Крах. Часть2. Глава22

  22

Странное ощущение. Масло, вылитое в воду или порция воды на масле,- какая-то общая граница при этом есть, слияние по необходимости, но никакого смешивания. В эту минуту дошло, та жизнь, которую я знал последние пять лет, закончилась.  Но я и не курица, которая попорхалась в навозе и замерла. Это раньше я пренебрегал всякими мелочами.
Нет, крах не зафиксирован. Другое определение требуется. Может, оттого, что отлистал  назад несколько страниц жизни, может, кто в отдушину затолкал ком тряпья, имея намерение таким путём тепло в моём подвале сохранить, всё может быть.
Это, «может быть», краем затронуло что-то важное, значительное для меня и, наверное, ещё для кого-то, но не рискую я приблизиться для ближайшего рассмотрения. Жизнь не пустяк, есть в ней крупинки сокровища. Я тем сокровищем владею с рождения. Без сокровищ, без радости был бы я холоднее покойника.
Не знаю, не знаю. Всё до конца не продумано. Если не продумано, то подписываться ни на что нельзя. Я не авантюрист.
Эх, шагнуть бы, да и полететь в синее небо, полететь бы туда, где мир ещё не усох, где окошечко кассы — всего лишь место получки зарплаты, где сахар не черпают из ванны.
Смотрю прищуренным  глазом на Максима, как бы слышу его сипящий голос, источающий неприятие. Не в его я вкусе. Да и ладно. я не женщина, чтобы меня любить. При всей несуразности такого вывода, вынужден признать, что ненужность моего присутствия здесь очевидна.
От безнадёжности вздохнул, прикрыл на миг глаза. Мне ни в жизнь не свихнуться, если бы даже и захотел. Мнение окружающих меня заботит, а это защитный барьер, который мне не перескочить. Моя возможность воспринимать других зависит от минутного понимания счастья. Когда счастлив, люди начинают нравиться, даже если замечаю их недостатки.
Всё-таки, женщинам проще – чуть что, они в слёзы. Какими бы слёзы ни были бы, горькими, сладкими, слезами обиды или радости, они несут облегчение. И лицо, и голос становятся бесстрастными.
Оно, конечно, обида или страх любому голосу пронзительность и визгливость придают. Крайностям большого значения придавать не надо. Объяснять что-либо, если человек не готов слушать, бесполезно, настырность может только всё испортить.
Максим смотрит на меня, и лицо становится ещё более жёстким. Надо как-то сгладить ситуацию. Мне не трудно найти причину веселья. Я скоро поменяю свою жизнь
Смешно думать, что кто-то намерился увести меня от прошлого. Неоригинально так думать. Можно ли увести человека, взрослого человека? Непонятно, что от меня все ждут? Может, думают, что я изменюсь?
Самое время исчезнуть с лица планеты. Интересно было бы, только сидел, раз – и исчез. Как Елизавета Михайловна объяснила бы это? Куда лучше провалиться, в прошлое или будущее? Для будущего я не созрел, а попади в прошлое, допустим, когда татары на Русь шли, да имей при себе пулемёт и неограниченное количество патронов, я бы властелином мира стал. Одна очередь, и враг повержен. Я бы и не сам стрелял. Не царское это дело.
Но ведь не один я такой, кто думает об этом. С десяток найдётся проходимцев, готовых  с пулемётами отправиться в прошлое, и написать историю под себя.
Думаю, ничего хорошего из этого не вышло бы. Всё сложилось, как сложилось. Что-то подвигает меня уколоть Максима.
В душе звучит какая-то фальшивая нота, чувство вины, которое не залить коньяком. Я предпочту вообще ни о чём не думать.
Блажь в голове, потому что надоело жить в одиночестве. Остерегаться надо проявлений излишних эмоций. Внешне – всё в порядке, в глубине души – тёмный лес. Эгоист. Вместо того чтобы осознать себя, бежать от самого себя хочется. Нет такого человека, кому могу доверительно сказать, что влюбился. Охренеть можно. Помечтай о волшебной палочке, чтобы по мановению мир стал другим. Да я ли это?
Можно ли в собственном сознании отделить правду от вымысла видений? Есть ли граница между «то, что есть на самом деле» и зыбким «быть может»? Как охотно и убедительно лгу сам себе, взывая к памяти, стараясь, некоторые куски жизни попросту забыть.
То на всех особ женского пола смотрел с любопытством: в каждой есть что-то неизведанное, то с маниакальным упорством всех примериваю к одной единственной. И сожаление коготками скребётся, прозевал кого-то. Сожаления – это трясина. А трясина это то, из чего без помощи не выбраться.
Что у меня за мысли? Всё намного проще, не надо лизать каждую минуту. Надо осознать, счастливым можно быть без самонадеянности.
Смотрю, не вижу улицу, не вижу домов. Одни спутанные обрывки представлений.
Ярс чем помниться будет, наверное, я здесь перестал колебаться. Перестать колебаться - это состояние крайности: любви или ненависти. Это уже и не воскрешение, это что-то большее.
Ненавидеть мне некого, кипеть, исходить злобной слюной, рыть копытом землю,- всё это, тьфу, и разотри. У Максима наигранные манеры: смотрит свысока, слова цедит скупо, слушает небрежно и презрительно.  Насколько проще мне было сидеть с мужиками в бытовке. Да тот же Смирнов или Витёк Зубов сто очков дадут. Максиму открыть глаза надо: ну, выпили, посидели, поговорили, а ночь моя будет. Я даже  Демидычу голову щуки принесу, пускай чучело делает.
Так что, бочку катить на меня не за что. Прощение просить не буду. Надо успокоиться. Есть у меня готовность выслушать любой бред. Я умею притворяться. Лишь бы узнать правду.
Мне нравится мысль, что никто никому ничего не должен. Любовь других людей, их время, их внимание — это подарок, который надо заслужить. Я это заслужил. Я испытываю благодарность.
Стараюсь не думать, и это «не думать» минутами легко удаётся. Но вместо «не думать», необходимость «продумать» ситуацию возникла.
Закруглённые фразы, полные уверенной независимости, внутри толкаются, веры им нет, как бы они красиво и твёрдо ни звучали. Увы и ах! Внутри ничего не звучит. Лить слёзы по этому поводу не буду. О безопасности думается. Что безопаснее? Конечно же, не высовываться. Держи правду при себе, и не вякай. Прямой дорогой давно никто не ходит, лисьи петли да обходные тропы используются. Быть вместе — это выбор. Ожидая лучшее, я теряю настоящее.
Веду себя, как не пойми кто, думаю, рассуждаю, но не всерьёз рассуждаю, не о себе, а так, как рассуждают о чём-то далёком, о посторонних. Тем не менее, впервые понял, что на меня смотрят и меня видят.
В глазах Максима небрежность и бесцеремонность. Ему много позволено. И так и этак он поступить может. Как хочет. Я большего не заслуживаю. Узнанное это чувство было не в диковинку, но тут внезапно захотелось выбросить на стол пару крупных купюр, так сказать, расплатиться за гостеприимство, и уйти. Я не крохобор, не халявщик. Я из тех, кто не против помочь, посуетиться ради кого-то, доброе дело сделать.
 Порхают бабочки. Чувствую, как спина зачесалась. Не иначе крылышки прорезаются. Взлечу.  Значит, вот именно, раз женщина не кажется пресной, то запал на неё. Вот и теперь смотрю вслед, еле сдерживаюсь, чтобы не побежать сломя голову. Жаль, что в это время черёмуха не цветёт.
Сомнения не оставляют. Вслух сказать правду боюсь, солгать боюсь. «Нейтрально», шестым советским чувством, тонким до невозможности, врубаюсь в ситуацию. «Врубаюсь» не применительно к нашему застолью. Осторожно, едва дотрагиваясь, тяну руку, каждую секунду готовый захлопнуть перед собой дверь, без опрометчивости, не видя в этом гибельности, превращая мысль в ужа, заползаю и заползаю в чужое пространство. Зло делает людей подозрительными. Заставляет видеть всё в извращённом виде.
Играю чувством или становлюсь тем персонажем, которому поверить можно? Не думаю, что произвёл или произведу на Максима впечатление. Успех – это ещё не всё. Зрители должны быть, участники, побеждённые. На пьедестале успеха без зрителей одиноко стоять.
Мне думается, что в каждом человеке ужиное что-то есть. Власть способна превращать, для выживания, в ужа каждого. Выжить – это, как ни противно звучит, означает  способность придавлено подчиниться силе. Чтобы уцелеть, надо вовремя уползти в свою норку.
Елизавета Михайловна всё никак не может оторваться от дерева. Приклеилась, что ли? Вырваться на свободу ей болезненно. Она если и разговаривает, то не со мной. Любой разговор отсчётом из прошлого начинается.
Чтобы совершить поступок, нужно последовательно за собой закрыть в квартире несколько дверей. Есть проходные комнаты, в которых двери туда - назад открываются, есть дверь, которая только впускает. Есть и такая, с пружиной, которая выталкивает из жизни, а есть такие двери, открыв которые, одни сомнения одолевают, не понять, куда идти.
Шатающиеся мысли и блудливые, никакой стройности в них.
Не глядя смотрю на Елизавету Михайловну. Издали видно, что она задумчива и нетороплива. Какое бы решение она ни приняла, спешить не собирается. Разговор с самой собой может затянуться. Не на день или на два. А ветерок холодит. Ветерок остудит.
Высоко, высоко взлетаю в мыслях, потом падаю. Как же хорошо, что мысли не вода, что они не изливаются потоком, не скапливаются водоёмами, что в сожалениях и неуверенности утонуть нельзя, что приливом меня не бьёт в скалу чепухи смысла жизни. И взлетая, и падая, вылетаю из жизни. Вылетаю вместе с воспоминаниями, не в состоянии выразить свой дар. А потребность есть выразить. Потребность множит неудовлетворение. Один прыщик неудовлетворения вскочил, второй.
Максим в упор смотрит. Под его взглядом странно себя чувствую. Не странно, а нелепо. А если без «не», есть такое слово – лепо? Не знаю, как себя вести с Максимом. Когда рядом сидела Елизавета Михайловна, знал, без неё – не знаю. Отводить глаза в сторону нельзя, но и неловко делается, когда упорно смотрят на тебя.
Чувствую, непроизвольная улыбка начала растягивать губы. Как бы я хотел стать смелым. Я знаю свои пределы. Моя способность к терпению — не безгранична.
- Смеёшься?- с угрозой, в которой звучало, чуть ли не презрение, спросил Максим.- Смеётся тот, кто смеётся последним.
«Последним».
Почему выплывшие наверх в «перестройку»,  обладают приёмами, которые обессиливают простого человека, заставляя его мучиться созданным страхом и своей неполноценностью? Откуда у хозяйчиков эта «психология»? Психолога нашёл: наглость из человека прёт. В торец ни от кого не получал.
Не делаю попытки что-то сказать. Понимаю,- не получится. Хотя знаю, что слова часто возвращают к жизни. Особенно слова нужного человека, с которым как бы случайно жизнь сталкивает. И тогда снова жить захочется. Как тому человеку удаётся вернуть тебя к жизни,- наверное, причину тот человек расчищает. Причину. Причина не монета из клада, которую очистить от грязи веков можно.
Срабатывает некая избыточная предосторожность. Это становится заметным. Оборвать бы концы, и… Всё-таки, хорошо, наверное, встретиться, к примеру, лет через десять с человеком, посмотреть, каким он стал?
Именно сейчас осознал, как же хорошо, что полетел с Елизаветой Михайловной. Не зная почему, огляделся по сторонам. Я тот ещё тип, я не влюбляюсь в недостижимое.
Мысль – это тихий разговор. Шёпотом. Шёпот изменяет отношения. Маета, значит, что-то не дослушал, что-то ускользнуло мимо ушей, смысл поменялся, да и плевать.
Нравится мне Максим, не нравится, но ни я ему ничем не обязан, ни он мне. Вздох облегчения. Первый вздох, какой ни с чем не спутать, вздох возврата жизни.
С трудом очередной порог переполз. Прошлые страницы перевернул? Как можно перевернуть лист, если не знаю, что писано на нём? Мне кажется, что писать вообще разучился. Буквы помню, а слова забыл. Прозрение какое-то для решения надо. Математическим складом ума обладать. Склад – это место хранения всего сейчас ненужного. Память подходит под определения склада. А я кладовщик.
Связка ключей звенит. Не связка, а птичка тенькает. Может, не птичка, а осколки меня самого в мешке дребезжат?
Слышу, значит, живой. Не тот, кем был вчера. Никак в голове не прекратится спор меня вчерашнего со мной сегодняшним. Спор бесконечен, ни о чём. Что-то надо сделать, чтобы сегодняшнее не навредило вчерашнему. А что во вчерашнем было такого хорошего?
День переходит в ночь, ночь перетекает в следующий день. Если, допустим, решил навредить себе, то, к бабке не ходи, найду способ измазаться.
Жизнь измеряется приливами и отливами. Идут дни, уплывают недели. Ну, не в календарных листках жизнь хранится.
Максим вертит в руках стакан, он не может не знать, что я думаю ересь. Не неправду, а ересь. Меня терзает стыд от этого.
Смотрю, не мигая глазами, угрозу вижу, но ни сообразить, ни понять не могу.  Не за что ухватиться.
Одними и теми же словами себя оправдываю и ими же осуждаю. Облако на небе странную форму принимает, будто палец высовывается. Ноготок просматривается. Тянется, тянется. А направление ко мне в лицо. Ноготок остренький. Таким ноготком резервуар проткнуть можно. Ну, вытеку сам из себя. Одно хорошо, в той лужице рассмотреть дно можно будет, тряпкой воду собрать, выжать тряпку над ведром.
Спустя время, высохнет то место. И не вспомню, что меня напугало, отчего проваливался по колено в болото жалости к себе.
Говорят, начать любое дело трудно, но не менее трудно и завершить начатое. Трудно начать любить, больно ощутить себя брошенным. В виски будто шурупы вкручивают.
Неуловимым движением палец облака ткнулся в середину лба. Точечное прикосновение отозвалось гулом. Стало тепло и спокойно. Приятная дрожь передалась мне. В глубине зарождался вихрь, растекался волнами. Что-то перетекало в меня. Начало расти возбуждение. Почувствовал себя озабоченным подростком, разрядки хотелось, хотелось настолько мучительно, что сил терпеть не оставалось. Заёрзал на скамейке,  усмиряя неудобство.
«Женщину утешают в постели». Навязчивое ощущение усиливалось. Мне нужна женщина. Сейчас нужна. Со стороны наблюдаю за собой: пожевал губами, прикрыл глаза. Лицо напряглось. Силюсь заговорить, но не могу произнести ни слова. Морок накрыл. Потом внезапно пропало это желание. Никак не понять, почему жар сменился растерянностью.
Всплывшая в памяти картина могла добить. Сжал зубы, помотал головой. Коньяк с особой добавкой начал действовать.
Вроде бы, не осталось сил удивляться, возражать, отвечать самому себе. Никто не знает про меня то, что я сам про себя знаю.
Без предварительной подготовки, без внутреннего перелома, без борьбы с самим собой невозможно воздвигнуть новый мир предположений.
Всё понимаю, и ничего не понимаю. Откуда-то ветерок донёс запах гнили. Такой запах стоит в покинутых людьми домах. Вонь чего-то прокисшего. Могут так, когда-то наполнявшие этот дом умирающие отношения, так смердить?
Восприятия на уровне инстинкта. Значит, способность сопротивляться не пропала. Я как бы борюсь против собственного сердца. Есть на свете такое, за что нужно бороться.
И всё же как-то не по себе.