Свет в серебреной ложке

 

      Однажды Бычкову выпал необычный серый, в крапинку день. Поехал он с большим начальством на базу отдыха новую подстанцию включать.
      До базы ехали на небольшом автобусе, сто вёрст пылили. В автобус набилось одно начальство, а из рабочих-то – один Бычков. Всю дорогу надрывался автобусишка, начальство-то тяжёлое, лёгких-то – только он.
      Приехав на базу, Бычков важно обошёл трансформаторную подстанцию. С очень ответственным делом собрал электрическую схему. Ну, словом, решительно ввёл её в рабочее состояние. А начальство табунится, галдит, ждёт праздника, чтобы выплеснуться в радости. Их привлекает этот край переливающимся изумрудом кудрявой заросли, где хорошо отдаваться пьяной балагури. А включение новой подстанции есть сопутствующий случай расслабиться баловством и убежать в млеющую страну за блаженством.
      И как серьёзно, с достоинством Бычков подстанцию включил, оно «Ура!» закричало. И тут всё и началось. Начальство весёлое бодро к столу побежало, каждому хочется занять самое лучшее место. Оказывается, стол-то тот их давно ждёт. Чинно они расселись за него, забыв Бычкова.
      Пока тот умывался, на открытой террасе рюмки уже зазвенели. К умывающемуся подошёл сторож и молча подвёл Бычкова к компании; потеснив начальство, усадил того за стол. Сторожу, видать, всех нужнее свет на базе. Глядит Бычков, а в этой мужской компании только одна женщина. Она здесь  главный столоначальник, как он потом понял, и воеводит столом, искусно его накрыв. А это бухгалтерша Бардакова Анжела Пантелеевна сюда для этого и послана.
       Сидит Бычков, скромничает. А как захмелевшее начальство стало от стола отходить покурить – он, конечно, тут, в их отсутствии и подналёг на красивые рюмочки. Опрокидывает да закусывает аппетитно. Смотрит, а у бухгалтерши улыбка с лица сошла. Её строгий взгляд говорит: «Как смел этот, сесть? Да он непрошеный, и незнакомый, и не начальник». И страшным кинжальным взором она Бычкова насквозь пропарывает. Готова уничтожить. Посуду от него убирает: серебряную ложку забрала, вазу серебряную на другой конец стола отодвинула. Лицо её стало деревянным, словно наспех тёсаное топором.
      Анжела Пантелеевна – пончиковой внешности, правда, слишком пережаренная, но с финтифлюшечными серёжками – густая забава для начальства. Как захотят выпить, так к ней толпой и валят. Она с широким лицом, с пудельской причёской, хлебосольная, улыбкой уваживает нужных людей и этой забавой себе место и должность отработала. Она не то, что с коварными намерениями, а просто, мягко стелет, но жёстко хватает. Знает где слезу пустить, где зубами цокнуть. Вся экономическая глубина Анжелы Пантелеевны пришла к выводу, что первые воры, конечно, это сами сторожа и люди, плохо умытые. И свою эту хлёсткую безошибочную мысль она уважала.
       Между собой начальство смеётся над Анжелой Пантелеевной, называет её «Ананаса Панталоновна». Стол для Анжелы Пантелеевны есть ребёночек, она матерью ухаживает за ним и любит его. Она ревностно, почти безрассудно, следит за ним и ненужные соринки смахивает. Начальство, зная Анжелину слабость, мучает её нарядным столом. И застолье преследует её с упрямым постоянством. Постоянство это изматывает Анжелу Пантелеевну.
      Она бы с удовольствием променяла застолья на ребёночка и семью, но нет у неё времени на такую роскошь, она живёт в согласии только с дебетом и  кредитом.
      И в постели Анжела Пантелеевна давится злостью на весь мир за свою жизнь,  уготованную для пьянки. От застолий её уже тошнит, но бросить это она не в силах, пуповиной крепко повязана с начальственной развлекухой. Пуповина всё сильнее её горло сжимает и меркнет свет, а руки не могут выпустить должность и серебро.
      Но она ждёт, что через место и серебро всё равно отхватит своего принца. А к ней всё приходит и приходит во сне Бычков, простой мужичишка, обнимает её, целует и ведёт жить в построенный дом.