На таможне

                Возвращаюсь из России в Донецк. Час ночи, таможня на Матвеевом кургане. Впереди, за границей, родной Донбасс – четыре года назад, под угрозой кастрации, вставший на дыбы и рванувший в Россию. Оказалось, что первичных национальных признаков (по мысли инородцев с российским паспортом) у нас нет, что нужны мы России для подъёма патриотизма и как буферная зона, передвигаться по которой с одиннадцати ночи до пяти утра даже нам, жителям её, запрещено под угрозой ареста на 15 суток. А значит, спать мне с женой в машине, на обочине, в дорожной пыли, под рёв ползущих к границе фур, с удобствами в чистом поле или в синей будке, на которую смотреть тошно. Чтобы не видеть русских людей (которые не живут, а выживают, перебиваясь на Успенке продажей чая, кофе, пирожков и места в очереди), закрываю глаза и до окончания комендантского часа тешу себя иллюзиями. Правда, реальность от этого, как от концерта гастролёра, мелькнувшего в ДНР с криком «вы герои», сохраняет вкус пыли и заброшенности, а рванувший Донбасс – остаётся разорванным, разбитым, неприкаянным. 

                В пять открыл глаза и снова передо мной – треть ещё не кастрированного Донбасса, бьётся, в назидание выхолощенной Украине, в тесных, окровавленных стенах отведённого ему русского стойла за интересы взнузданной России, которая от него морду воротит, но слёзы льёт.

                Впрочем, впереди – российская таможня – сквозь лабиринт которой до нашего геополитического ристалища ещё дойти надо! О, Русская земля, изрезанная границами!

                К счастью, машина моя – в кои-то веки! – первая перед знаком «стоп». Спросил русский русского: «Что делать?» Сказал русский русскому: «Ждите».

                Жду, законопослушно, со скуки считаю машины, глазами пай-мальчика ловлю взгляды сотрудников, которые, деловые до поноса, снуют, игнорируя растущую очередь. Наконец, один из богов, как крейсер, подплыл. Выскакиваю из утлой лодочки, спрашиваю, что делать. Смотрит в тёмную, ростовскую даль и холодно произносит «не знаю».

                — А кто знает?

                — Вы обязаны, – вещает с капитанского мостика, – прежде, чем ехать в чужое государство, выучить его правила…

                Восемь часов за рулём, по ночной, неосвещённой, федеральной дороге, с платным, между прочим, куском, раструсили юмор донецкого висельника. Заглядываю в жирный рот, цедящие родные, русские слова, внимаю обязанностям перед таможней и понимаю, что лучше молчать, сила на их стороне. Но держал бы я хвост между ног и язык за зубами, жил бы в Киеве или Москве! Устал бояться обстрелов и предательства, болтаясь на рее гнилой дипломатии. Мысль, что и здесь я всем обязан, поднимает шерсть на загривке, как перед последней битвой.

                — Вам лично я ничем не обязан, – отрезаю, к счастью, безоружный. – России, кстати, тоже.

                — Откройте багажник, – на тон ниже.

                Открыл, показал, сдерживая боевую дрожь.

                — Бензин в канистрах везёте?

                — Зачем?

                Не получив ответа, на обидный, как показалось, вопрос, жестом отпущенный, еду к пограничнику с зеркальцем на палке для селфи.

                «Сколько здесь красавцев, – думаю, – гонят нас от дверей России, как побирушек. Пока отцы наши стране уголёк давали, на шахтах Донбасса гибли – ваши в каких щелях прятались?»

                — Всё нормально, можете ехать, – мельком глянул в полупустой багажник и салон пограничник.

                «Тех, кто на Украине считает Россию чужой – мы пятый год убиваем, а с теми, кто в России, что делать? – вспух в голове холодный и злой вопрос. – Теперь для вас, хитрожопых домоседов, она родная, а для нас?»

                — Можете ехать, – громче повторил.
 
                «Пусть живут, пока, – подумал вопреки собственной жизни, контуженной, обесцененной войной, и, проехав очередные три метра, снова уткнулся в шлагбаум. – Задрали границами и таможнями! Чужое государство! За это чужое – мы реки слёз и крови пролили! И сейчас льём пока вы тут… Сволочи!»