Умереть во вторник за и против

Анатолий Карташевский, сорока двух лет, беспартийный. Вот, пожалуй, и вся биография. Нет, ну можно добавить еще несколько «бес» и «с», но вряд ли они повлияют на читабельность документа, всилу его заурядности, а то и банальности. К счастью, на камне биографии не пишут. Если только этот камень не в кремлевской стене и не на Новодевичьем, вероятность приземления в которых в карташевском случае была равна нулю. На его надгробии нацарапают лишь ФИО и даты в скобках.

Откуда он это знал? От Агафонова. Точнее от его родственников, которые рассказывали на похоронах об обстоятельствах кончины Агафонова. Тот помер между пятью и шестью утра – время отправления самой большой дрезины на ту сторону. Патологоанатом объяснил любознательному агафоновскому свояку, что именно в этот предрассветный час на мужчинок старше сорока, обычно, накатывает инфаркт.

Карташевский склонил голову влево, будильник показывал пятнадцать минут шестого. В первый раз его прихватило в пять ноль четыре. Инфаркт прикончил Агафонова тоже не сразу. Супруга нашла его лежащим на полу с разлитым пузырьком валокордина в руке. Карташевского найдут нескоро. Жена с сыном уехали на неделю к ее родителям.

Нужно было встать и добрести до кухни. Может быть, ему повезет больше чем Агафонову, и он успеет кинуть под язык таблетку нитроглицерина. А потом, взять телефон и набрать 03. Приедет бригада, сделает укол, и все обойдется - одна нога начала помогать другой высвободиться из-под одеяла.., и будет жить – пальцы, оказавшись снаружи, навострились в сторону тапка.., как прежде – локтевой сустав, было напрягшийся для изгиба, снова обмяк, и ступня вернулась обратно в укрытие. «Как прежде», - еще раз повторил Карташевский.

По телу разливалась ломота, как будто кто-то весом со среднюю собаку топтался, укладываясь, по еще теплому торсу. Боль базировалась в предплечье и текла вниз двумя руслами, сжимая лихарадочно бьющийся караташевский генштаб в котел.
«Если вставать, то сейчас», - подумал он и откинул голову на подушку. «Как прежде», - гуляло эхо в черепной коробке. Крадущаяся боль остановилась где-то в районе солнечного сплетения. Карташевский задумался, она тоже.

«А что если умереть сегодня?» - задал он себе провокационный вопрос. На подсвеченном уличным фонарем потолке проступали очевидные «за» подобного исхода:

- очень красивые даты: 20.06.67 – 20.10.09. На Карташевского даты жизни и смерти всегда оказывали магическое воздействие. Еще в проклятые советские времена, когда от зарплаты что-то оставалось, он купил на книжной толкучке толстенный биографический справочник. Его не столько волновал рельеф жизненного пути знаменитостей, сколько его длина. Знакомство с очередной биографией зачастую начиналось и заканчивалось числами в скобках. Они наводили на размышления, давали пищу воображению, вызывали симпатию или антипатию. Естественно, что глядя на чьи-то вехи, Карташевский пытался представить как будут выглядеть его собственные.

- «вторник!» – прогремело в районе среднего уха. «Мистика какая-то», - пронеслось там же, даже чуть загудело. Еще в школьные годы он узнал от матери, что родился во вторник. С той поры он стал замечать, что все неприятности случаются с ним, именно, во второй день недели. Во вторник он заболевал гриппом, вывихивал ноги, заваливал экзамены. Во вторник он сделал предложение своей жене, и через неделю она согласилась. Однажды, засыпая с очередной биографией в руках, Карташевский подумал, что умереть ему надлежит непременно в этот день. Еще в студенческие годы, упиваясь очередным острым приступом тоски, он сочинил стих, который начинался словами,  - «Я родился во вторник, такая судьба..».

- мама. Она была его самой большой проблемой. Очень типичной проблемой поколения сыновей-одиночек, выращенных матерями-одиночками. Сыновья женились, матери состарились. Жены, как и положено у людей, люто ненавидели свекровей и ставили вопрос ребром – я или она.

Мать Карташевского жила в родном ему райцентре - больная, одинокая, в комнатухе без удобств аварийного барака. Она просилась к сыну, а тот мямлил из-под каблука что-то вроде, - «потерпи, может обойдется». Раньше, хотя бы, она жаловалась письмами, а письма, как известно, долго идут, часто теряются и не требуют моментального ответа. Но года три назад в стране началась телефонизация отсталых районов. Мать, как ветеран труда, получила телефон одной из первых. Теперь, если в квартире раздавался мерзкий хрип допотопного аппарата, Карташевский сжимался в комок. Из комка торчало только одно ухо. Оно ловило междометия, произносимые женой в поднятую трубку. Первым всегда было «алло». Если вторым оказывалось «сейчас», а не «привет», то комок превращался в клубок, а ухо начинало подрагивать. Ежели через три секунды не раздавалось крика, - «Денис, тебя!», - Карташевский издавал тихий стон. Просьба матери не была настойчивой, скорее покорной, и от этого становилось еще хуже.

Смерть устраняла жуткую перспективу помещения матери в вольеру с невесткой. Она же прекращала мучительные поиски оправданий, а главное, отмывала ноющий грех предательства той, что родила и воспитала.

М-м-м-уу! – раздалось в зашторенной спальне, которая в настоящее время исполняла роль хосписа, а в ближайшее - могла превратиться в морг. – Аф-фф! – повторилось в замкнутой глуши. Четыре укола с одинаковым интервалом, определенно, были карташевским финальным отсчетом. «Айн, цвай, драй, фир – Фойер!». Ему стало страшно. Даже выступил холодный пот. Но через минуту уколы прекратились. Карташевский осторожно огляделся и узнал: треснутый абажур, раритетный будильник «Витязь», женин халат на гвоздике в двери. Сомнений быть не могло - он в своей спальне, и, значит, не мертвый, а все еще умирающий.

Видимо от стресса, вызванного болезненными уколами, у Карташевского испортилось настроение, и в голову полезли минусы вместо следующих плюсов.

- умирать в своей постели было, конечно же, приятнее, чем на казенном матрасе или, того хуже, в грязном окопе. Однако перспектива пролежать в спальне четыре дня до приезда жены Карташевского никак не вдохновляла. Ужас протухания застилал глаза и спирал грудь. Впрочем, у этих симптомов могли быть и другие причины. Он представил жену, которая даже к живому Карташевскому относилась с пренебрежением, зажимающую нос над его гниющим телом, и отбросил часть одеяла.

- кубок мира по легкой атлетике! Он должен начаться сегодня и длиться до воскресенья. Карташевский припомнил сладостное предвкушение пяти тихих холостяцких вечеров, уютных, интимных, в общении с бегунами, прыгунами и метателями, которые заняты своим интересным делом. Никто не кричит, не корит, не зовет. Даже голос комментатора можно приглушить по желанию.

- Карташевский записал атлетику в минусы и только собрался вернуться к плюсам, как вспомнил о книжном магазине, на который он скопил 300 рублей. Несколько месяцев кропотливой работы по созданию хитроумных схем утаивания десятой части зарплаты. Он даже не решил, что хочет приобрести. И не мог решить, поскольку, в последнее время, доступ в оба книжных магазина города ему был закрыт. Продавцы запомнили виноватую физиономию никогда не подходящего к кассе посетителя и встречали его чуть не у порога с незамаскированной враждебностью. Карташевский не ведал, что продавцы знали в лицо всех немногочисленных городских книголюбов. И ненавидели их всех за низкую покупательную способность и лоховый вид. Они с завистью смотрели на двери расположенного напротив обувного шопа, откуда гурьбой выбегали широкогрудые мужчины и женщины с фирменными пакетами в руках.

Карташевский мечтал ворваться в книжный с кошельком наперевес и долго, уверенно выбирать. Затем небрежно расплатиться, прибежать домой и углубиться до самого начала трансляции. Книгу надо было купить сейчас или никогда. Во-первых, потому что в отсутвии жены ее можно было надежно спрятать; а во-вторых, Карташевский не был уверен, есть ли на том свете книжные магазины.

Итак, три за и три против. Больной растянул губы в желании улыбнуться. Ничьей в его игре быть не могло. Жжение в груди это подтвердило. Он глубоко вздохнул. Выдыхал уже по частям, преодолевая острые шпаги, застрявшие в трахее. Вчера Карташевский встретил одноклассника, которого не видел миллион лет. В разговоре он неосторожно, хотя и в шутливой форме, сообщил об отъезде жены. Одноклассника это невероятно возбудило. Он вдруг начал причитать о старой дружбе и о том, что необходимо срочно встретиться. Карташевский спохватился и принялся мямлить что-то про «через месяц», но одноклассник силой вытащил из него номер телефона с адресом и поклялся зайти на неделе. Тогда, Карташевский стал умолять его придти в субботу перед приездом жены. В этом случае исчезала опасность поселения приятеля на долгосрочной основе. Однако, одноклассник избежал фиксации дат, вспомнив, что скучал по Карташевскому уже давно и долго.

Умри он сегодня, встречи удалось бы избежать. 4 : 3, из кухни пахло валидолом или, во всяком случае, корвалолом. Он поднялся на локтях и увидел красную футболку, свисающую с гладильной доски. Сын его презирал. Его стыдило в папаше все: фамилия с «еврейским» окончанием, которое он клялся обрезать по достижении совершеннолетия; общественное положение – в последнее время Карташевский подвязался на должности мастера чистоты в составе недавно образованного коммунального предприятия; наконец, увлечение  музыкой и книжками, а не сериалами про киллеров, как у всех нормальных мужиков. Сам Денис обещал вырасти как раз в «нормального мужика». Каждый вечер он посещал качалку, глотал таблетки и пил раствор чего-то белого. Он не упускал возможности потрясти рвущими футболку мышцами перед отцом и сопровождал свой перформанс недоброй усмешкой. Умереть сегодня означало избавиться от позора однажды быть взятым за шкирку собственным сыном.

И не только им. Сколько людей презирали и издевались над Карташевским! Жена, сын, начальник Колобов, бригадир Нетребко, управдом Карпян. Умереть – значит сильно их огорчить. Так огорчается глумливая кошка, которая нечаянно задушила измученную мышь, или пустивший слюни паук, что потерял в паутинной дыре муху.

Тени на подсвеченном потолке сложились в картинку скорбного катафалка, за которым шли равнодушные люди. В углу экрана, возле антресоли образовалось темное пятно неправильной формы. Оно подергивалось, видимо под влиянием ветра, шевелившего ржавый фонарный плафон на улице. «Это мать» - догадался Карташевский. - «Рыдает». -  Он тоже всхлипнул и бросил взгляд на часы – пять сорок два. Разбуженные жалостью к хозяину, на ум пришли еще несколько минусов, вроде: мечты о летней рыбалке, накопленной на семейном счету сумме на новый телевизор, обещанных Капицей в сентябре первых фотографий спутника планеты Сатурн, встречи выпускников на двадцатилетие окончания института.

Однако эти, пусть и значительные, «против» не могли перетянуть тех пудовых «за», которые Карташевский уже бросил на чашу весов. Слезы, выскользнув из-под век, скатывались к виску. Одна попала в ушную раковину. Карташевский ощутил колючее прикосновение влаги. Ребра сдавило с обеих сторон. Он натужно вздохнул и погрузился в холодные воды реки Стикс, которая по свидетельству древних греков, отделяет страну живых от страны мертвых. Вода не имела температуры, но была очень плотной, как тишина. Умирающий почувствовал, как его оболочку понесло по течению. Мысль, приютившаяся в подвявшем гнезде слабеющих чувств, воспарила и потянулась вверх, к лунному свету. - «Душа» - догадался Карташевский. - «А может быть и не душа» - усомнился он, переждав волну. - «Душа – это что-то другое, сложное, без мыслей, без чувств, без .... Безразличие». Безразличие при расставании с земным удивило его и даже чуть расстроило. - «Где я сейчас?» - поинтересовался он. - «Далеко ли от мира? И долог ли будет мой путь в безвременье?» - Путь его протекал по голубому свету. Голубому и трубчатому, в окружении отдававшей синевой тьмы. Из нее еще исходил неприятный звук, повторявшийся через равные промежутки. «Зачем он и когда закончится?» - вяло шевелилось иссякающее сознание. «Кажется, он тянется за мной. Может так звенит нить, пуповина, что соединяет пульсирующую карму с грешным Светом?» Вероятно, что так оно и было. Через несколько единиц вечности, вибрирующий звук рассыпал голубую трубу и вернул заблудшую душу Карташевского в тело, а то, в свою очередь, на смятую простыню. Ничего не соображая в покинутом им мире, хозяин обоих недолго взирал на забытые потолочные узоры. Затем включилась память и отвела к дребезжащему телефону.

Карташевский взял трубку и какое-то время смотрел на нее, силясь вспомнить, что говорят в таких случаях. Трубка хрипела восклицательным речетативом.

- Алло! - осенило Карташевского.

Трубка переговаривалась между собой мужским и женскими голосами и на Карташевского не реагировала. Он уже собрался вернуть ее на рычаг, но мужской голос вдруг возопил, - Брателла, брателла Санек, ты что дома?

Карташевского не звали Саньком, но голос показался ему смутно знакомым, и он ответил неопределенно, - Ну так...

Голос сообщил, что звонил все утро и очень беспокоился. О ком беспокоился осталось для Карташевского загадкой, поскольку на этот раз его назвали Серегой. Однако, абонент тут же разметал его робкие надежды на ошибку номером, напомнив о встрече на улице, и о якобы полученном приглашении в гости.

- Солодовников, ты? – сдался Карташевский.

Голос подтвердил и, в том же экзальтированном тоне, выразил неудержимое желание увидеться. Карташевский зачем-то огляделся по сторонам и сообщил трубке, что он тяжело болен, и о скорой встрече не может быть и речи.

- Извини, Солодовников, - добавил он и, с удовлетворением, услышал пожелание выздоровления.

Отвязавшись от назойливого однокашника, Карташевский вернулся в спальню и заглянул в будильник. Стрелка переваливала через психологическую границу шести часов. Однако опытному умирающему не нужно много времени, чтобы почувствовать себя еще хуже, чем раньше. Через минуту Карташевский уже лежал в привычной позе «руки на груди». Труднее было вернуться на последнюю тропу. Наконец сквозь жалюзи сомкнутых век забрезжила лунная дорога над черной рекой. Карташевский уже ступил на ее молочно-порошковую поверхность, когда в дверь постучали.

Солодовников ввалился с песней «Ты заболеешь, я приду / Боль разведу руками...». Ему подпевали две сильно пьяные женщины. Одна из них, с черными как пакля густыми волосами и таким же пушком на руках, шее, лопатках и пояснице, сразу же растянулась на предсмертном одре Карташевского.

- Счас она тебя сначала вылечит, а потом мы выпьем как друганы, - крикнул Солодовников и закрыл дверь в спальню.

Грузная женщина мяла Карташевского часа полтора. Он несколько раз сбегал, его ловили успокаивали портвейном и водружали на место.

Вечером, как снег на голову, свалилась жена. Видимо, она звонила, а кто-то из девиц ответил. Она в пять минут очистила помещение от веселой компании, подняла пьяного Карташевского и надавала по морде.

Остаток недели Карташевский сидел дома в полном одиночестве с разбитым лицом и расстройством желудка. Жена привезла сына в воскресенье. Три дня она молчала, а потом купила бутылку вина, дорогой ветчины и вызвала Карташевского на серьезный разговор. Она сказала, что так жить нельзя, что она тоже виновата, и что уже договорилась с начальником устроить Карташевского в ее фирму кладовщиком. Она даже предложила взять свекровь на пару месяцев.

На следующий день, в четверг, Карташевский умер быстро и почти безболезненно, между двумя и тремя дня, в самом конце смены.