Повесть о приходском священнике Продолжение 74

И Ты, Брут?..
Для Бируте

Едва дождавшись утра, вышел на крыльцо. Моросил мелкий дождь, промозглый ветер веял осенней прохладой, пробираясь сквозь одежду, заставляя дрожать тело. Бабаиха плелась из дровника, громко кряхтя и неся в руках небольшую охапку хвороста. Вид у неё был помятый, какой-то необычно-запущенный. Старая, заношенная до дыр одежда, нечёсаные волосы, вырвавшиеся из-под грязного платка, запавшие щёки, безразличный взгляд, устремлённый в землю — всё это заставляло беспокоиться, и я не мог не спросить:
 — Бабушка Ольга, как вы себя чувствуете? Вы неважно выглядите...
Старуха остановилась, подняла глаза, с полминуты смотрела выше моей головы, а затем произнесла слабым, хрипловатым голосом:
 — А вы только заметили, что я неважно выгляжу? Чай не до моего состояния вам нынче. Своих проблем хватает.
Я ничего не ответил. Попытался взять у неё из рук хворост, чтобы  помочь занести в дом, только Бабаиха отстранилась, повернувшись ко мне боком, произнеся:
 — Сама справлюсь, как справлялась до вашего появления. Бог силы ещё посылает, благодарность Ему за это. — Уже переступив порог, старуха вдруг резко обернулась и добавила строгим голосом: — А вас попрошу, отец, ведьм всяких ко мне в дом не водить. А то устроили здесь дом свиданий. После их визитов я по нескольку дней животом маюсь. Навязались на мою голову!..
Тогда, помниться, я несерьёзно отнёсся к словам Бабаихи. За время проживания у неё привык к тяжёлому характеру старухи, её выходкам, несправедливым наветам, ревности, особенно к тем, к кому она испытывала неприязнь. Посему, пропустив мимо ушей сказанное ею, скрылся за дверью своей комнаты. Там по-прежнему стояла зыбкая прохлада. Старуха нарочно не топила в моей комнате, и я прекрасно понимал почему. Вероятней всего, бабка хотела, чтобы я как можно быстрее съехал от неё. Конечно, кому я теперь тут нужен? Признаться, и самому хотелось уехать. Но, помня просьбу отца Георгия, решил с этим повременить. Лучший способ укрыться от всех и всего — это наш домик у речки, только теперь не было уверенности, что в сложившейся ситуации я имею на него какое-то право.
Лениво и не спеша в комнату вполз вечер. Невыносимо хотелось есть, и больше всего какой-нибудь горячей пищи, которой я не видел уже почти неделю. Бабаиха бесцельно моталась по дому, всё время что-то громко ворчала, бряцала посудой, чугунками. Показалось, она кого-то ждёт, и я не ошибся. Уже с наступлением сумерек залаял во дворе пёс, скрипнула входная дверь, и послышался сладкий голосок Веры Степановны. Бабаиха мигом принялась обхаживать гостью, предложила чай, пирожки, а когда та приняла приглашение, сразу повела её на кухню. Я не прислушивался к разговору, но Бабаиха нарочито громким голосом стала жаловаться на свою сиротскую долю, на немощь, на болезни и искушения, связанные со мной. Вера Степановна в ответ не говорила ни слова. Затем двери кухни закрылись, и до моего слуха доносилось лишь слабое бубнение, нередко переходящее в шепот.
Вслушиваться в такого рода разговоры не было никакого желания. Я прочитал вечернее правило, съел несколько заплесневелых сухарей с водой, прилёг на кровать и сразу же погрузился в сон.
Разбудил меня лёгкий стук в дверь комнаты. Я даже не сразу услышал его. Но он настойчиво продолжался, так же тихо, терпеливо.
 — Войдите, — почти вскрикнул я, мигом вскакивая с кровати, на ходу приглаживая волосы.
В комнату вошла Вера Степановна. Она словно протиснулась в узкую щель прохода, оставленную чуть приоткрытой дверью. Вид у неё был довольно забавный: длинное серое пальто с кружевным меховым воротником, широкополая шляпка, в которой она была немного похожа на тонконогого гриба-поганку. Поверх пальто красовался вязаный платок.
 — Добрый вечер, — сказала она и, не спрашивая разрешения, присела на край табуретки, располагавшейся в углу.
Женщина не взяла благословения, хотя делала это при каждой нашей встрече. Она опустила глаза в пол, спрятала в рукава кофты руки, которые, видимо, успели замёрзнуть, сказав:
 — Пришла с вами, батюшка, серьёзно поговорить.
 — Слушаю вас, — как-то безразлично кинул я.
 — Ситуация, образовавшаяся вокруг вас, довольно непростая, — издалека начала Вера Степановна. — Мне хочется вам искренне помочь.
 — Помогли уже, — довольно резко ответил я.
Вера Степановна будто не услышала этого. Она, не отрывая взгляда от пола, продолжила ровным, негромким голосом:
 — Всё не так плохо, многое можно исправить. Напрасно вы видите во мне врага. Поверьте, я ваш искренний союзник, который, как никто другой переживает о происходящем. Вам лишь нужно принимать правильные решения и, самое главное, не наделать ещё больших глупостей.
 — А каких таких глупостей я наделал?
После короткой паузы моя посетительница подняла, наконец, глаза, хотя в мою сторону так и не посмотрела.
 — Я только что разговаривала с вашей хозяйкой, бабушкой Ольгой, она сильно расстроена, мало того, она сильно боится.
 — Боится? Кого?
 — Ваших посетительниц. Проще говоря, тех женщин, что приезжают к вам. Она утверждает, что вы с ними распиваете спиртные напитки и, извините, впадаете в блуд.
Я даже растерялся от такого рода обвинений. На миг пытался убедить себя, что я действительно проснулся и услышал это не во сне. Не сумев сдержать смешок, выронил:
 — Какая нелепость!
В голове закружился каламбур. Я ждал, что Вера Степановна, наконец, также улыбнётся, после чего осудит этот бред, определив его как вымысел старого человека, впадающего в маразматические фантазии. Но не тут-то было. Не меняя тон, он говорила дальше:
 — Бабушка Ольга утверждает, что неоднократно видела вас с этой девочкой, как её… Аля, кажется. Вы сидели за сараем под абрикосом, пили целыми бутылками кагор, разговаривая на омерзительно-пошлые темы. Она жаловалась, что ей, старой женщине, такое даже слушать было противно, особенно от батюшки.
Вера Степановна замолчала, будто давая возможность для какого-либо оправдания. Но я был настолько шокирован этими словами, что пребывал в лёгком исступлении.
 — А ещё эта Алиса, — продолжила Вера Степановна, — она настоящая ведьма! Каждый раз после её посещения у бабушки Ольги происходит расстройство желудка, ей приходилось несколько раз обращаться к врачу. Еще она говорит, что случайно увидела в приоткрытую дверь вашей комнаты, как эта развратная женщина с довольно сомнительной репутацией сидела у вас на коленях, и вы с ней целовались. Бабушка Ольга не желает, чтобы  её дом, где ежедневно совершается молитва, находятся святые иконы, превратился в обитель блуда.
Я не знал, что ответить на предъявленные обвинения. Меня вдруг охватил необъяснимый ужас. Если учитывать, что сказанное Верой Степановной не является глупым розыгрышем или странным сарказмом, то, вероятно, я схожу с ума. Как взрослые люди, верующие, могут так бессовестно лгать, выдумывая нелепую клевету на священника, пусть даже не самого благочестивого? Мои мысли превратились в сплошную путаницу, к горлу подступил ком, а сознание охватил гнев и возмущение.
 — Да как вам только не стыдно?! — почти закричал я. — Вы себя, вообще, слышите? Ладно, эта из ума выжившая старуха! Но вы же здравомыслящий человек, интеллигентный, верующий, наконец! Вы вправду верите во всю эту дикую чушь?! Аля чистая, добрая девушка. Мне даже трудно представить, чтобы  она могла говорить какие-то глупости, тем более обсуждать их со мной. А из Алисы ведьма не больше чем из вас водитель троллейбуса. Прицепили ярлык к человеку, теперь упиваетесь этим! Она в социальной службе работает, людям помогает, за свои деньги малоимущим пенсионерам продукты покупает. Говорите, видели, как на коленях у меня сидела? Отвечать ничего на это не стану… У меня жена любимая погибла, ещё полгода не прошло! Бог вам судья...
Я замолчал. Во рту пересохло, в висках пульсировал гнев, сердце сжималось от возмущения. Вера Степановна сидела, всё так же безучастно отведя взгляд в сторону. Меня поражало её равнодушие, какой-то цинизм и, самое главное, спокойствие, от которого становилось не по себе. До этого мне никогда не приходилось сталкиваться с клеветой, таким мерзким враньём. Шокированный услышанным, я попросту пребывал в растерянности. Как же хотелось вышвырнуть за дверь эту женщину, вымыть за ней пол, вычеркнуть из памяти её имя и никогда не вспоминать его!
Тем временем послышался скрип входной двери, чей-то тихий голос и лёгкие шаги.
 — Отец Виктор, вы дома? — я сразу узнал Алю.
Не дожидаясь ответа, девушка робко открыла дверь моей комнаты, поздоровалась в мою сторону, едва кивнув. Она держала в руках огромную корзину, доверху набитую посудой, которую небрежно прикрывал старенький женский платок. Взглянув на корзину, я в одну минуту обомлел и в тот же миг еле сдержал непроизвольный смех. В самом углу корзины торчало горлышко винной бутылки, закрытое самодельной бумажной пробкой. Бутылка предательски выглядывала из-под платка, скрывая в себе красную жидкость. Нужно было видеть в данный момент лицо Веры Степановны. Женщина скривилась в удивлении. Её глаза расширились, а брови медленно поползли на лоб.
 — Ой, добрый вечер, — испуганно произнесла Аля, заметив сидевшую в углу гостью.
Вера Степановна встала со стула, судорожно схватила свисавшие полы своего пальто, засуетилась, ища свою широкополую шляпку, которая успела свалиться куда-то под стул.
 — Уже уходите? — с неимоверным усилием сдерживая смех, спросил я.
Женщина окинула меня брезгливым взглядом, ответив:
 — Мне пора… — отыскав, наконец, свою шляпку, она добавила: — Я просто поражаюсь вам, честное слово! Хотелось бы вам напомнить, что вас взяли на квартиру чисто из-за уважения. Но вы переходите всякие границы дозволенности. Это очень унижает ваш сан и…
 — Чем унижает? — не сумев подавить смех, спросил я.
Вера Степановна запнулась, не зная, что ответить, но взглянув на принесённую Алей корзину, сказала:
 — Батюшка, вы делаете большие ошибки. Очень большие! Опомнитесь, ибо будет поздно. И… и разберитесь со своими женщинами!
С этими словами она буквально вылетела из комнаты, направившись к выходу.
 — А что здесь произошло? — спросила Аля, когда мы остались одни.
Я, продолжая хохотать, ответил:
 — Аля, ты меня под монастырь подвела только что, честное слово.
 — Ой, батюшка, — вздрогнула девушка, обречённо опустившись на табуретку, стоявшую возле столика, — я не вовремя, да?
 — Да не то чтобы… Что это за корзина? Ты чего так поздно пришла? Темно уж на улице.
Аля мигом сбросила с себя пальто, после чего поставила на столик корзину, принявшись доставать из неё содержимое, — баночки с салатами, пару тарелок с картошкой и котлетами, яблоки и бутылку с этикеткой сухого вина.
 — Это мы с Айнарой вам ужин приготовили. Алиса говорит, что бабка Бабаиха вас голодом морит, вот мы подсуетились.
 — Глупости какие, право не стоило, — сказал я, чувствуя, как вскружилась голова от запаха пищи. — Никто меня ничем не морит. У меня всё есть, вот только недавно поел.
 — Ага, вижу, как вы едите, — покосившись на несколько заплесневелых сухарей, лежавших на краю столика, сказала Аля. — Исхудали весь, осунулись, одна кожа да кости. Скоро совсем ничего не останется.
Я лишь застенчиво усмехнулся. Аля аккуратно всё расставила на столике, положила возле принесённых тарелок ложку, в чашку отлила из бутылки, подвинув её ближе ко мне.
 — Это вино, что ли? — спросил я, принюхиваясь к содержимому чашки.
 — Да нет, — заулыбалась Аля. — Компот вишнёвый. Просто когда стали с Айнарой укладывать ужин, посуды подходящей для компота никак не могли найти. Я увидела у неё бутылку из-под вина, да и налила туда. Какая разница? Вы не беспокойтесь, я бутылку вымыла.
 — Да уж, — сказал я, мотая головой. — Вышло забавно. Тут как раз Вера Степановна рассказывала мне, какие мы с тобой жуткие пьяницы. Как в саду вино из горла лакаем, а тут ты на ночь глядя, да ещё и с бутылкой в корзине.
Девушка растерялась. На её лице молнией блеснуло беспокойство, она даже слегка побледнела. В глазах моментально пропали искорки радости, что вселило в них привычную для Али тоскливую пустоту. Она опустила глаза, прикрыв их длинными веками, еле слышно произнеся:
 — А зачем она такое рассказывала вам?
Тогда я понял, что совсем не нужно было говорить Але об этом, хотя слова вылетели сами собой. Рассказывать и без того несчастной девушке, только недавно ставшей доверять людям, как две немолодые женщины, считающие себя верующими и набожными, возводят самую гнусную клевету, обвиняя её в том, о чём она и подумать не могла, было неразумно. Мало того, это могло нанести ей глубокую душевную травму, из-за которой она вряд ли пришла бы ещё когда-нибудь в храм.
 — Ладно, не бери в голову! — сказал я, подходя к иконам для молитвы перед трапезой. — У Веры Степановны своеобразное чувство юмора. Она иногда говорит такие вещи, что я и сам не всегда понимаю.
Алю эти слова не успокоили. Она впилась в меня своими наполненными тревогой глазами, безмолвно требуя объяснений. Прочитав «Отче наш», я молча сел за стол, принявшись за ужин, который после сухарей с водой казался невероятным лакомством.
 — Это просто потрясающе! — я не мог удержаться, чтобы  не похвалить принесённый Алей ужин.
Видя моё восхищение, девушка будто забыла, что произошло несколько минут назад. Её глаза снова вспыхнули восторгом, с лица исчезло беспокойство, и она сказала:
 — На здоровье! Я знала, что вам понравится. Попробуйте во-он тот салат, — она указала на необычное блюдо довольно странного, коричнево-жёлтого цвета. — Я сама его готовила.
 — Обязательно попробую, — ответил я, не скрывая улыбки. — Только всё это мне не осилить, да ещё и на ночь.
 — А я вам помогу, — сказала Аля, присаживаясь рядом за стол. — Признаться честно, с самого утра почти ничего не ела.
 — Вот и отлично. Тогда налетай!
Наверное, мне не стоило так вольно общаться с этой девушкой. Тем более, я прекрасно видел, какими глазами в последнее время она на меня глядела. Но тогда, в тот злополучный вечер, я впервые после смерти Ани почувствовал душевное спокойствие, какой-то уют, необъяснимое чувство радости, давно покинувшее меня. А главное, осознал, что я не одинок в этом чужом, недружелюбном месте, медленно погружавшем меня в хаос лживых наветов и ядовитой клеветы. Я слышал, как ходит взад-вперёд Бабаиха, останавливаясь у двери комнаты, прислушиваясь к нашим разговорам. От этого становилось не по себе, тем более после разговора с Верой Степановной. Но мне не хотелось воспринимать и брать на вид возникающие обстоятельства.

Продолжение следует...