Перед отъездом

"Куда бы нас ни бросила судьбина
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село".
19 октября 1925

«Нынешним летом не доведётся, видно, в  Захарово поехать», - сказал про себя Саша.
На семейном совете долго спорили, где ему держать экзамен, куда поступать. Бабушка и маменька ни в какую не хотели, чтобы он, как его прадед, пошёл по военной службе. Отец почти не спорил. А вот родной и любимый дядюшка Василий Львович был тверд и решителен:
- …повезу его в открывающийся нынешней осенью Царскосельский лицей. Уж я похлопочу. Да и граф Дмитрий Петрович сказывал, что Александр талантлив, - убежденно и горячо промолвил он…
«Ах, какая замечательная библиотека у графа! Сколько книг! Всей жизни, верно, не хватит, чтобы всё прочесть! Вот буду известным сочинителем, тоже заведу себе за правило покупать книги. Они станут моими друзьями.
Как всё это кажется удивительным! Папенька сказывал как-то, что я родился здесь в слободе за мостом через Яузу, недалеко от места, что снимаем сейчас, только в том доме, почти напротив во дворе во флигеле…»
И вот перед отъездом, перед дальней дорогой в столицу ему отчего-то вспомнилось, как здесь в Немецкой слободе в большом двухэтажном особняке, стоящем на цоколе с небольшими окнами на обе стороны, графа Бутурлина, в котором Саша часто бывал он, впервые в своей жизни решился прочитать вслух стихотворение, выдуманное  по-французски,  и под одобрительные восклицания графа и дяди, смех отца, покраснев от нахлынувших тогда чувств, закрыв лицо руками, убежал в сад, одна из сторон которого доходит до реки.
После его долго искали. Старшая сестра, обнаружила плачущим брата на берегу , в зарослях орешника, успокаивая, гладила рукой по плечу.
А всё-таки очень хочется по-настоящему научиться писать стихи! Конечно, жалко, что тогда уже не стану офицером, как мечтал: в военном сюртуке с золотыми эполетами. Но быть литератором, сочинять, тоже интересно… 


Возвращение

Это был последний почтовый перегон по тракту в Москву. Пара лошадей, запряжённая в какую-то старую развалюху-кибитку, перешла на шаг. Их потные крупы покрыты серой дорожной пылью. И как ни щёлкал кнутом над ними ямщик, чтобы заставить почтовых бежать быстрее, лошади в ответ лишь ещё ниже опускали головы и понуро плелись, не обращая внимания даже на грубое и грозное понукание.
Молодой мужчина лет двадцати пяти с пышными бакенбардами в дорожном картузе с козырьком и осеннем пальто табачного цвета с широким воротником, с любопытством смотрел по сторонам.
Но вот экипаж наконец неспешно въехал в немецкую слободу. Коляска раскачивалась на ухабах. Булыжные мостовые в Москве были не везде, а после пожаров в 1812 году деревянные дортуары и настилы для проезда пришли в негодность.
День сегодня выдался солнечным, сентябрь уж, а на дворе тепло, почти безветренно. Александр неожиданно для себя рассмеялся. Смех его был громким, раскатистым, всегда искренним. Друзья говорят, что смех его заразителен. Голубые глаза его чуть прищурились, и подняв голову на колокольню Елоховской церкви, посмотрел на большие круглые часы, они также как и в детстве отсчитывали точное время.
- Вот я почти и доехал, - сказал Александр про себя.
У императора Николая I состоялась с ним сегодня аудиенция в Кремле. И вот теперь он едет к своему дяде. Василий Львович снимал на Басманной в третьем квартале целый дом с флигелем,и конюшней.
Позади была ссылка на Кавказ, бесконечные утомительные дороги, нищета деревень, убогость почтовых станций, где ни за что не допросишься лошадей, даже предъявив казённую подорожную:
-  Покажу-ка я дядюшке свои кавказские записки, почитаю новые стихи:

Толпятся средь толпы еврей сребролюбивый,
Под буркою казак, Кавказа властелин,
Болтливый грек и турок молчаливый,
И важный перс, и хитрый армянин.

Пушкин представил себе, как хлебосольный хозяин станет угощать знаменитым на всю Москву «Арзамасским гусем».
Измождённые почтовые одры остановились наконец перед воротами дома с девятью окнами по фасаду…