Береги душу свою 16 глава

«Горе тому, кто свет называет тьмой, и сладкое – горьким, худое – добрым, временное ставит выше вечного»    
Святитель Василий Великий

5  марта 1953 год.  У Ольги все из рук валится сегодня, слезы то и дело застилают глаза – умер товарищ Сталин. Иван пришел с работы: «Что ты, Оля плачешь?» «Ну, как же не плакать, умер товарищ Сталин. Как мы теперь без него жить будем?» «Как жили, так и будем жить. Свято место пусто не бывает.  Я его смерти не радуюсь, но и  плакать о нем не буду, что хорошего ты видела в годы его правления? Отца твоего разорили, семья твоя бедствовала, война при нем была». «А война – то тут при чем?» «А при том, что к войне мы были не готовы. Что Сталин не знал, в каком состоянии находится наша армия? Мы поставляли Германии зерно, чугун и много чего еще. И это перед войной, не понимаю, как такое возможно было допустить. Он, что верил, что Гитлер ему предоставит в обмен вооружение!? Я думаю это его прямая вина, что мы бежали с поля боя в первые дни войны. Ни орудий, ни боеприпасов, ни командиров. Представь себе, самолеты немецкие бомбят артиллерию, а командир наш – лейтенант, как твой брат, с училища призванный, бегает вокруг развороченной взрывом пушки, орет, заставляет бойцов стрелять по самолетам. Я кричу ему: «Ложись!  Не лег, боялся, что врагом народа объявят. Мальчишка совсем, погиб».
 
Я тебе не рассказывал как нас после того, как  перебросили с партизанской зоны за линию фронта, допрашивали в лагере. Все добивались признания, почему в живых остался. Держали на воде и хлебе, каждую ночь на допрос водили. Я, конечно, понимаю, боялись немецкой вербовки, но обида осталась. Целый месяц мурыжили. Я в последний допрос вспылил: «Ну, что же признаю свою вину, остался в живых. Так видно не сам человек решает жить ему или помереть». Время для страны было тяжелое, немцы перли к Москве, отправили нас с приятелем  на фронт.  А в другое время, неизвестно как повернули бы дело, может, и расстреляли.

Ну, а деда моего по материнской линии, за что Советская власть погубила?! У него до Первой мировой в городке небольшой заводик по производству масла был. В деревне хозяйство вел брат его, Павел. Молоко, сливки, сметану доставлял на завод, а дед уже готовый продукт поставлял в лавки. Дело шло хорошо.  Дед еще и в суде служил, не знаю точно, что он там делал, может в присяжных числился. Мать моя, тогда еще девушка работала в зубном кабинете. Жизнь отлажена была. Но дядька Павел неожиданно умер. Поехал с работниками на базар пеньку продавать. Продал выгодно. Встретил знакомых, зашли в трактир, да и засиделись за разговорами и рюмкой вина. Работников отпустил домой, в деревню. Сам возвращался за полночь. Едет в телеге медленно, лошадь дорогу знает.  Около кладбища колесо отвалилось. Слез, хотел его приладить, да вдруг слышит голос рядом: «Что, Павел, хороший куш с пеньки сорвал?» Огляделся, никого нет.
 Хмель мгновенно прошел, вскочил он  на телегу и давай коней гнать, так и приехал  на трех колесах домой. Слег и уже больше не поднялся, на третий день отошел к Богу. Дед завод продал, в деревне обосновался. Дочку, мать мою Анастасию замуж выдал. Думал зятя, отца моего к делу привлечь, но мать с родов умерла. Пережил дед и это горе.
 Революцию почувствовал раньше, чем она произошла. Землю продал, коров, от всей живности избавился. Себе лишь телку оставил, да небольшой надел земли.
 Кто-то предупредил его по старой памяти, что внесли его в списки как кулака второй категории, значит, подлежит выселению вместе с семьей. Понял дед, что жаренным запахло, от бабки отошел к  вдове, сделал видимость, что с женой своей развелся, спас ее и семью дочки Анны, ну и меня, конечно, от высылки на Север. Вдовушка с ним поехала, в дороге дед простудился и умер. Похоронила она его где-то на полустанке, небось могила уже с землей сравнялась.
Бабушка моя замуж повторно вышла за соседа, Стариковича, числящегося в бедняках.  Оказывается, дед ему денег дал, корову, может и еще что, с условием, помогать бабушке, а если придет известие о кончине его, жениться на ней. Так  у меня появился дядька Доня. Это его немцы во время войны в костре сожгли.
 
Нет, Оля, я о Сталине плакать не буду. Ты, что думаешь его, волновало, как простые люди живут? Сколько народу с голоду умерло, от непосильного труда?!   Лагеря переполнены были, за любую провинность наказание ждало. На работу опоздал, полгода исправительных работ; слово не то сказал – тюрьма.  Его государство интересовало в общем, а каждый человек, это так, пылинка. Власть, вот что было смыслом его жизни». Ольга вытерла слезы и больше об «отце народов» разговор не заводила.
 
Анна приехала к Ольге с просьбой: «Пусть мой Шурик у тебя поживет полгода, ему в армию весной, комиссию проходить надо, каждый день не наездишься. Может твой Иван его, куда работать пристроит на это время».  «Иван, Шурик у нас поживет». «Оль, ты у меня спрашиваешь согласия или сообщаешь свое решение?» «Ну, как я сестре откажу». «Ладно, пусть живет. Пристрою его учеником плотника на мебельной фабрике».
 Шурика провожали служить Родине как положено, с гармошкой, песнями, застольем.

Осенью страна узнала, что управлять ей будет Никита Сергеевич Хрущев. «Крестьянский сын, говорят о нем, – сообщал Иван  жене,- может, наладит сельское хозяйство, налоги на плодовые деревья отменит, подсадим яблонь, сад разведем». «Подожди Иван планы строить, поживем, увидим».

И увидели.  Новый советский лидер решил догнать и перегнать Америку, а для этого в приказном порядке все поля в СССР засеяли кукурузой. «Все, этот Кукурузник добьёт сельское хозяйство. Видимое ли дело, чтобы кукуруза  росла в Сибири или у нас, в средней полосе», - возмущался Иван, срубая две своих яблони, когда узнал о повышении налога на плодовые деревья. Несколько недель после указа с утра до вечера то там, то тут слышался звук топора по округе. Срубали  плодовые деревья и в деревнях, потому как сельское население должно было кроме данного налога еще производить и «добровольные сборы» в пользу государства,  и  покупать обязательные  облигации государственных займов.  Число должников по налогам росло. Надвигалась катастрофа, скоро СССР начнет покупать зерно за границей за золото.

«Иван, сходи на элеватор, может, достанешь мешок зерна для моего отца, бедствует как никогда. Он ведь стар уже, пенсию на Никиту погибшего почему-то не платят. Документы уж, когда приняли,  а  пенсии все нет и нет. Сходил бы ты и в пенсионный отдел.  Что делается, что делается, принялись укрупнять колхозы. Требуют, чтобы люди снимались с насиженных мест для объединения с другими хозяйствами.  Чтобы расселить прибывших, урезают личные наделы колхозников. Вот египетские казни начались. Люди бегут из деревень в город, скоро колхозам придет конец. Трактора и другая техника ржавеет на машинном дворе, не кому ремонтировать, ремонтные мастерские разогнали».
 
 Привез Иван мешок зерна вечером с деревни  Козловка, с элеватора.  Вез его на тачке 5 км, вез с опаской. Боялся, чтобы кто не увидел, тогда тюрьмы не миновать. Сторож предупредил: «Смотри, если попадешься, я скажу, что ты украл зерно». На том и сговорились. «Все, Оля, я больше за зерном не пойду. Меня поймают и  засудят. Как жить с детьми будешь?» Ольга промолчала.

А утром, взвалив мешок с зерном на спину, направилась к автовокзалу, Варя шла рядом. Ни на шаг не отходила она от своей матери. Бывало, заиграется с игрушками, Ольга постарается ускользнуть от нее, но где там. Каким-то боковым зрением следит Варя за ее передвижениями, а если уж придется оставить ее на минутку, крик стоит такой, что до посинения. «Видать, Варя моя еще в утробе напугана была, когда Иван требовал избавиться от нее. Не правда, что дитя находясь в животе матери ничего не чувствует. Как зародыш появился – это уже человек»,- так мысленно философствовала Ольга по дороге к вокзалу, с нежностью посматривая на свою дочь.
 
Поездка в Слободу в этот раз началась неудачно,  рейс автобуса до Шумячей отменили. «Ладно, доедим до Астапковичей, а там может попутка подвернется или кто на телеге проезжать будет». Ждали, ждали, ни телеги тебе, ни попутки: «Пойдем, Варя, потихоньку пешком, что время тратить бестолку, по дороге подсядем».  Шли долго, а прошли не более километра? Варе, всего три года, быстро не пойдет, и мешок начал давать о себе знать. Остановились передохнуть, Варя на мешок легла, да и уснула. «Что же делать, еще не близко до Слободы, а ни одной живой души на дороге нет. Не уж-то придется зерно бросать?!»  Прошел примерно час, солнце поднялось высоко, Варя проснулась, спросила пить. Воды не было, не рассчитывала Ольга на такую поездку. Опять двинулись вперед, идут медленно: «Давай, Варя, я тебя поднесу, вон ножки твои заплетаются от усталости». Варя с ужасом в глазах посмотрела на мешок с зерном за спиной у матери и пересохшими губами произнесла: «Нет, я сама пойду». «Мой характер!»  Характер, то характер, но сил идти  дальше,  нет. Оттащила Ольга мешок на обочину дороги, в тень дерева, села на него, Варя рядом пристроилась. «А как не проедет никто за день», - тревога напала на Ольгу. Тревогу эту разделяла и Варя,  она то и дело вставала с мешка, выходила на дорогу, всматривалась вдаль. «Мама, я лошадь слышу, копытца цокают».  Ольга посмотрела  в том же направлении: «Варя, ты ошиблась, не видать лошади». «Не видать, но я ее слышу». «Как же ты слышишь то, чего нет?» - произнесла Ольга смеясь.  «Я слышу ее,  головой слышу». «Ой, перегрелся ребенок,  воды нет, что делать, - заволновалась Ольга,- надо мешок в кусты спрятать, Варю на коркушки посажу, так и дойдем до Слободы».

Спустя много лет, когда Ольга в глубокой старости  отходить в иной мир соберется, потеряв дар речи, Варя, держа ее за руку, будет слышать слова матери, не ушами, а головой. Хотите, верьте, хотите, нет, но владеет человек телепатией,  может общаться и без языка, и без слуха, и, наверное, много чего другого умеет, только сам он об этом  не ведает.

  Пока Ольга с мешком копалась, показалась лошадь: «Мам, лошадь!»  Какое счастье, на телеге сосед из Слободы. Мешок рванула на себя, почувствовала острую боль, спазм прихватил  мышцы живота. Сосед, заметив неладное, сам поднял мешок на телегу, подсадил Варю и помог Ольге: «Смотри, как бы ты живот не сорвала». По дороге к Слободе боль отошла вроде как, начала было  мешок снимать с телеги, но не тут-то было, живот скрутило так, что хоть криком кричи. Сосед занес мешок в дом Киприяна: «Перебирался бы ты, дед, в город, а то так и дочку потеряешь».

Киприян заволновался, бестолково засуетился,  предлагая воды. «Да, батяня, надо тебе и правда, перебираться ко мне, а то здесь с голоду умрешь. Ни пшеницы, ни жита в колхозе не сеют,  кукуруза урожая не дает. Зерна мне больше не достать, да, видать, я  к тому же и живот сорвала. На недели Иван за тобой приедет, собирайся».

Не хочется Киприяну родной  очаг покидать, а что делать. Совсем нет никакой возможности  выживать в Слободе: «Ой, дожились, в России хлеб не родит. Сначала мое поколение крестьян извели, а теперь и колхозников под корень косят. Вот тебе и Советская власть!  Да кто ее представляет, плохо образованные люди, в земле  вообще не разбираются, а командуют, когда сеять, что сеять. О народе не думают, доят его как корову, а корма не дают. Царя батюшку с детства на царство готовили,  образовывали, в ряд с ним готовили помощников ему.  А сейчас что, кто попронырестей, тот и правит. Да, так если дело пойдет, править неким будет». Киприян в сердцах плюнул на пол, растер плевок ногой: «Вот так они с народом поступают».

Ольга чуть утра дождалась, боль не отпускала, температура поползла вверх. Сели с Варей в автобус,  до дома не поехали, сошли возле  поликлиники. На приеме был старенький хирург, Ольга узнала его, до войны он ей определил  хронический аппендицит. Она  напомнила ему об этом: «Что же, доктор он у меня никак не проявился, я и войну прошла всю, и сколько лет уже после нее. Вы, не ошиблись ли?»  Доктор улыбнулся: «Так ты пришла уличить меня в безграмотности?!  Раз поставил такой диагноз, значит, проявится, ты только время тогда не тяни, сразу на операцию. Ну, а сегодня, что случилось?» Ольга все подробно изложила ему и про мешок, и про боль. Внимательно осмотрев ее, произнес: «Э, голубушка, ты сорвала золотник с места. Медицина здесь бессильна, ищи бабку». «Золотник, что это такое?» « Это - пупок. Точнее то, что находится за пупком  - это сгусток в форме яйца. Он связан  нитями со всеми органами, но нити эти невидимые, энергетические». Ольга ничего не поняла. Доктор рассмеялся: «Ну, удовлетворила свое любопытство?» «Где же мне бабку искать?» «Ищи, иначе будешь чахнуть, чахнуть и умрешь. Слышал я, что есть такая ведунья  в районе Бурцевой горы». Доехали они с Варей до Бурцовки, пошла Ольга по домам, узнавать про бабку.  Как говорится, кто ищет, тот найдет.
 
Бабка уложила ее на лавку, оголила живот и начала глиняным чугунком, который достала из-за заслонки с русской печки, водить снизу вверх.  В какой-то момент в животе что-то щелкнуло, и наступило чувство облегчения. «Все, поставила твой золотник на место. Не поднимай тяжело, бери по силам. Нам женщинам, хочется все быстрей и сразу. Вот уйдем мы на тот свет, кто вас лечить будет? Доктора таблетками замучают». Ольга  заторопилась уходить, боялась, как бы бабка не начала предлагать ей обучаться  своему мастерству. Твердо помнила она слова Киприяна: «Береги душу свою, не соглашайся в ученики к бабкам идти».
 
Вечером сообщила Ивану свое решение: «Найди, Иван, машину на воскресенье, перевози отца к нам. Не прожить ему одному в деревне». «Оль, почему именно ты должна его забирать? У него ведь сыновья есть, стариков всегда берут к себе сыновья. Как из дома своего меня выживали с твоей матерью, тогда не думали о старости.  А теперь к Ивану идут». «Не ворчи,  отец никогда к тебе претензий не имел. Перевезешь и дом его, на сарай пойдет нам, может корову, когда купим», - знала Ольга, что  говорить. Любитель молочных продуктов, мечтал он о корове, только понимал, что при нынешнем положении дел эта мечта так и останется мечтой.

Утром Иван включил радиоприемник, диктор сообщал, 19 февраля 1954 года Крымская область  передана Украинской Советской Социалистической  республике. «Что делается, что делается! Взяли и передали людей, не спрашивая, хотят ли они украинцами стать. Сделал Хрущ подарок своей жёнке хохлушке». «Какая разница, все равно они в составе  СССР числятся», -  произнесла Ольга. «Как какая разница? Ты бы хотела  лечь спать русской, а проснуться украинкой?» Ольга, подумала, подумала и ответила: «Но по паспорту я все равно буду русской числиться». «То-то и оно, русская на Украине.  А вдруг наступят времена, когда Украина отделяться начнет?» «Вот что ты, Иван, несешь.  Кто это ей даст отделиться?» «А мог ли кто подумать, что царя большевики свергнут и свои порядки заведут. Да никому даже и в голову не приходило, а это случилось. Есть слабое место в нашей конституции – каждая республика имеет право на самоопределение. Это мина замедленного действия.  Прежде чем земли российские передавать республикам,  надо записать  в ней,  что все они навечно воссоединились с Россией. Как только государство слабину даст  местные князьки в республиках захотят власть к своим рукам прибрать, вот тогда и скажется, кто ты по паспорту.
 Что такое Украина на самом деле была до революции, пять губерний: Киевская,  Полтавская, Черниговская, Подольская и Волынь. Сейчас ее территорию размахали так, что будь здоров. А теперь еще и Крым отдали. Зачем это делать?» «Ой, Иван, ты, что думаешь, там, на верху люди глупее тебя сидят? Раз делают, значит надо». «Оль, на Украине вечно  в лихие времена банды появлялись Махно, Петлюра, а в войну, что там творилось!? Если  хохлы доберутся до власти, разворуют все что можно и нельзя».  «А русские, что отстанут от них, если волю им дать воровать или может в других республиках не так будет?» «Ну, не скажи. Я тебе сейчас байку одну расскажу. Собрался Господь наш с инспекцией в ад. Черти засуетились, непременно кого-нибудь помилует, без этого никак нельзя.  И приказывает их главный смотрящему за котлом, где грешники варятся: «Смотри в оба, чтоб еврей за край котла не ухватился, если уцепится, всех своих соплеменников вытащит.  Ты хохла подпусти, он сам схватится, а нижних ногой отобьёт».
«Это всего лишь байка». «Ну, не скажи, пословицы и поговорки не на пустом месте складываются».

Второй месяц живет Киприян  в Рославле, тоскливо ему. Выйдет на улицу, минуту постоит и обратно в дом. Тяжело на старости лет привычное место жительства на новое менять, все не то и все не так душе его. Начал недомогать, то кости крутит, то сердце беспокоит.  «Когда один живешь,  хочешь,  не хочешь, а надо двигаться. Печку растопить, воды принести, есть приготовить, а тут на всем готовом,  разленился я совсем, вот болезни и одолевают», - жаловался Киприян  дочке.

Время летит, годики жизни тоже, оглянешься назад, страшно становится, сколько горя  и лишений человек выдержать может?!  И будет жить, пока держится за  нее, за жизнь эту непростую, а как только  потерял интерес к ней, все, считай смерть пришла. Слег Киприян, уже с постели не встает.  «Что болит у тебя, батяня? Надо доктора вызвать», - волнуется Ольга. «Не надо, Оля, от старости не лечат».

Но "доктор" здесь, в доме.  Это Лиза деда своего подлечивает. Как только Ольга с Варей за водой поутру к колодцу уйдут, она тут как тут. Разводит в воде марганцовку до бледно- розового цвета и начинает протирать его гноящиеся глаза, потом лицо и непременно в нос из пипетки покапает: «Лиска, хватит меня лечить,  дай помереть спокойно».  Но Ольге на нее не жалуется, и процедура эта повторяется  каждое утро. Может и приятна деду забота внучки?!

Варя рядом с Ольгой за водой идет,  за дужку ведра держится, носом  морозный воздух втягивает. «Нестюрины  суп гороховый варят, Помозы шкварки жарят, Горбачи - лук на шкварках», - рассказывает Варя матери  о приготавливаемых блюдах  хозяйками соседних домом по мере перехода от одного к другому. Ольга же никаких запахов не чувствует: «Варя, ты, что головой нюхаешь?» - смеется.  «Носом, мам, нюхают», - сердится Варя.  Варя в дом пошла, Ольга ведра с водой на лавку в коридоре поставила, побежала к Нестюриным:  «Шура, ты, где такой горох душистый покупала, по всей улице запах идет?» «Где и все покупают, на стеколке (магазин от стекольного завода). Может тебя угостить? Проходи». «Да,  нет, просто поинтересовалась". Подумала: "Это же надо, какой у Вари моей  тонкий нюх!»

 А дома уже проветривание идет. Варя с Лизой деда укутали, чем только можно, дверь на улицу открыли нараспашку. «Ох и холоду вы напустили!  Я, что небо отапливать буду, захозяйничались совсем», - ругается Ольга на дочек. «Это, Варя. Говорит, что в доме дедом не вкусно пахнет».  Варя, чтобы деда не обидеть оправдывается: «Дед на улицу не ходит, надо ему свежим воздухом подышать». Ольга дверь закрывает,  на дочек смотрит совсем не сердито, думает: «Какое счастье иметь детей. Что бы я без них делала. Жизнь была бы скучна и не интересна.  Спасибо тебе Боже, что они у меня есть».

 Март месяц, пять часов утра, Киприян позвал чуть слышно Ольгу. У нее сон чуткий,  подбежала к отцу. Он ее за руку взял: «Все, Оля, отхожу я. Теперь ты за старшую остаешься». Ольга глаза отцу закрыла, тихонечко заплакала. Но горевать некогда. Быстро растопила печь, воду приготовила отца обмывать: «Вставай, Иван, батяня мой умер, надо его обрядить.  Да, пойдешь, гроб закажешь, свидетельство о смерти получишь, и телеграммы всем моим пошли, пусть приезжают отца в последний путь проводить.  Поторапливайся, я должна сегодня успеть сорокоуст заказать и  священника пригласить, чтобы перед выносом отпел отца. Надо же земле его тело придать».
Около гроба стоят Николай,  Анна, Яков, Надя, Иван и Ольга с дочками, фотографируются. Так принято, последнее фото на память. Похоронили Киприяна в Слободе, в ногах у Параскевы. Поминки устроили, сами, да соседей позвали.
 
Закончилась земная жизнь Киприяна, ушел он, так и не дождавшись царя. Богатства не нажил, но зато оставил после себя  шестерых детей и двенадцать внуков: трое от Анны, двое от Николая, трое от Ксении, двое от Якова, ну и от Ольги двое.  Значит, не напрасно он на  этот белый свет родился.
 
Все разъехались по домам, одна Надя осталась. За хлопотами не заметила Ольга, что сестра ее явилась на похороны отца со всеми своими вещами. «Что, Надя, не ужилась в няньках?» «Я Ксении больше не нужна. Детей в сад определила, обуза я теперь там.  Да, хотя бы прямо сказала, а то скандалами,  да недовольствами выживать меня начала. Когда дети малые были, то помалкивала, я же их из гов… выпестовала, – высказывала свою обиду Надя со слезами на глазах, - куда мне теперь,  Ольга,  деваться?» «Куда же ты пойдешь, оставайся у меня жить, а там что-нибудь придумаем».
«Иван, Надя у нас пока поживет».  Иван рукой махнул: «Делай, как знаешь».

http://www.proza.ru/2018/11/10/177