Катарсис

Сегодня я умер. А вчера – впал в забвение.

Мне казалось, что это длилось целую вечность. Будто все круги ада на повторе, но так лишь казалось. Быть может, прошло несколько недель. Или дней. А может, и вовсе секунд, которые я проморгал. Ад был во мне, или же я был в нем? Кто теперь разберет.

Их было много. Они были разные.

*Ненависть*

Я помню ее ярко-рыжие кудри, вечно смазанную за контур помаду, словно она –   неряшливая подружка Джокера или Нэнси в ожидании Сида, черные подтеки туши и истерический смех.
Кулаки ее были сбиты в кровь. Мои, впрочем, тоже – не знаю, как неровные стены  комнаты не сломали мои костяшки, но раз я чувствовал боль – был еще жив. Дезинфицировал спиртом раны – душевные и физические, – и ждал очередного свидания. Мы стреляли по мишеням на заброшенном старом поле с выжженной травой, изгоняли демонов из моей бетонной и черепной коробки, пили все, что покрепче, мешая смертельные коктейли, орали друг на друга и дрались. Друг с другом, со случайными знакомыми в барах. Мне били в морду, а я заливался смехом, как умалишенный, в очередной раз пытаясь остановить рубиновый ручеек, резво стекающий по подбородку. Я сознательно искал жертв, ведь руки просто чесались. Находил, получал дозу эмоций, делился своей с кем-то и поспешно  уходил.

Это она подбивала меня на все сумасбродства, кокетливо посмеиваясь и поджигая зеленый манящий эликсир в причудливом граненом. Я стал невыносим и агрессивен – срывался на близких и друзьях, крушил и ломал все, что видел. Стекла от фоторамок, осколки подаренных кем-то кружек, обрывки фото, на котором были запечатлены некогда любимые лица – хаос царил повсеместно. Мы босиком танцевали на этих обломах прошлой жизни, стекла рассекали мои ступни, а мне было плевать. Зол и дерзок. Пылать и сгорать. Как спичка – мгновенно зажечься и погаснуть. Страсть и желание убивать всех и вся. Потому и рвались все письма, обрывались контакты и связи, менялись гримасы на лицах близких и симки в телефонах – чтобы ночные знакомства не беспокоили больше никогда. Идите вы к чертям собачьим, мне хорошо одному.

Но не все было так гладко, как могло бы. Периодически мы ссорились с Ненавистью в пух и прах. Бой всегда был неравным – то в ее, то в мою пользу. Но долго так не протянешь. Однажды я вытолкал ее за дверь после очередной прелюдии, зарычал, словно раненый волк, и уснул, полностью простившись с остатками сил, прямо на полу. Так и закончился наш недолгий, но яркий роман.

Утро было тяжким, словно после адского недельного запоя. Пил, но ведь не столько, черт тебя дери. К головной боли, которую я, казалось бы, успешно заглушил таблеткой, прибавился спектр странных ощущений. Точнее, их будто бы не было вовсе, но при этом  они были какими-то излишне острыми, царапали нутро, скреблись стаей черных кошек. Что-то приглушенно ныло, но уже не в пространстве между висками. Хотя хор отбойных молотков, вернувшийся вновь, мешал мне понять, что происходит. Закурив, сел на подоконник.  И тогда в мои двери робко постучала другая зазноба.

*Грусть*

Ее вьющиеся русые локоны и печальные серые глаза покорили меня сразу. Тело пронзила боль, но какая-то отчаянно приятная и тягучая. Встала комом в горле, не давая дышать. И все же… Все же это была пытка. Грусть заставляла меня вспоминать то, что я так отчаянно пытался стереть из памяти, забываясь с Ненавистью везде, где только мог. В прокуренных барах, на дружеских посиделках в самом темном углу комнаты с манящим абсентом в стакане – старательно забивая и запивая как можно глубже и яростнее то, от чего  потом бежал промозглым холодным утром, когда меня тошнило от самого себя над белой керамической дырой, а из грудной клетки вырывались не то стоны, не то хрипы. Но тогда мне на помощь быстро приходила рыжая бестия – отвешивала хлесткую пощечину, звук которой рассекал мутную тишину, что обволакивала комнату до ее прихода. Иллюзия нормальной жизни возвращалась вновь. Но на то она и иллюзия.

С каждым днем, проведенным в объятиях новой, меланхолично настроенной пассии, становилось только хуже. Я потерялся в пространстве и времени, перестал спать и есть – точнее, питался только моральной пищей. Флэшбэками, обрывками радостных моментов, что придирчиво вырывал из общего контекста, сдохшими мечтами и несбывшимися надеждами. Фанатично поглощал все это под соусом из свежего самобичевания, пытаясь залатать дыру, через которую со свистом сквозил пронизывающий ветер, а затем часами проклинал себя, то и дело засовывая два пальца в рот, чтобы освободить_ся. Сценарий этот надолго захватил меня в свой плен. Как и Она. 

Днем я еще мог сопротивляться и спать, плотно закрыв шторы в комнату, куда настойчиво пытался пролиться солнечный сок. Мог забываться в рутине, даже казаться нормальным и ни разу не сломанным человеком. Но вечера я ждал с содроганием. Грусть приходила чарующе-прекрасной, в черных кружевах на белоснежной коже, но такой жестокой. Она била мое уставшее тело плеткой, капала в область глупого бьющегося органа раскаленный воск от черной свечи, внезапно появляющейся откуда-то в ее изящных тонких пальцах. А потом она садилась поудобнее напротив и смотрела, как я калечу самого себя завалявшимся в ящике стола «Спутником», который напомнил мне о том, что я когда-то был неплохим художником.

Гладила свежие шрамы, заливала их «Финкой» и что-то нежно шептала на ухо. А я от этих речей словно впадал в транс, распластавшись на старом диване. Вновь не могу сказать точно, сколько это продолжалось, но изводила она меня искусно. Я словно впал в кому. Все замерло. Вокруг сновали какие-то силуэты, вздыхали чьи-то голоса, кто-то приносил мне горячий чай с лимоном, но я ощущал себя чужим в этой реальности.

Вышел из летаргического сна я столь же резко, что и провалился в него – от звука громко хлопнувшей двери. Грусть ушла, собрав вещи и оставив на столе лишь салфетку со следами своей бордовой помады и подписью «Все познается в сравнении». Что, что она имела в виду? Ответа я не нашел – внезапный озноб заставил меня вернуться под теплый плед, под которым я с чувством провалился в нервную дрему. 

*Пустота*

С утренними лучами нового дня что-то пошло не так. Открыв глаза, я не сразу понял, где нахожусь. Более того – я не понимал, кто я. Как меня зовут, сколько мне лет, почему так… Плохо-то? Как от наркоза после операции отходишь. Ледяные руки,  трясущиеся поджилки, ватные ноги. Не ощущаю себя в своем теле. И…мое ли оно? Каким я был «до»? В голове пульсировало нечто незнакомое доселе. Ни-че-го. Я не помнил абсолютно ничего.

Встал и обошел комнату, осторожно держась за стенку. Салфетка с отпечатком губ. «Все познается в сравнении». Кто это писал? Что и с чем я должен сравнивать? Поток моих несвязных размышлений прервали тихие шаги. Чья-то легкая белая рука в бежевой перчатке опустилась на плечо. За этим последовал легкий поцелуй в шею. Я невольно съежился – так холодно это было.

Она стояла передо мной, вся такая чистая и прозрачная, в платье цвета мрамора. Белоснежные волосы, ресницы и брови, ничего не выражающие, будто рыбьи, глаза, отсутствие каких-либо эмоций на чистом, белом лице – Пустота. Она прошептала свое имя, едва приоткрыв губы.

После потекли  графитово-серые дни, ничем не наполненные – я лежал и смотрел в одну точку. Она – рядом, изредка поглаживая меня по голове. Ленивая мысль промелькнула в моем сознании – это забвение. Не такой уж плохой была рыжеволосая Ненависть. Не такой жесткой – милая сердцу сероглазая Грусть. Пустота же убила меня, не применив оружия. Душа давно усопла, а тело совершало движения лишь  по инерции – когда животному приходит конец, оно еще какое-то время бьется в конвульсиях и корчах. Так и я. Тащил свое бренное тело по жизни, живой и яркой, в которую мне сложно было вписаться.


Вчера я впал в забвение. А сегодня – умер. Умер, чтобы, возможно, родиться вновь.


"Viam supervadet vadens"


Сентябрь горит, 2018