Васька, ружье давай!

В детстве часть лета – это было обязательной программой, – я проводил у бабушки в деревне под Ворошиловградом, переименованным затем в Луганск, раскинувшейся вблизи живописного левого берега Донца. Естественно, как у каждого нормального пацана, у меня там было много друзей, которые после окончания школьного учебного года с нетерпением ждали моего приезда. Так же, как и я, с наступлением лета начинал надоедать отцу с матерью вопросами о том, когда же они отвезут меня к бабушке. Но это происходило, разумеется, в раннем детстве. А, начиная с класса приблизительно седьмого, я уже самостоятельно добирался из Ростовской области сначала на автобусе до Луганска, затем на пригородном поезде до бабушкиной станции. А здесь уж до ее дома было рукой подать – всего минут пятнадцать пешком по открытой песчаной местности, поросшей чабрецом. Я до сих пор помню неповторимый, ни с чем несравнимый запах этой не очень, на мой детский взгляд, симпатичной с виду, но душистой травки с меленькими лиловыми цветочками.

Мое прибытие к бабушке обычно совпадало с окончанием обеденного времени, поэтому единственное место, где я мог найти своих друзей, была спасательная станция, расположенная на левом, крутом берегу Донца, служившая местом сбора практически всей кондрашевской братвы, проживающей на улицах, расположенных в непосредственной близости к реке. Наскоро перекусив, игнорируя уговоры бабушки отдохнуть после поездки, я стремглав направлялся к Донцу, чувствуя, как учащенно бьется сердце в предвкушении близкой встречи с мальчишками и девчонками, с которыми распрощался прошлым летом. Надо было пройти босиком (Почему – босиком? Да потому, что мы не носили летом обувь во времена нашего детства) по нестерпимо горячему, нагретому жарким летним солнцем песку метров пятьсот до опушки леса, затем по лесной тропинке в тенистой прохладе еще метров двести-триста, чтобы выйти на высокий берег реки, где была расположена спасательная станция со всеми полагающимися ей атрибутами. Здесь и происходила долгожданная встреча, в раннем детстве – с громкими восторженными восклицаниями пацанов и радостным писком мелких девчат, и солидными рукопожатиями под одобрительные возгласы быстро взрослеющих девчонок в более позднем возрасте, однажды названном известным классиком отрочеством.

Надо сказать, все детские воспоминания мои, связанные с приездом к бабушке, ассоциируются в подавляющих случаях именно со спасательной станцией. С ее строгим начальником дядей Лёшей, с так называемыми дежурными матросами с их биноклями и ракетницами, и водолазами Василём и Андреем Ивановичем. Крутой берег, пирс с причаленными к нему лодками и катерами, городской пляж на противоположном берегу, пытающиеся утонуть граждане и утопленники, которых мы, будучи добровольными дружинниками, спасали или вытаскивали из реки тех, кого не успели спасти – все это отпечаталось в моей памяти раз и навсегда. Но сейчас я хочу рассказать всего лишь об одном эпизоде, происшедшем в один из дней моего очередного пребывания в гостях у бабы Мани.

Был обычный летний день, ничем особенно не отличавшийся от множества других, разве что футбольным товарищеским матчем, который мы провели в расположенной по соседству станице с тамошними пацанами. По чьей инициативе прошло это мероприятие, и кто стал победителем, уже не помню. В общем-то, это и неважно. А важно то, что уставшие, но довольные, мы в составе всей босоногой команды возвращались из станицы с заходом, разумеется, не куда-нибудь, а на спасательную станцию. Надо было после футбола скупаться в Донце, да и вообще, домой мы не торопились еще в это время, которое, хотя и приближалось к вечеру, но до наступления темноты часа два еще были в запасе. Дорога наша проходила мимо деревенских садов, сбегающих справа по отлогому откосу к довольно обширному полю, засаженному кукурузой. А за этим полем начиналась не очень широкая полоса леса, примыкающая к левому берегу Донца.
Мыкола, живший на одной улице с моей бабой Маней, с раннего детства единодушно признанный предводителем всей окрестной ребятни, поскольку был старше нас, остальных членов дружного коллектива, года на два-три, внезапно остановился. Поджидая отставших, он внимательно смотрел поверх достаточно высокого забора в сад, напротив которого мы столпились. По сосредоточенной физиономии не сложно было догадаться о замысле, родившемся экспромтом в голове Мыколы, поскольку в саду на фоне запыленной зеленой листвы нескольких деревьев призывно выделялись ярко-красным цветом крупные яблоки. Совещание состоялось короткое, решение было принято молниеносно. Кто-то из компании знал, что участок принадлежал хозяевам, которые вроде бы находилась в отъезде. Следовательно, дома никого не было. Нельзя сказать, что мы являлись отъявленными хулиганами, но по чужим садам время от времени любили прогуляться, хотя у всех росли такие же яблони и груши, и другие фруктовые деревья. Не хуже и не лучше, чем у остальных. Но запретный плод, погубивший известных библейских персонажей, как говорится, сладок. Правда, набеги на сады совершались исключительно в темное, как правило – очень позднее время суток. Но отсутствие хозяев вдохновляло.

По команде Мыколы мы разделились на две группы. Первая без особого труда, имея необходимую натренированность, перемахнула через деревянный забор. Вторая, в числе которой находился и я, оставалась пока за пределами участка, чтобы вести круговую осмотрительность на случай внезапного появления неприятеля в лице бдительных соседей. В томительном ожидании прошло несколько минут, как вдруг в напряженной тишине раздался истошный женский крик: «Васька, ружье давай!». Я не представлял, кто такой Васька, но отлично знал, что ружье иногда стреляет, фаршируя задницы садовых грабителей поваренной солью. Поэтому, увидев стремительный прыжок через забор пацанов с трофеями за пазухой, не раздумывая, вместе с братвой, рассыпавшейся цепью, бросился в заросли кукурузы по направлению к лесу. Одновременно взревел мотоциклетный двигатель, по звуку которого я сразу определил, что это был «ИЖ Юпитер». Женский голос еще что-то прокричал, но что именно, было уже не понять.

Рядом со мной оказался Леха, мой ровесник, с младшим братом, примкнувшим к нам в качестве болельщика, и уж никак не подельника по зачистке чужих садов. Несмотря на разницу в возрасте, он от нас не отставал. Впрочем, развить большую скорость густо посаженная кукуруза не давала. По тому, как напряженно и прерывисто ревел двигатель мотоцикла по правую руку от нас, мы понимали, что, не разбирая дороги, Васька, будь он неладен, параллельным курсом тоже рвется к лесу, по кромке которого проходила дорога. И если он окажется на этой дороге раньше, то просто-напросто отсечет нас от леса. Вопрос был лишь в том, кого он будет отсекать – меня с Лехой и его брательником, оказавшихся на левом фланге, или правофланговых бойцов. Кукуруза была выше человеческого роста, и увидеть, что происходило в стороне от линии нашего пути, не представлялось возможным. Двигатель мотоцикла все также надрывно продолжал реветь.

Но вот мы выскакиваем на узкую нейтральную полосу между кукурузным полем и спасительным лесом, которую преодолеваем в несколько прыжков и… кубарем скатываемся в поросшую высокой травой, и потому сразу не замеченную, канаву, очевидно, дренажную, вырытую когда-то вдоль всего поля. Ничего, по счастью, себе не сломав, из канавы выбираемся в лес. А правее нас двигатель «Ижа» взревел, словно из последних сил, и тут же заглох. Из чего мы сделали вывод, что неизвестный нам Васька влетел в ту же канаву. Каковы могли быть последствия его падения, рассуждать в эти минуты было недосуг – не останавливаясь, мы прорывались к Донцу. Лес в этом месте давно уже густо зарос колючим терновником, но мы каким-то чудом просквозили через его заросли, не получив ни одной царапины, и метров через триста-четыреста оказались на высоком, обрывистом берегу Донца. Можно было, конечно, сразу же повернуть вправо, вверх против течения, и через километр оказаться на спасательной станции. Но богатое воображение рисовало нам жуткую картину: засаду, состоявшую если не из Васьки с ружьем, то из вооруженного милицейского наряда с наручниками, и неизбежный обезьянник по меньшей мере на предстоящую ночь. Сильно напрягало то, что никто из команды к берегу Донца, кроме нас троих, не вышел.

Слева, буквально в ста метрах, над Донцом возвышался железнодорожный мост. Оба берега до самой воды заросли деревьями и кустарником, потому как даже рыбаки в этом гиблом месте, с множеством водоворотов и омутов после немецких бомбежек и сильным течением не появлялись уже много лет. В довершение ко всему, небо стремительно затянуло низкой облачностью, отчего быстро начинали сгущаться сумерки. Вода в реке приобрела жуткий свинцовый оттенок.

Мы выбрали из двух зол меньшее. Раздевшись до трусов и связав в узелок какую-никакую одежонку, держа ее в одной руке над водой, другой с мужеством, достойным подвига начдива Чапаева, догребли до противоположного берега. А еще через некоторое время, стуча зубами то ли от страха, то ли от наступившей ночной прохлады, оказались на городском пляже напротив спасательной станции. Долго прислушивались к тому, что происходит на противоположном берегу. И, услышав через некоторое время знакомые возбужденные голоса, поняли, что опасность миновала. На наш отчаянный свист откликнулся Мыкола, и через пять минут к пляжу причалила лодка.
Так закончился наш футбольный матч со станичниками. Васька и тетка Светка, выкрикнувшая зловещую фразу о ружье, как выяснилось впоследствии, были теми самыми бдительными соседями, которых мы должны были обнаружить. Они оказались живыми и здоровыми, лишь мотоцикл немного помяли. Правда, тетка Светка таки заподозрила в налете на сад Мыколу, издалека опознав, как она утверждала, его приметную атлетическую фигуру. Но за отсутствием прямых улик и вследствие нашей глухой несознанки, едва начавшееся дело – не уголовное, а просто деревенское, – было спущено на тормозах. А мне еще некоторое время снился один и тот же сон: Васька за рулем мотоцикла несется на бешеной скорости, а с заднего сидения тетка Светка ведет по нам прицельную стрельбу из двустволки.