Где моя жизнь

                «При Сталине
                Россия выскользнула
                из
                катастрофы».
мнение историка

      После выпитой бутылки водки Жора шел, громко разговаривая сам с собой, то встанет и бьёт себя в грудь, то поднимет руки к небу, словно прося о помощи. А земля норовит выскользнуть из-под его ног, то, взлетая вверх, то, проваливаясь вниз. Не дойдя до своего барака, он шлепнул кепкой о землю, пал и заревел. Пряники, которые он нес жене, рассыпались. Тело его  вздрагивало от рыданий. Причитал он громко, жалуясь: «Где моя жизнь? Отдайте мою жизнь, сволочи, сволочи, отдайте мою жизнь». Далеко по округе был слышен его плач.
      Он был глуховат и от разговоров держался подальше. Лишь откликался, когда ему кричали. В последнее время он часто плакал. Оплакивал свою загубленную жизнь. «За что его так наказали? В чем он виноват»?
     В тридцатом году он пас коров, было жарко. Прилег в тени под деревом, да и заснул. Слышит, как его кто-то сапогом пинает, открыл глаза. Тут его и взяли, затолкнули в машину. Жора начал свирепеть: «За что? Про что?» На эти вопросы ему морду расквасили. Понял Жора, что вопросы ему задавать нельзя. И появился у него испуг. Испуг на всю жизнь, что он виноват, что он родился виноватым. А точнее сказать, еще не родился, а уже виноватый. И закрыл он рот, молчал в тряпочку, а, наносу себе, зарубил, меньше говоришь
      – меньше бьют.
      С этого дня он больше не видел своей жены и маленькой дочки. Где он только не был, куда его только не бросало. Рыл Беломорканал, работал в каменоломнях, в рудниках. Был землекопом, каменотесом, шорником, грузчиком, кем только не был. Как только ни убивали в нем жизнь, как только ни издевались. Били прикладами, пинали, топтали сапогами. Все вынес, выжил, как тростинка на ветру. Не злобствовал, все вытерпел, выстрадал.
       Вытолкнули его на свободу уже стариком. Высосали все, что можно, а умирать пустили не волю. Умирай за свой счет и «гробовые» за свой счет. Чиновники умыли руки. Все-таки экономия. А еще больше была бы  экономия, если бы мертвецы сами себе рыли могилы и сами бы себя зарывали.
       Приехав в свою деревню в Ивановской области, он жены уже не застал, умерла не дождавшись. Про дочь прослышал, что замужем, живет где-то на Урале.
       Поскитавшись и настучавшись не в одну казенную дверь, ему, наконец, удалось найти дочь. Первое время пожил у нее. Потом прибился к одинокой бабке. Вот и живет – мытарит, мытарит – живет. Жора на работу был верткий, работал чернорабочим в ЖКО в поселке. Приспособили его к канализации вместо «ерша», используя его сноровистость. Знали, что все заторы Жора пройдет, пробьет, как земснарядом. Его начальство и горя не знало про канализацию. Придет домой по уши в дерьме, жена его в комнату не пускает: «Куда прешь, иди в коридоре сбрую сбрось, да дерьмо отмой, а то за версту разит». Как его не презирали, а он все равно любил людей. Однажды спас Жора главбуха. Не работает унитаз и все тут, засорился. Главбух духом пал лишившись комфорта, хоть караул кричи, на улицу по нужде бегает. Пришел Жора, посмотрел, посмотрел, покумекал, много не разговаривая, засучил рукава и полез в унитаз. Пошарил там рукой и достал сапожную щетку. Показывая ее главбуху, у него зажглись глаза в доброй улыбке: мол, пользуйтесь, пожалуйста, теперь унитазом.
       Он был быстр и резок в движении, немногословен, не уважал, когда кто-то работал с прохладцей. Его коробило, когда нехотя ковыряют лопатой. Сплюнет, подойдет, вырвет лопату, оттолкнет его, и сам проворно начнёт орудовать лопатой молча, легко, словно играя.
      Физически он был крепок. Задубенелые руки все время были в работе. За это вертлявая молодежь звала его Жориком, а любители работать спустя рукава, по принципу «работа не волк – в лес не убежит», говорили: «Жорик придет, доделает».
      Трудно жилось Жоре, пенсия была крошечная. По вечерам, при помощи нехитрого приспособления точил веретена и сбывал местным бабкам – вязальщицам.
      Как-то попросил он знакомого: «Тавай, ты, вот што, напиши Плешнефу, пушай сутимость снимет, мою, епона мать, хоть пеншия как у лютей путет. А то папа наплашет и то польше, лихоманка, меня запели, а», и озорно глядя в глаза грамотея, улыбаясь, обнажил беззубый рот.
      Долго не было ответа, а когда письмо пришло, окатило Жору холодным душем: «Вашего дела в архиве нет, утеряно, рассмотрению не подлежит».
      Вот лежит он на земле, мочит ее слезами, криком кричит, захлебываясь обидой. Соседка Стеша подойдя, повздыхает, покачает головой, а потом жене его и кричит
       – Твой-то опять плачет.
       – Пускай поплачет, хоть земле – матушке пожалуется, – вздохнет жена.
      Вскоре плакать перестал. Обычно рано он вставал, а тут жена проснулась, Жора спит, толкнула его, он мертв.
       Погрузили сбитый наспех из грубых досок ящик, подобие гроба с телом Жоры на трактор и увезли на кладбище. Зарыли, никто даже не заметил, что Жоры нет.
      Только Стеша помнит Жору, говорит: «Плохо стало без Жоры, помойка весь поселок заливает, потеряли мы человека, тяжело ему жилось, зато легко помер».