Психологический портрет-1. Фрагмент

… Дверь отворилась, впустив утренний холод, и я поёжился. С раздраженным видом обернулся посмотреть, кого там принесло в такую рань. Свет  резанул по заспанным глазам, но фигура вошедшего скрыла от меня жгучее белое солнце. Пришелец был огромен. Входя в таверну, он привычно склонил голову, подал плечо вперёд. Этот человек принёс с собой запах соли и гниющих водорослей – только сейчас из порта. Гигантский мужчина двинулся к стойке, за которой сидел я – его походка убедила меня в том, что на твёрдую землю пришелец ступил как раз этим утром, не успевшим как следует начаться. Я видел перед собой «солёную косточку»; он, вероятно, и родился в море. Ладони его одеты твёрдыми, как древесная кора, мозолями: должно быть, ими он отполировал не одну сотню вёсел. Телосложение очень крепкое, и наверное, найти работу в море такому здоровяку не составляло труда. Лет ему около двадцати пяти, и можно было бы сказать, что это пока не мужчина, а парень, но и ветер, и холод, и дождь, и жгучее солнце постарались состарить его лицо, и без того довольно грубое. Волосы и брови имел светлые, к тому же выгоревшие и вовсе добела. Пожалуй, улыбка нечасто посещала его сухие губы, с которых он зубами отдирал крохотные лоскутки обветренной кожи, когда задумывался. Светло-голубые водянистые глаза моряка нельзя было назвать выразительными хотя бы из-за цвета, а скупая мимика дополняла дело так, что казалось, будто ни лицо, ни взгляд парня не изменяются, какого бы случая ни произошло. Вероятнее всего, он был действительно хорошим матросом, так как даже при обычном их копеечном жаловании носил добротную крепкую одежду. Правда, и бушлат, и сапоги его выглядели потрёпанными – краска выцвела с ткани, а солёная вода оставила неприятного вида разводы: человек этот жил в море чаще и дольше, чем на суше, ведь даже на крепком полу таверны он привычно ходил вразвалку, как по палубе при вечной качке. Когда-то тёмно-синий, бушлат, вернее всего, не всегда принадлежал теперешнему хозяину. Внимательный взгляд бы заметил, что рукава коротковаты и тесноваты для таких лапищ, и хотя обхват груди пришёлся будто по мерке, первый владелец явно прятал в бушлате не широченные плечи, а солидный живот, на который у моряка не было и намёка.
Прежде, чем сесть, моряк проверил рукой табурет, казавшийся мне довольно крепким, пока не появился этот великан, которого я определил как скандинава. Он сел, и мебель жалобно скрипнула. За стойкой появился хозяин таверны. Я ожидал, что моряк потребует выпить, однако и вовсе не понял, что сказал пришелец: ужасный акцент искажал английскую речь до неузнаваемости. Хозяин таверны, кого только на своём веку не повидавший, и то прищурился, нахмурил брови, пытаясь разобрать сказанное. Для пробы он сам сказал пару слов на норвежском. Моряк понял и разразился странной мурлыкающей речью, которая для меня была полной тарабарщиной. Владелец заведения отвечал ему, подал плотный завтрак. Должно быть, и он имел те же корни, или просто в силу своей работы стал полиглотом. Моряк же поглощал мясо и овощи как любой человек, полгода живший на солёной рыбе и морских сухарях с червяками внутри. Словом, ел так, что за ушами трещало.
- Он тоже на «Иноходца», - сказал мне хозяин таверны, кивая на жующего скандинава. – Вы, доктор, человек сухопутный, так и держитесь его. Если уж вы ушли не в ту гостиницу, уйдёте и не на тот корабль. В порту это проще простого. Уверен, что Вагн проводит вас.
Я с минуту смотрел на Вагна, ожидая согласия или отказа.
- Он не понимает нашу речь? – уточнил я у владельца таврены.
- О, он понимает каждое слово, - возразили мне.
- Что же он тогда не реагирует? – удивился я.
- Должно быть, ему всё равно, - пожал плечами мужчина за стойкой.