртовать с посольскими тетками?» Эти девяностые!! Они могли любого человека  превратить в короля или раба. В наш дом в Крыму она привезла Розу и Чарли, наверное, это были единственные существа, которых она по-настоящему любила. Здесь ничего не изменилось, лишь прибавилась игра в казино, она могла исчезнуть на несколько дней, а потом вернуться, тихой и кроткой, как нашкодившая кошка, спустив все, что было на ее кредитной карте. Ну, хотя бы она стала маскироваться, завела себе парики всех цветов радуги и не выходила из дома без темных очков. У нее был настоящий талант устраивать приемы, здесь она не знала себе равных, приглашённые слетались со всего мира - лица из ящика, банкиры, олигархи, их жены с надутыми губами и силиконовыми сиськами.  Шанталь блистала на этих приемах, как настоящая особа царской крови. Но это шло только на пользу моему бизнесу, и я смирился, сказал себе: «У каждого своя судьба, у меня она такая». Наверное, вокруг не было лица мужского пола, которого бы она не затащила в постель, единственное исключение составил, пожалуй, Олег, до сих пор не перестаю удивляться твоей стойкости. Даже до Аркадия добралась, Ариадна быстро обо всем догадалась, и они чуть не развелись. Я был вынужден рассказать сестре всю правду и убедить ее, что не стоит бросать мужа из-за шлюхи. А потом она убила Джоя. Шанталь невзлюбила его с первого дня, и это чувство у них было взаимным. Как только она появлялась, наполняя воздух запахом муската и сандалового дерева, Джой дрожал всем телом и рычал, царапая землю когтями. Вскрытие показала, что его отравили: его бил предсмертный озноб, он хрипел, захлебываясь кровавой пеной, которая шла у него из пасти, а она сидела на террасе у бассейна и красила ногти, равнодушно глядя, как я пытаюсь помочь умирающему псу. Когда деменция у моей матери начала прогрессировать, и Шанталь дала понять, что не потерпит рядом сумасшедшую старуху, я решил увезти маму подальше от этого дома. Она была помешена на своей внешности – бесконечные салоны красоты, парикмахеры, стилисты, крошечная морщинка вызывала у нее настоящую истерику, она летала в Германию и Швейцарию на какие-то специальные процедуры и с каждым разом становилась все красивее и наглее. Она любила говорить, что хочет умереть молодой, а не превратиться в старуху со сморщенным лицом и обвисшей кожей, и часто повторяла: «Я буду лежать в гробу красивая и молодая, а все будут рыдать вокруг». Вот так мы и жили. А потом она стала приводить мужчин в дом, любых, коротавших время в барах, встреченных в казино, заплывших в нашу бухту, поползли слухи, со мной стали отказывать сотрудничать крупные фирмы. Я требовал от нее прекратить это, но все было бесполезно. А Роза ее во всем покрывала, тщательно скрывая  следы  загулов.  В тот злополучный вечер я не смог улететь в Москву из-за урагана и вернулся домой. Шанталь была в пляжном домике в бухте, на столе стояли бутылка Frapin Cuve; в извилистой хрустальной бутылке с позолоченной пробкой,  ваза с виноградом и два бокала. И еще пепельница, полная окурков. Это было странно, ведь Шанталь не курила, берегла цвет лица. Она опять кого-то ждала. Я не выдержал и взорвался: я кричал, что мне надоело, чтобы она убиралась из моего дома, что я больше ни минуты не буду терпеть ее фокусы, в меня словно вселился бешеный зверь, а она, напротив, была спокойна как майская ночь, лишь улыбалась и покачивала ногой в красной туфельке. А потом  сказала: « Как скажешь дорогой. Если хочешь, можем развестись, представляешь, какое удовольствие мы доставим всем этим репортерам, светской тусовке, прямым эфирам и господину Малахову с его «Большой стиркой». Я ведь совершенно не собираюсь молчать, я расскажу, как ты надо мной издевался, и я вынуждена была искать утешения на стороне, как тебе хорошо заплатили, чтобы ты прикрыл задницу большой французской шишки, как ты плохо со мной обращался, я даже синяки смогу предъявить при желании, и твой кристальный образ идеального супруга и честного бизнесмена рассыплется, как карточный домик. Это я выставлю тебя из этого дома. А твоя бедная мама, она это не перенесет, как не перенес твой отец, когда ты решил бросить службу и жениться на мне. А твоя чванливая сестра с пузатым, как старая пивная бочка, мужем? C тобой никто не захочет иметь дела, и   ты пойдешь по миру, и кончатся все твои яхты, самолеты, костюмы от Brioni  и часы от Rolex или Patek Philippe. А меня все будут только жалеть, особенно когда узнают, что я жду ребенка. Что ты так удивился, дорогой? У женщин так бывает, они беременеют и рожают детей. Ах, мы давно не спали друг с другом? Какая мелочь, ты же не единственный мужчина на свете. Будешь унижаться и требовать анализ ДНК? Ты будешь молчать и смотреть, как чужой ребенок бегает у тебя в доме и называет тебя папой.  Ты еще хочешь развестись? А может быть, тебе проще убить меня? Пиф-паф, нет человека – нет проблемы. О чем это я? Чтобы убить человека, надо быть мужиком, а не  половой тряпкой, как ты, ты же можешь только терпеть и жевать сопли втихаря, пока твоя жена наставляет тебе рога.  Ведь так, дорогой? Кстати, они тебе даже идут, такие ветвистые, скоро их можно будет украшать к Новому году. Ну, ударь меня хотя бы, задуши или застрели»,  и тут она протянула мне пистолет. Я отступил, но она силой вложила его мне в руки, приставила к груди и взвела курок. «Я никогда не любила тебя, - сказала она. – Я всегда тебя презирала, такое ничтожество нельзя любить». Это были ее последние слова, я нажал на курок, и на ее груди появилась красное пятно, которое на глазах росло и расцветало как диковинная роза. Она еще удивленно смотрела на меня несколько мгновений своими зелеными глазами, а затем рухнула на пол.                Максим замолчал, и в гробовой тишине  в коридоре послышались тяжелые шаги. Катя распахнула плохо прикрытую дверь и увидела искаженное ненавистью лицо Розы.                - Она все слышала, - прошептала Катя. 
- А, - безнадежно махнул рукой Максим. – Теперь уже все равно. Осмоловский все равно докопается, что это был я.
- Откуда у нее пистолет?- Олег плеснул в бокал виски себе и Максиму.
- Черт ее знает, - Максим сделал глоток. – Я отнес ее на яхту, положил рядом с ней пистолет,  вывел  яхту из бухты, направил прямо на рифы, а для верности открыл кингстоны. Мне надо было отвести яхту подальше в море, чтобы ее не нашли, но я боялся, что в такую погоду не доплыву назад. Я только одно не могу понять, если ее нашли на яхте,  как кольцо Шанталь попало на руку этой несчастной певички из казино? Не могла же Шанталь в самом деле оставить его как залог.  Я был уверен, что три года назад нашли именно ее тело.                – Это я надел его ей на руку, - сухо сказал Олег. – За сотню баксов сторож морга надел бы на труп все, что угодно. Шанталь забыла кольцо у меня в тот день.                - У тебя? – Максим скривил губы в усмешке. – Значит, и ты не устоял. Я-то знаю ее привычку снимать с себя все украшения перед тем, как лечь в постель. А я думал, что жена Цезаря вне подозрений.
- Я не жена, а ты не Цезарь, - парировал Олег.  – Это она меня ждала в домике в бухте, позвонила днем с незнакомого номера и попросила обязательно приехать, хотела рассказать что-то очень важное. Я приехал позже тебя и спустился к домику в бухте, я слышал вашу ссору и все видел. Она тебя  откровенно провоцировала,  все это было  похоже на хорошо подготовленный спектакль, еще и пистолет, который обязательно должен был выстрелить. Шанталь, конечно, была женщиной образованной, но вряд ли она читала переписку Чехова с Лазаревым-Грузинским: «Нельзя ставить на сцене ружье, если никто не имеет в виду выстрелить из него». Ты в определенном смысле выручил меня, похоже, на твоем месте должен был быть я, ведь никто не знал, что ты вернешься. Мне было все равно, нашли ли ее тело или кого-то другого, я просто хотел, чтобы для всех все поскорее закончилась.
- Но зачем? – удивленно спросила Катя. – Зачем ей надо было это?
- Боюсь, что этого теперь никто не узнает, - ответил Максим. – В любом случае, наш Игорь Александрович не Мисс Марпл и не Анастасия Каменская, разгадывать психологические шарады не будет, поэтому, что мне там светит за убийство, господин адвокат?
- Ни о каком убийстве не может быть и речи, будем настаивать на самоубийстве, - сказал Олег. –  По сути, это так и было. Свидетелей нет.
- А Роза? – удивилась Катя.
- А у Розы бред на почве нервного потрясения. Вы же сами говорили, что врач поставил ей такой диагноз, - пояснил Олег. – Надеюсь, она не бродит у Вас по дому с диктофоном.
- Знаешь, Олег, как-то даже обидно, - нервным движением руки Максим поправил волосы. – Она настолько не считала меня мужиком, что и убить себя позвала кого-то другого.
24
Утром Максим уехал, как обычно, в офис,  не позавтракав и даже не выпив кофе, а Катя села на диван в гостиной, мысленно готовясь ко встрече с Розой. Но Роза не появлялась, и Катя заставила себя  встать и пойти к ней в комнату. Роза сидела на кровати в наглухо застегнутом пальто, прямая, сухая и неподвижная, как египетская мумия. Рядом стоял небольшой чемодан.
- Роза, Вы, наверное, понимаете, что больше не сможете оставаться в этом доме, - сказала Катя и протянула Розе конверт с деньгами. – Возьмите, пожалуйста, я хотела бы с Вами рассчитаться.                Роза не шелохнулась,  и Кат продолжила:                - Если Вам некуда идти, Вы можете пока пожить здесь. Недолго.               
Роза по-прежнему молчала. За окнами посигналила машина. Роза встала, взяла чемодан и вышла из комнаты. В окно Катя увидела, как она села в стоящее у входа такси, и машина уехала, а  конверт с деньгами так и остался у Кати в руках.                Часа через три позвонил Максим и рассказал, что Осмоловский вызывает его к себе к двум часам: в милицию поступило заявление от гражданки Розалии Пелетье, которая обвиняла гражданина Зимина в преднамеренном убийстве своей дочери.                -Я должна быть с тобой, - сказала Катя. – Я сейчас приеду.
- Нет,  - категорично ответил Максим. – Я уже тебе говорил, что за свои поступки привык отвечать сам. И не волнуйся, Олег тоже будет со мной, он все-таки мой адвокат, и не самый плохой. Будь дома и жди меня. Или не жди, - он хмыкнул и повесил трубку.                В доме было тихо, пусто, и отчетливо пахло безнадежностью. Большие напольные часы показывали только пол-первого. Катя взяла теплую накидку, позвала Чарли и спустилась с ним в бухту. По привычке Чарли бодро засеменил лапками к пляжному домику, но Катя ни за что на свете не решилась бы теперь войти туда, где случилось все, о чем вчера рассказал Максим. Она закуталась в накидку и села на большой камень, подставив лицо морскому ветру, представив, где сейчас ее муж. Вот он садится в машину, и они едут в отделение милиции: впереди водитель и Максим, на заднем сидении Олег. Конечно, они едут на одной машине, ведь Максима могут  ( здесь Катя почувствовала, как ее глаза наполнились слезами) арестовать. Водитель остается на парковке караулить машину, а Максим с Олегом входят в здание отделения милиции. На входе сидит дежурный и просит их предъявить документы, смотрит долго, пристально сверяя фотографии с лицами пришедших. Потом Максим и Олег подымаются по лестнице на второй этаж, находят нужный кабинет и садятся перед ним, ожидая, когда их пригласят. Они ждут долго, полчаса, а может быть и час, Осмоловский не торопится их приглашать. Он занят чему-то другим?  Что-то ждет? Или это такой профессиональный прием – подозреваемый начинает нервничать в неведении и больше шансов, что он расскажет правду? Наконец их приглашают войти, и все, вот уже Максим там, откуда не так легко выйти. Осмоловский умный и дотошный, он будет вновь и вновь спрашивать Максима о подробностях той ночи, об опознании трехлетней давности, об их отношениях с Шанталь, покажет заявление Розы, будет ловить на неточностях и нестыковках. Потом, наверное, будет очная ставка, следователь пригласит Розу, и она расскажет все, что слышала вчера вечером.  Осмоловскому надо найти убийцу, и он сделает это. И получит за это повышение по службе или премию, а мертвая Шанталь добьется своего – Максим станет никем. Господи, помоги Максиму!                Катя сидела и смотрела на свинцовое море, на  причал, где стояла белоснежная красавица-яхта с названием из колючих букв и откуда почти в такую же ненастную погоду Максим отправил  «Chantal» в ее последнее плавание. Что чувствовал он в эту минуту? Ужас и отчаяние от случившегося,  облегчение, что кончилась его нелепая безрадостная жизнь,  страх разоблачения или вообще ничего,  а просто плыл и плыл, борясь с тяжелыми волнами, которые могли и его забрать с собой.               
Небо затянуло черными тучами, и пошел противный, почти питерский дождик. Катя взяла мокрого Чарли на руки, вернулась в дом и прилегла в гостиной с камином, подбросив в огонь свежие поленья. Часы пробили пять раз, и зазвонил телефон.  Это был Осмоловский.
- Катя,  я отпустил Вашего мужа под подписку о невыезде. Пока. Решение о мере пресечения будет принимать суд. Зимин и его адвокат выдвинули версию самоубийства. Хотя я лично склонен верить матери  убитой. Вам всем придется очень постараться, чтобы представить такие доказательства тому, что у молодой, красивой, обеспеченной женщины, к тому же беременной, была причина добровольно уйти из жизни. И эта должна быть причина, которой поверят прокурор,  суд, журналисты и мать погибшей. У Вас три дня, а мы пока поищем в каюте пистолет, ведь если она сделала это сама, орудие убийство должно быть на месте. Катя, - Осмоловский помолчал несколько секунд. – Я сделал это ради Вас.
Максим лег спать в кабинете, он вернулся таким вымотанным, что даже толком не мог говорить. Они с Олегом решили встретиться на следующий день и еще раз проанализировать всю ситуацию. Катя лежала в постели с открытыми глазами и в сотый раз прокручивала в голове рассказ Максима о том, что случилось в пляжном домике.  Его рассказ подтвердил Олег, значит, все рассказанное правда. Шанталь явно провоцировала Максима и сама дала ему пистолет. Почему, почему, почему она хотела, чтобы ее убили?? Что-то явно случилось именно в тот день, о чем она, скорей всего, и хотела рассказать Олегу. Олегу? Значит, это было что-то личное, или, как решил Олег, по ее сценарию, выстрелить должен был он, более вспыльчивый и несдержанный по сравнению с Максимом. Тем более, что Максим терпел столько лет, и у Шанталь не могло  быть уверенности, что в этот раз она действительно выведет мужа из себя. У Розы уже не спросишь, что Шанталь делала в тот день, но… И Катя подпрыгнула на кровати: ежедневник! У Шанталь был ежедневник, куда она записывала все, что собиралась делать. Катя похолодела от мысли, что могла со злости сжечь его в камине после нравоучений Розы. Она выскользнула из спальни, спустилась в гостиную с камином и на дне самого нижнего ящика секретера нашла толстую тетрадь в кожаном переплете. Вот этот день: в одиннадцать ноль-ноль – косметический салон «Чародейка» в Судаке. Не подходит, вряд ли Шанталь решила уйти из жизни, обнаружив у себя седой волос.  Два часа дня – сердечко. Скорей всего, это свидание с Олегом. Семнадцать часов – крестик. Это может быть что угодно. Катя едва дождалась рассвета и набрала телефон Олега:
- Олег, ты сказал, что в тот роковой день Шанталь звонила тебе с незнакомого номера?
- Да, - еще не совсем проснувшись, ответил Олег.
- Ты можешь заказать распечатку звонков на твой телефон? – попросила Катя.
- Попробую, но что это дает? – удивился Олег.
- Мне кажется, что в тот день произошло что-то, что могло заставить Шанталь принять решение умереть, - объяснила Катя. – Может быть, мы найдем свидетелей, которые видели ее тогда.
- Хорошо, - согласился Олег. – Только не знаю, как быстро я могу получить эти данные.
- Постарайся, Олег, - настойчиво сказала Катя. – Ты же сам говорил: сто баксов, и тебе сделают все, что угодно.
Олег приехал ближе к полудню с распечаткой телефонных разговоров: Шанталь звонила из приемной доктора Гурина, известного на весь Крым гинеколога.               
  – Нам это ничего не дает, - расстроился Максим. – Шанталь была беременной и логично, что она посещала гинеколога.                – И все-таки я бы поговорила с врачом, - возразила Катя. – Мне кажется странным, что все другие врачи у нее в ежедневнике записаны полностью, а здесь только крестик. Такой же крестик есть в ее записях и в другие дни, первый раз он появился месяца за три до ее смерти. Значками она обозначала только то, что хотела скрыть: крестики, сердечки, ромбики,  думаю, что ромбики – это казино. Беременность – это совсем не то, что можно долго скрывать, да и незачем.  Я предлагаю навестить доктора Гурина. Можно поехать прямо сейчас.                – Согласен, - поддержал Катю Олег. – Все-таки зацепка, других у нас пока нет.
Дорога  заняла почти полтора часа, Катя села вперед к водителю, а Максим с Олегом сидели сзади, обсуждая текущие дела, словно ничего особенного не происходило,  все просто отправились в Алушту прогуляться. Дорога шла вдоль моря, и Катя подумала, что если бы ей пришло в голову написать роман о своей жизни, то море обязательно стало бы в нем главным персонажем.
– Вы с ума сошли, - ахнула девушка в белом халате в приемной доктора. – К Ивану Михайловичу записываются за месяцы, а Вы приехали и хотите сразу попасть на прием. У Вас что-то  жизненно важное?               
- Да,  - сказала Катя. – Вы совершенно правы, жизненно важное и промедление смерти подобно.                – Ну, не знаю, - девушка растерянно посмотрела на экран компьютера. – У доктора расписана каждая минута. Только если кто-то не придет, но такое бывает редко. Садитесь и ждите.                – А сколько ждать, - устало спросил Максим.                – Не знаю, - развела руками девушка. – Час-два. Доктор обычно в клинике до самого вчера.
– А Вы не могли бы передать доктору, что его спрашивает господин Зимин, – внезапно сказал Олег. – Господин Зимин с супругой.               
Девушка недовольно фыркнула и нехотя удалилась за стеклянную перегородку. Через пять минут она вернулась и с тем же недовольным выражением лица пригласила всех пройти в кабинет доктора Гурина.                – Я прекрасно помню Вашу покойную супругу, она была женщина редкой красоты, - сказал доктор, сняв очки и потерев переносицы жестом усталого человека. – Она у меня наблюдалась в течение трех месяцев перед своей смертью. Но причину ее обращения ко мне я вам открыть не смогу. Есть такое понятие, как врачебная тайна.                – Иван Михайлович, - почти взмолилась Катя, чувствуя, как ее глаза наполняются слезами. – Моего мужа обвиняют в убийстве.  Если мы не сможет доказать, что у нее была причина совершить самоубийство, Максима могут осудить на очень долгий срок, или даже пожизненно. Мне кажется, что именно Вы знаете что-то, очень важное для нас.                – Я Вам очень сочувствую, милая барышня, - вздохнул Гурин. – Но, увы, рассказать Вам ничего не могу. И не вздумайте предлагать мне деньги, - возмущенно добавил он, видя, как Олег достает бумажник. – Я принадлежу к тому поколению, которое еще помнит, что такое врачебная этика.                – И мне, ее мужу? – раздраженно спросил Максим.               
– И Вам, ее мужу, - подтвердил доктор. – Потому что все, что она считала нужным сообщить Вам, я думаю, она это сделала. Но, - доктор выдержал небольшую паузу и посмотрел на несчастную Катю. – Я готов поделиться этими сведениями в присутствии следователя, как бы отвечая на его вопросы. В качестве исключения. Я буду в клинике, - Гурин посмотрел на часы, – еще три часа. Если Вы обеспечите его присутствие, я готов встретиться с Вами еще раз.                – А если не получится, мы можем приехать завтра? – просительно спросила Катя.                – Исключено, - твердо сказал Гурин. – Завтра у меня операционный день, а вечером я улетаю на неделю.                – Звони Осмоловскому, - сказал Максим Олегу.                – Нет, - возразила Катя. – Я ему позвоню.                Через час загнанный Opel Осмоловского затормозил у клиники Гурина.    
- Госпожа Зимина обратилась ко мне за три месяца до своей гибели по поводу предполагаемой беременности, - сказал Гурин, листая медицинскую карту, которую ему принесла медсестра из приёмной. – К сожалению, вместо беременности я диагностировал у нее злокачественную опухоль матки, опухоль давнюю, запущенную и, как часто бывает у женщин молодого возраста, довольно агрессивную. Шанталь категорически отказалась от традиционных методов лечения – операции, химиотерапии, лучевой терапии, она просила выписать ей таблетки. Как Вы понимаете, такими способами рак не вылечить, и я вынужден был ей отказать. Через некоторое время она появилась снова, я смог лишь констатировать значительное ухудшение ситуации. В день ее гибели я был вынужден объявить ей практически смертный приговор, метастазы были в печени, брюшине, легких, ей оставалось два, от силы три месяца жизни, и это можно было с трудом назвать жизнью, это была бы борьба с усиливающимися болями, постепенной потерей всех естественных функций организма, существование в полном наркотическом тумане.                –То есть, беременной она не могла быть ни в коем случае?- нарушил гробовую тишину, наступившую после слов Гурина, Осмоловский.                – Совершенно исключено, - подтвердил Гурин.
- Скажите, доктор, это могло бы стать причиной самоубийства для такой женщины, как Шанталь? –  Осмоловский задал вопрос, ответа на который ждали все в кабинете.                – Я не психиатр, - осторожно ответил Гурин. – Но мое личное мнение, что бесспорно. Такая яркая сильная женщина не могла бы  принять полное физическое разрушение своей личности. Честно говоря, когда я прочитал в газетах о трагической гибели, я не удивился.                - Катя, мы нашли пистолет в каюте, модель Браунинг, так называемый «дамский пистолет»,   - Осмоловский придержал Катю за локоть, когда все вышли из клиники, и Максим с Олегом пошли на стоянку для автомобилей, чтобы подогнать машину в крыльцу, - и если я передам дело в суд, Ваш замечательный адвокат докажет, что это было самоубийство,  но  мы ведь с Вами оба знаем, что Шанталь убил Зимин: расчётливо или в состоянии аффекта, в порыве ненависти или абсолютно хладнокровно, но это сделал он. Ответьте мне, пожалуйста, или даже не мне, а себе: зная все это, Вы сможете жить с убийцей?                – Вам звонят, Игорь Александрович, - Катя показала на заливающийся трелью мобильный телефон Осмоловского и отвернулась, чтобы не мешать разговору.               
 – Розалия Эммануэлевна, - услышала Катя, - я должен Вам сказать, что я закрываю дело о гибели Вашей дочери. Она покончила жизнь самоубийством, так как была смертельно больна, у нее был рак в последней стадии.               
– А Вам нравится работать следователем?- спросила Катя, когда Осмоловский снова спрятал телефон в карман куртки.                – Еще не понял, - улыбнулся Игорь. – Я ведь всегда за справедливость был: в школе за младших  и слабых заступался,  с учителями спорил, если кому-то оценку неправильно поставили. И на юридический поэтому поступил, чтобы  с несправедливостью бороться, хотел стать адвокатом и защищать униженных и оскорбленных. После университета даже в государственные адвокаты подался, мол, не нужны мне ни мерседесы, ни туфли из крокодиловой кожи, ни ролексы. Первый подзащитный у меня был тихий мальчик из неблагополучной семьи, его обвиняли в жестоком убийстве одноклассницы и краже денег, которые собирали в школе на подарок учительнице. Учителя говорили, что они мухи не обидел, бабушек через дороги переводил и кошек во дворе бездомных подбирал. Следствие было проведено из руки вон плохо, я легко «сделал» прокурора и праздновал свою первую победу. А через полгода он ограбил и убил соседку по подъезду. Тогда я решил, что ищу справедливость где-то не там и подался в следователи. Пока у меня здесь тоже не очень получается.  Помните из детства - «я еще не волшебник, я только учусь».                – Спасибо Вам, Игорь, - сказала Катя и, встав, на цыпочки, поцеловала Осмоловского.
Когда на обратном пути Максим решил остановиться в поужинать в ресторане, Катя удивилась: последние дни, после того, как нашли эту чертову яхту и в их доме появился Осмоловский, ей не хотелось, ни есть, ни пить, ни спать, казалось все нормальные человеческие желания остались где-то далеко в другой жизни. Больше всего ей хотелось, чтобы этого ничего не было: ни страшной находки на дне моря, ни жуткого признания Максима, ни откровений Олега. И  вопроса Игоря: «Вы сможете жить с убийцей?» Вот он сидит напротив, ее муж, снова такой уверенный , такой спокойный, профессионально изучает карту вин и решает, хочет ли он стейк полусырым или хорошо прожаренным. Олег уже переглядывается с симпатичной блондинкой за соседним столиком, и все опять хорошо, как и было каких-то две недели назад. «Следствие закончено, забудьте». Сейчас они вернутся домой, как ни в чем ни бывало, Максим снова будет спать в их спальне, а она скучать по утрам в пустом доме, а после обеда ездить в поселок на занятия в свой кружок. Скоро Новый год и пора уже выбрать для постановки какую-то пьесу: может быть, по старой памяти инсценировать пьесу Джеймса Барри «Питер Пэн»? Или лучше взять рассказы O'Генри. Рыжий Наиль из третьего класса прекрасно подойдет на роль вождя краснокожих. А на следующий год темой для бала можно сделать «Времена года» или «Четыре стихии: земля, вода, воздух и огонь». Надо сказать Ирина, чтобы  в этот раз они обязательно привозили с собой мальчишек.                – Максим, я хочу задать теме вопрос, который никогда не задавала: ты меня любишь? – спросила Катя, когда Олег пошел отнести в машину еду для водителя.                На край стола села нахальная чайка и начала жадно пить из бокала с минеральной водой. Максим молчал, и чем дольше длилось его молчание, тем меньше Кате хотелось  услышать ответ.                – Зачем ты на мне женился? – так и не дождавшись ответа, спросила Катя.                – Ты была так непохожа на Шанталь, - Максим  отложил в сторону салфетку и откинулся на спинку кресла. –Светлая, немного наивная и очень доверчивая. Я думал, таких уже не бывает. И я вдруг решил, что могу начать все начала, и прошлое меня не догонит. Я ошибался, вот и ты смотришь на меня сейчас совсем другими глазами. Прошлая жизнь никуда не исчезает, она висит на тебе, как рюкзак, набитый тяжелыми и ненужными вещами. Ты его тащишь, тащишь, а потом решаешь резко скинуть, А он не идет вниз, он уже прирос к тебе, стал твоей частью, и тебе жить с этим грузом всю оставшуюся жизнь.  Лямки режут спину, ты задыхаешься, липкий пот заливает глаза, а ты тянешь и тянешь этот груз. И он только твой. Я хочу, чтобы ты знала: я  тебе очень благодарен  за все. Прости, если сможешь.                – В этой дыре отвратительная связь, - подошел к столу запыхавшийся Олег. – Мне звонил Вадим: у вас в доме пожар.
На фоне быстро темнеющего вечернего неба дом полыхал, как огромный костер, разожжённый все тем же великаном, который когда-то играл здесь в кубики: неудержимые языки пурпурно-оранжевого  пламени рвались вверх и то исчезали под потоками бьющей по ним из пожарных брандспойтов воды, то с новой силой взмывали вверх. Полыхало со всех сторон, словно кто-то очень позаботился, чтобы горело долго и хорошо. Сильные струи воды метались по фасаду, забирались на крышу, бились в окна, снося остатки треснувшего стекла. За пожарными машинами, загородившими подъезд к дому, Катя с облегчением увидела всех домочадцев целыми и невредимыми: Сергей и Вадим суетливо бегали вокруг пожарных, безуспешно пытаясь им хоть в чем-то помочь, заплаканная и испуганная Мунира прижимала к себе не менее испуганного и дрожащего Чарли, а Мария Степановна, в своем любимом кружевном фартуке,  грозно сжимала в руках теперь уже никому не нужный медный половник, один из главных атрибутов на ее кухне, которой она так гордилась. Рядом, как обычные мокрые курицы, жались друг другу вмиг потускневшие павлины. У милицейского уазика равнодушно курили два милиционера в мятой форме, упражняясь в неуместном остроумии и предлагая друг другу прикурить от такой большой зажигалки. Ненасытное пламя, как голодный зверь, вырвавшийся на волю, продолжал пожирать свою добычу. Ядовитый дым подымался вверх цветами зловещей радуги - от светло-серого до антрацито-черного, пряча небо и возвращаясь на землю пепельными хлопьями, и погружал все вокруг в густой туман, в котором бродили размытые тени Максима, Олега, Шанталь,Розы,а из чудом уцелевших динамиков, заглушая все остальные звуки, звучала «Лакримоза» Моцарта. Звучала так  безнадежно и так непоправимо.                - Это, несомненно, поджог, - услышала Катя голос Олега. – Незадолго до начала пожара Вадим видел около дома Розу. Надо написать заявление.                – Я никаких заявлений писать не буду. Свяжись, пожалуйста, со страховкой и узнай, что можно сделать, и позаботься, чтобы водитель развез всех по домам, - ответил Максим и позвал Катю, - иди к машине Олега, он отвезет нас в отель.

Эпилог
« Моя дорогая и любимая Ирочка,                ты, наверное, очень удивишься, когда получишь мое письмо, именно письмо, а не смс или  электронный мейл. Вот мне захотелось, как в далекие времена наших прапрабабушек, сесть к письменному столу, взять в руки гусиное перо и написать тебе длинное обстоятельное письмо. Но, за неимением пера, пишу обыкновенной шариковой ручкой. Моя очередная новая жизнь постепенно налаживается: пока я живу у Галии, которая не только приютила меня, но и добыла ставку учителя английского языка в своей школе, так что я теперь целый день при деле  - утром уроки, вечером кружок, - а скоро у меня даже появится своя квартира. После того, как более-менее разобрались с пожаром, Максим передал все дела Олегу и вернулся на службу в министерство иностранных дел и теперь  ждет  новое назначение, готов ехать хоть на край света. Недавно приезжал Олег, привез от Максима документы на развод, я их пока не подписала,  они сейчас лежат у меня перед глазами и ждут своего часа. Олег сказал, что Максим готов отдать мне все, что я захочу, но мне (можешь уже начинать ругать меня за мою бесхарактерность и неумение о себе позаботиться) ничего не надо, хотя кое-что я все же попросила: оставить мне мою сиреневую малышку и купить небольшую квартиру в Ана-Ватане. Не сердись, но мне так хорошо и так спокойно здесь, что пока я совсем не готова вернуться в Питер. Может быть, потом, когда-нибудь…Так что приезжайте ко мне на лето, мальчишкам здесь понравится, у них будет хорошая компания из поселковых сорванцов.  А какие здесь фрукты! А море! На Новый год мы поставили в кружке пьесу по рассказам О’Генри, в актовом зале был абсолютный аншлаг, зрители, конечно, мало что понимали, но хохотали и хлопали от души! Кстати, у меня появился еще один ученик – Игорь Осмоловский, он неплохо говорит по-английски, но горит желанием самосовершенствоваться.  Приезжает ко мне на частные уроки. Собираемся к концу учебного года инсценировать «Приключения Оливера Твиста». Представляю, как наш следователь будет смотреться в роли Фейджина, скупщика краденного и крестного отца всех лондонских воришек!                Помнишь, как ты напомнила мне, что вся моя история становится очень похожей на роман «Ребекка», который наша незабвенная  Левицкая называла «чтением для домохозяек»?  А жизнь придумывает сюжеты, запутаннее, чем самый искушенный писатель. В романе ни разу не упоминается имя главной героини, такой хитрый прием намекает, что и ты вполне можешь оказаться на ее месте. Может быть, на самом деле, ее звали Кэтрин де Винтер? Шучу! Я снова перечитала роман и поняла, что это совсем не детектив и не любовный роман, это книга о том, что не бывает бесхарактерных женщин. Когда речь идет о наших любимых, мы и сами не понимаем, на что способны ради них. Целую тебя, моя родная, должна заканчивать, сейчас уже приедет на занятия Игорь. У нас  сегодня по плану грамматика – Future Indefinite, простое будущее время».