Собачья республика

Глава из книги мемуаров "Тупичок Рабочей улицы"

 
Когда я выше обрисовывал воображенную ( по рассказам старших) довоенную картинку тупичка нашей Рабочей улицы, я включил в неё и лай собак. Казалось бы, какой двор без собаки?
Но сейчас, хорошенько вдумавшись, начал в этом сильно сомневаться. Я с детства слышал много разных воспоминаний о козочках, коровах, утках;  кур, поросят и кроликов застал сам. Не раз повторялся рассказ о всеми любимой кошке Монашке, тихо умершей в один из самых голодных годов на соседском, Бубновском крылечке. Рассказывал мой дедушка и об еще одной своей кошечке, сильно пожегшейся в печке, куда она забралась погреться. Но я не помню, чтобы он или мама говорили хотя бы раз о какой-нибудь собаке.

Создается впечатление, что никакой собаки у деда с бабкой на дворе не было.
И позже, как, если вспомнить хорошенько, так приходится признать, что среди наших соседей собаки были далеко не у всех. Не было собаки ни у Панюшки Савиной, ни у Варвары Гориной, ни у Полищуков. У Сорокиных, по слухам, был Джек, но он обитал где-то в дальнем саду, и я не только его ни разу не видел, но и не слышал, чтобы когда-нибудь на улицу доносился его лай.

Единственное исключение - под крыльцом у Валуевой Иры проживал желтошкурый Пушок. И это был не щенок, как можно подумать по его кличке, а крупный лохматый пёс весьма преклонного возраста. Настолько старый, что его периодически, не задумываясь, спускали с цепи когда заблагорассудится. Тогда он шел прогуляться, брёл медленно, тяжело и ни на кого не обращал внимания. Ира иногда возилась с ним, сама отпускала или снова сажала на цепь, и со стороны это выглядело очень мирно. Впрочем, воспоминание давнишнее, лет мне тогда было совсем немного.

Таким образом, Пушок этот слыл среди нас псом добрым, никого им не стращали, никаких ужасов про его жертвы не рассказывали, и нас спокойно допускали во двор, даже когда он просто спал на своем половичке совершенно не пристегнутый. Казалось бы, так и дожил бы он свой собачий век, но нет. Какой-то ненормальный перерезал этому тихому псу горло. Мой детсадовский приятель Сашка Беляков утверждал, что знает убийцу по имени, тот якобы собирался убить не Пушка, а собаку молочницы с Рогожской улицы, почти такого же бело-желтого окраса. Какая-то соседская вражда… Впрочем, розысками истины, как я помню, никто из взрослых не занимался, и новой собаки Валуевы больше не заводили.

Правда, жил потом на их дворе рыжий Рекс, он же Кутя, но о Куте еще будет свой рассказ.
Про другую сторону улицы я могу сказать единственное - там собаки тоже были не у всех, но встречались чаще, а подробнее уточнить просто затрудняюсь. Был, правда, и особый собачий двор, снабженный  даже никелированной табличкой: «Осторожно. Во дворе собака». За калиткой со строгим предупреждением стоял дом нашего дядюшки-дедушки Николая Ивановича, того самого любителя трубочки. Вот его дом действительно охраняли крупные опасные собаки, но ведь и сам дом - двухэтажный, с каменным низом - среди соседских выделялся не меньше. Чего стоила внутренняя деревянная лестница наверх с резными перилами или комнатные печи в гжельских изразцах с круглыми бронзовыми вьюшками.

Да и собака его располагалась со своей длинной цепью не где-то поближе к сараю, как у других, а на специальной площадке с полунавесом-балкончиком, перекрывая подходы сразу и к амбару с погребом, и к гаражу, и ко входному крыльцу самого дома. Этот двор без собак не существовал, они заступали последовательно, сменяя одна другую. Тёмная Альма (известная мне только по фотографиям), затем серая Пальма, которую я уже застал, черный холёный Барс. Клички говорили сами за себя, вот только самый последний подгулял. Барса сменил пёс, которого звали по-простому - Рыжий. Впрочем, и сам этот Рыжий, как выяснилось впоследствии, умел только метаться на цепи и лаять. Правда, лаял он знатно, вид имел очень грозный и мог напугать любого!

Таков был собачий мир ближайших окрестностей нашего дома. И если даже я предполагаю, что у моего деда собак могло и не быть, уже в мои времена собаки на нашем подворье были всегда. В основном с ними занимался мой отец, а потому мне кажется, что собак у нас стали держать именно с его приходом.

Самый первый пёс, которого я помню, звался Верный. Видел я его нечасто - будка Верного стояла позади сарая, в самом углу, у забора, разделявшего наш и Савинский задние сады. Место было глухое,  под навесом ската крыши, в зарослях хрена и лопухов, а сверху свешивались ветви еще совсем молодого орехового куста. Сам я был еще в том возрасте, когда самостоятельно, без сопровождения отца, в такие места не забирался.

Мы приходили вместе, он кормил собаку, слегка теребил ее по загривку и ушам, я же только стоял, не смея приближаться без отцовского зова. Пёс казался мне огромным, хотя на самом деле, судя по будке, был рядовой некрупной дворнягой. Вёл он себя, впрочем, очень спокойно, поскольку, по позднему отзыву матери, был совсем шалавым. Шалавый, то есть неразборчивый, что в отношении собаки означает - одинаково мирный к любому из людей, может быть и не самое худшее из собачьих качеств, но для цепной собаки - явное порицание.

Что стало с Верным, куда он потом исчез, мне не рассказывали. Как-то, уже став постарше, ранней весной, я сам забрёл в тот угол, где продолжала стоять собачья будка. Собаки не было, но я не удивился, видимо, уже знал об этом, как минимум на протяжении зимы. Удивило меня другое - верх будки оставался закрепленным только по одному краю, и его можно было приподнять, как крышку сундука. У меня мелькнула даже на мгновение озорная мысль, что сейчас нетрудно и самому забраться в будку, изобразив из себя самую настоящую собаку.

Но как сидится собаке в будке, я так и не узнал - передумал. Остановили меня длинные погнутые гвозди, опасно торчащие вдоль всего края приподнимающейся крыши. А вот для чего взрослым вздумалось отдирать ее гвоздодёром, я, конечно же, по малолетству не догадался.

В ту же весну отец вдруг переставил будку на самый вид, со стороны уборной, что стояла в конце дорожки, ведущей из дома к сараю.  Будка по-прежнему осталась возле сарая, но теперь ее стало видно от самой входной калитки. Прочное основание из бревнышек, прикрепление к обновленной стенке, разумеется - восстановленная крыша, любой бы догадался, что собачий домик подготовлен к встрече нового жильца.

И он появился, взрослый темно-коричневый пёс по кличке Пират. Впрочем, в те времена это было самое распространенное имечко. Так называли каждую вторую собаку и поголовно всех псов, прибившихся к какой-нибудь бригаде, стройке, сторожке или двору многоквартирного дома. Но мы у нас в семье не сильно страдали от такой неоригинальности, а тем более - я. Я конечно же был доволен, что у нас снова есть собака, и тут же похвалился такой новостью перед своими согрупниками по детскому саду - Сашкой Беляковым и Вовкой Фединым.

Федин принял мою похвальбу равнодушно, у них самих была собака по кличке Найда. Я не раз бывал у них во дворе, конечно же видел и Найду - за штакетником палисадника, в будке у дальнего забора. Однажды мы с Федей даже принесли ей целую бутылку талой воды, набранной с крыши под потоками капели. Вовка вылил воду в миску, и собака жадно, с удовольствием, ее вылакала.

Зато у Белякова Сашки собаки не было, хоть он и очень любил играть с разными бегающими по улицам Жучками. А что до своей… Сашка жил на Рогожской, где в небольших дворах частники налепили дом на дом, оставляя только маленькие площадки и узкие проезды. Дворы их, за капитальными воротами, с плотно утоптанной голой землёй посреди бревенчатых стен домов, напоминали скорее большие комнаты без потолков. Где уж там было держать собаку. Но Сашка не надулся от обиды, а только пообещал, что обязательно придёт к нам, чтобы посмотреть на Пирата. Вот это было другое дело! Мы не так часто бывали друг у друга, Вовка Федин жил ближе. Но из сада мы обычно уходили вдвоем с Сашкой, а потому крепче дружили. Наши родители больше общались, и по договоренности между собой забирали нас сразу по двое, неважно его или мои.

И всё же увидеть нашего Пирата Сашка так и не собрался, Пират загостился у нас недолго. Не знаю, в чем была причина, но недели через две отец отвёл его назад, к прежним хозяевам. Не пришёлся он нам ко двору, или кто-то непременно захотел его вернуть, я сказать не берусь. Но только мне, чтобы не очень расстраивался, сразу сообщили  - вместо этого взрослого Пирата мы уже договорились взять щенка у дяди Володи. У его собаки родилось двое щенят, одного из них отдадут нам. Надо всего лишь немножко подождать и дать ему подрасти.

Дядя Володя Воробьёв жил в той же чересполосице домов нашего болотного угла, что и Вовка Федин со своими родителями. Их дома стояли практически рядом, но только своими задними сторонами. Попасть от одних к другим всё-таки было можно, если конечно перелезть через пару заборов.

  Так уж сложилось при постройке, что к Фединым можно было зайти только, что называлось «с задов», то есть со стороны всё того же ручья, а на улицу Климова от них можно было выйти, лишь обогнув все дома, что вдоль трамвайной линии, то есть, практически к нашему детскому саду. От Воробьевского же дома, выход был прямо в противоположную сторону. Попетляв среди заборов, дорожка выводила на нашу Рабочую улицу, на нашей же стороне, только заметно ближе к трамвайной линии и перекрёстку с Климовой.

Выросший по сути, на той же Рабочей улице дядя Володя с малых лет был давний знакомый моей матери, и более того, ее давнишний поклонник. Много разных причин воспрепятствовало тому, чтобы судьба их свела, но собственные причуды этой самой судьбы оказались гораздо забавней. Женой дяди Володи стала тётя Тоня, младшая сестра моего отца, и таким образом, он стал моим дядей, а их сын Валька (одним годом меня старше) - моим двоюродным братом.

Потому неудивительно, семьями мы с Воробьевыми всю жизнь общались очень тесно. Дядьку, например, в застольных разговорах взрослые называли фамильярно: Володян, Вольдемар, или даже Володей. Но парадокс в том, что дружба с братом у меня не сложилась абсолютно. Всего раз в жизни выпало у меня такое лето, когда я в каникулы ходил на их край - гонять мяч, рубиться на деревянных клинках, играть в прочие уличные игры с Валентином и тамошними мальчишками, его соседями-приятелями. И странное дело, самым далеким из них всех для меня так и остался именно Валька. Хотя мы с ним ни разу в жизни не ругались и не ссорились, не говоря уж об отсутствии более глубокой вражды.

Разговор о щенках не был обманом, летом у нас поселился чёрненький пёсик. Без особых раздумий его так же назвали Пиратом. Его брата, точно такого же маленького и шустрого, но только светло-рыжего, Воробьевы оставили себе, так как их собака была уже не первой молодости и всё хуже справлялась со своей сторожевой службой. Этот рыжеватый брехунок (по утверждению Вальки - жёлтый) и должен был со временем сменить на посту свою мать.

Черный Пиратик стал первой собакой, с которой я смог играть и общаться. По своей молодой сущности он был очень ласковый, отзывчивый, скучал, если подолгу оставался на цепи один. Но отстёгивать от цепи мне его не разрешали. И вообще, считалось, что мои игры с ним идут ему только во вред. А особенно плохо, если я вожусь с Пиратом не один, а вместе с Сашкой Беляковым, который его просто обожал. Если отец заставал нас втроем, он без всяких разговоров просто выставлял нас на улицу, а на Пирата сердито цыкал, не давая визжать и тянуться за нами вслед. Надо сказать, что и мама, но конечно в мягкой форме, не раз уговаривала меня поменьше возиться с Пиратом.  Но мне всё казалось мало, как будто я чувствовал, что наше расставание не за горами.

Осенью Пират убежал. В какую-то из ночей он сумел освободиться от ошейника, а когда утром отец вышел за калитку, выскочил вместе с ним.  Задержаться, чтобы поймать Пирата и привязать его обратно, у отца не было времени, он уже опаздывал на работу. Кроме того, конечно же, отец понадеялся, что пёс побегает немного и вернется на двор сам, как это обычно бывает с цепными собаками. Но дни шли, мы ждали, а Пират не возвращался.

Я был расстроен, укорял взрослых, но им было не до меня, моих горестей и вообще не до собак. Бабушка в тот год чувствовала себя всё хуже и хуже, мать металась в бессильных хлопотах между ней и моей трехлетней сестрой, дед ходил понурившись в ожидании неизбежного. Отец охотно брался за всякие калымы и подработки, возвращался поздно вечером, видимо стараясь поменьше бывать дома.

Двор наш остался без собаки до следующего лета. При взгляде на пустую Пиратову будку, мне порой становилось тоскливо, я уже привык к визгу и лаю своего четвероногого друга. Правда, у нас дома оставался еще и кот, но по сравнению с таким чудесным псом, это было совсем не то. Да и кот у нас был такой, что не забалуешь.

Его завела бабушка Паня еще в те годы, когда более-менее сама оставалась в силе. Завела просто для того, чтобы в доме была кошка.  А если признаться, что мыши у нас время от времени ненадолго появлялись, то свой кошачий дух в домашнем обиходе совсем не выглядел лишней мерой. Но не более. Соответственно и отношение к приведённому коту было равнодушно-пренебрежительным, никто не собирался его ласкать и опекать. То же касалось и имени, которым кота просто обделили, бабушка вне всяких условностей стала кликать его всего-навсего Муркой. И тут уж вмешалась мать. Она сказала, что он всё-таки не кошка, Муркой звать кота нехорошо, поэтому пусть будет хотя бы Мурей.

Так и появился у нас кот с необычным именем, никак не связанным с рекой в Австралии, имеющей аналогичное название.


Мурей наш был совсем не домашним котом, он появлялся и уходил, когда ему вздумается, и никому не приходило в голову искать его в случаях его долгого отсутствия. От любого человека он всегда держался на дистанции, в руки категорически не давался, громко вопил и драл когтями из всей силы. Когти бесцеремонного кота не щадили и наш старый диван-оттоманку, его передние углы так с тех пор и остались разлохмаченными.

Коварство Муреевых когтей я не раз испытывал на себе, когда пытался поддразнить его какой-нибудь палочкой от флажка или мухобойки. На палочку противный кот совершенно не обращал внимания, его лапа сразу, без запинки била по моей руке. А реветь было нельзя, чтобы не нарваться еще и на щелчок от взрослых - сам виноват, нечего лезть к коту. Если же я пробовал нападать на него с веником, Мурей одним прыжком обходил веник и кидался на одну из моих ног, кусая зубами. Словом, постоять за себя этот кот умел не хуже любой собаки.

Впрочем, такая неласковость кота среди моих домашних вполне считалась нормой. И всем бы был хорош наш Мурей, если бы не самая беспокойная из всех его диких наклонностей. Мурей был жутким вором. Про более изощренно-вороватого кота мне никогда не приходилось слышать. Оставить на открытом месте нельзя было буквально ничего, прежде, чем выгружать покупки следовало обязательно прикрыть дверь кухни.
 
Не раз мы потом вспоминали про кусок баранины, утащенный им из сумки, висевшей на руле велосипеда. Отец успел только наклониться, чтобы отвернуть назад засученную штанину, а потом гнался за проклятым котом вдоль забора до самого конца участка. Кусок был тяжел, Мурей волок его по земле, но путем ухода он ловко избрал частый колючий малинник и бросил добычу только тогда, когда не смог проволочь ее между досками забора.

Не хуже была история и про свиную голову, покаченную Муреем вниз со ступенек крыльца и в конце концов придавившую ему хвост. Даже молоко в крынке с узким горлышком не доставляло ему затруднений. Это только в сказке Лиса пасовала перед хитрым замыслом Журавля. Мурей тоже не сумел просунуть в горлышко свою усатую морду, но туда легко прошла его лапа. Так и сидел он однажды ранним утречком - побултыхает в крынке лапой, а потом старательно ее облизывает. Мать застав его так, просто растерялась от неожиданности.

Но опозорил он ее, как хозяйку, совсем иначе. У нас в тот день были тетушки - мамины двоюродные сестры, все собирались обедать, мать уже расставила по столу тарелки и разливала щи. Остальные слегка толпились в дверях кухни, через минуту-другую собираясь усесться за стол. На Мурея под столом никто и не думал обращать внимания.

Внезапно кот вспрыгнул на табуретку, вытянулся, положив на край стола две передние лапы. Одна из тарелок оказалась прямо перед ним. Мягким движением Мурей ухватил зубами кусок мяса, еле-еле выступающий над поверхностью щей, и вытянул его, но так плавно, что ничего в тарелке больше не шелохнулось. Одновременно он прыгнул вперед, через секунду был на столе, а через две уже пролетал в новом прыжке через открытую форточку окна, возле которого стоял кухонный стол. Больше на столе ничего не шелохнулось. Появление и мгновенное исчезновение кота могло вообще показаться каким-то призрачным наваждением. Мать же застыла с половником и кастрюлей, как изваяние - она еще не успела разлить щи по всем тарелкам.

Таков был кот Мурей, которого я, конечно, не жаждал иметь в приятелях, да и он явно не стремился попасть в число моих домашних любимцев. Кстати замечу, что после естественной кончины Мурея у нас в доме несколько лет вообще не заводили кошек. Но с собаками дело обстояло иначе, по мере того, как  наши дома обступали новостройки, держать собак во дворах всё больше становилось необходимостью.

Весной, через полгода после бегства нашего Пирата, Сашка Беляков похвастался мне, что скоро и у него будет собака. Я конечно побежал к матери, кому же еще можно было поплакаться на несправедливую судьбу. Мать грустно улыбнулась, она только-только отошла от тяжелых переживаний - бабушки у нас уже не было, в доме шли перестановки, быт наш обустраивался слегка по-другому, вероятно и о собаке во дворе взрослые тоже уже успели подумать.
--Не переживай! Скоро дядя Володя отдаст нам свою собаку.
Речь, конечно, шла не о старой Джульбе (в простом обиходе - Жульке), а о ее сынке, том рыжеватом брате нашего Пирата. Он-то был вполне жив-здоров и благополучен, и я даже видел его несколько раз, правда издалека. Судьба черненького братца, исчезнувшего среди бела дня, обошла его стороной.
-- А, знаю… Валька мне говорил, его зовут Жёлтый.
--Почему Жёлтый? - удивилась мама. - Его зовут - Волчок.
-- Волчок?
--Да! Так сказал дядя Володя.
Значит, Волчок. Выходит мой хитромудрый двоюродный братец что-то напутал. Или, может быть, даже выдавал желаемое за действительное. Но если посмотреть здраво, такое имя даже лучше. Чувство попранной справедливости было теперь удовлетворено, и для начала этого вполне достаточно. Подспудно, внутренним чутьём я уже понимал, что Волчок Пирата мне не заменит. Они хоть и братья, но из того, что я успел заметить при беглых взглядах на еще чужого Волчка, выходило, что и между братьями зачастую нет ничего общего.

А Сашка упивался радостью - его щенка, судя по всему, взяли исключительно для его развлечения. Впрочем, не только Сашкиного. Сергей Алексеевич, Сашкин отец, выстроил для своего Пирата (вот такое получалось совпадение!) шикарную будку. Будка у наших собак, например, больше напоминала наскоро сколоченный ящик, просто прикрытый по верхней грани двойным слоем рубероида на разномастных рейках. И это при том, что отец мой умел изрядно плотничать и столярничать. У нас в доме стояли шкафы, диван, письменный стол, буфет изготовленные его собственными руками, и только тусклая покраска выдавала, что они не заводского производства.

Будка же Сашкиного Пирата напоминала настоящую избушку с двускатной железной крышей, даже края у которой были подшиты фасадными рейками. Язык бы не повернулся назвать ее, например, конурой. Сразу было видно, что изготовивший ее человек работал старательно и с удовольствием, желая устроить получше ее будущего обитателя. И стояла эта шикарная будка всего в двух-трёх метрах от их входного крыльца - два шага до любимца. Впрочем, тут я, пожалуй, увлёкся.

Я уже говорил о тесноте дворов на Рогожской улице. У Беляковых просто не было сарая, отстоящего, как у нас, от дома почти на половину участка. Их сарай примыкал к дому, составляя с ним единое целое. Маленькая площадка для пилки и колки дров перед воротами сарая и «сад» - узкая двухметровая полоска до чужого забора позади дома, вот и все их владения. Да еще палисадничек между улицей и передними окнами. Один наш передний сад превосходил все эти вместе взятые земельные клочки.

Но каковы ни были причины, возможностей возиться с Пиратом целыми днями у Сашки теперь было не занимать. Он мог часами рассказывать, как он с ним играл, вспоминая всё новые подробности. Позже мы почти перестали с ним дружить, поскольку пошли в разные школы, но, по-моему, так продолжалось всё то время, пока его Пират был жив. Впрочем, цепные собаки, проводящие на воздухе или в деревянной будке круглый год, очень уж не заживаются. Но зато следующая Сашкина привязанность - Норка - была уже именно комнатной собачкой.

Так что же Волчок, стал ли он действительно нашим дворовым псом? Да, так и случилось ближайшим летом, дедушка как раз был в отъезде, в Крыму у своего младшего брата. Оказался Волчок очень злым псом, не оставляющим робким попыткам с ним подружиться никаких поблажек. Допустил он до себя только моего отца, мать и сестра всю жизнь искренне его боялись. Что касается меня, оскаленные зубы и глухое рычание, сразу показали - не подходи и даже не пытайся. Более того, Волчок довольно часто срывался с цепи, и если я в это время находился во дворе, он начинал за мной самую настоящую охоту, сразу бросаясь за добычей не хуже борзой или гончей.

К счастью его злость значительно превосходила его физические возможности. Волчок, думаю, с удовольствием бы меня искусал, но это у него не получилось ни разу. Если я его видел мчащимся издалека, тут же бросался бегом в удобную сторону - к сараю или дому. Сарай наш днём всегда был открыт и я обычно успевал или захлопнуть дверь, или взлететь по лесенке на сеновал и сразу укрыться с собачьих глаз. Как только он переставал меня видеть, гнев его остывал, и Волчок довольно быстро уходил из сарая. Находиться в помещении под крышей ему явно не нравилось.

Убегать к дому было еще проще. Давным-давно, еще до моего рождения, отец произвел с нашим домом большую переделку. Он преобразил былой тёмный чулан в терраску с двумя большими окнами, а в кармане за этим бывшим чуланом перед кухонным окном пристроил большую открытую веранду под навесом на столбах, выровняв фасад нашей стороны дома по одной прямой линии без впадин и уступов. В кухне и прилегающем к ней коридоре, стало, правда, несколько сумрачней, но зато в нашем, и так не тесном, жильё прибавились две, хоть и холодные, но вместительные комнаты. Летом значительную часть времени мы проводили в них, а сам отец зачастую и ночевал на веранде, особенно когда начинали поспевать яблоки.

Эту веранду, на манер балкона, снизу закрывал сплошной деревянный барьер. Барьер и служил мне спасением от зубов Волчка. Я с разбегу брал его перекатом, а Волчок, при всём желании перепрыгнуть его не мог, как ни старался. Метровый барьер, да еще почти полметра фундаментов - нет, тут требовалась по меньшей мере овчарка. Впрочем, на веранде я не оставался, для большей безопасности сразу уходил в дом. Не очень приятное зрелище - мечущаяся у веранды озлобленная собака.

Но иногда бежать было поздно, когда сорвавшийся пёс внезапно выскакивал из-за угла сарая или уборной. В этом случае приходилось вступать в поединок - пятиться, отбрасывая кидающегося Волчка ногами, а потом, улучив момент, всё-таки поворачиваться и убегать. Таковы были мои отношения с моей же домашней собакой, совершенно непонятные одноклассникам.

Кстати, я очень переживал, каково придется деду, когда он вернётся из Крыма и столкнётся у себя на дворе с таким домашним животным. Но моё беспокойство было напрасным. При всей своей доброте и мягкости дед наш был решительным и совершенно бесстрашным человеком. Что ему был какой-то озлобленный щенок. С Волчком он так и не подружился, но довольно уверенно сумел его игнорировать. Когда было нужно, он спокойно подходил к нему или проходил мимо его будки, не обращая внимания на лай и рычание. Чаще всего этим дело и кончалось.

Если Волчок и решался укусить деда, то только сзади, за икры, да и то не в полную силу. А на такие укусы дедушка Иван, как правило, не обращал внимания. И водворять сорвавшегося Волчка на цепь чаще приходилось деду, отец по-прежнему подолгу пропадал на работе. Тут было посложнее, но дед справлялся. Он не боялся перехватить рычащего пса за загривок, повалить на землю, придавить коленом, сжать рукой за морду, не давая открыть пасть. Силы на это у Ивана Федоровича и в 70 лет вполне хватало. Волчку оставалось только сверкать глазами.

О злости Волчка, кстати, ходили разные разговоры. Кто-то утверждал, что специально, ради озлобления, ему в молодости отрубили хвост. Хвоста, действительно, у Волчка не было, только маленький бесформенный обрубок. Мать, правда, категорически спорила, что это злой вымысел, а хвост был просто неудачно прихлопнут тяжелой дверью. Но я могу утверждать одно - этот покалеченный хвост действительно постоянно раздражал и озлоблял нашего подопечного. Волчок вертелся, изгибался, норовил достать его зубами, а когда это получалось, мог до крови грызть. Но чаще он вцеплялся в свой несчастный обрубок и начинал быстро крутиться на месте, ворча сквозь зубы и подвывая. Словом, настоящий «волчок».

Конечно, в обычном состоянии злость Волчка существенно ограничивалась его цепью, но зато лаю его не было никаких препятствий. Он лаял на воробьев и кошек, облаивал проходящих по улице прохожих, которых видел от своей будки через весь наш двор и редкий наружный забор. Разумеется любой, вошедший в нашу калитку, сразу удостаивался его внимания. Лаял он и на тех, кто подходил к заднему забору или заглядывал через него, и только на обитателей детского сада, копошившихся за своей оградой в пяти метрах от Волчковой собачьей будки, не обращал никакого внимания.

Довольно быстро мы стали различать, что лай лаю рознь. Во-первых, по громкости сразу было слышно, лает Волчок, повернувшись к дому или к заднему саду, а во-вторых, и это самое главное, менялись сами тональность и частота звуков. Самый ожесточенный и быстрый лай означал - во двор кто-то вошёл. На людей за забором Волчок лаял так же, но не столь быстро. Лай по воробьям был ленивый и очень редкий - отдельными легкими вскриками, на кошек он лаял быстро, ни при этом очень негромко. Иными словами - у дома появился надёжный сторож. Стало возможным не выходить во двор, не выглядывать в окна, не бросаться к входной двери, а только заниматься своими делами в доме или сарае, и спокойно прислушиваться. Теперь не было никакого сомнения - нужный сигнал поступит мгновенно.

И, несмотря на все эксцессы, верная служба Волчка невольно вызывала наши горячие симпатии, а продолжалась она без малого десять лет. Когда же пришел срок, он, по обычаю собак в последний раз сорвался с цепи и убежал неизвестно куда, чтобы больше не вернуться.

В будке же, подправленной и отремонтированной уже моими мальчишескими заботами, поселился пёс Лютый. Впрочем, ему гораздо больше подходило мягкое прозвище Лютик, как предпочитала величать нового питомца моя младшая сестра. Но рассказ о Лютом лучше оставить для завершения, я ведь еще не рассказал, кто такой Кутя.

Можно ли числить среди собачьих кличек такое прозвище, как Кутя, то есть просто - кутёк, щенок, или всё-таки уместней посчитать, что этот очень лохматый, рыжий пёсик поначалу совсем не имел имени? Ведь вся ирония в том, что имя-то как раз у него было. Где-то считалось, что зовут его Рекс, но сам щенок лет до трёх, то есть уже успев вырасти из щенка во взрослого крупного пса, этого солидного имени никогда не слышал. Три года к нему обращались исключительно Кутя или Кутька, и это его вполне устраивало. Более того, о том, что зовут его Кутькой, знал не только он, но и вся округа, поскольку у него повсюду были друзья.

Кутька не был ни бродячей, ни приблудной, ни служебной, ни цепной собакой. А был он всеми ими понемножку. У него были люди, которых он считал хозяевами, но не было ни своего дома, ни своей будки. Казалось бы - невесёлое положение. Но зато он всю жизнь не знал, что такое ошейник и собачья цепь.

Кутька появился в соседнем дворе примерно через год после поселения у нас нашего Волчка. Он был похож на плюшевого рыжего медвежонка, и Митрофанова Наташка первое время таскала его с собой по всем соседям, завернутым в кукольное одеяльце. Но собаки растут неимоверно быстро, особенно если не мелькают у тебя перед глазами каждый день. Скоро этот пупсик уже не умещался в своё одеяло и сам бежал за Наташкой, уморительно тряся ушами и свисающим между ног хвостиком. А к осенним холодам, он уже сам, без сопровождения, в любое время убегал за калитку. Ведь щенок этот пользовался полной свободой, в дом его хозяева не пускали, на цепь не сажали, личную конуру не строили.

Сейчас уже неизвестно, кто назвал его Кутей. Пока Наташка обращалась с ним, как с куклёнышем, она называла его, баюкая, то ли Пойтик, то ли Тойтик, а ее старший брат Серёга просто дразнил Дикобразом. Как я теперь понимаю - Митрофановы-родители уже нацеливались на отъезд, и заводить сторожевую собаку им было ни к чему. А рыжего щенка им, вероятно, отдал кто-то из родных или знакомых, и, ненужный никому из взрослых, он сразу попал в разряд игрушек. Как с игрушкой с ним и обращались: хотелось - брали с собой, не хотелось - просто не вспоминали.

Ночевал Кутя, конечно, не в доме, а сам находил себе место: или на остатках поленницы у сарая, или в летней митрофановской беседке, или просто на крыльце. Кормить его, конечно, кормили, но как водилось в те времена, ни с какими собачьими диетами не мучились - остатки от кухни, от обеда и довольно.

 Наверное, больше чем от хозяев Кутьке перепадало заботы от соседки - тёти Зои, женщины с забавным титулом - Нянька. Пошло это от ее племянницы - Валуевой Иры. Та иначе, как «Няня», свою тётку не называла, и всем доказывала, что та ее действительно нянчила. Но в таком деле достаточно подать пример. Нянькой Зою окликали и Галя, моя сестра, и Наташка Митрофанова, а позже и некоторые Иркины одноклассницы вплоть до конца школы. А за глаза и все остальные, включая меня. Но для Кути Нянька действительно порой становилась няней, подкармливала, а бывало и оберегала от слишком ретивых озорников.

Когда началась зима, Кутька был еще неуклюжим подростком, как раз таким, с которым очень интересно играть. К тому времени он уже освоился в полной самостоятельности. Выбегал из калитки на любой шум ребячьих голосов, носился вместе со всеми, кувыркался в снегу, катался с горки и оглушительно лаял. Его знали все, не только наши - уличные, но и наши одноклассники, и ребята из соседних пятиэтажек. Я тоже очень любил этого рыжего забавника, тем более, что, в отличие от него, с нашим Волчком играть можно было разве что в снежки, да и то, сидя на крыше сарая.

С наступлением морозов Кутьку пожалели, а может, быть просто устыдились соседей и теперь он стал проводить ночь в небольших холодных сенях, весьма экономно, с наименьшим расходом материалов когда-то построенных Френчиком. Он как раз там умещался, упираясь спиной в наружную дверь, а носом - в порог или ступеньку. Впрочем, шкура у этого неприхотливого пса была знатная - длиннющая, стелящаяся крупными пластами, впору доброму барану, разве что не вилась в колечки. А потому и первая зима показалась ему нипочём

К лету Кутька вырос, но нисколько не изменился. Бегал по окрестным улицам, знал наперечет все дворы и подвалы. То и дело случалось видеть и слышать в совершенно чужом месте, как кто-то из даже незнакомых ребят или девчат вдруг начинал размахивать руками и радостно вопить: «Кутя! Куть-куть, Кутя!». Это значило, что наш рыжий псина пробегает где-то поблизости, а его друзья радостно его приветствуют.

Когда Митрофановы уезжали в свою новую четырехкомнатную квартиру, брать Кутьку с собой, конечно, никто не собирался. Разве что Наташка, но её мнения, можно не сомневаться, даже и не думали спрашивать. А оставаясь жить в том же дворе, Кутька, как и следовало ожидать, прямым ходом переходил в домашнее хозяйство к заботливой Няне Зое. Ему тут же была поставлена довольно просторная будка. Нянька, живя без мужа, сама прекрасно управлялась с молотком и ножовкой. И этого мало - на прозвище «Кутька» тоже было категорически наложено вето. Если вам хочется - называйте его Рекс, но никак иначе! Когда-то тётя Тоня и баба Поля тоже пытались утвердить среди нас эту кличку, но их мало кто слушал. А вот с Нянькой спорить не стали.

Только одно послабление сделала тётя Зоя для своего Рекса - на цепь сажать она его не стала. Но, удивительное дело, получив будку, Кутя и сам постепенно забросил свои бродяжьи привычки. Конечно, он выбирался на прогулки, но в основном ранним утром, благо калитка в соседнем дворе, в отличие от нашей, никогда не запиралась. А все остальное время полёживал в своем жилище. Но как только наступала вечерняя темнота, любого, входящего на их двор встречал теперь неимоверно громкий лай. Лай этот был довольно странный - низкий, басовитый и очень неторопливый. Кутька не брехал частоговоркой, как например наш Волчок, а как будто громко и протяжно выкрикивал: «Га!!». Небольшая пауза и снова: «Га!!» Получалось оглушительно громко, и для тех, кто не знал мирного нрава новоназначенного Рекса, пожалуй жутковато.

Нечего и рассказывать, как была довольна Нянька своим Рексом. Любила расписывать перед знакомыми, как и чем его накормила, какой он на этот раз выкинул номер, и какая это вообще замечательная собака. «Ну, вы же понимаете, Рекс у нас мужик, что ему эта лапша, он щи любит». Рекс, вероятно, тоже был доволен переменами в своей собачьей судьбе, но не начудить он не мог.

Однажды, ни с того, ни с сего, он перешел спать на крышу будки, а в самой будке обосновалась неизвестно откуда взявшаяся, посторонняя собака. И никто не успел оглянуться, как там же в будке вдруг запищали щенки. Квартирантка, как и бывает в таких случаях, сразу стала свирепой, не подпускала никого даже на шаг, и что с ней теперь делать, было совершенно непонятно. Дело, впрочем, закончилось быстро. В одну из ночей эта собака исчезла так же, как и появилась и увела за собой весь свой выводок. Никто даже не успел разобраться, двое или трое родилось у неё щенят.

Смеху среди соседей было много. Кошки - другое дело. По сараям нашим случалось регулярно, как из какого-нибудь угла вдруг начинал доноситься писк, а через некоторое время на солнышко уже выбегали малюсенькие, и притом совершенно дикие пугливые котята. Но за собаками подобного не водилось -  Жучки приносили щенков в собственных дворах,  а Шарики не имели к этим делам совершенно никакого отношения. Но, видимо, Кутя, он и был Кутя, хоть и прозывался теперь Рексом.

Впрочем, сказано мной о Кутьке уже достаточно, пора вернуться на свой двор.
С уходом в небытие Волчка, а потом и деда Ивана, интерес к собакам у наших родителей совсем иссяк, особенно у отца. Нам же, а по большей части, сестре Гале, всё-таки хотелось взять какого-нибудь щеночка. Проблем со щенками, конечно же, не было никаких, среди обширных кругов маминых знакомых собак мы могли найти хоть десяток. Оставалось только ее уговорить этим заняться. Наконец к весне щенок нашелся, и даже не дворняжки, а овчарки, притом уже с готовой кличкой. Так у нас появился Лютый.

Овчарка-овчаркой, но все-таки чистопородным псом наш Лютый, наверное, не был. По крайней мере, когда он вырос, уши у него не встали топориком, а продолжали прилежать полусогнутыми.  И, в общем, не только уши. Став взрослым крупным псом, он продолжал вести себя, как большой щенок. Характер у него был совсем не «лютый», а добродушный и даже ласковый.

Отчасти, наверное, в этом виноваты мы сами. После Волчка, который не подпускал никого ближе, чем на полметра, нам хотелось совсем другого отношения со стороны собственной собаки. И мы старались изо всех сил, еще со щенков, приручить его к себе. Повторялась история с Пиратом. Кормила Лютого теперь мама, отец не касался, а мы с сестрой ежедневно подбегали просто пообщаться. И Лютик, когда видел нас, буквально верещал от радости.

Впрочем, лаять на входящих во двор он научился. Не так свирепо, как Волчок, не так громоподобно, как Рекс-Кутя, но всё-таки по-собачьи, по-взрослому и очень старательно. В общем, так ли, сяк ли, а год он честно прослужил, и в принципе всех нас, каждого по-своему, это устраивало.

Так бы и жил себе у нас наш Лютый, но жизнь сложилась иначе. Нам объявили крайнюю дату переезда, для надежности выдали от фабрики гарантийное письмо на будущее вселение в построенный дом. В этом письме были перечислены все мы - кроме Лютика. Шутки шутками, а приводить в квартиру дворовую собаку тогда казалось абсолютно неуместным. Те же Митрофановы в этом вопросе были совсем не одиноки, насколько я знаю, так не поступал никто. Собственно и Волчок в свое время был передан нам только потому, что перед семьёй дядя Володи забрезжил скорый переезд.

Разумеется, на первых порах мы взяли Лютого с собой, в бывший детский сад, благо территория его двора с избытком это позволяла. Сидел теперь Лютик в случайной будке, найденной где-то поблизости, и ждал своей участи. Через своих знакомых отец договорился с жителем какой-то пригородной деревни и пса отдали. Со слезами или без слез прошло расставание, я не знаю, учился я на первом курсе, квартировал в Москве и к родителям появлялся редко. Что до меня, то говоря откровенно, не успел добрый Лютик вытеснить из моего сердца злыдня Волчка, и когда я теперь иногда оживляю в своем воображении наш старый дом и собачий лай во дворе, гораздо чаще мне вспоминается именно Волчок.