М. М. Кириллов Жёны друзей Рассказы

М.М.КИРИЛЛОВ

ЖЁНЫ ДРУЗЕЙ

Рассказы


        Рассказы о моих друзьях по учёбе в Военно-медицинской академии им. С.М.Кирова в пятидесятые годы были приведены мной в книге воспоминаний «Моя Академия», вышедшей в 2009 году и переизданной в 2016 году. Сейчас я вспомнил об этом, желая рассказать и о жёнах, хотя бы некоторых моих друзей, прошедших с ними всю свою жизнь. Речь пойдёт о семьях Стримовских, Шугаевых и Филимоновых. Были и другие примеры, но они запомнилось меньше, и поэтому я ограничусь этими воспоминаниями.
       Все мы были с 1 курса в одной учебной группе, дружили сначала холостяками, а затем всю жизнь и семьями, но при этом оставались очень разными людьми при всём сходстве наших судеб.
        1952 г. Шла обычная академическая жизнь. Как-то на лекции по нормальной физиологии один из сокурсников, сидевший рядом со мной (это был Игорь Стримовский), попросил меня встретиться с его девушкой, студенткой ленинградского Университета, и попытаться уговорить её отказаться от её чрезмерной привязанности к нему.
        Просьба была, согласитесь, очень деликатная. Почему он попросил об этом именно меня, я не понял, мы не были тогда близкими друзьями. Надо было выручать парня, и я не очень охотно, но согласился.
         Я пришёл к указанному месту их свидания. Это был садик возле домика Петра на Петровской набережной. Посетителей там было как всегда мало, и я быстро по описанию нашёл эту девушку. Она, конечно, удивилась, когда вместо её возлюбленного пришёл другой младший лейтенант медицинской службы.
        Познакомились, и я сказал, что Игорь. не сможет сегодня придти сам. Когда она успокоилась, я объяснил ей, что у него сейчас трудный период - и в учёбе, и в семье. И в отношении их дружбы с ней у него тоже немало сомнений, поэтому он просит её о некоторой передышке: ему нужно подумать о многом для их же пользы.
        Говорил я спокойно, выслушивал её, успокаивал, когда она начинала плакать. Сказал, что её знакомый, по моему мнению, не очень надёжный человек, и что она, возможно, заслуживает лучшего. Мне стало как-то обидно за неё, она была такая славная, что даже начинала нравиться мне. Она была студенткой 2-го курса географического факультета Университета. У нас нашлись даже общие знакомые.
       Постепенно она успокоилась, и, пообщавшись, около часа, мы уже расстались друзьями.
         На следующий день я обо всем рассказал Игорю, сделав вывод о том, что он вряд ли достоин её, упомянув и о своей симпатии к ней.
          Я узнал потом от него, что они помирились и спустя какое-то время поженились. В дальнейшем мы с ним общались, но тесно не дружили.
           Много лет спустя я случайно встретил их вместе у метро «Владимирская». Это было через 14 лет после той памятной встречи с его девушкой в петровском садике. Оказалось, что после окончания Академии, а ею - Университета, они жили и работали на Камчатке, куда он был распределён, и, по их словам, были счастливы.
         К тому времени прошло уже 10 лет его службы в Петропавловске–Камчатском, сначала в войсковом звене, а позже дерматологом военно-морского госпиталя в этом городе.
         Всего же он прослужил там 15 лет. Это было сопряжено, наверное, ещё и с тем, что его жена, которую звали Женя, географ-вулканолог, успешно и полезно работала там же, изучая известные вулканы (Ключевский, Шевелуч и другие). У моих друзей уже были дети.
       Рассказы его были оригинальны и образны. Это и о Тихом океане, и об извержениях вулканов, и о китах и штормах. А также о долгой жизни вдали от родного Ленинграда. 15 лет службы на Камчатке, согласитесь, это не мало. Его жена тогда тоже по-доброму вспомнила о той нашей давней встрече в сквере у домика Петра.
        Больше мы с ними не виделись. Но я знал от других, что они в 70-х годах вернулись в Ленинград и со временем, как дальневосточники, раньше, чем обычно, оба вышли на пенсию. Я знал по слухам, что Игорь болен подагрой, и что в сыром и холодном Ленинграде ему жить здесь было тяжело.
         В 2008 году Игорь Михайлович мне неожиданно позвонил из Москвы в подмосковный город Красногорск, где я тогда гостил у своего сына, и сообщил, что хотел бы со мной повидаться. Это было действительно неожиданно. Как он нашёл меня? Его вместе с женой привёз на своей машине его сын-москвич. Оказалось, что женой его была уже другая женщина. Они приехали вместе.
         Мы посидели часа два, поговорили за чаем. Он был очень рад нашей встрече. Оказывается, первая его жена, Женя, несколько лет тому назад умерла, оставив шестерых детей. Они уже выросли. Игорь Михайлович позже, уже будучи больным подагрой, встретил среди знакомых хорошую женщину и вновь женился.
        Они рассказали мне, что уже много лет, большую часть времени года, особенно зимой, живут в Индии, в штате Гоа, в деревушке у самого, всегда тёплого, моря. Там многие люди, в том числе, наши соотечественники, лечат подагру. Иногда с той же целью они живут в Египте, на берегу Красного моря.
       Во время нашей встречи в Красногорске, он со слезами благодарил меня, что я в своей книге об Академии, которую ему случайно удалось прочесть недавно, описал свою давнюю встречу с его Женечкой. Мы расстались, и они уехали в Москву. Позже пару раз перезванивались с ними.
        Года через два после нашей встречи, Игорь Михайлович Стримовский скончался от инфаркта миокарда. Это случилось в Египте. Так эта «ленточка» жизни и оборвалась.
        Следующий мой рассказ об Александре Михайловичг Шугаеве. Он был родом из Шкловского района Белорусской ССР. В годы войны немцы захватили их деревню, взрослых жителей, в том числе его мать, отделили от детей и стариков и отправили в Германию, в трудовой лагерь. Он и его младший брат чудом выжили тогда и после освобождения Белоруссии были помещены в детский дом в г. Шклове. Окончил он школу с золотой медалью и был принят на учёбу в ленинградскую Академию. Только после 1953 года он признался мне, и то по секрету, что из Германии в пятидесятых годах в их деревню вернулась его родная мать. Боялся, что, если узнают, уволят из Академии.
       Так, моим соседом по койке в общежитии на улице Боткинской в Академии оказался белорус Саша Шугаев. Мы с ним дружили и были даже внешне похожи. Нас и звали на курсе «гемелюсы» (термин из анатомии – близнечные мышцы). Он, правда, был житейски более реальным человеком, чем я. Жизнь его больше помотала.
         Помогали друг другу, советовались. Как-то он потерял поясной ремень от курсантской шинели. Как же без ремня? Пришлось нам вместе съездить на городскую барахолку где-то за московским вокзалом. Чего там только не было! Ремень купили с рук.
        Друзья по общежитию один за другим женились. Пришло такое время. К Саше Шугаеву из Белоруссии приехала Яна Карпович. Она была дочкой той самой заведующей Шкловского детского дома, в котором вырос он сам. Любовь началась у них ещё в школе, и сейчас она приехала поступать в Санитарно-гигиенический институт им. И.И.Мечникова. Поступила. Жили они тогда где-то на проспекте Добролюбова на Петроградской стороне.
         Познакомились мы с Яниной через какое-то время  и тоже на Пироговской набережной. Она была общительной и немного шумной, простодушной девушкой. Такой она показалась мне на фоне сдержанного и скучноватого Саньки.
       Когда она узнала, что я буквы и людей вижу в цвете (есть у меня такая непонятная особенность), тотчас же попросила меня сказать, какого цвета она? Буквы «Н» - серого цвета, «А» - белого. Вместе получилось: «конь в яблоках». Смеялись. Она помнит это до сих пор, и иногда в письмах подписывается таким же образом.
      Из разговора выяснилось, что в 1941 г. их с её мамой, срочно эвакуированных из Белоруссии от наступавших немцев, привезли в теплушках, как и нас из Москвы, в район Петропавловска-Казахстанского, и где-то там поселили. Янине было тогда три годика. Она мало, что запомнила из того времени. А наша семья тогда жила в самом Петропавловске. Оказалось, были земляками.
       Чуть позже в Ленинград из Белоруссии приехала уже вся семья Карповичей, и тогда Саша с Ниной официально поженились. Жили они в то время на Синопской набережной, недалеко от Охтинского моста.
       Женились я с моей Люсей и Шугаевы примерно в одно время и позже дочек родили в одном и том же году, ещё во время учёбы. Мы – Машеньку, а Шугаевы – Галочку. Саша и Яночка, единственные из наших друзей, были у нас на свадьбе.
         Помню, на Новый, 1956, год и мы с Люсей были приглашены к Шугаевым в гости. Их родители снимали тогда квартиру где-то под Ленинградом. Её мама, Мария Яковлевна, наготовила массу всяких белорусских вкусностей, в частности, сладкий хворост. Было очень дружно и весело. Сразу после новогодних курантов и шампанского выбегали на улицу. Сквозь лапы елей, покрытых снегом, сверкали звёзды. Мы бегали вокруг ёлок, как в детстве, осыпая с них пушистый снег.
        После окончания Академии и службы в войсках, позже уже полковник м/с А.М.Шугаев долгие годы работал в системе ВВК в различных военных округах, в Будапеште, Хабаровске и Куйбышеве.
        Мы виделись изредка. Как-то я заскочил к ним домой в Самаре, из аэропорта, будучи пролётом из Ташкента в Саратов. Я возвращался тогда перед самым новым, 1988, годом из командировки в Афганистан и работы в Кабульском военном госпитале. С удовольствием помылся у них в ванной. Яниночка, как сестрёнка, заботливо ухаживала за мной. Фронтовик всё-таки. Бывали и они в Саратове у нас в гостях.
     В Хабаровске Саша служил в ВВК здешнего военкомата Дальневосточного военного Округа и здесь же в 1992 году вышел в отставку.
       Хабаровск -  краевой центр. До 90-х годов я много слышал об этом городе, особенно во время советско-китайского вооружённого конфликта в 1969 году из-за острова Даманский. В 90-е годы сюда из Самары и переехал мой друг с семьёй, и они осели здесь уже навсегда.
        Он часто писал мне в Саратов об этом городе на высоком берегу Амура, в том числе о своём огороде на острове посреди реки, о жизни под боком у многомиллионного Китая. Дочь его, Галя, работала в городской поликлинике, жена в санэпидстанции врачом-эпидемиологом. Учились и уже работали и их внуки. Их квартира и сейчас расположена на улице Тихоокеанской. Какое звучное и современное название!
       С приходом в 1991 году к власти лавочников в Хабаровске, как и везде в нашей стране, наступили перемены. Они коснулись, прежде всего, простых советских людей, рабочих и служащих. Жить стало тяжело. Всюду разлилась власть денег. Вот тут-то и пригодился их семье огород, что был на амурском острове.
       С моим другом мы часто переписывались в те годы. Очень переживали утрату советской власти, перерождение и предательство руководивших в те годы страной псевдо-коммунистов. Письма эти и сейчас хранятся у меня, но я не буду их цитировать. Всё главное мною сказано. Он был и остался коммунистом.
        В 1993 году друг мой погиб, попав под машину. Он успел пережить расстрел Белого Дома из танков по приказу Ельцина. Похоронен мой друг в Хабаровске. Его жена, Янина Александровна, городской эпидемиолог, и сейчас живёт там же, будучи уже на пенсии. Женщина она боевая и принципиальная, может за себя и за общее дело постоять, только сил маловато, уже за восемьдесят. Как и всем пенсионерам, ей не хватает общения. Все эти последние двадцать лет мы с ней переписываемся.
             Третий мой хороший друг из того времени – Филимонов Юрий Алексеевич, прибыл в академию из Москвы. Очень способный слушатель, отличник. Учился, играючи. Красивый такой блондин. Очень непохож на меня, но мы почему-то тянулись друг к другу. Умный, ироничный и неунывающий. После окончания Академии был направлен в научный институт МО, стал кандидатом медицинских наук, владел английским.   
     Как-то он познакомил меня со своей девушкой. Звали её Мила. Она была студенткой мединститута. Тогда она болела, и мы навестили её в больнице. Это была красивая, умная, милая и немного грустная девушка. Мы втроём погуляли тогда во дворе больницы. Юрка острил и смеялся, а я в её присутствии отчего-то робел. Она была в бархатном тёмном берете, скромна, естественна, немногословна и несколько флегматична и напоминала мне почему-то испанскую принцессу.
        Как-то в сентябре мы с группой слушателей на теплоходе поехали в Петергоф. Там-то все пары с нашего курса и сошлись. Знакомая нашего слушателя, Вали Щербины, с чёрными косами, в белом платье и широкой белой шляпе красовалась на палубе, действительно выделяясь своей красотой и напоминая какой-то женский образ из картин Врубеля. Была там и Юркина испанская принцесса. Все были красивые, ведь нам было по 19-20 лет.
      Одно время Филимоновы жили в доме во дворе Ленинградского Герценовского педагогического института. Я там видел и самого Юру Филимонова, и его белобрысого двухлетнего сыночка – в будущем Юрия Юрьевича – очень похожего на своего деда, отца Милы.
       Филимонов был определён, как я уже сказал, после окончания Академии за успехи в науке в какой-то секретный НИИ МО СССР в город Загорск (это по дороге в Ярославль). В 70-е годы я к нему туда ездил несколько раз.
       Городу Загорску, названному так в честь погибшего в боях большевика Загорского, в 90-е годы было возвращено его прежнее название Сергиев-Посад. Мы об этом знали и в 70-е годы, но ведь у этого заводского города была и славная революционная история.
         В свой первый приезд к ним в Загорск, а я тогда служил врачом парашютно-десантного полка в Рязани, я по приезде сначала встретился с женой Филимонова, Милой. Она работала врачом здешней туберкулёзной больницы, что располагалась сразу возле железнодорожной станции. Чуть позже, по её подсказке, я добрался до жилого городка Юркиного НИИ и встретился там уже с ним самим. 
        Мы до этого многие годы дружили, и было интересно, как у него складывалась его первая самостоятельная работа.  Позже подошла и Мила. 
      Она за эти годы, конечно, повзрослела.
       В отличие от меня, жившего тогда в Рязани, в десятиметровке без индивидуальных удобств, у него в Загорске была отдельная квартира. Я в сапогах топал по грязи в медпункт к своим гвардейцам, а он, такой же старший лейтенант, уже работал над диссертацией и трудился в лаборатории. Я вдоволь поел солдатской каши, а он этого даже не знал. Но и у него были трудности: работа в условиях совершенной секретности. Он рассказывал, что, к примеру, было зачастил в Москву на семинары и форумы по биохимии с иностранным участием, поскольку хотел, общаясь, получше овладеть хотя бы английским, но его тотчас же предупредили товарищи-чекисты о нежелательности подобных контактов.
       Пришлось жить «в скорлупе». Работа – дом, работа – дом. Это давило. С ними был тогда уже подросший сын, знакомый мне Юрка. Находили себя в нём. Свою квартиру Юрий Алексеевич радиофицировал и телефонизировал, поскольку хорошо владел современной техникой. Вообще он был очень талантливый человек.
        В его НИИ работали и другие наши выпускники. Некоторых я помнил. В такие институты отбирали наиболее подготовленных слушателей после окончания академии.
       Помню, мы тогда погуляли по ближайшему лесу рядом с домом. Места здесь, по дороге в Ярославль, вообще очень лесистые и мало населённые. Зато воздуха много. Небольшая здешняя речка Кончура – приток Мсты - течёт аж до озера Ильмень на Новгородчине.
      Посетили мы с Филимоновыми и Свято-Сергиеву Лавру, и я уехал в свою Рязань. Позже я приезжал в Загорск не раз, и мы много лет переписывались. Как-то виделись в Ленинграде.
        Лет десять мы не встречались, и я ничего не знал о Филимоновых. А однажды в женщине, выходившей из троллейбуса в Измайлово, неожиданно узнал Милу. Я успел назвать её имя и спросил о номере их телефона. Она тоже узнала меня и успела произнести этот номер и даже повторила его. И троллейбус уехал. Вечером я позвонил и пообщался с Юрой. Позже мы с ним встретились у цирка на проспекте Вернадского. Радовались, что нашлись. Позже мы часто виделись, как бы компенсируя предыдущую длительную разлуку.
       Я побывал у них дома в Солнцево. Повидал его семью и даже его старенькую маму. Она ранее была много лет депутатом Московского Совета и, когда наступили девяностые годы, всё удивлялась повсеместному исчезновению в городе красных флагов. Приходилось старушке объяснять, что в стране изменилась власть. Виделись и с Милой - Людмилой Николаевной. Она постарела, уже не работала и любила вязать на спицах. Но прежняя её милота и душевное тепло сохранились. И та же немного грустная, застенчивая улыбка.
       Несмотря на то, что Юрий Николаевич перенёс с год назад инфаркт миокарда и страдал хронической сердечной недостаточностью, мы с ним побывали и в санатории Архангельское, и на Арбате, и на Плющихе, и в церкви у Тропарей. Всё наговориться не могли впрок.
        В 1996 году он умер в Москве от последствий инфаркта миокарда. Вышел во двор погулять с собакой, упал в траву, и жизнь его оборвалась.
     С семьёй Филимоновых я поддерживаю связь и сейчас.
      Рассказы о моих друзьях я завершил. Есть у меня, конечно, и другие жизненные наблюдения, в том числе, когда спутники и сейчас живы, и даже воспитывают правнуков. Мир им. Но обо всём не расскажешь.
       Жёны, в том числе жёны друзей, - вечные спутницы, в лучшем случае – это их важнейшее итоговое назначение, несмотря на подчас значительную и самостоятельную роль этих женщин в семье и на общественной работе. Многие спутники и состоялись только потому, что им повезло со своими спутницами. Я чрезвычайно уважаю жён-спутниц и низко кланяюсь им.
Г. Саратов, сентябрь 2018 г.