Позволима ли свобода от боли? А свобода от имени?

Насколько правдоподобным вам покажется то, что сын может уличить мать в её жертвенности?
Да, именно в её жертве во имя его счастья, благополучия и успеха? И мало того, что он её уличил, так ещё и возненавидел за то, что она жертвует своим достоинством и он не может теперь её уважать.
Может и хотел бы, да что там, конечно хотел бы, да только её жертва больше её жизни и этой жертвой она требует от него любви. Как ни приткнись, а горько, тухло, мерзко...
Сыновья, мужья, отцы, мужчины бессильны против насилия, учинённого над их женщинами, редко могут с этим смириться и с ещё большей трудностью могут принять её отказ от собственной силы. Это противоестественно и этим она выбешивает самое что ни есть зверское в нём.
Мне довелось столкнуться с ним, уже взрослым, мужчиной буквально недавно, а сегодня я распознала ещё одного с такой же неизлечимою пропастью-раной. Это был фильм о дизайнере Александре МакКуине, который прервал свою жизнь накануне похорон своей матери.

Её боль, по-видимому, была больше чем он смог осилить, будучи еще мальчиком и видя насилие. Очень может быть, что его вера в её силу духа, вернее бессилие, надорвалась слишком рано. Он рисовал одежду, наброски, костюмы везде где только мог, на уроках географии, биологии, математики. Это была его терапия, которая превратилась в творчество, а потом и в искусство. Он окунулся в дизайн с головой чтобы утонуть, забыться, ратвориться и исчезнуть в надежде на то, что та часть ЕЁ, которая в нём, исцелится или испустит свой дух вместе с кровью и потом его безустанной работы. Он творил наряды, один за другим выпускал их на подиум и эти творения, как неимоверной красоты так и той безобразной правды боли, из которой он и черпал свой символизм, шагали целой армией в показах от-кутюр под не менее вопиющими названиями, такими как “Джек Потрошитель преследует свои жертвы», «Вдовы Кулодена» и несколько других с не менее трагичными названиями, найденными на перекрёстках его гения и нищеброда с Восточного Лондона. Он знал, что смотрит в бездну, а она сквозь глазницы черепа смотрит в него и через него и поэтому, не имея под ногами твёрдой опоры, он творил, непрестанно плёл коллекции одна за одной как паук паутину, выплетая их из кровосмешения красоты и насилия, женской силы, дикой свободы, нерушимости и её саботажа.
 
Его имя выросло до огромных размеров и впитало всё его творчество, всю боль, диагноз, всех людей, что работали на него и их семьи с ипотеками и от этого имени уже невозможно было откреститься, приостановить его темпы, остудить механизмы хоть на год или два, чтобы передохнуть.  Его имя стало больше его самого и превратилось в очередного фантома, с которым он едва ли уже мог бороться, хотя всё чаще противостоял новаторским, но сумашедшим творчеством. Имя превратилось в диктатора моды. Имя превратило его жизнь в ад. В последней коллекции “Атлантис Платона” он нырнул глубоко в океаническую тему возвращения человека в морскую пучину в костюмах рептилий и погнался за фантомом, чтобы убить его или оседлать на вечное и безвозвратное путешествие, но с летальным исходом, что ему и удалось. Может и хотел дорасти и сравняться с этим монстром в размерах, чтобы биться на равных, но уже был сам обессилен, а смерть матери сорвала и последнюю паутину, которую он так и недоплёл.

Наше общество не допускает свободы человека от имени, если только оно не умирает вместе с его физическим телом. Недопустимы и непростительны практики выхода в жизнь иного покроя, с другим именем, не умерев. Непозволительно выходить из воды сухим, непозволительно вообще выходить из воды обратно на сушу, не то что сухим.
Люди скупы на билеты к успеху, но щедро раздают путёвки в провал, в неудачу, дарят авансом и надеются, что получивший её оправдает их ожидания - таки рухнет мордой в грязь. Наше общество признаёт гений, свободу, успех лишь после смерти, или даже свобода это всегда только сквозь смерть физическую, тогда она, эта свобода каждого взятого человека, уже не преумножится, уже не навредит. Значит ли это, что миру присуща определённая мера свободы человеческого (не животного или растительного, а именно присущего человеческому), так сказать, эталонная или оптимальная “грузоподъёмность” или вместительность? Мир человеческого может осилить какую-то меру величия, непревзойдённости, хаоса, сумашествия, новизны?

Вопрос, смог бы Александр МакКуин отказаться от своего имени, сбросить его как змея отжившую шкурку, залатать душевную рану и уползти куда-нибудь жить-себе-поживать совершенно иной жизнью на одном из Шотландских островов или где-нибудь на безлюдном побережье Дальнего Востока, шить унты из шкурок и плясать под бубен с камланием, как допустим и Майкл Джексон, в оазисе с обособленным племенем посреди пустыни Намиб?

Верно, наверное, сказывают “раз натворил, вот и выпутывайся”, окуклился, так назад пути нет, кроме как становись бабочкой и испробуй жизнь в иной форме, хоть на один день.