Дедовская русь из воронского мустафа ганижев

                ДЕДОВСКАЯ РУСЬ ИЗ ВОРОНСКОГО         Мустафа Ганижев
             ( «русские повидки» - отрывки из Бурса)
       За окном - древнерусская, ушкуйная ночь, ночь кровавых озорных  дел, последних  смертных счетов, поножовщины, ночь бездомных шатунов. Может быть, вон там - в роще, в камышах - замкнули   они  пути-дороги,  ждут  запоздалых путников...

      Сейчас стукнут в окно, звякнут щеколдой, ударят  топором в  двери.. .а село вымерло, огней не видать, из-бы занесены снегом, кричи - не докричишься. Деревня грезит русскими повидками-сказками...С надеждой гляжу я на деда: он не даст в обиду...Нужно  скорее  вступить в шайку разбойников, тогда  меня самого будут бояться. Одна беда: худо росту.

      Завтра смерю  себя  дома у притолоки: там угольком сделана  отметка. Бывает, за ночь  вытягиваются на целую четверть...  а дед один уж напевает: "Но, увы, нет дорог к невозвратному, никогда  не взойдет  солнце с запада..." Ах, дедушка, дедушка! Охотно  подошел  бы к тебе и прижался, но очень  уж суро вый ты такой!..

      Разбойники не давали покоя. Однажды я просил деда:
      - А Христос тоже был из разбойников?

       Страсти Христовы, рассказаные бабушкой, поразили меня: несколько дней и о них только и думал. Я решил молиться одному распятому, возненавидел саддукеев и фарисеев, но и тут ухитрился понять все по-своему.
На вопрос мой дед опешил, долго качал головой:

     - Это откуда же ты узнал об этом?
     Я обстоятельно ответил:
    - Христос водился с блудницами, блудницы все разбойницы.
    - Почему же блудниц ты считаешь разбойницами?

     Слушая в церкви и дома Евангиле про блудниц, я долгое время  недоумевал, чем  они занимаются, и решил, что они блуждают, убивают и грабят. Поэтому я сказал:

  - Блудницы  шатаются с оборванцами. У них  у всех  вострые ножики... Христос с ними водился, за это его и повесили вместе с разбойниками. У него тоже была своя шайка, в нее входили мытари и апостолы. Дед подошел ко мне вплотную, я съежился; он наклонился, постучал мне в лоб не больно костяшкой пальца:
   - Дуринь ты эдакий, право, дуринь!...Вавкаешь, что попа-ло.
   - А что не попало? - не утерпел я ввернуть словцо.
     Дед отступил на шаг и прогрозил мне, без особой, впро-чем, строгости.
   - Не перебивай старших дурацкими вопросами. Постигай:

"И мене древом крестным просвети и спаси мя..." – означает: страданием, мукой за других, е  не себялюбием, не сыт-ной жизнью спасены будем... А ты что болтаешь?...
       Сытый с толку и разочарованный в своих догадках, я молчал:
     - Иди и помолись на сон грядущий; попроси у бога прощения! Дед подошел к шкафу.

     ..Я научился читать. В руках моих уже побывали: "Дубровский," "Капитанская дочка", "Братья разбойники", "Юрий Милославский",   "Князь Серебряный",  "Ванька-Каин", "Орлиха", "Танька-наездница", "Тарас Черномор", повесть о том, как солдат спас Петра Великого, приложения к "Родине."  Представились  кремлевские  стены,  Царь-пушка, Царь-колокол, пыточные башни, Лобное место,  и рядом - повольщина, ушкуйники, разбой...

       Я обладал чутьем находить  нужное,  и даже "Жития святых" ценил  потому, что иногда  в  них  рассказывалось о грабителях и душегубах. Мать, бабушка, дядя Николай хвалили меня, когда видели за  "Житиями святых". Поощрения я принимал охотно, но лукаво помалкивал и, уж, наверное, втихомолку посмеивался над старшими.

        Вставали крутые волжские обрывы, покрытые дубняк-ом, соснами. По тропам  и  проезжим  дорогам  раскиданы дозоры и заставы. От ночной тьмы Волги не видно. Ударит хвостом щука, да трутся бортами боевые челны и струги, да влажно плещется и струится вода, Зловещие гукает филин.Куда  взглядом  не кинь,  повсюду  перво бытный мрак – ни огонька, ни запаха человечьего жилья. Волга!

     Волга-красавица, кормилица, поилица, укрывательница, пособница! В поволжских  просторах раскидывались кочевья  скифов, оседали сарматы, слышался  гул  от  чугунной поступи  гуннов;  хазары  и болгары уводили неисправных данников; от набегов половцев и печенгов тянулся смрадн-ый черный дым, пылыхали оранжевые буйные пожарища.
      Татары, чуваши, черемисы, башкиры, вятичи, поляне, севе-ряне, калмыки, карелы, мордва, вотяки, казаки, немцы шли ордами, утверждали себя в непрерывных, в кровавых побоищах,  в резне,  теснясь, прибивались  к Волге, сбрасывали друг друга с круч в мутные, в непокорные воды, отгоняли побежденных в степи, в пески, в леса, в глухомань.

      Здесь собирались вольные дружины, шайки, ватяги, искатели  мужской  пра-вды,  сектанты, кабацкие завсегдатаи, бегуны  от правежа, от владетельных  и жалованных самодуров, от службы царской, от крепостной недоли. Гремели мятежами, восстаниями Некрасов, Булавин, Степан, Емельян, угрожая самой Москве.
      Волга обросла поверьями, ска-заньями, преданьями, обвеяна песнями, былями. Непокорство,  бунты,  разгул, злоба,  месть! Сарынь на кичу!..  Гей соколы!.. Запал трави!.. Тащи его, бородатого, сымай кафтан!.. За крестьянство честное, за волю, за долю!..

     Поминай лише Москву, гуляки и бражники!.. Эх ты, правд государева, правда  пыточная, под  батогами, под длинниками, под линьками,  подлинная   правда, правда  подноготная, когда вгоняют острые гвозди под самые ногти!..

       Велики российс-кие  земельки,  широка  мать-Волга,  не объять  ковыльных степей,  не пойти  лесов заповедных, да  коротка разбойная песня:  сколь  ни гуляй,  ни кружись, ни вейся коршуном, а от судьбы  не уйдешь; судьба  же  родная – она качается на перекладине либо рубит голову напрочь…

      Ночь на  Волгой… В рудно-желтых отсветах костров, в потаенном мерцании огней, скрытые от продажных царевых глаз, от строчил и доносителей черными уснувшими дубравами, коротают беспокойные ночи отвержанные «великия, и малыя, и белыя Руси»!.. Кто примостился на бревнах, на пнях, на корягах, кто валяется на траве, кто храпит во все  носовые завертки,  кто ведет тихую беседу. Смех  и прибаутки,  балагурство,  ядреная,  круто посоленная  речь. Иные установились на костер, задумались, забылись, руками подпирают  головы. Чистят  оружие, поют, пьют. Какая пестрота,  какая  смесь одежд и обличай!

      Сермяги, зипуны, ферязи,  жупаны, рванные  полушубки  с  клоками  шерсти, бархатные  кафтаны  с  чужого  плеча,  посконные  рубахи, плясовые шаровары, парча, шелк, кожухи, поддевки, синие , красные кушаки, стрелецкая одежа-обувка, лохмотья, шапки меховые, шашки запорожские наберекень, непокрытые кудатлые  головы  с волосами колтуном, самоцветные камни на пальцах, заскорузлые от грязи, скатанной жемчуг, сафьян  на ногах и – рядом стоптанные  лапти, другие и совсем босиком.
     Товарища, пики, крывые сабли, ятаганы, ломы, самопалы, вилы, косы, кинжалы с узорчатым серебром, пистолеты, клинки, кистени, шкворни, дубины… Сброд, лиходель ники, отпетые души, песельники, мрачные отступники, смутьяны, шатуны, висельники, воры, головорезы, смирные,  обиженные  мужики,  бродяги,  дворовые  людишки, кан дальники,  враги щепоти. 

     Старики, молодые, пожелые, степенные… Успели  отведать  батогов, железных  наручней, ошейников,  колод,  биты  и  перебиты, рваные  ноздри, позорные  клей ма, обрезанные уши, головы, бритые наполовину,  рубцы,  раны, болячки. На бочке  поп,  старик пьянчуга с табакеркой  в  руках, в зеленом подряснике.

    Валялся он  по кабакам, по базарам, а теперь  правит ворью церковный круг… Вино,  мед, хмельная  брага. Возы со снедью… Брешут лисицы, поднимается над лесом месяц – серебряные рога, бродит чудь…

     - Знать, не в радость в тот век жизнь народа была , коль Бежал человек из родного села…- Ни родных, ни близких сердцу…  И помянет ли  кто  добрым  словом  после лихой смерти-расправы  или будут проклинать ежегодно с амвонов  в  церквах, да  пугать  детей, да  думать с удивлением, с отвращением и ужасом: бывают же вот от обыкновенных и справных  отцов и матерей люди – не люди, а изверги, пропащие головы!
              *   *   *
Забушуй же непогодушка,
Разгуляйся, Волга-матушка,
Ты возьми мою кручинушку,
Размечи волной по бережку!
 
    Не было, понятно, в те годы у меня этих слов, но свое восприятие старой Руси,  надеюсь,  передаю я  достоверно. Я видел  разбойников  во сне, думал о них, едва  просыпался. Играл я тоже чаще всего в разбойники…

    …Вспоминаются мне также, и именно с дедовскими песни. И домовитое, стародав ние, родное простодушие.

  *   *   *
Господу богу помолимся,
Древнюю быль возместим,
Инок, честный Питирим.
Было двенадцать разбойников,
Из двенадцати еврейских колен,
Был Кудиар-атаман,
Много разбойники пролили
Крови честных христиан.
Много богатства награбили,
Жили в дремучем лесу,
Вождь атаман из-под Киева
Вывез девицу-красу…

     И были мне милы и убогость кругом, и неторопливость, и успокоительная скука…От старой-престарой русской печи с лежанкой, с печурками и загнеткой идет ровное, духовитое, хлебное  тепло.  Пахнет нагретой глиной, кирпичом, колбасой  из  свиных  кишок  с гречишной  кашей. Дивную колбасу делала бабушка! Давным-давно, с детства, не едал я такой колбасы…               

 .…..Бабушка  за прялкой. За прялкой и странница  Наталья, а у стола замешивает тесто  кухарка Татьяна. Тесто пыхтит, фыркает, как древний кухонный бог. Кухня  скудно  освещена,  по стенам, по столу бродит тараканы, полати заняты николаевским «кавалер-ом» Иваном.                Он свесил ноги, кряхтит, что-то бормочет. Наталья, в который раз,  рассказывает  мне  сказку  про  Аленушку-сестрицу  и про братца Иванушку: «Горят в лесу костры горючие, кипят котлы кипучие…»  По  просьбе  Татьяны  она повторяет материнский заговор сына от тоски в чужой стране:

    -  Стала я среди леса дремучего, о чертилась чертою призорочною..  А будь ты, мое дитятко, моим словом крепким укрыто от  силы  вражья,  от нечистых  духов, сбережен  от смерти  напрасная,  от горя,  от беды  сохранен, на воде от потопления, на земле от с горения. И придет час твой смертный, и ты вспомяни,  мое дитятко, про нашу любовь ласковую, по нашу  соль-хлебушко, обернись на родину, ударь ей  челом, распростись с  родными и кровными, припади к сырой земле и засни сном сладким, непробудным…

     …Жужжат веретена, долог зимний деревенский вечер…
Синим цветом загораются в лесу кусты папоротника, дикого хмеля. Огни вспихивают, исчезают, вновь зажигаются, движутся,  призрачно  мелькают  в чащеба х меж деревьев. От топких болот тянет топким, ядовитыми и дурманными испарениями.               

    ……Серебряным звоном звенит из-под земли колокольчики. В глыбах ночи едва-едва выступают мохнатые, мшистые ветви, кто-то выглядывает дикими озорными глазищами. Все насторожилось тревожно. Вот-вот содеется страшное, смертельное, невозможное. И в кухне бродит сказка. Гудит однообразно колесо прялки, вьется, сучится белая   нить,  кудель  похожа  на  древнюю  лунь.  …..Колдует  печь, рогачи, ухваты, кочерга, чугуны, таганцы, полати, загнетка. На полу, выгнув спину, серый  котенок играет клубком. Ушастая,  пузатая  лохань, допотопное  чудище, добродушно  распялила хайло…               

    …… Шуршат  за печью тараканы, охает  Иван… Не то явь, не то сон, и живем  мы будто  не настоящей жизнью, а прошлой… И так хорошо незаметно для  себя и для  других уснуть. Сонного перенесут на кровать, и  смутно  будешь чувствовать, что тебя  раздевает и накрывает одеялом заботливая мамина рука, и тогда опять придет желанное забвение…
       О, русские повидки!...

P. S.   Что изменилось у россиян  в ХХ1 веке, от прошлого если  сравнить с  нача-лом ХХ века, который  описал писатель Александр Константинович Воронский?