Конст. Симонов. Как встарь повелось на великой Рус

Великие стихи рождает только великая эпоха; можно, наверное, сказать, что стихи пишет не поэт, а время, — поэт только записывает их. А потому, что бы нам ни говорили о тех или иных временах, их истинное величие можно определить только по одной безошибочной примете: породили они великую поэзию или нет. Куликовская битва отозвалась изумительной поэмой «Задонщина»; война 1812 года вызвала к жизни гений Пушкина и всю пушкинскую плеяду; «святые шестидесятые» XIX века подарили России Некрасова; Первая мировая, которую так славили ещё недавно, (и, кажется, продолжают славить), не дала совершенно ничего — ни стихов, ни прозы… И так далее — список можно продолжать и расширять.

И вот Великая Отечественная… Как бы ни пытались российские евродеятели принизить её, унизить, свести на нет, но великий всплеск нашей культуры, который она вызвала, не замолчишь и грязью не замажешь.

Вспомним же и Константина Симонова. Что и говорить, — человек-эпоха; обойти его молчанием невозможно… Но именно творчество Симонова как нельзя лучше доказывает ту мысль, что стихи пишет не поэт, а время. Если перебрать, перетряхнуть все его многотомные собрания сочинений, если вновь перечесть его многочисленные романы, пьесы, поэмы, то что останется действительно живого, не отмершего, не безразличного современности? Только его фронтовая лирика, — больше ничего. Только «Жди меня…», «Ты помнишь, Алёша…», «Сын артиллериста», «Майор привёз мальчишку на лафете…» и ещё десятка два-три бессмертных стихотворений, написанных в 1941-1945 годах, — всё остальное ныне интересно только историкам литературы, историкам войны…

(Есть, правда, ещё его интереснейшие военные дневники «Разные дни войны», — но их трудно назвать в полном смысле слова дневниками: они значительно отредактированы автором в более поздние годы, и живого, непосредственного чувства — как в стихах — в них нет.)

О стихотворении «Жди меня…» сказано много, и величие его трудно переоценить. Быть может, это лучшее военное стихотворение во всей русской поэзии; оно, конечно, до сих пор живо и, уверен, останется живым до тех пор, пока существует русский язык.

Но сейчас хотелось бы поговорить о другом бессмертном симоновском шедевре — «Ты помнишь, Алёша…» Всё в этом стихотворении безукоризненно: размеренный, неторопливый лад, как бы вторящий усталому шагу отступающих солдат; живые, словно из кинохроники, образы («Худая старуха в салопчике плисовом, весь в белом, как на смерть одетый, старик…»); предельная исповедальная откровенность автора; сам ход стиха — от реалистической зарисовки к глубоким обобщениям, от земли под солдатскими сапогами — к Родной Земле и выше, к Небесам…

Вас никогда не поражал тот факт, что в стихотворении, написанном в 1941 году, так свободно говорится о вере, о русском православном кресте, о молитве умерших за живых?

…Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в Бога не верящих внуков своих.

Мало того, что это было написано в 1941 году, — это тогда же было и опубликовано, это читалось со сцены и по радио… Как увязать этот факт с утверждением, будто бы Сталин дал «отмашку» Церкви только лишь в 1943 году? Учтите, что Симонов никогда не был подпольным поэтом, — он умел уживаться с любой властью и никогда не говорил ничего поперёк «генеральной линии». И, если присмотреться, увидишь, что Бога он поминает не только в «Алёше», — но часто, часто…

Ну, да Бог с ней, с властью, цензурой и тому подобными пустяками. Стихотворение Симонова уже давно стоит много выше этой мелкой возни. Поэт в данном случае сумел возвыситься так, что оставил внизу даже своё кровное, личное, довоенное, слился духом с воюющим и бедующим народом, — и, разумеется, этого бы не случилось, если бы та война не была Великой, если бы то не был час осуществления извечной русской миссии — битвы света с тьмой.

Ты знаешь, наверное, всё-таки Родина —
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти просёлки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.

Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на просёлках свела.

Потрясающее, ошеломительное признание в устах поэта, пишущего по-русски! Признание в том, что Родиной для него был только «дом городской», а вся прочая  Россия виделась ему в некой туманной дали!

Но признание, без сомнения, искреннее, выстраданное, кровью написанное. Получается (и поэт сам так говорит!), что до войны он Родину не видел, не понимал, не догадывался даже о её подлинном облике. «Дитя Арбата» (говоря обобщённо) впервые столкнулся с Россией только в 1941 году.

А вот ещё один знаковый отрывок:

Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я всё-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,

За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.

Совершенно очевидно, что эта русская женщина, провожавшая в бой и трижды обнимавшая по-русски, — есть та самая «старуха в салопчике плисовом», встреченная поэтом на горьких дорогах отступления, — образ самой России. (Ибо никакой иной русской женщины, провожавшей его в бой, у Симонова не было — не считать же таковой его подругу, актрису, известную как Валентина Серова…)

«Покуда идите, мы вас подождём!» Нужна была война, нужна была беда сорок первого, чтобы успешный поэт, орденоносец, воспевавший Красную армию, обласканный властью, — впервые встретился с Россией, впервые понял, что живёт в России, впервые почувствовал себя не чуждым её судьбе. Такое могло случиться только в великие дни, и только великая эпоха могла устами Симонова сказать:

По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди…

Только сорок первый год зажёг в душе Симонова эту бессмертную искру… Взгляните опять на его дневники «Разные дни войны» — увесистый двухтомник… А в двухтомнике этом первый том целиком посвящён одному лишь 1941 году — все же прочие годы, и даже победный сорок пятый, уместились в единственной книжке, во втором томе. Вот наглядный пример того, какое значение сам Симонов придавал разным дням войны — какие из них врезались ему в память, в сердце, в душу, а какие прошли как «фронтовые будни».

Весь Симонов родом из 1941 года — всё, что было до и после, может нравиться или нет, но это останется на века.