Последняя воля

               

        Когда американцы высадили человека на Луну, бухгалтеру Грачёву Михаилу Михайловичу (Михеичу) стало не по себе. Долго он думал. Всё передумал и, наконец, под Новый год собрался с последней волей. Шёл тысяча девятьсот семидесятый год. В середине дня он пошёл на почту и отбил сыну телеграмму из трёх слов: «Срочно приезжай домой». Сын его, Николай Михайлович Грачёв, окончил Ленинградскую медицинскую академию и служил в Чехословакии в госпитале врачом.
       Выйдя из почты, Михеич неторопливо стал обходить деревню. Ходил по местам юности, там, где впервые увидел свою жену, где с ней встречались и расставались, откуда провожал сына в Ленинград. Михеич долго ходил, вороша в памяти всю свою жизнь. «Не хватает России времени на хорошую мысль. Безмыслие торжествует. Трёхглавая мерзость тон держит. Идёт толчея за теплые места. Скот властвует над жизнью, скот. Идея коммунизма сгнила, осталась от неё одна оболочка…» – терзал себя грустными мыслями Грачёв.   
      Домой пришёл уже затемно. Жена готовилась лечь спать. Михеич, не раздеваясь, снял ружьё и выстрелил в жену.
      Грачёв был человеком обстоятельным, и всё делал обдуманно. Убив жену, он душой не отпустил её от себя. Он попил чаю, чтобы согреться и с тёплой душой и ясным умом справиться с последним делом. На прощанье Михеич поцеловал жену и поправил на ней нательную рубаху.
       – Я знаю, что ты не любила меня, ты была земным человеком. Прости меня. Хоть ты и упрекала меня, что я безбожник, но я – верующий. У меня свой бог – бог справедливости.
      Михеич был человеком большой воли. Бывший детдомовец, он проявил волю выучиться на бухгалтера и стал им. Проявил волю жениться на любимой девушке. Проявил волю вступить в партию. Отважился участвовать в раскулачивании свояка. Считал, что он паразит и мешает строить в стране новую жизнь.
       Попрощавшись с мёртвой женой, он в последний раз посмотрел на неё. Разбросал по всему дому накопленные за всю жизнь деньги. Взяв ружьё и патроны, он поджёг дом и вышел.
      Подойдя к дому бригадира, Михеич постучал в дверь. Дверь открыла женщина.
      – Позови Анания, – выдавил Грачёв. И как только показался бригадир, он выстрелил в него. Захлопнув дверь, Михеич направился к дому кладовщика. Подойдя, он постучал в окно и как выглянул кладовщик, раздался выстрел. В соседних домах заскрипели двери, залаяли собаки. Михеич резко заспешил к дому председателя колхоза. Деревня оживилась криками, и начался переполох. Оказавшись у ворот председателя, Грачёв стал торопливо тарабанить в закрытые на засов ворота. Послышался голос председателя.
      – Кто там?
      – Я, Петрович, – отозвался Михеич.
      Заскрипел засов и в приоткрытые ворота выдвинулся председатель. Он увидел наставленный на него ствол и тут же с размаху отбил его в сторону. Прогремел выстрел. Председатель в прыжке свалил Михеича и они стали кататься. Председатель был моложе и здоровей Грачёва. Он вырвал у него ружьё и, отпыхиваясь, вскочил.
       – Ты чё же это творишь? – визгливо завопил он.
       – Ты посмотри, что я натворил дома.
       Михеич поднялся и пошёл прочь. Председатель растерянно стоял с ружьём в руках, как с палкой, не зная, что делать – только смотрел в след уходящему Грачёву.
       Михаил Михайлович Грачёв уходил от деревни. Он шёл по заснеженной дороге в лес, чтобы там закончить свой жизненный путь, повеситься на суку. Он шёл, смотрел на Луну и плакал: «Вот там на луне, уже люди побывали, обживают её. А мы такую страну в помойку превратили. Замордовали народ очередями. Героем нужно быть, чтобы сносить всё это. А я не герой. Агрессивный коммунизм ожесточил человека, и ничего для него святого нет. Любви настоящей не стало, нет бережливости, всё обесценили. Жизнь закостенела, нет живой мысли, ясного взгляда, ни заботы, ни помыслов о людях нету…».
      Михеич понял: во что верил, того нет. «Быстрей разделаться с этим миром. Земля вон, какая просторная, а пустынно, воздуху мало. Сволочно! Председатель – сволочь, жирный кот, залоснился желанием на сметане жить, чтобы дети и внуки на пузе его катались да облизывали его. Обложился ворьём да жульём, а холуи его – кладовщик и бригадир – ему подыгрывают, зад лижут да тёмные делишки проворачивают. И жену мою разложили, сбили на подлую жизнь. Окрутили её соблазнами, лишили верности ко мне. Шайка эта похабностью жизнь замучила, вывернула её на изнанку. А ведь все коммунисты…».
      Вся эта боль скрутила Михеича в тугой рог, из которого ему уже не выбраться.
      В детдоме Михеич жил как все, патрончиками в тесной обойме. Там их приучали играть вместе. А как играть вместе, если у каждого восприятие и способности разные? И шло невольное отторжение общения. Но условия принуждения заставляли жить одной семьёй, и они были вместе, но с отвёрнутой душой. Жил он в окружении обид. Обид было много: лишён родительской любви, лишён домашнего уюта и тепла. Казённая одежда, казённая пища, казённый дом, казённые отношения. Безразличие и равнодушие затравили душу, она сжалась в комочек и, как спрятавшийся зверёк, ждала своего часа. Он всегда мечтал о хорошей своей семье, о настоящей любви. Была у него девчонка в детдоме, которая любила его. Но связывать свою судьбу с безродной он боялся до холода в жилах. Безродная жизнь его оскорбляла. Безродные дети – ущербные люди. Он желал жить полнокровной жизнью, скучал по складной хорошей семье. Мечтал встретить девушку из крепкой семьи.
      Закончив учёбу на экономиста, Михеич был направлен в село. Здесь он и нашёл ту самую девушку. Он увидел в ней глаза светящиеся неподдельным огнём и решил с ней идти по жизни. Был уверен Михаил: «Счастье не рождается, счастье строится».
      Вслед за Михеичем перебралась жить в эту деревню и любящая его детдомовка, чтобы поближе быть к любимому и украдкой смотреть на его. Она знала, как Михеич мальчишкой в детдоме мечтал о жизни, как встречал утро, как провожал вечерний закат. У него было чуткое доброе сердце.
      Михеич стоял перед выбором. Как выжить? Надеется ему не на кого, он сиротинушка на этом свете. Если он останется один на один, то от безысходности сопьётся. А жить без поддержки, без стойких убеждений есть опасность быть затянутым в преступность, и общаг его уничтожит. А вот в партии есть больше шансов сберечься от человеческого насилия. Есть возможность огрызаться. Самый опасный зверь – это человек. А тут люди скучились в надежде на лучшее, и эта организация их дисциплинирует. В коммунистах он видит силу. Они улучшат жизнь, сделают её чище, победят человека-зверя. Здесь они чувствуют себя хоть приличными людьми. И Михеич дал себе слово, что он не будет жить в тёмном угаре.
      Михеич горько сожалел, что потребил свою волю в раскулачивании старшего свояка Ефима. Он понял, что его использовали, разменяли на мелкую монету. Натравили на работящего мужика, который своим хребтом тащил хлеборобную Россию – кормилицу мира. Его  дурили, мол, этот вздыбленный мужик сожрёт всю их идею коммунизма. Вон у него, сколько ртов, вмиг пережуёт всю их затею. И сослали Ефима на Север в Тобольский край с дюжей оравой на съедение комарам. Но свояк оказался живуч, двухжильный, упрямо и там тянул лямку. В ссылке умудрился ещё и детей народить, пускай и там правильным трудом крепят Россию, да этим безумцам глаза откроют, на что руку подняли.
     А Россия, умывшись кровью в войне с захватчиком, хватилась, что рук-то рабочих мало. И в сорок седьмом году, за верный труд, дала волю Ефиму. И он со своей большой семьёй вернулся в родной край уральский. Но уже не хлеборобом в свою деревню, а пролетарием вольного найма на краю шахтёрского городка, купив неказистый домишко рядом с родственниками. Не злился Ефим на новую жизнь, но огорчался, размышлял по-своему: «Дуракам шлёпнули коммунизмом по башке, а что делать с ним – они умом-то не обхватят. Будут долго брать жизнь измором, в канители бестолковой измотают люд. Но придёт время, накочевряжутся, опомнятся! Обещали землю мужику дать, а лишили всего и свободу отобрали».
       Прибился Ефим к боку городишка доживать свой век, забыть обиду и злобу причинённую и спасать семью и душу простёртыми лугами. Сметливый мужик Ефим знал, что спасаться надо не только глубиной норы, но и ширью земли. В центр города лезут зализанные декоративные людишки и интеллигентики, а ему родней проветренный простор, раздольем душу гладить. Ефим зла на Михеича не держал, считал - пустое это дело. Зачем кровь студить да сердце злобить? Само время всё на место расставит. И время вершило свой суд. Михеич понял, что хребёт свояка, есть хребёт России. Через невежественную слепоту он пришёл к осмыслению. Призрение к свояку сменилась уважением. Потихоньку семьи их стали родниться, забыли вражду, стали близкими. Не часто, но навещали друг друга. Михеич помогал Ефиму приобрести угодье для покоса. И как младший свояк держал долг перед старшим, чтобы искупить ошибки молодости, очистить совесть. Приезжал в гости к Ефиму и перед тем как зайти к нему, обязательно обедал в столовой, чтобы не объедать свояка и так крепко объеденного. А главное он старался соблюдать человеческую честь и вечный долг за своё неправедное прошлое. Не забывал свою вину и этим приносил негласное извинение. Он был совестливым человеком и чувствовал, что за всё содеянное зло ему не откупится перед Ефимом вечно.
      Приезжая к свояку, Михеич обязательно привозил гостинец – индюшку, а то и две. Младшую дочку Ефима, одиннадцатого поскрёбыша привадили у себя гостевать. И нравилось девчушке житействовать у тётки Насти, и спать на полатях. Мир с другого края и другими цветами светит, даже запахи иные, по-другому ворожат. Правда тётка скупилась всю сметану выставлять на стол. Но Михеич призывал к совести:
      – Чё сметану-то прячешь, не жадничай, ставь на стол что есть. 
      Добротой приглаживал девчонку. И она чувствовала себя там привольно и радовалась полноте жизни.
      В первые годы женитьбы об их любовь можно было зажигать спички. А как родился сын, то и забрал всю их любовь на себя, оставил только им упрёки друг к другу. Настя чувствовала, что детдомовка тайно преследует Михеича и пожирает Настину теплоту к нему. И чувства её к Михеичу стали иссекать. У Насти была странная любовь – она любила человека, который был далеко от неё. И желала, чтобы Михеич как можно дальше был от неё. Тогда он ей будет больше мил. Она любила его, но боялась себе в этом признаться. И делала всё для того, чтобы он не догадался. Для неё любовь – высокое, не досягаемое чувство, которое она боится спугнуть, чтобы её не похоронить.
      Михеич в последнюю минуту вытаскивал из себя мучившую его боль. «Может, я заставлял себя любить Настю. Да, да заставлял. Надо от этого освободиться смертью».
      Он уже было хотел свернуть с дороги в лесочек и завершить свою жизнь, как услыхал догоняющую его машину. Машина была пожарная и, догнав его, она медленно ехала за ним. В машине были председатель с милиционером. Они, не вылезая, кричали ему, чтобы он сдался. Но Михеич продолжал идти. Машина долго ехала следом, из неё трусливо раздавались голоса, предлагая добровольно, с повинной, отдаться им в руки. Наконец Михеич остановился. Выскочив из машины, милиционер с председателем заковали его в наручники и увезли.
      Прилетев самолётом из Чехословакии, сын Михеича, Николай Михайлович, подполковник медицинской службы, шёл по заснеженной родной деревне. Богатая снегами Россия, белыми перевалами колдует сознание, кружевным инеем дух поднимает, от мороза в душе хрустальный тонкий перезвон. Николай Михайлович смотрит на родину любящими глазами, дышит родным воздухом полной грудью, волнует радостью сердце. Но, дойдя до своего дома, он не поверил своим глазам. Вместо дома – пепелище, всё растащено, разграблено. Здесь попировало у огня в бесовской пляске отребье, в диком оскале суетясь, ныряло в горящий дом и с воем выбегало, держа в руках добычу. Бесчинствуя, толпа выкинула из огня на снег Настю и, глядя на мёртвую голую женщину, хохотала. Разъярённые, бегая, они дрались, выхватывая друг у друга деньги. И только к полуночи всё стихло. Всё застыло в безобразии и ужасе.
      Схоронив мать, сын пришёл к месту, где родился, пал на останки дома и проревел почти до полуночи. Он пал на место, где его родители учили говорить, где учили ходить, где учили читать и писать. Где он смеялся и плакал. Где шалил и радовался. Где играл и рос. Только старая женщина, та детдомовка, любящая Михеича, смотрела на всё с содроганием, с испугом в глазах. Сгорел самый чистый дом в деревне. Эта женщина долго ходила во круг пепелища. Она видела, как сын Михеича рыдал на пепелище и чтобы он не замёрз, она укрыла его обгоревшим полушубком, подобранным на развалинах пожара. Выплакавшись, тихо, тихо Николай Михайлович поднялся. Последний раз обвёл унылое зрелище и, попрощавшись с родным местом, тихо произнёс: «Россия забыла, что она живёт не только в пространстве, но и во времени. Здесь время остановилось». И опустошённый, шатаясь, пошёл из деревни. 
      Находясь под следствием, Михеич много размышлял, передумал всё своё пережитое, делал выводы. Многое открывал себе. Он чувствовал, что в жизни многого добьётся, что он способный на успехи. Но со временем понял, что всё это – призраки, никому успехи не нужны, что везде одни мифы и притворство. «Суррогат коммунизма разрушил естественный порядок жизни, поглотил энергию на плодотворную созидательную жизнь. Наплодил пожирателя и сожрёт он Россию. Пошёл человек утробный, без души. Как же надо не любить жизнь! Эти революционеры ничего делать не умеют, они умеют только разрушать. Они не способны созидать. Всюду обман, двоемыслие. Вот он – новый человек, дремучий человек. Колхозы подмяли всякое развитие, там бардак и воровство процветает. Скотская жизнь задавила человека. И жену уже не возможно было вытащить оттуда, она глубоко была поражена гнилью человеческого разложения. Видать, на хорошеньких сильно наскакивает эта зараза. Но нет, всё-таки я любил её».
      Чтобы оставшееся время жизни было не в тягость, Михеич уходил в анализ: «У нас вначале глупость смакуют, потом в неё влюбляются, а после, ею и гордятся. А ведь мы обречены на безысходность, на тупик. Прожект держим за строительство коммунизма. Страна корчится в заложниках пошлой бездари и придурков. Да, у коммунизма много врагов, в первую очередь – сами коммунисты. Не разумно человечество, бесшабашно плодятся, размножая ошибки, которые ум вытесняют. Кто знает, как жить на земле? Как быть человеком? Как спасти от растления душу? Как жить по совести? Убили человека в человеке, живут на уровне физиологической потребности и инстинкта. Пьянство стало смыслом жизни, измельчал дух в человеке».
      Чем больше думал Михеич, тем больше убеждался в несовершенстве жизни.
       «Истощает себя человечество в противостоянии вражды и дури.  Загрязняется пороками жизнь. Неужели рок проклятий весит над Россией и не выбраться ей из этой порчи? Неужели она не способна преодолеть это безумие? Без здравого смысла жизнь не улучшить, как бы не именовали её – раем или коммунизмом. Не жалко мне этот мир, в нём нет силы изумления, нет силы любви».
      И вот оборвали его мысли, привезли в суд. Предстал, Михеич на процессе осунувшимся. Глаза его были застывшие, с потухшим интересом к жизни, они уже жили в другом мире. Увидел Михеич сидящую на процессе бывшую детдомовку. Она со страданием смотрела на его. Это лицо, с болью в глазах, показалось ему таким родным, что у него выступили слёзы. Он не стеснялся их, так как чувствовал, что виноват перед этой женщиной, плохо её рассмотрел. Суд продолжался несколько дней. Михеич сидел молчаливым только отвечал на вопросы и заговорил лишь, когда предоставили слово.
      – Михаил Михайлович предоставляем вам последнее слово.
      – За пятьдесят три года вы ничего не сделали, лишь успешно растоптали Россию. Убили в народе живую мысль, превратили её в свою служанку. Суррогатный социализм замордовал человека, оскотинил его в большевицком стойле.  – Стал освобождать Михеич выстраданное сердце.
      – Ну, а вы, почему ничего не сделали? Вы же были коммунистом.
      – Я и счас коммунист. Вы замучили страну простотой. Примитив – ваша среда обитания. Вы создали систему, где интерес мерзости выше интереса
 совести и чести. Исчезло время человека, пришла эпоха обвинителей и обвиняемых существ. Где нет человека сознания, а лишь человекоподобные в  которых нет души, а только жажда потребления. В этом людоедстве я не хочу жить.
      – А почему вы с таким сознанием убили людей?
      – Я убил не людей, а существ. А жену, я не захотел оставлять нелюдям на съеденье.
      – Но это не вам судить, кто человек, а кто не человек.
      – Да, да вот вы и присвоили право только себе рассуждать. А народ лишили рассудительности, рот ему закрыли, вот и залез в жизнь безрассудительный стервенец.
      – Вы нас обвиняете во всех грехах?
      – Нет. Обвинять вас глупо. Я обнажаю вашу сущность.
      – Вы, против советского общества?
      – Общества советского нет. Есть объединение умиляющихся и объединение плачущих. Дружественное советское общество – всё это игра.
       Михеича приговорили к высшей мере. И ни кто не знает, когда он перестал жить, и где приняла его земля.

      Только та детдомовская женщина по Михеичу плачет, что нет у него могилки, не может она к нему придти побеседовать, посоветоваться. Он был с чистой детской душой.
      Детдомовка Ульяна, так и прожила одинокую молчаливую жизнь. Прожила жизнь с единственной любовью к Михеичу.