Повесть о приходском священнике Продолжение LXXV

Поступки о которых потом приходиться жалеть всю жизнь, порой мы делаем не думая и смеясь...
Для Бируте.

Поужинав, мы с Алей прочитали вечерние молитвы, после чего я благословил девушку идти домой. Как только Аля скрылась за калиткой, Бабаиха вышла со своей спальни, изобразила страдальческое лицо, принявшись стенать и охать с неправдоподобным выражением измождения на лице.
Мне, наверное, нужно было проявить равнодушие, закрыться в своей комнате, сделать вид, что я ничего не замечаю. Но это выглядело бы не совсем правильным, тем более по отношению к хозяйке.
 — Вам плохо? — спросил я, глядя, как Бабаиха, держась за сердце, сползает на стульчик в прихожей.
Старуха закатила глаза, выронила протяжный стон, произнеся еле слышным, страдальческим голосом:
 — Там, на столике, — она указала пальцем в сторону веранды, — лежит листочек с телефоном. Сходите к соседке, наберите по нему Веру, скажите, что мне очень плохо, пусть прибежит срочно.
 — Зачем вам Вера Степановна? Если вам плохо, может, лучше скорую вызвать? — сказал я.
Бабаиха отрицательно замотала головой, словно я предложил вызвать не скорую помощь, а труповозку, снова застонала, произнеся:
 — Нет! Нет! Не нужно скорую, позвоните Вере, только она может сейчас помочь...
Я так и сделал. Вера Степановна, услышав мой голос, очень изумилась. Не удержалась она от того, чтобы укорить меня, мол, я во всём виноват, и если с Бабаихой что-то случится, то это останется на моей совести. А мне уже было как-то всё равно.
Придя домой, я закрылся в своей комнате в надежде тут же уснуть. Старуха моталась по дому, стонала, гремела посудой, выбегала на улицу, создавая невыносимый шум. Понимая, что при всём желании уснуть мне не удастся, зажёг несколько свечей, решив почитать акафист святителю Николаю Чудотворцу. Молитва не шла. В голове всё путалось, мешалось, лезли тревожные мысли. Вдруг почувствовалась та самая знакомая тоска, выраженная в безысходности дальнейшей жизни, тех тяжёлых обстоятельств, в которые пришлось попасть.
Вера Степановна примчалась буквально через полчаса. Бабаиха моментально перестала стонать и суетиться, пригласила гостью на кухню. Они, как и в прошлый раз, закрылись там, просидев почти до полуночи, шепчась и бубня. Я прекрасно понимал, что эти посиделки ничего хорошего мне не сулят. Упав на колени перед иконами, стал молиться о даровании терпения, крепости духа, помощи Божьей. Прилёгши на кровать, я понял, что уснуть всё же не удастся. Прохлада нетопленной комнаты, воспоминания разговора с Верой Степановной, тяжёлые мысли о том, как жить дальше не давали никакой возможности погрузиться в беспамятство. Полежав так немного, убедился, что находиться в этом доме, в посёлке, вообще на этой неприветливой чужбине не хватает ни сил, ни желания. «Поеду домой, — подумалось, — к родителям. Завтра же. Там отчий дом, ребёнок, друзья, храм, в котором меня все знают, хорошо относятся. Пойду к владыке, как он благословит, так и поступлю. Не способен я справиться с такими трудностями в одиночку. Моё греховное состояние не даёт возможности почувствовать Волю Божью, Его определяющий промысел. Нужен срочно совет опытного священника, родителей, может быть, даже друзей».
С такими мыслями я неторопливо поднялся с кровати, отыскал свою дорожную сумку, с которой приехал сюда полтора года назад. Вдруг вспомнился тот самый солнечный зимний день Великого поста, когда отец Георгий привёз меня в Покровское. Знакомство со старостой Григорием Васильевичем, то ощущение, когда впервые вошёл в храм, первая литургия, несуразная исповедь бабулечек, пасхальная трапеза на Святой горе, приезд Ани... Тяжело вздохнув, включил свет, принявшись неторопливо укладывать в сумку вещи. Как ни старался создавать меньше шума, Бабаиха всё же услышала возню. Она, не стучась, чего раньше никогда себе не позволяла, ворвалась в комнату. Её взгляд выражал какую-то отрешённость, глаза пылали гневом и необъяснимым безумием. Сама Бабаиха выглядела возбуждённой, потрёпанной, чем-то напоминавшей Бабу-ягу из детских фильмов. Самое страшное выражалось в её взгляде. Такого взгляда мне ещё не доводилось видеть. Казалось, в нём заключались безумие и ярость, разбавленные безысходностью и тоской. Старуха словно сумасшедшая заметалась по комнате, зажав в руках какие-то странные предметы в виде камушка, чем-то наполненного мешочка и деревянного креста.
 — Что вы здесь устроили?! — заорала Бабаиха во весь голос.
Я даже испугался от неожиданности и не сразу ответил:
 — Вещи собираю.
 — Уже давно ночь! — кричала старуха. — Я плохо себя чувствую, никак не могу уснуть, а вы затеяли такой грохот! Дожилась! Нет уже спокойствия в собственном доме!
 — Какой грохот? — безмятежным голосом говорил я, с недоумением глядя на хозяйку.
Никогда ещё я её такой не видел. Было не по себе, а больше всего как-то даже страшно. Складывалось впечатление, что бабка лишилась рассудка.
 — Успокойтесь вы, — таким же спокойным тоном говорил я. — Завтра утром я уеду домой. Будете спокойно жить себе, никто вас больше не потревожит!
Мои слова ещё сильнее взбесили старуху. Она замахала руками, так что песок из мешочка полетел во все стороны, заорав истерическим голосом:
 — Как я смогу теперь спокойно жить?! Эти ведьмы украли моё спокойствие, они отобрали мой сон, молитву, они даже вас окрутили!!! Напасть-то какая, какое горе!
 — Успокойтесь вы, ещё раз говорю вам. Какие ведьмы? Вы бредите, вам нужно лечь спать. Обещаю, шуметь не буду.
А, — орала Бабаиха, — я поняла!!! Вы считаете меня сумасшедшей?! Так вот, я не сумасшедшая! Я вас как родного приняла, как сына, можно сказать! А вы так со мной?! Кому вы продались, с кем дружбу водите?! Вы не священник, нет! Вы служитель дьявола! Вот и Вера говорит, что вы попали в лапы сатаны!
 — Вон оно что! Значит, Вера говорит…
 — Не сметь при мне оскорблять эту женщину! Она святая! Никто столько не делает для церкви, как Верочка! А у неё, между прочим, муж инвалид, сын пьяница, у самой здоровье слабое.
 — Тогда, может, Вере Степановне, было бы лучше за немощным мужем ухаживать да сына уму-разуму учить, а не сунуть нос во все дыры и манипулировать людьми? Сколько помню эту особу, от неё одна суета и склоки.
 — Не смейте! — погрозила кулаком Бабаиха. — Вам говорю, не смейте своим нечистым языком говорить так о Вере! Она на многое сегодня мне глаза открыла, многое разъяснила. А я-то, старая дура, думала, мол, батюшка, молиться будем, ночные службы служить... Ага, как же! Батюшка, едва жинку схоронив, бегом с бабами шашни крутить!..
В тот момент всё пошло не так. Слишком уж молод я был и амбициозен. Не хватило терпения, кротости, смирения, чтобы воспринять данную ситуацию с полным спокойствием. Выпалил что-то в ответ... Бабаиха просто взорвалась! Она носилась по комнате, без стеснения сыпля всевозможные оскорбления в мой адрес, то и дело пытаясь броситься на меня с кулаками, только каждый раз словно какая-то незримая сила преграждала ей путь. Старуха отскакивала назад, корчась в беспомощной злобе, возводя ещё больше брани, оскорблений и клеветы. А я стоял в окаменении, смотрел на неё и не мог понять, откуда в верующем человеке почтенного возраста столько черноты. Годами наслаивалась она в душе, облепляла её, как вязкая жижа, проникая в самые потаённые места. Потом засыхала там в несокрушимый монолит, превращая страсти в порок, похоти в греховные порабощения. И теперь только самая искренняя исповедь, глубокое покаяние, стремление к победе над своим ветхим человеком со Всемогущей помощью Божьей способны рассеять эту греховную тьму. Годами, десятилетиями, взращивал человек в себе горделивую страсть самомнения, ущербную ласку собственного достоинства. Как же тяжело в таком случае сознавать личную немощь, беспомощность попыток что-либо исправить, искоренить! Нужна, ох как нужна нам помощь Божья, без неё не можем делать ничесоже!
Бабаиха разбушевалась до такой степени, что в припадке истерики принялась биться о двери и стены, что есть силы молотить руками по столу. Она требовала деньги за моё проживание, убеждая, что так ей посоветовала Вера Степановна.
 — Я бабка небогатая, живу на одну пенсию! — кричала она. — Концы с концами еле свожу. Лишний рот мне в тягость! Вы никогда не думали обо мне!!! Наведёте девиц полный дом, корми потом эту кодлу! Совести у вас нет!
Старуха лукавила. Девчата всегда приходили не с пустыми руками, так что, получается, это они кормили мою хозяйку. Да и вообще, в последнее время мы жили с панихид, пожертвований добрых прихожан, передач от наших с Аней родителей. Бабаиха даже перестала грызть свои сухари, полусырую картошку, заметно поправилась, неоднократно благодарила за пищу, приготовленную теми самими, вдруг ставшими такими ненавистными, девчонками.
Доказывать что-либо, конечно, я не стал. Вынул из кармана все деньги, что были, положил на стол. Старуху это не успокоило. У неё приключилась истерика, и я не знал, что нужно сделать, как поступить. В конечном итоге она таки набросилась на меня, угостив несколькими тумаками, от которых даже неловко было увёртываться. Лучшим решением, пришедшим на тот момент в голову, было поскорей убраться из дома, иначе последствия сулили большими неприятностями. Схватив не до конца упакованную сумку, я стремглав выскочил за дверь. Бабаиха бежала следом за мной, бранилась, плакала, пыталась симулировать сердечный приступ. Только это уже было неважно.
Ночной осенний холод вмиг сковал и без того продрогшее тело. Только теперь заметил, что забыл надеть верхнюю одежду. Возвращаться не стал, да и как? С улицы, за несколько домов, слышался истерический крик обезумевшей старухи. Я плёлся в темноте, сам не зная куда. Как назло усилился ветер, с неба пошел мелкий дождь. Складывалось впечатление, что вся природа ополчилась против меня, силясь сломить окончательно и без того поколебленный дух. Было больно и обидно, а самое главное, непонятно, отчего так разошлась никогда не отличавшаяся гневливостью бабка, прозванная в народе Бабаихой.
Часы показывали половину второго ночи. Остановившись на распутье двух дорог, я никак не мог сообразить, куда идти дальше. Дождь за короткое время буквально искупал меня в ледяной воде. Свитер, рубашка, брюки превратились в сплошной лед, от чего сводило скулы, заставляя зубы выстукивать чечётку. Дрожь пронизывала всё тело, и я прекрасно понимал, что надо где-то укрыться, спрятаться, согреться, иначе осенний ветер закончит своё чёрное дело, наградив меня в лучшем случае воспалением лёгких. Но идти к Айнаре или тёте Нине в такое время не позволяла совесть, запрещали моральные принципы. К Алисе? Довольно далеко, я точно закоченею, тем более после нашей размолвки неизвестно, как она вообще ко мне отнесётся. Оставалось одно — дом у реки. По крайней мере, там хоть крыша над головой есть. Не думая больше ни минуты, я отправился прямиком туда. Чувствуя во всём теле судорожный колотун, я ускорил шаг, пытаясь выговорить дрожащим голосом слова молитвы «Отче наш». Молиться оказалось не так просто. Давно заученные слова путались, мысли сгреблись в одну кучу, душу охватило отчаяние.
 — Господи, помоги мне! — эта фраза сменила молитву, повторяясь бесконечное количество раз.
Я даже не понимал, какая помощь нужнее мне в данный момент. Что мне нужно от Бога?
  Дождь становился кучнее, ветер усиливался, ломая хрупкие ветки голых деревьев. Надвигался шторм. Необъяснимый страх охватил всё естество. Наверное, я так разгневал Бога, что он не хочет и смотреть в мою сторону, отказывается подать руку помощи в такой нелёгкий час... Слёзы сами потекли из глаз, смешались с каплями дождя и теперь обжигали щёки, превращаясь в какой-то сплошной поток воды.
В доме было темно и пустынно. Сквозь забитые досками окна стонали зловещим воем сквозняки. Отыскав на полке спички, с десятого раза зажёг огарок парафиновой свечи. Тусклый свет, мерцая на сквозняке, наполнил комнату сиянием, от которого стало немного спокойнее на душе. Единственным спасением сейчас было срочно разжечь огонь в камине. Насобирав по дому кое-какой хлам, я развёл огонь, жадно припав к теплу полыхающего костра. Но то, что я сумел отыскать для огня, не давало достаточно тепла. Надо было идти во двор, искать дрова. Собравшись с духом, я опять отправился на улицу, где неистовствовала стихия. Трещали на склоне акации, чуть не ломаясь гнулись сосны. Речные волны бились о пороги рыбачьих мостиков, разлетаясь брызгами на берег. Верующий человек даже в этом увидел бы неизреченное милосердие Божье. Не нужно было утруждать себя поиском древесины, стоило пойти и собрать сорванные ветром сухие ветки. Я так и сделал, поблагодарив Бога за Его промыслительное действие, хотя не удержался и от ропота, успев изрядно закоченеть.
Ветки оказались мокрые, но их быстро высушивал огонь, так что после некоторых стараний камин полыхал добротным жаром, согревая моё замёрзшее тело. Тепло в доме удержать было практически невозможно. Отсутствие окон давало о себе знать, так что далеко от камина я не отходил, подсунув к нему ветхое кресло-качалку, подаренное Шотой. Мокрую одежду также снял, расстелив её вдоль источника тепла, а сам укутался в шерстяной плед, чтобы не дать себе замёрзнуть.
Глядя на пляшущие языки пламени, стало вдруг грустно и в то же время необычайно спокойно, будто я только что вырвался из гнетущего плена, терзающего тягостью волю, духовную свободу, жажду действий. Представились древние старцы-подвижники, жившие в пещерах, ветхих кельях, холодных каменных расщелинах. Теперь понимал, что все те, кто говорил, мол, такой аскетический образ жизни не представляет особого труда, глубоко заблуждались. Без помощи Господа, без Его поддержки слабый человек не вынесет и дня в таких условиях. Я бы не вынес. Я и сейчас чувствовал, как тяготится моя душа, как угасает сломленный дух, а вместе с ним остатки оптимизма и надежды. А что будет завтра, через неделю? Денег практически не осталось, я не могу даже вернуться домой. Нужно срочно что-то решать с окнами, ведь дело идёт не к весне. Позвонить родителям тоже не представляется возможным. Люди, с которыми я остался в более-менее добрых отношениях, не имеют телефона, а сотовая связь на то время представлялась для меня очень дорогим удовольствием. Оставалось пока жить в этом доме, ожидать решения благочинного и надеется на промысел Божий.

продолжение следует....