Приют

       В городе N, в одном из мрачных роддомов родился красивый мальчуган. Родители на радостях, известных только им, назвали его Богданом. Когда младенец увидел свет божий, то не растерялся и стал, как все новорожденные, плакать. Акушеры и родители не заметили ничего необычного в данном – все дети кричали, появившись в неизвестном пространстве-времени. Однако в его плаче, который не прекращался ни на минуту, родители заметили некоторые элементы истерии. Богданчик не просто плакал – он рыдал, выл. Как-то по-взрослому у него это выходило. Мать обратила внимание на ненормальность сынка и связала данный факт с психофизическим нездоровьем пацана. Однако после тщательного обследования эскулапы-сочинители некрологов и эпитафий обрадовали мать – Богдан здоров, с нервами у него все в порядке. Родительницу-недородительницу убедили, что сынок скоро будет смеяться. С тем и выписали полурадостное семейство в мир господень-прегосподень.
       Но милый на вид ребенок не прекращал рыдать и дома. Помимо воя, мать стала замечать в глазах любимца холодный ужас. Ужас сына от того, что он видит, где находится. Кошмар от происходящего. Как будто Богдан при рождении попал не туда куда надо. Запутался во временных плоскостях и по ошибке оказался в незнакомом адомирке. Новорожденный смотрел на свет с лютой ненавистью. Рыдал злобно, истерически. Мать, заговоренная медицинскими работниками, пыталась некоторое время себя успокоить. Но вскоре ее терпению пришел конец.
       Отчаявшись, принесла сынка бабкам-знахаркам с надеждой узнать причину явного нездоровья своего недоребенка. Но прозорливые и блудливые ворожеи за хрустящие купюры клялись, что скоро все пройдет, что весь это потусторонний вой закончится. Мать обращала их внимание на особенности своего дитя, на его злобность, но неуступчивые похотливые провидицы глаголили, что с Богданом все в порядке, что он никем не проклят и в него вездесущий сатана не вселился.
       Не убежденная мать вернулась домой и вновь продолжила слушать замогильные всхлипывания своего отпрыска. Обессилив, с течением времени она стала привыкать к жутким терзаниям младенца и вскоре воспринимала адовые мучения Богданчика с равнодушием. Маманя утирала ему слезы, которые бесконечно текли по щекам. Казалось, что скоро они рассекут Богдана. Но, невзирая на это, неоднозначный сынок тем временем рос, как обычный мальчуган.
       В один из мракобесных деньков ребенок сидел на подоконнике и смотрел через окно на происходящее на улице, на неизвестный и чуждый ему мир. Рыдая, сквозь пелену слез обозревал людишек, бесполезно куда-то идущих. Мать терла гранитный пол, думая, что это надгробие. Тряпкой. Грязной. Просто так. В полузабытьи. Угрюмая и безысходная атмосфера воцарилась в комнатенке-испражнении, где беспорядочно располагались две нежилые случайности – мать и ее Богдан. Тяжелый воздух не двигался. Он был заморожен их присутствием. Живые клетки отсутствовали - испугались и начали судорожно изучать то ли Шопенгауэра, то ли Ницше. И только два обожателя наполняли сию ячейку лжебытия. Один смотрел в восхитительное никуда, ограниченное окном, второй – в собственное я, называемое полом. Превосходное существование, наполненное смыслом и энергией! Причина улыбалась, Истина восторгалась, а Мать...
       Вдруг это вязкое и гадостное болото, именуемое жильем, разорвал смех. Иронический. Игривый. Причина поперхнулась, Истина удивилась, а Мать обернулась. Но не посмотрела на своего сына. Она искала источник радости повсюду, крутя по сторонам своей надстройкой тела – головой. Обозревала, но не глядела вглубь. И только повторный ехидненький смешочек заставил ее сфокусировать свой блуждающий взор на Богданчике. Это он так радостно смеялся. Мать, не веря себе и кому-то Тому, подошла к своему дитя. Богдан продолжал заниматься необычным и удивительным для себя делом. При этом подмигивал матери. Совсем по-взрослому. Как будто, что-то знал. Своим подмигиванием он что-то предвещал. Как будто хотел сказать матери, что ее скоро ожидают какие-то события, о которых она знает. Матери даже почудились слова, обращенные к ней: ”Ну что? Жди. Скоро и тебя это ожидает”.  Опустив ребенка на пол, она обратила внимание на жизнь за окном-оградой – там тоскливо и чинно двигалась похоронная процессия. Унылая музыка и отупевшие взоры шествующих обволокли себя погребальным коконом-саваном и не пускали в свой вечный туннель.
       Отлученный от окна Богдан, перестал восхищаться чудомероприятием и снова начал  рыдать. Как прежде. Завывая от собственной безысходности. Мать вернула сынка на насиженное место-одр - дитя успокоилось, и в комнате-погребе зазвучал смех. “Так вот в чем причина радости!” – подытожила свои умозаключения мать. Но вскоре музыка стихла за окном, движение под руководством дирижера-усопшего исчезло, и Богданчик заревел, выпуская извне слезы отчаяния и глумления над собой или над матерью. Причина улыбалась, Истина восторгалась, а Мать принялась читать бесподобного Канта.
       Жизнеоборот приобрел устойчивые формы – Богдан занялся своим привычным делом – стал плакать. Мать ждала следующих похорон, а Богдан непрестанно подходил к матери, дергал ее за юбку и молчаливо спрашивал, почему нет полюбившегося ему кино-мультика с броскими персонажами и героем-джокером-пьеро в деревянной кроватке с бархатными оборками-осьминогами. Маманя успокаивала его, обещала скорые скоморошные похороны с манекенами-людьми и немым весельчаком в сосновом ящике-челюсти. Наконец, через две недели за окном образовалась приятная глазу матери и Богдану картина – похоронное шествие. Мать и сын были безмерно счастливы. Любимый ребенок смеялся. В его смехе можно было уловить ноты злорадства, иронии. А в глазах – озорство, шутку, насмешку, торжество. Он подмигивал матери и, как казалось ей, хотел сказать: ”Ты помнишь?!” Но прохождение торжественным маршем с песней все равно заканчивалось, и дитятко возобновляло свои слезопускания, нервируя свою соседку по парте – мать.
       Дабы мимолетно разукрасить свою псевдожизнь, мама ходила в церковь и молила всех, кто был нарисован на стенах – богов, амуров, херувимов, серафимов и других деятелей науки и искусства, чтобы количество похоронных обрядов-шествий возле ее окна резко возросло. Но помогли не они, а вездесущие олигархи ада - суккубы и инкубы, которые краем уха услышали просьбы. И действительно, некоторое время Богданчик радовался чаще, чем обычно. А вместе с ним мать и…суккубы с инкубами. Но мольбы надоели чудакам из преисподней, и посему малыш снова взялся за любимое дело, заполняя надоедливую комнату своими сточными водами из глаз-канав.
       Мать решила продать квартиру и купить жилье еще ближе к кладбищу. Сюда чаще стекались похоронные колонны со всего городишки. Здесь Богдаша был бы более счастлив. Вскоре они переселись в какую-то коммунальную квартиру, полную тараканов. Прожорливые существа, завидев сытыми глазками нового жильца, запоносили и испуганно убежали из мест обетованных. Больше они здесь не появлялись. Мать усадила сынка на обзорный подоконник, где открывался лучезарный вид на кладбищенские ворота. Сюда заезжали пышные кареты со своими неподвижными хозяевами и радовали своим присутствием малыша на окне.
       Время уныло тянулось в известную ему сторону. Вместе с ним двигался и Богдан. Он окреп и меньше плакал. Вырос. Но в школу его не взяли – канавы-овраги от слез на лице пугающе действовали на первоклашек. Мать не расстроилась – сынку лучше быть поближе к окошку-спасителю, нежели бесполезным наукам обучаться. Так и жил Богдан наедине со своими товарищами, которые заезжали в свои последние ворота и не возвращались оттуда никогда.
       Однажды, услышав нечто непонятное, Богдан решил покинуть коммуналку. Прежде такого не было. Мать запрещала уходить сыну со своего места возле окна. Но сейчас, терзаемый кем-то и ведомый чем-то, он вышел из жилья-кельи и медленно спустился в подвал дома. Здесь к удивлению Богдана в полумраке на скамейках сидели люди в грязных одеждах и смотрели в пол. Они изредка переглядывались между собой, но не говорили. Их взоры были устремлены в земельный пол. Угрюмая тишина сковала подвальных существ. Капли с потолка падали на них. Крыс и другой гадости здесь не шуршало – это противоречило их миропониманию. 
       Завидев Богдана, обитатели не удивились его присутствию и продолжали рассматривать подробности у себя под ногами. Шествую среди коричневых тел, Богдан заметил на их лицах следы от слез. Они подобны были тем канавам, которые божественно украшали лицо самого Богдана. Все присутствующие в подвале сосредоточенно смотрели вниз и у всех были ущелья-морщины от слез.
       Богдан уселся на одной из скамеек, рядом с каким-то темным субъектом. Когда это произошло, он почувствовал небывалую ранее свободу и спокойствие. Ушло гнетущее его плоть и душу чувство безысходности, тоскливости. Ему не хотелось больше рыдать, но и радоваться тоже. Слезы больше не прыскали из глаз. Никогда так не было хорошо, как сейчас. Он ни разу в жизни не испытывал такого умиротворения и душевного равновесия. Скамейка и подвал завораживающе подействовали на Богдана. Он поймал себя на мысли, что не хочет отсюда уходить и что место это родное, а соседи по скамейке - единомышленники.
       Подражая окружающим, Богдан стал наблюдать пространство внизу, пытаясь найти в земельном полу нечто понятное им. Обозревая, он ощутил волнительное чувство какой-то неземной расслабленности и восторженности собственным бытием. Теперь Богдан понял, почему подвальные люди постоянно смотрели вниз – им было приятно. Просидев так немыслимое количество времени, Богдан растворился в подземном мире. Он слился воедино с жильцами, пополнив их ряды. На некотором этапе пребывания Богдан пытался заговорить с товарищами, обращаясь к ним с вопросами. Но окружающие по-прежнему были молчаливы. Они не замечали Богдана. Скорее он им мешал, был назойлив. Похоже было на то, что он отвлекал их от любимого занятия. Богдан понял - лучше смотреть вниз, чем по сторонам - так душевнее.
       Тем временем мать, обнаружив отсутствие дитяти, бегала по соседям, с которыми ранее не общалась, и спрашивала о своем Богдаше. Жители дома разводили руками и уверяли, что давно не видели в округе никаких детей. Никаких и никогда. Отчаявшись, забежала в подвал и стала метаться среди грязных тел, вопрошая их о Богдане. Но не получив ответа, плюхнулась на земельный пол подземного вертепа-рая. Подняв голову, увидела знакомый башмак своего сына. Богдан сидел и пронзительно смотрел вниз, не замечая свою мать, лежащую вблизи его ноги. Вскочив, мать стала трясти сына за плечи, тянуть со скамьи, но Богдан упорно сидел на насесте и с любовью восторгался низом. Через какое-то время он спокойно произнес: ”Мама, мне здесь хорошо, уходи, уходи, уходи…” Не восприняв данное, мать продолжала попытки диалога с сыном, но упиралась в монолитную стену Богдана и в его потусторонние слова ”мама, мне здесь хорошо, уходи, уходи, уходи…”  Обессилив, она села рядом с сыном и стала выть. Никто не оборачивался на нее, никто ее не видел. Все спокойно и покорно опустили головы.
       В полузабытьи мать поднялась в коммуналку и села на подоконник, где когда-то сидел Богдаша с вечным взором на кладбищенские ворота ”Добро пожаловать!” Расположившись возле окна, она тупо смотрела сквозь желанные ворота и пыталась понять своего сына. Она вспомнила его лицо, его состояние там, в сумраке подвала и к своему удивлению пришла к выводам, что нигде и никогда ее обожаемый сын не был так спокоен и одухотворен, как в сырости и темноте подземного учреждения с неизвестными молчаливыми соседями. Он не плакал и не рыдал, не визжал и не бился в истерике. Ему было комфортно среди своих товарищей по неизведанному счастью. Это было заметно, это бросалось в глаза. Даже вытягивая его из подвала, она испытывала неуверенность. Она боялась нарушить так долго ожидаемый им и ей покой.
       Теперь, сидя у окна, она приняла решение не трогать более сына и наблюдать за ним. Важнее состояние Богдаши, а не его местопребывание. Мать сначала заходила в подвал раз в день, принося еду. Но Богдан ничего не ел, не пил и не говорил. Но к счастью матери был спокоен и не плакал. Это радовало мать. Через некоторое время она стала захаживать реже, дабы не тревожить сына. Смирившись с положением, мать спускалась в подвал раз в неделю, а далее - раз в месяц.
       Богдан рос во мраке и слякоти. Душевное равновесие его пьянило. Мать ощущала, что Богдану хорошо в подвале и не мешала сыну. “Наконец-то он обрел покой” – думала она.  Навещая сына, она не обращалась с вопросами к окружающим и они также ее не замечали, как и сына, который обосновался среди них на вечных скамейках бытия. Мать не понимала назначение и смысл всего происходящего в подвале, но уяснила для себя главное – Богдан тут находился в душевном равновесии. Сначала она себе задавала вопросы, кто эти люди, окружающие сына, и что они там делают, как появились. Но потом перестала себя мучить уравнениями с несколькими неизвестными.
       Оставив сына в нирване-мире, мать познакомилась с соседями по коммунальной квартире. Они были немногословны. В ходе сюрреалистичной беседы выяснились интересные подробности жильцов. Оказывается, у обитателей этого потустороннего домика была схожая с Богданом и его матерью жизненная история – семьи сюда переехали в надежде облегчить участь своих деточек-флуктуаций. В этом доме жили родители, у которых дети ранее бесконечно рыдали. Также плакали, как Богдаша. Они вынужденно переместились в этот домик возле кладбища с целью слегка утихомирить своих отпрысков. Их дети успокаивались при виде похоронных парадов-демонстраций. И они, подобно Богдану, ведомые незримыми магнитами, спустились в обитель коричневых людей. Там оставались. В результате в подвале организовался подземный детский садик. Но детки росли. В итоге в сумраке подвала располагались взрослые коричневые люди, севшие давненько на скамейки, и малыши, вновь прибывшие на постоянное место жительства, только вкусившие аромат и благостную обстановку. Всех их объединяло общее - рытвины на лице. От жгучих слез. Разновозрастная публика подвала существовала здесь, никому не мешая и не причиняя неудобств. Тихая ячейка ущербных существ. Не потребляя ничего, субъекты смиренно занимали пространство, опустив головушки. Они ждали с достоинством и бесконечным терпением, когда их снесут на кладбище. Вытащат из их молельного дома-подвала и переместят на погост. 
       Родители были всегда рядом со своими чудодетьми. Они изредка заходили вниз, в гости, но чувствуя свою ненужность и ощущая тягостное давление, покидали этот коричнево-серый район-питомник. Таков был дом. С жильцами наверху и внизу.
       Здесь ходила легенда. Ее все принимали за правду. Она гласила, что одному жителю удалось разговорить земельного субъекта из подвала. Как это случилось – никто не понимал, ведь они были всегда молчаливы. В результате беседы стало ясно, что все присутствующие в подвале не из мира людей. Они из государства мертвых. Они должны были родиться в мире трупов и пополнить народонаселение своей счастливой родины, но произошел сбой в устройстве мертвопорядка, и они случайным образом оказывались в другом измерении – мире людей. Попав в неизведанное, непознанное и чуждое им пространство, пришельцы мучились, отчаянно рыдая, воя и скучая по своему любимому краю. И только завидев своих собратьев, лежащих в гробах, испытывали некое подобие счастья, свою причастность к истокам. Божества мира трупов, осознав свою критическую ошибку, решили ее исправить, оборудовав тихий приют в подвале дома возле кладбища для своих подданных, непредвиденных эмигрантов. Здесь коричневые люди пережидали тяжелые времена и ожидали убытие на родные просторы мира трупов. Таким образом, руководство проявляло заботу о своих подчиненных и всячески ограждало от проблем в мире живых, спасало их от отчаяния, горя и вечного плача. Здесь, в подвальных пространствах они ощущали единение. Были одухотворены одной идеей. Их помыслы были устремлены на родину.
       Туда же смотрел с нежностью и любовью Богданчик – труп, ошибочно переселенный в мир живых к нелюбимой и чужой матери. Он так же, как и все подземные жители дома, спокойно ожидал скорейшего возвращения в свою вселенную, где все знакомо и ясно, где его любят, заботятся и ждут.