Колька-американец

Колька повернулся на бок. Взгляд вперился в стену. Серый цвет. Надоело. Утром – прогулка. Завтрак. Отлежка. Телевизор. Для желающих подкачать мышечный рельеф – занятия на тренажерах. В это время случаются драки. Иногда – убийства. Но к ним постепенно привыкли. А потому затем следует душ. Там могут «завладеть» тем, которого возжелал босс их мира. Но русских, их оказывалось в любой из тюрем не помногу, никто никогда не трогал. Говорят, что греки и русские непостижимы. Их невозможно подчинить или опустить. Они никогда не «ломаются», защищаются больше чем до последнего – даже мертвыми. После обеда – свободное время. Чаще прогулка вдоль периметра стен, что увенчаны колючкой. Сокамерник Билл, вор в ихнем законе, кажется спит. Все «упражнения» по сокращению времени отсидки лишь на несколько мгновений прерывают Колькин кошмар, что преследует из прошлого. Скоро подъем, а перед Колькой жаркие горы чужой страны...

«Духи» отнеслись поначалу к нему недоброжелательно. Это если говорить мягко. А кому нравятся перебежчики? Не очень-то поверили в его историю. Решили поначалу, что парень твердит «легенду». Побили. Для острастки? Потому что «шурави»? Или – на будущее, чтобы уважал и боялся одновременно? Этих вопросов вчерашний солдат себе не задавал. Просто – терпел. Удар в живот кованым ботинком – перед лицом встает часть с плацем и полосой препятствий. Остался ли кто из друзей? Да и где они - теперь, друзья? А начиналось все так нормально.

Как только попал в Афган, ухватился за «косячки». Понравилось. Выпивать же он любил сызмальства. Тогда из своей деревни ходили в соседнюю, на танцы. Всегда, сколько Колька помнил, брали с собой красненькую. Все подешевле. Распивали у танцплощадки и ломились в гущу людскую. Для храбрости ведь уже приняли, что называется, на грудь. Каждый выбирал себе деваху покрасивше и постатнее. Но почти всегда встречали отпор. Однако – наваливались миром и одного-двух супостатов превращали в месиво. Мыли руки тут же невдалеке под колонкой и снова втягивались на деревянный настил для танцев.

Привычка к горячительным напиткам оказалась не менее приятной, чем «забить косячок». Последний пришелся по вкусу, и потому требовалась определенная денежная масса для покупки того и другого. Наделал Колька долгов и, банально, когда пришла пора рассчитаться, «взял» офицерскую кассу. Но известно издавна: все тайное когда-нибудь становится явным, и потому – кутузка оказалась не за горами. До трибунала посадили. Потом «светили», как минимум, – дисбат и масса неприятностей на гражданке. Если, конечно, когда-то удастся на нее попасть. Вот и решил Колька при удобном случае махнуть к «духам». Понадеялся: «Авось, вывезет?»

Через неделю стали кормить прилично. Это произошло оттого, что дал согласие работать на влиятельную страну. Но бродить по дувалу не позволяли. Дней через десять показали в окно двух русских. Один шел свободно, облаченный в одежду крестьянина. Он принял ислам. Ему выделили маленькую пещерку в горах и жену. За год общения с местными парень стал понемногу забывать родной язык. Намазы совершал, как полагается... Второй – в оборванной гимнастерке с погонами старшего лейтенанта – явно плохо слышал, правая рука болталась на перевязи из грязных бинтов. Со вторым познакомились – его вбросили в Колькину хибарку. Что-то внутри скребло, и Колька не мог отважиться на откровенный рассказ. Может, просто боялся? Лейтенант с трудом ориентировался вообще. Результат контузии сказывался на всем. Офицер тянул здоровую руку за кружкой с водой и... опрокидывал. Ронял ложку, едва поднеся ее ко рту. Зачем-то их держали взаперти. Зачем? Ясно стало спустя приблизительно месяц.

Приехал «дядя» из Европы. Так, по крайней мере, сказали. Хозяева заулыбались, начали подмигивать пленным, с удовольствием потирать руки. Европеец пришел в сарай. Посмотрел на русских. Ломано спросил, хотят ли жить лучше, чем в России до армейской службы. Оба одобрительно кивнули. «Дядя» о чем-то довольно долго говорил с владельцами русских. Затем они грохнули по рукам, и европеец вошел в мазанку. Взял кейс и вернулся. Раскрыл. Выудил из нутра несколько зеленых пачек. «Баксы», – мелькнуло в Колькиной башке. Все время он посматривал в окно и рассказывал лейтенанту о том, что происходит снаружи.

Затем им принесли гражданскую одежду. Лейтенант криво ухмыльнулся:

– Смотри, Колюня, как нас ценят, даже трусы подали.

Панибратское похлопывание по плечам доброй руки европейца, и через несколько часов – одна из западных стран. После афганской «парилки» прохлада Европы, комната с кондиционером показались настоящим раем. Первое задание оказалось не из сложных: рассказать о неуставных взаимоотношениях, о зверствах старослужащих и офицеров. Парни согласились. Особо распоясался Колька, лейтенант больше помалкивал и лишь изредка поддакивал, а то и просто качал головой утвердительно. Два выступления в прямом эфире, а солдаты думали, что действительно идет прямая трансляция, за которыми последовали новые тесты. Им объяснили – на лояльность по отношению к другим людям. Снова выспрашивания работать на них. Или на влиятельную страну. Перелет через океан. Несколько неожиданно, после подписания каких-то бумаг на английском, разведшкола. Снова наука убивать и не быть убитым, наука вербовки, устройства тайников, передачи информации. Одними из выпускных тестов оказались: на привыкание к алкоголю и наркотикам. Лейтенанту свезло. Колька, как и следовало ожидать, сломался. «Кто в деревне русской не пьет?» – упрямо -успокаивал себя. Но направление одно и обжалованию не подлежит: пенсия с получением «жалования» в шестьсот баксов. Лейтенант выдюжил все. Для проверки его забросили в одну из горячих точек, затем – в другую. Только потом – в Союз. Он оказался смышленым, этот офицер Советской армии. Появился в Комитете только после объявления попавшим в плен афганцам амнистии. Конечно, его проверяли. И отпустили. Хотя «хвост» за собой он тягал еще довольно долго. Было и предложение работать на своих. Но пришлось отказаться – сказались последствия контузии. Кольке, лежа на тюремных нарах, и невдомек, что лейтенант на рыбалку гоняет, смотрит на утренней зорьке в кровавую полоску неба, вспоминает, наверное, его – никому не нужного парня, перемолотого жерновами двух супердержав; русского, который так и не выучил чужого языка; русского, который затерялся, словно оторванный листок календаря с написанным наскоро и уже ненужным номером телефона и адресом, по которому никогда не придешь.

Поначалу жил с Франческой – женщиной из теплой средиземноморской страны, где любят макароны и называют их почему-то спагетти. Возрастом она оказалась побольше, но сохранилась хорошо. Давно стала правомочной гражданкой державы. Денег ее хватало на уплату налога за квартиру и скромное житье. Кольку бесила нищенская пенсия. Но – прижимался к женщине в постели, становилось тепло и хорошо. Все плохое уходило, но возвращались в снах крики бьющих по почкам «духов», стоны лейтенанта, боль и страх.

Тогда Колька кидался во все тяжкие, запивал, с ним делалось что-то непонятное. Ругал себя за жизнь приживальщика. Пил и снова хотел выпить. Стонал по-русски о матери и деревне. Денег катастрофически не хватало. В один из таких дней ехал в метро. Полупьяный в полузабытьи. Попытался стащить кошелек у зазевавшейся дамочки. Неудачно. Уроки воровства, за них получал прекрасные оценки в разведшколе, прочно забылись, навык пропал. Неудача. Повязали полицейские. Отвезли в их кутузку. На суде нарушитель законности узнал, что кроме кошелька пытался выдрать у девушки сумочку, при этом оскорблял ее нецензурной русской бранью. Пришлось первый раз посетить импортную тюрьму.

Вернулся к Франческе. Год прожили душа в душу. Колька смирился с пенсионом. Порой получалось заработать наличку. Гордый приходил домой, выкладывая заветные «зелененькие» на столешницу. Но тоскливые дни не уходили. В один из таких жутко захотелось повидать родных; пройти по деревне с бутылкой виски в оттопыренном кармане; произвести фурор появлением на танцах. Откуда-то всплыли до боли знакомые слова: «По сторонке родимой соскучился». Выскочил к ближайшему автомату. Бросил заветные центы – остатки пенсии. После двух длинных гудков трубку сняла молодая, по голосу, дама. После Колькиной дроби словесной объявила:

– Сегодня рабочий день в посольстве закончен. Назовите Ваши данные и адрес. В понедельник к Вам приедут. До свидания, – с той стороны провода, после того, как Колька сообщил все, что требовали, раздались короткие звуковые очереди.

– Долбаки! Я домой хочу сейчас, а вы... Вот чего получите, а не мое возвращение,– согнул руку в локте и хлопнул другой по сгибу.
В понедельник работников пера и чернил удивив, со злостью бросил, что никуда не поедет:

– Передумал я! Убирайтесь! – орал взлохмаченный человек из трехдневной щетины. Блестящие нездорово глаза доказывали всю серьезность намерений Кольки. Лица над белыми рубахами недоумевали. Он понимал, что оставался для своей страны не человеком, а маленьким винтиком. Не более. Снова сорвался. Снова – в запой. Не смогла и Франческа удержать человека. Как-то возвращался домой. Поздно. Нутром почуял – следом шагает кто-то. В витрину разглядел мужчину и женщину средних лет. Мужчина показался знакомым. «Вот и мое время настало,– прошептал Колька,– мужик явно из тех, что приходил ко мне. Значит – кагэбэшник. Ну, уж я просто не дамся!» Дошел до поворота в проулок. Подождал и сбил женщину первым же ударом. С «парнем» пришлось повозиться, здоровяк оказался. Только слабовато для комитетчиков дрался. Во время следствия выяснилось, что простые граждане возвращались домой с дружеской вечеринки. А какой-то ненормальный из-за угла выскочил...

...Свет проник в квадрат окна. Решетчатая тень упала на пол. Раздался звонок. На подъем. Колька, теперь уже – Ник, нехотя позевывал и так же нехотя поднимался с кровати.

Далеко за океаном в маленькой деревеньке Центральной части России мать стонала над письмом с иностранными марками и штемпелями. Очки увеличивали буквы знакомого до боли почерка. По рытвинам морщин стекали слезы. Падали на застиранную, потерявшую цвет юбку. Капли соединялись, образовывали темное пятно...
Через тринадцать лет Колька вернулся в родную деревню. Так и не выучил он чужого языка. Так и не приобрел умения считать и просчитывать ситуацию в жизни или бизнесе. Особо его в Комитет не таскали. Не до того было работникам правоохранительных органов во времена выхода пятисоттысячных купюр и роста кривой преступности. Недосуг. Так что Колька просто встал на учет. Видел я его в деревне. У чужого плетня дремал пьяный мужик не¬определенного возраста. Кепка валялась подле. Фуфайка подсунута под бок – чтобы не холодило от земли. Он бормотал что-то. Кажется, по-английски.

– Вы спрашивали про Кольку-американца? Вот он. Отдыхает, – издевательски кивнул в сторону пьяного мальчишка с пластмассовым ведерком и удочкой. В ведре билась лбами о дно пара карасей. Мальчишка констатировал следом: – Он у нас не работяга. Инвалид, да и только. Иногда бегает по деревне от дома к дому – из «автомата стреляет», от «духов» прячется, ищет какого-то лейтенанта и просит какого-то «косячка» соорудить. Ну, мужики понимающие, самокрутку ему сделают. Подпалят. Он затянется и глаза закатит. А потом смеется. Долго смеется,– уже с легким чувством страха закончил мальчик.