Двадцать портретов моей бабушки

   После войны, мою бабушку Матрену Николаевну Веретехину,  привезли из деревни Керженка к нам в Москву, хотя нам в бараке самим тесно было жить. На войне у нее погибли  три сына и без них, она там тосковала.
Она не умела писать и читать. Из- за этого я ее стеснялся и не любил.
 А она стеснялась моего отца, потому что уважала его за доброту.
 Это он настоял, что бы  мамка и ее сестра, моя тетя Катя,  привезли ее из деревни, чтобы она горевала по ним, вместе с нами.
 Места наши не хуже деревенских.  Пруды, лес,  под окном полсотки земли под картошку и лук.
От барака видна Савеловская железная дорога и станция Марк .
 Поселок наш небольшой, всего семь бараков и называется "колонией" Название самовольное, по-хорошему - улица "заводская" 
В первый же день, бабушке  моей все понравилось.
 Она познакомилась с соседками и посидела с ними на скамейке.
Они стали звать ее Николаевной.... Это часть  моего сочинения написанного в  1957 году. В конце девяностых, его черновик попался мне на глаза.   
Начав читать, я понял, что запустил машину времени.
 Огромный пласт моей жизни, стал распадаться на фрагменты - свежие, сочные, ароматные, четкие до ломоты глаз.  Да, вижу октябрьский солнечный день. Бабушке я вынес на улицу табуретку и посадив ее около завалинки, достал из за пазухи   собранный из ватманских листков самодельный альбом,  карандаш  и стал рисовать.
 Пока еще рисование не было  для меня потребностью, но я уже испытывал чувство досады если что то не "получалось". и  шевеление гордости, если "получалось".  Дядя Ваня Аверин , отнесся к моему "призванию", так он сказал, очень серьезно и принес мне для удобства  работы, небольшой в два тетрадных листа, фанерный планшет. Мое, прилюдное рисование, не осталось не замеченным, скоро появились критики, советчики и женщины, поддерживающие всякого, кто проявляет терпение и старание делать, что-нибудь такое, что получается не у всякого. Хорошая солнечная погода стояла с неделю. За это время я познакомился со своей бабушкой получше, и стал стесняться теперь того, что стеснялся ее безграмотности.
Она была хорошей натурщицей и мне кажется понимала, как лучше ей сесть, чтобы она смотрелась выразительней . Я рисовал ее потом частенько и уже не в альбомчике, а на ватмане и на планшете.
Когда она уставала, то говорила.
 - Давай, милый, отдохнем.
Иногда, глядя на меня старыми глазами , она вдруг, что-то вспомнив говорила.
 -.Когда Иван, "мой дедушка Иван Хрисанфович", был позван Лианозовым в «специалисты» я не мог взять в толк, какая связь между моим дедушкой и человеком, именем которого названа следующая после Марка станция.  Или
 - Когда мы жили с Иваном на Урале, у него был для разъездов личный жеребец. Речь ее не была косноязычной, языком безграмотной женщины.
 Из чего я заключил, что бабушка не так проста, как кажется, что существует какая то история, какая то тайна, о которой я от нее вряд ли чего услышу.
Но вот на мой планшет и на бабушку легла тень, от человека, в нашей колонии имевшего репутацию царя Соломона.  Он стоял за моей спиной, положив руки на серебряный, как говорили, набалдашник трости.
 С ним с полгода назад случился" удар", после которого он стал тянуть ногу, ходить с тростью и   хуже говорить. Федорченко Петр Гаврилович.  Его болезненно - белое, всегда приветливое лицо, было озабоченным. 
-Здравствуйте  Матрена Николаевна, простите .молодой человек.   Обратился он ко мне тринадцатилетнему.
 - Не могли бы Вы прервать ваши занятия и уделить мне полчаса.  Мне надо с вами поговорить. Это касается вашего увлечения рисованием.  Давайте прогуляемся до переезда и обратно, а Матрена Николаевна немного отдохнет. хорошо?  Мне нравятся ваши рисунки. Много ли их у Вас?
 - Целая коробка, даже больше.
 - Прекрасно. Я завтра должен подъехать к моему доктору в Москву. Его товарищ -  художник. Он мог бы, если, Вы конечно не против, посмотреть на них. Как Вам мое предложение?
 - Здорово - сказал я. Утром, на станции Марк, мы  с Петром  Гавриловичем,  вскарабкались,  у нас нет платформы, в вагон, хорошо какой- то мужчина ему помог, и поехали в Москву. 
    Выражение   «Столько лет прошло, а помню как сейчас», мне всегда казалось преувеличением, но оказывается, все же есть воспоминания, сохраненные сознанием, даже секундных эмоциональных потрясений, испугов, моментов неизъяснимого счастья, предчувствий, бессознательной робости и сознательной уверенности в своей правоте. Я помню себя во младенчестве, существом  раздраженным вкусом резиновой пустышки, Радость как эмоцию, ощущал, слыша голос моей бабушки по отцу. Марии и тоже Николаевны, и все же в первоначальной своей разумности, года в полтора, во мне почему то явственно возникла неприязнь к ней, даже не неприязнь а первородный ужас понимания, что она мне враг. Во мне он оставался долго. Двенадцатилетним школьником, в конце сентября, возвращаясь из школы я увидел бегущих ко мне Абатана и Прилепу - моих друзей. Шел дождь. Им нетерпелось, сообщить мне "хорошую новость"
 -Твоя бабка померла, мне показалось, они радовались за меня. Она умерла на опушке леса, там на нее наткнулись грибники, и теперь лежала на лавке, перед бараком. Дождь кончился. Мокрая одежда облепила ее тело, платок  развязался и длинные седые пряди свисали до земли, ботинок был один, глаза и рот приоткрыты. корзинка полная грибов, стояла около нее на лавке.
 Грибы были прикрыты травой, поверх которой лежал тоненький пучок костяники. Мне не было страшно, мне не было ее жалко.
 Я  ее внимательно разглядывал. Я впервые видел мертвого человека.
 Передо мной она была беззащитна.  и я бы мог столкнуть ее с лавки, но ведь она принесла  пучок костяники. Она же принесла его мне, конечно мне.
 В этом я не сомневался. Я не умел рассуждать,  но во мне вдруг возникло чувство вины. Нет не перед бабушкой, да я и не совсем понимал, что такое вина. Я ощутил слабость в ногах, не то, незнакомую мне  тяжесть во всем теле.  Мне очень хотелось куда ни - будь сесть и я сел около ее ног.
Мне стало хорошо, как в прошлом году, когда у нас с Толькой «Абатаном» возникла серьезная проблема, и у него и у меня, сейчас ее называют диареей, благополучно разрешившаяся в общественном туалете на углу Кузнецкого и Неглинной. Мы с ним позавидовали тогда, работавшей в нем тетке.
 - Какой поганец, расселся и сидит. Она ему, она о нем. а он сидит.
. Это тетя Нюра «Солоха» о моем бесердечии.  Бабушку отпевали в крошечной Алтуфьевской церкви. Народу только родственники, человека четыре. Священник. старательно уговаривал бога. найти рабе грешной Марии, местечко поближе к себе, ведь кто не без греха.
.Я никогда еще не плакал так неостановимо, как тогда в церкви.
 Мне ее стало  жалко.Если бы она смогла жить дальше, я был бы рад.
   От Савеловского вокзала, мы на трамвае доехали с Петром Гавриловичем до Селезневки и вошли во двор бревенчатого двухэтажного дома. После темных, крошечных  сеней, комната, где нас встретил мужчина зрелых уже лет, показалась мне освещенной прожектором.
- В окно вас увидел, - сказал он, пожимая нам руки. Сейчас придет еще художник,  я думаю вам, молодой человек, будет интересно с ним познакомиться.
. -Значит я тоже,  художник и я уже здесь, а другого мы ждем.
 Это открытие меня удивило и даже испугало.
 Комната была большой и почти в центре её, стояла круглая, высокая, железная печь покрашенная белой краской, около окошек, голова к голове, стояли две заправленные по армейски,  железные кровати.
Справа, если смотреть  на окна, на самодельном стеллаже, были разложены всякие интересные предметы, много книг, небольшой самовар и медная военная труба. Стеллаж нависал над диваном, "спальным местом", потому что на нем лежала свернутая в рулон постель. За тяжелой горчичного цвета занавеской, кажется была еще какая-  то комнатушка, потому что из- за неё вышла, слегка усатая женщина в тюбетейке и с длинным янтарным мундштуком во рту.
 - Молодой человек, начинайте раскладывать свои рисунки. Сюда на диван, к печке, на стол, можно на пол, везде, где есть местечко, вон их у вас сколько, ободрила меня женщина. 
В окно я увидел, как сидевший на скамейке,   Петр Гаврилович, тяжело поднялся, что бы поздороваться с человеком, очень похожим на немца  в кино таких видел. Наверно художник.  Да, конечно он.
В комнате, художник  поздоровавшись со всеми, а женщину  в тюбетейке, даже обняв, подойдя ко мне  пожал руку и представился.
 - Николай Терпсихоров.  И  вблизи, он выглядел абсолютным, как мне тогда казалось немцем.
 - Молодой человек, я вижу Вы подготовились к просмотру, потерпите немножко, ладно. Вот и замечательно.
 - Можно я пока побуду на улице, спросил я его.
 - Ну разумеется, ну конечно. Во дворе, в сарае, за решетчатой дверью, белая коза, рвалась на улицу.  На скамейке, где до этого, сидел Петр Гаврилович, три девчонки, играли  в карты.
  - Ты к кому  - спросила одна.
 - К ним, на первом этаже.
 - Они хорошие и тетя Лиза хорошая, только она еврейка, еле слышно,  сказала ее подруга. Из окна, Петр Гаврилович, поманил меня рукой.
  - Вы позволите? - посмотрел он на всех. 
-Не зря мой друг, мы сюда  тобой приехали. - Сказал он глядя на меня.  Мне показалось, что он был за меня рад.
 - И так коллега - начал художник , немножко помолчав.
 - Меня  Ваши рисунки убеждают в том что, если ваши старания, то есть каждодневный, повторяю каждодневный труд, не покажется для вас  обременительным,  вы определенно можете стать в будущем художником. Старайтесь. Да, а где же портреты вашей бабушки?
 - Ой, сейчас.   Я  вытащил не сильно, толстый рулон, засунутый мною между диваном и стеллажом.
 - Ну так же нельзя со своими работами, попенял художник.  Когда портреты, все кто был, стали распрямлять, раскатывать, что бы они распрямились, мне хотелось им сказать, что я всех их люблю. Бабушка им понравилась. Говорили про рисунки
 - Сильно. безбоязненно, без оглядки. во всех рисунках характер..
 Я не все понимал, но уже знал, что мне теперь от этого всего,  никуда не деться.
 - Петр Гаврилович, а быть еврейкой это плохо?
 - Почему? - удивился он.
 - Тогда почему про это говорят тихо.
 - Нет, быть еврейкой не плохо и об этом не надо говорить тихо. Он закрыл глаза и пальцами потер себе висок.
 - Извини, сказал он немного погодя. Ты мне скажи, сколько же было портретов Матрены Николаевны?
 -Двадцать .
 - Молодец, просто молодец сказал он .