Форельский треугольник

ФОРЕЛЬСКИЙ  ТРЕУГОЛЬНИК



КОРОТКО ОБ  АВТОРЕ


Меньшиков Владимир Петрович родился в деревне Кеврола Пинежского района  Архангельской области 8 сентября 1953 года. После окончания средней школы в г. Волхове Ленинградской области работал в лесоустроительной экспедиции, служил в СА. Закончил ленинградский пединститут имени А. И. Герцена, факультет истории.
В настоящее время живет и работает в Петербурге.
Член СП России с 1993 года. Поэт, прозаик, критик
(искать на Яндексе «Критик Владимир Меньшиков» 20 постов-статей)

Является автором поэтических книг «Оккультная   оккупация», «Звероисповедание», «Гармонь снопа», «Стихотворения», «ГОЭЛРО горла», «В начале тысячелетия», «Простор», двухтомника «Поэзия и проза». Печатался в журналах «Наш современник», «Молодая гвардия», «Север», «Аврора», «Московский вестник», в газетах «Завтра», «Литературная Россия», «Литературный Петербург».

Награжден юбилейной Есенинской медалью.
Лауреат литературных премий России имени Бориса Корнилова (1997 год) и имени Александра Прокофьева (2002 год).




        Петербург. Форель    

       Форельский жилой городок, он же мистический земельно-водный треугольник, расположенный неподалеку от петербургского Кировского завода, - выполняет функции русских Бермудов, где тонут рабочий класс, русская литература, белая раса (русские вместе с немцами), так как на бывшую «германскую слободу» (хотя еще и не Конец света) десантировали множество азиатов-гастербайтеров… и сюда же в конце концов могут - транзитом через Берлин - прибыть в устрашающем количестве беженцы из Сирии и других стран Северной Африки.
       Мир сдвинулся, мозг - тоже...         
      

 ФОРЕЛЬСКИЙ  ТРЕУГОЛЬНИК
               
               
                «Свиньи, жрите землю»
                Надпись в парадной
               

1. ЯВЛЕНИЕ ИОСИФА СТАЛИНА


         Хорошо, конечно, получить золотистый путинско-медведевский орден, но  стать обладателем черно-белого ордера на новую жилплощадь еще лучше. Я его обрел не без помощи моего брата Геннадия и в июне 2004 года переехал с Балтийской улицы на проспект Стачек, в так называемое местечко Форель. Со строительной работой из-за кризиса тоже было покончено, и я переквалифицировался в курьера и в распространителя газет. Можно сказать, поменял дрель на трель, поскольку и трудовая деятельность и мое новое жилище оказались более свободными, певучими и  значимыми. Ко мне, нынешнему промоутеру, чаще  подходят люди, а вокруг дома, в котором проживаю, даже экскурсии проводятся.
        Форель - это территория, находящаяся недалеко от места пересечения проспектов Стачек и Ленинского, на которой еще при царях-императорах располагались усадьба Сиверса и легендарная немецкая слобода. Позднее германский врач Форель образовал здесь известную психбольницу Всех скорбящих, а в годы Советской власти в местных желтых зданиях стали жить рабочие Кировского завода, и созданный здесь общежитский городок-комплекс получил название Кировский или Пролетарский. В главном и самом красивом доме с тех пор располагается масштабно-внушительный, украшенный колоннами и башенками, голосистый ДК «Кировец».
        Вот ведь как, в научно-популярном духе, по-энци-клоп-едически (с выделением и выдавливанием в суперглобальном слове  «энциклопедия» подслов «циклоп» и «клоп») приходится услужливо перед читателем расписывать нашу земельно-водную Форель. Куда легче разобраться со словом «тошниловка»: это крокодил Тоша и речка Ниловка (ни много, ни мало)…
         Главное для меня и многих в Форели, конечно, небольшой, округлый пруд, который, находясь на площадке за центральным зданием ДК,  продолжает свое будничное, а изредка и карнавальное
существование, и именно на нем в это жаркое летнее утро происходили неслыханно и невиданно большие события.
        Это надо же, - июнь две тысячи седьмого года, а в Форель, которая уже давно не территориально-политическая фаворитка, приехал с группой вооруженно-кавказского сопровождения сам Иосиф Виссарионович Сталин. И ведь по-настоящему живой, а не как герой какого-либо нашумевшего историко-революционного спектакля. Вообще-то  сценическая жизнь ДК «Кировец» в последнее время значительно активизировалась.  Новенький  театральный руководитель, прибывший сюда работать аж из самой «Таганки», провел такую всеохватывающе-бурную  художественную мобилизацию, что игровые кружки и коллективы начали здесь численно расти, как поганки, и вскоре так изьели и заплесневели культурное учреждение, что его уже этим летом пришлось закрывать на капитальный ремонт, а поскольку репетиционный процесс новый режиссер не позволял прерывать ни под каким предлогом, то теперь подготовку к постановкам перенесли на улицу и на пруд. И все ведь подстатилось и подфартилось.
        И, правда, где как не в пруду и не в его просветленных глубинах, играть горьковскую драму «На дне»? Нескольких героев этой пьесы, которых перманентно изображали местные бомжи, переодетые в белое нательное белье, как бы преображенные в свиней, в коих вселились бесы, загнали прилюдно в пруд, в этот дворовой водоем, где их предводитель Сатана (или Сатин?) читал с четырехметровой глубины знаменитый монолог с легендарным утверждением, что «человек звучит гордо». На поверхность пруда поднимались только воздушные пузыри, которые можно назвать «глотками жизни».
        Сталину понравился такой Сатин и он попросил повторения сыгранного. Но актеры-бомжи за время подводного прогона наглотались, задохнулись, утонули, и пришлось минут десять искать новых лицедеев, опять переодевать в чистое, исповедально-исподнее и снова, как свиней, загонять в святую воду.
        Одновременно вокруг форельского водоема репетировали и другие спектакли. Некий актер из непонятно какой драмы ходил возле пруда  и выкрикивал: «Байка - Байкал - бокал» или «Байка - Байкал - байкер», но пойди-ка нырни и отыщи на «священном дне» выброшенный туда хрупкий хрустальный бокал или вьехавшего в донный ил тяжеленного металлиста-мотоциклиста…
        Сталин заинтересовался также инсценировкой детской сказки «Приключения Буратино или Золотой ключик». Темнолицый вождь в белом кителе подошел к самой воде и, заложив ладони за спину, смотрел на надувной зеленый матрас-лист, на котором вполне уютно располагалась гигантская, двухметровая человекоподобная жаба, похожая одновременно на Новодворскую, Блаватскую и Авдотью Толстую. Жаба-жопа вовсю воняла, пукала, пускала слюни и ругала из матери в мать Россию и русских, и при этом занималась нехитрой и непыльной (в воде все же) подработкой: давала напрокат местным алкашам дециметрового деревянного Буратино, у которого спиралевидный нос являлся штопором - вытаскивать пробки из бутылок, в которых булькало - Потаенное, Оккультное, Алкогольно-Огульное…
        Такая трактовка «Ключика» Сталину показалась чересчур авангардистской, враждебной,  он щелкнул пальцами, что означало  знак-команду автоматчику-чеченцу из его сопровождения готовиться к публичной пальбе.
        Настроение Вождя всех народов явно ухудшалось. Если бы теперь увидел немую мизансцену из героической пьесы «Ленин в Разливе», то, наверное, приказал боевикам порезать Ленина, а его кровь разлить по стаканам - то есть в розлив…
        Вокруг пруда так же ходил черт из «Сказки о попе и его работнике Балде», перенося на своей черной от раннего загара спине то ли батарею водного отопления, то ли музыкальный инструмент - лиру, выполненную в виде отопительной батареи-лошади.
         На поверхности пруда плавал спасательный круг, напоминающий 0(ноль), и можно было бы уже говорить и о Ноевом, и о спасательном нолевом (с ударением на первый слог) ковчегах, но только не в присутствии Сталина, который безусловно считал себя Ноем - горным спасителем как животных, так и всего человечества.
         Потом к пруду за водой подьехал сказочный Емеля на печке-тракторе «Кировец» и ловко изловил щуку, но не рыбу, а подводную лодку «Щ-ка». Только что можно было попросить у доброй «атомной субмарины», и вообще что можно просить у кого-либо в присутствии Сталина?
         Терпение Иосифа Виссарионовича кончалось. Вождь почти что кипел. К тому же на этой проверочной прогулке и на увиденных им
репетициях спектаклей, в том числе «На дне», присутствовали М.Горький и С. Киров. Понятно, что Вождь возмутился: «Как это так? Только в одном этом районе имеется ДК Горького и ДК «Кировец»… Вон вывеска на стене - «Юный жириновец»… Где скажите, ДК Сталина? Покажите, где находится хотя бы полуподвальный подростковый клуб «Сталинец» или «Юный горец»? Где мои соколы-авиаторы или акулы-подводники? Здесь  даже Маринеско с его «Щукой» вспомнили, а вождя народов нет».
       Чеченцы-телохранители начали стрелять вверх из автоматов. Тут к Сталину подбежал вконец запутавшийся со своими многочисленными постановками театральный руководитель и спросил у вождя: «Вы, из какого спектакля?».
        Иосиф Виссарионович был вне себя от гнева: «Я вам покажу, из
какого…  Главреж - главу режь!». И действительно чеченцы тут же отрезали голову «подштановщику» и бросили ее в пруд. Если со дна и донесутся  до форельцев слова Сатина, то теперь они будут звучать так: «Человек - звучит «морда».
       Сталин вскоре поднялся на низкую зеленую скамейку и воздел к солнцу вождистские длани: «Главный постановщик в этой стране я. Сейчас все совместно будем ставить «Мастера и Маргариту». Что мне отдельно взятая голова режиссера… Чтобы здесь передо мной через 10 минут стоял настоящий глава района. Он у меня и тут, и во всем Питере,  и во всей России все по-новосталински переименует.  Всё, как прежде!».

2. СОФЬЯ

       На пруду творилось безобразие, а 32-летняя красавица Софья сосредоточенно рассматривала цветной туристический путеводитель по Азии. Хотелось в Тайланд или в Тайнланд (страну тайн), как раньше, как в прежней жизни. А теперь, в полуденное время, она пребывала в большущей общежитской комнате. Высокие стены были оклеены, как небо, обоями синевато-лазуревого цвета. Потемневший потолок, словно строгий эконом, поскольку до сих пор никто не удосужился выключить свет, угрожающе погрозил посмотревшей на него Сонечке стеклянными кулаками своих желтых, горящих лампочек. Деревянная кровать-полуторка с розоватым, разворошенным бельем казалась разоренной.
       На красно-коричневом полу лежала голубоватая подушка, словно гигантская конфета-подушечка для слона. Подобный слон мог обнаружиться в комнате в виде белесо-густого табачного дыма, но Софья не курила ни с утра, ни на ночь. Теперь у нее, резко обнищавшей и не имеющей денег на турпоездки в экзотические страны, остались в наличие только розовые мечтания и голубые грезы, красочные путеводители и атласы. Да еще на желтоватом  столе стоял старый географический глобус. Как-то сосед-поэт помог ей поиграть, словно в мячик, с этим округлым словом: в лоб ус, в гроб уж, зло бус… Вот если бы в комнате находились около тридцати таких глобусов, то получились бы полноценные и полновесные бусы опять-таки для домашней, призрачной слонихи.
       Нет, никакая Азия и - на самый черный летний день - Африка не выкручивались. Только Россия, Петербург, жаркий июнь и точечка на глобусе, где находится Форель. Здесь Софья прожила уже с полгода. Еще зимой поругалась с мужем-предпринимателем, и - прощайте, красивая жизнь и шикарные апартаменты, - молодой симпатичной женщине пришлось забирать пятилетнюю дочку, шмотки и покидать Каменноостровский проспект (хорошо, что не на заднице по каменьям).
       Мать Екатерина Васильевна когда-то как дворник Кировского района получила большущую комнату в форельской общаге на проспекте Стачек, и, как в скачках, они быстро перебрались туда. Мамаша со всей дворницкой непосредственностью славненько  отругала (хорошо еще что не «отрукала»)  дочку, красавицу-неудачницу, за то, что та изначально не настояла, чтобы муж-предприниматель прописал ее в своей квартире, но что сделаешь, ведь Петербург, как Москва, слезам (и наводнениям) не верит.
       Теперь Софья настойчиво, но безуспешно пробовала найти высокооплачиваемую (плач, злач…) работу. Офисные дамочки вовсе не как работницы службы озеленения с дедовскими пилами в руках, а, используя чуть ли не маникюрные пилки, подрезали под соперницами ножки служебных стульев, чтобы конкурентки,  грохнувшись,  катились брошенными горошинами к выходу. Если в балтийское небо город вставляет шпили (в том числе - газпромовский), то в фирмочках популярны шпильки. Вообще же, когда Вторая столица заигрывается в жестокие кабинетные игры, сильное небо ставит ее на место, то есть на голову или на уши. Тогда она с поднятыми вверх ногами начинает отчаянно колотить и колоть синие небеса шпильками своих шпилей и истерично вопить «Отстань, проклятое!». Однако, присмирев, возвращается в прежнее, деловое  состояние духа.
        За полгода Софья устраивалась в три учреждения менеджером, но всякий раз ее подсиживали или сплавляли, как по Неве фанерные
информационные доски советского периода с приклеенными к ним Правами и правилами конторской жизни…
        Ну а в общежитской комнате царила мать, которая ежедневно отчитывала дочку за неумение жить и пользоваться своей красотой. У матери к тому же иногда зашкаливало давление, и она в неблагоприятные дни (раз-два в месяц) безжалостно посылала Софью убирать закрепленную за ней территорию вдоль Ленинского проспекта (от улицы З. Портновой до Кронштадтской площади). 
       Топай, топ-женщина… И Соня, взяв в руки красную палку с острым наконечником, направлялась вдоль именитого проспекта накалывать цветные бумажки, обертки, сигаретные пачки и складывать их в черный полиэтиленовый мешок (под бульварный смешок). Таким же образом в Питере зарабатывал деньги на свое легендарное существование дон Кихот, только вместо палки он использовал легендарное копье. Что и говорить, не улучшила новоявленная демократия жизнь величайшего гуманиста. А на самом деле  даже занятно наблюдать за женщинами-приколистками, собирающими уличный мусор таким  игривым способом.
       Опальной жене бизнесмена не нравились подобные игры, но попробуй ослушаться болезно-взрывную мамашу. Еще та Екатерина, еще та императрица общежитского блица.

3. ЗМЕИ И СВИНЬИ

       Пошел уже первый час по полудню. Софья надела синеватые джинсы, светлозеленую дворницкую куртку, взяла полиэтиленовый мешок и поспешила на  территорию. Со стороны местного пруда доносились громкие выкрики, всевозможные призывы и восклицания, и даже вроде как выстрелы, но молодой женщине было не до них. Вперед на проспект, на мусор!
       Самое удивительно, что на улице было еще относительно свежо. В воздухе ощущалась приятная для дыхания кислородная наполненность, но впереди ожидала неотвратимая пустота подступающего зноя. Солнце, по которому с утра аккуратно прошлись чистой тряпочкой-тучей, медленно и верно покрывалось тяжелой черной пылью. Пропорхнули две розовато-зеленые бабочки, словно птичьи тапочки. Следы просили воды.
        Если бы пообещали хорошо заплатить, то могла бы в черный дворницкий мешок загнать палкой пылкое солнце. Но не получив никаких стимулирующих импульсов, решила ограничиться обычным сбором легковоспламеняющихся уличных бумажек, белых, синих, красных. Жара была терпимой, июньское солнце еще по-артиллерийски не палило  по «Ювелирторгу», аптеке, магазину «Веста», мимо которых Софья пока что благополучно продвигалась.
Почти с улыбкой пересекла Соломахинский проезд, но на правой стороне проспекта, возле развесистого сторожевого дерева, что высится напротив новоапостольской церкви и около строящегося элитного дома, ей сделалось жутко. Неподалеку от темно-зеленого дуба в радиусе пяти-шести метров валялись несколько синеватых мертвых поросят. Получалось, что их цепко хватали  сальными руками и махом - Соломахинский проезд! - швыряли на землю прямо с  грузовой машины. Если на кузове имелся зеленый брезент, то выбрасывали, как паленый презент. Но почему сюда? Почему в жаркий летний день? И что с ними теперь делать? Тут уже ей не удастся «приколоться», таких хрюш пикой не поднять и в мешок не   вместить. Даже от земли не оторвать.  Да и мешки не того формата.
        Замерла на обочине проспекта, как верстовой столб. (Можно уже на основе этого материала верстать первую страницу какой - либо бульварной газеты).
        На шикарную или шок-карную дворника начали обращать внимание прохожие. Из синей сторожевой будки строящегося дома подошел молодой охранник и сострил нечто гнусное про стрельницких гусаров, якобы опившихся возле дуба до поросячьего визга. Софье самой захотелось завизжать от ужаса, ведь ее взору предстала куча мерзких поросят да еще на красивейшем фоне двух соседствующих церквей - новоапостольской и православной - и двух строящихся элитных жилых комплексов «Бельведер» и «Монплезир». Молодая женщина чуть слышно выругалась и, отшвырнув красную пику и темный мешок, направилась к старым, времен дореволюционной и советской застройки, зданиям Форели   (Кировского городка). Ей казалось, что все окружающие дома начали по быстрой связи насмешливо обсуждать случившееся. Как же, в бурный период выигрышемании да получить, сорвать Суперприз всеобщего презрения в таком навозно-колхозном виде!..
         Тяжело дыша, поспешила к Поэту (другу, хозяйственнику, любовнику), проживающему в одном доме с ней. «Он у себя, он поможет…». К «коллегам» матери за помощью идти не решилась, только обсмеют, обозвав фифой.
         Поэту было 53 года. Сентиментальный и реальный мужчина. Надежный человечек. К такому можно прибежать с горючими слезами и с воплем «Мне свинью подложили! Даже нескольких!». Придет, уберет. К тому же он придерживается в литературе крестьянского направления. Не погнушается.
          Поэт жил с 22-летним сыном-студентом. Иногда приезжала из недалекого областного городка видная и, кажется, безобидная жена. Приходили и другие женщины и девицы. Но он все время заглядывался на Софью, как на одноименный красивый и казалось что доступный храм, предлагал при встрече в подьезде некоторые хозяйственные, но вовсе не религиозно-духовные услуги, вежливо  приглашал в гости…
        Тогда был апрель. Мать в очередной раз бросила Соню, как скомканную цветную бумажку, на свой участок. Появилась первая зеленая, но еще не сочная травка  на фоне синего лэковского забора и строящегося «Монплезира», который практически закрыл собой невысокую иоаннокронштадтскую церквушку.
         К Софье подошел поэт. Поздоровался.
- Расчищаешь путь к храму? Накалываешь змей, гадов, и -  в мешок?
- Неужто и вправду здесь змеи водятся?
- Еще какие. Я, например, змея по гороскопу.
        Тут же, видно, по привычке, стал коверкать слово, придавая производным не то что иронический, но даже издевательский смысл
- Город-скоп, город-скот…
- Ну, вас-то я не стану прокалывать. Вы свой, вы вроде хороший.
         Поэт настаивал на своем:
- Нет, серьезно, я - змея…
        Немедленно нагнулся, обнаружа природно-знаковую гибкость, и принялся собирать с земли магазинные листовки времен раннерыночного бойкого капитализма. Да, резко тогда газанула машина рекламных акций, и вездесущие цветные бумажки густо и почти ежедневно заваливали газоны.
        Софье такие действия не понравились: «Не надо! Я сейчас вам руку проткну, чтобы этого не делали. Люди же смотрят».
- Разве я тебя компрометирую?
- Может быть… Или уйду. Мне легко.
        Поэт, извлекая сигареты да оранжевую зажигалку из бокового кармана красно-коричневой  курточки, продолжил:
- О том, что помогаешь матери, знаю. Но ведь и ты знаешь, что по Ленинскому проспекту Путин ездит в свою резиденцию в Стрельну. А с таким именем как Софья  категорически нельзя работать на президентской трассе. Сразу вспоминается террористка и бомбистка, народовольница Софья Перовская.
        Софья улыбнулась:
- А, может, я и на самом деле такая?
        Поэт продолжал иронично и заговорщицки:
- Но тогда тебя могут пристрелить здесь без вопросов. Построят храм… Хотя неподалеку  уже стоит церковь Святой Софьи и ее дочерей Веры, Надежды, Любови.
  Соне не то чтобы нравился характер разговора, но она его поддержала:
- А вы что смотритель за этим участком президентской трассы?. 
- В какой-то степени…
- Вы - смотритель, а там, у будки, - охранник. Глядели бы, чтобы мусора меньше бросали.
         Да, видно, у того и другого в глазах пребывало столько соринок и просмоленных липких щепок, что полузаклеенные глаза для широкого осмотра было не продрать. К тому же синий забор ЛЭК напоминал реку, будка - речной вокзальчик, а всякие бумажки, ну это чайки или утки, и они уплывут, улетят… упадут.
         Сосед принял вызов:
- А, знаешь, - это большой город, культурная столица. Здесь, Софья,
сама догадываешься, нельзя жить без грязцы. Вообще, небезопасно жить абсолютно чисто. Надо малость грязнить и грешить. И малость молиться. Иначе город сожрет. Такую теорию должен знать не только каждый дворник… Смотри, змея ползет!
          Софья испуганно среагировала: «Где?».
- Весь апрель никому не верь. Ладно, хватит про памятники Софье и Путину. Я, кстати, предполагал, что здесь, на пустыре, воздвигнут или синагогу или мавзолей Владимира Владимировича. Может, потом…Но довольно про бомбисток и церкви, а также про змей. Может, пойдем вечером вон в тот японский ресторан «Ки-до» и сожрем всех змей и рептилий? Чтобы  зажевать этот разговорчик.
       Софья отказалась, сославшись на занятость, но у Владимира имелся номер ее телефона, еще зимой выпросил, вот и позвонил ближе к вечеру, и она, уже оправившаяся от дневных работ и забот, согласилась. Пошли в «Ки-до», чтобы совершить «кидок» вверх или в низ. В ресторане они чувствовали себя, как в своей тарелке. Поэт пожирал ее своим взором, что было тоже уместно. По возвращению  он пригласил Софью в свою квартирку, где она и осталась до утра.
       И все же это был кидок в низ, к земле, к мусору, к змеям, а теперь, жутко представить, к синим поросятам. Совсем недавно поэт расщедрился и подарил ей большой и дорогой букет лилий. А нынче возле ног лежал букет смердящих свиней. Софья, вспоминая этот случай, спешила к поэту, ругая на ходу себя и все вокруг: 
- Вот они хрюши-василечки, цветики-синечки… Вот они - небесные цветы твоего земного триумфа, Софья Перовская. Вот вам и презент, Оксана Федорова!
        Она действительно внешне напоминала Мисс Мира, питерскую милиционершу, только была ниже ростом и покруглее.
     «Вот они мои свиньи-проблемы. Вот вам и «Спокойной ночи, малыши» вместе с Хрюшей и Оксаной-ведущей. Хрюкай, Сонечка, хрю-хрю. Какой ужас… Этот поэт сравнил меня с Федоровой, пусть теперь с хрюнями и разбирается. Пусть знает как связываться с «Мисс мира». Жуть. Кошмар… Только бы он дома оказался».
       Она спешила быстрым шагом (махом) с Соломахинского проезда мимо 116 дома, заброшенного детсада, вдоль начавшего зеленеть пруда к своему историческому дому.

4. ПАЗУРОВ

         К общему облегчению солнце в тот день не очень-то усердствовало. Возникновения небесной серости не допустило, но и землю освещало совсем не убойно. Образовавшуюся голубизну небосвода можно было назвать спокойной, сосредоточенной. Словно светлые мысли, плыли небольшие белые облака. Продолжали чирикать воробьи. Вблизи чела могла появиться пчела.
        Земные дела, но только не возле пруда, шли своим чередом. Над низкими домами Форели (это ряд немногочисленных желтых, а не сине-речных зданий), где до революции размещалась психбольница Всех Скорбящих, а после - общая спальня Всех Работящих,  - над территорией, почти сплошь выложенной фигурными кремовыми кирпичиками, над округлым, небольшим прудом, над вялодымящей котельной, построенной в раннесоветский период, - мощно возвышался, даже устрашающе нависал наисовременный 20-этажный жилой комплекс «Монплезир». Никакого, конечно, даже ошибочного «плиз» с его стороны в адрес больнично-общежитской Форели не раздавалось. Новый шикарный дом твердо и безоговорочно занял здесь командное положение. Его строительство, правда, не было завершено, в элитных квартирах пока что не копошились отделочники, и само  здание по-прежнему окружал синий  бетонный забор, словно дорогостоящее (после свадебного сочетания с Демократией-Бюрократией) обручальное кольцо  с бриллиантами - постовыми будками для охранников. Да и сами стражники являлись драгоценными, - хоть их самих охраняй.
        В одной из коричневых будок, выходящей окошечками на Ленинский проспект и прямо на новоапостольскую церковь, нес службу 30-летний, невысокий, несколько вяловатый и все же ответственный парень Саша Пазуров. Ходом пыльного строительства жилкомплекса интересовался без особого пыла. Ну, поднимались этажи с использованием североканадской опалубки, ну, и пусть поднимаются. Процесс не остановить, не запретить, как,например, играть высоко поднятыми клюшками или протестно вздымать флаг сепаратистской провинции Квебек. Не рухнет же дом
на сторожевой пост.
        С гастербайтерами (большинство из Белоруссии и пару десятков узбеков) Саша-Раша не конфликтовал и надеялся, что никто на его обесцененную голову коричневый камень не сбросит. Не хотелось ему в гробу слушать тяжелый кирпично-скрипичный концерт. Службу нес без оранжевой строительной каски, к «оранжевым революциям», прокатившимся не так уж давно по Украине и азиатским постсоветским странам, относился прохладно.
        Стражнику Сане было до солнца, до лампочки положение рабочих. Его, неплохо писавшего стихи, совершенно не интересовали ни пролетарская, ни народная, ни патриотическая темы. Еще совсем недавно служил охранником на Кировском заводе, был свидетелем штурма рейдеров (под Красным революционным знаменем) одного из цехов завода, но даже этот уникальный случай не отразил в стихах. Ну, а о возможности Пролетарского Реванша, о мусульманско-гастербайтерской революции на русской территории даже не предполагал.
         Сидел себе в будке, иногда ходил по бугристой и захламленной территории. Частенько появлялся на Ленинском проспекте и на проспекте Стачек. Ну, Стачек, так Стачек, ну, Революций, так Революций. Но он, Пазуров (Па… Позор) недавно сам стал участником одной из революций (как считалось, достаточно престижной) - книжно- голубой.  Теперь очень сожалел, что с личного согласия приобрел репутацию «нетрадиционного поэта». Такое впитывается, так что и не отскоблиться, и хотя на охраняемой стройке количество краски измеряется тоннами, не так просто  отмазаться, откраситься.
         Его, охранника, прямо на работе начал преследовать жуткий Голубой Призрак. Видел себя погруженным то в залитую водой громадную цементную ванну, то в ближайший сине-зеленый форельский пруд, то в яму около православной церкви. Строительные краны иногда казались гигантскими эротированными членами. Однажды передернуло от предположения, что его, пусть и не национал-поэта, могут по грустной  иронии судьбы коллективно оттрахать горячие гастербайтеры.
        Но в этот летний белооблачный день в поле его неголубого зрения попала молодая, красивая дворник, стоявшая в шоковом состояние возле темно-зеленого дуба, вокруг которого валялись не весть откуда взявшиеся мертвые поросята. Свиносброс произошел при невыясненных обстоятельствах, еще во время дежурства Котлярова,  которого в в 10 утра сменил Пазуров.  Но поросята не белые завиточки-стружечки (не бантики, не виньетки), оставшиеся после столярных работ. И вроде как не их территория, не их проблемы. Но рядом! Но воняло, и на ум приходили всякие дикие перефразы «С дуба рухнули» или «В петербургских небесах поросята вились и на церковки они мертво повалились». Эту красавицу-дворника он уже видел пару раз. Проходила вдоль проспекта и, как бы играя, нанизывала на заостренную палку бумаги, и сваливала их в черный мешок. Не удивился, что молодая, -  он тоже молодой, перспективный, а всего лишь охранник, хотя на хлеб с маслом, как небо на тучи с солнцем, зарабатывает.
       Честно говоря, не хотелось ему ни с поросятами, ни с опростоволосившейся дворником разбираться. Но вдруг возникло тревожное предположение: «А вдруг начальство с меня спросит? Ведь недалеко стройка, может, это нам подбросили, подложили? Не оскорбляют ли эти мертвые свиньи национальные и религиозные чувства гастербайтеров?».
        Все же подошел к остолбеневшей, одубевшей и даже малость «посиневшей» женщине. Попросил прикурить.
Софья негодующе стрельнула в него взглядом:
- Не курю. Спрашивай у проституток, вон одна шляется. Лучше бы сказал, куда это всё деть?
- Проститутки меня не зажигают.
        Пазуров являлся находкой для начальства, так как предыдущим и уже уволенным охранникам как раз путаны мешали исполнять непосредственные обязанности. Его же, верного семьянина, они действительно не воск… не вос-пламеняли, не вос-семеняли.
- А, может, их сжечь? – неожиданно для себя выпалил он и тут же чуть не захлебнулся от собственного плохо заглушаемого хихикания. Имел в виду и поросят, и проституток.
        Софье оставалось только психовать:
- Ему смешно. Нет бы вам прямо на стройку их привезли. Охренники. Но откуда они взялись? Кто-то  должен был видеть.
- В том-то и дело, что их свалили ночью. Сменщик не знает.
        В глазах Софьи обозначились яркие искорки, красные огоньки, как будто там щелкали зажигалками. Она продолжала злиться: «Хоть бы знать с какой машины сбросили?».
        Испорченное декадентским  «Молодым Петербургом» сознание поэта выдало иронически-вульгарное предположение:
- Синие гусары… ментики на них… Прискакали из Петродворца на Ленинский проспект за девками.
- Почему синие гусары? Да хоть голубые… Пошло всё к черту.
        Дворник бросила пику с черным мешком и направилась прочь.
Пазуров хмыкнул: «Гусары, свиньи, дуб с желудями. Не она же
убирать будет. Не такая уж, наверное, дура?».
       Он тоже не собирался охранять поросячью кучу. Презрительно сплюнул, ушел…

5. СТАЛИНСКИЙ ГОРОДОК

       Театральное буйство в присутствии товарища Сталина на землисто-каменном, коричнево-зеленом берегу форельского пруда  продолжалось. Через 20 минут после того, как была отрезана голова у главного режиссера и брошена в водоем, на территорию Форели, ближе к ДК и к его закрытым и уличным сценам, привезли главу Кировского района господина Замутько Нарцисса Тюльпановича. Чеченцы подвели его к Иосифу Виссарионовичу, и вождь испытывающее спросил:
- Ты - глава какого района?
- Кировского.
       Иосиф аж закипел от негодования и закричал: «Ты - теперь глава Сталинского района! Нет, ты бывший глава…».
       Сбив кулаком с ног господина-товарища Замутько и переступив его тело, вождь громогласно известил собравшихся: «И это теперь не Кировский общежитский, а Сталинский пролетарский городок. И нет больше никакого Кировского завода, а есть Сталинский завод и одноименная станция метро…».
       В течение тех двадцати минут, когда здесь ожидали привоза Замутько, - в Форель на автовозе доставили десятиметровый деревянный крест и водрузили на середине пруда и теперь на нем распяли экс-главу района.
       Вызванные сюда же по приказу товарища Сталина музыканты рок-группы «Наутилиус Помпилиус» проникновенно исполнили композицию с такими словами:

  «Видишь там… возвышается крест.
  Повиси-ка на нем.
  А когда надоест, возвращайся назад
  Гулять по воде, гулять по воде».

      И если Сталин был Виссарионович или Писса-рионович, которому решительно на все - писать, то пруд выставил ему в противовес свою «оппосзицию» в лице обезглавленного помощника главрежа Александра Иванова с его живой картиной «Явление Христа». Иисус и еще несколько персонажей, обнесенные огромной картинной рамой, медленно продвигались к воде и к богу-Иосифу Сталину. Вождь и Христа хотел распять, да крест оказался занятым, поэтому отдал его вместе с апостолами в распоряжение лейтенанта-
участкового.  Иисус заупирался, обьявил себя капитаном (о восьми звездочках), заявил, что с пруда, как с корабля, уйдет последним, поэтому его первым из всей религиозной братии отправили «гулять по воде», а, точнее, - по дну.
       Вскоре были обьявлены всенародные гуляния и водно-спортивный праздник. На дощечке с пружинным зажимом, то есть на дощечке-мышеловке, словно в виндсерфинге, по окружности пруда ловко каталась Крыса. Потом две неполные команды сыграли в ватер-(или матерполо) отрезанной головой.
        С каждой минутой пруд-плут все больше и больше напоминал котлован, заваленный мертвецами. Но все надеялись, что к вечеру сталинские забавы завершатся, что сюда подойдет гигантский экскаватор и начнет своим ковшом-черепом доставать из водоема людские черепушки…
        В это время на крышах форельских домов, как на хребтах южных или уральских гор, появились верткие кавказцы, быстро протянули белые провода, и вскоре через черные наддомные громкоговорители Форели было доведено до народа кремлевско-правительственное сообщение о массовом переименовании городов Киров и Кировск - в Сталин и Сталинск.
        Волгоград снова стал Сталинградом. ДК «Кировец» тут же переиначили в  ДК «Сталинец». Техновоскрес и трактор «И.С.». Уря! Уря! Уря!...
        Благодарный Иосиф Виссарионович говорил громко и афористично. В частности, форельский пруд он назвал сердцем России и требовательно заявил, что сердце должно быть алым. Поэтому его верные охранники тут же обезглавили 12 крупных районных чиновников и бросили их обезжизненные бестолковки в пруд, который сразу стал красным. Как протекающая рядом Красненькая речка, как располагающееся поблизости Красненькое кладбище.
        Наконец, Генеральный секретарь властно потребовал: «Приведите сюда форельца Меньшикова… Это благодаря его воображению я появился здесь. Срочно отыщите его и доставьте сюда, чтобы получил из моих рук Сталинскую премию по
литературе - в миллион рублей».
        Горцы-посыльные через пять минут вернулись, но без поэта, и сообщили вождю, что стихотворец с какой-то девахой Софьей ушел убирать мертвых поросят. От такого сообщения Сталин впал в транс.
Вечером около пруда было безлюдно и тихо. Но те,  кто подходил и смотрел в воду, ужасались: в ней плавали стаи красных плоскогубцев. Тут же на берегу предлагалась бесплатная наваристая  уха из них…

6. ХРЮШИ И ДУШИ

        Моя компактная квартирка с отдельными душем и туалетом, а в таковую она превратилась в результате реконструкции большущей общежитской комнаты, в эти жаркие дни нагревалась буквально с утра. А тут еще, словно в начале рок-концерта на разогреве работала группа «Газовая плита», - правда, с одной включенной конфоркой, чтобы приготовить пищу и вскипятить воду для «бодрюч-дрюч-кофеюч». На стенах помещения, особенно возле плиты, выгорела, как теряет синий цвет небо в жаркий полдень, и потускнела ультрамариновая водоэмульсионка. В самое пекло, это в два-три часа дня, из-за льющихся через стекла и  через тонкие голубоватые занавески потоков горячего воздуха комната буквально расплывалась, и, конечно, не в улыбке. Пока что было терпимо. Я, сидя в полуразваленном тертом-перетертом буром кресле почитывал и покуривал. И подумывал тоже, например, о своем творчестве.
      Взявшись исследовать первый 12- летний астрально-животный цикл 2001-2012 годов, пока что работал в соответствии с намеченным планом.  В  2001 году написал «Год змеи», в 2003 году сразу же по двум годам (Коня и Козы) отчитался в гротесковом «Шпингалете»… 2005 год - год Петуха подробно расписал в повести «Луна, кровь и Лена»… Теперь 2007 год - год Свиньи… Что год свинюшный мне готовит?
      Тут громко постучали в железную, коричневую дверь квартирки. «Открою воротца, она и ворвется». Так и получилось, вошла запыхавшаяся Софья.
        Сев за стол, хныча, рассказала про подложенных свиней и почти слезно просила, чтобы что-то сделал. Как отказаться? Взял из домашней кладовки на всякий случай лопату, и направились на улицу. Да, не забыл вытряхнуть в полиэтиленовый бежевый мешочек окурки из пепельницы, словно загнувшихся махровых мини-поросят.
        Когда на проспекте подошли к смердящим хрюшам и начали якобы заговорщицкое совещание о том, как от них избавить себя и всю именитую кругу, к нам неуверенным шагом подошел охранник Пазуров. Остановился рядом и начал с прищуром наблюдать за происходящим. Знал я этого Пазурова, и поэтому моя реакция оказалась естественной и соответствующей.
       Я вскинул над собой лопату и довольно громко вскричал:
- Так кого тут в кусочки крошить? Свиней или голубых охранников?
       Казалось, что в одной точке собрались все мерзости мира.
Честно говоря, я не знал, что делать. Вдруг неожиданно для себя начал быстро раскручивать поднятую вверх лопату и казалось вот-вот зашвырну ее к надкупольным золотистым крестам одного из двух близстоящих христианских храмов. Нет бы мне с такой злостью раскручивать и забрасывать куда подальше мертвых поросят. Но я резко остановился, вонзил лопату в землю и рявкнул  поэту-охраннику: «Охраняй инструмент, а мы скоро придем!».
       Взял Соню за руку и повлек к домам. Через пять метров сказал:
- Успокойся. Он их закопает. Он мне должен. 
       Еще через несколько метров экзальтированно предположил: «А это идея закопать в Форельском треугольнике клад в виде свиней! Подложить их потомкам! Все равно же все здесь потом перекопают и вдруг наткнутся на поросячьи кости».
- Ты что?
- Все сделаю (за любовь до гроба)… Иди домой. Я все решу.
       Софья, недоумевая, переспросила: «Может, и мне остаться?».
- Иди, иди. Я подстрахую. Посмотрю за ним. Если не будет копать, то для поросят гробы закажем…
       Положил Софье руку на талию, развернул и подтолкнул. Она молча, не оглядываясь, ушла.
        А на противоположной стороне проспекта во всю ширину своих ртов-листьев, будто бы измазанных зеленкой, лыбились, словно пациенты психбольницы, немногочисленные тополя. И если бы у них образовалось еще по одной ноге-стволу, то они начали бы притоптывать, как в хип-хопе, и  отпадно блажить: «Топ О! Ля!.. Топ О! Ля!..». Ах, хип-хоп, хлоп-притоп. Ох, если бы можно было возле синюшных туш организовать маленький уличный праздник с использованием ритуальных обрядов, которые бы воссоздавали и исполняли гибкие танцоры из какого-либо африканского племени людоедов и пожирателей сырой и малость подгнившей свинины! Но ни ганнибалов, ни свиноедов… Лишь крохотные воробышки приземлялись на изумрудно-зеленую июньскую травку. Ни ворон,ни орлов, ни особенно динозавров, которые могли бы в своих страшенных пастях унести тухлятину в тусклые места. Солнце тоже не зарилось на дешевизну. Во всяком случае с небосвода не текли удлиненные прозрачные слюни, похожие на элементарные стеклянные градусники. Мое тело, наверное, тоже напоминало термометр, если бы меня прибили к стене или к столбу (как Христа), или повесили на гвоздь. Но во мне не было ртути, чтобы шустро двигаться, а в  голове - масла, чтобы быстро и точно думать.
       Вот и насчет Пазурова я перегнул. Стал бы он тут лопатой ковыряться. И ничего он мне персонально не был должен. Пришлось
поломать голову. Прикинул, а что если найти большие полиэтиленовые мешки и загрузить в них поросят? Но такие мешки я мог обнаружить  только на соседнем проспекте Стачек, вывалить из них мусор и потом уже вернуться с ними сюда. Но упаковывать синюшных свиней при заголубленном Пазурове? Надо просто плюнуть на все, и вопрос сам по себе решится. Прикинул: «Приду домой и позвоню в какую-нибудь чрезвычайную службу с жутким сообщением, что на президентскую трассу возле святых церквей вывалили поросят. Свинство на трассе страшней теракта. А, может, это теракт в виде свиней? Увезут, и двух часов не пройдет. Зря что ли за Тюльпанова и Матвиенко голосовали? Это их проблемы. А для  хохлушки Матвиенко свиньи в таком виде – национальный и региональный позор. Не стану же я с этим дерьмом возиться. А Соньке ничего не будет»…
       Уже успокоенный, сидя на большом камне напротив «Бельведера» и «Монплезира» и разглядывая их, я снова прокручивал свои мыли об Архитектуре… Эта тема оказалась архиважной в плане построения «новой России». Ведь создавая новые государства и империи, к примеру,  Египет, 3 Рим, 3 Рейх, Сталинский СССР, правители задумывали и мощно реализовывали грандиозные архитектурные проекты в виде пирамид, храмов, бундесхаусов или монументальных домов будущего… Теперь в Петербурге повсюду понастроили, понатыкали стеклянных торговых центров, бизнес-зданий, новомодельных высотных домов из каких-то неестественных материалов. В некоторых случаях такие здания оживляют микрорайоны, но в большинстве случаев - омертвляют. Как и во всей нынешней жизни, здесь чудовищным образом проявляется разделение на живое и откровенно мертвое. Случилось что-то такое, что эта жизнь порою действительно кажется мертвой….
       Тем не менее строительство в городе идет бурными темпами.
Самое страшное заключается в том, что Движение домов, Движение  архитектуры (хотя сами дома, естественно, не двигаются, а продвижение архитектурной мысли я не назвал бы таким уж поступательным) полностью заслонило собой Движение душ человеческих. Получить жилье получше - это «да», а вот стать самому человеку духовно богаче - это «нет». Движение капитала тормозит, сводит на нет Движение душ и сердец наших.
       Элитное жилье - всё, душа - ничего. Элита - всё, люди - никто…
        В 2005 году я много размышлял о Луне (значение и влияние ее
и жилья на людей бесспорно), так вот теперь скажу, что простым глазом не удается увидеть ни Движения Луны (хотя с Луной проще),
ни Движения домов, хотя они относительно неких координат безусловно движутся. И, повторяю, совершенно не просматривается Движение наших русских душ к самоусовершенствованию, самопожертвованию и самореализации.
        К тому же в эти годы строительного бума в наши большие города для додавливания русских душ были высажены крупные десанты гастербайтеров, и мы стали свидетелями наплыва или многочисленного налета всего мусульманского на наше духовное пространство. Применительно к православию надо сказать, что пришедший к нам Христос вдохнул новую жизнь, привез новые продукты, новые напитки, но не с мертвых ли они полей, не с лунных ли они коровников и свиноферм, не с Мертвого ли моря, что находится в Израиле? И получилось, что в духовном плане советская 5-этажка, хрущоба - это хорошо, а новейшие дома - это невысоко и убого. Но если начнешь петь осанну социализму да еще попробуешь отнять у народа капиталистический паёк - порвут тебя бдительные сограждане тут же.
        Да, Христос дал нам продовольственный достаток, только сами души, даже по сравнению с социализмом, истощились, стали немыми и немочными, бестрепетными, почти что мертвыми, даже совсем трупными, словно те синюшные свинюшки, невесть откуда взявшиеся и лежащие теперь кучей около строящегося «Монплезира». Может, и в самом деле эти поросята - падшие души или падшие ангелы…
        В поле моего зрения оказались стоящие наискосок друг от друга церкви. Непонятно какие чувства и механизмы сработали в мозгу, но мне представилось, что церкви вот-вот начнут экуменическое движение друг к другу и сольются в однополюсном христианском поцелуе и в последующем экстравагантном экстазе.
         Но их движение упредил внезапно возникший вопрос: а почему церкви? Ведь подобным образом могут встречно двинуться и элитно-бульварные дома с вычурными названиями «Бельведер» и «Монплезир», обняться, обвалиться. В таком случае они перегородили бы Ленинский проспект чудовищно-массивными обломками, образовалась бы этакая косая, высоченная баррикада, на гребне которой могли бы стоять русские пролетарии и гастербайтеры с гигантским синим (нет, голубым, нет, красным) знаменем и разноголосо призывать уже непонятно к какой свободе.
         Недалеко от меня высился дорожный столб с рекламным, еще не расколотым, не разваленным стеклянным знаком «Вавилон».

7. ОТХОДНЯК

      Наконец-то Софья вернулась домой.
- Что такая запыхавшаяся? - спросила мать, лежавшая одетой на заправленной кровати. Но никак не розовая конфета в развернутом фантике. Всё в квартирке было разворочено от жары, стоявшей в городе уже больше недели. И желто-коричневый стол, и стулья в бордовой обивке стояли, как попало, как солдаты по команде «вольно», только что на пол спать не заваливались. Оказались сдвинутыми и не поставленными на прежние места громоздкий  вишневый шкаф и желтая кровать. От духоты стены «расстегивались» и даже пытались рвать на себе синие обои. Вовсе не по недоразумению большой голубоватый лифчик Софьи сидел ладно не на ней самой, а на ближнем к дверям стуле. Задыхалась микроволновка. Глючил телевизор.
- От чего, значит, запыхалась? - переспросила дочь. - Со священником общалась. Загипнотизировала и завлекла в храм. Как в сериале «Жена Иуды», который ты недавно смотрела.
- Не дури.
- Я-то не дурю. Это священники дурят. Соблазнил меня, - зло добавила Софья, снимая возле дверей рабочую одежду.
        Мать приподнялась со словами: «Это не молодой ли отец  Николай? Из православной хоть церкви?».
- А он без рясы был. Может, и в православной, и в новоапостольской служит. Святоши, нет бы им из церквей всем выйти и мне помочь… Попроповедуют в одной, перейдут дорогу и уже в другой о святости рассуждают. Это как строители. Что-то поделают в «Монплезире», получат команду, перейдут скопом проспект и уже в «Бельведере» ородуют. Шучу я, мне бы хоть в одном месте работу найти.
        Мать твердо заявила: «Ищи».
       Соня помылась, хлебнула из чашки холодного чаю, а через несколько минут попробовала что-нибудь сьесть. Взяла с блюдца кусок колбасы, потом полезла за булкой в пластмассовую хлебницу, похожую своей формой на красный лотерейный барабан, словно за выигрышным билетом. Если счастливый, надо непременно сьесть? Глотнув затем сока из вишни, почувствовала себя вновь лишней  и направилась в зеленый коридор, из которого вышла на огромную желтостенную лестничную площадку. Оттуда увидела, что перед дверью первого этажа, закрытой на французский замок, стоит  знойная женщина, которая в свою очередь  заметила Софью.
- А вы не скажите, как пройти на этот этаж? Стучу, но никто не открывает.
      Соня, прислонясь к крепким коричневым перилам и разминая сигарету (а не перила), спросила:
- Кто нужен?
      Женщина сказала, что такой-то и такой-то.
- Дела? Любовь?
       Незнакомка пожалела, что начала разговор с красивой и нервной обитательницей дома:
- А что вы интересуетесь?
- Так вы тоже интересуетесь, где он.
        И с несвойственной ей жесткостью, но характерной для офисных дамочек, с которыми работала, Софья резко предложила: «Можете все рассказать мне. Я его подруга».
        Незнакомка растерялась от такой откровенности, но быстро нашлась, решив отплатить той же монетой, как бы упавшей со звоном со второго этажа:  «Тогда спускайтесь. Вместе покурим».
- Нет проблем.
       Женщина получила сигарету и красную зажигалку, поманипулировала ими и, выпустив серый дым, начала: «Я к нему пришла вернуть любовный должок…  Мы познакомились год назад на ретротанцах в «Тайфуне», что на улице Лени Голикова…».
        Вдруг ее охватили сначала едкий смех, а затем неудержимый кашель, который никак не хотел закончиться. Незнакомка швырнула сигарету и бросилась к входной, коричнево покрашенной, железной двери. Ее, как тайфуном, сдуло. Или она вдруг заметила в углу этого парадняка юного народного мстителя Леню Голикова с автоматом на груди и с трагически-беспощадным вопросом в детских невинных глазах «За что мы погибали?». Или, обнаружив в подьезде Леню, с ужасом усмотрела в нем серийного убийцу-маньяка, на счету которого имелось больше полусотни жертв. 
        Бедный Леня, то его по-простонародному обзовут Алкоголиковым, то Голей Лёниковым… А, может, она все же  увидела призрак Сталина, который иногда появлялся в здании бывшей психушки, и в подчинение которого находились тысячи таких голиков-соколиков…
        Софья через пару часов решилась прогуляться до проспекта. На злополучном месте, под зеленым дубом, синих поросят уже не было.
А вечером, когда пришла благодарить поэта, возвращать ему должок, внезапно выложила на его письменный стол три беленьких и одну розовую квитанции на оплату за телефон и коммунальные услуги.
- Как три поросенка, - хмыкнув, заметил поэт, - только расплющенные, раскатанные.
- Сам понимаешь, я сейчас без денег. Что для тебя какие-то полторы
тысячи. Разве я не достойна, разве я не стою этого?
       Такими словами Софья грубовато спародировала высказывания героинь рекламных роликов.      
       Но перед ним теперь сидела, почти что лежала почти сама «мисс мира», только что не в короне.
- А где твоя корова?
- Какая корова? - недоуменно спросила мисс-дворник.
- Ну, в смысле, корона мисс мира.
       Софья недовольно отпарировала: «Еще спроси, где хрюши?».
       Я промолчал, но почему-то начал примерять по отношению к себе незримую корону-корову. С удовлетворением предположил, что на голове пасется не какая-нибудь презренная вошь, а священная корова, как материализация постоянных мыслей Крестьянского поэта  о  сельском хозяйстве. Но поскольку продвигается по голове и жует солому моих простеньких и седеющих волос, то сама же и потопчет деревенские сермяжные мысли. При этом будет покрывать голову своим дерьмом, словно  «посыпать пеплом». Она рогатая, и я  за счет ее рогов - рогатый…
      Только рогатой, ну, чуть-чуть обманутой чувствовала себя Соня.
- Да, чуть не забыла. К тебе сегодня приходила какая-то чокнутая и хотела отдать любовный должок. Кто такая?
       Я точно знал, кого имеет в виду: «А, это Галочка. Я почему-то так и предполагал, что обьявится».
       Софья что-то тихо проговаривала, а поэт как бы и не слышал, направившись готовить  себе растворимый кофе. Тут же до него донеслось: «И что вокруг тебя, замухрышки, такие бабы вьются?».
        Меньшиков уже засыпал в чашку бурый кофе и нехмурый сахар. Хмыкнув, звякнул по чашке серебристой ложечкой, затем поднял ее над собой и начал декламировать:
 
В общежитии

Меж разбитными, молодыми,
Как царско-питерский вагон,
Прошелся над клубами дыма
Своих желтеющих кальсон.

За барским поездом бежали
И целовали на ходу,
Ну а теперешние крали
С руссопоклонством не в ладу:

Не надобен пер..ячий поезд
С Распутиным
         


       и с фельдшерком.
У старой Верочки запоем
Пью застарелым пареньком.

Не я страну завез в Реформу,
Не я последний ротозей...
Ищу себе музей-платформу,
Ищу себе перрон-музей.

Хочу маячить паровозом
На расписной платформе той.
Вдруг полстакашика морозом
Плеснут и в мой котел пустой?
 
- Фельдшерок - это синеглазый Есенин. Верочка - ****нющая алкоголичка. Поезд царскосельский, императорский…
        Неожиданно Софья зевнула: «А в действительности общага… И то,  что мы  с тобой всего лишь дворник и курьер. Я даже не могу заплатить по квитанциям». 
       Вдруг ей опять вспомнилась дневная встреча с подругой поэта на лестничной площадке во время неспешного выкуривания сигареты. Неспешка переросла в насмешку над собой же. Тогда же появилась неуверенность. Разом заколебались и табачный дым, и прокуренный воздух и, казалось, даже желтые стены. Нет, конечно же, ни почва, ни бетонное перекрытие, покрытое алыми и темными кафельными плитками, не уходило из-под ног. Подумаешь, у поэта имелась еще одна бабенка, еще одна Муза. На брачные узы с таким нищим мужичком Софья и не рассчитывала. Не выявилось никакого запредельного волнения и ярости, чтобы вязать узлами вертикальные железные штыри, удерживающие обшарпанные перила лестницы. Сами перила изогнутыми коричневыми линиями-змеями (хоть не дотрагивайся руками, а то ужалят) уходили в пугающую тьму чердака и подвала. Лампочка не светила, видимо, перегорела, впрочем, от нее, будь она хоть в рабочем состоянии, прикурить не представлялось возможным. Вообще она напоминала огромный настенный, стеклянный, но почему-то не разбившийся об кирпичную кладку плевок. Софья мысленно сплюнула на эти отрывочные и в то же время подробные воспоминания и вернулась в реальность.
       Нищий поэт, продолжая неспешно готовить черный дешевый кофе, посмотрел на лежавшую  Софью и пустился в длительную метафоричность: «Говоришь, что мы с тобой малоденежные? А знаешь, как деньги можно выбивать? Вот ты сейчас лежишь, как лебедь белая, ну, загоревшая.  А имеется цепочка: лебедь-лебедок-биток. В детстве мы играли в так называемую «сару», на кон ставили столбец мелочи и бросали в него биту-биток. Так вот, когда на Форельский пруд приводняется лебедок-биток, то на берег летят многочисленные брызги - серебро, только в подол собирай».
       Вскоре, размешивая порошок и сахарный песок в чашке, продолжил: «Когда женщина падает или ложится на кровать, то она  выбивает деньги из простыней. Они так же и из денег сшиты».
        Имелось и финансово-художественное продолжение: «А когда на постель возлегла пышнотелая Даная, то получила предполагаемый гонорар в виде «жидкой валюты» - серной кислоты. Деньги портят и картины, и женщин…».
       Подружке ничего не оставалось делать, как в очередной раз сьязвить:  «Ну, конечно, ты у нас Главплатильщик, Главхранитель духовности и нравственности. Умора…».
- Так само получается. Да, само. И ты у меня не случайная… Кстати,  последней женой Есенина была Софья.
- Какая Софья?
- Толстая, внучка Льва Толстого.
       После такого известия сонливость с Сони и без кофе улетучилась:
- А это не намек ли на то, что я должна стать твоей женой? Любишь
же ты, крестьянин, красивости. Все вы там в своем СП пришибленные.
       Поэту же наконец-то приготовленное кофе добавило бодрости и фантазии:
- Есенин с Пастернаком, может быть, бились и за Софью. Но Софья ушла к Есенину, а Пастернаку пришлось уводить жену от  Нейгауза… Но мне куда важнее драка между деревней и городом, между деревенской и городской поэзией… Стычки между Есениным и Пастернаком происходили часто…
       Тут писатель вспомнил недавно увиденную в вагоне метро рекламу «Я за Дарф!», то есть за определенный вид парфюмерии. Разглядел  внимательно, получилось «Я - зад арф». Хихикнул. Впрочем, зад арф представить не сложно, хотя это антиэстетика и предельная вульгарщина. Но выдающееся рекламное обьявление можно читать и по другому «Я за Дорф!». «Дорф» - по-немецки – деревня, то есть кто-то голосует не за богемные арфы, а как бы  за ту самую вульгарность, за деревню!
    Потом крестьянский, желто-соломенный лирик Меньшиков сделал существенное дополнение:
- А Софья Толстая была последней женой Есенина. Он женился на ней, можно сказать, перед самой смертью. Так что Софья не такой уж добрый знак. Я еще, может,  и не согласился бы.
       Соня выключилась из полемики. Говорил только грустноголосый Меньшиков: «Тоска запредельная, поэтому последние из поэтов, последние из могикан и грызут друг друга.  Нельзя обществу держать в изоляции поэтов-честолюбцев. Ни славы у нас, ни денег, поэтому срабатывает комплекс неполноценности, комплекс нефартовости… Но у меня есть ты, имеются вот эти хоромы на 70 квадратов. Конечно, живу на копейки. Хотя эти копейки почти средняя питерская зарплата».
       Софья с сожалением смотрела на меня:
- Все равно мы неудачники.
       Поэт сел за светло-коричневый стол и улыбчиво произнес: «Нет, я счастливый человек.  У меня миссия. Я такое могу сочинить! Мы такое загибать умеем… А вот ты совершенно зря прикидываешься такой несчастной бабой. Потому тебе и выпадают дополнительные несуразные неприятности, как, например, сегодня в виде свиней. Только не возмущайся, а скажи спасибо. И, вообще, тебе с ребенком надо перебираться к мужу. Но этот вопрос лучше обсудить завтра».
- Каждый день про это думаю.
      Уже зевнул поэт: «Ладно, надо расправлять кровать. Надеюсь, что под одеялом нет свиней, никто их туда для нас не подложил».
      Стряхнул с простыни крошки, как миллиметровых хрюшек.

8. БЕССОННИЦА

*     *     *

       Невидимка Сталин в мундире цвета белой ночи осторожно продвигался по коридору старого форельского здания  к квартире №
13, в которой проживал поэт. Коридор был длинным, широким и высоким, и в нем, словно в локомотивном депо, мог разместиться краснозвездный, пародышащий и яро свистящий паровоз «И. С.», а не то что притаившийся, не«коба»ритный человечек Иосиф Виссарионович. Ага, Виз-сарионович, без визы  в общагу пожаловал. С тайной миссией… Взглянуть на мисс Мира? И вскоре, прислонившись к зеленой обшарпанной стене, действительно увидел
сексапильную дублершу Оксаны Федоровой, осторожно выходившую из нужной ему квартиры. Хотя была полуночь и коридор откровенно пустовал, Софья тем не менее на ходу поправляла волосы, блузку и красную юбку.
       Сталину так и хотелось погрозить этой ночной гулене указательным пальцем в во-спи-тательных целях, мол, в это время надо спать, а не шляться по чужим сомнительным квартирам. Вождь уже было поднял властный перст, но тут же в квадрат зрения попал приклеенный к стене красно-белый ретро-плакат «его времени», на котором бдительная совдеповская работница плотно прикладывала к губам сторожевой палец, как бы предупреждая, - не болтай. Там же, в правом углу листа, мелкими буквами было напечатано «Будь на чеку, в такие дни подслушивают даже стены…». А сразу же за срезом плаката имело место уже не типографское, а самопальное дополнение, - там аккуратно, в столбик, прямо на стене были написаны фамилия, имя и отчество бдительной женщины - Филькина Алла Кирилловна, причем, заглавные буквы в этих словах были подчеркнуты. Вот тебе и «не болтай». А болт не хотите?
        Но не сам ли Сталин некогда придумал лозунг: «Каждому дому по шпиону-информатору и по художнику-оформителю»? В данном помещении с оформительством имелся даже перебор. Некто, используя картонный трафарет, на протяженном участке стены  пропечатал с десяток раз три знаменитые буквы «МММ», которые очень похожи на каменные зубцы, и поэтому в коридоре образовалось некоторое подобие багровой кремлевской стены.
        Неизвестный рекламист являлся еще и неплохим юмористом, поскольку на легендарной коммунистической стене разместил коммерц-обьявление «Здесь может быть ваша ниша». Ничего не скажешь: Кремль-крематорий-креатив. Но Сталину никакой собственной ниши не хотелось, и так значительно занизили статус, убрав из мавзолея, а если еще передислоцируют из личной могилы - в стену - так это вообще дисквалификация и дискриминация (с кремацией?). Далее на общекоридорном пути к злополучной 13 квартире вождя встретило двухэтажное нагромождение из шкафов, столов и тумбочек, напоминающее мавзолей. Обогнуть его не составляло труда, но Сталин этого делать не стал, поскольку, если бы вышел на другую сторону мавзолея, то там бы мог столкнуться с
собственным бюстом на собственной кремлевской могиле.

*     *     *

       Сталину было совершенно необязательно вплотную подходить к моей квартире и появляться в ней именно через дверь. Мог проникнуть в мое помещение и сквозь стену. Вообще, его задача, цель - это, ловко следуя за мной, внедриться в мой мозг и провести в нем ряд необходимых профилактических работ для более длительной и стабильной работы извилин на социализм и коммунизм. Иосиф как бы знал, что даже после любовных утех с Софьей, я сразу не усну, поэтому и хотел вмешаться в мой предсонный мыслительный процесс. «Коба» желал помочь мне в анализировании событий продолжающегося года Кабана. Хм, Коба и Кабан, - неплохо…
       Свинья между тем почти самое противное из животных и пресмыкающихся этой производной астрологической  семилетки. Но я бы даже на ее спине ускакал в будущее, да вряд ли получится. А вдруг там «атомная зима», «ледниковый период»? Вдруг там пламенный труд на ударных соцстройках?
       Всё! Мозги у меня змеиные, ползучие, не скоростные. Как работяга из-за своей занятости пропускаю сверхзнаковое, сверхзнаменательное. Не получается анализировать еще и потому, что событий описал мало.
       А что описывать, если можно сочинить, пофантазировать, что ночью по коридору передвигаются то Сталин, то поросенок (как спросонок). Широкий коридор - не огород, хотя в нем при постоянном использование удобрения-пыли быстро растет развесистая паутина, и в него мог бы забраться козел. А он между тем как-то побывал в нашем подьезде и, возя бородатой мордой по грязному полу, пробовал натянуть на свой рог брошенный каким-то юнцом использованный презерватив. При возне громко стучал по доскам рогами и разбудил многих жильцов. Вот смеху и ругани было. А что ночной Сталин? Ночью он молчун! Ходит тихой сапой, как будто в самом деле по окопу. А наш коридор, и вправду, похож на оборонительное сооружение. Многочисленные округлые палки и даже бревнышки, лежавшие на полу или стоявшие по темным углам, напоминали ружейные или артиллерийские стволы. Только пробивай дыры в толстенных, выложенных еще до революции стенах, и отстреливайся. К черной дощатой перегородке даже был приколочен прямоугольный кусок красного бархата, словно гвардейское знамя. Но попробуйте такими ночными стволами-пукалками остановить продвижение лунатика Иосифа Виссарионовича? Войдет вовсюда и никого не спросит.

*     *     *

       Каким-то полуреальным образом ко мне подкатился красно-белый пионерский или полковой барабан. Еще не хватало посильнее поколотить в него, чтобы не только я, а все жильцы дома не спали. Да, в поэзии я, поднявшись в полный рост, как бы стучу палочками по барабану, а в прозе, сидя за письменным столом, бьюсь головой-барабаном в кулаки или в барабанные палки своих рук. Мозг себе отшибаю. А он у меня уже и так: и деформированный, и окисленный, и опаленный…

 
Опальный

С того, что было так давно,
За что пришлось
        Советам драться,
Сознание опалено
Мое неизлечимо, братцы.

Оно-волдырь. Оно-ожог.
И что таблетки и уколы.
Какой такому на хрен Бог?
С него тошнит, и рвота - в долы.

В мозгу моем - советский флаг
И заводской станок искрений.

Там плац, там «бац» -
               гнилой овраг
Больших людских захоронений.

Но там ж  березовый пейзаж,
И там же на равнинном фоне
Прутком - по пальцам,
                коли джаз
Начнут играть на саксофоне.

В мозгу моем - всегда кино,
Которому
           похлопал ( Б ) Лёня…
Сознание опалено,
А, по-простому, опалёно.
 

Меня произвели в 50-х годах, и ясно, что как человек (или робот) был запрограммирован на Коммунизм. Демократы хотели бы заменить во мне такую Программу на капиталистическую, на христианско-православную, но им этого сделать не удается, поскольку в меня внедрено еще и Язычество. Не получается у них Перезагрузка…
        Мне до сих пор необходимо, чтобы в голове гремели революционные марши, песни гражданской и отечественных войн, ритмы ударных пятилеток, лирические мелодии 60-70-х годов…
        Самое интересное, что при сталинизме, при авторитарном ограничении мало-мальских свобод, при масштабном строительстве тюрем и лагерей, - было больше Любви и Простора. Вспомним хотя бы песни: «Лейся, песня на просторе…», «Простор голубой! Земля за кормой!…». Теперь вроде все преграды убраны, ширь - для фантазии и осмысления, а независимости не обнаруживается. И от усиливающейся пропаганды православных заповедей любви не прибавилось. Наоборот, появилось больше злости и неудовлетворенности. Не нашего избыточно в Библии.
       Так что изо всех сил противлюсь перепрограммированию, перезагрузке, преобразованию (преображению) в буржуазно-православного дядьку.
       Это как краснозвездный вагон мало-помалу, без тепловозной тяги и  тяготения  к новому отходит по скользким рельсам от платформы, с которой его хотят загрузить чем-то модерным и западно-скверным. И хотя вернут назад, поставят тормозные колодки, станут удерживать, как подпорками, штыками капиталистических винтовок, насильно забьют, все равно этот груз, хотя его и много, -  не мой, это не моё…

*     *     *

       Продолжала мучать бессонница. Решил что-нибудь перекусить. Поломал на кусочки несколько палочек желтой сахарной соломки и схрумкал. Но больше такие дровишки и полешки забрасывать в топку своего рта не стал, боясь, что разогреюсь, разгорячусь и вовсе не усну. Покурил, побродил по квартирке. Вспомнил про лежавшую в холодильнике банку консервов (из стервов?). В коридорчике, рядом с зеркалом, висела недавно подобранная мной ментовская палка-демократизатор. С усмешкой подумал, что можно было бы и отварить в кастрюле такую черную сарделину, да больно ударит по желудку, по почкам, по мозгочкам и даже по ночкам. Неплохо было бы этой черной палкой разогнать белые демократические ночи и самому отрубиться…
        Снова лег. За окном по-прежнему - светло. Вспомнилась строка
Есенина: «В моих глазах прозренья дивный свет…». А я-то как раз все эти годы честолюбиво претендовал на роль ясновидца, аналитика, прогнозиста и у меня ничего не получалось. Вот поэтому неудачник и ворочался в постели и никак не мог успокоить свой распаленный мозг. Вот о своей распаленности и размышлял…

*     *     *

        Я человек добрый, но недоверчивый (и, наверное, недоверченный). Ну, как можно верить крупным капиталистам, их не менее крупным идеологическим и религиозным деятелям? Лучше поверю в увлекательную версию Велимира Хлебникова о том, что в 2008 году к власти снова приведут коммунистов. Возможно, СССР на пару десятилетий был отдан в аренду капиталистам, чтобы они кое-что тут (в Москве, Питере) подлатали, подукрасили, наводнили суперавтомобилями. Для меня не исключено, что коммунисты используют капиталистов, а сами пока что отдыхают. Кстати, я уже давно не видел в нашем пролетарском Кировском районе коммунистических пикетов с красными знаменами.
        Наверное, Зюганова прикупили, чтобы он подставил партию.
За то, чтобы Путин остался на 3 срок президентства, сейчас бы проголосовало 90% россиян. Но почему-то В.В. не собирается переизбираться. Возможно, такое понатворил за предыдущие годы, такие тайные международные соглашения подписал, что мы, знай всю правду, - пребывали бы в шоковом состояние. Перспектив у нас,
откровенного говоря, мало. При капиталистах не очень-то уютно, а возвращаться в социализм - это ведь опять лагеря с овчарками и создание многомиллионной трудовой армии, которую саму надо кормить и одевать. В любом случае Россию приструнят и не дадут полной волюшки, а то, видите ли, совсем распустилась, размечталась, благополучно буржуазной стать захотела.

 *       *      *       

      Только под самое утро приснилось подлинное, провинциальное, крестьянское.       
      … Пустой сельский полустанок, серебристые, отливающие синевой рельсы, розовато-коричневая смола, пузырящаяся на перегретых от солнца черных шпалах. Но ни я, ни Соня не пошли по железнодорожной насыпи, а свернули на желтую дорожку, которая пересекла стрекочущую лужайку и птичье-голосистый осиновый перелесок, и побрели в обрамлении лопухов, ромашек,  иван-да-марьи, мимо неокоренных слипшихся досок или горбылей параллельно голубоватому дощатому забору к маленькому малиновому домику. Слышались бодрый крик петуха и тоскливое полаивание собаки. Вскоре заметили ответвление к реке с ярко-синей и с наполненной движущей силой массой воды и с громадой белых облаков над красивой излучиной. За ними на очень короткое время затаилось солнце, а на противоположном берегу во время этого внезапного затемнения  еще более отчетливо выделился высокий хвойный лес с зелеными и черными елями. Из прибрежных, свежепахнущих трав поднялись птицы и потянулись вдаль, к какому-то другому, тоже полуреальному постперестроечному селению. Люди помаленьку начали окучивать картофель. Дурманящим запахом тянуло из яблочно-смородинных садов. Хрупкая, незнакомая мне молодая женщина, почему-то одетая в генералиссимусский  мундир без вымя-орденов и доившая козу возле крыльца повернула ко мне приветливое красивое лицо. Около
нее на завалинке дома сидел в красной ситцевой рубахе товарищ Сталин и, улыбчиво покуривая трубку, негромко приговаривал с акцентом: «Дои белых, дави белых!»…

9. САША И ЕГО ЖЕНА НАТАША

      В ту  белую ночь (белокурую, белолапую, белокрылую) пробовал творить и охранник Пазуров. Но не сочинялось, не «очень-нялось», не осенялось. Наверное, за день слишком много питерской сини вобрал его взор: это и синий протяженный забор ЛЭКа, и синее небо, и сине выкрашенная соседняя церквушка Иоанна Кронштадтского. Впору бы молодому литератору вспомнить великие лирические строки «Только синь сосет глаза», но Пазурова сделали эпигоном Пастернака.
      Думая о сини, в уме держал «голубизну» некоторых своих стихов, к написанию которых его подбили молодые демократические мэтры. Получилось, что замазался и не отмыться.
       Внезапно обьявилась его тридцатилетняя шустрая, очкастая жена проверить, как благоверный несет службу.
       Уже, расположившись в кресле напротив окна, выдавила:
- Приехала посмотреть, с кем служебное время проводишь, с путанами или с монашками.
- Тоже мне проверяющая. Еще бы звезды нацепила, желтые и синие в цвет этого забора.
       Подразнились, поерничали. На синем столе стоял зеленоватый электрочайник, как переходящий Кубок за лучшее несение охранной службы. Не хватало еще только переходящих бутербродов с красной
икрой. Пазуров, сидя в кресле напротив, медленно перекатывал по столу ментовскую палку-демократизатор.
- Такой, наверное, удобно груши околачивать? - пошутила жена.
- Ага, молодые желуди на дубе. И кормить этими желудями то ли свиней, то ли ****ей?
        Катал палку, будто раскатывал по столу тесто. А если бы потом рискнул демократически потыкать жену лицом в это тесто, то от нажимов кругляшками очков, учитывая то, что их стекла сразу бы разбились, - получилось бы немало заготовок для пельменей…
- Лучше бы мастерком учился владеть, - не унималась жена. - Был бы каменщиком, мог бы и заработать на квартиру. А то в поэзию головой ударился.
        Саша скривился:
- Да каменщики здесь не больше тысячи баксов в месяц  получают.
А квадратный метр жилья в этом доме стоит 3 тысячи. Считай, каменщик за год, работая в жару и в холод, и на высоте, зарабатывает, ну, на 4, ну, на 5 квадратов. За год! Народ ни во что не ставят!
- Наверное, проститутки больше получают? - прервала жена.
- Иди поработай, узнай. Тоже, считай, задорма. Или для них - «задом рма». Россия - это же колония с бесплатной рабочей силой.
       Жена, спросила, покуривая: «А как себя ведут гастербайтеры?».
- Ну, гастербайтеры, не байкеры. В отрубе после пахоты. Это байкеры тут по ночам на мотоциклах с ревом раскатывают, проституток распугивают… И еще про жилье. Не думай, что при советской власти оно было такое уж бесплатное. Я прошелся недавно по Форели, по Кировскому городку: так жилье для работяг - или общаги, или коммуналки, а все «корабли» вдоль Ленинского проспекта - кооперативные дома. Может, только в пятиэтажках, хрущобах - бесплатно. Так что немного Кировский завод для своих работяг  бесплатного жилья построил. Всегда была проблема.
        Жена смотрела вопрошающе: «Хотя бы маленькую-маленькую квартирку для нас присмотрел. Хотя бы такую потаенную».
- Ага, вот эту будку.

10. ФОРЕЛЬСКИЙ МАСОНСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК

        Утренний воздух вроде как был свежим и чистым, но сверху сыпалась какая-то труха. Видимо, небо трясущимися руками пыталось сделать из широкой и продолговатой тучи самокрутку, чтобы покурить в относительно ранний час, но у него ничего не выходило. Впрочем, третья попытка оказалась удачной. 
       А вот утреннему солнцу было не до перекуров. Оно, нервное,  казалось колючим, как шинель. И, едва поднявшись, провело само с собой агрессивное и выматывающее учебное занятие по штыковому-лучевому бою с командами «Коли! Рази!». От его натиска быстро сбежали рыхлые, ватные облака, словно белогвардейцы.
       Часов в 10 в мою квартирку постучала подруга и попросила, чтобы я с ней направился к месту работы на Ленинском проспекте, мол, одной тошно и невозможно.
- Что ты, Софья? Что за очернительство? На Ленинском проспекте всегда светло, ведь по нему пролегает золотистая дорога в коммунизм. Всегда соловьи социализма заливаются. Пионеры с барабанами и горнами отсвечивают. Ни пылинки, ни соринки…
      Собрались и пошли, только что не взяли с собой кисточки и баночки красок «Золотнянка» и «Серебрянка», чтобы подзолотить Ленинский, или хотя бы подсеребрить. Уже по приходу  на проспект заявил: «А вдоль гитлерюгенды должны стоять и салютовать фюреру. Форель - это же германская территория, где уже после Петра была создана немецкая сельхозслобода, и не гастербайтеры, а гросбайеры поставляли на столы царя картошку, овощи, мясо».
        Софья тоскливо прервала: «Ты меня уже этим кормил».
- Не перебивай. А если хочешь про свиней, так коммунисты вывалили бы здесь с кузова беляков, а фашисты - неких недоумков.
       Рядом прогрохотал самосвал, словно утренняя тяжелая СМСка.
       Софья отмахнулась рукой то ли от утренних мух, то ли от моих назойливых слов: «Ну, хватит».
       Я упрямился: «Ничего не хватит. Сейчас проведу вторую часть политзанятий, первая - про писателей - состоялась вчера. Пока ты копошилась, я собрал в папку некоторые записи, рисунки, книжку… Пойдем, сядем поудобней возле новоапостольской кирхи, и я тебе все в общем поведаю, со стихами, чертежами».
       Тут же вспомнил и начал рассказывать, как прошлым летом на этом месте совершенно случайно пообщался с бывшим проектировщиком Ленинского проспекта, тогдашнего (в 60-х годах) проспекта Героев. Старичок, надо сказать, не обладал даже толикой фантазии. Я напирал на то, что к церквям (недавно построенным) напрашивается нечто третье - капище, синагога или что еще, а он только рукой на юго-запад, на залив показывал (это туда, где китайцы теперь начали строить «Балтийскую жемчужину»).
       И почему-то он все время поглядывал на ладонь левой руки, будто на ней была карта с линиями… прошлого. Надо полагать, что
там линия Героев обрывалась, и на самом деле Ленинский проспект начинается с дома № 65 (знаю как курьер). Может, на его теле еще имелись карты, может, на заднице - с линиями будущего?
       Никаких отклонений, загогуль, никаких фигур-треугольников, - только прямехонький проспект Героев, только першпектива, прямая линия, словно распрямленная извилина. Разочаровал меня тот старичок порядочно, хотя он безусловно, без всякого уклонизма, мыслил и планировал в духе своего времени.
       Мы с Софьей расположились напротив строящегося «Монплезира», слева синела церковь Иоанна Кронштадтского. Я раскрыл папку и стал показывать подруге чертеж. Показ сопровождал негромким чтением историко-публицистических, малохудожественных стихов из цикла «Форель»:
 
Черта оседлости

Часто злюсь и негодую, сетуя,
( Хоть могу на Яву наяву ),
Что в Форели,
       пролетарском гетто, я
Будто бы безвылазно живу.

Мол, имея
       лейбочку троцкистскую
(С молотом-серпом ) на рукаве,
Да еще с нелепою пропискою,
Не «махнуть»
         к раскрашенной Неве.

Если перейду полоску синюю,
То из АКМ летят мелки,
Чтобы, чиркнув,
          обозначить линию
И черту оседлости, милки.

Беспричинной не бывает мания…
Ведь когда закончилась война,
То на зоны-сектора Германия
Запросто была поделена.

Здесь же прогерманской
              овой церковью
Легендарный Кировский район
На Форель, на сектор А,
             на сектор Ю
Тоже ритуально поделен?

Проморгают русские дивизии
Геополитический запас?
Что случилось в Киеве,
             в Киргизии,
То осуществится и у нас?

Сдали СССР и СНГэнию,
И уже, считайте, поделен
Питер и к большому сожалению
Пролетарский
       Кировский район?

Не обьединенье,
                а раздробленность
Связана с явлением Христа?-
Вопрошает
        русская задолбанность
У себя самой же неспроста.



ФОРЕЛЬ ( немка - поэмка )

1
Была усадьба, после диспансер
С масштабной психбольницей
            Всех Скорбящих.
Кому на зависть,
             а кому в пример
Поэт вселился
            в общежитский ящик.

Я загорался здесь и потухал
Как некий
        коридорный индикатор.
Приходится признать
              в Год петуха,
Что общежитье
           - тусклый инкубатор.
Каморка, что квадратное яйцо в
Приплоде и в наследие идеи,
Да много ли
         проклюнулось бойцов
Большой
    Коммунистической Затеи?

2
Искусан я, вселившийся сюда,
Подвально-историческою мошкой…
Была в соседстве немцев слобода,
Откуда мастера сельхозтруда
Снабжали ам-ператора картошкой.

«Земля отцов», святая «Фатерланд»,
Родные озерцо, угодья, грунты, -
О чем в морозы, не жалея гланд,
Горланили германские тургруппы.

Из глоток пар, как белая ботва,
И словно бы витают санитары,
Но в психбольницу отведут «ать-два»
Едва ли посягнувших на гектары…

3
А не сюда адресовались ли
Вагоны мыла с Лениным в придачу?
Как будто бы без мыла не могли
Пролезть во власть и
                выполнить задачу.

То мыло заказал главврач Форель,
И провели настойчивые фрицы
Две Мировых войны, имея цель:
Доставить мыло
              в недра психбольницы.

Подвал картошки, мыльные склады, -
Все к чистоте арийской, - вперемешку?
А мрачный Петербург на все лады,
Скривившись, репетировал усмешку.

Картошка с мылом,
          словно клей «Момент»…
Коряво, но «приклеиться» сумели.
Немеркнущий немецкий контингент
Жил после революции в Форели.

Не смел начать Интернационал
В Москве ли, Петрограде
                бал без немца,
Где в маске Маркса я протанцевал
С Гертрудою Труда до перегревца.

4
В 40-е годы немцев тех –
В просторы Казахстана,
                а в «Форели»,
В былой лечебнице
                Скорбящих Всех,
Войска НКВДшные зверели.

Как разрывали землю под окоп
На подступах бойцы
              Советской власти,
Так пасти диверсантов,
                шпиков-оп! -
На части капитан
          чекистской масти.

Но и теперь дают
            мильонный гранд,
Чтоб только
           прозвучало из подвала:
«Великая Германия!
                Майнланд!»
Или «Россия всех масонам сдала!»

Поскольку там картофель прорастал,
То, как ростки Ростока,
                психбольные
И старый  медицинский персонал
Из щелин выползают в дни иные.

Усадьба. Колоннада. Ворота.
Овчарка и солдат, на все готовый.
Здесь раскололи  даже бы Христа,
Что он фашист, скинхед, «бритоголовый»…

5
Пришел Победный Май…
              Потом Апрель…
Развален СССР площадным гамом.
А немцы застолбить смогли Форель
Новоапостольским
          цивильным храмом.

Хотя б картошкой иль станками, что
Отважно завоеваны в походе
И помогавшие давать за 100
План тракторный
           на Кировском заводе.

Но застолбили храмом да еще
Влеченьем русских
              к Вагнеру и Ницше.
Лишь я один здесь как бы запрещен,
Живя в общаге,
          слово в психбольнице.

Далеки дни сражений и артбитв…
Но от домов и с поля для футбола
Обязан удалить судья - арбитр,
Роскошный храм
            апостолов раскола.
      
Хотя великий Кировский район
Весь в символах
          антифашистской битвы,
Возможно, что уже поделен он
В стихах новоапостольской молитвы.

6
Все затемнив,
      нажать на клавиш «Энтр»,
По почему-то доложить неймется,
Что существует здесь
                культурный центр,
Который громко «Кировцем» зовется.

Не тарахтит на нынешний режим
(Такая желто-дохлая лошадка),
А перед ним, под склоном небольшим,
За рельсами - гигантская площадка.

Отец Народа, выйдя на крыльцо,
Десяткам тысяч мог толкнуть речугу,
Но нет Вождя, все на одно лицо
От крупных перемен и перепугу.

Площадка эта все-таки проспект
(и не накачек массовых, а) Стачек…
У слова «Entеr» есть другой  аспект,
А это не из наших обозначек.


7
Такой вот 200-градусный коктейль,
Чьи отблески не очень-то игристы…
Усадьба. Психбольница. Герман Тель,
«Гросбайеры», фашисты и чекисты.

Все это славный Кировский завод
Взял на свои финансы и опеку,
И если я пока что не урод,
То с головою плохо человеку.

Ведь это все на голову мою
Ослабшую свалилось словно фактор,               
И не спроста пою про мед.змею
И про страшенно тарахтящий трактор.

Форельский треугольник

1
Язычник - я и стихотворец гадский
Из пинежско-архангельской дыры,
А легендарный
        Иоанн Кронштадтский
(Сергеев) тож оттуда - из Суры.

Такие засылает север пенки!
Такие номерочки выдает!..
Один из-за Христа
              стоял у стенки,
Другой из-за Сварога - идиот.

Возводят иоанову церквушку
В Форели, и макушечки влекут.
С прошеньями
          подать на бормотушку
Ходить теперь
            в церквушку к Земляку?

А у прудочка, заимевши серти-
фикат по фактам и договорам,
Воздвигли романтические черти
Новоапостольско-
                германский храм.

Стоял подьемный кран,
                как будто цапля,
Цепляя то поддоны, то бадьи.
Летящая с верхов
            раствора капля
Могла и пришибить,
                и убедить…

2
Чтоб довершить
       «форельский треугольник»,   
Добавить надо капище
               к церквям,
Пусть не «владимирское,
                Хоть невольник
По жизни я, по духу, по кровям.

Форелька,
       Орден Моря и Бермуды…
Великий Треугольник…
                Только в нем
По центру встанут
            символы Талмуда,
Которым,
     повинившись, присягнем.


       Мне было все равно, слушает ли меня Софья или нет, смотрит ли за тем, кто подьезжает к церкви: то ли проповедник-новоапостолец, то ли православный духовник. Отложив книгу, я продолжал комментировать самопальный рисунок.
        Вдруг подошла цветастая проститутка и вежливо  попросила прикурить. Я показал на охранную будку, стоящую на другой стороне проспекта: «Иди туда, спроси Сашу, у него есть зажигалка с голубым огнем.  Потом еще что-нибудь попроси… Ладно, прикуривай… А к нему все же загляни и передай пламенный привет. Если от твоих услуг откажется, то скажи, что пусть все горит голубым или синим пламенем».
        Тут же глумливо приблизил к носу путаны Ксюши краснозадую зажигалку-хрюшу.
       Когда девица отошла, Софья спросила: «Что ты ее грузишь?».
- Это символ. Но пусть все сгорит, и под мою идею место образуется.
       Продолжал водить пальцем по чертежу: «Они же вместо капища или синагоги строят здесь «Монплезир». И я никак не переживу, что мои прогнозы не сбываются. Нет, лучше бы здесь построили синагогу…Тебе не жутко, Софья… У тебя же еврейское имя».
       Сделав паузу, спросил: «Сколько еще собираешься тут подрабатывать?».
- Может, до золотой осени продержусь.
        То есть она себя сравнивала с недолговечной листвой, - до осени потружусь, а потом повалюсь. Я же стал опять прогнозировать, озирая элитный дом: «Может, уже внутри дома сделаны какие-то талмудистские знаки? Уже имеются пирамидки на крыше. Вон на том доме - белый шар. А далее церковка Софьи и ее дочерей. Но та церковь - вне треугольника. А, может, расширить на рисунке его до размеров всего Питера, России, мира?».
       Я поднялся и стал говорить стоя: «Тогда слушай главное. Теперь
только ленивый не пишет о том, за кем прискачет Медный всадник. Мой образ о том, что в Форель-ланд вьедут железный Вильгельм, Ницше и Вагнер, тоже, наверное, ерунда…».
      Сам же скоренько подумал: «А может, они уже здесь? Может та шумная компашка безработных алкашей, которых мы видели, проходя возле дзинь-синь-пруда, как раз и состоит из них? Вагнер - это мужик-неврастеник, который, утомившись ждать хотя бы поклевок, начал истерично и в то же время с некоторой значимостью и понятной только ему периодичностью бить бам-буковой удочкой по безмятежной глади пруда? А Ницше - это Суперчеловек из той же
шайки-лейки, который, сделав ряд замечаний, зашвырнул вдохновенного Вагнера в пруд, чтобы поостыл, обрел нордическое хладнокровие и там, в пруду, выловил звуки, которые извергал при ударах удилищем. Потом заставит вымокшего композитора записывать ноты на мокрой бумаге... Нет, это должны быть монументальные фигуры. И внушительный дом «Монплезир» явно не «Железный Вильгельм». Здесь бы возвышаться циклопическому зданию, построенному в стиле монументальной архитектуры, в духе Гитлера - высотой в сотню метров и с Орлом на куполе».
       Ага, Высь, Орлы, синее Небо. Но ведь синее или голубое  - это только окрас, нечто поверхностное, даже наносное. И не пора ли через голубое проникнуть в глубокое, углубиться, так сказать? А это как? Засунуть великанскую руку по локоть в небо, взять в горсть звезды, уколоться, обжечься о них и тут же выпустить? Но можно извлечь из толщи небесной летучего динозавра или дракона, или новую породу космических хрюш под аппетитным названием «воздушно-молочный поросенок». А не проще ли поступить, как банальный цирковой фокусник и вытащить из цилиндра неба, словно цветные длинные платки, то оранжевый, то тускло-голубоватый, то ультрамариновый закаты? Но пока что полдень.
       Впрочем, моя мысль больше тяготела не к небу, а, скорее, к подземелью с его Аидом, таинственными пещерами, нишами.
        Сделав некоторую паузу, первый раз озвучил свое новое открытие о «зарытие».
- Я наивно полагал, что я один такой -  потаенный, - не как все, то есть язычник. Думал, что все остальные, как по зову партии, подались в православие. Но оказалось, у каждого свое направление, своя ячейка, секта - тоже в единственном числе. Никто не хочет быть, как все. Так вот, капиталисты - умные люди. Они не желают  значиться просто капиталистами, занимающимися только механическим зарабатываем денег. И чтобы придать  дополнительное величие своим фигурам, создают разные мистические общества с таинствами и ритуалами, типа масонства. А чтобы остаться в веках, уже зарывают клады, чтобы  несколько столетий искали, допустим, клад Иванова, и все время помнили об этом Иванове. Они не отдадут деньги ни народу, ни поэтам, они сами - народ и поэты, они  таланты,  они клады «спрячут» правдиво, надежно, красиво и высокохудожественно. Они уже создают ореол вокруг своих персон и правильно делают. И что тут попытки писателей, хотя бы взять меня, создавать собственный вековой
имидж. Их тайны - это уже искусство и тема для искусства. Теперь
стало очевидно, что «сила - в деньгах!».
       Без денег не сделать ни шагу. И у меня сегодня возникло предположение, что вот эти два новых светлых дома лишь вершины петербургских айсбергов. Здесь все намного глубже. А процессы форельских захоронений продолжаются. Зарыли свиней в виде клада. И я решил, что тут зарою, как клад, свои Звериные повести.
Через сто лет найдут. Тогда они будут интересны, а теперь никого литература не волнует.
-  Боишься, что и тебя уроют? - зловеще спросила Софья.
- А, знаешь, боюсь… А так прикину, что через сто лет здесь обнаружат мои стихи, то кайфово становится! И немного черного юмора. Тут когда-нибудь будут рыдать, а потом биться между собой германские  и израильские отморозки, юношеские «бейтар» и «дойчеюгенд» за право носить имя русского патриота, фаната Форели Владимира Меньшикова. Безумства на этой территории, где функционировала психбольница Всех Скорбящих, никогда не закончатся… ».

11. ПОЛЕ ДУРАКОВ

       Запущен слушок, что от жары даже поребрик крошится. Да и само слово раскалывается на «поре» (пюре) и на «брик». Сразу вспомнилась легендарная Лилечка Брик - ярая интернационалистка, ратовавшая за Великий поход русских красноармейцев-гастербайтеров с целью совершения Мировой революции.  Брик - это почти что «брикет», и если он крупяной или порошковый и крепко спрессованный, то от зноя действительно трескается и превращается в крошево… Я сам видел, что в жару около поребриков воробьи кучкуются и тяжело ковыляют. Лапки вывихнуты, клювы оббиты о бетонные крошки. Не взлететь, не упорхнуть с опасной дороги. Дорожники-заложники-жарожники…   
       Прошло два дня… Снова на продолжительное дежурство заступил Саня Пазуров. Сутки, конечно, много. Притупляются острота зрения, мышления и  ощущений. Если тупой, то становишься еще тупее. К тому же полдень вилами своих золотых лучей по-крестьянски подбросил цивильному «Монплезиру» непростую ситуацию. Около двухярусного балка узбекских гастебайтеров при неуклюжем развороте мощный зеленый грузовик, поломав реечное заграждение, наехал на пестролепестковую  клумбу и помял красный мусульманско-знаковый цветочек. Смуглолицые узбеки выскочили из помещения, воздели желтые длани к небу, завопили «аллах акбар» и чуть не избили шофера. Когда Пазуров по команде прибежал к балку, страсти уже улеглись, Но единичные недовольные выкрики раздавались.
      Оказалось, что помятый цветок символизировал собой денежное процветание азиатов. Теперь слышались панические предположения, что урежут зарплату, что ужесточат режим пребывания. Пораненный алый цветок унесли в балок, а облетевшие
лепестки бережно зарыли в остатки клумбы. Ну, прямо как в русско-интернационалистической сказке про Поле дураков, закопаешь пятак, а вырастет денежное дерево. Вот вам и «Золотой ключик», и пашня дураков, и идея кладозакапывания. Но идея клада не означает того, чтобы закопать проблемы в черную землю и как бы избавиться от них… Кто-то из небольших начальников, чтобы окончательно успокоить мусульман,  толерантно пообещал ворчливым уст-бекам выделить возле балка место под тепличку. А, может, и башню Газпрома, как некий гигантский цветок, в Петербурге собираются возводить в счет будущей компенсации узбекам, дружбу с которыми нам навязывет, как неразрывные узы, 12 Интернационал…
        Перед Пазуровым был продемонстрирован яркий пример проникновения вероисповеданий и культур (в том числе растительных) в другую почву. Только время покажет, является ли результативным такое врастание. Пока же неуместной и очень неудачной шуткой казался составленный демографический портрет среднестатистического будущего петербуржца: это молодой человек с явно просматривающимися азиатскими чертами лица. Таким образом, вовсе не исключается, что через 50 лет (а через 25 лет, не хотите?) и весь Петербург, и вся Форель станут мусульманской территорией, меченой мечетями, а не синагогами.  И тогда третьей вершиной форельского треугольника окажется мечеть?
        После того, как межнациональный гастер-ботанический конфликт был улажен (на мягко-бархатную простыню строительной пыли), Пазуров вернулся в охранную будку. Вскоре через турникет этого помещеньица прошли к Ленинскому проспекту и – наискосок к недостроенному «Бельведеру» - злые, но молчаливые азиаты. Проспект они пересекали как раз рядом с тем местом, где вчера днем
валялись мертвые поросята. Извращенное декадентством воображение охранника - поэта из «Шанса» - выдало достаточно оскорбительный парафраз из А. Блока «Вот идут они 12… В белом венчике из роз впереди Аллах-Христос». Неясно, что будет, но если Питер окажется мусульманским, то не только «голубая литература»,
но и вся русскоязычная, окончательно окажется под запретом. У мусульман не забалуешь. Порубают наши книги восточным мечом-месяцем. Недаром его изображение, находящееся на куполе мечети, напоминает своеобразную гильотину.
        Когда Пазуров вышел из синей будки, к нему подошел краснолицый мужчина и попросил зажигалку. Санёк выдал огонёк.
       Мужчина хмыкнул: «Ну, тут у вас и девочки странные выгуливаются. Разговорила меня одна такая возле церкви. Я перед ней раскрылся, что верующий, что одинокий, что церковь для меня - опора, твердь. А она мне в ответ, молодая, красивая, - давайте я скрашу ваше одиночество, стану вашей твердью, почвой. Так что не возвысились, а легли. Но исчезла через месяц эта почва из-под меня… Пропала и никак не найду».
- Обворовала что ли? - спросил Пазуров.
- Нет. Потратился чуть-чуть, но по своей воле. Где она, что с ней?
- Не твердь они, а ветер. Порой им и денег не надо, а только побыть здесь в рисковой, криминально-грешной атмосфере. Такие даже от богатых мужей на недели сбегают. Адреналин им нужен. Никогда ими не увлекайся, не верь. Нельзя верить ветру… Ничего прочного нет. Все зыбко, а Питер, вообще, на болоте стоит. Может, она к гастербайтерам в балок затесалась? И такое бывало…
       Мужчина отошел на 10 метров и вдруг заорал: «Да  что ты наговариваешь…». Таким взрывчатым оказалось еще одно проявление тотальной и кабальной толерантности.

12. «ПРОСТОР ГОЛУБОЙ!  ХРИСТОС  ЗА КОРМОЙ!»

       Говорят, что от жары коробится раскаленное железо на крышах домов. Коробиться - это не в корабль ли железу превращаться, чтобы идти вплавь над расплывающимся от зноя Петербургом, погружаться или падать на большие дворовые глубины, ломать антенны, цветы на балконах и зеленолиственные ветви деревьев?..
       Дерево тоже строитель, только у него в отличии от обычного каменщика не один, а несколько сотен мастерков-листьев. Тополь и производит   ими своеобразную кладку, строя нечто воздушное, прозрачное, кислородное… Такое же нечто незримое и условное, а скорее всего Мировой храм возводил и Иисус Христос при манипуляции своими руками в одном из эпизодов повести Л.Андреева «Иуда Искариот». Надо полагать, что при увеличении размеров Храма увеличивался и сам Христос, плотно заполняя собой
пространство, в том числе и воздушное. А это означает, не надо улетать на небо, то есть возноситься…
- Самое интересное изо всего, что ты тут мне наговорил, это памятник Софье-бомбистке, - язвительно заявила красавица-дворник, прогуливаясь со мной вдоль проспекта.
- Что ж, если взорвать «Монплезир», тогда и образуется, и расчистится место под твой храм.
- Какие глупости…
      Мозг тоже строитель, хотя он по форме овальный, мешковато-извилистый, и вроде бы совсем не похожий даже на пожарный щит, на котором имеются некоторые орудия строительно-разрушительного труда: красные лопата, топор, ведро. Но мозгу для созидательного процесса  никакие орудия и не требуются, ему стоит лишь пошевелиться…
       Я предлагал Софье варианты избавления от оккупанта- «Монплезира»:
- У меня есть знакомый поэт - летчик Шестаков (поэтому порой и поднимающийся выше своего шестка). Он бы не отказался взять тебя на воздушную прогулку. В самолет загрузить не свиней, а взрывчатку, и спикировать вниз, как на башни мирового торгового центра. Правда, тогда получится храм Юрия и Софьи. Впрочем, надо делиться последней славой. А то и Гастелло, и А. Матросова обвинили в том, что тянули на себя одеяло героической смерти и уже под  этим одеялом - корчившуюся девушку Кончину к себе…
       На меня нашло воздушное вдохновение, я был в ударе, как самолет-бомбардировщик, я выкидывал бомбы-пенки: «Юрий - это Георгий, скажем, Победоносец. Победоносец в самолете, в пике-копье… Но «Монплезир» не змея... ».
       Женщина остается женщиной, деловой, человеком места и времени, поэтому Софья меня опять ядовито прервала:
- И что мы так просто здесь выгуливаемся? Надо было мешок с пикой взять. Все же кое-где бумажки валяются.
       Я продолжил: «И змеи по дороге к храму кое-где ползают. Хочешь, чтобы я, Гад, прошелся здесь с пикой, понатыкал своих подружек-змей да в мешок свалил?».
       Софья тяжело вздохнула: «Мы с тобой давно в мешке барахтаемся».
        Между тем медленно продвигались вдоль синего забора ЛЭКа, как вдоль Синая, - этакие «синайские мудрецы». Я продолжал отстаивать проект века:
- Да, здесь сплошные знаки талмудизма. Если какой-нибудь Егоров водрузит над домом  сине-белый флаг ЛЭКа, то это будет однозначно флаг Израиля. На самой верхотуре «Бельведера» уже сооружены пирамидки как символ масонства и иеговизма. А вон на том здании, что за «Максидомом», над домом Шурика, гигантский белый шарик. Хотелось бы забраться на него и читать стихи, обьявляя себя, как Велимир Хлебников, председателем земного шара.
       Концовочка высказывания получилась совсем не тихой.
       Софья хихикнула: «Так иди залезай и читай. Я отсюда послушаю».
    Эта шуточка уколола ранимое сердце змеи: «А у Хлебникова тоже, как и у меня, жуткий прокол в прогнозах вышел. Он ведь изобрел математическую формулу, по который высчитывалось, что в этом 2007 году к власти снова придут коммунисты… Теперь обо мне. Я сейчас больше историк, прозаик-мистик, чем поэт. Не певец уже точно. И, может быть, мне надо бы броситься с шарика, с верхотуры, как оказавшимся невостребованными певцам Сорину и Насирову… «Мальчик хочет в Тамбов»… Пятое лето без отпуска. Сьездить хотя бы в Тамбов, на Волгу, в Сибирь (но не в Израиль или Египет). Все проблемы, работа. Курьерство это долбанное, сьездишь, пожалуй,  на такие зарплаты».
       Тем не менее медленно и верно продвигались к церкви Иоанна Кронштадтского. Но когда проходили между местом, где вчера были свалены свиньи, и охранной будкой, то оттуда с ухмылкой вышел молодой Пазуров и показал Софье на меня небесно-указательным, наказательным перстом:
- А знаете, девушка, что ваш старый спутник, обвиняющий меня во всех тяжких и выставивший себя праведником, сам беззастенчиво снимает здесь проституток. Я тут только месяц работаю, но его уже видел. Из моей будки все просматривается.
        Я злюще завопил: «Он врет! Наглая ложь!». Но это была правда. Если мальчику не сьездить в Тамбов, то чего бы не сходить хотя бы по девочкам. Я собирался броситься на Пазурова, но вовремя вспомнил, что он при исполнении. 
         К моему удивлению Софья не запаниковала и выступила на моей стороне: «Все я про вас, сволочей, знаю… Теперь узнала, что ты, голубой, еще и хорошо стучишь».
         Пазуров обиженно вскричал: «Это я к тому, что он вас не достоин. Я знаю, что здесь свою мать подменяете».
          И тут я нашелся: «Пусть я стареющий, но из ума не выжил, как ты. Элементарные варианты надо просчитывать. Да я зашлю гонца за твоими книжками и закидаю ими всю территорию строящегося дома. Да тебя гастербайтеры завтра же оттрахают. Вы их в неволе держите, за забор не выпускаете, и они, мусульмане, так тебя отмуссируют. Тебе же сегодня уволиться придется… Неси тысячу рублей, может, и отмолчусь…».
         Пазуров застыл, тихо выругался, но развернулся и пошел (за деньгами?) в будку. Его узкую спину прикрывала синяя форменка с
надписью ЛЭК. Я проворчал: «Блейн... Бэйб…Поросенок поганый… Ну, не придурок ли? Имеет против себя такой компромат, а  дергается. Да не возьму его позорные деньги».
        До меня стало доходить, что форельский треугольник превратился в знакомую чувственную геометрическую фигуру: я - Софья - охранник. Надо же, взревновал парнишка, оскорбился, что у меня такая молодая и красивая бабенка.
        Далее… мне требовалось предложить подруге, чтобы она меня уколола пикой. Я не верил своим глазам, со стороны Соломахинского проезда к нам приближался осанистый Борис Орлов. Был он в белом парадном кителе, в правой руке держал «дипломат». Толкнул Соню: «Смотри, кап.раз Орлов! Наш председатель! Весь в орденах!».
         Софья переспросила: «Тот самый?».
- Он, он. Только откуда?
         Когда Орлов приблизился на расстояние трех метров, я заблажил: «Борис Александрович! В наших краях? В белых одеждах?».
        Капитан-председатель подошел, поздоровался: «Я в церковь Иоанна Кронштадтского. Живу в Кронштадте, так, что это и наши края».
- Ага. Было нашим, стало вашим. Все экспроприируется. А не собираешься ли переименовать в церковь Бориса Кронштадтского?
        Я уже находился в распаленном состояние после стычки с Пазуровым, поэтому продолжил зло и откровенно: «Наши славные подводники не только среди льдов, но и среди церквей всплывают! Уж извините, что не могу парад-встречу устроить».
         Я показал пальцем на появившегося охранника Пазурова. Поскольку у него правый кулак был сжатым, я понял, что охранник принес деньги за то, чтобы я не разгласил гастербайтерам его тайну.
         Пазуров затравленно смотрел то в мою сторону, то на председателя Орлова.
- В чем дело? Что здесь происходит? - рявкнул полковник.
         Я возбужденно продолжал: «А дело в том, что ты попал в форельский треугольник».
          Великий и ужасный Борис Александрович устрашающе побагровел. Ему явно не понравилась сегодняшняя ситуация. Матросский лозунг «Анархия - мать порядка» не подходил для данного момента. Словно солнце, решил внести ясность, навести порядок: «Тихо!.. Меньшиков, значит, ты живешь где-то рядом. Пазуров, судя по форме,  здесь охранником работаешь?
- Да, - выдавил молодой литератор, появлявшийся и в СП.
- Девушка, вы кто? - обратился капитан к синеокой Софье.
         За нее ответил я: «Не видишь что ли? Оксана Федорова - Мисс
Мира!... Соображаем на троих. Вон Пазуров деньги принес, в кулаке держит. Недавно появилась водка «Форельский треугольник», настоянная на язычестве, православие, иудаизме и мусульманстве. Бутылка в виде пирамидки. Разопьем и все выясним».
         Орлов приподнял руку и сделал ладонью решительный жест: «Вас трое, вы и пейте. У меня в церкви мероприятие. Я никогда и нигде так просто не разгуливаю. И я здесь не один, просто как бы опережаю всех. Посмотрите, по той стороне Сергей Андреев идет. Так что вы не кстати».
         Мы поглядели на другую сторону дороги. Там - опять-таки в одиночестве - по направлению к церкви Иоанна Кронштадтского, мимо новоапостольского храма, вышагивал в черном костюме депутат ЗАКСа, хозяин этой территории вышеупомянутый Сергей Андреев - писатель, законодатель, идейный «эсер», то есть член партии «Справедливая Россия».
        Я хмыкнул: «Ему бы тоже не мешало знать об этом Форельском Треугольнике. Ничего, приду к нему как-нибудь с пирамидкой».
         В последствие я как-то представил, что действительно являюсь в кабинет Андреева (Сергея, а не Леонида с его Иисусом-храмостроителем) и выставляю пирамидку на стол. Она разрастается до подлинных размеров и, проламывая своими гранями стены здания, перекрывает угол Ленинского проспекта и улицы Зины Портновой, нарушая ее территориальную и девичью целостность. По Ленинскому проспекту, то есть по бывшему проспекту Героев, приходится передвигаться только в обьезд. Что ж, настоящие Герои выбирают обходные и закривленные пути. Вскоре в пирамиде прорубают тоннель, в котором вместе с сыном богатейшего арабского шейха попадает в автокатастрофу наследная принцесса Петербурга - Ксюша Собчак. Прямо в пирамиде строят православную Церковь Ксении Блаженной - 2…
        Эффект «хозяина Сергея Андреева» опять сработал четко. Мы как бы пропустили Орлова (иначе бы запросто смел нас со своего пути), он помахал рукой, видимо, понравившейся ему Соне и, не оглядываясь, пошел дальше к синей церкви Иоанна-кронштадтца. Софья недоуменно посмотрела на меня, как бы ожидая «взрывного эффекта Меньшикова», и я крикнул в спину удаляющемуся капитану:
- Боря, да ты, как Христос, аки по суху, прошел по Форельско-Бермутскому треугольнику.
         Посильнее и помасштабнее прозвучало бы выражение «как с церкви вода», но я воздержался от такого высказывания.         
        Борис обернулся и снова показал рукой на другую сторону проспекта. Метрах в пятидесяти за Андреевым шла группа людей, и некоторых из нее я сразу узнал.
- Вон организация за мной идет, - обьявил председатель.
- Боря, это не поэты и не писатели. Это функционеры, твои люди.
- Нет, это организация, - громко сказал шеф и пошел дальше.
        А я орал: «Боря, ты завел организацию и русскую литературу в Бермуды. Здесь пропадают люди и корабли. Один только ты - не потопляемый подводник».
        Орлов развернулся, яро показал мне огромный кулак, но не произнеся ни слова, двинулся далее. Эх, надо было бы бежать следом да извиняться, ведь если бы не Борис, то корабль под романтическим названием «Организация» давно бы утонул, или его соглашательский экипаж сдался бы врагу. Больше я не орал, только махнув рукой, негромко обратился к Пазурову со словами: «Не надо твоих денег. Мы квиты».
        Охранник удалился. А Софье я показал на писателей, идущих по другой стороне Ленинского проспекта:
- Смотри, идут функционеры… Может, остановить их и предложить сыграть на этой территории в «Дом - 3», то есть строить синагогу и любить друг друга? Впрочем, это я-слепец, и не ведаю, что творю.
        Теперь уже Софья рявкнула на меня: «Да успокойся, ты!».
        Наискосок от «Монплезира» к «Бельведеру» проспект переходила группа рабочих. Они направлялись своей Пролетарской дорогой, а писатели - православным путем. Строители все же опередили писак, тем пришлось тормознуть на асфальтовой дорожке и пропустить «гегемонов». Всех они пропустят, всё пропустят. Может, о боге они и думают, но про рабочий народ - нисколько. Они все бредили высоким, а пролетарскую и крестьянскую темы небрежно причисляли к низкому мелкотемью. 
        Но глубок, ох, глубок Форельский треугольник.
- Здесь потоплен я-русский литератор. На дне форельско-бермудского образования  находятся сокровища, мой литературный клад, мои звездно-зодиакальные повести. Найдут когда-нибудь их…
        Может, сам Орлов на подводной лодке спустится на форельское дно, чтобы отыскать…
         Конечно, я погорячился насчет Орлова, не топил он организацию и писателей, а только отдельных подтапливал, не давая поднять, «высунуть» голову из литературной воды. Но тем сосункам-высункам и, правда, нельзя было давать раскрывать рты.

13. ПОРОСЯЧЬЯ ТРОПА

       Наступил сентябрь. В небе накапливается влага, иногда накапывает, но редко. Сентябри в последние годы стали какими-то сухими, похожими на гербарии. И даже запросились в виде закладок
 в мудрую Книгу жизни. Обратил внимание, что как только я перестал плакаться, так и сентябри, а я - сентябрьский, больше не хнычут, и глаза у них не на мокром месте, словно красные зори над синими озерами. Не летит с них одинокий гусь и не орет горько на всю Русь.
        Солнце по-прежнему старается действовать нахрапом, но срабатывает усталость. Дожди попытаются накапом возвратить свои позиции, превращая их в сырые и серые. Стало очевидным, что для осени, для того, чтобы она стала безусловно мудрой, ей не достает обыденной серости. Время не обманешь ….   
        Почему-то по утрам до сих пор вспоминаются те пресловутые поросята. Но и живые тоже… Словно в Форели имеется маленький свинарник (словно крохотный свечной заводик), и мне каждое утро надо ходить туда, чтобы кормить хрюш. Так же иногда представляется, что недалеко от дома располагается мемориальное поросячье захоронение, «святое» свиное кладбище, -  и моя обязанность появляться на нем  с букетами поминальных цветов.
        Так что свиньи и поросята продолжают издевательски показывать мне свои задницы и пятаки.
        Вот и этим сентябрьским утром, когда я проходил около ДК «Кировец», то увидел бронзовощекого директора этого культурного учреждения, здоровенного мужчину шестидесяти лет. Он вышел из кафе «Эклектика», приютившегося в том же здании, где господствует ДК, а под мышкой правой руки держал метровую театрально-бутафорную копилку в виде замызганной свиньи, которую, наверное, сдавал в аренду кафе на какое-нибудь бесовско-визжавшее мероприятие, и вдобавок еще и накрученное, в смысле, что во время дикой пьянки свинье накручивали хвост. Поскольку директор, не помню его фамилию, двигался впереди, а одет он был в малиновый спортивный костюм с надписью «Россия», - то моему взору была представлена только задняя часть копилки. Еще предполагалось, что он несет из кафе в ДК обнаженную деваху, которая отсвечивает забеленной картонной задницей. Ну, правда, если деваха-карлица…
        Нет, он был обьемистым, корпусным, чтобы я мог со спины его принять за Сталина, который то и дело появлялся в нашей Форели.Сухорукий Иосиф даже в молодости навряд ли сумел бы унести под мышкой свино-сейфик или крупнозадую бабенку. Знал я этого директора, как-то у него халтурили, крепили подвесные потолки. Так как зрелище являлось презабавным, а начальник  находился под
утренним шафе, я счел обязательным догнать его и спросить:
- Что несете, свинью-копилку или секс-куклу?
       Физ- или шизкультурник обернулся, посмотрел на меня, на копилку, снова на меня и, кивнув на широкую щель в поросячьей спине, хмуро заявил:
- Вложи в культуру!
       Я хихикнул: «Что свинья - культура?».
       Директор властно повторил: «Вкладывай».
Я бы мог произнести монолог о бедственном состоянии литературы,
о своем незавидном положении поэта, но отделался ерничеством: «Вложить в задницу?»
        Некогда через этого возрастного директора-боксера, знакомого моего брата-предпринимателя Гены, я как поэт хотел популистски раскрутиться хотя бы по Форели (как раз написал цикл стихов «Форель»), но побоялся связываться с бывшим партработником. За такие стихи, особенно за «Поэмку-немку», могут и теперь отправить на трудовое коричнево-кирпичное перевоспитание в Германию. Боксер был вечным директором, как наши Сабило и Орлов. Сила есть, ума хватало. Знаю, что он не только постоянно давил, но и искусно лавировал…
        После встречи с официозным культуртрегером я вернулся домой, а поскольку в этот день у меня  не было работы, завалился на диван перед цветным телевизором и предался всяческим «яческим» честолюбивым размышлениям. Курьер думал о не складывающейся литературной карьере и о незавидной личной жизни. Курил, окурки не оплевывал и все норовил ими, якобы твердыми, словно саморезами, прикрутить или привинтить темно-красную пепельницу к желтому полу.  Этакая превентивная мера, только против кого?..
        Форель мне покорить не удалось. Пока что не решаюсь отнести свои книги (можно и на продажу) в библиотеку ДК. Штурманул, но не взял и Кировский завод (даже тракторный цех), где проработал строителем несколько лет. Но предполагал, что если отражаю жизнь заводов, портов, строек, то и они стрелами своих подьемных кранов, а трубы - дымами  пишут вместе со мной (не в соавторстве, а в подчинении) небесную гигантскую черно-лазуревую, а, может, и ту - голубиную - книгу о современности. Люди ее читают вне зависимости от того, смотрят вниз или вверх.  И, не дай бог, кто попробует убрать эту книгу, задвинуть за линию горизонта, она, покачнувшись, рухнет и раздавит город…Ха-ха…
        Пока что Книга внезапно прохудилась, продырявилась, или будем считать, что ее быстренько за рекордное в России время насквозь прогрызли черви-самолеты, и сквозь образовавшиеся отверстия пошел дождь, небольшой и накрапывающий с душой. По стеклам застучали водные капли, а так же крылья снижающихся душ. Я, находившийся в комнате, видел помимо дождинок еще и души, некоторые из которых ударялись в окно, а другие приземлялись и даже уходили в землю. Что за этакий обратный ход-лёт душ, что за их мистическое возвращение из небес в могилы, в подземелье, в котором якобы находится Аид? Впрочем, души были везде: на крышах домов, на листве деревьев. Никто их не подгонял, никуда насильно не загонял, так как ветер отсутствовал.
        Капли падали, души пролетали, а я продолжал думать о заводах и их работниках. Ведь собирался в 2007 году написать кое-что на беспризорную, сиротскую пролетарскую тему, но уже про строителей соседских элитных домов «Бе» и «Ме», да не стану же я лезть через высоченный синий бетонный забор за информацией. А если начать расспрашивать рабочих, когда они проходят от дома к дому, так могут запросто послать подальше. Гегемоны, они ведь разговорчивы под настроение и под водку. Не с бутылкой же подкарауливать. К тому же я был на них зол. Ведь эти рабочие, вернее, их начальство, а, еще точнее, некие Высшие силы запутали все в моей литературной судьбе, а также всё на местной историко-топографической карте.
       Я первоначально как язычник возжелал, чтобы на пустыре недалеко от новоапостольской и православной церквей возвели древнерусское капище. Получилась бы красивая, завершенная конструкция, великолепный Форельский Треугольник.
        Но взяв во внимание  мощь  талмудизма, уныло спрогнозировал, что капище никогда не построят, но могут поставить, если они, конечно, тоже заинтересованы в создании магического треугольника, синагогу. Чем не Поклонная питерская горка? Согласившись с тем, что последней и главной вершиной Треугольника станет синагога, я оскорбился до глубины своей славянско-патриотической души, узнав, что вместо иудейского храма начнут строить всего-навсего дом. Мне бы радоваться, что опростоволосился в антирусском, антиотечественном предсказании, а я досадовал и злился на свои недальновидные подзорные трубы-извилины. Ведь про синагогу стихи написал и карту нарисовал.
Невмоготу стало от того, что даже в таком, вытекающем из всех политических течений раскладе, я ошибся. Каким я себе показался жалким и ничтожным предсказателем. Ведь поэт, хоть немного, но должен быть пророком. Так обозлился на все и вся, что еще сильнее возжелал наперекор своим националистическим принципам, чтобы здесь поставили синагогу и только синагогу. 
       Даже возлегая на коричневом домашнем диване и порывисто покуривая, не забывал очередное поражение в ясно-черновидение. Чтобы «честно» видеть, надо употреблять чистые продукты, а я уже
второй день уминал свин… или сфинкс-тушенку и «украинский хлеб». Украли…нский. Украл… икский. Голодоморский… Пил черный кофе и беспрерывно курил. И все равно тянуло в сон. Как же, на улице задождило. Украина, наверное, для нас воды не пожалела, ведь между нами обмен один, мы им - Крым, они нам дождь, пар и дым.    
         И вот так, зачем-то думая об Украине, укрыл себя желто-фиолетовым одеялом и заснул. Дождь меня, как гвоздь, на полчаса приколотил к дивану. Потом уже появилось рыжее солнце и, малость покантовав и покатав лучами-ломами, подняло меня с шершавой лежанки. Пробудившись, стал  через веки продирать костяшками пальцев  свои заспанные глаза. Возникли какие-то алые и синие пятна.
       А сам позднее стал думать о белых пятнах в российской истории.  Они, особенно в интерпретации наших времен и наших борзописцев, - скорее всего белые свиньи, для которых и в которых быстренько нашли самую густую и самую вонючую грязь. И теперь  своими загрязненными, чернушными пятаками нагло лезут в другие времена и безапелляционно оставляют на них печати, штемпеля,  эстампы, гербы, то есть следы от своих позорных рыл.
       Да и что анализировать это перестроечное время?
Вдруг когда-нибудь из истории по некоторым политическим соображениям вычеркнут этот полудикий период начала третьего тысячелетия, этот Змеиный цикл 2001-2012 годов, так мною тщательно описанный? А, может, удалят как раз потому, что это время довольно дотошно запечатлел именно я?
       Не могу проанализировать даже состояние рабочего движения на сегодняшний день. Конечно, оно очень слабое. Не назначал же меня президент своим полномочным по пролетарскому  вопросу, поэтому я никуда не летал, не выявлял. Как обрывалась на многие годы Кировско-Выборгская линия метро на площади Мужества (что
символично), так оборвалась и почти что стерлась Кировская линия моего творчества (Кировский завод - ВАЗ им.Кирова в Волхове).
        Если слабо просматривается Пролетарская линия, то Крестьянская сюжетная тропа почти скрылась из вида. Зато не заросла поросячья тропа, она выходит аж в самый центр Петербурга  - культурной столицы России.
         Недавно в Питере по приглашению соответствующего департамента пребывал с двухдневными гастролями французский цирк. Так вот, во время народного гуляния или карнавала по случаю дня России эти евро-авангардисты выпустили на Дворцовую площадь гигантских белых свиней. Свиньи на Дворцовой площади рядом с Эрмитажем - вот он позорный символ нашего времени, вот
он символ конца всех времен…
        Летом старался держаться дальше от города, по возможности и  по приглашению выезжал с братом  Геннадием на его дачу в Скачках. Там убирали территорию, неоднократно пилили дрова, парились в новой баньке. Чистились, одним словом.
        Может, я и свои заметки (2001-7г.) писал вовсе не для аналитических изысканий, а для некой чистки? Я ведь не  ношусь, как собака, высунув язык, за событьями и фактами. Уже давно понял, что беготня в замкнутом, ограниченном пространстве Небесных знаков бесполезна, это как цирковое кружение, как мельтешение белки в колесе. Все равно за Временем не угнаться…
        Скорее, я та литературная Свинья, что, повалявшись на сене Крестьянской лирики или на токарных стружках Пролетарской поэзии, затем, лежа на земле или на асфальте, ерзает по ним, посредством чего сдирает, счищает со своей шкуры кусачих сенных насекомых или металлических вошек и блошек. Может, мои небольшие повести сочинялись для того, чтобы в их пространство я мог сбросить стихи-блохи (например, «Поэмка-немка», «Опальный» и другие), потому что им нет места в нормальных поэтических сборниках, так как прозаичны и попросту слабы.
        Но по иронии судьбы как раз это забракованное содержит в себе некоторую аналитическую ценность, которую я все-таки стараюсь обнаружить в сущем…
        Да, чистя свою поэзию, сбрасываю в повести прозаические  стихи-паразиты. Чиститься-то чищусь, но в год Свиньи  непременно перепачкаюсь, поскольку следую примитивистской формуле «Свинья грязь найдет». Ведь катаюсь в месиве по правилу Буравчика-Боровчика?
         Но когда же наступит чистое прозрение? Может, как раз в Год Свиньи? Но кажется, что свинья и прозрение - понятия несовместимые…
        Стал сомневающимся и сварливым. То ли заигрываюсь в юнца, то ли все пенсионеры впали в юношество, но здравствующие малолетки, матюжно и нагло посчитав пожилых ровней себе, почти совсем перестали уступать старикам и даже инвалидам места в общественном транспорте. Недавно я, уставший, изможденный, разорался на весь троллейбус: «За это Россия еще поплатится! Мало ей досталось, мало… Да вас за такое неуважение к старшим новая Чечня ждет. А я еще бьюсь, борюсь за светлое будущее страны, за ваше будущее!..».
        Вот что сделало с ними мое «Звероисповедание», превратно понятое.

14. ЗВЕРЬ - СТАЛИН

        Освободившаяся, вольная, миролюбивая Россия и ее ведущие писатели высматривают Зверя, выискивают Врага. Что делать, видимо, это любимое русское занятие. А лучше Зверя, чем Сталин, конечно же, не найти. Сколько уже журналистских и писательских авторучек сломано об его простецкий, вовсе даже не орденоносный генералиссимусский мундир, сколько чернил истрачено на описание его зверств, наверное, в общей сложности-слитости не меньше, чем воды в нашем дворовом прудике. Тем не менее Сталин (или его призрак) бродит по Форели. Экс-вождь теперь не выкидывает шокирующие фортели и не позволяет себе публичных преступлений с доведением людей до исступлений…
        Здесь недавно завершилась многоходовая комбинация с использованием нескольких рифмованных слов «мяч-плач-палач» и с участием Иосифа Виссарионовича. Уже конец октября, в пруде никто не купался (даже местный морж по кличке МРОТ), все тепло одеты, а маленькой девочке захотелось поиграть в большой дутый мяч, который вскоре ускакал  в воду.
        «Тише, Танечка, не плачь!» - громко ей сказал палач с характерным горским акцентом и, не снимая шинель и сапоги, нырнул с покатого бережка. Кое-как он, сухорукий, все же доплыл до сине-красного шара, дотолкал его до земной кромки. И вдруг оказалось, что это вовсе не мяч, а… Безголовая девочка подошла к береговой линии, нагнулась и, достав из воды эту голову с косичками, водрузила ее на свои окровавленные хрупкие плечи и залилась радостным октябрятским смехом.
        А героический Сталин так и не выплыл на облицованный ровными камнями стылый берег и, видимо, как Чапаев, раненный в руку, ушел на дно. Впрочем, через несколько дней вновь появился вблизи пруда. А раньше от частых упоминаний утонувших Чапаева и Сталина было больше смеха, чем слез, ведь при соединении этих популярных, часто используемых в анекдотах фамилий образовалась предельно смешная - Чаплин! Те из форельцев, кому особенно повезло, видели прохаживающих вокруг пруда и лихого Василия Ивановича, и заговорщицки сосредоточенного Иосифа Виссарионовича, и юморного, комически семенящего и поигрывающего тросточкой американского оккупанта Чарлика-карлика.
        За такой подвиг как спасение головы на водах Сталин заслуживал установления персонального памятника. Еще несколько
лет назад был приготовлен постамент в виде бетонного куба, но скромный экс-вождь упорно не хотел подниматься на него. Силой же никого на пьедестал не загонишь… Да и осквернителей памятников и исторической памяти хватало с избытком, взять тех же вандалов-фанатов. 
        Был уже конец октября, с деревьев сыпались последние желтые и багровые листья, небо и журавли посерели и, издавая трагические клики-трели, полетели на юг, а зенитовские болельщики все еще щеголяли сине-бело-голубыми цветами своей любимой команды.        Неделю назад они провели в Форели (без всякой форы или фарта) антимосквиаду или антиспартакиаду. Еще в полуденное время суток внушительная и агрессивная толпа начала политическо-скандальные хождения с цветастыми флагами и транспарантами вокруг пруда, жгла файеры и пиротехнику и многоголосо орала «Спартак - мясо! Спартак - свиньи!». Наиболее смелые фанаты-юннаты несли на пиках или на железных арматуринах  недавно отрезанные поросячьи головы. (Мне вспомнилось, как в июне-месяце здесь же Сталин указал в сторону главрежа - «главу резать», и бестолковка театрального деятеля, а позднее еще 12 голов районных чиновников - укатились в пруд).
       Ох, уж и оторвались болельщики в этот день! Ведь их мероприятие носило и антиспартаковскую, и антисталинскую направленность. Какие только крики не раздавались над прудом! «Год Сталина -  Год Салина!». «Сталин - мясо, шашлык!». «Коба-кабан».
       «Сталин-шовинист-швинист-свинист».
А после шествия на футбольную мини-площадку, расположенную неподалеку от пруда, выпустили две команды, каждая из которых состояла из 3 свиней. Победителям вручили кубок Сталина и их же вместе с проигравшими пустили на шашлыки.
        Нет, не должно быть никаких Сталиных, никаких Гитлеров, никаких переделов земли питерской, пусть она даже называется Форелью и на ней некогда располагалась немецкая слобода. Ни о каком дележе нашего муниципального округа и Кировского района на различные политические и религиозные зоны  не может идти речи, хватит нам и южных Ялтинских соглашений 1945 года.
        По сравнению с июнем-месяцем, когда Сталин показал себя здесь настоящим головорезом, осенью помудрел и стал выступать как пацифист и нейтрал, не лезущий ни в какие конфликты и разборки. Ведь где ему в это время надлежало неукоснительно присутствовать? Да, в Грузии, где дело дошло чуть ли не до военного противостояния с южными осетинами и с российскими войсками. И вообще грузинская тема полонила умы. Даже я откликнулся на нее через написание стихов  «Стервы-шахматистки» и просто «Шахматистки», то есть через упоминания о грузинской женской шахматной школе.  Слабо представлял, как станут развиваться события дальше, но в России эта политическая шумиха обернулась настоящим фарсом, ведь несколько юных петербуржцев подали заявления об замене своих русских фамилий на грузинские, например, Иванов на Иванидзе, Петров на Петридзе.
       Только бы не быть русскими…
        Как грузинские воры в законе, Сталин прятался в России, но, конечно же, не от правосудия. Просто в Москве и Питере, да  в том же форельском пруду ловилась рыба покрупнее. Уже в августе-месяце Виссарионович перевоплотился в банального, внекабального вольного пенсионера, который любит на бережке опрокинуть рюмочку и забросить удочку. И однажды поймал такую большую рыбину, с которой сфотографировалась на мобильники половина жителей экс-пролетарского городка. Она называлась карп и имела дополнение - зеркальный. Тем же вечером, отведав жареной вкуснятины и поставив удочку в самый дальний угол, Иосиф, взяв в здоровую руку авторучку, начал писать историко-публицистическую статью «Карп как зеркало рыбьей революции».
       Правда, в начале сентября у исправляющегося  Сталина произошел дисциплинарный срыв. Скорее всего из-за того, чтобы показать, что грузинская мужская шахматная школа  по крайней мере не слабее школы Гаприндашвили и Чебурданидзе, он в Форели устроил сеанс одновременной игры на тридцати трех досках. Вместе с талантливой интернационалистической молодежью были приглашены гроссмейстеры Морозевич и Ананд. Уже по количеству
столиков, за которыми должен был разыгрываться главный приз «Золотой през», можно было предположить, что шахматисты по ходу игры должны превратиться в 33 богатырей и во главе с главсудьей батькой Ченомырдиным уйти на дно.
       Сеанс «Шанс» начался. За однорукого Сталина фигуры на досках передвигал дулом автомата телохранитель-чеченец. Но почему-то соперники сами оказались закаленными и бесстрашными, как сталь. Проиграв несколько партий, Виссарионович запсиховал… и вскоре Ананд полетел вниз со своих шахматных Анд. Морозевича обозвали «Рожевичем» и надавали по морде. Снова Сталин проявил себя законченным головорезом. В пруд, окровавив шахматный труд, полетели головы игроков, доски, столики, черные и белые фигуры от пешек до королей. Прилетевший с Балтики огромный баклан в своем большом желтоватом клюве унес восвояси черного короля, словно нефтяного магната. А белая королева - деревянная девственница -  плавала в окружении черных похотливых, тюкающих ее со всех сторон пешек. На форельских водах обозначились и гомосексуальные, и лейсбийские отношения между ферзями, ладьями и офицерами. Кстати, «эсеры» тоже были и правыми, и левыми, как теоретиками, так и террористами…
       Сталину опять всё сошло с руки. Ему снова не пришлось скрываться в воистину свободной, безтюремной России, никакие скандальные обстоятельства не вынудили его срочно уехать в Грузию или, по крайней мере, во Вьюжную прорусскую Осетию. Там уже вовсю пахло грядущей войной… Вооруженный конфликт состоялся через год, а поскольку я несколькими страницами ранее задавался вопросом, а не являются ли мои прозаические произведения некими пунктами приема, кон-тайн-ерами, куда я регулярно сбрасываю повествовательные и малохудожественные стихи, то туда же, а куда больше, закинул стихотворение 2008 года, уже не про свиней, не про Сталина, а надо же - впервые в отечественной литературе! - о президенте Медведеве, тем более он
оказался младше меня ровно на один животно-звериный цикл, то есть на знаковые 12 лет. Итак, «Медвежье-змеиный поход»:

                «Здесь медведя корежит медведь…»
                Б. Корнилов
                Я Медведева к власти привел?
                Он ж Змея, он же Дева и некто,    
                Кто «тащил», как  Медведь,
                робок, зол,
                Грандиознейшие нацпректы.

                На 12 лет младше, чем я,
                Он, пославший дивизии в горы.
                Доползла русских танков Змея,
                До Цхинвали, до Поти…до Гори?

                Та война, как завеса, как дым
                От огня в олимпийском Китае.
                Наши танки могли бы - и в Крым,
                Пострелять там, по пляжам катаясь…

                Так использовать будут и впредь.
                И фамилия больше печалит:
                «Здесь медведя корежит медведь»,
                И змея здесь змею смертно жалит.

        Имеется в виду, что русский медведь корежит своего русского медведя, а не грузинского, который в быту, а не в битвах, посильнее будет. Тоже самое происходит и в случае со змеями. Кажется, так трактуется у поэта Бориса Корнилова?
        Ясно, что эту повесть о событиях свиного 2007 года я писал годом позднее, когда уже отгремела грузинско-российская война, и поэтому появление стиха «Медвежье-змеиный поход» является грубым, волюнтаристическим,  но все же оправданным.
         Повторяю, Сталин благоразумно устранился от участия в  войнушке-потаскушке и, покуривая свою легендарную трубку, занял до поры до времени выжидательную позицию. Однажды ровно в центре округлого форельского пруда полночью всплывет большая рыба и сигнально ударит плоскостью своего треугольного хвоста по тишайшей водной глади.

15. ФОРЕЛЬСКИЙ КРУГ

       Может, 3-я вершина Форельского Масонского Треугольника находится в мой квартире  номер 13. Несчастья мне не занимать, как и любовного счастья тоже, поэтому находящаяся   после 1 - цифра 3 - прикручена горизонтально - в виде женских грудей.
        Возможно, что и треугольника ника-кого (особенно от слова «Ника» - победа) нет. Я трогательно построил его в своем воображение, пылко пялясь на него, как на треугольную грудь пикассовской тетки-телки, но мне его чувственно не потрогать, не погладить ни руками, ни даже ногами. Все пятисотметровые переходы от одной вершины к другой вершине, от одной церкви - к соседней, перекрыты то водной синей преградой, то светлооконными строящимся зданием. Нет возможности пройтись по нему, поэтому я прогуливаюсь по форельскому кругу, то есть вокруг небольшого облицованного желто-коричневым камнем пруда, расположенного в семидесяти метрах от моего дома.
       Кстати, овальные камешки-кирпичики с многочисленными вкраплениями,  несмотря на ежедневную шлифовку каблуками и подошвами, - все еще крылообразны. Они - этакие большущие пятнистые каменные бабочки. Того гляди, хотя на дворе середина осени, взмахнут крылами, запорхают и, сбивая некоторых прохожих  с ног, полетят над прудом и головами…
       Уже начало ноября. Уже Софья вместе с ребенком уехала жить к мужу-предпринимателю, уже облетела листва.
        Вокруг пруда тихо. Урны вокруг него поставлены вертикально, словно рупоры, и они забиты газетами, цветными банками и залиты мочой молчания. Командные немцы уже давно не проводят митинги с требованием передачи форельской территории Германии и не выкрикивают оскорбления типа «русиш швайн». Зато в конце футбольного сезона вовсю старались фанаты «Зенита».
        Разговоры о разделе Форели между русскими и немцами временно прекратились, да и какой может быть передел, если силами русских мужичков не поставить даже примитивную перегородку в широченном коридоре нашего дома. Инициатором такой хозяйственной и плотницкой идеи оказался я, поэт-изоляционист, поскольку во избежание краж требуется до минимума ограничить появление незнакомых лиц, в том числе и Сталина, на первом этаже, ну, и по некоторым личным причинам. Вроде бы как железно договорился с соседями, назначались и переназначались сроки начала работ, но дело не двигалось. Под теми или иными предлогами жильцы-пролетарии уклонялись от работы, хотя необходимость установки ограждения никто не отрицал. Я уже и бэушные бруски и дверь нашел, но никак не мог найти слов для консолидации жильцов на большое и высокое дело, - установление двухметровой стенки. Как-то встретил сорокалетнего соседа Игоря, спросил про перегородку, а он мне в ответ: «Зенит - чемпион». Все теперь в Питере чемпионы, все победители, а победителей не судят. Напрашивается неутешительный итог: все в той или иной степени стали частниками, индивидуалами, на общее дело никого не подвигнуть, все сами в себе, сами для себя, все увертливые, наступательные или насупленно-обидчивые. То есть это уже не люди Социализма или былой социалистической общности, а люди Капитала или капиталистической разобщенности. Новые принципы внедрились как в производственные, так и в человеческие или соседские отношения.
       Многие ожидали, что 4 ноября, на День единения и согласия выпадет мягкий, миротворческо-романтический снег, что сердца растают, и любовные потоки потекут навстречу друг другу и сольются в позднеосеннем экстазе. Но никакого снега, никакой неги. Промашка вышла. Еще по углам двора лежала в желто-красно-черных кучах тополиная листва, а когда резко задувал ветер, то верхние листья начинали крутиться и переворачиваться, словно золотистые патроны в барабанах револьверов. Что-то щелкало и, возможно, даже стреляло, что очень напоминало русскую рулетку. Ага, в жизни происходит такое согласие и примиренчество со всем, что хоть стреляйся.
       Я, например, считаю что День согласия еще сильнее разобщает русских людей. Хотелось возразить против проведения такого Праздника изнасилования и отправить протестное письмо в ЦЕКА или в Центр Европейской Культуры. Но не сделал это, поскольку на днях стал очевидцем страшной дорожной ситуации. Некто во время пьяной автокатастрофы «наклеил» свою вишневую иномарку, словно марку, на стену желтого здания. Естественно, письмо-дом не
могло уйти, не могло быть никуда отправлено. Попробуйте засунуть этот дом в почтовый ящик, закрепленный на стене этого же дома.
       Большинство моих мыслей остается при мне. А идеек и версий, возникающих по ходу моих исследований начальных годов третьего тысячелетии, оказалось немало. Например, совершенно ясно, что капитализм полностью разобщил, развел людей, как хоровод (вблизи форельских вод). И ничего не остается делать, как признать его победу в России, поскольку народ в своем абсолютном большинстве становиться вновь социалистическим не собирается.
        А еще вот такой погодовой расклад:
1)2005г. - народ почти перестал вспоминать «хороший социализм», почти не употребляет  слово «Ленинград».
2) 2006 г. -  стало совершенно ясно, что победы на трудовых и боевых фронтах полностью обесценены. Получилось так, что 18-летние юноши проливали кровь на автовских и форельских огневых рубежах в 1918 и в 1941 годах за  то, чтобы здесь через десятки лет автоматически восстановился капитализм.
3) 2007 г. - год 90-летия Великой октябрьской социалистической революции и первой годовщины Безликой ноябрьской капиталистической революции после отмены праздника 7 Ноября.   
        Пока что всё более менее спокойно. На пруду неспешно плавают зеленобокие утки и краснолапые селезни. Вот если бы плавали мертвые поросята, было бы от чего содрогнуться, а так… Многие заросшие пруды Кировского района, но почему-то не наш, в уходящем году почистили, углубили. Может, так готовятся к приему глобальных вод Великого потопа? Всё в мире меняется.
        На поверхности водоема находятся утки, не спешащие ни на юг, ни на небесный круг предзимнего самопожертвования. Хотя в проходящем году сообщений о проявлениях птичьего гриппа было немного, но некие силы зависимости и богопоклонения делали свое дело: во время недавнего урагана в Керченском заливе погибли или были принесены в жертву многие тысячи водоплавающих птиц. А вот информация о массовых падежах свиней в поросячий год не встречалась. Видимо, Иисус хранит хрюш и этим фактом как бы заявляет о том, что не собирается в ближайшее время принимать мусульманство.
        За полчаса я обошел пруд столько раз, сколько раз Прудон переделывал труд своей жизни. Вдруг меня заинтересовало, а перегородили бы ли при разделе Форели на русскую, германскую и другие зоны располовинили бы,  четвертовали бы этот водоем? Наши-то уж точно не станут воздвигать какие-либо деревянные перемычки. Нам, повторяю, даже перегородку в коридоре не поставить. А если бы кто поставил, стали бы тут немцы прыгать от радости? Да так сильно, что земля бы перевернулась? От их прыганья крестообразная перегородка выскочила бы из пруда и, словно крест, полетела бы по темно-синему тусклому небу, и если к этому времени построят дом Великой Германии, то собьет с крыши Орла. Хоть парады Победы теперь проводи в Форели, благо площади для массовых прохождений еще имеются…
       Да, для воздвижения перегородки хоть гастербайтеров со стройки вызывай. И вот тут-то я хочу сказать, что чемпионскую победу «Зениту» и Питеру принесли футбольные гастербайтеры-легионеры из Европы. И город по мировым современным образцам выстраивают гастербайтеры-легионеры. Вот кому он обязан своим нынешним процветанием и славой.
5 ноября - под общее ликование «Зенит» стал чемпионом России.
7 ноября - состоялся праздник капиталистической, легионерской эволюции (без общего ликования). От понятия «диктатура пролетариата» остался только цивильный слог «дик». Теперь над умами питерцев властвует Дик Адвокат (дикий адвокат). Вся страна говорит о диктатуре «Зенита».
       21 ноября - практически при нулевых шансах сборная России по итогам матча Англия-Хорватия вышла в финальную часть чемпионата Европы по футболу. Это такое же чудо, как после разрушительных 90-годов стали жить лучше, чем при коммунистах.

16. ДЕКАБРЬ

       Снега не было, земля затвердела, и ощущался незначительный холод. Оснований и почвы для метеорологических беспокойств имелось предостаточно. Взглянешь на замерзшую землю, и вспоминается каменный век. Изредка падающие снежинки неспешно чиркали об затвердевший грунт или асфальт и, вспыхнув на секунду, мгновенно сгорали. Хоть от грустного и безнадежного ожидания снегопада стучи, бей камнем об камень, булыжником о булыжник, чтобы выбить искру-снежинку. По всякому  экспериментировали, пробовали, но снег наши желания игнорировал. Нами не гнушался только мелкий мороз, морозец.
       Вскоре наш пруд покрылся тонкой коркой льда. Возле него я и встретил Софью, прогуливавшуюся с малолетней дочкой Катей, которая капризничала, словно порывалась кататься по первому льду. Одеты были тепло, в брюках, в толстых малиновых куртках с белыми капюшонами.
       Мое приветствие оказалось чересчур прозаическим и традиционным: «Сколько лет, сколько зим?».    
       Софья сдержанно улыбнулась:
- Зимы ни одной, а в этом году ее, наверное, вообще, не будет.
        Коротко сообщила, что вернулась к мужу, а теперь с дочкой приехала навестить бабку-императрицу.
- О погоде поговорили, и о твоем муже тоже. Теперь можно и о лошадях.
- Ну, про них я ничего не знаю.
        Я хотел ее подколоть, как лед, что, мол, имеет немалые познания в свиноводстве, но воздержался. И зачем гнать гнедых, можно было еще поболтать о погоде, а она для декабря-месяца оказалась очень своеобразной: не выдалось ни одного снегопада, ни первого, ни второго, ни скромного, ни обильного - до обидного.
       Земля затвердела и стала почти однородной, почти односемейной с асфальтом, и можно было даже предполагать, что их союз скрепили брачные узы. Возможно, всей земле хотелось под черный асфальт, может, она возжелала, чтобы он покрыл ее полностью, но тут же возникал вроде неуместный для декабря вопрос: «Какие земли, как женщин, предпочитает горячий и черный, как африканец, асфальт, - твердых или рыхлых, теплых или холодных?». Вот каким востребованным он оказался в период календарного Покрова.
       Желтое солнце светило слабо и тащилось по небосклону, словно пришибленное, и на него мало кто теперь обращал внимание.       «Непобедимые и легендарные» дивизии и «болтальоны» петербургских обезлиствевших деревьев и кустов от того, что произошел незапланированный сбой, нарушающий все армейские порядки, - в переходе на зимнюю форму одежды, зябли, мерзли и желали очутиться в тепле, вокруг (даже в распиленном виде) жарких печек или в самих печках, но таковые даже в древней Форели были упразднены все до одной, как «враги народа», как «рыбы рабства»…
        Тут же Софью и ее дочку позвала вышедшая из дома мать. Я опять остался в одиночестве. Посмотрев на скованный льдом пруд, вспомнил словесную и полновесную цепочку «Лебедь-лебедок-биток». Предположив, что если теперь каким-то невообразимым способом сюда прилетит белый, голубой или даже знаковый черный поросенок и грохнется в пруд, то по берегам разлетятся режущие куски ледка, потому от темной воды и беловато-больничного льда надо держаться подальше.
        Серые журавлиные клинья давно уже пролетели над Форелью. Впрочем, их можно отозвать сюда обратно, но ограничимся возвратом слова «клин» и воспользуемся им для реконструкции битвы на Чудском озере между русским  «клином» и немецкими рыцарями, выстроенными по системе «свинья», - но уже на здешнем пруду. Рыцари рычат, жаждут победы, огненное чувство  русофобии переполняет их сердца и железные доспехи, утяжеляет и не то чтобы расплавляет их, а сплавляет воинственных германцев под тонкий декабрьский лед. Нынешнее сражение за Форель ими проиграно!
       Мои историко-лирические размышления прервались матюжными выкриками, раздавшимися с дворового проезда, дырки которого латали дорожники в оранжево-апельсиновых (совсем не сочетающихся с декабрем) куртках. Там проходила реконструкция «свадьбы по-русски», причем в многолюдно-оживленном виде. Замерзшей земле для согрева требовался «мужчина» (но не покойник), и ее в буквальном смысле покрывали горячим асфальтом, спаривали (вовсю клубился пар). Но надолго ли ей такой «муж», если покрытие технологически или телологически неверное,новенький асфальт быстро состарится, растрескается, и земле потребуется новый покровитель…   
        Все стареет, но все обновляется и повторяется. И что эти попытки немцев вернуть себе петербургскую Форель? Лучше вспомнить, сколько раз мы брали их Берлин и делили его на зоны влияния и «вливания»! Имели место, конечно, и неудачные попытки завоевания. Например, зимой 1920 года великая Красная кавалерия под водительством Тухачевского пыталась быстрым маршем выйти на германские земли да застряла в глубоких снегах Польши. Беспощадно тогда порубили наших, завалив белые сугробы окровавленными телами конармейцев, словно «пушечным и свиным мясом» Мировой революции… Словно разложили  на покилограммовую рыночную продажу…
        Вскоре я посмотрел в сторону своего желтого дома и увидел там Софью с дочкой, садившихся в дорогой малиновый автомобиль. Я кратко укорил себя, что при разговоре с Софьей возле пруда не нашел для нее теплых слов, пожадничал и поленился сбегать в «Континент» за цветами.
         Но вернемся к своим немцам и свиньям. «Зато сколько мы  захватили или отвоевали городов с немецкими названиями! Шлиссельбург, Ораниенбаум… Вспомнился и Кронштадт 1921 года, где подавляли среди глыб глобальный мятеж. Красноармейцы шли, а, может, даже и скакали по льду. Были март и фарт, поэтому быстро отбили у контр-матросов форты, город и Весну и подарили ей огромный пахучий букет, составленный из наших штыковых винтовок!
         И еще про винтовки. К этому времени для меня нашлась фишка - красноармеец Фишман, точнее надгробие на его могиле (в Александро-Невской лавре), выполненное в виде солдата Революции
с буденовкой на голове и со штыковой винтовкой в руке. Я думал, а не передислоцировать ли памятник в Форель с установкой по центру пруда. Вроде как бывшая немецкая слобода, фамилия Фишман вроде как немецкая, а «фиш» так, вообще, - рыба. Да еще почти что гроссмейстер Фишер. Так что самое место ему тут, а не возле православного храма в Лавре. А винтовка? Так это ничего, штыкоукалывание полезно и для бедных, и для богатых, чтобы особенно не возносились и не заползали куда не след…
       Начался декабрь. Земля была покрыта не снегом, а инеем, как чем-то «иным». Теперь в России везде, и в Форели тоже, - всё «ино», «иное», - инновации, иновывески, иномарки-свиноматки. Немецкие
«Фольксы», «Опели». «Мерс» бородатый, как Маркс… Так и Софья с дочкой чаю попили и на «Опеле» отбыли.
       Но кто там на светлокоричневом коне выехал на тонкий лед пруда? Вспомнились иллюстрации к книге «Приключения барона М…». Или «Приключения князя Меньшикова». Конь, управляемый бароном Мюнхгаузеном, дошел благополучно почти до середины пруда и внезапно начал проваливаться под лед. Я уже забыл, кем являлся барон по национальности, немцем или австрийцем, но смешно было бы бежать в библиотеку, тем более на ее детский абонемент, чтобы выяснять это, но бесспорно то, что очередное злоключение с бароном Мю произошло в пронемецкой Форели. У великого фантазера или «фэнтезера» тоже оставалось мало времени на самоспасение и он попытался это проделать с помощь проверенного тысячелетиями приема, то есть вытащить себя за волосы. Протянул руку к голове, стремясь ухватиться за прядь, но в деснице  к полному его удивлению оказался верх краснозвездного буденовского шлема, который совершенно непонятным образом очутился на нем. Пока шокированный Мюнхгаузен приходил в себя,
пока вертел шлем и рассматривал пятиконечную звезду народно-коммунистических фантазий и мечтаний, пытаясь мгновенно понять откуда она и кому светит, конь продолжал погружение… Шлем, как вы знаете, тоже военно-германского происхождения… А глубина водоема по-русски незначительная, в некоторых прибрежных местах - всего с метр. Дно завалено округлыми камнями, будто власти еще при советском режиме свалили в пруд, спрятали в него булыжники - оружие рабочего класса. Такова Форель -  пролетарский городок Кировского завода.

17. БЕССНЕЖЬЕ

       Минула половина декабря, а снега все нет и нет. Если в прошлом году в это же самое время свирепствовал птичий грипп, отстреливали перелетных птиц, палили в зараженное Небо, в больного бога, и, можно сказать, желтым огнем сжигали белый снег, то в этом году причину возникновения глобального бесснежья никто внятно обьяснить не смог. Кстати, в «период птичьего небесного гриппа» в некоторых местностях стали массово подыхать собаки. Смерть собаки в год Собаки - это трагично. Я тогда предположил, вдруг так же по цепочке и продолжится погибельный процесс: в следующем году начнется мор Свиней, еще через год - Крыс, потом Быков… Погибнут все животные? Исчезнут и все Звериные знаки, вся зодиакальная система, всё Небо?..
       Прекратятся мои исследования. А хотел прожить и отразить хотя бы один Цикл.
       Тем временем наступили двадцатые числа декабря, а Покров так и не обозначился. Не покрыты земля, не покрыты головы у людей. Начали «сьезжать крыши». Сквозь черепа людей стали пробиваться дикие зеленые побеги, тонкие, расслабленные, но все же напоминающие сатанинские рога. Создавалось впечатление, что Христос умер, и что всю полноту власти по такому случаю на себя взял Другой бог…  Но пока все как бы неплохо, ведь России не устроили эпидемию Свиного гриппа, и поэтому страна, ее Питер и ее деревни не завалены синюшными трупами поросят и боровов…