Место

 Новая редакция
 
«Строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы,- каждого дело обнаружится;
ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть.
У кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду.
 А у кого дело сгорит, тот потерпит урон; впрочем, сам спасется, но так, как бы из огня».
Апостол Павел.
«Первое послание к Коринфянам».
3:12-15

Действующие лица:
Философ
Крикун
Шутник
Мать Крикуна
Медсестра
Ольга (девушка Философа)
Белый Арлекин
Черный человек/Мужчина (друг Философа)

Действие I
Картина I
Монохромное пространство. Первый план (авансцена) – стены сходятся, образуя угол, смещенный вправо. Возле левой стены штанга с поручнем, как в общественном транспорте. В правой стене дверной проем. Дверь – гармошка, как в троллейбусе или автобусе. Над дверью электронная табличка, на которой что-то написано латиницей. Над стенами слева и справа нависают две хирургические лампы. Под левой стеной медицинская кушетка на роликах.

С резким щелчком зажигается левая хирургическая лампа. Угол бесшумно раскрывается. В раскрытом пространстве синеватый электрический свет, какой бывает от ночных больничных ламп. Три человека в хирургических костюмах, колпаках операционные носилки с лежащим на них деревянным манекеном, производят над ним реанимационные манипуляции. Оставляют манекен закрытым до середины груди простыней, закрепляют на бортике носилок капельницу, трубочки которой опутывают поднятую руку манекена.

Выкатывают по очереди еще двое носилок. Пытаются «реанимировать» еще двоих, но повозившись немного, закрывают их простынями с головой.

Пока «реаниматоры» занимаются своим делом, дверь-гармошка с шипением открывается. Таща за собой стойку микрофона, входит парень, на вид ему лет двадцать пять - двадцать семь. Дверь-гармошка закрывается.
Раздается щелчок, загорается правая хирургическая лампа, парень оказывается в луче яркого света.
Он в гриме и костюме Белого Арлекина, только без традиционной рогатой шапочки. Через плечо висит гитара, в руке микрофон с длинным шнуром. Ставит штатив, снимает гитару, кладет на кушетку, которую подкатывает к себе поближе. Вставляет микрофон в штатив, пододвигает кушетку к микрофону, берет гитару на колено, садится, поет:

Когда вечер зажигает огни,
Делать нечего, а попробуй - усни.
И вылазим - кто за чем, а кто - в чём.
Только сразу - чур, сегодня не пьём.

Ах, какая весна,
А у неё в саду дом,
А у неё цветёт сад...
Но мы туда не пойдём.

Каждый хочет в нецелованный лес.
Прошлой ночью тоже ждали чудес.
Но мы не верим в чудеса за углом,
Только в двери да в квадраты окон.

У неё хоть до утра
И угостила бы вином,
Её давно уже пора...
Но мы туда не пойдём.

Снова вечер иглою в стогу,
Себя занять нечем,
Не пожелаешь и врагу.

За секундами минуты,
За часами - день за днём.
А ведь где-то нас ждут...
Но мы туда не пойдём.


Микрофон начинает фонить, свистящий звук, превращается  в грохот. «Реаниматоры» увозят операционные носилки в раскрытое «больничное» пространство, угол медленно закрывается.
 С шипением открывается дверь-гармошка из нее, как будто их вытолкнули,  на сцену выкатываются три молодых человека. Одежда такая же монохромная как и пространство.

Первый молодой человек одет в офисную пару, второй – джинсы, футболка, жилетка, третий – почти растаманский прикид, шапочки только не хватает. Дверь-гармошка закрывается. Звук затихает.

Белый арлекин (обращается в зал): Так вот, сказочка… Когда-то, давным-давно, когда люди еще не освоили всех трамвайных и троллейбусных линий, и трамвайные и троллейбусные линии вели куда-то в буераки, в овраги, в дремучие муромские леса, один троллейбус поехал и заблудился. И говорят, что однажды в полночь его можно видеть. Он едет, весь светится огнями, как летучий голландец…


Белый арлекин встает с кушетки, изображает то, о чем говорит. Пока он продолжает рассказывать сказочку двое молодых людей встают, осматриваются, не замечая Белого арлекина. Третий сидит в луче света, смотрит в пол. 

Белый арлекин: … пришлось мне однажды ехать из города Луганска, славного, в славный город Краснодон, езды минут сорок. Мне нужно было проехать через весь город, к какому-то перекрестку там ходят рабочие автобусы, время позднее, стоял я час, стоял я полтора, и тут троллейбус! Естественно, я прыгнул в него,  не раздумывая, в заднюю дверь, хлопнул по плечу какого-то мужчину в шляпе и говорю: «Мужчина, пробейте мне талончик…».

Белый арлекин подходит к молодым людям. Хлопает первого молодого человека  по плечу.

Первый молодой человек оборачивается.


Белый арлекин (продолжает)... А он поворачивает на меня лицо изъеденное временем: «Ха –ха -ха», - на меня беззубым ртом! Испугался я не на шутку! И вдруг понял, что это действительно тот самый троллейбус призрак… 

Первый молодой человек (в ужасе): А-а-а! Е-мое!


Звук его голоса разносится и усиливается.
Белый арлекин: А вот кричать не стоит. Эхо очень сильное, как в том троллейбусе…

Третий молодой человек, сидящий на полу, произносит,  обращаясь к первому молодому человеку.

Третий молодой человек: Орет как потерпевший… Крикун!

Крикун очень громко, пространство фонит, Белый арлекин подносит руку к уху, похлопывает по нему.

Крикун (в потолок): Мы где?! Ядерная война, блин!

Второй молодой человек говорит очень спокойно, кивает Белому арлекину.

Второй молодой человек:  (обращаясь к Крикуну): В последний момент Чарлз Фрек решил запить «красненькие» не дешевым винцом, а изысканным дорогим напитком. Дома он откупорил бутылку, насладился ароматом вина, выпил пару стаканчиков, несколько минут созерцал свою любимую фотографию в «Иллюстрированной энциклопедии секса» (позиция «партнерша сверху»), затем достал пакетик «красненьких» и улегся на кровать. Он хотел подумать о чем-нибудь возвышенном, но не смог – из головы не выходила партнерша. Тогда он решительно проглотил таблетки. Но вместо того чтобы медленно умереть от удушья, Чарлз Фрек начал галлюцинировать. Он увидел, было явившееся из иных измерений чудовище. У чудовища были несметное множество глаз и ультрасовременная, супермодная одежда. Оно держало огромный свиток. 
– Ты собираешься зачитывать мои грехи, – догадался Чарлз Фрек. Чудовище кивнуло и распечатало свиток. – И это займет сто тысяч часов.
Уставившись на него всеми глазами, чудовище из иных измерений сказало:
– Мы покинули бренный мир. В этой Вселенной такие низменные понятия, как «пространство» и «время», лишены смысла. Твои грехи будут зачитываться тебе вечно. Списку нет конца.

Крикун ошарашено застывает на месте. Смотрит на второго молодого человека. Белый арлекин хохочет.

Белый арлекин: Шутник! Зачет!

Через гитару протягивает руку Шутнику, тот пожимает ее.
Шутник: Извините, просто у него в мозгах помутнение.

Белый арлекин: «Помутнение»? Помутнение, нетерпение –испарения...Если видишь в стенке люк...
Шутник (садится рядом с Белым арлекином): Это значит – добрый глюк!
Шутник и Белый арлекин смеются.

Крикун внезапно «отмер».

Крикун (зло): Несмешно?! Придурки! Где мы?! Что за хрень!
Белый арлекин: Если не понял, держись за ребят. Все, рабочее время закончилось... (Исчезает)

Темнота, потом на стене появилось фото Белого арлекина, он с гитарой сидит на стуле, поет, потом и оно исчезает.

Крикун ( в темноте): А третий где? Эй, мужик, ты где?

Свет включился, но теперь он тусклый, серый.

Третий молодой человек: Неуравновешенный человек, как правило, несчастен. Поэтому избегает раздражителей, по возможности,   и старается уйти от реальности в некую область воображаемого…

Крикун:  Философ зашкваренный!

Философ не отвечает. Шутник крутит головой, фыркает.

Шутник (Крикуну, насмешливо): Кто-то явно нарывается на офсайд!
Крикун (не обращая внимания на Шутника): Я хочу понять, куда я попал! 
Философ: Ты просто – попал!
Крикун (зло): Вот я тебе сейчас в нос двину, урод!
Философ: Это, друг мой, возможно, но бессмысленно, ибо можно и получить в ответ...
Крикун: Да, твою ж мать! 

Хочет кинуться на Философа, но Шутник быстро вскакивает с кушетки, одним прыжком оказывается возле Крикуна, хватает его, и некоторое время держит за плечи.

Шутник (спокойно): Хватит! Достал!

Крикун вырывается.

Шутник: Черт! (Массирует кисть). (Крикуну.) Жаль тот парень с гитарой свалил…, у него бы и спросил…
Крикун: У этого клоуна?! (Задирает голову вверх.) Эй, кто тут главный?! Козлы!

Резкий щелчок, свет гаснет, загорается хирургическая лампа, в углу стоит человек в черном – куртка, свитер, брюки, на лице полумаска. 

Черный человек (монотонно как автомат): «И Ангелу Филадельфийской церкви напиши: так говорит Святый, Истинный, имеющий ключ Давидов, Который отворяет - и никто не затворит, затворяет - и никто не отворит…»

Шутник (тихо Крикуну): Этот тебе больше нравится?!

Крикун хочет что-то сказать, но Философ неожиданно оборачивается к черному человеку.

Философ: Выбраться отсюда как?!

Черный человек: «Единый из малых сих спасен будет…»

Философ: Кто?
Черный человек: «Нет больше той любви, как если кто положит душу за други своя…»
Философ: Японский городовой!

Поворачивается спиной к черному человеку.  Хирургическая лампа гаснет.  Черный человек исчезает, как и Белый арлекин. Затемнение.
Воронье карканье, звук моря, шипенье пластинки, голос Белого арлекина:

В досках шальные гвозди,
Визгом дурные вести,
Розаны розги.
Брызги извлечь из песни...

Была бы любовь да так,
Чтобы кровь от нее стыла...
Дык, нет – мир не спасла красота!
Мир не спасает пиво...

Крикун бьется о стену.

Крикун: Да, что же это за мать твою!

Песня обрывается. Звук затихающего прибоя.
Серый сумеречный свет. Философ, Крикун и Шутник одни.

Картина II

Тот же интерьер. Философ сидит на краю авансцены спиной к Шутнику и Крикуну. Шутник толкает ногой кушетку. Она ездит от стены до стены. Крикун исследует стены, но уже не простукивает,  а пытается открыть дверь.
Крикун (Шутнику): Хватит эту гыгалу гонять туда-сюда! Лучше помоги!
Шутник: Стенки щупать?! Я не извращенец. 
Крикун: Ну, должно же  где-то открываться! (Продолжает ощупывать стены.) Блин, консервная банка какая-то!

Шутник толкает его на кушетку. Крикун отталкивает Шутника.
 
Шутник: Ну, все, все! Я вот думаю, не построить ли из нее самолет, и не улететь ли отсюда к едрене-фене.

Крикун ощупывает кушетку, проверяет ее на прочность. Шутник минуту смотрит на Крикуна. Крикун осматривает кушетку снизу.

Шутник смеется.

Шутник: Ну, ты даешь!
Крикун: Я, думаю, если ее разогнать, и стукнуть по двери?
Шутник: Ну, давай…
Крикун (озирается): А, если…
Шутник: Что?
Крикун: Ну, опять чего-нибудь…


Шутник (берется за край кушетки, Крикуну): Давай попробуем…

Шутник со всей силы налегает на кушетку, пытается ее столкнуть. Ничего не получается. Ложится на кушетку, вытягивается и складывает руки на груди.

Шутник: Я - пас.
Крикун (встает рядом с кушеткой): Странно… (Оглядывается). А, может, действительно…

Шутник чуть поднял голову, смотрит на Крикуна.

Крикун: Ну, как в фантастике, какая-нибудь катастрофа, законы гравитации…
Шутник: Ты куда-то спешишь?

Крикун отрицательно мотает головой.

Шутник: Тогда, отдыхай.

Философ вскакивает, подходит к Шутнику и Крикуну.

Философ: Черный  сказал, что выйти отсюда может только один!

Пауза.

Крикун (Философу): Жребий бросим?

Философ (пожимает плечами): Давайте… (Шарит по карманам, достает монетку). Так?
Крикун: Нас трое…
Философ: У тебя спички есть? 
Крикун: Завязал… (Достает из кармана вейп).
Философ (Шутнику): А у тебя?

Шутник, который пока Крикун и Философ обсуждали жребий, стоял, словно к чему-то прислушиваясь, мотнул головой отрицательно.

Шутник: Спички есть, только ничего не выйдет…
Философ: Бананы в ушах? Тебе внятно  сказали: «… единый из малых сих спасен будет»!
Шутник (сквозь зубы): Неувязочка… Откуда эти двое здесь вообще…
Философ: Какая хрен разница! Надо пробовать!
Шутник: Ага, жребий кто-то держать, а кто-то тянуть должен? Не-а, не пойдет!

Философ и Шутник смотрят друг на друга. Крикун опять «завелся».

Крикун (орет): Что не пойдет? Блин! Вы, дебилы гребаные! Уроды! (Шутнику) Спички доставай!

Хватает Шутника за грудки. Философ пытается оттолкнуть Крикуна, но тот толкает его на кушетку, которая вдруг покатилась вперед. Не доехала несколько сантиметров до сходящихся углом стен и резко затормозила. Послышался звук бьющегося стекла, наступила темнота.


Философ: Тебе русском языком говорили, не делай резких движений!

Шутник: Знаете, как измерить высоту башни при помощи лошади и тонометра?

Пауза.

Шутник: Нужно взять лошадь и бросить ее с верхушки башни на тонометр. И тогда, она скажет: «Какого хрена вы меня бросаете с такой-то высоты на эту хреновину…»

Смех Белого арлекина. Щелчок, левая хирургическая лампа включилась. В луче света на кушетке сидит Белый арлекин. Он по-прежнему с гитарой. Крикун, Философ и Шутник в полумраке.

Белый арлекин: А дальше было вот что…
Шутник (перебивает): Сказочка! (Смеется).
Философ (насмешливо фыркнув): Про козявочку!
Белый арлекин (таинственным голосом): Нет, про тараканов!
Крикун (ворчливо): Хоть не поет, и то спасибо!

Садится на пол. Шутник садится рядом с Белым арлекином на кушетку. Его почти не видно. Философ отходит к краю авансцены, смутно видна его фигура.

Белый арлекин: И тут в репродуктор водитель: «Подойди-ка сюда, добрый молодец!». Испугался я не на шутку вообще… Подхожу… а все хохочут, тянут руки какие-то костлявые ко мне… Подхожу я к водителю. У него лобовое стекло завешано паутиной, вместо брелков висят настоящие летучие мыши — тоже посмеиваются о чём-то своем…  А он и спрашивает меня: «Задай-ка мне такой вопрос, который в течение тысяч лет мне никто не задавал».
У меня пот градом холодный — говорю: «Сколько звезд на небе?». Он: «Ха-ха-ха!» 70 сикстилионов звезд в видимой части вселенной!» Я говорю: «А сколько костей в теле собаки?». Он: «Ха-ха-ха!» — 292 кости осевой скелет и периферический – 180!». Думаю: «Ну всё…». Говорю: «А почему тараканы не живут в поручнях троллейбуса?».
Он призадумался, говорит: «Ты знаешь, такой вопрос мне еще никто не задавал… А потом он меня и спрашивает: «А ты вообще знаешь, кто такие тараканы?». Я говорю: «Ну как, козявочки там бегают…». «Эх, приятель, да ничего-то ты не знаешь!». И вот он мне рассказывает легенду о тараканах.
«Когда-то давным-давно, людей было очень мало, и вместе с людьми жили тараканы. Но они были белые, пушистые, чуть побольше кошки и поменьше собаки. У них была острая мордочка, хвостик с кисточкой, они были добрые-добрые, всё понимали, только говорить не умели. Собственно, сколько людей, столько и тараканов. Питались за одним столом… Выходит семейство на ужин, тут же папа ; таракан, мама ; таракан, дети — между ними опять тараканчики какие-то залезают… Они белые, пушистые, мордочки острые, хвостик с кисточкой, все добрые, всё понимают, только говорить не умеют… Ему скажешь: «Принеси тапочки!» — он приносит. Ему скажешь: «Замети!» — он заметает.
И у людей был, естественно, царь, и у него, естественно, была дочь. И, как вы понимаете, она была принцесса. И, естественно, пришло ей время замуж. Нашли какого-то привозного принца, всего в прыщах, привезли… худого-бледного… Свадьба.
Позвали всех людей. Позвали всех тараканов. А у людей был колдун, его звали Ых. Он жил где-то на выселках, в какой-то маленькой своей избушке, и его лет триста уже никто не видел, и думали, что он и помер уже давно. Ан, нет, он не помер. И забыли его пригласить, а он обиделся.
И вот бежит один таракан — добрый, пушистый, побольше кошки, поменьше собаки, мордочка острая, хвостик с кисточкой, весь свадебный, в колокольчиках, в каких-то ленточках… Пробегает мимо хаты этого Ыха, и тут — бабах! — гром, бубух! — молния. Таракан зажался такой, а сам… добрый, пушистый, белый, мордочка острая, хвостик с кисточкой… И слышит такое проклятье: «Кто поцелует принцессу в день ее свадьбы, тот рассыплется на сотню тысяч мерзких существ».
Испугался тут таракан, бегом во дворец. Забегает, а тут опупей-апофеоз… Горько!.. Поднимают за плечики, за худенькие, этого принца привозного… Поднимается эта принцесса, подводят их целоваться… И тут вбегает этот таракан, белый, пушистый, мордочка острая, хвостик с кисточкой, весь в бубенчиках, в колокольчиках, в ленточках… И он между ними втыкивается как-то, типа: ммм! Она его ножкой — шарк там… отойди… Ну, и так за грудки принца поднимает… А он опять между ними, типа, нет, мол, нельзя! А сказать же не умеет… Всё ж понимает, а сказать не может. Белый… Пушистый. Добрый. Мордочка острая и хвостик с кисточкой. А сказать не может.
И он опять: ыых! А она его ножкой там: «Папань, ну, папань, ну!». Ну тут его кто-то там якобы вязать: «Да отойди ж ты, ну что ж ты…». И он вырывается и… (где-то в последнем безумном прыжке какой-то такой) подпрыгивает и языком ее в нос — лизь! Тут же — бабах! — гром, бубух! — молния, и он тут же рассыпался на сотню тысяч мерзких существ.
Прошли века. Белые пушистые тараканы (как, собственно, и всё белое, пушистое и доброе) в процессе эволюции вымерли. Остались вот эти козявочки и люди. Тараканы до сих пор живут вместе с людьми. Едят с ними за одним столом. Всё понимают. Только говорить не умеют.
А в проклятии Ыха был один постскриптум: «Тот, над кем совершится это проклятие, тот сможет стать самим собой. Если его тоже кто-то поцелует…»
; наберитесь терпения, поцелуйте сто тысяч тараканов… Может быть, свершится чудо. А может быть, у вас просто помутится сознание,  и вам покажется, что у вас есть такой друг…

Шутник: Все белое и пушистое вымерло?
Белый арлекин: Почти…
Крикун: Парень, тебя чем зацепило?

Философ быстро подходит к Белому арлекину, садится перед ним на корточки, смотрит в глаза.

Философ: Типа, мы тараканы, которых Ых заколдовал, да?
Белый арлекин (кивает): Вроде того…
Философ: А ты?
Белый арлекин: Я? Ну…, как тебе сказать?
Философ: Белый и пушистый?
Белый арлекин: Не совсем…
Философ: Ты же местный…, как отсюда уйти?

Крикун встает, подходит ближе к Философу.

Белый арлекин: Должно свершиться чудо, и вам покажется, что у вас есть такой друг, который …

Крикун делает резкое движение, хватает Белого арлекина за грудки.
Крикун: Слушай, веселый укурыш! Или ты нас отсюда выведешь, или…

Философ без предупреждения со всей силы бьет Крикуна по физиономии. 

Шутник: Да, мать же вашу!

Щелчок, свет начинает мигать, заработал стробоскоп, Философ с ругательством хватается за глаза. Белый арлекин исчезает.  Конструкция заскрипела, Шутник падает на пол, как от резко толчка. Зажглись обе хирургические лампы, сцену заливает белый слепящий свет, в углу стоит Черный человек.
Черный человек, его голос гремит, но он такой же неживой и монотонный. Шутник, лежащий на полу, зажал уши руками, Философ трет глаза, Крикун поднялся и тупо смотрит на черного человека, не понимая, откуда тот появился.

Черный человек: «И Ангелу Лаодикийской церкви напиши: так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия: знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч!

Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих.

Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся».

Свет резко гаснет. Затемнение.Грохот. Черный человек исчез.
Картина III

Тот же интерьер. Философ сидит на кушетке то трет глаза руками, то быстро моргает. Шутник сидит на полу рядом с кушеткой массирует ухо. Крикун стоит в той же позе, смотрит в одну точку.

Философ закрывает глаза, делает несколько круговых движений шеей.

Философ (открывает глаза): Фу, кажется  проморгался!

Наклоняется к Шутнику.

Философ: Слух не потерял?
Шутник: Я скоро мозги потеряю! (Перестает массировать ухо). Слышу, кажется. Два дебила – это сила!
Философ: Я причем? Это вот к нему претензии. Сила есть – ума пол-литра! Ей, ты, резкий и быстрый! Каяться будем?! Или так и будем стоять и тупо в пространство бычиться?

Крикун не обращает внимания на вопрос. Отходит в сторону. Потихоньку достает вейп, флакон с жидкостью, оглядывается, чтобы никто не заметил, заливает трубку, затягивается. «Дым» вырывается клубами.

Философ (принюхивается, морщится): Что сдохло?! Рыба протухла?!

Крикун не реагирует. Шутник резко вскакивает, в один прыжок оказывается рядом с Крикуном, вырывает у него из рук трубку, Крикун теряет равновесие, падает. Шутник вытаскивает из трубки картридж, швыряет его в сторону, трубка летит в другую, кидается к Крикуну, который пытается встать, встряхивает его так, что у Крикуна болтается из стороны в сторону голова, обшаривает карманы. Крикун вяло сопротивляется.

Шутник (в ярости): Где это дерьмо?!

Держит голову Крикуна, трясет его, пытается привести в чувство.

Шутник: Тебя спрашивают?!

Крикун (плохо ворочая языком): Я совершеннолетний… (Смеется) Тебя тоже вштырило? Да, братан? Сила! (Пытается пподнять руку дотянуться до Шутника, сил нет, обмякает).

Шутник яростно роется в его карманах. Вытаскивает  пластиковый пузырек. Встает, читает надпись.

Шутник (про себя): Девятка! Конечно!

Выливает пузырек на пол, растирает жидкость ногой. Философ в первую секунду, буквально, замерает от удивления, глядя на то, что делает Шутник.  Встает, подходит к Шутнику и Крикуну, который пытается сесть.

Философ (Шутнику, слегка толкая его в плечо): Эй, остынь! Ты чего?
Шутник (зло): Ты знаешь, что он в свой вейп залил?!
Философ (хмыкнул): Духи с запахом тухлой рыбы... Лучше бы сигареты курил.
Шутник (спокойнее): «Девятку»!
Философ: Ну?
Шутник: Гну! Знаешь что это такое?
Философ (смеется): Понятия не имею! Я, знаешь, старой школы. (Щелкает себя по горлу).

Шутник: Дрянь синтетическая!про «спайсы» слышал?
Философ: Cлышал…
Шутник: Это заменитель марихуаны. Дорогой, как яйца Фаберже! Где этот дурик его достал, интересно?!
Крикун неожиданно радостно смеется. Шутник и Философ смотрят на Крикуна.
Философ: Ты по запаху понял?
Шутник (неохотно): Да.
Философ: Сам этим баловался?
Шутник: Когда в больничке лежал, через коридор была наркология. Там – мама не горюй! Всякой твари по паре. И «торчики», и «шаманы», и «бзиканутые», и вот такие (Кивает на Крикуна) «марафонцы»,  и насмотрелся, и нанюхался.

Наклоняется к Крикуну, помогает ему сесть.

Шутник: Ну, что дебилушка?
Крикун (говорит заторможено): А, где моя «парилка»?
Шутник (кивает головой в ту сторону, куда он швырнул трубку): Вон валяется.

Крикун хлопает себя по карманам.

Крикун (так же, Шутнику): Ты куда мои капли?
Шутник: Вылил!
Крикун (тупо): Зачем? (Улыбается).
Шутник: Завидно стало!
Крикун (так же): А…, бывает…, хочешь, тебе подгоню?
Шутник: Нет, мне и так кайфово!
Крикун: Не хочешь, как хочешь… (Обмякает в руках Шутника).

Крикун вырубился. Шутник снимает с себя жилетку, подкладывает как подушку под голову Крикуну.

Шутник: Чтоб башкой не ударился, если начнет дергаться.
Философ (Шутнику): И чего теперь?
Шутник: Прочухается, будет беситься. «Фен» - он коварный.
Философ: Фенобарбитал? Не слышал, чтоб их курили...
Шутник: Амфетомин. Соли амфетомина, они в пропиленгликолях растворяются, ну, их и капают в «спайсы». «Приход» очень быстрый.  Особенно на старые дрожжи!
Философ: Откуда ты все знаешь?
Шутник: Ломка - сначала бодряк – заснуть невозможно, потом депрессуха вплоть до суицида. 

Философ при этих словах Шутника нервно дергается, чуть не подпрыгивает на месте. Шутник замечает это, хочет что-то спросить, но Философ делает вид, что оступился.

Шутник: А я думаю, чего у него так настроение скачет…
Философ: Ну, знаешь...

Шутник помотал головой

Шутник: На ровном месте! Ты же не трясешься как припадочный. 
Философ (пожимает плечами): Я старше...
Шутник: А я? У нас с ним разница – год-два - от силы.
Крикун (говорит в полусне, но очень четко): Мама, а давай заведем собаку?!

Конструкция начала раздвигаться Шутник и Философ ошарашенно уставились на Крикуна. Звучит тема из песни «Коперник» В. Дркина.

Картина IV

Стены раздвинулись, на втором плане затемненное пространство – хирургические лампы выхватывают разбросанные детские игрушки, маленький детский стульчик, стул, на котором сидит женщина лет тридцати пяти. Она в домашнем платье, волосы небрежно заколоты, сидит, уронив руки вдоль тела. Перед ней сидит Крикун, такой, каким его видят зрители, но голос, которым он говорит – детский, пластика ребенка.

Крикун: Мама, а куда папа ушел?

Мать смотрит поверх головы Крикуна в одну точку. Говорит ровно, спокойно, без выражения.

Мать: К другой тете.
Крикун: А почему?
Мать: Она ему больше нравится.
Крикун: А когда он вернется?

Мать делает неопределенный жест, «не знаю».
Крикун: Погуляет и придет?

Мать молчит. Крикун встает, подходит к Матери, пытается ее обнять, заглянуть в глаза, Мать отводит его руки, отворачивает лицо.
Мать: Поиграй…, вон, тебе отец накупил, денег сколько выкинул..., откупился...

Крикун садится,  берет пульт от радиоуправляемой машинки, машинка оживает, едет, загораются фары, звук мотора. Машинка тыкается о ногу матери, останавливается. Крикун кладет пульт. Поднимает глаза на мать.

Крикун: Мам, а что такое купился? Как в магазине?
Мать: Ничего... Это я купилась, «... рожай, я для вас все..., сын, наследник...» (Словно очнувшись) Ты  мне мешаешь…, играй!
Крикун: Но ведь ты ничего не делаешь, просто сидишь...

Мать не реагирует на его слова. Крикун встает с пола, отходит от Матери. Постояв немного, решительно возвращается, садится перед Матерью. Говорит требовательно, как говорят дети, когда предлагают взрослым логичный на их взгляд выход из ситуации.

Крикун: Мама, давай заведем собаку!
Мать: Что? (Посмотрела на Крикуна)
Крикун: Собаку… Она будет нам вместо папы… Большую, добрую… Будет нас любить и защищать… Я буду с ней разговаривать, а она будет меня воспитывать. Собаки  все умеют только не говорят, но это ничего, они все равно все знают.

Пододвигается к матери. Теребит ее за руки.

Крикун: Ну, мама!
Мать убирает руки, отодвигает Крикуна, встает, смотрит на него сверху вниз.

Мать (резко): Один гуляет, я им, видите ли, не подхожу! Я простая! Они все очень сложные! Бабка твоя всю жизнь воровала, таскала коробками домой, конечно! Она же умная! Делилась! Торговала! Никогда не забуду! Коньяк ящиками и сигареты блоками! ОБХСа на нее не было! А сыночек – сразу в аристократы – строительная фирма! «Я уже полгорода построил, пока ты тут борщи варишь!» А, кто тебя засранца откачивал, когда ты из запоя не мог выйти?! А теперь, конечно! Ни работы, ни квартиры! Платить он мне будет, пока я свою жизнь не устрою! Куда я ее устрою?!
(Смотрит на Крикуна). Собаку! Мне мало с тобой возни! Иди к отцу  его проси! Хоть крокодила!

Крикун: Куда, к другой тете?
Мать (раздраженно): Куда хочешь! Никогда он не вернется, понял?!  Ты ему не нужен, не с собакой, не без! Все вы одинаковые! (Оглядывается вокруг). Собаку ему! Посмотри, все вокруг разбросал! Игрушки убери! Собака! Все валяется!
Крикун (растеряно): Мама, ты что?
Мать (срывается на крик): Убери, я сказала! А то сейчас всыплю по первое число, задница будет синяя! 

Мать уходит. Крикун смотрит ей вслед, закрывает лицо руками. Через секунду поднимает голову, кричит сквозь слезы:

- Я тебя не люблю, ты злая! (Плачет навзрыд. Шутник и Философ пытаются его успокоить).

Появляется Белый арлекин (поет):

Начесали петухи пункера,
Распустили хаера хипаны.
Казином сдавались в плен мусора,
Шли этапом до великой стены.

Прорастали швеллера как лоза,
С них напилась стрекоза серебра.
И исчезли этажи в миражах,
И блестят твои глаза... Жить да жить.

Золотоглазый Коперник, твори меня вновь!
Спасибо, колдунья-весна, за твою акварель,
Спасибо вам, вешние чары, за нашу любовь,
За маленький домик, с видом на небо, а в небе апрель.

И защелкали замки на руках,
И завыли на портах кирзаки.
И остался пункерам назепам,
Паркопановый бедлам - хипанам.
И на этом вот и вся недолга,
Иллюзорная модель бытия.
Оборвались небеса с потолка,
И свернулась в карусель колея.

Ты, спасибо, помогла чем могла,
Ты на феньки порвала удила.
Ветхой пылью рок-н-ролл на чердаках,
Я иглою на зрачках наколол.

Маленький домик с видом на небо,  в небе апрель.
Спасибо вам, дикие травушки, за липкую кровь,
Спасибо вам, камушки, за вещую вашу постель.
Золотоглазый Коперник, твори меня вновь...

Затемнение.

Картина V

Интерьер начала действия. Шутник устраивает Крикуна на кушетке. Крикуна трясет. Шутник снимает жилетку, накрывает Крикуна Философ сидит у края авансцены спиной к ним.

Шутник (Крикуну): Лежи.
Крикун (хрипло): Зачем ты капли мои вылил?! (Закрывает глаза).
Шутник (зло): Чтоб ты на том свете не проснулся, «марафонец» хренов!
Философ: Одно хорошо, конкурентом меньше!

Крикун: Хрен вам! Я отсюда уйду! Один!
Философ (не меняя позы, насмешливо): Что так?
Крикун: Я самый молодой! Если бы не он (кивает на Шутника), я бы разнес бы эту халабуду на хрен!

Падает на кушетку. Сжимается в комок.

Философ: Лежи уж, глиста обморочная!
Шутник (Философу): Кстати, (кивает на Крикуна) мог бы. Фен и экстази так и работают.
Философ: Как?
Шутник: Про «гормоны радости» слышал? (Философ мотает головой отрицательно). Все в кайф, энергия прет, если в первые десять минут от удушья не загнешься.
Философ (кивает на Крикуна): А потом, вот так?
Шутник: Чаще всего.
Философ: Не-ет, старый стал, ленивый, я лучше водочкой!

Пауза.

Философ (тихо, Шутнику): Слушай...

Говорят в полголоса.
Шутник (мотает головой): Ты про это? (Показывает рукой на угол.)
Философ: Но это же прошлое, да?
Шутник: Угу...

Шутник пожимает плечами.

Философ: Ну, а эти, белый и черный?

Шутник вдруг начинает бешено хохотать. Философ от неожиданности вскакивает, Крикун садится на кушетке.

Шутник (сквозь давящий его смех): Я понял! Это такой эксперимент! Мы попали!
Философ (он явно испуган поведением Шутника): Эй, эй! (Подходит к нему берет его за плечи, чуть-чуть встряхивает). Тебя чего на «ха-ха» пробило?!
Крикун (Философу, очухавшись): Что с ним?
Философ: Подожди!

Шутник (пытается сдержать смех): Это новые эксперименты... Я читал...  Подсовывают человеку в еду какую-нибудь химию. Отбирают группу, помещают куда-нибудь в замкнутое пространство и наблюдают, как их плющит..., а потом они просыпаются дома в своей постельке, и оп-па, не было ничего!
Крикун: Бред!
Шутник (Крикуну): Кто бы говорил?  (Философу) При современной-то химии, два пальца об асфальт! Смотри, вот мы шли по городу, зашли кофейку попить, а нам – раз! И вот мы здесь сидим, а это может и совсем не стенка (Подходит, стучит по стене), а комната, обычная, понимаешь?!

Философ недоверчиво качает головой. Крикун неуверенно встает с кушетки.

Шутник: Аккуратнее!
Крикун: Я уже почти  в норме.
Шутник: Можешь опять словить.
Крикун: Если под душ горячий...
Шутник: Какой душ?!
Крикун (машет рукой): Никакой... Ты серьезно?
Шутник (деловито): Вполне. Человеческий мозг – сложная штука...

Крикун хочет что-то сказать, но его перебивает Философ.

Философ: Стоп! (Обводит рукой пространство.) То есть вот это -  массовый гипноз?

Шутник кивает.

Философ: А глюки у каждого все равно свои?

Шутник (кивает и смеется): Групповухи не бывает!

Философ: А почему мы его глюки из прошлого видели? (Кивает на Крикуна.)
Шутник: Ничего мы не видели! Я ж говорю! (Крикуну.) Ты просил мать, чтобы она тебе собаку купила?
Крикун: Не купила, а, чтобы собака была вместо отца. (Смеется.) Это, когда мне пять лет было, у меня родители развелись, и я придумал...

Внезапно осекается. Смотрит на Шутника и Философа, а те на него. Пауза.

Крикун: Вы что, это видели?!
Философ: Да. Там. (Показывает рукой на угол).
Крикун: Как?
Философ: Стены разошлись..., а там вроде комната детская, и ты, с матерью...
Крикун (автоматически): ... и машинка радиоуправляемая
Философ: Да.

Все замерли. Пауза.

Крикун: Значит, это на самом деле?
Философ: Получается, да.
Шутник: Значит, чтобы уйти придется покаяться и выбрать...

Крикун и Философ (одновременно): Что выбрать? Из чего выбрать?

Шутник чуть отходит, становится перед ними.

Шутник: Ни что, а кого...

Все переглядываются.
Радио хрипит. Звучит танго.

Картина VI
Интерьер начала действия. Шутник слушает Белого арлекина. Тот в платочке, нянчит куклу, детский плач, танго. Философ сидит на авансцене отвернувшись от всех.  Крикун лежит на авансцене, руки под головой, смотрит вверх.
Белый арлекин:

     Родила тебя в пустыне
     я не зря.
     Потому что нет в помине
     в ней царя.

     В ней искать тебя напрасно.
     В ней зимой
     стужи больше, чем пространства
     в ней самой.

     У одних -- игрушки, мячик,
     дом высок.
     У тебя для игр ребячьих
     -- весь песок.

     Привыкай, сынок, к пустыне
     как к судьбе.
     Где б ты ни был, жить отныне
     в ней тебе.

     Я тебя кормила грудью.
     А она
     приучила взгляд к безлюдью,
     им полна.

     Той звезде -- на расстояньи
     страшном -- в ней
     твоего чела сиянье,
     знать, видней...

Философ вскакивает, вырывает куклу у Белого арлекина. Плач прекращается. Философ в ярости вертит куклу в руках. Сверток разматывается. Там пусто. Философ бросает тряпку на пол.


Крикун переворачивается на бок.
Крикун (Белому арлекину): А веселее у тебя ничего нет?


Белый арлекин ( снимает палток с голвы, завязывает его как галстук): Есть. Хочешь сказочку про бомжика?
Крикун: Иди ты... (Переворачивается на другой бок.)
Шутник: Неймется... Дослушать не дали... (Обращается к Белому арлекину) Слушай, а, как тут все-таки передвигаться?
Белый арлекин (улыбается): Ногами ходить.
Шутник: Это понятно. Ну, а если...
Белый арлекин: Пыль тысяч городов...
Шутник: Что?

Белый арлекин: Понимаешь, когда-то давным-давно Бог был в хорошем настроении, решил людям сделать какую-то еще фишку, ну чтоб людям всем интересно было... И он послал архангелов там, пророков — передайте людям, мол, что такого-то числа, в такой-то день я высыплю росу на землю и каждая капелька этой росы станет эликсиром молодости.
Ништяк, люди насобирали этой росы впрок, но всем, естественно, не хватило от человеческой жадности... Тогда люди стали молиться, что, Господи, мол, несправедливо... И он тогда еще послал пророков — передайте людям, что тот, который пройдет тысячу городов и тысячу дорог, то та пыль на шузах, она, собственно, и станет эликсиром молодости...
А тут вырос мальчик один, Петя:

- Эх, хочу жениться!
И поднялся он, над ними девочка жила, звали ее там Лиза, допустим. Он такой "дзынь", говорит, ну там всяких цветов каких-то там набрал нелепых трупиков... Сам при костюме, ну там, выдрал какой-то, сзади видно, что моль что-то там проела... Значит, "дзынь" там. Ну, она ж такая:
- Ой, Петь, че, ну заходи, че там...
А он:
- Лиз, выходи за меня замуж!
Ну, она:
- Фу ты, скажешь тоже! Ну артист, как воду мутишь! Ну посмотри на себя — токарь... Ну зачем ты мне такой нужен?! Я такая, в общем, красивая — и так посмотри, ну и так посмотри... А ты — токарь...
Он такой, опустил сразу этот букетик и понял, — ну, действительно, ну куда он, токарь, и говорит:
- А ты знаешь, я могу тебя сделать счастливой.
- Ну, вот как сделаешь меня счастливой, так, значит, и выйду за тебя замуж.
И он говорит:
- Бьем, чисто, спорим!
- Ну, обещаю. Сделаешь меня счастливой — выйду замуж.
Значит, Петя пришел домой, собрал котомочку, взял шузы покрепче и пошел. Прошло лет пятьдесят. Он ходил, прошел тысячу городов, тысячу дорог... И вот он приходит обратно в этот же дворик, уже другое поколение детей там, третье или четвертое, гоняет мячик. Он заходит, поднимается на третий этаж, значит, "дзынь". Ну открывает пожилая женщина, такая вот... Он говорит:
- Лиза, ты меня помнишь?
- Ай, милок, не помню!
- Да как же, я же Петя, я же жил под тобой! Ну, блин, вспомни, пятьдесят лет назад...
Она:
- Ой, ну прям как вчера помню! Ну, заходи.
Заходит он и говорит:
- А помнишь, мы тогда разговаривали, я еще обещал сделать тебя счастливой? А ты обещала за это замуж за меня выйти...
- Ой, там, ну дети были, ну что...
- Ну, почему дети? Ты же обещала! Ну обещала, ну я могу тебя сделать счастливой.
- Хм, ну давай...
Он чего-то там соскребает с шузов, чего-то там в красном вине намешал:
- На! — говорит.
Она:
- Ой, артист! Ну, ладно, твое здоровье!
Выпила и тут раз, что-то у нее там и так ломануло, и сяк, и она смотрит перед зеркалом, и раз, а она — девушка... Лет восемнадцати... Красавица!... Она там себя и ущипнет, она там себя и укусит, там, и волосы из себя подергает... С полчаса так стоит перед зеркалом и не может вдуплиться — ну что там случилось?... Ну а потом уже поняла: — да, это я, мол, ну, я. Чудо... А дедушка Петя стоит в дверях и говорит:
- Ну что, Лиза, ты счастлива?
- Ну, какой базар! Конечно!
- Ну, ты ж помнишь, я обещал тебя сделать счастливой, а ты должна была выйти за меня замуж...
А она там:
- Слышь, — говорит — пердун ты старый, посмотри на себя-то! Посмотри, я вот — лет восемнадцати и ты, ну сколько там тебе, ну лет семьдесят... Иди отсюда, короче.
Он вышел, сел на лавочку, достал яблочко, а тут детвора:
- Вау! Ай-да, пацаны, бомж, бомж! Палками его потыкаем, камушками побросаем!
Подбежали, чего-то, начали ему надоедать. Тут какая-то мамаша еще, с какого-то другого там второго этажа:
- Сережа!
Мальчик:
- А, меня, блин!
И куда-то ушел. А дедушка Петя сидит и думает: Господи, дай мне еще пятьдесят лет, я пройду еще тысячу городов, тысячу дорог... Но теперь, блин, никому не дам!
Эта сказка о том, как разочаровываются люди.

Крикун снова поворачивается к Белому арлекину.

Крикун: Это он хочет сказать, что нам тоже надо пройти тысячу дорог, чтобы...
Белый арлекин (перебивает): Вам уже ненужно.

Крикун (Белому арлекину): Нам нужно отсюда уйти! Может, подскажешь как?
Белый арлекин: Легко! Вот так.

Встает. Угол раскрывается, за ним коридор, залитый ослепительным светом. Белый арлекин уходит в коридор, исчезает. Все вскочили, подбежали к углу, Крикун хочет бежать за Белым арлекином, но останавливается, Философ и Шутник тоже. Угол медленно закрывается. 

Философ (отходит от угла): Не все так просто, оказывается.
Крикун: Но уйти все-таки можно!

Подходит к углу, пытается взломать его.

Крикун (Философу, через плечо): Че стоишь, помоги!
Философ: Не пытайся согнуть ложку. Это невозможно. Для начала нужно понять главное. Ложки не существует! Это не ложка гнется, все обман – дело в тебе...
Крикун (смотрит на Философа, крутит пальцем у виска): Совсем ку-ку?
Философ: Кино надо правильное смотреть.

Крикун не обращает внимания и сосредоточено пыхтит, пытаясь разломать угол.

Шутник, который все это время не реагирует на происходящее, выходит на середину пространства. Философ протягивает к нему руки в жесте – «ваш выход, маэстро», Крикун останавливает свою «кипучую деятельность» и ждет, что скажет Шутник.

Шутник: Ну, вот что, братцы-кролики, хватит фигней заниматься. Нужно поговорить и решить, кто из нас отсюда уйдет. (Крикуну, который снова пытается раскурочить угол.) Так не получится, не старайся.

Крикун подходит к Шутнику.
Крикун: И о чем я должен с тобой говорить?
Шутник (очень терпеливо): Тебе же русским языком сказали: «... будь ревностен и покайся».
Крикун (фыркает): Бред церковный! Да, кстати, а, где этот второй, который? Они же прицепом?

 Шутник не отвечают Крикуну. Философ обходит Крикуна и становится у него за спиной.

Философ (замогильным голосом): И говорит отец Онуфрий деве: «Покайся, дочь моя!»

Крикун не обращает внимания на Философа.

Крикун (Шутнику): Я тебя, первый и последний раз вижу! (Показывает через плечо на Философа.) А он - вообще глубоко  пофиг!
Шутник: Тем более, знаешь «эффект попутчика»?

Крикун (начинает «заводиться»): Слушайте, мужики, ни ты (тыкает Шутника), ни ты (пытается тронуть Философа, но тот отстраняется), мне не поп, чтоб я перед вами исповедовался! Так что, по-русски, идите на хер! Оба!

Философ («бесцветным голосом»): Задача облегчается.
Крикун: Не понял?

Философ (резко поворачивается к Крикуну): Чего ты не понял? Чучело?

Наступает на Крикуна. Тот пятится от неожиданности.

Философ: Ты что думаешь, «золотое яичко», мы не поняли, откуда ты «свалился»?

Обращается к Шутнику, говорит притворно ласковым тоном. Шутник стоит и смотрит на Философа и Крикуна. Лицо отсутствующее.

Философ: Ой, ну, ты прикинь, да? Деточка на мамочку обиделась, еще в детстве, и так нежно нянчила своих «тараканчиков», что, в конце, концов, убежала к папочке! Но вот где  не задачка-то случилась: и  папочке тоже оказалась не особо нужна маленькая! У папочки ****юшечки, местненькая администрацийка, конторочка строительненькая, где баблосики пилят! Ой, бяда-бяда, огорчение! Ну, папочка деточку не обидел... Нет, ну наследничек же! Денежек у деточки было до хрена и больше! И машиночку купили, и не одну! И в заграничку, в любой момент! И в начальнички, мелкие пока, но с перспективочкой, устроил! И в клубики ходить разрешал... А в клубиках, деточку злые дяденьки поймали и говорят: «Чебурашка, кури марихуаночку, а то мы тебя! У!» А тут друзяки деточкины: «Да, ты че, травка, герыч и кокс  – отстой!» И начала тут деточка  «парить» и глотать «синтетику»... И сама теперь не знает, чего ей еще хочется: кисленького, солененького или сладенького! (Зло, Крикуну.) Ты куда пойдешь, ушлепок? Кому от тебя радость? Ты  загнешься через год, максимум! Ты не боись! Папочка тебе гробик с резьбой и бархатным донышком, на винтах, спроворит! И памятник на кладбище, с фотокерамикой и  всякими сопливыми словесами поставит!

Крикун молча кидается на Философа. Тот бьет его в челюсть. Крикун падает. Философ садится на него сверху и выворачивает ему руку.

Крикун (кричит): Пусти, козел, больно! Руку сломаешь!
Философ (выкручивает Крикуну руку, насмешливо): За козла ответишь!

Крикун взвыл от боли, пытается сбросить Философа.


Шутник (тихо, Философу):  Отпусти его.
Философ: Ты чего? Мы же с тобой из одной обоймы. Ребята теплые! Сейчас монетку кинем и без базара!

Шутник  медленно подходит к Философу, который сидит верхом на уже почти не сопротивляющемся Крикуне, делает неуловимое движение, Философ кубарем  летит с Крикуна, падает, лежит какое-то время неподвижно. Шутник помогает Крикуну встать. Отводит его к кушетке, сажает.

Шутник: Нормально?
Крикун (хрипло): Пойдет...

Философ приходит в себя, пытается сесть, у него не сразу получается. Садится, крутит головой. Обращается к Шутнику

Философ: Тату, шо це було?
Шутник: Борьба нанайских мальчиков, ай-кидо  от и до, сынку.

Картина II
Интерьер начала действия. Философ сидит на полу у края авансцены. Крикун лежит на кушетке, отвернувшись к стене. Шутник снова стоит у кронштейна с одеждой, трогает пальцами медицинскую  робу. Философ обращается к Шутнику.

Философ: Эй, высоконравственный, мы-то с тобой как? Откровенничать будем? Или так монетку кинем?

Шутник молчит.

Философ: Русский партизан! В молчанку играть решил?
Шутник (поднимает голову): Я обыкновенный. А вот ты...
Философ: Ню-ню? Давай, наговори мне горьких истин... Что, язык в заднице застрял?

Неожиданно возникает звук, какая-то возня. Топот детских  ног, радостный собачий лай, собака фыркает, чихает, ребенок смеется. Детский голос:
- Руник, Руник, где мячик?! Ищи!

Игривое рычание собаки, стук когтей по полу. Голос ребенка:
- Кто умная собака? Руник!
- Кто мне лапу даст?!
Собака снова чихает. Все затихает внезапно, как и возникло.

Философ подскакивает как ужаленный. Кидается к Шутнику.

Философ (Шутнику): Твои фокусы? Где?

Мечется в пространстве, заглядывает под кушетку, толкает Крикуна, который машинально подвигается.

Философ останавливается, проходится по сцене, приходя в себя.

Философ: Черт..., у родителей был боксер. Здоровый такой... Это он, это его... Откуда это?
Шутник: Других проще раздевать? А самому раздеться? Слабо?


Философ (смеется, кивает своим мыслям): У тебя собаки были?
Шутник: Нет, у сестренки аллергия на шерсть.
Философ: Собака – это... не сплетничает, не предает... А, главное, любит тебя! Так просто, ни за что!

Встает, подходит к Шутнику, они стоят друг напротив друга.
Философ: Я ревел телком, когда Руник сдох! Моя первая собака! Это, как ребенок умер!
Шутник (усмехается, пожимает плечами): Чем лучше я узнаю людей, тем больше я люблю собак?

Философ (машет рукой, с досадой): Дурак ты! Людей любишь? Прям, где поймаешь, там и любишь?! (Кивает на Крикуна) И этого? А они, между прочим, перешагивают через людей. (Смотрит себе под ноги). Во, а оно, оказывается, живое было!

Шутник: О вкусах не спорят.

Философ: Ой, я вас умоляю! Это все в пользу нищих! Это в двадцать можно искать вселенскую справедливость и квадратные яйца!  (Приседает, разводит руки в стороны): Так что – п-р-р-р...
Делает губы трубочкой и выдыхает воздух.

Шутник: Сколько тебе?
Философ: В смысле лет? Тридцать пять.
Шутник: Одно пропустил.
Философ: Что?
Шутник: Женщину...

Философ касается Шутника пальцем, отдергивает руку в капризном жесте.

Философ (утрированно высоким голосом): А ну их, противных! Они меня не привлекают... (Обычным голосом.) Ну, как тебе каминг-аут?

Шутник хочет ответить, но не успевает. Заработало радио. Голос Белого арлекина:

Кукла с оскаленным ртом,с острыми зубами
- я люблю свою куклу.
Я с ней игрался в раннем детстве,
я ее резал ножом на кухне.
Я ей ломал руки-ноги и выкалывал
красные глаза иголкой.

Философ замер, резко поднимает голову вверх, орет, перекрикивая песню, которая еще звучит.

Философ (истерически): Заткнись! Слышишь!

Шутник и Крикун шарахаются от неожиданности в сторону. Песня прервалась. В полной тишинезашипела и открылась троллейбусная дверь. Появляется Черный человек, голова опущена, смотрит в пол. Говорит монотонно, но в тишине слова звучат очень отчетливо.

Черный человек: «...каждого дело обнаружится;
ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть...»

Поднимает голову, снимает маску, Философ смотрит ему в лицо, отшатывается.

Философ: Да, твою ж... (Кричит) Кончится это когда-нибудь?!

Со скрежещущим звуком фонящего микрофона угол начал раскрываться.

Картина VII
Второй план. Полутемная комната. Свет падает из окна сзади. В луче света стол, два стула. Пустой придвинут к столу, на другом стуле, вытянув руки вдоль столешницы и опустив вниз лицо, сидит девушка. Она в расстегнутом пальто, шапка валяется на полу. Рядом с ее правой рукой стоит «кассетник», чуть дальше телефон. Девушка не поднимая головы, дотягивается до магнитофона, нажимает кнопку. Звучит песня:

Я ей вырезал ноздри, ногти,
и вешал в ванной на бельевой веревке.

Тибибо,потерпи немножко- неотложка в пути.
Тибибо, кукольная любовь моя,
кукольной жизни рознь.

Кавалер орденов невинной крови,
с ним походная кухня.
Щипчики, скальпели, зажимчики…

В замке поворачивается ключ, хлопает входная дверь. Девушка не поднимая головы, нажала на кнопку магнитофона, песня прекратилась.  Громкие шаги, что-то со звоном прокатилось по полу. Голос Философа, он выругался.
Философ входит в комнату, отодвигает стул от стола, плюхается на него, встряхивает головой, поднимает глаза на девушку.

Философ (он хорошо навеселе): И снова, здравствуйте!

Ольга не реагирует.

Философ (раздраженно): Так и будем фейсом в тейбл разговаривать?

Ольга поднимает голову. Смотрит на Философа, молчит.

Философ: Что за мировая скорбь еврейского народа?
Ольга: Опять под газом? Я жду два с половиной часа...
Философ (слегка извиняющимся тоном): Прости... Я, правда, хотел быстрее, у Женьки день варенья выскочил, неудобно было сразу уйти.
Ольга: А позвонить не мог?
Философ (он снова разозлился): Не позвонил, значит, не мог! Ты поговорить хотела?

Ольга выпрямляется. 

Ольга (резко): О,кей! Я беременна. Аборт делать поздно. Вопросы?! От кого? От тебя! Я больше ни с кем не сплю!

Философ пристально смотрит на Ольгу, кажется, даже чуть-чуть протрезвел. Ольга закидывает голову назад, истерически хохочет.

Ольга: Круто?!

Философ: Раз поздно – рожай...

Ольга перестает смеяться.

Ольга: Спасибо за разрешение! А ты не подозревал, что от спанья с бабой - дети рождаются, да?!

Философ мнет руками лицо.

Философ: Стоп! Давай завтра все спокойно обсудим, без нервов. Я датый, ты злая. Давай! Утро вечера мудренее.

Ольга пожимает плечами.
Философ: Пойдем спать?
Ольга (насмешливо): Правильно, от лишнего перепиха ничего уже не рассосется!

Истерически хохочет.

Философ (вскакивает, бешено): Чего ты  хочешь?! Сопливых ути-пусей?! Я на это не подписывался! Все эти ваши люблю-не могу -  обычный инстинкт здоровой кошки! Дети! Вам не дети нужны, а, чтобы с вами носились, как с хрустальной вазой! Ах, жена моя! Мать моих детей! Ах, мои дети! Дороже них ничего нет! А на самом деле, сплошное фуфло!

Ольга перестала смеяться и внимательно смотрит на Философа.

Философ: Ну?!

Ольга медленно поднимает шапку, отряхивает ее, надевает, застегивает пальто
Ольга: А это тебе..., на память.

Швыряет на стол ключи, уходит, хлопает входная дверь.

Философ: Оля! (Пауза.) Коза валдайская!
Сбрасывает магнитофон со стола. Магнитофон заработал:

- А ты сегодня будешь моей раненой куклой.
Раз, два, три, я - доктор Тибибо,
а что у нас внутри, ну-ка?!
Четыре, пять, шесть, и ты внутри
такой же, как и все. Фу! Скука!

Магнитофон поперхнулся, песня прекратилась. Философ засыпает, положив голову на стол.

Затемнение.

Философ спит. Появляется Ольга. Он поднимает голову. Она что-то тихо говорит Философу.

Философ: Одумалась?

Ольга снова что-то говорит, но тут очень громко зазвучала песня. Ольгу не слышно:

- А ты сегодня будешь моей раненой куклой.
Раз, два, три, я - доктор Тибибо,
а что у нас внутри, ну-ка?!
Четыре, пять, шесть, и ты внутри
такой же, как и все. Фу! Скука!

Тибибо, не кричи напрасно,
просто здравствуй еще один.
Тибибо, кукольная любовь моя,
кукольной жизни рознь.

Раз-два-три-четыре-пять-шесть,
я - Тибибо, хочу вас всех съесть.

Философ: Черт! Да выключи ты ее! Не слышу!

Затемнение. Резкий звонок телефона. Раз, другой.
Сквозь окно утренний свет. Философ спит за столом. Снова звонит телефон.

Философ (в полусне): Оля! Выключи!
Телефон звонит.

Философ дергается. Не совсем проснувшись, хватает телефонную трубку.

Философ (хрипло в телефон): Да! (Кашляет).
Голос в телефоне: Это Олин отец.

Философ: Да... Здравствуйте, Николай Константинович...
Голос в телефоне: ... вы вчера с Ольгой поссорились...
Философ (неохотно): Да... Я вчера наговорил ей чего не надо... Вы не волнуйтесь, Николай Константинович, помиримся... Она дома?
Голос в телефоне: Игорь..., Ольги больше нет...
Философ: Она дома не ночевала? Вот коза! Она хоть сказала Вам, где она?! Я, конечно, хорош тоже, ладно..., не волнуйтесь! Я ее найду! И приеду к Вам официально просить ее руки! Пора уже! (Смеется).

Голос прерывает Философа.

Голос: Ольга в морге... Ее нашли в полседьмого... Возле недостроенного медцентра..., там высотка..., она выпрыгнула с десятого этажа...
Философ (тихо): Этого не может быть... (Громко). Николай Константинович, это не она! Она высоты боится!
Голос: Она... Я на опознание ездил... Приезжай к нам...

Гудки в трубке. Философ стоит с телефонной трубкой в руке. Затемнение.


Та же комната. Философ сидит у стола. Перед ним бутылка, фужер. Чуть подальше телефон. На самом краю стола – магнитофон.
Философ снимает трубку,  нажимает кнопки телефона. В трубке гудки, потом мужской голос:
- Алло.
Философ (чуть заплетающимся языком): Здорово, старый.
Голос в трубке: Кто это?
Философ:  Не узнал?
Голос: Теперь узнал…
Философ: С сегодня годовщина...
Голос: Я помню...
Философ: Приходи, помянем...
Голос: Что это тебя вдруг разобрало... Через пять-то лет?
Философ: Так придешь?
Голос: Ты в курсе, который час?
Философ: Время детское...
Голос: Мне завтра вставать в восемь утра...
Философ: Ну, я ж не на всю ночь тебя зову...

Пауза.
Голос: Хорошо, через полчаса.
Философ: Дверь будет открыта...

В трубке звук отбоя.
Затемнение.

Философ у стола, пьет. На столе, рядом с бутылкой, пустой фужер.   Шум открываемой двери.

Философ: Заходи!

Заходит мужчина в темной куртке, свитер под горло и темных джинсах. Это Черный человек, только он вполне живой и реагирующий на окружающее персонаж.

Философ (кивает на свободный стул): Садись.
Мужчина садится

Философ: Наливай.

Мужчина качает головой.
Философ (пожимает плечами): Как хочешь...

Пьет.

Мужчина: Чего это ты про меня вспомнил?
Философ: Спросить кое-что хотел...
Мужчина: А по телефону?

Раздраженно барабанит пальцами по столу

Философ: Такие вещи не по телефону... Сейчас…

Делает глоток, ставит фужер.

Философ: Ты с Ольгой спал?
Мужчина: Мы с тобой с какого класса знакомы?
Философ: А ты чего не раздеваешься?

Мужчина встает со стула, снимает куртку, вешает ее на спинку стула.
Мужчина: Так лучше?
Философ: Так как?

Мужчина встает со стула, подходит к окну, становится спиной к Философу, барабанит пальцами по раме.
Мужчина: В восьмом мне нравилось, когда ты ... задавал такие вопросы...
Философ: Ну?
Мужчина: Зачем тебе?
Философ: Интересно... (Делает глоток, смотрит через фужер на свет.)
Мужчина: Если ты для этого меня позвал, то я пойду... Мне завтра работать.
Философ: Страшно?

Мужчина резко повернулся от окна, в упор смотрит на Философа.
Мужчина: Хочешь спихнуть на меня смерть Оли и своего ребенка?

Философ наливает себе еще. Пьет.
Философ (ставит фужер): Я хочу знать, спал ты с Ольгой или нет?
Мужчина: Нет.
Философ: Странно...

Мужчина отходит  от окна. Делает несколько шагов по комнате.

Мужчина: И мне... Я когда-то так заводился от твоих подначек, а сейчас, как будто это не ты...
Философ: Хочешь эксперимент?

Мужчина подходит к стулу. Снова садится.
Мужчина: Я хочу поехать домой и лечь спать! А смотреть, как ты напиваешься...

Философ двигает по столу бутылку от себя к собеседнику.

Философ: Значит, когда ты нас с Ольгой познакомил, ты был в роли утешителя после ее первой неудачной любви? Но тебе не обломилось? Так?

Мужчина сшибает бутылку со стола. Хватает Философа за грудки, встряхивает.

Мужчина: Ты, все-таки нашел, чем меня достать? Доволен? Отвечай? Ты для этого меня звал?

Философ стряхивает руки мужчины, толкает его, тот отлетает от Философа, опрокидывает стул, чуть не падает.

Философ: Ты не прыгай на меня, все равно не справишься.

Поднимает стул, поправляет сдвинутый стол, наливает водку себе и мужчине. Пьют оба.

Философ: Нормальный вопрос одного мужика  другому: от кого у женщины, с которой оба спали ребенок?


Мужчина (старается говорить спокойно): Нормальный?  Когда ни женщины, ни ребенка, пять лет как нет в живых.
Философ: Ребенка и не было.
Мужчина: Был! Ольга на пятом месяце была. Это уже человечек...
Философ: Ты что гинеколог?
Мужчина: Она мне сказала...
Философ: Вона, а я-то думал...
Мужчина: Я никак не пойму, ты таким уродом моральным всегда был?!
Философ: Как мои предки, которые меня бабке подбросили, а потом сдали в интернат, чтоб я с плохой компанией не связался!
Мужчина: Интернат-шмантернат, ты не знал, что у женщин в этом состоянии крыша едет?!
Философ (почти шепотом): Я не думал …
Мужчина (перебивая): Не хотел...
Философ (почти кричит): Я не мог этого предвидеть!

Мужчина берет куртку, надевает.

Мужчина (устало): Ладно, вечер воспоминаний, считаю закрытым... (Собирается уходить)

Философ: То есть ты считаешь, что виноват я, да? Ее родители, между прочим, меня не винили! Мать сказала, что, если бы Олька была нормальная, она бы этого не сделала.

Мужчина: Ольга была нормальная! Ясно?! Это ее мамочка со справкой подсуетилась... Если бы  Ольга осталась со мной, то жила бы до сих пор!

Философ: История не терпит сослагательного наклонения.

Мужчина (не слушает): За день  до вашей ссоры  Оля пришла ко мне и сказала, что не знает,  хочет ли она ребенка. Она была такая, что я испугался… На ней лица не было!
Философ: Сам же сказал, у беременных бывает…

Мужчина (не слушает): Я не успел ее перехватить... Утром все узнал...
Почему она, а не ты? Если б ты знал, как мне тогда хотелось тебя убить!
Философ (радостно): Ну?! Так надо было... Кишка подвела?
Мужчина: Нет... Оля тебя любит
Философ (сквозь зубы): В прошедшем времени... 

Мужчина: Она мне уже месяц снится и просит, чтобы я за тобой приглядел. Просит не дать тебе спится... У тебя, если хочешь знать, там (показывает вверх) персональный ангел-хранитель!

Философ (зло): Вольф Мессинг залипает!

Философ наливает себе, пьет. Мужчина с минуту смотрит на него, уходит.

Философ (вдогонку): Ангел, говоришь? До хрена ангелов вокруг! Только понять бы, кто крыльями стучит, а, кто копытами бьет? Ты, чьих будешь?

Слышно как хлопает входная дверь.

Философ пьет из бутылки. Звонит телефон. Философ вырывает телефонный шнур из стены, протягивает руку, нажимает кнопку «кассетника». Гитарный перебор, голос:

Молчи, тебя просто нет.
Я тебя выдумал сам.
Ты - звон золотых монет,
Ими полон пустой карман.
С тобой тепло и светло,
С тобою я сыт и свят.
И искренне, всем назло,
Ты веришь, что я богат.

Молчи, тебя просто нет.
Ты - не больше чем дым, -
Дым от моих сигарет,
Дешевых "Ватр" и "Прим",
Девочка с флейтой...


Странно, но все равно,
Я верю, что ты рядом со мной.
Даже слышу твое тепло,
И коснуться могу рукой.
Ты хочешь уйти - постой!
Что мне нужно еще? -
Миг - восхититься тобой,
Пока пальцы не опечет.

Уходишь? - Уже рассвет.
Если что, ты найдешь меня здесь.
Приходи, какой тебя нет,
И какая ты есть,
Девочка с флейтой...


Пусть рядом с тобой будет Моцарт!
Пусть рядом с тобой будет флейта,
Оле Лукойе, любимая кукла и Лето.
И синее небо, и тысяча разных чудес,
Маленькая Королева с Небес!

Под песню Философ набрасывает шнур от телефона на шею, прикладывается к бутылке. Бесшумно появляется Ольга, забирает бутылку у Философа, треплет его по волосам, тот ловит ее руку.

Затемнение.

Конец первого действия.

Действие II

Картина I

Интерьер начала пьесы – угол закрылся, горят обе хирургические ламы. В перекрестье их лучей – Белый арлекин читает стихи. сидит Философ на краю сцены сидит, Шутник стоит возле двери-гармошки, пытается прочитать, что написано на электронном табло, Крикун сидит на кушетке.

Белый арлекин:

Привыкай, сынок, к пустыне,
     под ногой,
     окромя нее, твердыни
     нет другой.

     В ней судьба открыта взору.
     За версту
     в ней легко признаешь гору
     по кресту.

     Не людские, знать, в ней тропы!
     Велика
     и безлюдна она, чтобы
     шли века.

     Привыкай, сынок, к пустыне,
     как щепоть
     к ветру, чувствуя, что ты не
     только плоть.

     Привыкай жить с этой тайной:
     чувства те
     пригодятся, знать, в бескрайней
     пустоте.

     Не хужей она, чем эта:
     лишь длинней,
     и любовь к тебе -- примета
     места в ней.

     Привыкай к пустыне, милый,
     и к звезде,
     льющей свет с такою силой
     в ней везде,

     будто лампу жжет, о сыне
     в поздний час
     вспомнив, тот, кто сам в пустыне
     дольше нас.
Белого арлекина никто не слушает, на него не обращают внимания. Окончив, он смотрит на всех троих по очереди, пожимает плечами. Подходит к углу, в нем образуется маленькая щель, Белый арлекин «просачивается» в нее.

 Шутник подходит к Философу, становится перед ним.

Шутник (спокойно): Вот ты его (кивает на Крикуна) валял по полу, типа, он полное чмо, а ты!? И живешь себе! Ты куда отсюда? В свою берлогу? До цирроза допиваться? Ну, супер!

Философ: А ты такой смелый потому, что меня вырубил? Не боишься, что я и тебя, как его?
Шутник (беспечно): Не-а!

Философ утрированно медленно встает.
Философ: Ну, давай попробуем... Хоть разомнемся, а то совсем засиделись.

Крикун спрыгивает с кушетки. Становится между Шутником и Философом.
 
Крикун: Э-э, мужики, брэк!
Философ (Крикуну): Деточка, уйди с линии атаки!

Шутник и Философ  отодвигают Крикуна с дороги.

Шутник (Крикуну): Погоди... (Философу.) Хочешь, я тебе скажу по секрету, почему ты завелся?
Философ: Потому что ты лезешь, куда  не просят!
Шутник: Не-а, потому, что ты пустой! Никого не любил и не любишь... До известного момента – твое дело, пока других не касается... И ты боишься...

Философ пытается достать Шутника, но ему мешает Крикун, становится перед ним крестом.

Крикун (зло): Ну, давай, в челюсть или под дых, чтоб я сложился! Таких как я, ты  с детства, со школы, еще в утробе, да? Неуловимый Джо!  (Кривляется.) А это - неуловимый Джо! И что, никто поймать не пробовал? А кому он на хер нужен!

Философ опускает руки. Стоит молча. Медленно поворачивается спиной к Крикуну и Шутнику. Ложится  на пол лицом вниз.


Крикун: Ты Ольгу любил?

Философ молчит.

Крикун наклоняется над Философом, стучит пальцем по голове.

Крикун: Эй!
Шутник: Отойди от него, он все равно тебе не ответит.

Философ (говорит в пол): У каждого должен быть воздух..., свой... А Олька этого не понимала. Я люблю Дягилеву с Летовым  и ты люби. Я хочу сутки напролет в себе копаться, и ты давай со мной. А я, не хочу! Не – хо - чу! (Поднимает голову, говорит Шутнику.) Пустой? А, знаешь почему? (Философа вдруг начинает буквально трясти.) Потому, что вся эта любовь-морковь – вранье! (Шутнику.) Почему она из окна прыгнула? Потому, что я не хотел ей отдавать своего!

Переворачивается на спину, говорит куда-то вверх.

Философ: Все, что я мог, я дал! Деньги – на, хату – бери..., а больше..., а у меня и нет ничего, ни-че-го... Только выпить иногда, чтоб не доставала всякая муть!

Шутник: Ну, ты же любил, пса этого своего? А Ольге своей мстил? За что? За всех баб, скопом?

Философ смеется.

Философ (сквозь смех): Нет, какой ты дурак! Ну?!(Крутит головой.) Я тебе в рыло хотел! А ты – Исусик! Веришь, что Бог есть любовь, да?

Встает, подходит к Шутнику, кладет  руки ему на плечи, говорит, шлепая при каждом слове Шутника по плечам.

Философ: Понимаешь, братан, нет ее, любви этой, не-ту! Есть постель, играй мой гормон, ты мне, я тебе. Все, финита!

Прекращает смеяться.

Философ (тихо): А мне дочка моя снится... и мне... страшно! Это не Олька чекнутая, это я рехнусь... Мне все равно цирроз,   «белка», до собачьих чертей,  в сопли, только, чтоб перестала... Клин клином...

Отходит от Шутника, садится на краю авансцены спиной к Шутнику и Крикуну.
Хирургические лампы вибрируют, их свет мигает, они то включаются, то выключаются с громкими щелчками. 

Крикун (смотрит вверх): Начинается! Сейчас полезут!
Шутник (очнувшись, непонимающе): А ты кого больше хочешь? Черного или Белого?


Вверху гудит, как в неисправном трансформаторе, угол начал открываться, свет погасает почти полностью, один луч светит в угол.  В раскрытом на четверть углу, как в воротах, стоит черный человек.

Черный человек (он без маски): «Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои? Ибо вы куплены дорогою ценою...»

Он хочет, видимо продолжать, но Крикун прерывает его.

Крикун (с досадой): Тьфу, на вас!
Черный человек от неожиданности замолкает. Он смотрит на  Крикуна. Это его  первая живая реакция, он явно удивлен. 

Крикун: Тьфу, на вас, еще раз! Иди лучше белого позови, а то от тебя одни неприятности... Вон свет потух...

Философ и Шутник  захохотали, во весь голос. Крикун испуганно шарахается от них. Черный человек пожимает плечами, уходит в свою щель, она закрывается. Загорается свет. Философ вытирает глаза.
Философ (кашляя от смеха): Слушай, ну, ты артист! Скоро ты их «на бис» будешь вызывать, да?

Крикун пожимает плечами.

Шутник: Мысль, между прочим!
Крикун: А идите вы оба! Что я такого сделал? Опять не в цвет?

Шутник с утрированно театральными жестами

Шутник: «Стал он кликать золотую рыбку.
Приплыла к нему рыбка, спросила:
«Чего тебе надобно, старче?»

Философ смеется.

Крикун смотрит на Шутника.

Крикун: Шутит, а у самого глаза мертвые ... не смеются...

Философ и Шутник, как по команде замолкают. Угол начинает раскрываться.
Затемнение.

Картина II

Второй план. Больничная палата. На заднем плане окно. Шутник лежит на койке под капельницей, рядом с койкой  тумбочка с настольной лампой. Глаза Шутника закрыты. Входит медсестра. Молодая, симпатичная девушка. Ей очень идет медицинская форма. Тихо подходит, поправляет бутылочку. Шутник открывает глаза.

Шутник: Скажите, здесь есть библиотека.

Медсестра от неожиданности чуть не роняет бутылочку из гнезда штатива.

Медсестра: Я думала, Вы задремали…
Шутник: Есть или нет?
Медсестра: Есть…, наверное…
Шутник: Принесите мне, пожалуйста, одну книжку…
Медсестра: Какую?
Шутник: «Бесов». Только где есть ненапечатанная  глава «У Тихона».
Медсестра (растеряно): Ну, и чтение для… (осеклась)
Шутник: Для безнадежного, да?
Медсестра (испуганно): Я не то имела в виду!
Шутник (спокойно): То, то… Вы не бойтесь, я знаю, что со мной, просто так в хоспис не кладут.
Медсестра (заученным тоном): Наш медицинский центр специализируется на особо сложных заболеваниях, в том числе, онкологических. У нас довольно высок процент стойких ремиссий, а бывают и случаи полного выздоровления….
Шутник (перебивая): Всю эту туфту я выслушал, когда меня сюда положили… Дома было в сто раз хуже. Койко-место, конечно, стоит хорошо, но отец машину продал…

Медсестра делает вид, что проверяет, как работает капельница.

Шутник (примиряюще): Эту тюльку  Вы предкам моим и сестре рассказывайте, а мне не надо, хорошо?
Медсестра (смущенно): У нас профэтика, мы все подписываем специальный документ, когда нас принимают на работу…
Шутник (оживленно): А платят хорошо?
Медсестра: Нормально…
Шутник: Это хорошо, а то можно свихнуться... Как это называется? Паллиативная медицина?
Медсестра: У Вас не самых страшный случай, бывает хуже… (Спохватываясь) Извините…
Шутник (засмеялся):  Не бойтесь … Кстати, у вас  неправильный подход. Надо говорить, что бывает  хуже!  Так принесете книжку?
Медсестра: Принесу…, даже почитаю, если хотите…
Шутник: Хочу…  (Цитируя) «Таков обычай. Русские писатели умирают с томом Достоевского на груди».

Медсестра смеется.

Медсестра: Любите «Соло на ундервуде»?
Шутник: Довлатова, всего..., только одно исключение, я не писатель, а недоучившийся медицинский  психолог.
Медсестра: Вы в университете учитесь? Значит, мы коллеги?!
Шутник: Учился…

Пауза.

Шутник: А Вы точно придете? (Официальным тоном.) Профэтика позволяет?
Медсестра (смеется): Вот будете хулиганить, не приду!
Шутник: И Вам не стыдно? Кошмар! А как же «не навреди»?

Медсестра грозит Шутнику пальцем.

Медсестра: Вечером. У меня дежурство заканчивается… Вас Мишей зовут, правильно?
Шутник: Да.
Медсестра: А меня Натальей
Шутник (с улыбкой): Милосердная сестрица Наталья! Хорошо звучит…
 
Медсестра смеется.

Медсестра: Врач-интерн второй категории, между прочим!
Шутник (прячет голову под одеяло): Ой! Как страшно! Вот это так страшно!

Поправляет Шутнику одеяло.

Медсестра: Вы всех девушек так смешите? Это такой способ обольщения?
Шутник: Да. А Вас не предупредили, что мое второе имя Джакомо Казанова? Только я на вынужденной пенсии, по состоянию здоровья.

Медсестра качает головой.

Медсестра (притворно строго): Только Казановы в моей биографии еще не было. Обещайте слушаться врачей!
Шутник: Буду, буду… (хитро), если придете!

Медсестра грозит Шутнику пальцем. 
Затемнение.

Больничная палата. Шутник полусидит на койке, что-то ищет в смартфоне. Медсестра сидит рядом смотрит на него. Шутник не замечает этого.

Шутник: Во! Нашел!

Зазвучала песня:

Я в коем веке помню Вас
Как нынче - барышней в саду
У вас был черный водолаз,
И был каурый в поводу.
Я помню дамой на балу,
Как нынче - бархат на атлас
В который раз влюбленный в Вас,
Сорил цветами по полу.

Бродячий цирк мсье Марсо,
У вас огромный алый бант,
А я - бродяга-музыкант,
А вы крутили колесо.

Я помню (как теперь смешно)
Пастушка Вы, я - свинопас
И пью лукавое вино
Из Ваших смелых синих глаз
Я ковылем по полю рос.
У вас потемкинская кровь.
Вам оставалось про любовь -
Подушка мокрая от слез.
Мои видавшие шузы
Под пылью тысяч городов,
Хлебнули долюшки-росы.
Я Вас нашел... Не нужно слов.

 
Шутник: Не нравится?
Медсестра: Нравится..., только страшно... ощущение обреченности... Кто это? (Кивает на смартфон.)
Шутник: Веня Дркин.
Медсестра: Какой талантливый парень...
Шутник: Был... мой коллега – в 99-м,  от лимфосаркомы...


Шутник (повторяет): Черт, если бы точно знать, что все повторится, тогда не так страшно...

Медсестра закрывает лицо руками, нагибает голову к коленям, плачет.

Шутник (растеряно): Блин, волшебная сила искусства!

Пытается поднять голову Медсестры, она не дает.

Медсестра (сквозь слезы): Ну, почему, почему эта дрянь всегда выбирает лучших!
Шутник (тихо): Она не живая... (Громко) Эй, госпожа-интерн второй категории!

Силой разворачивает Медсестру к себе. Отнимает ее руки от лица.

Шутник: А профэтика?

Берет лицо медсестры в ладони.

Медсестра: Не смотри на меня, я зареванная...
Шутник: Ты еще скажи: «... не целуйтесь, а то меня тошнит!»

Медсестра всхлипывает, потом смеется. Шутник целует слезы на ее щеках. 

Медсестра (смеется): Ага, господин Казанова, Вы меня все-таки обольщаете!
Шутник (ласково): Наташка, какая ты все-таки дурочка! (обнимает и целует Медсестру).
Затемнение.

Больничная палата, полутьма,  горит настольная лампа. Медсестра сидит под лампой и читает вслух. Шутник лежит на койке полузакрыв глаза.

Медсестра: 
- Я вижу... я вижу как наяву, - воскликнул Тихон проницающим душу голосом и с выражением сильнейшей горести, - что никогда вы, бедный погибший юноша, не стояли так близко к новому и еще сильнейшему преступлению, как в сию минуту!
- Успокойтесь, - упрашивал решительно встревоженный за него Ставрогин, - я может быть еще отложу... вы правы... я не обнародую листки... успокойтесь.
- Нет, не после обнародования, а еще до обнародования за день, за час может быть до великого шага, ты бросишься в новое преступление, как в исход, и совершишь его единственно, чтобы только избежать сего обнародования листков, на котором теперь настаиваешь…

Медсестра (опустив книжку, тихо): Миша, устал? Может, хватит?
Шутник: Нет…, как ты думаешь, почему Ставрогин повесился?
Медсестра:  Ты два месяца просишь, чтобы я тебе читала именно  эту главу… Тебе не страшно?

Шутник пожимает плечами.

Шутник: Страшно? Я не знаю... как  ты думаешь, там что-то есть? (Внимательно смотрит на медсестру).
Медсестра: Конечно…
Шутник: Натусь, только  не обижайся, ты так говоришь потому, что боишься, чтобы меня утешить, или действительно веришь?
Медсестра: Верю…
Шутник: Знать бы наверняка, что там, а то знаешь, как на суде, есть только слова одного свидетеля, против слов другого, и никаких доказательств. Сколько не слышал и не читал, все про какой-то коридор…, одни говорят, что это переход в иной мир, другие, что затухание деятельности мозга.
Медсестра: Не знаю… (Опускает голову, внимательно смотрит на страницу книги).

Шутник поворачивается к медсестре корпусом, чуть приподнимаясь на кровати.

Шутник: Ты не думай, мне тоже хочется, но я не могу поверить, что там, на облаках сидит школьный учитель с указкой и ждет, когда ты подашь ему дневник, а ты идешь с поникшей головой, и думаешь, ох, вызовут предков в школу!

Медсестра поднимает глаза на Шутника, улыбается.
Медсестра: У тебя дар все серьезное превращать в смешное.

Шутник: А по-другому как? Ты как относишься к эвтаназии?
Медсестра: Плохо!

Шутник  пытается привстать,  чтобы лучше видеть Медсестру, но у него не получается. Медсестра приподнимает его, подсовывая под плечи подушку.

Шутник (немного задыхаясь): Спасибо.
Медсестра (с тревогой): Больно?!
Шутник: Нет… Днем хуже было…, после уколов легче…  Так, почему? Человек безнадежно болен, мучается, боится. (Подумав.) Боятся – самое страшное!
Медсестра: Нельзя по своей воле лишать себя того, что не ты дал… Ты же не знаешь точно, зачем, и пока до конца не дойдешь, не узнаешь…
Шутник: Ты  в церковь ходишь?
Медсестра: Хожу…
Шутник: А вчера была?
Медсестра: Была…
Шутник: Молилась?
Медсестра: Да, (помолчав) за тебя… и свечку поставила твоему ангелу!
Шутник (берет медсестру за руку): И о чем просила?
Медсестра: Чтобы ты поправился!
Шутник (ласково): Наташ, ты же врач!

Медсестра кивает, отворачивает голову от Шутника.

Шутник: Ну, не плачь! Ты же знаешь, когда все кончится, будет лучше...
Медсестра (поворачивается к Шутнику, страстно): Ты не знаешь! И я не знаю! Мне лучше не будет!

Высвобождает руку из рук Шутника, встает, отходит в глубину, стоит спиной к Шутнику.

Медсестра (не поворачиваясь к Шутнику): Миш, я пойду, покурю, я быстро…
Шутник: Кури здесь… Окно открой…
Медсестра: Нельзя…
Шутник: Мы скажем, что это я.
Медсестра: Вытяжки же нет, унюхают.
Шутник: А мы скажем, что мне захотелось…, кури спокойно…

Медсестра закуривает, открывает окно.

Шутник: Наташ!
Медсестра: Что?
Шутник: Не проси больше за меня…
Медсестра: Почему?!
Шутник: Докурила? Иди сюда.

Медсестра подходит, садится на стул, Шутник берет ее руку.

Шутник: Понимаешь, человек, в любом случае, верит, не верит, дошел, не дошел, не должен превращаться в беспомощный, визжащий от боли кусок мяса! Зачем это нужно?!
Медсестра: Миша, это испытание…
Шутник: Это попы так говорят?!

Некоторое время  молчат. Шутник тихонько смеется.

Медсестра: Ты что?
Шутник: В «Острове», помнишь, там этот чудик-отец Анатолий т: « Ты ж меня любишь, отец Иов? Когда я помру, плакать будешь?» (Смотрит на медсестру).
Медсестра (почти сердито): Дурак! (Отворачивает голову от Шутника)
Шутник выпускает руку медсестры, его рука повисает бессильно. Медсестра резко поворачивает голову.

Медсестра: Миша, ты что? (Вскакивает, наклоняется над ним, берет за плечи) Миша!
Затемнение.

Картина III
Интерьер начала действия. Угол закрыт. Философ, Крикун и Шутник сидит втроем на кушетке. Философ смотрит куда-то вверх, Шутник - чуть наклонившись вперед, положив сцепленные замком руки на колени, Крикун шаркает ногами по полу, ерошит волосы, дергается. Минуту длится молчание.

Крикун: Мужики, значит..., мы все...

Философ вздрагивает, как будто его разбудили.

Философ: Значит..., ну произнеси уже это слово!
Крикун (тихо): Умерли...

Крикун вскакивает с кушетки. Почти бежит к краю авансцены. Разворачивается, подбегает к Философу, говорит яростно жестикулируя.

Крикун (Философу): И ты сидишь, такой спокойный, как будто тебе все до одного места? Как, почему?! Почему?

Философ поднимает глаза на Крикуна. Говорит очень спокойно, почти доброжелательно.

Философ: Он от рака (кивает на Шутника), я от пьянки, а ты от своих дымокуров с химией. (Пауза.) Опять будешь все здесь ломать? Не получится...

Крикун отшатывается от Философа, словно тот его оттолкнул.

Крикун (тихо): Мне страшно, мне очень страшно... (Кричит, как маленький ребенок.) Мне очень, очень, очень страшно! Я не могу больше! Не- мо- гу! Все! Я - кончился! (Задирает голову вверх) Давайте уже, делайте что-нибудь!

Философ быстро встает и обнимает Крикуна за плечи, тот обмяк в его руках.

Философ (успокаивающе): Ну, чего ты орешь... Всем страшно... Перестань, а то опять чего-нибудь, куда-нибудь раскорежит... Здесь же так...

Отводит Крикуна к краю авансцены. Насильно усаживает.

Философ (Крикуну): Просто посиди и глубоко подыши. Считай: вдох- выдох! Вот так!

Показывает Крикуну дыхательные движения.

Философ (требовательно, Крикуну): Давай!

Крикун начинает послушно дышать.

Философ: Вот..., молодец! Не меньше трех минут, а то так и будешь психовать.

Подходит к Шутнику, краем глаза смотрит на Крикуна.

Философ (Шутнику, тихо): Миш, (Шутник резко поднимает голову при этом обращении) надо выбирать! Я печенкой чую, это скоро кончится! Надо решать...
Шутник (усмехается невесело): Циррозной?

Философ на секунду  замолкает. Потом фыркает от смеха, закрывает себе рот, чтобы не рассмеяться громко, оглядывается на Крикуна, который сидит неподвижно.
Философ (Шутнику): Ну, ты все-таки клоун! Давай его отпустим (кивает на Крикуна)? Ты как?
Шутник: Я – за...
Философ: О,кей!

Подходит к Крикуну.

Философ: Успокоился?
Крикун кивает.

Философ: В общем, так... Ты отсюда уходишь!

Крикун встает, подходит к Шутнику, Философ идет за ним.

Крикун: Не, мужики, так не пойдет... Надо жребий бросить. Как договаривались.

Открывается дверь-гармошка. Черный человек по очереди выкатывает носилки с  манекенами накрытыми простынями. Оставляет на авансцене. Уходит. Дверь-гармошка закрывается.


Шутник  (поворачивается к Крикуну, с досадой): Какой жребий! (Кивает на манекен Философа. ) Куда мы с ним пойдем?!
Философ (кивает на манекен Шутника): Он, что, по-твоему, Лазарь? Ты совсем или как? (Крутит пальцем у виска.) Я куда пойду?! В свою хату пустую?! А потом в психушку?! И опять сюда?! На хрена мне это? Я к Ольке хочу и... к дочке!

Крикун (испуганно): Но она же, Ольга твоя, самоубийца...
Философ (спокойно): И?
Крикун: Ну, она же...
Философ: В аду, да? (Смеется.)  «Аще убиет сам себя человек, ни поют над ним, ниже поминают его…» Такой большой мальчик, а в сказки веришь! Ну, что там? Черт с рогами, с горячими пирогами?
Крикун: Я не знаю...
Философ: И никто не знает... Никто, даже тот, кто говорит, что знает! А я, правда, к ним хочу, к девчонкам своим!
Крикун (кивает на Шутника): А он?

Философ растеряно замолкает.

Шутник поднимается с кушетки, подходит к Философу и Крикуну, становится между ними. Задирает голову вверх.

Шутник: Тоска! Эй, Веня!  Скажи им: никто не становится лучше, каждый остается со своими любимыми тараканами! Слышишь?! Слышите?! Никто никогда не бывает на чужом месте! Только на своем, черт вас возьми! И никто не исправит ошибки! Никто! Никогда!

Шутник почти бьется в истерике, но слез у него нет. Крикун хватает Шутника за плечи, встряхивает.


Философ (Крикуну): Да не тряси ты его?! Не видишь, не в себе он!
Крикун: А что делать-то?!
Философ: Сухари сушить! (Шутнику) Ну? Ты чего?

Шутник обмяк в руках Крикуна, говорит совсем тихо.

Шутник: Никто не сможет…,  особенно здесь…, только мучиться, а исправить, нет… (Крикуну.) С матерью помирись...

Крикун отпускает Шутника.

Крикун (тихо): Как?

Философ шутливо шлепает Крикуна по лбу.

Философ: Позови ее.

Крикун смотрит на Философа непонимающим взглядом.

Философ: Ну, позови ее! Что ты тормозишь!
Крикун (неуверенно): Мама..., я здесь...

Дверь-гармошка открывается, входит мать Крикуна, в руках пакет, вынимает обычную одежду, протягивает Крикуну.

Мать: Переоденься...

Крикун стоит неподвижно, смотрит на мать.

Крикун (говорит с интонациями ребенка): Ты на меня не обиделась? Все хорошо?

Мать: Все хорошо...

Мать подходит к Крикуну, начинает переодевать его, как маленького. Он послушно подчиняется. Одновременно начинает открываться угол, второй план - ослепительный коридор света.
Из него появляется Белый арлекин, на плече гитара. Становится возле одной из створок.

Философ подходит к распахнувшимся створкам. Оборачивается.

Философ (Крикуну): Вот смотри, так отсюда уходя, и ломать ничего ненужно... (Поворачивается к Шутнику) Ты, следующий...

Исчезает в световом коридоре.

Шутник подходит к створкам. Оборачивается.

Шутник (Крикуну): Пожалуйста, найди Наташу, скажи ей, что у меня все хорошо! Сделаешь?
Крикун: Конечно!
Шутник: Она работает в клинике, которая называется «Первый медицинский центр по …

Свет надвигается на Шутника, он исчезает.

Створки медленно закрываются. Свет постепенно тухнет. Крикун с матерью стоят посреди пространства.  Белый арлекин садится на кушетку. Трогает струны гитары. Со щелчком зажглись хирургические лампы, Белый арлекин сидит в перекрестье лучей.

Мать(Крикуну): Пойдем...
Крикун: Да, сейчас... (Белому ардекину.) Веня, спой!

Белый арлекин (кивает):

Я пойман в поле голым
Мой волк убит дуплетом
Мои сова и ворон
Где вас искать не знаю
Пылью играются лучики
Anno Domini
Я быть слепым не наученный
Журавль в небе
Я слышу в коридоре
Слепые санитары уже идут за мною
Им вирой — гнутый сольди
Они едят друг друга
Когда им станет мало
Они полезут в небо
Я зайчик солнечный начали
Anno Domini
Я не умею быть схваченным
Журавль в небе
Когда ты станешь тифом
Когда я стану оспой
Мы выйдем ранним утром
Благословлять руины
Листики вырваны сложены
Anno Domini
Тенями на небо брошены
Журавли в небе

На электронной табличке над дверью-гармошкой загорается табличка: «Anno Domini». Свет постепенно гаснет, песня звучит.

Конец.


В произведении использованы цитаты:

Веня Дркин (Александр Литвинов): «Мы туда не пойдем», «Девочка с флейтой», «Коперник», «Улетаем», «Любовь на перше», «Аnno Domini».
Сказки – «Сказка про тараканов», «Пыль тысяч городов» («Сказка про бомжика»)
 «Номоканон» Пр. 178
Филипп К. Дик «Помутнение»
А.С. Пушкин «Сказка о рыбаке и рыбке»
Откровение Иоанна Богослова
Апостол Павел «Первое послание к Коринфянам».
И.А. Бродский «Колыбельная»