Капля жизни

Реальность многослойна. Хочется сказать, как торт «Наполеон», но иногда она горчит. Культурные слои ждут своих археологов. Те, проникнув вглубь, извлекут самое ценное.

Ветер истории ещё не успел очистить поверхность от мусора. Учёный, не задерживаясь, движется сквозь мельтешение машин и людей, сквозь выкрики улиц, мимо, мимо, к следующей жизни, сокрытой под предыдущей. В которой стоически дрогнут на фоне осеннего неба серые хрущёвки, старые советские девятиэтажки, не в силах стряхнуть с крыш вывески, делая вид, что смирились. Их король – таинственный Дом Советов – полуживой полумёртвый, смотрит на Город пустыми глазницами. Чёрно-белые фотографии рыбаков и их кораблей, первых переселенцев, вручную разбирающих каменное крошево, оставленное хищниками-истребителями. Там нет цвета, как в старом кино, но он и не нужен.

Под поверхностью – призраки фахверковых зданий, ганзейские причалы, мачты, тайная, полуфантастическая жизнь черепичных чудовищ. Среди всего этого где-то в подземельях глухо стучит сердце Королевского замка. Дом Советов в полнолуние отбрасывает на склон горы его тень. Этот слой тёмен и невероятно богат находками. Но лопата  врезается глубже, воздух бьёт в грудь, и птицы носятся в потоках ветра, и поднимается дым от крыш невысоких хижин. А с горизонта летят к берегу суда под полосатыми парусами.

Если копать дальше, то некоторое время будут попадаться глиняные черепки, куски янтаря и осколки стеклянных бусин. Домики на просмоленных сваях, одинокие рыболовы и охотники в редколесье. А потом лопата упрётся в камень. И археолог закончит работу. Но по ночам, когда всё найденное, рассказав свои истории, давно уже спит в пыли на стендах музеев, учёному будет сниться, что под самым нижним слоем есть что-то ещё. Что-то вовсе невиданное: ключ от замка Рагнит, русалка в водах Прегеля, алхимическое золото в кабинетах Альбертины...

***

Запись в дневнике Гвенды Варнштайн, 10-е октября года от Переселения 439-го, года от начала земли 1712-го.

«Вчера он исчез. Бесследно.

Когда-то он пришёл ко мне от тётушки Аулу. О ней я мало что помню. Похоже, моему деду она приходилась двоюродной сестрой. Я почти не помню её лица, я была тогда совсем ребёнком. А вот он – всегда перед глазами. Когда я впервые его увидела, мне показалось, что совершеннее не бывает. А главное – он исполнит мою мечту. Приведёт меня на Зелёный Остров.

Вчера я попыталась туда попасть. Я была готова к тому, что сразу не получится. Но не к тому, что он меня предаст. Оставит наедине с безразличным Морем».

***

«...Мы получаем тревожные вести с начала весны, но в последние месяцы их становится больше день ото дня. Почему не доложили сразу, зачем тянули так долго? Ваша Светлость, ни к чему было поднимать преждевременную тревогу, мы хотели удостовериться...»

В университетскую библиотеку я явилась уже по темноте, всё время озираясь по пути, вымокнув до нитки, на полчаса позже начала собрания в королевском замке. Когда привратник затворил за мной дверь, снаружи ударил ветер. Я шла по лестнице, на ходу выкручивая мокрый подол и гадая, что там был за ветер. Это важно. С Владыкой Западным Ветром, главным в наших краях, мы с детства почти друзья. Насколько человек вообще может быть накоротке со стихией. С Северным можно заговорить, если есть нужда. Осенью он расскажет о предстоящих холодах, о том, где укрыться птицам, решившим зимовать в Самбии, и о том, где искать сердце метели. С тёплым Южным и его братьями только и гоняться наперегонки, а беседовать совершенно невозможно: они несерьёзные до сумасшествия. А с Северо-Восточным и подавно никто никогда не говорил, но по другой причине: только глянешь на него, и тут же промёрзнешь до самого нутра.

«...Ваша Светлость, могу ли я узнать об источнике этих сведений? ...Ваша Светлость, уважаемые члены капитула, позвольте высказать предположение...»

Я свернула в левое крыло главного корпуса, прошла до конца коридора, налегла на тяжёлую дверь. Внутри в полумраке – ни одной живой души. Кроме книг, разумеется. Стеллажи взмывают ввысь и теряются где-то под потолком, а уж в длину им вовсе конца-края не видно. Окно открыто, и оттуда веет свежестью. А на противоположной стене, единственной свободной от стеллажей, покачиваются тени деревьев. Ах, как кстати сегодня луна на ущербе! Вот этот ясень, самый высокий из них, наверно, герцог. Коренастый дубок – ландмейстер Ганс Ольцингер. Ещё один молодой дуб с пышной кроной – придворный звездочёт Мариус Штиль... Я встала напротив стены, закрыла глаза, попыталась как можно чётче представить себе зал собраний королевского замка.

«...Первое, что нас насторожило: стали исчезать аисты. В День середины лета их оставалось меньше половины, в день Макушки лета мои люди не видели уже ни одного. Господин вице-ландмейстер может подтвердить мои слова, он указывал мне на это обстоятельство ещё в начале мая. Его подчинённые проводили сходные наблюдения. Это если вести речь о том, что, так сказать, приобрело широкую известность. Население не могло не заметить исчезновения аистов, хотя, возможно, не располагает столь точными данными. Для обсуждения вопросов, не подлежащих, так сказать, широкой огласке, я просил бы передать слово господину первому помощнику кастеляна...»

А вот это уже интересно. За этим я здесь. Первому помощнику кастеляна может быть известно, кое-что о моей пропаже. Так же, как известно ему о том, чем я зарабатываю на хлеб, где живу, кто мои родители, братья, сёстры. И – самое главное – не составляю ли я настои из трав и не толкую ли соседке её сны. Да, теперь и за такое полагаются исправительные работы. А в некоторых, особо серьёзных случаях – испытание водой. Которое может закончится смертью. Герцог был вынужден подписать распоряжение. Герцог очень устал от того, что развёл здесь его предшественник. И капитул устал, и горожане устали, а уж как устали Бараньи Шапки...

«...Мне нужен подробный отчёт о том, как именно ситуация с аистами сказалась на урожае. Когда поля перестали охранять? По каким признакам вы это поняли? Что известно сельским  старостам...»

Первый помощник, как обычно в таких случаях, говорит много, не говоря ничего. ...В общем-то, можно отправляться домой. Я услышала достаточно. Правда, совсем не то, что хотела. ...А годы службы при дворe всё же не прошли напрасно. Известие о сегодняшнем тайном собрании капитула принесла сорока, которую я, бывало, подкармливала в замковом дворике.

***

Запись в дневнике Гвенды Варнштайн, 29-е октября года от Переселения 439-го, года от начала земли 1712-го.

«Тайное собрание не идёт из головы. Сама я почувствовала неладное, когда пропал чердачный житель. Вообще-то я понятия не имею, кто именно там обитал – могла выяснить, но боялась спугнуть. Невидимый и тихий, он не причинял никакого вреда. Только по вечерам или ранним утром, в сумерках можно было услышать едва уловимый скрип старых половиц. Мне представлялось, что некто подходит там, наверху, к крошечному слуховому окошку, чтобы полюбоваться луной. А потом так же неслышно укладывается спать с восходом солнца. С некоторых пор его не стало. И его отсутствие кажется мне дурным знаком».

***

Это было летом. Похоже, в июле. Ну да, точно в июле, на другой день после Макушки. Я сидела в замковом дворе у колодца и кормила птиц. Было уже далеко за полдень, но небо заволокло от края до края, и из бесконечных туч сыпал дождь из тех, что кончаются хорошо, если к завтрашнему вечеру.

Сначала я услышала голос. И только потом увидела как бы возникшего прямо передо мной из небытия щуплого человека в опрятном парике. Мне сразу не понравились его глаза. Складывалось впечатление, что внутри никого нет. Но голос принадлежал живому, без сомнений. Он выдержал длинную паузу и заговорил.

«Почему Вы здесь? Вы уже закончили работу?»

«Закончила, господин первый помощник».

Я всегда заканчивала раньше прочих, и оставшееся до вечера время коротала, общаясь со здешними жителями.

«Вы в этом уверены?» – с каким-то странным выражением спросил он. Что он имел в виду, я тогда не поняла. Я сказала, что да, я уверена, что соткала три и две трети аршина небелёного льна и, поскольку, это моя дневная норма...»

Он прервал меня, всё с тем же отсутствующим выражением в глазах, но довольно резко и злобно: «Мне прекрасно известна дневная норма замковых ткачих». И тут же сменил тему: «У Вас дома есть животное?»

Признаться, я немного растерялась. Но чем бы ни был вызван такой неожиданный интерес, он явно перешёл грань приличий. Я подняла левую бровь и пробормотала «Прошу прощения». Помощник кастеляна повторил свой вопрос: есть ли у меня дома какое-либо животное? 

«У меня нет дома, господин первый помощник. Я живу в пристройке для ткачих Его Светлости». Последние слова ускользнули от новой резкости, как от ножа.

«Мне прекрасно известно, где Вы живёте».

И тут я не выдержала. «Ну, тогда Вам должно быть прекрасно известно, есть ли у меня животное».

А вот теперь в абсолютно пустом взгляде собеседника был что-то из преисподней. Потому, что он не мог больше оставаться пустым по всем законам тварного мира. От этого человека шла такая волна ярости, что меня чуть с ног не сбило. Однако, душа и теперь не подумала отразиться в своём зеркале.

«Ты говоришь с первым помощником кастеляна, ничтожество».

Ого, как его пробрало, подумала я. Но и саму меня уже несло как воду в речной стремнине мимо всех разумных соображений.

«Я знаю, с кем я говорю, господин первый помощник. Кстати, Вы могли бы представиться. Мы раньше не встречались, насколько помню. Если Вас интересует, есть ли у меня фамильяр, Вы можете побеседовать с моим котом в любое удобное для Вас время».

Я повернулась и быстро пошла прочь, в сторону комнат для прислуги. Мне казалось, что в них по велению этого человека сейчас ударит молния.

Он разбудил меня в полночь. И потом поднимал с постели много-много раз. И я не знала, когда услышу этот голос в голове, в какое время и в каком месте я не смогу остаться наедине с собой. Однако, вскоре я убедилась, что доказательств у него нет. Он хочет добыть их, взяв меня измором. В мой разум он не проникал, а мог только обращаться ко мне извне. Но и этого порой хватало. Уснуть после таких бесед было очень тяжело, все силы уходили на то, чтобы перестать разговаривать с ним, а после – с самой собой, доказывая, что он не прав.

А несчастный кот на целый месяц был заперт в комнате.

***

Тени деревьев покачивались в полумраке почти так же, как в библиотечном зале, но герцога и ландмейстера среди них уже не было. Я шла туда за ответами, а получила одни вопросы. И с чего начинать поиск, совершенно не ясно.

Старый заварочный кувшин подставил тёплый бок, а рядом улыбалась крошечная полая тыква со свечкой внутри. Жители Зелёного Острова делают на Самайн фонарики из репы, но искать подходящую репу сейчас нет никакой возможности: все последние дни дождь стоит стеной. Зато сквозь редкие просветы можно видеть, как падают на землю скорченные высохшие листья. Пусть дрожащий свет моей свечки согревает заплутавших в сумеречном безвременье путников, пусть найдут они дорогу назад в свои изумрудные края. У нас этот праздник неизвестен, никто не режет фонариков, не поёт песен, не рассказывает зимних сказок, не запирает жилища, остерегаясь опасных гостей. Чем меньше думаешь о нечисти, тем дальше она твой дом обходит. Но ведь там, на Зелёном Острове не только нечисть. Там прекрасные создания водят хоровод вокруг тернового куста. ...И так одиноко, и я чужая на родной земле...

«Что, не терпится связаться с тёмными силами? Нечистые люди тебя к ним проводят.»

А вот и он, первый помощник кастеляна собственной персоной. Давненько не возникал.

«А теперь смотри: ты говоришь с ветром, они – с духами, ты варишь зелья – они варят зелья...»

«Вы опустились до вранья, господин первый помощник. Я не варю зелий, я могу составить лекарство для больного человека или животного. Лекарство. Для Вас разница не очевидна?»

«А, то есть, ты уверена, что всегда знаешь, где граница... Скажи, лекарство от бессонницы – это только лекарство? А от «лунной болезни»?»
 
«Лунная болезнь лечится правильно подобранными средствами воздействия на человека. Человек – это не просто сумма души и тела. Растение – не просто масса неделимых частиц и их соединений, вода – не просто совокупность летучих газов... Природа подчиняется законам, человек – тоже. Эти законы можно изучить. Некоторые из них можно использовать, осторожно и целомудренно, на благо жизни. Другие лучше не трогать. А об иных и знать не следует даже посвящённым. У магнита два полюса. Профессор физики распиливает его надвое, и у каждой из частей снова два полюса. Вы ведь за это не обвиняете профессора в колдовстве».

«Тому, что делает профессор, можно обучить любого. Здесь всё поддаётся логике и контролю».

«Тому, что делаю я, тоже можно обучить...»

«Только людей с нужными способностями».

«Ну, чтобы распиливать магниты, тоже нужны как минимум две руки...»

Довод был, честно говоря, так себе, однако, первый помощник, похоже, замолчал. Странно, но его занудство привело меня в чувство. Дождь закончился. Восточный край неба пошёл подпалинами. Когда не понятно, с чего начинать, следует начать сначала. С Морского побережья, продрогшего от осенних ветров.

***

Иеронимус Рихт. Из «Хроники земель Сембов», год 231-й от Переселения, 1504 от начала земли.

«О событиях сего моего повествования я узнавал из некоторых достойных доверия источников, главным образом из трудов предшествующих книгописцев. Самбией именуется полуостров среди Моря Айстов, называемого ещё Балтским. Он расположен на значительном расстоянии к северо-востоку от Земель Тевтов, к юго-востоку от Свевов, которые находятся через Море, и к западу от обширных земель, называемых в Самбии Белыми.

Климат здесь мягкий, так что снег зимой редко лежит более недели подряд. Земля эта богата молоком и медом, там нет недостатка в пиве, рыбе и птице и хороша охота на оленей и косуль.

Около двух веков назад жители этой страны обитали в землях, лежащих, по предположению, между Самбийским полуостровом и страной Германцев. Тогда же Тевты, оные германцы, предприняли военный поход в самбийскую страну, желая привести жителей этих мест под свою руку. Сембы восстали против завоевателей, но были побеждены. Многие были убиты, многие изгнаны в пустынные края к югу от побережья. Рассказывают, что тогда же некий знатный человек, будучи у завоевателей полководцем, и называвшийся на их наречии гроссмейстером, предпринял поход на восток вдоль берега Моря, и с ним ушли многие из Сембов, и даже некоторые из воевавших их, кто не желал более кровопролития. По словам книгописцев, сии люди проделали путь во множество седьмиц. Некоторые погибли в пути, а те, кто дошёл до Самбии, основали здесь поселения. Рассказывают, что, придя, переселенцы обнаружили диких охотников и рыболовов, живших кто деревнями, а кто – одинокими хижинами вдали от соплеменников.

Рассказывают, что были среди пришедших те, кто пытался позже возвратиться назад и найти свою родину и свои дома, однако ни один из таковых не нашёл ничего. Все они или повернули, или пропали и никогда уже приходили в место нового своего  жительства».

***

Когда исчезло моё сокровище, было солнечно. А сегодня над берегом нависла мглистая сырость. В такие дни, если уснуть на закате, обязательно приснится кошмар. А если уйти дальше в дюны, встретишь призрака. Это он делает прибрежные пески зыбучими, и они могут схоронить целую рыбацкую деревушку. Это он тоскливо воет за песчаным гребнем. А ещё здесь можно увидеть... Кажется, это называется «хрономираж». Только на закате и только в полное безветрие. Ничего не разобрать на повисших знамёнах, не слышно топота коней и скрипа повозок. Ни окриков, ни разговоров, ни единого вздоха. В полной тишине движется вдоль берега бесконечное шествие тех, кто не хотел и не мог больше проливать кровь. Крестьяне и рыцари, подставляющие друг другу плечо, забыв о былой вражде, измученные чудовищно долгой дорогой. Хотя, откуда взяться долгим дорогам в маленькой Самбии?..

Я медленно шла, огибая дюны, но не видела ничего, кроме невнятных теней, шарящих по насыпям с подветренной стороны. Камни, где я его оставила, были совершенно пусты.

***

Живя в городе, исчезновение аистов заметить трудно. Но весной случилось кое-что ещё. Заболели каштаны. И листья, и «свечки» изъели какие-то ржавые пятна. Мне было грустно и отчего-то тревожно, когда я смотрела на них. Особенно жаль было огромный розовый, росший возле городской ратуши. Его привезли когда-то из тевтонских земель в подарок дочери герцога.

***

Странно, обычно в полдень в разгар семестра в университетской беседке полно народу, но сегодня она была пуста.

Я оказалась под столом прежде, чем успела подумать, что делаю. Ну и как всё это объяснить, если меня обнаружат? Ах, да, колечко закатилось, вот, ищу...

Мимо неспешно, останавливаясь через каждые пару шагов, шествовали Ректор Альбертус, какой-то незнакомый мне человек, по виду – профессор, и целых шесть Бараньих Шапок – приосанившись, по обе стороны от них. Мне, в общем-то, незачем так уж прятаться. Я просто несу супруге ректора пряжу, шёлковую, нежно-сиреневого цвета. Из неё выйдет отличный плащ или платье. У меня нет ни рыжих волос, ни зелёных глаз, ни особых отметин на теле – ничего, что считают отличительным знаком нечистых людей. Любой из Стражей в чудных каракулевых шапках может остановить меня и лично убедиться, что оснований для задержания нет.

Ректор рассказывал профессору про лося. О, какого зверя он намедни видел на Косе! Это королевский лось. Там одни рога локтя в четыре, не меньше. А от Стражей исходила острая жажда охоты. Я поэтому испугалась, поэтому прыгнула под стол. Я ничего лично против них не имею. В конце концов, они для этого здесь – покончить с засильем колдунов всех мастей. Возможно, они не обратили бы на меня никакого внимания. А возможно, что-нибудь в манере держаться показалось бы им странным. Я предпочитаю не проверять. Госпоже супруге ректора придётся подождать свой заказ.

***

Запись в дневнике Гвенды Варнштайн, 15-е ноября года от Переселения 439-го, года от начала земли 1712-го.

«Вчера решила немного прийти в себя и кое-что обдумать в спокойной обстановке. Лучшее место для этого – Танцующий лес. Сейчас, когда сосны там по-зимнему нагие, особенно заметно сходство их извитых стволов с телами змей. Если закрыть глаза, сразу же возникнет цветущий сад, однако, совершенно при этом мёртвый, ни шороха. В такой тишине хорошо слышно собственную душу, а прочие существа – нечастые гости.

Но остаться в одиночестве мне не довелось. Владыка Западный ветер составил мне компанию, хотя и не был расположен к беседе. Я спросила его, что происходит. А он повторял только одно «ветер без имени, ветер без имени, капля жизни, капля жизни». Я спросила, где то, что я ищу, но он унёсся к берегу Моря, и пустой сад вновь обступил меня. Гадаю, что бы это значило».

***

Иногда незнакомые книги просто оказываются однажды на полке у меня в комнате. И я точно знаю что хозяйка, у которой я снимаю эту комнату, мне их не подбрасывала. Так было с порванным Бестиарием, который, будучи бережно исцелен, открыл мне все свои тайны. Так было с первой книгой Альмагеста, прочтя которую, я потом разыскивала остальные двенадцать, с ног на голову поставив университетских библиотекарей. Третей находкой был труд настолько истрёпанный, что название его я так и не сумела разобрать. Зато имя автора почти не пострадало. Некий Отто Вайзер излагал события времён Переселения в Самбию, о которых ничего не говорилось в прочих трактатах.

Была в этой книге одна странность. Таинственный Отто Вайзер отказывался со мной говорить. Я переворачивала старые, захватанные кем-то страницы, но он молчал, и мне приходилось довольствоваться написанным. Он был как-то связан с восстанием против Тевтов, положившим начало исходу, это я чувствовала.

Придя из Танцующего леса, я, почему-то, решила попытаться снова. В конце концов, может, что-то в мироздании разомкнётся, и я пойму, о чём речь. Но ничего нового не происходило, бумага выдавала загадочные, тёмные слова. Он писал, что от войны можно уйти только в другой мир, но этот мир не может быть реальным, потому, что реален только тот, что создан Творцом. Завоеватели  что-то знали об этом Творце, но теперь всё, похоже, потеряно безвозвратно...

***

Запись в дневнике Гвенды Варнштайн, 4-е декабря года от Переселения 439-го, года от начала земли 1712-го.

«Сегодня один из Бараньих Шапок притащил прямо в университетский двор чудовищного размера лосиные рога. Проклятье! Держал бы наш ректор язык за зубами.»

***

Не всё имеет цель. Порой можно себе позволить просто идти, гулять по городу, когда вся работа сделана, некуда спешить, и никто не ждёт. Я двигалась, натянув шарф как можно выше, сквозь сильный Северо-Восточный, медленно, как по морскому дну. А кругом шумел снег. Точнее, снег-то падал, как ему и положено, беззвучно, но из-за праздника создавалось впечатление, что в воздухе мечутся частички шума, равномерно перемешанные со снежинками. Горожане отмечали День середины зимы, а Бараньи Шапки – день рождения своего императора. Я мало знаю об их верованиях. Иногда мне кажется, что они поклоняются какому-то доброму гению, иногда – свирепому богу войны.

Сумерки сгущались не по-зимнему медленно, как будто не могли одолеть света городских фонарей. Я завернула за угол ратуши и шла ещё какое-то время, пока не обнаружила себя на окраине Города. Дальше были пустыри. Ветер крутил на них белое одеяло позёмки. Невообразимо холодный, он, наверно, почитал ниже своего достоинства забираться под меховые воротники, и кусал только открытые лица. Мне вдруг захотелось заговорить с ним. Поддавшись импульсу, я остановилась, повернулась к востоку, подняла руки ладонями вверх...

И сразу же услышала сзади «...Именем Государя!».

И из-за угла дома посыпались Стражи.

***

Некоторые вещи трудно объяснить. Например, дикие лилии. Я сама не раз их видела. Они растут в лугах, неподалёку от Роминтенской пущи - вековечного леса, который когда-то, очень давно был огромным, как небо. Прекрасные, удивительные цветы. Какой садовник ухаживает там за ними?..

А в самой пуще – ещё оно чудо. Старые дубы вдруг загораются ни с того, ни с сего. И в чаще, и по сторонам от лесных дорог стоят обугленные тела деревьев. Книги об этом молчат. Я вообще ни разу не слышала ничего о причине. Да и нет её, наверно, вовсе, в реальном мире. Разве что по ночам вспыхивают в кронах заплутавшие зимние звёзды. А, может быть, такие пожары нужны для того, чтобы в сердце метели стало чуть теплее, и все мы не проснулись замёрзшими насмерть однажды вьюжным февральским утром.

***

Удивительно, как далеко уносятся мысли из подвала замкового тюремного крыла. Окошко под невысоким потолком точит слабый свет. Значит, сейчас, скорее всего, утро. Значит, я проспала часов восемь... Я поднялась и прильнула к этому окошку. Куда же оно выходит? Из-за метели было ничего не разобрать. Вроде бы, на реку...
Меня ошпарило холодом. Северо-восточный ещё здесь.

«Что происходит в Самбии? Где аисты? Чем больны деревья?»

Но ветер молчал, только задул ещё сильнее.

***

Ещё через час двое Стражей препроводили меня к умывальнику, затем – в кабинет к своему капитану. Тогда на пустыре они меня вязали чуть ли не вдесятером. Сейчас конвоиры держались довольно спокойно. Конечно, я ничего бы им не сделала. В голову не приходило, да и не сумела бы. А вот нечистые люди без сомненья могли попытаться.

Кабинет освещался одной единственной керосинкой. Здесь было теплее, чем в камере, и я, засунув руки в рукава, мечтательно разглядывала маленькую забавную печь на львиных лапах, стоявшую в дальнем углу. Видимо, Шапки привезли её с собой.

Сидевший за столом поднял лицо. У него были едва пробивающиеся светло-рыжие усы. Он спокойно и подробно, под запись выяснил у меня моё происхождение и род занятий. Затем сообщил мне, что я обвиняюсь в колдовстве. Я ожидала, что у меня потребуют объяснений, но вместо этого Страж написал ещё что-то и подал знак двум конвоирам, стоявшим тут же, у двери, доставить меня обратно.
Оказавшись в одиночестве, я почувствовала себя страшно уставшей. Я прилегла на матрац из скверно пахнущей соломы и попыталась уснуть. Но вместо сна явился первый помощник.

«Ты, помнится, потеряла кое-что. Твой компас у нас».

Ах, да, компас.

Зелёный Остров.

Я молчала.

«Ну как тебе итог твоей жизни? Знаешь, что они делают с такими, как ты? Ведут на реку и пытаются утопить. Они верят, что вода вытолкнет нечисть. Похоже, это как раз твой случай. Ну а если не твой... Что поделать, правосудие же не может быть совершенным. А те, кто его вершит – тем более. К чему нам этот нездоровый перфекционизм? Не нужно бояться делать ошибки...».

Мне хотелось о многом его спросить, но желание перестать, наконец, слышать этот голос оказалось сильнее любопытства. А помощник не унимался. Я закрыла глаза и сдалась на милость холоду и головной боли. Возможно, так им всем быстрее наскучит меня терзать.

«А может быть, ты просто тихонечко сошла с ума в один прекрасный день? Ты разговариваешь с ветром! Но это же только стихия. Ветер – это движение воздуха из места с высоким давлением небесной сферы к месту с более низким.  Ты вообще можешь предъявить себе самой хоть одно доказательство того, что знаешь больше, чем другие? Твоё больное воображение и то, как в нём преломляется реальный мир... Даже мой голос, он ведь звучит в твоей голове. Знаешь, как называют тех, кто слышит голоса? Тебе самой не смешно? Правильно, должно быть не смешно, а страшно. Жить тебе осталось, скорее всего, сутки, не больше. И ради чего ты умрёшь?»

Здесь первый помощник выдержал эффектную паузу, и я даже успела поймать мимолётную мысль: а могу ли я предъявить себе доказательства своего существования?

«Впрочем, может, лучше тебе не видеть того, во что здесь скоро всё превратится. Это зрелище не для слабых духом. Признай: в глубине души ты хотела попасться Стражам. В этом для тебя – хоть какая-то определённость. Глупая мечта о Зелёном Острове не осуществилась. Аисты, каштаны... В Самбии происходит что-то нехорошее, это уже очевидно. И ты начинаешь понимать, что ты ничем не поможешь. Куда тебе, бедняжке! Да и никто не поможет. Пришедшая беда не по мерке смертных. Такого урагана, как Ветер-Без-Имени эта земля ещё не знала. И не узнает, ибо не переживёт его...».

Я удивилась, потому, что последнюю фразу сказал не помощник. Голос был незнакомый, но слышался очень отчётливо. Мне казалось, я даже видела в полумраке силуэт: высокий мужчина в старом доспехе, белый плащ с чёрным крестом переброшен через плечо.

А он меж тем продолжал монотонно. «Ветер-без-имени уносит опавшие листья прошлых лет. Очищает мир от всего неживого. Только то, в чём есть жизнь, может спастись. Хотя бы капля жизни. Если он найдёт её здесь, сразу стихнет».

Буря за окном и правда становилась какой-то неправдоподобной.
 
«Вас зовут Отто Вайзер?»

«Как меня зовут, не имеет сейчас значения. Ты видела тех, кто пришёл издалека?»
 
И я поняла, что он имеет в виду Переселение. Сотни людей, идущих неведомыми путями мироздания. От смерти к жизни, как они думали. А оказалось? От жизни к смерти? От смерти к смерти?

«Нет», – возразила я – «То, от чего вы бежали – это не жизнь. Ваша земля, наверно, изнемогла от крови. Да не уведи вас этот ваш загадочный гроссмейстер, земля сама бросила бы дорогу к вашим ногам».

«Ты не видела и не знаешь» – тем же ровным голосом сказал собеседник – «Земля глотала кости погибших, земля пропиталась кровью насквозь, но наше Небо не было пустым».

Потом я увидела свой компас, там же, где оставила его: на камнях на побережье. По камням шли люди и ехали лошади. Он был ещё цел, но каждый следующий шаг, каждый поворот обозного колеса  приближал его гибель. А я стояла поблизости, не пытаясь ни достать его, ни остановить их, удивляясь собственному равнодушию.

А потом я проснулась. Судя по темноте за окном, была глубокая ночь. В остальном – всё то же: бесконечная метель и обжигающий ветер.

***

Наутро за мной пришли.

Когда мы выбрались на реку, из-за вьюги было почти ничего не разобрать. Гранитная набережная осталась далеко позади. Здесь берег был пологий, так что невозможно было заметить, когда именно под ногами оказался лёд. Одного из теперешних своих сопровождающих я раньше не видела, а другим был тот самый Страж, что вёл допрос.

Снег был глубоким и вязким, временами я слегка оскальзывалась, и обладатель бараньей шапки поддерживал меня за локоть, не давая упасть. Он продолжал делать это даже тогда, когда снежная стена стала непроглядной, и мы потеряли его товарища из виду. В тот момент я этому не удивилась: вокруг творилось что-то невообразимое. Белое безумие становилось всё плотнее. Что-то хищное было в нём, что-то не от зимы. Переставлять ноги стало очень трудно. Эта буря нас проглотит, подумала я. Уже проглотила. Стихнет ли она потом? Или именно её пережить не суждено? ...Капля жизни.

Я собралась с силами и сделала ещё шаг или два вперёд. По крайней мере, так мне казалось: направление было давно потеряно.

И вдруг всё исчезло. И снег, и неистовствующий ветер, ножом режущий горло. Но дышать было нечем: это маленькое пространство в самом сердце метели не принадлежало нашему миру. Мне, отчего-то, вспомнился компас. Потом отчётливо, как наяву, привиделся убитый Стражами лось. А потом всё стало заволакивать бордовой темнотой.

Я не могла вдохнуть, как ни пыталась. Несколько долгих мгновений моё тело падало, как узел с чужими вещами. Потом было какое-то лихорадочное движение, я почувствовала боль и обнаружила себя полулежащей в чьих-то руках. Я успела удивиться и подумать, что видимо, удивляюсь в последний раз.

***

Эпилог.

Компас я подарила.

Первый помощник исчез. Я перестала к нему прислушиваться. И он не мог больше удерживать то, что мне принадлежит. Поэтому компас я нашла там же, где и оставила – на прибрежных камнях. А Стражу, который спас меня, вытолкнув из мёртвого пространства, как оказалось, срочно нужно было домой.

Сам он потом говорил, что принял решение, увидев, как лёд подо мной начал трескаться. Что он мог видеть в такой дикой метели? Не знаю. Происходящего он не понимал, но, поскольку доказательств виновности моей пока не было, он не мог допустить, чтобы молодая женщина погибла ни за грош.

В сознание я пришла не сразу, и испытание решено было отложить на неопределённое время. Мне не составило труда выяснить, что гнетёт этого человека и предложить ему довольно честный обмен: меня везут на Морское побережье – не всё ли им равно, в какую воду меня окунать – а я отдаю ему то, что очень ускорит путь на родину – за сотни вёрст к северо-востоку.

Он сомневался. Было ясно, что следствие в отношении меня прекращать нельзя, даже если я пойду ко дну, как якорь. Но дома уходила тяжело больная мать. Он наспех взял с меня клятву никогда никому не вредить. Я охотно дала её, так как не помышляла ни о чём подобном.

Ледяная Морская вода приняла меня без колебаний.

***

Теперь у нас весна. Каштаны в Городе цветут вовсю. Я снимаю комнату у пожилой фермерши недалеко от Роминтенской пущи. По вечерам частенько выхожу на крыльцо и смотрю в небо: не летят ли уже аисты.