Эники-беники

Поезд уже набрал скорость, пассажиры уютно устроились на своих местах, расслабились, оставили там, на перроне Балтийского вокзала, предпоездные хлопоты и погрузились в то, бездумное созерцание мелькающих за окном объектов, за что и любят дорогу.
Плацкартный вагон скорого поезда Ленинград-Калининград был полупуст: боковые места сиротливо скучали в надежде все же заполучить пассажиров на редких остановках.
На верхней полке моего купе, лицом к проходу, возлежал молодой человек, лет восемнадцати, явно студент-первокурсник: невидимая материнская пуповина еще связывала его с отчим домом.
Вчерашний мальчик, худенький, с молочным цветом лица, обозначил свою территорию на все время поездки и занятие — чтение умной книги.
На станции Дно количество пассажиров прибавилось. В моем купе появился новый сосед - плотный мужчина, лет сорока, с широким мясистым лицом, пухлыми губами сластолюбца, и, едва не потерявшимся среди выпирающих щек, носом-пяточком. Мужчина занял боковое место. На нем был одет черный, лоснящийся от частой глажки, но выглядевший несвежим, костюм. Оглядев внимательно полупустое купе, он задержал свой взгляд на мне.
- Эники - беники, вы вместе, молодожены? - спросил он, кивнув в сторону молодого человека на верхней полке.
Такое предположение, роднившее меня, давно покинувшую студенческие пенаты, с первокурсником, меня удивило.
- Нет, - я сделала большие глаза.
Мужчина явно обрадовался, еще раз, не спеша, оценивающе, пробежался взглядом по моей фигуре, остался ею доволен, глаза его зажглись маленькими фонариками, осветив ранние залысины на висках, взгляд приобрел неприятную липкость. Любопытный пассажир стал интересоваться: куда я еду, зачем и откуда; мое имя, произносимое из его уст, приобретало неприятное звучание.
- Вы так со вкусом одеты, и этот медальончик, и сережки, - патокой лилось из его жирно очерченных губ.
На пятом часу пути он уже признался мне в любви и предложил сойти вместе с ним на станции Витебск.
Я не выдержала и засмеялась.
- Вот! - он впервые обратился к юноше, словно мышка, притаившемся на верхней полке: ни разу не заявившему о своем существовании и не проронившему ни слова.
- Она все шутит, в свои восемнадцать - то, а исполнится ей двадцать восемь, - кому она будет нужна!
Оскорбленный в лучших чувствах, он, не прощаясь, гордо вышел на своей остановке.
А я, к слову сказать, двадцативосьмилетняя, никому уже, по его возрастным меркам, не нужная, продолжила дальше свой путь.
Что хранит наша память — уму непостижимо.