БОГ

Предупреждение: 18+, присутствует нецензурная лексика, насилие и много чего еще.

Посвящается грустному соловью...
с)





Он явился ко мне. В полночь. Но я его не ждал. Вернее, не думал, что он придет в мою халупу, где обоссано и обосрано так что не хочется и минуты пребывать в этом месте.

В этот момент я лежал на диване, укрытый ковром с прожженной от сигареты дыркой, из которой торчал, как маленький половой орган суриката, мой вздернутый нос. Кажется, я храпел. В тот день я жутко вымотался, много работал, чтобы вечером пойти к чуваку, который продает разную дурь. Мне нужна была дурь, чтобы забыть этот гребаный день, который я бессмысленно потратил, чтобы заработать себе на очередную дурь — вернее, на очередное путешествие вглубь себя. Сразу хочу оговориться, я не какое-то там конченное чмо или наркоман, который сделает все чтобы получить свою дозу, вовсе нет! Мне даже не западло назвать себя юнгианцем, ибо своими еженедельными экспериментами я постоянно открываю в себе что-то новое. Но вы не думайте, это невероятно тяжелый труд — постоянно быть под «кайфом». Кайфа в таких делах мало, зато тревог и ужасов всяческих завались. Я опускаюсь внутрь себя с мыслью, что больше уже не вернусь. Хотя, мне на это насрать. Знаете, я так считаю: жизнь — это салат из психоделических снов, которые мы проживаем в реальности… дальше я не придумал. И вообще, блять, кому я это все говорю? Я же сука опять обдолбанный. Сплю и вижу, как слюна стекает по чьему-то небритому острому подбородку и монотонно капает на чьи-то нестираные две недели потрепанные драные брюки. В стеклянные глаза с косыми зрачками бьет тусклый безжизненный свет, который словно прожектор в амфитеатре демонстрирует всем зрителям апогей человеческих эмоций, бурю чувств и я в них не заинтересован. Я играю антагониста, у которого давно остыло сердце; черты лица безмолвно извиняются перед вами, увидевшими персону нон грата в клубе безумных пародий, в университете актерского искусства — кривляний не будет. Рожа застыла в единственной и неповторимой гримасе.

Так вот, сегодня я был у своего агента (так я называю продавца приключений) и он подвалил мне новую суть. Сказал, что это «Настоящая тайна Вселенной».

— Прямо-таки тайна, — недоверчиво произнес я, поглаживая еще сухой с жесткой щетиной подбородок.

— Тайна.

— Цена?

— Полторы тиммейтов.

— Дорогая тайна, я за столько и Вселенную бы не взял.

— Это гораздо лучше Вселенной, — улыбался агент. — И потом: полтора тиммейта сущий пустяк в сравнении с тремя тиммейтами.

— А в сравнении с одним? Ладно, я возьму это, но только если ты пойдешь со мной.

— Зачем?

— Чтобы закинуться в моей халупе.

— Мне нужно работать.

— Закинешься и пойдешь работать, делов-то.

— Меня же посадят.

— Да брось ты, половина людей так работает — в ритме пульсаций.

Так он меня послал к черту. Но дурь все-таки продал. За три тиммейта, гавно! И я отправился в Черную Лагуну — район, где я жил и старался не дышать.

Сейчас я лежу на диване и мысленно прогоняю в голове все воспоминания связанные с моим холенным детством: мама катает меня на карусельке, папа раскачивает качелю и я истерически кричу «выше! выше! выше, пап!!», а он кричит «да не могу я выше!! ты сейчас достанешь до луны, сынок!!», и смеется. И я смеюсь и требую «выше!». А потом мы бежим домой и едим блины с джемом. Помню поцелуй Джессики. Такой вкус, как будто выдавливаешь фруктовый джем себе в рот. И смех звучит в ушах, заглушая взрывы, крики и стоны с улицы. Из окна ползет ядовитый дым, которым я стараюсь не дышать. Закидываю на лицо вонючий дырявый ковер, покрытый катышками и волосами. Снова вижу улыбающиеся лица родителей, сидящих за общим столом… Потом началась война и отец ушел от нас. Он умер на войне, его расстреляли как предателя и шпиона, а для меня он остался тем, кто раскачивал меня и поднимал до небес — мне всегда хотелось выше, и выше, пока однажды качели не оторвались и я действительно не полетел вверх, приземлившись на лицо дедушки. Он умер, но не из-за меня. Отец говорит, его сердце остановилось прежде чем он понял, что столкновение неизбежно. Какого хрена я об этом говорю с вами?! К черту! Слушайте, мать была христианкой, всегда верила в Бога и утверждала его истину на этой Земле. Какой-то мужик, ненавистник церкви, убил ее ножом, когда она возвращалась домой ночью. И я остался один… вернее с Джессикой, которая поддерживала меня. Правда потом она сказала, что любит другого — точнее другую, сначала она призналась мне, что лесбиянка, и попросила совета, как сообщить об этом родителям. Она в тайне приходила ко мне домой ночью и мы обсуждали ее проблему, таким образом я мог быть с ней рядом. Как выяснилось в дальнейшем, мы зря трудились над изобретением гениального плана: в дом Джессики прилетел снаряд именно в тот момент, когда все родственники были в одном месте — в комнате Джессики (не могу представить их изумленные лица за минуту до того как произошел взрыв, когда они увидели все эти плакаты обнаженных девиц с большими сиськами, расклеенные по стенам ее спальни). От родителей ничего не осталось, кроме пары обугленных досок. Джессика горько рыдала, я утешал ее. Девушка Джессики бросила ее и ушла, после чего Джессика вскрыла себе вены. И все что у меня осталось — это гребаный телевизор, показывающий сводки новостей с фронта. Тогда как одна сторона одерживала вверх, другая отступала, но все менялось и со временем отступающая сторона гнала своих обидчиков до их территории и двигалась дальше, пока не наступал переломный момент. Это напоминало игру в пинг-понг — перебрасывание шарика, или какой-либо друг вид спорта. И все с замиранием сердца ждали, что же произойдет дальше. А дальше была победа. Установление новых порядков, объявление новых режимов, подписание мирных договор и крепкое пожатие рук. Ожидание новой войны, когда найдется кем сражаться.

Неужели все это время я говорил вслух? Лучше открыть глаза. Или они уже открыты? Я поднялся с дивана, уронив на пол ковер, и достал из кармана дурь. Оглядел помещение и меня передернуло: на свалке с бомжами и то комфортней. Затем опустил взгляд. То что нужно, подумал я и вдохнул содержимое пакетика вопреки тому, что было написано на упаковке «Министерство Заботы предупреждает: дурь тебя уничтожит, мудак». Но я думаю так: все что угодно может тебя убить.

После этого в голове прозвучал звон, который эхом застрял в моей черепной коробке, как будто тибетский монах под распитием дурманящих напитков решился устроить в храме тибетскую вечеринку. Такого я не ожидал и сильно зажмурился. А когда расклеил веки… то увидел…

Это была моя комната. Еще ужаснее по обстановке, чем в реальности. Все старое, ветхое, гнилое, залитое грязью и мусором. Вонь стояла невыносимая. Романтическая обстановка.

— Почему ты на мне сидишь? — слезно запричитал диван, у которого неожиданно выросли мультяшные глаза и рот.

Я не сразу нашелся что ему ответить, так сильно огорошил меня его вопрос.

— Потому что это твое предназначение, — сказал наконец.

— А какое предназначение у тебя, Гилберт? — бросил он мне в ответ.

— Меня не зовут Гилберт, — сказал я.

— Серьезно? — он долго молчал, после чего тяжело выдохнул. — Бл*ть, ошибочка вышла. Ну что-же, честь имею, — галантно сказал он, дух вышел из дивана и покинул меня, отправившись на поиски того загадочного Гилберта. Я же вновь остался в полном одиночестве. Интересно, подумал я.

Попробовал включить телевизор. Крутили рекламу Пола Макинроя— трижды награжденного героя войны, который со всех телеэкранов говорил о том, что война — это круто, и какая это честь умереть от штыка или пули. Потом он на камеру снимал рубашку, обнажая мускулистый торс, и показывал множество боевых шрамов, подаренных ему от врага. Все бабы кричали «я люблю тебя, Пол!». Каждая мечтала родить от него маленького солдата. Почему-то мне казалось, младенец вылезет из чрева уже в каске, закричит «за Пола!» и побежит на передовую.

Реклама кончилась и начали показывать любимую передачу — войну. Кто-то куда-то бежал, рыл окопы, кто-то строил насыпи, закладывал грунт, стрелял из гранатомета, а другие — его команда — подбадривали его, ликующе крича, когда заряд достигал цели и на чью-то крышу падал сбитый вертолет. Из дома выбегали люди, начиналась стрельба. Меня пробирало на смех в моменты, когда стонущих раненых неуклюже утаскивали на носилках с места происшествия, а другие среди всполохов и ярких вспышек пламени, в сфере черного дыма бегали по полю и собирали их оторванные кровоточащие конечности, которые в спешке пытались пришить на место. Они поскальзывались на чьих-то внутренностях и смешно шлепались на землю, погружаясь в кровавую кашу из уродливой массы разрозненных тел. Наверное, весь дом слышал мой истерический хохот. Хотя, кажется, кто-то дико ржал сбоку за стенкой, где-то снизу, наверху над потолком тоже смеялись над тем балаганом.

Медики палками отгоняли коварное зверье, которое вылезло из леса и блуждало в округе. Все норовило растаскать по кускам корчащиеся несчастные фигуры. Крики и стоны сопровождали мрачную картину. Крупные хищные птицы слетались к полуживым телам, нагло садились на них, танцевали и прыгали вокруг. И все же огонь был близко, они не боялись его — терзали вопящую плоть и клевали чью-то печень.

— Наши информационные источники говорят, что число жертв увеличилось… и достигло почти тысячной отметки… тела продолжают находить…, — с небольшими паузами комментировал журналист, за спиной которого клубился черный дым. У него были выпученные глаза, прическа на пробор и сережка торчала в ухе. Он напоминал попугая панка.

Попугай подошел к полуобгоревшему куску мяса, лежащему на выжженной траве, и с трудом сумел опознать в нем военного офицера. Он склонился над ним, тем самым испугав птицу, которая взлетела в небо.

— Пожалуйста, ответьте на несколько вопросов. Для начала, вы можете дать оценку вашим ощущениям? — спрашивал он и никак не мог определиться куда подносить микрофон. Ситуация приобретала затяжной характер. Наконец, журналист с ориентировался, опустил микрофон к обугленному кроваво-красному неровному шару, из которого торчало пару волос.

— Убей меня… — прохрипел шар в микрофон. И громко жалобно застонал.

— И все же, как вы считаете: на чьей стороне была удача? Можно ли считать данную операцию выполненной успешно?

— Убей меня… прошу… убей…

Объектив камеры опустился к земле. Попугай грубо выругался и произнес что-то типа: это же не наш! Чертов дубль загубил! Не наш! Ищем наших!

Я переключил канал. На экране мужчина в костюме расхаживал по сцене с микрофоном и страшно поносил сидящих в зале.

— Вот вы дебилы! — говорил он. Все хлопали и смеялись.

— Думаете, у вас есть свобода выбора? — продолжал он. — У вас есть свобода выбора — жить или сдохнуть! — закадровый смех заглушил его крик.

— Вы все слепые и глухие овцы! — смех перерос в дикий гомерический хохот, и я так смеялся, что думал выплюну из груди сердце. А этот комик в костюмчике не унимался, нервно прохаживая взад-вперед по сцене. — Мы все рабы! ОЧНИТЕСЬ!! Вами подтирают жирные задницы тайные круги!

О каких это кругах он говорит?

— ХА-ХА-ХА!!!

— Они контролируют вас! Манипулируют вашим сознанием! Ваше сознание — это скопление танцующих электронов! — восклицал парень, вытирая глаза от смеха. В одной руке он сжимал микрофон, а другой — держался за живот. И весь зал покатывался на своих сидениях, захлебываясь в пене; колыхался как морская волна, сотрясаясь от чудовищных конвульсий, вызванных приступами веселья. Кажется, кому-то стало плохо в зале, что вызвало еще больший восторг. — Какие же вы все тупые ублюдки... Спасибо за внимание!

Это был настоящий фурор. Освещенная софитами сцена тонула в оглушительных овациях и улюлюканьях толпы. Парень кланялся, показал всем напоследок средний палец и ушел. Я с трудом вдыхал в грудь воздух. Выключил телевизор, ощущая себя полностью опустошенным, чтобы даже двигать пальцами. Меня тошнило. Я огляделся и понял, что нахожусь в дерьме. Поднял с пола вонючий драный ковер и набросил его на лицо. Из прожженной дырки торчал мой маленький нос, который впитывал в себя все запахи содержимые в этой помойке. Вот мы и вернулись к началу нашей истории.

— А-а-а, — протяжно застонал я, — мама, роди меня обратно...

Мать никогда не умела раскачивать меня на качели как папа. Она была верующей. Тут пришло воспоминание о ее смерти. Она сейчас с Богом. Не хочу даже думать об этом; если Его нет, то и ее нет. Нахлынула дикая ярость, как от бессилия, и я закричал:

— Где ты? Эй, ты! Бог! Где ты? Если ты есть, то почему тебя нет? Чем ты занимаешься? У тебя… ну, не знаю, э-эм… есть какие-то дела, кроме нашей Вселенной? В чем мы так перед тобой провинились, что ты… э-э-эм… караешь нас всех! Почему ты… э-э-эм, ну, не знаю… не остановишь здесь все! Не уничтожишь к ***м эту злую природу! Отчего мы так… несчастны… Ты просто не слышишь меня.

— Я тебя слышу, — прозвучал голос в комнате.

И от неожиданности я чуть не всосал сраный ковер через нос. Подавился, закашлялся, резко вскочил с дивана.

Передо мной стоял мужчина с белой бородой, седыми волосами, похожий на меня, но более элегантный. Он обходил меня по всем параметрам. Идеальная прическа, стриженные ногти, все пальцы на ногах, ровные белые зубы и глаза сияли как две яркие вечерние звезды.

— Ты кто? — произнес я осипшим голосом.

— Я — Бог, — представился он. Но я не был удивлен и смотрел на него как на самого обыкновенного засранца.

— Докажи, — потребовал от него.

Он щелкнул пальцами и в моем животе тут же что-то зашевелилось.

— Какого черта! — воскликнул я, задирая майку кверху. Живот заколыхался и о его стенки что-то ударялось с той стороны. — Там что-то плавает, клянусь! Там что-то плавает!!

— Ты теперь аквариум.

— Убери это! Убери! Черт бы тебя побрал! Убери!

Он снова щелкнул пальцами, неприятное ощущение пропало. Но живот забурлил как мотор и я ринулся в грязную уборную. Я просидел там около десяти минут, пока не высрал всех рыбок — какие там только ни были; диву давался, что подобного вида существа могут обитать где-то в глубинах моря. Когда я вернулся, Бог был на месте.

— Так значит ты и есть… Всевышний, — сказал, застегивая ширинку и укладываясь обратно на диван.

— Как видишь.

— Ты убил мою мать.

— Это был не я.

— А кто?

— Сильвио Де Лаконто: тридцати восьмилетний уроженец Мексики, тайно перебравшийся в Америку.

— Еб*чий мексиканец. Гореть ему в аду!

— Уже, — откликнулся гость.

— Как? — удивился я. — Уже?

— Вчера его сбила машина, когда он переходил дорогу в неположенном месте. Начос вперемешку с мозгами и кровью размазалось по лобовому стеклу. Кстати, водителя звали Далтон Смит из Оригоны.

— И о чем мне это должно говорить?

— Ты мог бы поблагодарить Далтона за успешно проделанную им работу.

— Он сделал это не нарочно.

— Ну, мы не можем знать этого наверняка. Но вот что мы знаем точно, Далтон умер за это дело.

— Он умер?

— Да, но не от столкновения, — поправил Бог, — тем же вечером его расстреляли из автоматов кучка мексиканцев...

— Вон оно как, — произнес я с задумчивым выражением, как будто изрек поучительную мысль. — Еб*чие мексиканцы.

— Чего ты от меня хотел? — вырвал меня из размышлений гость.

— С чего ты взял, что я что-то от тебя хотел?

— Ты сейчас пытаешься меня удивить?

— А это возможно?

— Сомневаюсь, — засмеялся он.

— Тогда расскажи мне.

— Что?

— Все! Я хочу знать все!

— И зачем тебе это?

— Не знаю, утирать нос… всяким зазнавшимся говнюкам. Хочу все знать.

— В тебя не поместится.

— А ты как-нибудь вставь. Только поделикатнее, — поспешно добавил я, понимая как глупо и опасно звучала предыдущая мысль.

Бог внимательно уставился на меня своими темными блестящими глазами, — оценивающе рассматривал как курицу на базаре, и тогда я подумал, что сейчас он меня купит. Но его рот раскрылся, словно отворился вентиль, и оттуда полилось море слов.

— То было всегда. То было начало. То было квантовое поле, расширяющееся в бесконечности и сжимающееся в сингулярность… вечный огонь. Вспыхивающий и гаснущий, и так вечно… Циклопический сдвиг на уровне континуальных измерений… не материи и не энергии, как таковой в том понимании каком принято судить об энергии в вашем низкочастотном человеческом уровне… беззвучный и неизмеримый, безначальный… по фазе Шаак-Эль лакти…

— Ты что несешь вообще?

— То было начало. То было всегда. И в природе неотделимого, но все же раздельно живущего, в том беспредельном, однако же сочетающем в себе пределы пространстве, для зарождения сущего, живого, бытийного имеющего границы, как часть бесконечного, вбирающего в себя крупицы всего и дарующего частную жизнь каждому живому существу, как отдельному частному виду личности-Вселенной…

— Мне это записывать все? Давай хотя бы на диктофон поставлю? Отдам это ученым, пусть наслаждаются, пусть хоть оргазм от этих новых свежих идей получат.

— Проблема в том, что невозможно объяснить то, для чего у вас не было создано понятий. И попытка сделать это приземленными способами делает это еще более запутанней и парадоксальней. Мудрое выглядит глупым и ужасно смехотворным.

— Объясни на понятном языке.

— Необходимо задействовать транслингвистический метод общения в том смысле, что есть такие понятия, которые нельзя представить или увидеть здесь на Земле и даже остранение не способно передать образ той необыкновенной мысли, чтобы она не была искажена. Я могу сказать то, что до Вселенной было Ничто, но я солгу тебе, однако я солгу тебе еще больше, если скажу, что что-то было…

— Что за ***ня происходит? Мы с тобой в наперстки играем? Ты же можешь передать мне свои послания. Или сделать меня умным.

— Ты мерзкий жирный мудень! — внезапно прервал меня Бог.

— Что?!

— Ты мерзкий жирный мудень, — повторил он.

— Это что еще значит? — живо встрепенулся я. — Ты не мог так сказать.

— Почему?

— Потому что ты Бог.

— Значит я сломал твою систему, выстроенную обо мне.

— Так значит это была шутка? Ты просто пошутил надо мной так? — спросил я.

— Считай, что шутка.

Улыбка сползла с моих губ, когда я потянулся за ковром, и увидел за его спиной...

— Сука, ты не Бог! — закричал я в ужасе. — Ты сатана!

— Почему ты так решил? — равнодушно спросил он. Но что-то изменилось в его облике.

— У тебя хвост торчит из задницы!

Он заскрипел зубами от злости.

— Говорили мне в аду от него избавиться, слишком себя выдает. — сатана оглянулся, словно только сейчас решил узнать, где находится. А затем спокойно произнес: — Удивительно как гармония уживается вместе с хаосом. Такой контраст. Тогда как деревья растут в соответствии со своим законом, птицы поют. По соседству с ними живут пятиэтажные панели, старые дома с выцветшим кирпичем и потрескавшимся бетоном. И этот контраст захватывает дух. Природная гармония, которая живет своим темпом, развивается как положено эволюционно, пока вокруг в сутолоке бушуют люди, кричат, бегут, смеются, что-то ищут, пьют, бьют друг другу рожи, выбивают зубы, ссорятся, совокупляются и снова ссорятся, бросают друг друга и вскрывают себе вены — а природа продолжает жить в равнодушии так как было нужно... И этот диалектический парадокс, который мы наблюдаем. Оно захватывает дух. Природа — это гармония, люди — это хаос.

Я думал сатана гораздо умнее. А он только любит говорить какую-то херню, которая никому неинтересна и вообще стара как мир. Его зрачки яростно вспыхнули, словно он прочел мои мысли и был ими недоволен. Но и мне нечего было ему возразить. Он молчал и я ждал, пока он скажет что-нибудь еще. Весь его вид говорил о том, что он хочет что-то сказать, но продолжал сохранять молчание и тогда не выдержал и спросил я.

— Но почему ты пришел ко мне?

— И опять этот вопрос, — с тоскою вздохнул он, закатывая глаза. — Я слушал его уже тридцать раз. По твоему я должен был явиться президенту? Это скучно, он вызовет охрану и мне придется их убить. Но прийти к такому как ты, сидящему посреди нечистот в опьянении собственного одиночества и отчаяния, рассказать тайны этого мира — разве это не забавно? Ты, ничтожный микроб, получаешь уникальную возможность узнать об устройстве Вселенной вопреки всем законам Ее Создателя. И я получаю каплю блаженного удовольствия, зная, что даже таким тупым способом способен навредить этому несносному небесному тирану.

— Каков он? — произнес я на выдохе от переполнивших меня чувств.

— Кто? Бог? — сказал он и слово «Бог» обозначил пренебрежительным, не стоящим даже внимания тоном. — Этот варвар с неразвитым детским сознанием, который не знает чего хочет. Он сидит в белой облеванной кровью мантии на своем золотом троне и блуждает похотливым голодным слабоумным взглядом кого бы в этот раз наказать за непослушание. Это он объявил гордость самым страшным из грехов, но сам от нее лечиться и не собирался! Невежды поклоняются ему и называют его своим отцом. — сатана громко усмехнулся. — Если бы они знали, что он делает со своими сынами. Даже Кронос себе такого не позволял — а я знал Кроноса, тот еще изверг! Его трон стоит на кучке грязных тел, стонущих в молитвах и воззваниях, и он протягивает к ним свои длинные ручищи, сгребает одного за другим в охапку, подносит к своему рту и перемалывает кости под хруст их маленьких черепков, а по губам и бороде его струится их мозг.

— Нет! — закричал я. — Как же моя мать! Она же служила Ему!

— Ну, — засмеялся сатана, — безусловно она сейчас находится в «раю».

Я издал вопль и с яростью бросился на него. Подскользнулся на ковре и с шумом упал, звездой распластавшись на полу. Все тело заломило от боли, заныл каждый нерв. Но я не растерялся, подполз к нему на четвереньках, обхватил демона за ноги и толкнул вперед. Он обрушился на спину и теперь я возвышался над ним. Упирался левой рукой в его твердую грудь, а пальцами правой выкалывал ему глаза. Из глазниц потоками текла кровь, брызгала мне на лицо и я защищался от нее руками. Он верещал и в пылу слепой ярости умудрился нанести мне кулаком в челюсть. У меня сразу потемнело в глазах, словно из головы вылетел раскаленный мозг. Во рту появился неприятный привкус. Рот сразу наполнился красной водой, которую пришлось проглотить.

Сатана оседлал меня и начал душить, я — задыхаться, отчаянно ловя ртом воздух, но ничего не получалось и его стальные руки сжимались все крепче. Тогда я не нашел ничего лучше, кроме как засунуть большие пальцы ему в рот и оттягивать щеки в направление ушей. Дьявол недовольно захрипел, высовывая изо рта язык и жутко завертел им прямо как паяц. В этот момент кто-то закричал: выше! выше! выше, сынок! выше! Я увидел над нами Джессику, рядом стоял отец. Они подбадривали меня, придавая сил. И все же их поддержки не хватало.

В последние секунды жизни, уже закатывая глаза, я обратил взор на потолочную лампочку, которая доживала дни и всю жизнь тускло светила мне в темноте. Она вдруг зажглась так, что ослепила нас обоих. И я, воспользовавшись шансом, оттолкнул противника в сторону…

Ощущения были, словно голова распухла до неприличных размеров, уши горели. Но тому уроду было ничуть не легче. Кровь текла по его изувеченному лицу. А я все продолжал бить его, вымещая всю злость и обиду. Наконец, я вытер вспотевший лоб, вымазав его в крови. В этот момент раздался звонок в дверь. Набравшись сил, чтобы подняться — я не стал убирать прилепившиеся к лицу спутанные волосы, — и пошел открывать. На пороге стоял он — целый и невредимый. Какого, блять, черта!

— Ты чего такой мокрый? — последовал от него неожиданный вопрос, после чего я втащил этого мудака внутрь, повалил на пол и вновь принялся колошматить по голове. Он отбивался, но уже как-то неохотно, словно и не видел больше смысла или мои удары были такими сильными, что пробивали всю его защиту. Конечно, бил я его зонтом, вернее его рукоятью.

— Ты ****утый?! — вопил он. — Что ты творишь?

Один удар прилетел в основание черепа, второй — в левый глаз, третий попал по носу и отскочил от него, как на пружине, четвертый рассек бровь. Я остановился, чтобы перевести дух и отдышаться…

Как будто спало наваждение, вместо причесанного белобородого двойника передо мной лежал вонючий жирный продавец наркоты — мой агент. С продавленными внутрь черепа глазами, сломанным огрызком в виде носа и разбитым ртом, окаймленным неряшливой, растущей в разные стороны, бородой. На лице, залитом кровью, отразилась вечная маска смерти.

Я отшатнулся от него как от призрака. Растерянный и охуевший — таким я был теперь. Нужно куда-то спрятать труп, пришла мысль. За ней последовало раскаяние, страх, неловкость и смущение… Куда? Он пришел покурить со мной дурь, а я прикончил его. Но ведь убивал-то другого. Думаю, это проблема всего человечества…

Словно пораженный какой-то неистовой идеей, я действовал молниеносно и с предельной ясностью своих решений. Похоронил агента в лесу за домом: в дикой спешке, как собака, выкопал для него могилу, разрыхляя землю ногтями; выстрогал из ветки крест и яростно воткнул в землю над головой, после чего вернулся в дом, заел горе сигаретами, запил алкоголем и, не раздеваясь, оставаясь в крови друга без сил лег спать на диван. Я чувствовал себя вымотанным, опустошенным, мертвым и разбитым, словно на периферии жизни и смерти погрузился в беспокойный сон.

Проснулся поздно ночью. Меня охватил страх. Я понял, что ночь, потому что лампочка не горела, а вокруг стояла сырость и тьма, как в сраном Аиде. Перед диваном стоял силуэт неизвестного существа. В этой долбаной темноте я был способен определить только то, что у этого существа был невероятно широкий зад и густая борода. И он пронзительно глядел на меня так что мне стало не по себе. Мне хотелось накрыться с головой ковром, который был оставлен на полу, но руки так дрожали, что я не сумел сдвинуться с места. Тело ломило, будто на сеансе иглоукалывания. Настоящими раскаленными иглами.

— Это я, — сказало существо через свою бороду.

— Да… а это я.

— Три тиммейта в сравнении с двумя, — сказал он и внезапно засмеялся. Я узнал этот смех. Мой старый друг.

— Это… ты?

— Сказал же — я, — произнес он, приближаясь. Я увидел его лицо, сохранившее прежний облик: с изъянами и побоями, доставшимися ему от природы.

— Ты как здесь оказался? — спросил я, немного успокоившись.

— Отпустили на время за хорошую службу. Говорят, что успею еще обозреть весь ад.

— Ты видел мою мать? — спросил его.

— Нет, — сказал агент, — она там. — он указал наверх. И после небольшой паузы добавил: — Зато я видел твоего отца.

— Как! — воскликнул я в ужасе. — Он в аду?

— Да, все-таки он был предатель. А с предателями здесь строго.

— Ну дела… Прости, что тебя убил, — сказал я.

— Да ладно, — он тяжело вздохнул. — Рано или поздно, это должно было случиться. И потом, то, что сделал со мной ты, ничто по сравнению с тем, что делают они.

— Слишком жестоко?

— Тебе такое и в самом страшном больном путешествии никогда не привидится. Ну, бывай, — сказал он и растаял в воздухе.

Да, подумал я, нужно бросать наркотики. И переходить на никотин или алкоголь.

На следующие пару часов я снова провалился в глубокий сон. Проснулся от звонка, назойливо трезвонившего в мою чертову дверь.

Пошел открывать. На пороге стояла парочка: женщина и Пол Макинрой. Но я не удивился их визиту.

— Здравствуйте, — сказала женщина, приветливо улыбаясь, — мы обходим всех жителей домов и спрашиваем об этом каждого: не желаете стать участником нашей передачи?

— Не особо, — ответил я, сонно протирая глаза. — А что за передача?

— Она про войну, — сказал Пол Макинрой. — И о войне. Вы должны поучаствовать в нашей передаче. — настоятельно заявил он. — Разве вы не хотите попасть в телевизор и прослыть знаменитостью?

— Не особо. Что-то у меня нет настроения.

Я собирался закрыть дверь и вернутся к своим обычным вещам, но Пол поставил в проходе ногу и вошел внутрь.

— Вы не можете нам отказать.

— Почему?

— Вы убийца, и уже имели некоторый опыт в делах убийства.

Я быстро спрятал руки за спину, чтобы меня не выдала грязь под ногтями.

— С чего вы взяли?

Он немного помолчал, странно на меня покосился, а затем произнес: — У вас труп сидит на диване.

Я повернулся к дивану, затем к Макинрою. Действительно, сука, сидит! Чуть разложившийся, с веткой в пробитой насквозь ладони. Как он здесь оказался? Я же точно помню как закапывал его в землю, как проливал слезы над его могилой и молился. Но ответ на этот вопрос навсегда останется для меня загадкой...

— Это мой друг, — сказал я, не найдя более лучшего ответа.

— Знаете, сэр, по-моему вам просто плевать на будущее нашей страны.

— Что?

— Вам хочется чтобы миром правило зло и насилие, чтобы вами правило зло! — сказал он и обвиняюще ткнул в меня пальцем. — Вы ужасный гражданин, ужасный человек! Не удивлюсь, если вы способствуете процветанию зла, пока мы с ним боремся. Вы знаете кто я? Знаете кто я? Я герой войны, и вы тоже можете стать им, если присоединиться ко мне, если встанете на сторону добра, — он протянул ко мне руку, ожидая, когда я пожму ее.

— Знаете что? — произнес я, наклоняясь нему.

— Что?

— Когда я приготовлю себе еду, я включаю телевизор в поисках того, что посмотреть, что подходило бы к моему блюду, и знаете… я ем протухшее гавно и смотрю вашу рекламу… — произнес я медленно, выплевывая каждое слово в его привлекательно-рыцарское лицо…

Так я участвовал в сражении. Нас обучали искусству выживания, овладения оружием, строение редутов и бросанию гранат. Но после первой вылазки весь наш отряд был жестоко убит. Все кроме меня. От артиллерийского взрыва меня отнесло в яму, и я быстро потерял сознание…

В голове проносилось множество видений. Солдаты, как сотни мелких муравьев, бежали куда-то вперед. Отец стрелял из винтовки по всем подряд, прямо как в тире. Безжалостно и быстро, словно одержимый демонами маньяк. Он убил своего командующего, приказывающего ему стрелять по чужим. Вертелся на месте как юла, отточенным движением поражая свою цель. Его целью было убить всех. Наконец, на черном поле битвы не осталось никого, кроме отца. Без момента на передышку, он быстро перезарядил оружие, приставил дуло к подбородку и выстрелил себе в голову, выпустив наружу мозги…

Много выпивки не помешает, когда хочешь выкинуть что-то из памяти, нечто чужое. Или отсутствовать где-то, где не хочешь быть, но вынужден находиться. А меня сука определили в новый отряд.

Мы выжигали целые деревни, уничтожали ее жителей, которые были на стороне врага; сжигали людей, боролись за территории и обсуждали баб. Вскоре наш отряд попал в засаду и был весь убит, а я почти потерял свою правую ногу. Потом я понял, что держу в руках чужую ногу — это была нога нашего капитана. Он сказал, что хочет ее обратно и я вернул ее. В обнимку с нею он умер в земляной яме под выстрелы пушек и шумных стволов. Я же попал в плен к неприятелю, где смуглокожие пытали меня, но я им ничего не сказал. Потому что не знал, что говорить. Это напоминало игру в слова, потому что я выкрикивал первое что придет в голову, ориентируясь на их поведение и зверские действия, направленные против меня. Они ломали мне пальцы, а когда пальцы заканчивались, ждали две недели, пока они срастутся, чтобы снова вернуться за дело. В тот промежуток времени приходили их вожди и спрашивали, не вспомнил ли я что-нибудь интересное. Я говорил, что нет, и просил прекратить, но они не были верующими, и мне не поверили. Так я провел пол года в плену, пока не пришли наши войска во главе с Полом Макинроем и не выбили их из города. Меня приставили ко всем наградам, на какие они только были способны — я был настоящим героем за то, что ничего не сказал противнику. Но мне было нечего рассказывать. Разве что заметки из жизни, но это так, ни к чему. В любом случае, меня зашвырнули на небо к звездам и назначили полковником за то, что я видел военные карты смуглокожих и пробыл в их лагере несколько месяцев. Я знал как к ним подступиться и с моей помощью, благодаря хитрости и сноровке, мы выиграли войну. Смуглокожие быстро сдались.

Война окончилась и я вернулся домой. Полюбил алкоголь. Наркотики так и не бросил. И вместе с ними к тому же стал еще дико пить. Стяжать свою плоть разного рода выпивкой…

Да, нужно бросать наркотики. И переходить на никотин или… что-нибудь в этом духе… почему это кажется забавным? Внутри я смеюсь, но снаружи выгляжу камнем, которого лишили земли...

В каком я сейчас был духе? У меня имелись некоторые знания о том, где я побывал, что видел и слышал, и мне хотелось ими с кем-то поделиться. Необходимо было это сделать…

Многие пришли на мой концерт. Я двигался по сцене и говорил все как на духу. Это была уже середина выступления.

— Человек возомнил себя богом! — в зале стоял просто дикий хохот. Люди покатывались от смеха в то время, как я надрывался, кричал о том, что все они не видели того что видел я; о том что чувствовал и пережил; что мне было дано можно сказать свыше. — Они обманывают нас! Эти символы, которые повсюду и везде в наших обыденных вещах, которые мы не замечаем, которыми пичкают наши головы! Знаки того, что вы должны подчиняться! Они хотят этого! Это сказано в каждом их слове, в каждом движении их губ, жестов! — снова смех.

И тут я задумался: что за херню я несу? Насколько абсурдно выглядит эта драма? Я в деловом костюме расхаживаю по сцене с микрофоном и яростно что-то кричу в то время, как моя публика просто сходит с ума от смеха.

— Им нет никакого дела до вас! Вы лишь кучка загипнотизированных маньяков! — я говорил это, а изо рта вырывались смешки и я задыхался, вытирая слезы от смеха. — Неужели вы не понимаете, что нужно что-то делать!? ОЧНИТЕСЬ! Это все сон! Они пытаются усыпить вашу бдительность и сделают, что угодно, чтобы оставлять вас в этом могильном сне! — зал был доволен.

Я вернулся обратно домой, в Черную Лагуну. Мой мертвый агент сидел на диване, держа в руках отвалившуюся от шеи голову, которая разложилась и показывала череп. Запил алкоголем таблетки и увидел Джессику. Ее поцелуй нисколько не изменился. Такой же сладкий и освежающий, как морской бриз на берегу, хоть я никогда и не был на море.

Она разговаривала со мной, а я лежал на диване и слушал. Рассказывала о красоте, любви и рае.

— Как там Бог? — спросил ее.

— Глупенький, в раю нет Бога. Его уже давно нет с нами, он ушел…

— Ты не попала в рай?

— Нет, — после длинной паузы грустно ответила она и горько зарыдала. — Я порезала себе вены, дорога в рай для меня закрыта…

— Для меня тоже.

— Что? Почему?

— Я хочу спасти тебя, Джессика. Хочу чтобы меня отправили в ад за место тебя, а тебя в рай в обмен на мою душу.

— Нет, ты не знаешь чего хочешь, — сказала она со слезами.

— Я всегда любил тебя, — признался ей. — Пускай хотя бы сейчас я буду там где мне место. Тебе и здесь было нелегко, а в аду думаю еще сложнее. Хочу видеть тебя счастливой.

— В аду ты будешь видеть только сатану.

— Надеюсь, когда-нибудь это закончится и Бог простит меня, позволит подняться наверх. Там мы и встретимся. Я найду тебя в раю.

— Не могу в это поверить, — прошептала она сквозь слезы. — В детстве я не очень хорошо к тебе относилась, даже бросила однажды… И ты готов пойти ради меня на такой шаг?

— Это не важно, когда ты кого-то любишь.

— Прости меня. Я тоже тебя люблю! — в порыве чувств воскликнула она нежно и начала растворятся в воздухе. — Я люблю тебя… люблю тебя…

И окончательно исчезла. Я почувствовал как проваливаюсь в темную бездну. Увидел перед диваном Пола Макинроя. Он печально улыбался, поворачиваясь спиной и показывая большую еще свежую кровавую дыру в затылке. Затем отец, махающий мне рукой, словно звал в преисподнюю. Сюда, малыш, там есть качели! Я буду раскачивать тебя вверх каждую ночь, нам будет весело вместе. Зачем мне твои качели? Я больше не ребенок! Отец исчез.

Зрение слабело с каждой секундой, всем телом завладевал страшный холод. Мысль угасала, но больше не сражалась сама с собой. Она была сконцентрирована на Джессике. Я лежал и думал о ней. И медленно угасал, как свеча, пока совсем не погас, лежа на диване в своей тихой гнилой маленькой квартирке. Из окна по-прежнему доносились чьи-то стоны, но я их уже не слышал. Тьма была последним барьером на пути к ней.

конец