Боевой путь сортировочного эвакогоспиталя 1895

Боевой путь сортировочного эвакогоспиталя № 1895 (г. Шуя). – Из воспоминаний моей мамы Морган Нины Леонидовны, майора медицинской службы запаса.

С первых дней Великой Отечественной войны в Шуе было организовано несколько госпиталей хирургического профиля и один терапевтический. Под них были заняты здания первой и второй школы, детская больница, неврологический диспансер и другие учреждения. Наш эвакогоспиталь № 1895 был размещен в здании школы глухонемых. Госпиталь являлся головным, и все госпиталя подчинялись ему. В Иванове размещался местный эвакопункт, который руководил работой госпиталей по всей области.

Сначала все госпиталя подчинялись Воронежскому фронту, который в начале 1943 года был переименован в Первый Украинский. Командовал фронтом генерал Ватутин. Начальником нашего госпиталя был назначен Мотовецкий, возглавлявший до войны психоневродиспансер. Ведущим хирургом была Прозорова Мария Илларионовна, ранее работавшая в хирургическом отделении районной больницы. Весь основной персонал был из больниц и поликлиник города – в основном, терапевты, в том числе, и наша знакомая Введенская Антонина Николаевна, работавшая в физиотерапевтическом отделении детской больницы. Кроме хирургов и терапевтов в штате госпиталя были врач-окулист и отоларинголог. Были опытные хирургические сестры: операционная сестра Мусатова, перевязочные сестры Майорова Наташа и Ирина.

Наш ведущий хирург всё свободное время посвятила нашей учебе. Эта учеба, которая продолжалась около четырех месяцев, нам, не хирургам, была просто необходима.

Первое поступление раненых было в октябре 1941 года, когда в Шую прибыла первая «летучка». Прием раненых был организован на вокзале. Сюда на носилках выносили раненых, а около вокзала дежурили специальные санитарные машины. Наш госпиталь проводил сортировку раненых и направлял их в разные госпиталя, наиболее тяжёлых оставляли себе.

На вокзале, как и почти везде в городе, электричество было выключено. Вокзал освещался так называемыми «фигасиками». У каждого из нас был такой фигасик. Он представлял из себя плашку со стеарином, а внутри небольшой фитилек... Приходилось читать сопровождающие каждого раненого документы – первичную карту. Прием раненых проходил почти ежедневно, и только ночью. Так что при плохом освещении мы постепенно теряли зрение.

В госпиталь я пришла работать в звании старшего лейтенанта медицинской службы. Через два месяца мне было присвоенное звание капитана, а в 1943 году – майора. Первоначально я была назначена старшим ординатором, а через непродолжительное время стала начальником хирургического отделения.

Каждый из нас, врачей, вёл по две палаты раненых бойцов. Одна из палат была офицерской... Лечение больных проводилось нами успешно. Я не помню случая смерти среди раненых... Госпиталь был оснащен всем необходимым. Имелся рентгеновский кабинет, физиолечебница, хорошая лаборатория, кабинет лечебной гимнастики, кабинет физкультуры. Также хорошее оснащение было и в других госпиталях. Для этой цели заранее, в мирное время во всех городах создавались специальные склады, где имелось всё, что надо, для немедленного развертывания госпиталей. Для выздоравливающих бойцов было выделено специальное отделение. Заведовала им Яунзен К.П.

Хочу отдать должное нашему ведущему хирургу Прозовой М.И., она практически вела всю лечебную работу и не имела помощника. Она была женщиной энергичной и везде успевала, главное (на первом этапе) – за нами и исправлять наши ошибки. Она успевала делать операции, присутствовала при перевязках, при гипсовании.

В непрерывной, интенсивной работе прошли 1941 и 1942 годы. В 1943 году начальник госпиталя получил приказ о направлении госпиталя на фронт. Нам подали эшелон, состоящий из пассажирских и товарных вагонов, куда было погружено всё имущество и весь личный состав. Разместились все очень удобно. Отдельно был штатный вагон, где размещалось начальство. В первый же день мы были обеспечены фронтовым пайком...

Ехали долго, с большими остановками, и примерно через две недели приехали в город Курск. Прибыли туда через семь дней после отступления немцев. Развертывания госпиталя не было. Пробыли там около полутора недель. Город почти не был разрушен. Сохранился и музей, который был организован на базе усадьбы бывшего владельца этой местности.

Получив приказ, начали двигаться в тыл фронта. Двигались медленно, с остановками на разъездах и станциях, где скапливались составы с бойцами, техникой, боеприпасами, горючими материалами...

Наконец, остановились на узловой станции «Шепетовка» (это была уже Украина). Наш эшелон был поставлен как раз напротив железнодорожного вокзала. На этой станции обычно скапливалось громадное количество техники и живой силы. Немцы это знали и ежедневно совершали налеты. Были потери и среди личного состава госпиталя.

Первое развертывание госпиталя было в деревушке, название которой я забыла. Госпиталь был размещен в деревянных бараках, окруженный колючей проволокой. Тяжелораненые были помещены в двухэтажном каменном здании. Кроватей не было. Раненые лежали на полу, на соломенных матрасах. Работа в этой деревне была, пожалуй, самой трудной из всех наших дислокаций. Всё время приходилось работать внаклонку, переползая от одного раненого к другому. Особенно трудно было их перевязывать и проводить другие процедуры...

Наконец, был получен приказ о передислокации в город Проскуров (с 1954 г. город Хмельницкий). Здесь госпиталь разместился в двухэтажном большом здании, со всех сторон окруженном верандой, на уровне второго этажа. Во дворе были вырыты траншеи для укрытия от бомб. Здесь ранее размещался немецкий гарнизон, по всей видимости, госпиталь.

В своевременном развертывании госпиталя основную роль играет слаженность в работе среднего и младшего персонала, а главная роль принадлежит старшей сестре. В моём отделении такую роль исполняла Кукина Елена Руффовна, которая спокойно, без всякой суеты и нервозности управляла своим персоналом, назначала, где будут размещаться палаты, подсобные помещения и др. Начальнику отделения оставалось только наметить место для операционной и перевязочной.

К нам прибыли новые врачи Острецова, Базанова, Крохалева и Шафренская. Из них Крохалеву назначили начальником отделения. Личный состав был размещен у городского населения, довольно далеко от госпиталя.

В Проскурове мы вторично испытали бомбежки. Немцы ежедневно, в течение трехмесячного нашего пребывания в этом городе, подвергали его массированным налетам... К сожалению, в этом городе я наших зениток не слышала. Нам, врачам, особенно трудно было выдерживать бомбежки во время ночного дежурства. Легко раненые вместе со средним и младшим медперсоналом уходили в траншеи, а дежурный врач оставался в палатах вместе с тяжело ранеными, которых вынести было невозможно, да и выносить было некому...

Работа в госпитале велась, как обычно: операции, перевязки, различные процедуры. Здесь у нас впервые возникли перебои с перевязочным материалом. Тогда употребленные бинты стирались, сушились и на специальной машинке накатывались. Кроме того, продолжалась наша основная работа – сортировка раненых и эвакуация.

К концу первого месяца нашего пребывания в Проскурове нам пришлось принять сразу большое количество раненых – немцы в Шепетовке разбомбили эшелон с нашими войсками. Наши два хирурга с работой не справлялись, и некоторые раненые гибли у нас на глазах. Мы не успевали делать им инъекции и переливание крови, в котором они нуждались, сделать было невозможно из-за отсутствия достаточного количества аппаратуры.

Фронт на месте не стоял. Наш госпиталь следовал за ним в составе первого эшелона. Нас временно остановили в небольшом городке с задачей на следующий день развернуть госпиталь. Для этой цели выделили сильно разрушенное здание – без дверей, с выбитыми окнами, со щелями в стенах. Не было у нас и достаточного количества кроватей. Конечно, за одни сутки подготовить в таких условиях госпиталь к приему раненых мы не успели. К этому придралось начальство фронтового эвакопункта, и нашего начальника сняли с работы и отправили в тыл. Возможно, это было сделано специально, поскольку начальство его недолюбливало... Однако наш начальник прекрасно провел остаток войны, устроившись в Сочи главным врачом какого-то санатория. Нам же назначили нового начальника, человека, абсолютно не знавшего медицины и не умевшего руководить.

Осенью 1944 года Первый Украинский фронт начал освобождать Польшу. Наш госпиталь ехал за ним, погрузив оборудование и личный состав в приготовленные для этой цели теплушки. Остановка произошла у небольшого польского городка Тарнобжека, на берегу реки Вислы. Нас высадили из эшелона на пустыре, недалеко от городка ночью. Спали мы на открытом воздухе, укрывшись ватными одеялами раненых.

На следующий день наш горе-начальник велел бойцам строить барак для персонала с двухэтажными нарами. Солдаты ничего не понимали в строительстве, и всё делалось в страшной спешке. Результат был плачевный. В первую же ночь верхние нары рухнули, и спящие покатились вниз, придавив при этом нижних досками. Произошла страшная путаница, никто не мог найти своей одежды, все кричали от страха, особенно отдыхавшие первого яруса, с трудом пытавшиеся вылезти из-под досок. Но всё обошлось благополучно – ушибов и увечий не было. На следующий день вконец рассерженный начальник велел срочно ломать барак, а нас кое-как разместили в палатах и в каком-то здании.

Для приема раненых были установлены палатки с двойными стенами и нарами. В середине палатки стояла железная печка, труба от неё выходила наружу через верх палатки. В отдельной палатке была операционная. Мы пробыли в Тарнобжеке около четырех недель. За это время у нас два раза происходило загорание палаток. Начинал гореть брезент сверху. Наверное, железная труба была недостаточно изолирована, А может быть, виноваты были искры, вылетавшие из трубы. К счастью, и в первом и во втором случае было время обеда, и пожар мы тушили супом... В условиях палаточного обслуживания нам, врачам, почти не приходилось спать, и одно время у меня появились головокружение, но всё быстро проходило.

Вскоре начальника госпиталя сняли с работы и на его место назначили нового – полковника Гельчинского, жившего в Ленинграде и имевшего специальность отоларинголога. Этот начальник работал с нами до момента расформирования госпиталя.

Последний бросок наш госпиталь совершил в немецкий пограничной город Зорау. Ехали туда на машинах, переправлялись через Вислу по понтонным мостам. Город был частично разрушен и почти пустой. Осталось очень мало немцев, не успевших уйти. И уже при нас в городе начали появляться поляки – в основном торговцы и лавочники. В городе пустовало множество квартир. Никого не осталось. Были развернуты только наши госпиталя: несколько хирургических, терапевтический, психоневрологический, челюстно-лицевой и наш, головной – сортировочно-эвакуационный.

Все основные наши отделения – хирургическое, вместе с большой операционной, были размещены в центре города; здесь же был и штаб госпиталя. Для эвакуационного отделения было занято здание главного почтамта. Начальником его была назначена я. В последнее время я стала так плохо видеть, что при операциях на различала расположения нервов, так что самостоятельно проводить их уже не могла, – поэтому упросила начальство перевести меня на другую работу.

Весь личный состав госпиталя размещался в хороших квартирах, где были сохранены мебель, посуда, белье, в спешке бегства, брошенные немцами. В моём отделении работали пять медсестёр, три санитарки. Во главе была старшая сестра Кукина Елена Руффовна (из Шуи). В помощь мне дали второго врача Лисину Александру Павловну, тоже шуянку. До госпиталя я была знакома с ней в Шуе, но только коротко.

Кроме медицинского персонала, мне было выделено восемь бойцов из команды выздоравливающих во главе со старшиной. Весь мой малочисленный персонал размещался в одном здании. Работники жили в комнатах третьего этажа. На втором размещались перевязочная, подсобные помещения и моя комната. На первом этаже мы развернули палаты для раненых, поступающих на эвакуацию. Внизу находилась и гипсовая. Кроме того, на этом этаже размещались комнаты для бойцов и столовая. Пищу привозили нам в термосах из Центральной столовой.

Так как основная роль отделения заключалась в эвакуации раненых в тыл, то, конечно, восемь человек бойцов для их погрузки было явно недостаточно, – тем более что существовал строгий лимит по времени – не более двух часов. Для этой цели мне было выделено сорок военнопленных – здоровых немцев. Они тоже размещались в нашем здании – в полуподвальном помещении. На каждом этаже были оборудованы туалеты и душевые.

Началась интенсивная работа нашего отделения – приёмка раненых из всех госпиталей города, в том числе и из нашего. Госпиталям давалось указание, сколько они могут привезти раненых. Их привозили на специально оборудованных машинах, где раненые лежали в два яруса. Машину сопровождал старший офицер, вплоть до начальника госпиталя. Прием раненых обычно проводила я.

Вот здесь и началось самое сложное. Просматривая историю болезни и самих раненых, я не всех брала к себе в отделение на эвакуацию, некоторых отправляла назад, на долечивание. Например, при сломанной гипсовой повязке, при наличии септической температуры и т.д. Сопровождающие же пытались их оставить, желая освободиться от тяжелораненых. Желание освободиться от них было связано с тем, чтобы не допустить смертности в своем отделении, за что наказывали начальников госпиталей. Ну, а если бы я брала их на эвакуацию, они могли бы погибнуть в дороге. И за это отвечала бы я.

Вся эта подготовительная работа проводилась днем, а в 10-11 часов вечера проходила санитарная летучка, и тогда уже весь персонал включался в работу. Двадцать пар немцев, под руководством бойцов и старшин, выносили на носилках раненых, поднимали на насыпь и грузили в вагоны. Обычно это были теплушки с двойными нарами. Участвовал в этой работе и начальник летучки, который указывал, в какие вагоны осуществлять погрузку. В каждом вагоне дежурила медсестра. Один вагон из всего состава был «кригеровский», точнее, обыкновенный пассажирский. Здесь размещалось руководство летучки, персонал, была операционная на всякий непредвиденный случай, аптека. Перевязки раненых производились на месте.

В эвакуацию отправлялись обычно тяжёлые раненые, требующие длительного лечения, легкораненые долечивались в госпиталях на месте. Потом их отправляли либо на фронт, либо домой. Для приготовления пищи выделялся специальный вагон. Ассортимент блюд был ограничен: на обед готовился суп, на второе – каша и потом компот. Повара для летучки выделялись госпиталями по очереди.

После окончания погрузки предстояло самое трудное. С начальником летучки составлялся документ в двух экземплярах, где указывался номер летучки, количество погруженных раненых, отдельно офицеров, часы начала погрузки и ее окончания. Тут приходилось вести дипломатические разговоры, так как совершенно ясно, что за два часа управиться со всей этой работой было совершенно невозможно.

Не всегда эта работа проходила гладко. Были и чрезвычайные происшествия, связанные в основном с поведением раненых офицеров, возмущавшихся условиями размещения и питания во время следования. Приходилось менять и поваров, и готовить пищу заново. Однажды пришёл эшелон со слепыми, ослепшими после употребления метилового спирта... Нередко в отделение доставляли немецких детей, подорвавшихся на мине, а также русских бойцов и поляков, получивших ранение в перестрелке. Подобные инциденты в городе происходили почти ежедневно. Мы оказывали им первую врачебную помощь и отправляли в центральный госпиталь на лечение.

Один раз в неделю начальник медицинской части госпиталя Мельник устраивал совещание, на котором в обязательном порядке должны были присутствовать все свободные от дежурства врачи. Однажды, при очередной поездке в штаб нас обстреляли. Стреляли из какого-то полуразрушенного здания. С этого момента старшина стал брать с собой ручной пулемёт. Я не брала оружие. Во-первых, носить пистолет было тяжело; во-вторых, большая ответственность: при потере оружия грозил трибунал.

В Зорау нам разрешили один раз в месяц посылать посылки домой. Я старалась достать что-нибудь из продуктов, но это было трудно. Иногда попадались американские консервы, тростниковый сахар желтого цвета, крупа. Дополнительно клала в посылку одеяла, простыни. Один раз послала елочные украшения (купила их в польской лавке); дошли хорошо; пасьянсные карты, чему мать была очень рада. Свой денежный аттестат я оставила дома. У меня оставался допустимый минимум – пятьсот злотых. На эти деньги я купила альбом с марками, два графинчика для вина, из них один с пятью маленькими стаканчиками.

Почти одновременно с началом моей работы в эвакоотделении меня обязали ещё обслуживать немецкий госпиталь, не имевший возможности эвакуироваться в тыл. Всего там было около трехсот человек, и обслуживало их пять врачей. Из них один был переведён в моё отделение для обслуживания немцев, работавших по погрузке. Немцы не испытывали ни в чем недостатка. Необходимые продукты они получали из нашего госпиталя, а также медикаменты и перевязочный материал. Территория госпиталя была огорожена колючей проволокой, у входа постоянно дежурил наш часовой.

Несколько месяцев этот госпиталь обслуживал врач Раков, знавший немецкий язык. Потом его перевели в хирургическое отделение, и тогда вся работа легла на мои плечи.

В работе с немцами мне много помогал их врач, работавший у меня. Он прекрасно знал теоретическую медицину, был хорошо образован: знал латынь, французский, разбирался в музыке... При своем отъезде в мае 1945 года он оставил мне свой адрес, который я потеряла и нашла через много лет, – уже в начале девяностых. Сын написал ему письмо (по-французски) в город Шверин (ГДР). Ответ получила от его старшего сына Ганса и его жены (по-русски). К сожалению, их отца и мужа Ганса Иоахима Росбаха (Herr Hans – Joachim Rosbach), уже не было в живых. В течение трех лет мы переписывались, я получила от них несколько посылок, а потом связь прекратилась.

В середине 1944 года часть врачей нашего госпиталя была награждена орденами «Красной Звезды», в том числе я и мой отделенческий врач Лисина А.П. А в январе 1946 года я получила медаль «За Победу над Германией».

Так продолжалась работа до конца войны. Все мы чрезвычайно радовались, что скоро будем дома. Однако госпиталь не расформировали. Все госпиталя продолжали долечивать раненых, а моя работа коренным образом изменилась. Если мы раньше в тыл отправляли раненых, то теперь из Германии приходили те же летучки, но только с русскими, так называемыми репатриированными – угнанными на работу в Германию. Сейчас они возвращались на родину. 25 мая 1945 года к нам прибыл специальный состав для отправки в Германию военнопленных. Был расформирован весь немецкий госпиталь, отправлены и немцы из моего отделения, – необходимость в их работе отпала... Продолжалась повседневная работа. В октябре 1945 года нас демобилизовали, и мы работали уже в качестве вольнонаемных. В конце 1946 года работа наша была завершена. Был подан специальный состав для отправки в Россию личного состава, причём, для шуян было выделено два отдельных вагона – теплушки с нарами. Был выдан сухой паек на несколько дней. Кроме того, каждому офицеру был предоставлен ординарец, который помогал ему во время поездки. Пересадки в Москве не было, так как два шуйских вагона были отделены и включены в состав поезда Москва-Кинешма. Ура! Наконец-то я дома! Какое счастье увидеть всех здоровыми и невредимыми!

Подводя итоги нашей работы, можно со всей очевидностью сказать, что медицинская служба работала во время войны отлично. Госпиталя и другие медицинские учреждения развертывались быстро и в достаточном количестве. Хорошо оказывалась доврачебная помощь непосредственно в полевых условиях, в чем мы всегда убеждались, принимая раненых, поступивших с фронта. Не было случая, чтобы в сопровождающих документах не было отметки о введении противостолбнячной сыворотки. Раненые своевременно отправлялись в тыл для долечивания.

Все медицинские учреждения были обеспечены всеми необходимыми медикаментами, гипсом, перевязочным материалом. Под конец войны госпиталя нередко использовали трофейные медикаменты, что, конечно, являлось подспорьем. Внедрялись новые методы лечения ран, оперирования. Для ускорения заживления ран использовали гематоген, дрожжи. Раненые не испытывали нужды в донорской крови и других заменяющих жидкостей. В наших городах были организованы донорские пункты, обеспечивающие кровью все армии.

Питание было полноценное и калорийное. В госпиталях работали высококвалифицированные хирурги и врачи других специальностей. Чувствовалась хорошая организационная работа руководящего состава, работающих в штабах армий, а также в местных и фронтовых эвакопунктах. После окончания войны советские и партийные органы дали высокую оценку работе медиков. Роль медиков в победе Великой Отечественной войны неоднократно освещалась в политической и художественной литературе. Годы войны оставили в моей жизни неизгладимое впечатление, - вероятно, это было со всеми, кто побывал на фронте.

Нельзя не сказать и о гражданском населении, которое в условиях недостатка питания и даже голода работало не покладая рук на заводах, фабриках, учреждениях, с тем, чтобы создать как можно более необходимой продукции для фронта, так как в победе над фашистской Германией был заинтересован весь народ.