утрешнее брюзжание

выключился на фик и уснул сном
маладенца, силы восстанавливающим.
груз забот выбросил напрочь, жисть
интэрес пробуждала, эк-кось, ляпота.

но и во сне жисть,
и какая-тось особенная она.
проснешься - опьять она, ента жисть,
берет в ейнный оборот такоси, што не щелкай.

и тамо, и тамо были чиловечики,
казалось бы, аднакоси, приглядевшись,
панимаешь, што артистические надуманности
делали из ихних не более, чем кукол подражательных.

но то ли внимание цыплялоси,
то ли сама жисть вцыплялоси, но ужо
не летело, а ползло вдохновенно,
пыхтя, отдуваясь, поскрипывая.

да уш-ш, ведь ты софсем не похож на вдохновение приходящее,
обнаружив сибя шаркающей походкой с утра, кряхтя, едва
переводя дух, располагаешься ты по-хозяйски на старом
скрипучем стуле и шумно утираешь тряпочкой испарину.

тарабарский язык има, вишь,
не по ндраву, олбанский к-рый,
фсе правилами хочут обжать, кабалу оне
хочут, идеологи свабодолюбивые, нестяжаюсчие.

а чытающему тока и дай, какоси по строчкам написанным
глазенками-то побегать и, задумавшись, апосля такоси
закатить ихних, представляя сибя, ну, какоси минимум,
спинозой иль занозой, в неудобном месте зацепившейси.

мерзския свойства слов
заключены были в отчуждении
от говорящего, будто оне забывали
тотчас свого хозяина, становясь обчими.

ваще, забытое слово находилось в инете,
какоси мелочевка в кошельке, фсиго-тось нать
вспомнить абстоятельства евонного благоприобретения,
но память, безотказная доселе память, такоси не включилась.

преимущества слов
перед красками звуков
были не очевидными, слова
забывались, кодысь внимали музыке.