Шампиньон

Лишь только Альберт Шапкин узнал, что является потомком франко-румынского барона Ореля де Крю, в его холёной голове заиграл медный секстет. Подумать только! Его предок водил дружбу с русским царём и конструировал межпланетные бамбуковые тоннели.

Столетняя кузина по маминой линии открывала всё новые детали этой удивительной фамильной истории. Внимал ей лишь пропахший нафталином комод. Тем временем Альберт уже шёл по ночному городу, спотыкаясь о мусорные баки. Чувство генетического триумфа будоражило и ослепляло его. Многое из того, что раньше было непонятным, стало ясным. Отчего, например, у Альберта, заштатного пятидесятилетнего декоратора, возникла тяга к эстетству и содомскому греху? Что заставляло его писать абстрактные стихи? И почему дешёвое шампанское вызывало стойкий метеоризм? Теперь же всему находилось простое объяснение. Человек благородных кровей не может поместиться в стандартные рамки…

Этими рассуждениями Альберт накрывался, когда утром, вернувшись домой, ложился спать. К обеду его разбудила соседская дрель и болезненное понимание того, что нужно срочно менять жизненный уклад. Разве может новоявленный барон жить в кирпичной помойке среди люмпенов? Нет, место знатного человека в шикарном особняке. Чтобы таковой иметь, нужно владеть капиталом. Заполучить его можно разными путями, но легче всего – став идолом тупоголовых обывателей.

Всё гениальное просто, как дважды один.

Шаг первый. Черепашьи складки на шее и впавшие, утомлённые бессонницей глаза портили образ кумира фанатичной толпы. Альберт повязал кашне и надел тёмные очки. Затем он удлинил фамилию, став Шапкиным де Крю. Не мудрствуя лукаво, барон дописал в паспорте загадочные слова гелевой ручкой.

За вторым шагом крылось преступление. Альберт стащил в библиотеке портрет Жоржа Шарля Геккерна, также известного как Дантес. Отныне убийца Пушкина висел на стене Альберта и требовал мобилизации.

Направление следующего шага подсказала телепрограмма. Шёл концерт некого Стаса Биндюкова. Группа опытных музыкантов дёргалась под фонограмму. Их лидер, упитанный хорёк с южно-провинциальным акцентом, гундосил кабацкие романсы, один фальшивее другого. Казалось бы – чистая ересь, забава для нищего ума. Лжеискусство. Но зал-то был полон! И обманутые люди кричали не «милиция», а «браво». Это был наглядный пример того, как отбирать деньги, соблюдая закон.

Разве Шапкин де Крю хуже, чем Биндюков?

Отнюдь.

Альберту не составило труда разыскать запылённую гитару и позвонить околомузыкальному критику Цетлину. Тому хватило получаса, чтобы добыть маракас и канистру «Бастардо». Друзья выпили, покурили, обменялись критическими рассуждениями. Так возник провокационный дуэт «Нежный зуд». Вечером на огонёк зашёл Федя, инопланетного происхождения гей с радикальными бакенбардами. Он снабдил компанию веселящими таблетками, за что добился права шуршать маракасом безнаказанно.

Дуэт стал трио, которое нуждалось в грамотном пиаре. Цетлин сфотографировал орлиный профиль Альберта на фоне табачного дыма. Фотографию разместили в соцсети, дополнив её комментарием:

                «НАКОНЕЦ-ТО! СВЕРШИЛОСЬ!
                БАРОН ДЕ КРЮ
                И ЕГО «НЕЖНЫЙ ЗУД» ПРЕДСТАВЛЯЕТ.
                ЭРОТИЧЕСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ НА МАРС!
                ОТПРАВКА ЗАВТРА,
                АДРЕС КОСМОДРОМА: УЛИЦА МЕТАЛЛУРГОВ, 58.
                Заказ билетов по телефону 8-916-105-14-01».

Чья-то рука отметила фото как понравившееся. Музыканты, окрылённые успехом, занялись сочинением песен. Вскоре стало ясно, что делать это при отсутствии навыков архисложно. Цетлин пал духом, Федя замкнулся.

– Без паники! – успокоил их Альберт. – Главное, найти стиль и бросить вызов. Идите в магазин.

На Федины деньги были приобретены курица-гриль и четыре литра забродившего муската. Стиль обнаружился к половине третьего ночи. Заключался он в меланхоличном блеянии, усиленном двумя незатейливыми аккордами. Особое внимание уделялось текстам, содержащим призыв к элегантному разврату. Причём не где-то, а в открытом космосе.

Оставалось бросить вызов.

Даже на выключенном телевизоре проступала физиономия Биндюкова. Альберт распорядился выбросить его из окна. Как только экран ударился о землю, послышалась урбанистическая мелодия, которую Альберт назвал «Румба сигнализаций». Цетлин записал её на диктофон и отправил в соцсеть. К трём часам она собрала восемь «лайков». Радости членов группы не было предела! Начались уродские танцы с боем фарфоровых чашек. Дощатый пол заходил ходуном. Федя так вдохновился, что разбил о стену гитару.

– Вы что, спятили?! – закричал Альберт. – Мы изображаем гламурных подонков, а не босяков. Чувствуете разницу? Если через полчаса не сочините мне радио-хит, всех отчислю!

У Феди задрожали губы.

– Это просто нонсенс! – возмутился он, снимая зачем-то гольфы. – Твоя гитара бита в клочья. Актив нулевой. Финансирование проекта лежит на мне, а значит, я теперь буду его художественным руководителем. Итак, хочу композицию в стиле босса-нова. Приступайте!

Цетлину захотелось в туалет.

Альберт, улыбаясь, бездействовал.

– Я жду! – не унимался Федя.
– Сын портнихи, – заметил Альберт, – не может диктовать условия тому, в чьих жилах бежит элитная кровь.

Глаза Феди остекленели. Рука сама подняла вилку. Тело, действуя в автономном режиме, бросилось на обидчика с кошачьим завыванием. Альберт ответил на удар вилкой раскатом изящества.

                Мои поцелуи – алмазные струи,
                Коснёшься слегка, и – боль на века!
                А если найдёшь в трусах моих ложь,
                Божественный смерч засахарит желчь!

Федя, сражённый рифмой, затих. Цетлин хлопнул дверью туалета. Раненый Альберт лёг на пол и отдался метафизическим снам.

А дальше начались чудеса.

Утром все трое проснулись знаменитыми. Телефон разрывался от звонков. Журналисты оккупировали лестничную клетку. Перебинтованный Альберт вышел на балкон и закачался, увидев сотни фанатов. Тёмные очки не выдали его слёзы блаженства.

– Ждите сигнала из космоса! – произнёс Альберт. – Марс уже близок. А теперь идите прочь! Мы должны украсить скафандры бриллиантами.

Вечером группа дебютировала с феерической программой «Точка лжи». Зал увидел танцы лилипутов, подростковый стриптиз и шоу клоуна-дегенерата. Участники «Нежного зуда» гарцевали в мини-юбках. Барон де Крю облил Федю шампанским и порвал Цетлину трусы. Аплодисменты заглушали музыку. Это был несомненный успех.
После месячного уединения в студии группа «Нежный зуд» осчастливила фанатов альбомом «Дефлорация роз». Эта работа приобрела культовый статус буквально за неделю. Особую любовь поклонников завоевала тридцатиминутная сюита «Выйди из меня».

Дальше – больше.

Сексуальный юмор Альберта не мог остаться без внимания. Его пригласили на съёмки заочно кассового фильма «Эпилепсия-2». Режиссёр Тимур Озлобеков добавил в сценарий персонаж утонченного хирурга-киллера. Журнал «Шик и блеск» признал Альберта киноактёром года, разместив на обложке фото его вытянутых губ. Радиостанция «Это FM» объявила «Нежный зуд» лидером хит-парада. Остроумного барона сделали постоянным гостем ток-шоу «Вечерний Феликс Утюгов».

И это было только начало стремительного взлёта.

Раскруткой второго альбома группы, названного «Турбо-мастурбация», занялся Борис Кошкодёр, человек-спрут. Вскоре Альберт заключил с ним долгосрочный контракт. Гонорары увеличились. На смену бюджетным таблеткам пришли дорогие инъекции. Альберт избавился от Цетлина с Федей, наняв профессиональных музыкантов. После масштабных гастролей он купил себе дом на Валютно-Успенском шоссе. Его новые трёхэтажные хоромы поражали богатством даже искушённых знатоков. Широкие залы выглядели ничтожно малыми от изобилия антиквариата, хранившего под тусклыми красками эхо ушедших столетий. В каждом скрипе или треске различался голос окаменевшей эпохи. Повсюду стоял благородный кислый запах. Смелые акценты барона освежали вкус интерьера жгучим контрастом. Рядом с образами застывших дворян белели попки актрис «взрослого» кино. В оранжерее таились бронзовые писающие мальчики с лицами государственных деятелей. Орнамент художественного паркета, выполненного из эбенового дерева, украшали липовые бордюры, расписанные матерными шутками. Стиль «де Крю» торжествовал повсюду. Охранники носили кашне и слушали Бетховена. Атрибуты нищенского быта остались в прошлом. Сохранился лишь рисованный Дантес, чья невидимая ухмылка провоцировала барона. «Что, покоишься на лаврах?» – будто спрашивал он. – «А этим временем твои знатные соседи издают книги. Даже Юлия Бревнищева не постеснялась выпустить своё куриное эссе. Чем ответишь?»

Альберт начал готовиться к литературной войне.

Держать в заточении острое перо было, как минимум, неразумно. Беззубая фантазия авторов-оппонентов не позволяла сомневаться в их заочной капитуляции. Приняв мощные стимуляторы, Альберт взялся за написание романа. Через месяц его увезли в больницу с диагнозом «отравление амфетамином».

Последняя глава рукописи завершалась кружевами:

«Тлела ночь. Я многозначительно шёл к Йоханнесбургу через Обнинский дендрарий, ежесекундно расчищая усыплённую снегом тропу воздушными поцелуями. Моё тело, как всегда больное и стройное, обнимали распущенные лианы, пахнущие зрелыми девицами. В моих глазах отражались ледяные хребты полярной звезды, свечение которой было надёжнее, чем топор индоевропейского дровосека. Постоянно теряя курс, я спасался лишь благодаря моему верному четвероногому навигатору. Говорят, предыдущий хозяин, средневековый астронавт, называл его «месье Бирже». Для осла Пржевальского это имя было весьма лестным. Я же называл этого шельмеца куда скромнее: «мой упрямый порнокопытный Брасс». Поймать его за хвост удалось лишь мне одному, барону де Крю, автору этих изысканных строк…»

Пройдя лечение, Альберт издал роман «Усы соевых ос». Бомонд оценил эту работу как платиновую глыбу нетрадиционной литературы.

Вместе с известностью барона рос аппетит Кошкодёра. Заниматься только шоу-бизнесом, даже астрономически прибыльным, он уже не хотел. Его подопечного назначили куратором государственного Фонда реставрации общественных зданий. Лицо в тёмных очках украсило агитки партии «Блестящая Россия». Количество нулей в банковских отчётах утроилось. Но странная вещь, – по мере увеличения капиталов, терялась их ценность. У Альберта пропала всякая охота наслаждаться масштабными тратами. В голову хлынули дикие мысли. Захотелось совершить что-нибудь ужасное. Например, выпить бутылку пива. Или отведать килек в томатном соусе. Умереть, наконец. Однако всем этим задумкам не хватало утончённости, и Альберт, понимая это, скучал. Двухсерийное видение, посетившее барона за ужином, открыло ему кодированное решение.

В первой серии Альберт увидел короля шампиньонов, растущего на огромном девичьем теле. Кожаная земля питала его феромонным соком, услаждая божественную негу. Разноцветные тучи защищали от солнца, мыльные дожди поливали шляпку, благовонный ветер щекотал жабо.

К сожалению, райский материк не был одноместным. Показались мелкие шампиньоны, восхищавшиеся королём, но делавшие источник феромонов скудным. Тело зашевелилось. Грибная масса от страха начала размножаться, притесняя любимого короля.  И хотя в минуту жуткого телотрясения она раздавила его, антигрибковый бриз пестрел уважительно снятыми шляпками.

– О, несравненный король! Даже в брезгливой агонии ты прекрасен!..

«Глупое фиаско! – подумал Альберт. – Нет худшей участи для гения, чем быть раздавленным толпой, пусть и восторженной».

После мелькающих титров началась вторая серия.

В ней отвергнутый Магистр Изящества решил проучить жалких людишек арт-шедевром. Он сочинил абсолютную песню, которую исполнил на вершине горы Джомолу;нгма. Услышав гипнотические завывания, целые континенты лишились речи, бросили дела и начали танцевать. Магистр, отстреляв заключительные аккорды, кинулся в пропасть. Весь мир плакал, разглядывая фото гитарных щепок. А Магистр улыбался, оценивая резонанс из преисподней.

На этом двухсерийное видение барона закончилось. Восхитительный аромат маслин сорта «кукильо» заставил его почувствовать реальность.

Альберт отодвинул тарелку, взял гитару и приступил к сочинению финального хита. Рождение стихов было трудным. Настоящая поэзия, как считал барон, это шалость рифмы в дерзкой игре слов. Чтобы создавать подобное, нужно безжалостно убивать ложный драматизм во имя эстетики. Щенячьи стоны вроде «любовь/кровь», «умру/поутру» – ржавчина фантазии. Острее звучит «любовь/колю; бровь» или «умру/точка ру». Но для этого требуется иной уровень мироощущения.
 
Лишь открыв марсианский канал вдохновения, Альберт наконец справился. Три хлёстких аккорда, навеянных чужой мелодией, и песня столетия была готова. Называлась она фундаментально: «Ин Деец».

– Брям? – начали струны.

– Шлёп! – ответили тапочки.

Барон размял губы и запел.

                Дай мне ещё пару капель!
                Мой липкий индеец готов.
                Ты, право, не спи,
                Коней вороти.
                Да будет слияние ртов!

                Очисти наш мускусный кабель
                Щетиной гламурных усов.
                Я – дух числа «фи»!
                Мне нужно в Би Пи,
                Заправить усохший «Тамбов».

                В руке моей бронзовый скальпель.
                Уйди же! Твой мускул здоров…
                Индеец юлит,
                Он чувствует СПИД,
                А женщины прячут улов.

Тут потолок раздвинулся, а из образовавшейся дыры выкатилась мраморная лестница. В залу спустился носач из рода обезьян. При нём цилиндр, фрак, хорошие манеры, бакенбарды. Уж не Пушкин ли это? Ну, точно! Александр Сергеевич. Возмущённый кудесник слова.
 
– Разве можно совращать юные умы посредством бесовских творений?! – закричал он.
Альберт дал воистину гроссмейстерский ответ.

                Моя орхидея – дыхание гея…

– Что за вздор! – Пушкин топнул ногой. – Для чего нужно сочинять подобную бессмыслицу?

                …Твоя эпопея, шлепка;ми краснея…

– Тьфу, какая мерзость!

Пушкин заметил на стене лицо Дантеса и вспыхнул.

– А этот дамский любимец чего тут висит? 

– Шикарный француз, – объяснил Альберт. – Пабада-хум!

– Ой ли! Немецкий жук с голландским подданством. Известно ли вам, сударь, что этот месье – подружка барона Геккерна?
 
– Высший класс! – застонал Альберт, ударяя по струнам.

– Этот негодяй, болея сифилисом, оказывал знаки подобострастия моей жене!

– Меткому стрелку позволительно. Шуба-дап!

– Не меткость решила исход, – обиделся Пушкин, – лишь воля случая.

Альберт, запутавшись в аккордах, решил скрыть конфуз беспрецедентной остротой.

                …Эмбарго тускнея, подарками греет.
                Мулата ливрея обрежет еврея…

Пушкин выхватил у Альберта гитару и разбил её о колонну. Одна из щепок просвистела над ухом барона де Крю. Из-под тёмных очков выползла недовольная бровь.

– Жалкий камер-юнкер смеет дерзить представителю знатного рода? – усмехнулся Альберт. – Неслыханное дело. Ступайте же вон!

У Пушкина вздыбилась шерсть:

– Что?! Милостивый государь, примите вызов на дуэль!

– Брысь! – отмахнулся Альберт.

В руке Пушкина блеснул трезубец.

– Извольте защищаться!

Барон только чмокнул губами. Разгневанный Поэт нанёс ему смертельный удар в грудь.

– Yeah! – закричал Альберт, стараясь развернуться профилем к воображаемой толпе.
 
Он физически не мог допустить элементы пошлости в шоу собственной кончины. Лицо его приобрело гротеск, требующий немедленного увековечивания в мраморе. Чёлка сбилась на интеллектуальный лоб эротичным завитком. Кашне развязалось и обвило дёргающееся тело возбуждённым питоном. Багровые гроздья сыпались из раны, оставляя на тканях восхитительный декор. Ноги бились в конвульсиях, рождая умопомрачительные па. Дыхание остановилось, но губы продолжали солировать:
фаралей-шуба…

Гениальный Артист умирал от руки Великого Поэта.

На этом чудеса закончились.

Действительность вернулась лицом пенсионерки Антонины Гавриловны, уставшей от старости и бессонницы. Соседи наверху били посуду и кричали мерзости. Она хотела закрыть форточку и вскрикнула, увидев падающий телевизор. Придя в себя, Антонина Гавриловна набрала телефон милиции.

– Чрезвычайный дебош! Адрес: Металлургов, пятьдесят восемь, квартира тринадцать, – выдала она дежурному скороговоркой. – Возможно, поножовщина, ибо крики. Я давно за ними слежу. Ночами галдят, чёрными очками пугают, из форточек телевизорами бросаются, а внизу коты. Я их варёными головами подкармливаю. Ага, куриными. Срочно примите меры! Нет, с котами я лично разберусь. Защитите от хунты. Что значит, какой? Очкастой! Говорила Фаустова, председатель клуба инвалидов. Жду.

Спустя час прибыл зевающий наряд милиции. Дверь скандальной квартиры оказалась незапертой. В прихожей сидел испуганный колобок, обувавшийся разными туфлями.

– Цетлин Александр Ефимович, – с ходу представился он. – В момент убийства совершал акт дефекации. Алиби стопроцентное, можно проверить. Готов оказать помощь следствию. Фиксируйте: покойник, лежащий в гостиной, есть небезызвестный Альберт Шапкин. Сценический псевдоним «Де Крюгер». Убийца находится там же – сидит, паразит, весь облёванный. Его имя Фёдор, отчества не знаю. Впрочем, у него такие алчные бакенбарды, что стоит задуматься. Итак, я свободен?
 
Цетлина заковали в наручники.

– Где протокол? Зафиксируйте в нём факт антисемитизма! – требовал он, когда его уводили.

На полу в комнате лежал убитый мужчина. Из его груди торчала жирная вилка. За дверцами шкафа рыдал предполагаемый убийца – экстравагантный босой гражданин.

– Я не виноват! – скулил он, когда ему заламывали руки. – Допросите Цетлина, он подтвердит! Это же чёрная комедия! Представьте: у Альберта на груди вырос шампиньон. Я его вилкой ткнул, а он как хрустнет! И сок по рёбрам юркий затрусил!.. Так вот и кончился наш «поэт». Но, знаете, он сам виноват! Альберт, дрянь такая, меня из группы хотел выгнать. Гением себя породистым возомнил. С чего? Разве не видите? Это банальный словоблуд! Очки тёмные напялил – и давай красоваться профилем. Думал, перед ним толпы фанатов. Чёрта с два! Кому он нужен? Горстке придурков? Тоже мне «барон де Крю»! Да имел я таких!..

Милиционеров душил приторно-гадкий запах. Под ногами, среди осколков и лужиц, хныкала битая гитара. Её жалел уцелевший, но бесполезный маракас. Рядом скучала холодная, наполовину обглоданная курица-гриль. Дантес глядел на это безобразие с портрета, и в его зрачках чернел омут марсианской тоски.

Этой же ночью столетней кузине Альберта приснилось, будто ей опять шестнадцать. Сердечко её беспокойно забилось, в участившемся дыхании появились хрипы.

От мысли, что впереди ещё долгая, полная радостей жизнь, кузина успокоилась.