Штучная модель

В 75-м у студента Занда был самый роскошный в Москве автомобиль – шестидверный «королевский» «Роллс-Ройс», модель штучная (из первой десятки – знатоки оценят), на которой тогда колесили только шах Ирана, один из «битлов» и пяток нефтяных магнатов. Даже в гараже товарища  Л.И. Брежнева, собиравшего в свободное от строительства социализма  время четырёхколесные раритеты, такого экспоната не было, и референт  «бровеносца» с безнадёжной регулярностью одолевал Занда предложениями обменять «Роллс-Ройс» на любой коллекционный членовоз. Занд, хотя и подозревал, что при дальнейшем его упорстве елейные уговоры  могут однажды закончиться элементарным  угоном или какой-нибудь крупной гаишной пакостью, оставался непреклонен: это был подарок Судьбы, и расставаться с ним он был не вправе. Кроме того, Занд ценил главное достоинства лимузина: лишь однажды его тормознул постовой – откозырял, извинился за своё поведение и признался, что хотел только получше рассмотреть машину.  Где бы Занд  ни парковался, владельцы отечественных тачек окружали «Роллс-Ройс» завистливым почётным каре, так что и на охранную сигнализацию  можно было не тратиться.

В то время Занд оканчивал консерваторию по классу скрипки, а первокурсником он получил Гран-при на международном конкурсе молодых исполнителей. В том, что Занд займет первое место, никто не сомневался: он уже слыл виртуозным музыкантом, а кроме того, зарубежный Маэстро (устроитель конкурса своего имени) в юности сам стал первым призером на аналогичном мероприятии в Москве, и все ждали от него ответного отдарка.
Маэстро был по-американски расчётлив: фамилия советского студента вдобавок имела коммерческую ценность (Занд с гордостью причислял себя к потомкам знаменитой французской романистки Жоржетты), и через полгода после конкурса пригласил своего юного лауреата  в европейское турне – на концертах Занд играл в первом отделении, разогревая публику, а Маэстро эффектно завершал их выступление.  И жмотом он не был – все заработанные на гастролях деньги честно  поделил фифти-фифти.
Жмотом оказалось родное государство: во время между победой Занда  на конкурсе и участием в турне, Советский Союз решил охранять авторские права на мировом уровне,  и если конкурсную премию в виде пачек  зелёных банкнот Занд обалдело привёз в спортивной сумке, отделавшись  терпимыми поборами, то гонорар за европейские гастроли уже полагалось получать «деревянными» чеками Внешпосылторга в советской кассе.
Мудрый Маэстро, предвидя такой оборот, дал юному другу  несколько  ценных советов, которыми Занд не преминул  воспользоваться: по пути домой завернув в страну,  где было много хороших банков, в Москву  прилетел с пустыми руками. Естественно, от него строго потребовали объяснение, и оно вскоре прибыло в порт Одессу (Занд был искренен  в своём неведении – всё организовал  Маэстро). Тогда скрипач прав  на вождение автомобиля не имел, за посылкой отправился его друг, поэт-песенник Жмых, через неделю прикатил в столицу четырёхколёсное чудо.
Сразу обнаружилось, что «Роллс-Ройс» сродни волшебной палочке. Пока  Жмых перегонял машину, ощенилась  его элитная сука-пуделиха, по недогляду жены оприходованная во дворе беспородной сворой, и появление на свет полдюжины живописных ублюдков повергло хозяев в транс:  сообщать о таком приплоде в собачье общество нельзя, а топить жалко. Недолго думая, Занд подхватил коробку с писклявой оравой, запихнул  в лимузин, и друзья отправились на Птичий рынок. Вокруг сказочной машины мгновенно образовалась толпа, за первого щенка продавцы  сходу получили пятьдесят рублей (по тогдашнему курсу инженер стоил  120 рэ в месяц), уже за второго им дали сто, а покупатели всё наседали, протягивали деньги через головы друг друга, набавляли цену... Последний пушистый комок ушел за двести пятьдесят, и когда «Роллс-Ройс» тронулся  с «Птички», несколько человек долго бежали за машиной, пытаясь  выведать, скоро ли будет очередной щенячий завоз...
У Занда началась другая жизнь.

Лимузин анекдотично смотрелся в убогом дворе, зажатом между хрущёвскими пятиэтажками, и это побудило ускорить процесс получения нового  жилья, который и так назревал вместе с беременностью молодой жены Занда. Хлопотами по дружбе занялся Жмых, совместивший свои обширные связи с хорошей идеей поселить товарища в том же доме, где он сам  незадолго до того купил огромную квартиру.
Дом, подстать «Роллс-Ройсу», тоже был «штучный»:  в двух шагах от Кремля, в тихом переулке – первый московский кооператив, организованный для ветеранов партии. Снаружи основательный и суровый, в соответствии с советской эпохой, внутри дом отвечал дореволюционным представлениям о нормальном жилье: квартиры о двух входах – парадном и «чёрном»,  пятиметровые потолки, просторные залы анфиладой, общей площадью в две-три сотни метров. Было у этого дома еще одно достоинство: цены  в кооперативе не изменялись с 30-х годов, жилье здесь стоило не дороже, чем банальная квартира в современной новостройке.
К началу семидесятых первые жильцы стали мемориальными досками, густо облепившими фасад, всех пережил суровый соратник Чапаева – герой гражданской войны Усач-рубака, знаменитый своей левой десницей: ударом шашки надвое пластовал врага от погона до седла. На его  внучке, кстати, женился друг Жмыха, популярный комедийный киноактёр.  Свадьбу играли в квартире невесты, до рассвета гудели всей киношной братией и под утро, как водится, дошли до анекдотов. Когда жених, смехом давясь, рассказывал сто первую хохму про Чапаева, гости вдруг заметили,  что дед-Усач, по крестьянски привыкший вставать с первыми петухами,  сидит с краю стола и чаёк попивает. Смех пресёкся, но соратник комдива, со словами:  «Говорил я Ваське, учись, не то так дураком и потонешь», – невозмутимо удалился в свою комнату. Когда и Усач отошёл в Историю, телезрители дивились, почему в похоронном репортаже за траурным  орудийным лафетом гурьбой идут любимые мастера комедийного цеха...
По смерти ветеранов квартиры переходили к наследникам, а за неимением таковых часть жилья освобождалась  вовсе, но кооперативное товарищество стойко выдерживало правило принимать новых членов лишь по их причастности к партийной истории. Бабушка Жмыха, в начале века  перевозившая в ридикюле  ленинскую «Искру» из зарубежья в Россию, в качестве поручителя сгодилась, а с деньгами внук собрался сразу,  как только две его песни – про синий лён и брошенное в пургу сердце на  снегу – вдруг запела вся страна (финансовые отчисления с каждого «живого» исполнения быстро накопились на вступительный пай).
С Зандом дело обстояло сложнее: средства ему позволяли, но партийных предков не нашлось, да и нерусская фамилия, хоть и прославленная  на весь мир, при обсуждении жилищной проблемы помогала плохо. Выручила творческая фантазия Жмыха: после того, как седовласое правление  кооператива вывезли в «Роллс-Ройсе» на экскурсию в Ленинские Горки,  вопрос с жильём для скрипача скоро решился, и Занд с женой и новорожденным поселились по соседству со свердловыми и бончами-бруевичами.
И тут на Занда нежданно обрушилась Любовь.

У Герды были чувственные губы, умение даже в потёртых джинсах выглядеть королевой и ниспосланный Богом дар драматической актрисы. Какие бы роли ей ни давали в театре и в кино – студенток, секретарш, сказочных принцесс или дворянок прошлого века, она всегда играла саму себя: наивную, импульсивную, капризную, страстную, самоотверженную. Каждый новый фильм или спектакль на сцене самого современного театра  Москвы с участием Герды становился событием. Её имя  было культовым –  даже сегодня, когда она почти не снимается, в театре занята всего в двух-трёх спектаклях, и у неё уже совсем взрослая дочь (результат следующей,  после разрыва отношений с Зандом, эпатажной любви с настоящим восточным шахом), Герда по-прежнему во всех рейтингах самых ярких и сексапильных актрис  нашего времени оказывается в первой десятке.
По богемным меркам, роман Занда и Герды длился довольно долго. Завистливые языки поговаривали, что в отношениях с мужчинами Герда отнюдь не бескорыстна, и, когда она, познакомясь с Зандом, сразу взяла инициативу в свои руки, хором разнеслось: всё, мальчик, пропал... Занд и впрямь  пропал: в новой квартире сиднем сидела, занятая воспитанием младенца,  жена-однокурсница, а его затянул бурный любовный коловорот.

Своих отношений влюбленные не скрывали – если бы в те времена наши газеты и журналы публиковали скандальную светскую хронику, Занд с Гердой обеспечили бы  читателей клубничной жвачкой на год вперёд.
Когда Занд снялся в телепередаче о юморе в классической музыке, его  пригласили посмотреть черновой монтаж, но он сказал, что в таких  тонкостях не петрит: «Лучше моей девушке покажите, она в этом больше  разбирается». Приехала Герда оценила рабочий материал и распорядилась: этот кусок вырезать – здесь Занд полную чушь порет, такой ракурс  не годится – в профиль он слишком страшненький... История докатилась до председателя Госмаскульттелерадио, и тот, резонно полагая, что он  один облечён правом решать, что хорошо, а что плохо, велел собрать съёмочную группу и пригласить сладкую парочку, о возмутительных  выходках которой ему все уши прожужжали.
В назначенный день  и час Занд и Герда приехали на телецентр – прямо с дачи, в шортах и майках, по июльской жаре – лёгкие, молодые, красивые.  В ожидании звонка прохлаждались на сквознячке, на лестничной  клетке, поедая черешню из кулька  и время от времени целуясь. Они слишком увлеклись друг другом, и когда мимо, отирая с лысины пот, протопал некто, изнывающий в чёрной тройке, влюблённые бровью не повели. А неузнанный председатель, появившись в просмотровом зале, немедленно приказал охране выгнать вон хиппующих на лестнице уродов (в ярости чинуше почудилось, будто они еще и один косяк  на двоих  смалили), после чего благостно растёкся в кресле, велел начинать (что Занд с Гердой находятся  здесь, он знал – на стоянке у подъезда его шофер еле уместил казенную «Волгу» рядом с буржуйским «Роллс-Ройсом»). Ну и вид был у председателя, когда ему через полчаса доложили, что  скрипач с артисткой уехали, оперативно выставленные милицией...
В последний раз «Роллс-Ройс» оказался на слуху, когда пассия скрипача, опаздывая на репетицию, не разминулась на Бульварном кольце с «Аннушкой» (трамвай в аварии пострадал гораздо сильнее лимузина), и Герда, будучи натурой весьма обязательной, убежала в театр,  бросив помятую железяку посреди улицы...

Ни скрипач Занд, ни его друг, поэт-песенник Жмых, в мемориальном большевистском доме давно не живут.
Жмыху всё было, как с гуся вода, –  написал всего четыре песни, зато их порастащили по репертуарам самые голосистые, от Мондрус до Магомаева, и десять лет наваривали ему бабки с каждого живого исполнения.  На зависть коллег из поэтического цеха откровенно плевал, даже когда известный желчный поэт напечатал стишок:
          «Вся бездумщина, вся цыганщина, 
          весь набор про «сэрдца на снэгах», –
          это липкая тараканщина
          с микрофоном в лапках-руках» – обиделся не Жмых, а поэтесса Тараканова.
Он жил не тужил, намеревался написать ещё пару-другую хитов, и вдруг погорел. На бытовухе – насмерть рассорился с женой.
Как-то,  вернувшись не в духе домой, ночью уже, застал у себя на кухне заводной коллектив: жена с подружками (Герда была и Асоль – вся троица  из одного театра) девичник устроить  решили. В комплекте они являли  гремучую смесь: Асоль, по-прозвищу Вторая Градская,  сделалась феминисткой  (в интервью массовому женскому журналу расписалась в ненависти к мужчинам вообще и к своим бывшим мужьям в частности),  да и Герде, при ангельской её внешности, палец в рот не клади  – руку  отхватит. Находясь в изрядном подогреве, они Жмыха ни только рюмашкой не уважили – вовсе за свой стол не пустили. А он нет чтобы тихо отправиться спать, от злости вконец ополоумел: милицию вызвал,  потребовал забрать хабалок в околоток. Обитателей шикарного дома  стражи порядка уважали-побаивались (в утверждение своих законных  прав хозяин паспорт с пропиской предъявил), известных артисток  в лицах подвыпивших гражданок узнать было трудно, а они еще полезли на рожон: да мы!.. да вас!.. да пошли вы отсюда на... – разве что большой  загиб не вспомнили. Ну и загремели в участок. Поутру главреж с партогом театра (тоже актёры, всенародные любимцы), вооружась орденами и  всесоюзной популярностью, ринулись вызволять своих героинь из плена. Еле уговорили порвать протокол (менты были в большой обиде).
Жмых проспался, осознал идиотизм положения, у Занда спрятаться хотел, но тщетно – вечером, снова сойдясь втроём, подруги отловили  подлеца и долго били:  били с блаженством, вымещая неотыгранную ночную ярость, а заодно и давние свои обиды, – били всем, что под руку подвернулось. Жмых даже не пытался защищаться,  размазанный по стенкам, и кто из воительниц в запале расколол об его темечко гранитную пепельницу, вообще не запомнил – напрочь память отшибло.
Потом Жмых с женой удручающе разводились, попутно сжигая мосты: грохали о пол кузнецовский фарфор, кидались книгами, дрались. Разведясь, делили оставшееся целым добро – прятали у знакомых, кто что  первым схватил: каминные часы XVIII века, допотопный музыкальный раёк, фаянсовые безделушки... Поочередно угоняли друг у друга машины (обе Жмых в своё время опрометчиво оформил на жену и тёщу, сам ездил по доверенности). Потом разменивали «штучную» квартиру: тщетно искали хоть что-то похожее, чтобы каждому без обид, три года перебирали варианты, всё это время топчась на одной территории, – запершись по комнатам, повесив на дверь ванной график пользования удобствами, условно разграничив коридор, проникая в дом каждый своим входом  (Жмыху достался чёрный, через кухню). В итоге на свою двухсотметровую  равноценного обмена не нашли – только две по тридцать (ладно, хоть в черте Садового кольца), и разъехались наконец, прокляв друг друга навеки. А месяц спустя, не успев распаковаться на новом месте, Жмых  умер от инфаркта в свой сорок пятый день рождения. Бывшая жена слегла  от горя: после стольких лет, потяни она с обменом ещё всего ничего...

Похоронив друга и окончательно расставшись с Гердой, Занд перебрался в Америку. Большой славы там не снискал, но в стране, где только симфонических оркестров три сотни, без работы не скучает. В Москве бывает  редко, раз приезжал на  консерваторский юбилей. Недавно у него в Штатах  гостил наш общий приятель-пианист и  по возвращении с ужасом живописал,  как Занд весь вечер обрывал телефон – организовывал белый смокинг и белый же кадиллак для поездки на выступление. Пианиста  бросило в жар – ему через несколько дней тоже предстояло давать концерт, а в его гардеробе имелся лишь банальный черный фрак. Но Занд  приятеля успокоил: это ему, как порядочному американцу, приходится в их игры играть, а русскому гастролёру  сподручно выйти на сцену хоть в брюках с подтяжками на виду – сочтут  большим оригиналом и примут с не меньшим восторгом (в чём пианист, кстати, и убедился).
Сегодня понятие «штучность» теряет былую прелесть. Вот и знаменитый британский завод «Роллс-Ройс» пошёл с молотка: его со всеми потрохами  купил крутой европейский концерн. И у нас нынче кого удивишь роскошным лимузином.
     «Огонёк»  № 26–1998 г.


ФОТО:   «Штучная модель»  /  «Книжка с картинками», 2008 г.
©  Рисунок Вл. Буркина  / Архив Georgi Yelin 
https://fotki.yandex.ru/users/merihlyund-yelin/

_____